Оглавление

24. 1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
    6. 6
    7. 7
    8. 8
    9. 9
    10. 10
    11. 11
    12. 12
25. 1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
    6. 6
    7. 7
    8. 8
    9. 9
    10. 10
    11. 11
    12. 12
    13. 13
    14. 14

Варваре Соколовской

Нине Русановой

Людмиле Васильевне Спроге

О книге

Издательство Ridero предлагает читателю второе издание книги Светланы Данилиной «Гуманитарная миссия».

Впервые книга «Гуманитарная миссия» была издана в Риге (Латвия) в 2017 году.

Книга «Гуманитарная миссия» — это сборник рассказов.

Действие в представленных в сборнике произведениях происходит в наши дни. Основное внимание сосредоточено на создании психологических портретов главных героев, находящихся в обычных жизненных ситуациях. Это люди с яркими и непохожими друг на друга характерами, представители разных профессий, социальных слоёв, возрастных групп, с разным житейским опытом и отношением к жизни.

Рассказы написаны в реалистической манере. Их отличают оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка.

Предисловие написано писателем, филологом, переводчиком, преподавателем русского языка и литературы Ниной Русановой (Барселона).

Обложка Светланы Самоваровой (Рига).

Фотография Светланы Данилиной.

Книги Светланы Данилиной:

Коллекция характеров. — Рига: Gvards, 2008. Коллекция характеров. Sequel. — Рига: Gvards, 2010.

Всё та же коллекция. — Рига, 2013.

Портреты, прелести, причуды. — Рига, 2014.

Конференция. — М.: Авторская книга, 2016.

Гуманитарная миссия. — Рига, 2017.

Арт-галерея. — Рига, 2020

Предисловие

…И таких маленьких, но поразительных мелочей я мог бы привести сотню… Все мы проходим мимо этих характерных мелочей равнодушно, как слепые, точно не видя, что они валяются у нас под ногами. А придёт художник, и разглядит, и подберёт. И вдруг так умело повернёт на солнце крошечный кусочек жизни, что все мы ахнем. «Ах, боже мой! Да ведь это я сам — сам! — лично видел. Только мне просто не пришло в голову обратить на это пристального внимания»…

А. И. Куприