Первая встреча с Легендой

 
Ты к знакомым мелодиям ухо готовь
И гляди понимающим оком,
Потому что любовь – это вечно любовь,
Даже в будущем вашем далеком…
 

В. С. Высоцкий

Удивительно… Когда в издательстве только еще обсуждали предварительные планы по работе над данной книгой, первой фразой, что я тогда произнес, было: «Высоцкий – мой современник. Когда он ушел из жизни, мне было уже почти 14 лет!»

Затем я очень часто сталкивался с той же самой формулировкой. Мои собеседники, не сговариваясь, начинали свой рассказ со слов: «Когда Владимир Семенович умер, мне было…» Это удивительное ощущение, что застал Легенду, прикоснулся к ней при жизни!

Но… годы идут! Уже сорок лет, как Владимира Семеновича Высоцкого нет с нами. Выросло уже целое поколение, представители которого могут заявить: «Когда Высоцкого не стало – еще даже не появились на свет мои родители!»

Интересно… Почти все мои собеседники, рассказы которых вошли в данную книгу, вспоминали о своих ярких детских впечатлениях, о первой встрече с загадочной Вселенной под названием «Высоцкий». Именно оттуда, из самого раннего детства родом эта удивительная привязанность к Великому барду, к его удивительному творчеству и не менее удивительной личности.

Александр Цуркан: У меня первое впечатление от того, кто такой Высоцкий – из детства. Я прибегаю с хоккея, весь мокрый – мы там бегали как угорелые часами! Кричу: «Мам, дай попить водички!» Жду, пока она на кухне наливает воду. Вдруг слышу – музыка, смотрю, папа стоит и смотрит в телевизор. А потом как закричит, очень эмоционально: «Эля, иди сюда, послушай, это же Высоцкий!» Отец был мастер спорта по боксу: очень спокойный, сангвиник. Если он проявлял эмоции, то я понимал – что-то очень серьезное, интересное и важное для него случилось. Отец вперил в телевизор взгляд, а мне-то и не видно ничего из-за перегородки. Мать подбегает, быстро сует мне стакан воды – и к отцу. Слышу, что оттуда доносится песня какая-то – премьера фильма «Вертикаль» как раз шла по телеку! – «…отставить разговоры, вперед и вверх, а там…». А мои родители – такие потрясенные стоят. Мама прижалась к отцу, говорит: «Так же никто не поет! А какая правда идет от него!». А отец продолжает: «Ну, я же и говорю, что это Высоцкий!» Когда я увидел такое потрясение отца и то, что мать присоединилась к его чувству, то понял, что Высоцкий – это что-то очень необыкновенное! Это была первая встреча с этим именем, с этой магией – под названием «Высоцкий»!

Трудно не отметить, что те, кого судьба столкнула с творчеством Высоцкого в раннем детстве, выросли его горячими почитателями. Сохранив очень теплые чувства к тем благодатным «временам Высоцкого».

Сергей Нырков: Я впервые услышал его в 1971 году, когда мне было девять лет. Думаю, с этих пор я с песнями Высоцкого больше и не расставался. Это был самый известный поэт, певец, актер, которого вообще когда-либо слушали!

Мои собеседники признавались: «Высоцкий буквально окрасил мое детство своими песнями. Это был мой маленький школьный секрет – потому что учителя не одобряли моего увлечения». Впрочем, не только испуганные «возможной крамолой» педагоги, но и пионерско-комсомольские функционеры также с большой настороженностью относились к вольным песням. Ко всему тому, что не передают по государственному радио.

Андрей Левицкий: Я первый раз услышал песни Высоцкого, когда мне было шесть лет. Праздновали юбилей сестры моей бабушки – папа пришел, принес бобинный магнитофон. Я услышал тогда песню:

 
Он капитан, и родина его – Марсель,
Он обожает споры, шум и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль…
 

На меня тогда и хриплый голос, и сама песня произвели просто колоссальное впечатление! Я ее тут же запомнил и стал напевать в школе, в первом классе. В том числе и такие слова:

 
Однажды накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.
 

На меня все учителя смотрели буквально с ужасом: ведь я пел какую-то блатную, по их мнению, песню. А я с того самого времени запомнил ее на всю жизнь. Но не может маленький ребенок, если только на него это самым сильным эмоциональным образом не воздействовало, запомнить какие-то стихотворные строчки на всю жизнь!

Высоцкого на одном из концертов как-то объявили в качестве большого друга альпинистов. В соответствующей главе дойдем и до скалолазаний. Но то, что Высоцкий был кумиром советских мальчишек, неформальным лидером тех, кого райкомовские дяди упорно хотели именовать юными ленинцами, – тут даже и спорить как-то неуместно.

Александр Цуркан: Песню «Если друг оказался вдруг» мы все в детстве знали и пели, любимая была песня. У нас в семье песни Высоцкого слушали сначала на маленьких гибких пластинках. Магнитофон появился уже позже, где-то в 70-х годах. Когда я отдыхал в пионерлагере – мне уже было лет тринадцать, – помню, все говорили, что есть вот такой Высоцкий, которому все позволено, который все может назвать своими именами. Среди детей даже было разлито это чувство: гордости и радости – что Высоцкий очень веселый, любит жизнь и поет очень необычные песни. «Чуду-юду я и так победю…» – эту песню мы пели как детскую, когда она только появилась, она же как считалка воспринимается. Вроде и нелепость на первый взгляд, но были там и простота, и искренность, и они попадали прямиком в детское сердце. «…Мне бы выкатить портвейну бадью… // Мол, принцессы мне и даром не надо…» Мы даже и не понимали толком, что еще за «бадья портвейна», но когда слышали – нам было смешно, что герой отказался от принцессы и выбрал какую-то там бадью.

Анатолий Сивушов: Я впервые услышал Высоцкого совсем маленьким. Во дворе звучали песни, спетые для советского человека совершенно каким-то нестандартным голосом, особо, удивительно. Играли, помню, песни из цикла его сказок «В королевстве, где все тихо и складно». Мне было лет двенадцать, и не обратить на это внимание было невозможно, ведь песни Высоцкого очень сильно выбивались из всего, что мы обычно слышали по радио, по телевизору. Это сразу запало в душу и запомнилось!

…Детские увлечения потому и именуют «детскими», что считают чем-то таким несерьезным, не стоящим особого внимания. Мол, чем бы дитя не тешилось! Поэтому и реакция родителей на странные вкусы любимого чада была разной. Например, непонимание, этакое тактичное пожимание плечами.

Сергей Ерахтин: Когда мне было всего три года от роду, я – не выговаривая тогда еще букву «р» – распевал повсюду песню Высоцкого «Москва-Одесса»: «Мне это надоело челт мозьми, и я лечу туда, где плинимают!» Взрослые считали, что это у меня такая новая странная игра. А потом, 25 июля 1980-го, когда я с мамой был в доме отдыха в Казахстане, по радио сказали: «Сегодня умер актер театра и кино Владимир Высоцкий». Я очень громко заплакал: по-детски, со жгучей обидой. Мама и наша соседка за столом в буфете, волнуясь, стали наперебой меня спрашивать: «Сережа, что случилось?!» Я посмотрел на них и выкрикнул отчаянно: «Вы что, не понимаете?! Высоцкий умер!» Мне было тогда семь лет.

Но зачастую во многих семьях уже существовал своеобразный культ Высоцкого. И тогда дети просто перенимали интерес к его песням от взрослых: подражали родителям, пытаясь ощутить себя старше.

Андрей Никульский: Когда умер Высоцкий, мне было восемь с половиной лет. Но уже в столь ранние годы я был знаком с некоторыми его песнями. У нас в семье были его пластинки-миньоны – с этими песнями я рос с раннего детства. Мне их даже, помню, заводили перед сном. Позднее слышал разговоры взрослых: мол, где-то, у Главпочтамта, за большие деньги продают пленки Высоцкого с легендарной «Банькой» и другими песнями. Слышал и рассказы о поклонницах, дежуривших день и ночь на кладбище, у его могилы. А также о фотографиях с похорон, которые на Ваганьково продаются по три рубля, – большая по тем временам сумма.

Алексей Певчев: Впервые оценить всю мощь поэтического гения Высоцкого мне удалось в восемь лет. Произошло это в день его смерти. Мы с родителями заехали к их подруге, Нонне Келдыш, члену семьи выдающегося математика. Помню катушечный магнитофон и крутящиеся бобины с записями Высоцкого. Перед его портретом стояла зажженная свеча… В тот вечер я впервые услышал не популярные песенки с миньонов – «Жирафа», «Утреннюю гимнастику», которые может воспринимать ребенок, – а всю его мощь. Весь этот совершенно необычайный порыв Высоцкого! Плюс ко всему люди вокруг, воспринявшие смерть Высоцкого как уход родного человека. Помню, это продолжалось часа три или четыре. Мне врезались в память песни Высоцкого, звучавшие с магнитофона: «Дом на семи ветрах», «Райские яблоки», «Кони привередливые». Сложные для детского восприятия песни, и, вероятно, понять их до конца я был не в состоянии. Но энергия – просто била наповал!

Записи Высоцкого были во многих семьях особой гордостью. Как, например, корешки подписных собраний сочинений классиков в мебельных «стенках».

Александр Чистяков: Когда умер Высоцкий, мне исполнилось всего десять лет. Но его песни у нас в доме звучали всегда: мой отец был меломаном. У нас было не только несколько катушек с записями Высоцкого, но и совершенно редчайшая вещь: оригинал французского диска-гиганта. Брат отца служил в лондонском посольстве, и этот диск был специально привезен из Англии. Мне на всю жизнь передалось увлечение творчеством Высоцкого. Например, когда я служил срочную службу в Венгрии, то купил там сборник «Нерв», который гордо привез в Москву.

Хотя французский диск – уже совсем что-то из разряда небывальщины. О подобном можно было только мечтать! Обычный советский ребенок знакомился с песнями Высоцкого на отечественных магнитофонах, тех, что нещадно скрипели при воспроизведении записей. Но это еще полбеды. Хуже, что сами записи являлись копиями какого-то совершенно немыслимого количества перезаписываний. А потому – шипели и заедали.

Дмитрий Дарин: В моем раннем детстве был такой большой магнитофон – скошенный, желтый. Сверху – бобины с пленкой. У отца, помню, был записан Высоцкий – в том числе песня про Лукоморье. Меня она тогда буквально завораживала – такая вот необычная сказка. Хотя я даже не знал, кто это поет. Это уже потом я услышал среди мальчишек во дворе про Высоцкого. Помню, что все это жуткое шипение на записи делало ее еще более интересной и загадочной. Думаю, так Высоцкого и слушали везде в народе – через этот скрип на записи.

Песни, что с таким вниманием пытались расслышать на шипящих записях, пошли в народ. Думаю, именно тогда музыкальные школы Советского Союза столкнулись с серьезным оттоком учеников, занимавшихся по классу фортепьяно или скрипки – и желающих теперь учиться в гитарных классах.

Мария Богдашевская: Когда в детстве я училась в музыкальной школе, по классу гитары, все мои однокашники мечтали петь песни и при этом сами себе аккомпанировать на гитаре. И все мальчики хотели петь именно «как Высоцкий»: классические гитарные романсы как-то не прельщали молодых людей. А Высоцкий – это было модно, мощно, красиво. Это было круто! Многие юные мальчики даже специально пытались петь «с хрипотцой» – под Высоцкого.

Высоцкий стал для молодого поколения своеобразным символом свободомыслия, независимости от всех тех идеологических штампов, что пытались назойливо вдолбить им в головы некоторые взрослые. Это была своеобразная революция – в восприятии мира, общества и себя в нем, к которой отчаянно будил неподконтрольный властям бард.

Олег Черемных: В 1969 году моему старшему брату родители подарили магнитофон «Чайка-66». И в нашем доме зазвучал рок: «Битлз» и многое другое. Я с десятилетнего возраста влюбился в эту музыку, принципиально игнорируя всех отечественных исполнителей. На русском языке у нас дома был только Высоцкий: мощь, энергия, живые образы, правда жизни. Появлялись, правда, иногда в доме записи Вертинского, Аркадия Северного, но их быстро стирали. В 1975 году мы с отцом были в Питере, в первый же день он купил мне магнитофон «Маяк-202», и, пока отец в течение недели ходил в гости к нашим родственникам, я осел дома у своего ровесника, который приходился мне родней, и на новый магнитофон переписывал альбомы западного рока из его коллекции. Родственник оказался знатным меломаном. Я с удивлением узнал, что из всех отечественных исполнителей у него тоже записан один лишь Высоцкий, но зато – целое море записей! Помню, я тогда переписал у него Высоцкого – по принципу: все, что есть!

Жаль, что очень немногие из юного поколения тех времен могут похвастаться, что видели любимого певца живьем – пусть даже не на концерте, а в театре.

Наталья Козырева: В январе 1971 года я приехала в Москву к своей подруге – на зимние каникулы. И, конечно, мне очень хотелось увидеть Высоцкого! Хотя я и не представляла себе, как это может получиться. И тут мне несказанно повезло: у подруги отец был режиссером-оператором в «Центрнаучфильме» и имел магическую книжку члена Союза кинематографистов СССР, дающую право на бронь. И я попадаю на Таганку, смотрю «Антимиры» по произведениям Вознесенского! Это просто невероятно! Люди сутками простаивали в очередях, чтобы купить заветный билетик, а я, десятиклассница краснодарской школы, в числе небожителей. Дальше на сцену выходят знаменитые актеры: Алла Демидова, Борис Хмельницкий, Нина Шацкая, Зинаида Славина… С трепетом ожидаю появления Высоцкого. Где он?! Чуть не плачу – вижу щуплого невысокого человека с гитарой. А где тот богатырь-бородач из фильма «Вертикаль»?! Не может быть! Не могу скрыть разочарования. Но вот я слышу знакомый голос, который не спутать ни с кем, и все становится на свои места. Когда он запел «Молитву» – аж мурашки забегали по коже и перехватило дыхание. Свершилось! Я видела Высоцкого на сцене! Когда я, вернувшись после каникул, сказала, что была в Театре на Таганке и видела самого Высоцкого, встретила недоверчивые взгляды одноклассников. Пришлось предъявить программку и билет. Поверили!

И уж совсем мало кто может сказать, что в молодости общался с Владимиром Семеновичем! Но и такие свидетельства существуют. И трудно не удержаться, чтобы их не привести целиком.

Николай Бурляев: Мы познакомились с Владимиром Высоцким летом 1961 года, когда режиссер Андрей Тарковский готовился к созданию фильма «Иваново детство» и проводил кинопробы. В потоке актеров, которых пробовал в паре со мной Тарковский, прошло много уже известных личностей. Например, у меня были пробы с Владимиром Ивашовым, Евгением Жариковым, Валентином Зубковым. Очередным партнером по пробам стал какой-то «Володя», как мне его представили. Мне показалось тогда, что у него «охрип» голос: тогда я же еще не знал, кто передо мной! Кинопроба – это унижение актеров, которые должны понравиться режиссеру, чтобы их взяли в фильм. Но тогда этот унизительный акт нас подружил. По ходу проб мы друг другу говорили «ты» – затем это «ты» так и осталось в нашей жизни. Тем более что разница в возрасте у нас была небольшая: Володя был ровесником моего старшего брата Геннадия. Мне тогда было 14 лет, а Володе – 23 года.

Это чуть ли не единственный случай (из тех, что мне рассказали для книги), когда знакомство с самим Высоцким произошло гораздо раньше знакомства с его творчеством. Тем интереснее будет выслушать этот рассказ…

Николай Бурляев: Когда закончились пробы, Володя сказал: «Ты куда едешь?» Я ответил: «На улицу Горького». Он тут же оживился: «Я тоже туда!» И мы поехали вместе. В этот день, помню, мы оказались в саду «Эрмитаж». Мы прогуливались по саду, о чем-то увлеченно говорили. О чем был тот разговор – я уже даже и не помню. Но то что осталось в памяти – мы с ним зашли в кафе, он заказал бутылку шампанского и налил мне первый в жизни бокал алкоголя. Дальше мы, ожидая «приговора» Тарковского, часто виделись с Володей. Я к нему бегал в Театр имени Пушкина, где он в то время играл небольшие роли: что называется – «на выходах», с текстами типа «Кушать подано!» А я ждал моего старшего друга Володю, когда он выйдет на сцену и скажет эти свои незатейливые слова. После спектакля шел к нему за кулисы, потом мы отправлялись ко мне домой – здесь же рядом, на улице Горького. Там моя мама нас вкусно кормила. Это длилось где-то три-четыре месяца. Вскоре объявили, что я утвержден на главную роль в фильме Тарковского, а Володю не пригласили в нем участвовать. Я поехал с Андреем Тарковским и съемочной группой на Украину, где планировались все наши натурные съемки. Интересно, что иногда по вечерам в номере у Андрея Тарковского собиралась теплая компания, прилетал из Москвы Андрон Кончаловский – и они вдвоем с Андреем пели под гитару блатные песни. И говорили: «Это песни Высоцкого!» Тогда я даже не мог себе представить, что автор этих песен – мой добрый и трепетный друг по имени Володя. Мне почему-то казалось, что их автором был какой-то «зэк».

Про так называемые блатные песни (точнее художественные стилизации под них) будет необходимо рассказать поподробнее. Но только в другой главе. А здесь уместно лишь привести концовку этой истории.

Николай Бурляев: Спустя некоторое время я стал слышать записи его песен. Когда услышал его голос, стало понятно, что эти песни исполняет именно мой друг Володя. И что он и есть автор этих необычных, остроумных – иногда и с блатным оттенком, но чаще патриотических и исполненных добра, любви к Отечеству – песен. В них было много про подвиги, про самопожертвование, про бесстрашие. И с годами Володя неуклонно выходил на тот уровень, который уже сейчас всеми признан: стал безусловным духовным лидером.

Увы, просто обойти стороной расхожие обвинения Высоцкого в некоем воспевании блатняка – вряд ли получится. Слишком уж часто осторожные взрослые стремились оградить своих чад от влияния столь непонятных песен.

Лев Черняк: Высоцкого я первый раз услышал случайно в июле 1979 года: на магнитофонной пленке у моих родственников оказались его записи. А в одиннадцать лет мне совершенно случайно предложили записать Высоцкого с пластинки, и я стал его постоянно слушать и невольно вникать в смысл его песен. А когда неосторожно произнес дома, что «Высоцкий – гений!», мои родственники стали пожимать плечами, увещевая: «Да тебя в психушку надо положить! Он же пьяница и уголовник!» Увы, в те времена – особенно на периферии, я ведь жил тогда в Брянской области, – так думали многие! Но, несмотря на все эти неприятные разговоры, я купил семиструнку и стал учиться играть.

…Влюбленные в песни Высоцкого подростки – крайне интересная и обширная тема. Которая как минимум требует отдельной пухлой монографии. Или даже цикла тематических сборников. Из рассказов о первом свидании с творчеством Высоцкого можно даже устроить целую галерею.

Алексей Певчев: После того как я впервые, в восемь лет, услышал Высоцкого, стал собирать и слушать его песни, просить друзей и знакомых записать их на кассеты. Мой папа был физик-ядерщик, одно время работал в Ливии. Там советские специалисты экономили на всем, чтобы только купить качественный японский магнитофон. На одной из кассет, привезенных из Ливии, были записи Высоцкого. В 1983 году мне удалось услышать французские записи Высоцкого, и это был второй шок. Я заслушивал их буквально до затирания магнитофонных головок! Даже не знаю, как французские пластинки попадали в Ливию, к советским специалистам, но эти записи там были. Кассеты переписывали друг у друга и везли в Союз.

Анатолий Сивушов: Слушали Высоцкого все! Я его еще совсем пацаном первый раз услышал в Феодосии. Во дворе, самом обычном с самыми простыми людьми – из всех окон доносились его песни… В то время считалось абсолютно нормальным выставить на подоконник колонку – мол, вот какая у меня музыка, слушайте все. Невозможно было бы найти человека, который бы не знал, кто такой Владимир Высоцкий!

Владимир Родионов: С творчеством Высоцкого я познакомился, когда мне было одиннадцать лет – в 1965 году. В то время, в нашей области озорничали радиопираты: целыми днями по радио звучали его песни. Надо заметить, что и живьем – на речках, во дворах, парках – тоже много его песен пели ребята в те годы. Сам я с четырех лет играл на гармошке, потом на аккордеоне. И пел некоторые песни, что слышал на улице и по радио. Но особого восторга от них не испытывал: мол, все поют – и я пою. До тех пор, пока не услышал «Песню про нечисть». Правда, я тогда не знал еще имя исполнителя. Уже к тому времени мне было понятно значение слова «гений»: старшие сестры давали мне читать книги русских и зарубежных классиков. Прослушав впервые эту песню Владимира Высоцкого, в его же исполнении, – сразу, помню, пришло на ум это слово!

Геннадий Николаев: На третьем курсе режиссерского факультета ГИТИСА имени А. В. Луначарского у нас должна была состояться практика в театре. И я выбрал Театр на Таганке – исключительно потому, что там работал Высоцкий, с которым я познакомился через записи на магнитных лентах, когда мне было тринадцать лет. Так как я рос без отца, то наметил именно Владимира Высоцкого своим примером для подражания, духовным ориентиром – как это делают мальчики и юноши, ориентируясь на своего отца. Моя практика должна была закончиться в театре через полгода, но я попросил Юрия Петровича Любимова продлить ее еще на полгода – и он выполнил мою просьбу. Я захотел подольше остаться в театре именно из-за Высоцкого!

Сколько юных жизней было промодерировано надрывным голосом Высоцкого! Призывающим не только к благородству и бесстрашию, но прежде всего – к выходу за рамки собственной ограниченности.

Илья Рубинштейн: Высоцкий был не просто кумиром моего поколения, но еще и просветителем, непререкаемым культурным авторитетом. Он был светским проповедником. Не просто развлекал, а именно учил: пел в своих песнях и рассказывал на своих концертах такие вещи, которые, к примеру, мне, на тот момент двенадцатилетнему пареньку, просто негде было узнать. Например, слушаешь на пленке концерт Высоцкого – он рассказывает, что сыграл Гамлета. Сразу спрашиваешь родителей: «А у нас есть “Гамлет”?! И затем – в двенадцать лет! – садишься читать “Гамлета”, именно с подачи Высоцкого! На другом концерте он упоминает фамилию Енгибаров – напрягаешь родителей, те перерывают все в надежде отыскать информацию – и вот ты уже открыл для себя этого замечательного циркового артиста. Кроме своего собственного творческого мира, Высоцкий открывал еще и другие миры, доселе тебе неведомые. И по мере того как я рос, это не заканчивалось. Узнаешь о дружбе Высоцкого с Шемякиным – и вскоре открываешь для себя авангардную живопись Ленинграда 60-х годов!

Просветительская миссия Высоцкого – отдельный серьезный разговор. Многие общественные явления, о которых полагалось тихо помалкивать, стали достоянием магнитофонной гласности (особенно для молодого поколения) именно через его песни!

Андрей Левицкий: Помню, когда стал чуть постарше, двое суток – почти не отрываясь! – сидел на даче и слушал песни Высоцкого, которые удалось записать: «Баньку по-белому», «Птицу Гамаюн» и другие. И для меня тогда эти песни стали откровением! Все мои сверстники заслушивались Высоцким. У нас висели его портреты. Именно портреты, а не плакаты: рисовали сами или просили того, кто лучше умеет, – с каких-то полуслепых, некачественных фотографий.

При этом после ухода из жизни Великого барда интерес к нему со стороны «юношей бледных со взором горящим» не только не угас, но разгорелся с новой силой. Тем более что многие его песни и стихи стали гораздо доступнее: в СССР начали понемногу выходить его книги и диски.

Сергей Ерахтин: В 1983 году я стал самостоятельно осваивать гитару – специально, чтобы петь песни Высоцкого. В седьмом классе мой классный руководитель спросила: сможет ли кто-нибудь провести классный час? На любую тему. Я сказал, что могу провести. И провел. Пел одноклассникам песни Высоцкого и рассказывал про него. Учитель была просто ошарашена! Впрочем, так же, как и большинство моих одноклассников. Потом я показал первые аккорды на гитаре нескольким мальчишкам из класса. Так и в их жизнь вошли гитара и песни Владимира Высоцкого.

Ошарашенные школьные учителя – особый разговор. Особенно после 1987 года, когда Высоцкий посмертно получил Государственную премию СССР и уже никак не мог считаться запрещенным. С одной стороны – вроде как разрешенный поэт и исполнитель, книги которого выходят огромными тиражами. А с другой – какой-то, мол, нездоровый интерес! Почему в почитание Твардовского так не заигрываются?

Первое издание знаменитой книги Высоцкого «Нерв», вышедшей в 1981 году, в открытую продажу не поступило (его нельзя было достать даже на черном рынке!). Второе издание распространялось исключительно по магазинам «Березка», предназначенных для иностранцев и вернувшейся из загранкомандировок номенклатуры. Неудивительно, что мало какой подросток в СССР мог иметь то заветное издание. Но постепенно книги Высоцкого – и о Высоцком – начали выходить массовыми тиражами, стали доступны простым советским людям, в том числе и школьникам. Например, выпущенная в 1988 году тиражом 200 тысяч экземпляров книга «Четыре четверти пути» (а потом имевшая и четыре дополнительных тиража, еще 380 тысяч копий), разбередила многие юные души и стала своеобразным цитатником прогрессивного школьника. Неким символом подросткового протеста против косности и зашоренности официоза…

Денис Гринцевич: Книга «Четыре четверти пути» о Высоцком – вообще стала в юности моей настольной! С ней я, можно сказать, ел, спал, ходил в школу… Она была настолько моей любимой, что иной раз я в старших классах на уроках алгебры или геометрии, вместо того чтобы решать примеры или уравнения, открыто читал ее, сидя за первой партой. Математичка смотрела в этот момент на меня возмущенным взглядом, вопрошающим: «Это что, мол, такое?» А я, соответственно, глядел на нее с ответно наглым выражением лица: «Да, я читаю о Высоцком. И что?» Такой диалог взглядами. И удивительно, что она мне не сделала ни одного замечания на этот счет, ни разу не отобрала у меня книжку, в то время как другим ученикам она за подобные вещи могла и просто по голове книжкой настучать. А может быть, она ее у меня потому и не отбирала, что это была именно книга Высоцкого?

Но это уже были благословенные времена, когда «кто такой Высоцкий» – знал уже, пожалуй, каждый житель СССР! Так же, как и многие факты из его биографии. Но существовал период, когда Высоцкий был некоей полумифической фигурой. Фильмы с ним показывали, даже диски можно было достать, если очень постараться. Но вот каких-то особых упоминаний в прессе, по телевидению, увы, явно недоставало. Вероятно, поэтому многие почти казусные истории происходили с его юными почитателями.

Лев Черняк: В августе 1982 года мы с бабушкой поехали к нашим дальним родственникам в Саранск. А так как дорога из Брянска в Саранск шла только через Москву, на обратном пути я решил обязательно посетить могилу Высоцкого. Узнав об этом, мордовские родственники меня заверили, что, дескать, делать там нечего: все заброшено и эту могилу ты и не найдешь даже.

Конечно, в Москве тогда про Высоцкого знали если и не все, то очень многие! По крайней мере те, кто этого хотел. Но в далекой провинции оказывается, довольствовались исключительно слухами. А что делать: интернета еще в мире не было, по телевизору ничего не показывали, по радио – не рассказывали.

Лев Черняк: На обратном пути, уже в Москве, мы остановились у наших столичных родственников. И чтобы мне все-таки попасть на могилу Высоцкого, бабушка их спросила: «А как нам проехать на Новодевичье кладбище?» В ответ мы услышали: «А к кому вы там собрались?» Я уточнил: «Ну как – к Высоцкому!» Нам объяснили, что могила Высоцкого – на Ваганьковском кладбище, подробно рассказали, как туда проехать. Когда мы вошли в ворота, мне показалось, что там по правую руку находится цветочный рынок, потому что увидели огромную толпу и очень много цветов – в руках и над головами. Я спросил бабушку: «Может, сразу купим цветов?» На что получил ответ: «Подожди, давай сначала хотя бы найдем саму могилу!» Уверенности в том, что наши поиски увенчаются успехом, не было никакой. И тогда мы решили спросить у прохожих, где же искать могилу Высоцкого. На что нам ответили: «Видите людей? Идите туда». И только тут я понял, что это не цветочный рынок, а огромная толпа с букетами – люди, желающие поклониться Поэту! Нам пришлось, как мне показалось, минут двадцать упорно протискиваться к могиле. А когда наконец-то подошли, то увидели, что высота горы возложенных цветов достигала моего тогдашнего роста! И еще я запомнил очень много плачущих людей. Та поездка стала самым сильным впечатлением, даже можно сказать – потрясением всей моей жизни! С того времени хотя бы раз в год я старался обязательно съездить в Москву на Ваганьково, к Высоцкому!

Почему случались такие истории? Прежде всего, из-за того, что информации о Высоцком довольно долгое время не было практически никакой.

Алексей Певчев: После смерти Высоцкого в прессе о нем было не так уж и много публикаций. Кажется, первая большая статья о нем, Натальи Крымовой, была напечатана в журнале «Аврора». Когда мне сказали, что такой материал вышел, я поехал за этим журналом в какой-то очень дальний московский киоск – ехать нужно было почти час!

Благо такое положение все же закончилось. И вскоре у той же Натальи Крымовой – чьи усилия в увековечивании памяти о Владимире Высоцком трудно переоценить! – стали появляться юные помощники, с энтузиазмом подключившиеся к работе на непаханом поле высоцковедения…

Сергей Жильцов: Когда мы с Крымовой начинали всю эту историю по поводу публикаций, в рамках комиссии по творческому наследию Высоцкого, я был еще совсем пацаном: мне было всего шестнадцать лет! А когда я познакомился с Всеволодом Абдуловым, то мне вообще было всего-то четырнадцать! Мне потом говорили, что он рассказывал: я, мол, разговариваю с Сергеем и в какой-то момент вижу, что он многое просто не воспринимает. А потом, когда я узнал, сколько ему лет, все понял.

Удивительный факт… Уже в шестнадцать (а многие еще раньше!), сразу после получения паспорта, юные поклонники Высоцкого были в первых рядах высоцколюбов и высоцковедов!

Сергей Жильцов: Мне сильно повезло в ранней юности попасть в ближний круг друзей Высоцкого. Например, мне много чего рассказал Всеволод Абдулов – я был хорошо с ним знаком. И мы вместе готовили ряд первых изданий Высоцкого. Рядом с нами работала и Наталья Крымова, жена Анатолия Эфроса. Она была секретарем комиссии по творческому наследию Высоцкого. После смерти Владимира Семеновича его рукописи по настоянию Марины Влади переснял и распечатал на фотобумаге Дмитрий Чижков. Один из этих экземпляров находился у Всеволода Абдулова, и поэтому нам было проще сверять какие-то непонятные моменты непосредственно по автографам.

Усилия многочисленных инициативных групп по сохранению и изучению наследия Высоцкого не пропали даром. День ото дня множились материалы о его жизни и творчестве, готовились к печати сборники его стихов, находились редкие магнитофонные записи с его песнями.

Алексей Певчев: Абсолютно гармонично родители и их друзья не только прониклись моим интересом, но и всячески этому способствовали. Я стал довольно быстро обрастать записями Высоцкого, газетными вырезками, переснятыми черно-белыми фото. Абсолютно нормальным было взять кассетный магнитофон и поехать к кому-нибудь чтобы переписать что-то из Высоцкого. В 1980-х годах появилось очень много самиздата о нем: ксерокопий, машинописных перепечаток. Очень мощным был выпуск газеты «Менестрель» – Клуба самодеятельной песни. Там сразу несколько выпусков были посвящены Высоцкому. Мне достались фотокопии этого издания. Какие там были фото, стихотворные посвящения, исследования и воспоминания!

Уже к 90-м годам усилия энтузиастов стали давать свои плоды. Все больше и больше людей стали приобщаться к творчеству Высоцкого. Для все более широкой аудитории слушателей и читателей он становится своеобразной путевой звездой, неким глашатаем нового взгляда – на мир и на себя самого.

Максим Замшев: Я Высоцкого, разумеется, лично не знал. Когда он умер, мне было всего шесть лет. Но все равно, для моего поколения Высоцкий – фигура почти святая! Это как раз парадоксальным образом связано с тем временем, когда Высоцкий уже не жил, с эпохой 90-х годов – временем очень сильного надрыва и определенного давления со стороны материальных ценностей на ценности иррациональные. Высоцкий – с его абсолютным иррацио, его запредельностью в песнях, попыткой разорвать сложившийся круг жизни – был очень важен для нас.

Раз уж зашла речь об иррациональном… Интересно, что некоторые приписывают первому знакомству с творчеством Высоцкого в раннем детстве даже некие мистические обстоятельства! Мол, любовь на всю жизнь к его песням была каким-то образом, предопределена.

Денис Гринцевич: Мое знакомство с песнями Владимира Высоцкого началось еще в детстве, причем благодаря Алле Пугачевой. Новый 1985 год, часы бьют двенадцать, и мои родители дарят мне двойную пластинку «Как тревожен этот путь», где Пугачева в числе прочих исполняет песню «Беда». Помню, я каким-то образом представил себе портрет автора этой песни, благо к тому времени я уже умел хорошо читать – как раз пошел в первый класс, – и поэтому мне ничего не стоило прочесть информацию на конверте пластинки: «музыка и слова В. Высоцкого». Мне этот автор представился так: человек в свитере, джинсах и почему-то с хриплым (!) голосом. Интересно, что до того момента я о Высоцком не знал вообще ничего! В том же году я услышал уже и голос самого Высоцкого. Это была пластинка со сказкой «Алиса в Стране чудес», где он озвучивает небольшие роли и поет несколько песен. Реальный голос совпал с тем, что представлялся мне в воображении, когда я слушал пластинку Пугачевой с его песней.

Некоторым из моих собеседников повезло больше: пусть и при случайных обстоятельствах, но в детстве им удалось столкнуться (в том числе – и буквально!) со звездой лично. Но опть же: обстоятельства встречи рисуются, по детским воспоминаниям, абсолютно иррациональными, насыщенными особой значимостью!

Александр Ф. Скляр: Моя первая личная встреча с Высоцким была совершенно мистической. Помню, когда учился в третьем классе, один раз опаздывал в школу, к началу занятий. Выскочил из автобуса и побежал что было сил – там метров триста: от остановки автобуса до школы. И буквально влетел, врезался в фигуру человека… Это был Владимир Высоцкий, который тогда жил в том районе! Можно верить или не верить в судьбу, но то столкновение оказалось для меня очень символичным!

Справедливости ради следует отметить, что чем старше были люди во время своего первого знакомства с Высоцким, тем сдержанней они его принимали. Ну, во всяком случае, без излишнего экзальтированного восторга и подросткового максимализма. Хотя и там не обходилось без восхищения!

Некоторые истории настолько интересны, что, думаю, имеет смысл привести их здесь.

Михаил Айвазян: С 1969 по 1975 год я работал во Всесоюзной книжной палате, в отделе книгохранения. Территория была обнесена глухим забором, но внутри находился довольно симпатичный садик, где стояла беседка. В то время я часто общался с актером Феликсом Антиповым. Однажды он пришел ко мне и говорит: слушай, мы посидим у тебя тут в беседочке? И они с друзьями пошли в эту беседочку, занявшись там распиванием каких-то напитков. Тогда-то я впервые и познакомился с Высоцким. Я помню, как они все сидели, и время от времени Владимир Семенович вдруг начинал что-то петь. Самое интересное – он а капелла пытался петь, без гитары. Но, видно, как-то не очень у него получалось. Поэтому Феликс прибежал ко мне спрашивает: нет ли у нас тут где-нибудь гитары? У кого-то из молодых ребят, работающих в Книжной палате, нашли гитару и потащили ее в беседку.

В общем, получился у Высоцкого очередной импровизированный концерт. Самое интересное, как мне потом рассказали, гитару ведь нашли шестиструнную. А Высоцкий всегда на семиструнной играл свои песни. Так что он ее как-то специально перестраивал и играл. Все молодые работники убежали в эту беседку – там уже даже не осталось сидячих мест, народ стоял и слушал. А я, к сожалению, не мог надолго отойти, поскольку заведовал этим отделом и понимал: нужно быть на страже, ведь тут кто угодно мог прийти. Жаль, что Высоцкий с Антиповым приходили всего один раз и больше потом у нас не появлялись.

Интересная особенность: Высоцкий везде выступает как желанный гость: пришел, увидел, удивил… И никогда не обманывал ожиданий потенциальных зрителей!

Валерий Иванов-Таганский: Я познакомился с Владимиром Высоцким в 1962 году в театральном общежитии. В тот год меня переполняло счастье: я стал первокурсником Театрального училища имени Щукина. Мало того, мне еще и выделили место в знаменитом общежитии. Жили мы на Трифоновке – большой коммуной: ходили друг к другу в гости, что-то вечно обсуждали, спорили. Однажды моя сокурсница, высокая и неотразимая красавица Нила Животова, громко постучала в комнату. Взволнованным голосом сообщила: «Валера, давай быстрей сюда! К нам в гости пришел Высоцкий!» Признаюсь, но на тот момент я этого имени еще не знал. Однако волнение Нилы странным образом передалось и мне. В тот день я впервые увидел своего будущего соратника по Театру на Таганке. Он сидел, глубоко провалившись на одной из коек, вплотную к нему был придвинут небольшой журнальный столик. Видно было, что ему очень нравится Нила: он то и дело останавливал на ней тяжелый, но ласковый взгляд. Я еще, помню, тогда подумал: небольшой совсем – «с комочек» человек! – а глазеет орлом! И голос, как прорвавшаяся труба. Минут через пятнадцать Нила, на правах хозяйки комнаты, стала просить Володю спеть. Высоцкий встал: он был невысоким, но складным; одет простовато, но опрятно. Что я запомнил хорошо: под светлой рубашкой у него была тельняшка, а к гитаре был приделан электрический шнур. Подстроив гитару, он стал петь свои песни. Через минуту нас всех странным образом затрясло. Во-первых, голосовая волна летела в полутора метрах от нас и била фронтально, будто током. Но главное, видно было, как певец выкладывается. Сидел – один человек, а встал и начал петь, сразу же превратился в человека-вулкана. Казалось, под ним пол ходуном ходит! Все присутствующие были студентами одного из лучших театральных вузов страны, к этому времени накопили немало разных, в том числе и гениальных, амбиций. Но вдруг все как мышки притихли, пришибленные необычным даром этого нежданного гостя. Это была наша с ним первая встреча, и то, как Володя пел в этот день, врезалось мне в память на всю жизнь. Он был практически мой ровесник – старше всего на шесть лет – и тем не менее безоговорочно заставил меня изумиться. В молодости, как у многих молодых актеров, у меня было немало гонора, но тут меня просто сшибло. «Как же здорово он поет, – подумал я, – да еще и на свои стихи!»

Высоцкий не мог не видеть, какое впечатление производит на людей. В том числе и на коллег по артистическому цеху. Но при этом, зная себе цену, никогда не зазнавался. И с готовностью ободрял коллег, если считал их творчество интересным.

Геннадий Норд: Когда Высоцкий ушел из жизни, мне уже было тридцать шесть лет, я работал далеко на севере. Но до этого я несколько лет трудился на калининградском телевидении. И вот я приехал в Калининград – это был март 1980 года, сразу позвонил старым знакомым, на телевидение. Они говорят: приходи сегодня, для тебя будет огромный сюрприз. А так как я уже считал себя состоявшимся автором – у меня же несколько книг к тому времени вышло, даже по радио крутили мои песни! – то подумал: мол, я сам для вас сюрприз, куда уж там больше! Но, естественно, пришел. Спросил: а что еще за сюрприз такой? Они говорят: подожди, сейчас будет. И вот когда зашел Владимир Семенович, то я буквально испытал настоящий шок!.. А дальше народ сидел, общался. Жаль, что не все помню, к сожалению, потому что был буквально ошарашен: я встретил человека, который стал для меня небожителем. Мы просидели очень долго. А потом он взял гитару, сыграл, спел несколько песен. Тут кто-то из ребят ему и говорит: а у нас тут тоже сидит человек, который пишет песни. Высоцкий удивился: интересно, кто это? Тут ребята на меня показали. Я взял гитару и сыграл три песни – в том числе «Лягухи» свои знаменитые, которые потом стали неофициальным гимном российской эмиграции. Он послушал. Потом, когда я отдал гитару, он внимательно посмотрел на меня и сказал: «Пиши. Тебе надо писать!» Вот и все, что он лично мне сказал за весь вечер.

Думаю, что можно на этом пока и закончить: «вот и все», что хотелось сказать в этой главе… Дальше будет много других интересных историй, которыми с нами поделились наши эксперты.

Начало. Московская шпана

 
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами…
 

В. С. Высоцкий

Считается, что довольно долго Высоцкий буквально находился в плену своего дворового, полублатного имиджа. Где-то ему это помогало – создавало некий ореол запретного, рискового и разбитного. Где-то порядком мешало: например, в тех случаях, когда функционеры с киностудий боялись утверждать его на очередную кинороль. «Как бы чего не вышло». Хотя Высоцкий уже давно перестал писать «хулиганские» песни. Но это его не спасало от предвзятого отношения членов разного рода художественных советов. Впрочем, вряд ли они глубоко знакомились его творчеством – скорее всего, просто «что-то такое слышали». А дальше вступала в силу та самая инерция восприятия.

Но, так или иначе, первая известность к Высоцкому пришла именно после его ранних песен, стилизованных под «блатную» тематику, лирическими героями которых становилась шпана, заключенные, «честные воры» и прочие представители уголовной субкультуры.

Владимир Гугнин: В нашем дворе, на задворках Москвы, среди пацанов ходили мифы и легенды о Высоцком, по накалу не уступающие мифам античным. Я, например, не раз слышал, что «Высоцкий сидел». А как же иначе? Ну никак не мог человек, ревущий «блатные» песни с кровавым надрывом, не сидеть! Говорили, что Высоцкого «упекли» за то, что он, мол, милиционера ножом «порезал». Также ходила молва, что Высоцкого самого «порезали» уркаганы, когда он с ними что-то там не поделил «на малине». Ударили якобы «пером» в самое сердце. Но Владимир Семенович, как настоящий супермен, выжил и «отомстил гадам». Много я слышал сказок о Высоцком, а вот о том, что он выходец из классической московской интеллигентной семьи, выпускник театрального училища и актер драматического театра, мы не знали! Да и знать не желали, если честно. Пацаны дружно считали Высоцкого криминальным элементом. То есть решительным, честным, свободным мужиком – с «фиксой» во рту и наколками по всему телу.

Нельзя утверждать, что уголовная тематика была для Высоцкого исключительно умозрительной, привнесенной извне. Исследователи не раз отмечали, что в детстве он многое из этих блатных понятий пропустил через себя. Поэтому и знал многие реалии, о которых пел, если и не изнутри, то во всяком случае – близко, по-соседски.

Александр Чистяков: Высоцкий – дитя войны, одно время был безотцовщиной, пока отец не забрал его к себе в Германию. Человек с хорошим образованием, но с уличным воспитанием. У него же практически рядом с домом находился Бутырский следственный изолятор. Он видел тех людей, кто носил передачи сидельцам – причем именно уголовникам, а не каким-то политическим репрессированным. Блатную романтику Высоцкий воспринял с самого детства.

Уличное воспитание накладывало свой отпечаток на ту картину мира, которая складывалась у подростков – сверстников Высоцкого, обитателей тех самых дворов, где частично царили блатные понятия.

Сергей Жильцов: Не забывайте, что это был Каретный, и все эти близлежащие переулки: драки уличные, стенка на стенку, борьба за лидерство и т. д. Высоцкий быстро в это дело втянулся и стал таким настоящим послевоенным москвичом.

Тут были не обычные мальчишечьи проказы а-ля приключения Тома Сойера, а что-то посерьезнее! Но не стоит забывать, что это был и вопрос выживания в том числе. Когда Высоцкий поет: «…дерзнули из напильников делать ножи! Они воткнутся в легкие, от никотина черные…» – то остается вопрос: какова тут доля авторского вымысла? Да и есть ли он тут вообще? И если даже не видеть все воочию, то как минимум частенько слышать о подобных реалиях в своем послевоенном детстве Высоцкий точно мог!

Сергей Жильцов: Тогда у них были компании интересные, но полукриминальные. Очень любопытную историю рассказал Вайнер: «Когда мы с Володей разговаривали, он спросил: а сколько у тебя в подъезде сидело? Я ответил: почти все в подъезде сидели! На что Высоцкий говорит: у нас – то же самое!» Это чтобы было понятно, что такое Москва послевоенная.

Однако Высоцкий не ушел в криминальный мир. (Хотя, как многие утверждают, его бы там вполне могли принять с распростертыми объятиями!) Возможно, именно тот талант, дар слова, который он в себе ощущал, просто не дал распорядиться своей судьбой таким лихим образом. Как вариант – в нем просто не хватало той озлобленности, тотального недоверия к людям и к миру. И ощущения себя волком-одиночкой, в том числе. Юный Володя Высоцкий попал в эту матерую среду уже после уроков воспитания, данных отцом-фронтовиком. Да еще – прямиком из вполне себе сытого бюргерского мирка поверженной Германии, где не было необходимости биться за место под солнцем.

Сергей Жильцов: У Высоцкого было детство непростое: эвакуация, потом жил в Германии с отцом. Но когда он вернулся в Москву, то стал крутым – в том смысле, что у него шмотки были крутые, из Германии. Он московского голода здесь и не видел, потому что там же он в воинской части жил, на полном довольствии. У него даже имелся свой аккордеон, было пианино. А сюда приехал – здесь вся дворовая шпана бегает чуть ли не босиком в центре Москвы: война только прошла, и неоткуда было взять хорошие вещи. Хотя и голод, и нужда все-таки его затронули, когда он в Москве с матерью жил, – потому что очень непросто было в то время сводить концы с концами. Но при этом рассказывают: когда мать Высоцкого жарила котлеты на противне, то он бегал во двор: выносил и раздавал всем детям. Это не происходило, конечно, каждый день. Но по возможности он их подкармливал, потому что понимал: дети просто не доедают!

Вот так – какой уж тут блатной мир, когда ведешь себя чуть ли не как мать Тереза! Но, с другой стороны, от нравов улицы, от окружающей его воровской романтики тоже не особо спрячешься. Оставалось одно: наблюдать, по возможности не выбиваться, не становиться белой вороной. Но и не терять себя, конечно. Как мы увидим дальше, сохранение своего внутреннего стержня, верность своей стезе и лире – это определяло всю жизнь Высоцкого!

Алексей Певчев: Послевоенное московское поколение – это вообще особая тема. И интерес к криминальной романтике – тоже. Очень многие в то время имели и непосредственно криминальный опыт. Вспомним песню Высоцкого «Баллада о детстве» – там очень хорошо все это отображено. Соответственно, в подобных условиях нужно было выживать, а в каких-то случаях – даже пытаться интегрироваться в ту среду. При этом не обязательно становиться ее частью. Но не запечатлеть атмосферу блатной романтики, вкрапленную в конкретное время, для такого большого мастера слова, как Высоцкий, было бы глупо. Тем более что он сам был непосредственным свидетелем этой эпохи и отлично знал все ее реалии.

Блатная романтика вообще могла считаться некой альтернативой скучной официальной казенщине. Да, отовсюду пропагандировали трудовые подвиги героев-полярников, летчиков, геологов и шахтеров-стахановцев. Но едва ли этих героических личностей можно было вот так запросто застать в простых московских дворах! Они красовались где-то там: в кадрах кинохроники, на трибунах съездов. Думаю, если бы условный арктический летчик с орденом Ленина на груди собирал во дворе пацанов и рассказывал про геройские будни Заполярья может, гораздо реже получалось бы так, как пел Высоцкий годы спустя:

 
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики из подворотен ворами…
 

Летчиков на все подворотни не хватало! Да, видимо, и не особо они туда стремились… А вот крохоборов, мелкой шпаны разного рода, играющей с пацанами в ножички или в пристенок на деньги в послевоенной Москве водилось с лихвой!

Геннадий Норд: Милиция сразу после войны, в 1946–1947 годах, в Москве отчаянно пыталась совладать с разросшейся преступностью, но воровское начало было, увы, возведено широкими пацанскими массами чуть ли не в доблесть. А Высоцкий воспитывался во дворе именно в то время!

Картинно-лубочные примеры нового советского человека, который неуклонно следует принципам социалистического общежития в голодной послевоенной Москве воспринимались несколько со скрипом. Гораздо активнее в ходу были «понятия» – некий негласный кодекс криминальной субкультуры.

Григорий Потоцкий: В советское время литературу преподавали неплохо, но это была именно пролетарская литература, соцреализм. Мировые нравственно-назидательные произведения, особенно с христианскими мотивами, были под спудом. Советскому человеку надо было заново понимать, что такое честь, личное достоинство, – и «моральный кодекс строителя коммунизма» едва ли мог с этим справиться! Поэтому, как ни парадоксально, может быть, те люди, которые жили в то время «по понятиям», – они и были тогда самыми порядочными. Как минимум, не кривили душой и не приспосабливались! И с ними можно было иметь дело: они презирали подлость, трусость, малодушие, неискренность, конформизм. Были открытыми, честными, верными данному слову. Может быть, именно поэтому Высоцкий в своих ранних песнях и выражал философию этих людей. Такое впечатление, что другого способа борьбы с той косной чиновничьей средой, которая властвовала тогда в культуре, с этим всеобщим лицемерием, просто не было.

Если думаете, что известный скульптор Потоцкий имеет в виду «понятия социалистического коллективизма» или еще что-то подобное, то спешу вас разочаровать. Речь идет именно о так называемых «криминальных понятиях»!

Григорий Потоцкий: Когда я учился в пятом классе, то думал: кем же хочу стать? Решил для себя так: если у меня откроется на то талант, буду художником! А если нет, то уйду в криминальную среду, стану бандитом. Хотя я никогда не дрался, не слыл хулиганом. Спросите – почему такой странный выбор? Просто я считал, что только вольные художники и бандиты являются свободными людьми. Остальные – все несвободны!

Возможно, именно желание этой самой «свободы» побудило Высоцкого не избегать криминальной романтики, а по возможности ее пристально изучать, фиксировать в своем творческом видении мира.

Детское восприятие многих явлений – в том числе драки «стенка на стенку», умение защитить себя и друзей, и все прочие «законы» городской шпаны – очень яркое. И у большинства людей оно лишь несколько тускнеет, но никогда полностью не уходит с течением лет. Можно вспомнить «компании на Большом Каретном», о которых у Высоцкого-юноши остались романтические воспоминания и «бедовые» строчки: «Где твои семнадцать лет?.. А где твой черный пистолет?..» Можно – другие компании, где остался этот незыблемый принцип московской шпаны: «свои-чужие».

Сергей Жильцов: После Большого Каретного были компании у Епифанцева. То есть Высоцкий все время по дворовому принципу кучковался. И даже когда он попал в театр к Любимову, то у них там тоже сложилась подобная компания из нескольких человек: Смехов, Золотухин, Кошман, Епифанцев… Они все время вместе держались! Высоцкий – человек коллективный. Я думаю, что он не изменился в этом смысле к концу жизни. У него все это осталось именно из детства – когда складывался определенный уличный круг. Который не подразумевает жмотовства всякого, снобизма, обмана друзей и так далее.

Важно, что дворовое воспитание в обязательном порядке подразумевало некую отвагу, силу духа – не на словах, а реальную. Необходимость действия, доказывающего, кто ты есть по жизни, чего ты реально стоишь. В какой-то мере это не могло не отразиться и на общем мироощущении молодого Высоцкого.

Геннадий Норд: Высоцкий был маленького роста, довольно щуплый – в той же компании мальчишек должен был все время доказывать собственную доблесть, силу, смелость. У меня ведь в этом плане – все то же самое было. С детства у меня очки – поэтому и дразнили «очкариком», считали, что я не способен подраться или в футбол поиграть. И мне приходилось и во дворе, и в школе всем постоянно доказывать обратное! Если, допустим, кто-то обижал девочку, то я мог, даже не будучи с ней знаком, вступиться за нее и отчаянно полезть в драку. И даже не из-за того, что мне стало жалко эту девочку, а просто чтобы доказать всем – и себе самому прежде всего, – что я не трус, не хлюпик, не «очкарик»!

Высоцкому, возможно, по молодости тоже хотелось доказать многое: и себе, и окружающим. Он, по воспоминаниям, всегда являлся неформальным лидером. А тут – для дворовой-то компании! – не только физическую силу нужно иметь. Которую, кстати, он в себе неуклонно развивал: очень многие отмечают его удивительную физическую форму.

Валерий Иванов-Таганский: Среди актеров Театра на Таганке у Высоцкого была чуть ли не самая лучшая физическая подготовка: он был этаким крепышом – жилистым и сбитым. Легко отжимался от пола 40 раз, даже мог сделать стойку на одной руке, что далеко не каждому спортсмену под силу!

Но одной физической силы для безусловного лидерства было явно недостаточно. Требовалась еще и некая психическая сила, если так можно назвать тот моральный авторитет, что зарабатывал юный Володя Высоцкий среди своих друзей.

Сергей Казначеев: Я думаю, в своих ранних произведениях Высоцкий выражал некую хулиганскую идею этаких полукриминальных понятий – причем вполне сознательно. Отчасти сказывались и личные комплексы: малый рост, непрезентабельная – чего уж скрывать! – внешность, сипатый голос. Со временем к его хриплому крику привыкли. Эта манера исполнения даже стала очень модной!

Но, думаю, со временем Высоцкого даже больше начала заботить не выправка собственного имиджа, а чисто художественные задачи. Тематика, которую он отображал в своих ранних песнях, помогала ему создать совершенно новый психологический тип лирического героя: этакого настоящего рыцаря, борца за правду и справедливость. И при этом – начисто лишенного сусальной правильности, коей так любила награждать разного рода примерных передовиков производства официальная пропаганда того времени.

Дмитрий Дарин: Высоцкий в интервью не раз говорил: «Меня интересует характер цельный, на грани!» От себя так и хочется здесь добавить: «…характер, проявляемый или на войне, или в тюрьме». А где еще проявляется подобный характер – чтобы именно так: на грани? И тут Высоцкий как большой художник абсолютно прав и убедителен!

В определенной степени Высоцкий являлся свидетелем описываемых ситуаций, общался с представителями этой приблатненной среды. Но тут важно отметить, что в данную социальную среду он не окунался сам, являясь именно бесстрастным летописцем, а не непосредственным участником.

Олег Черемных: Высоцкого нередко отождествляют с блатным миром, что не имеет под собой оснований. Среди многочисленных приятелей, а уж тем паче близких друзей Высоцкого не было блатных – в привычном понимании. В этой связи можно было бы упомянуть лишь одного Вадима Туманова. Но он в свое время сидел по 58-й статье, по политической, – а это уже совсем другая история! И тут важно, что обращение к блатной романтике было возможно и в советской официальной культуре. Вспомним хотя бы Кольку Свиста из фильма «Путевка в жизнь» или героя Марка Бернеса из фильма «Два бойца».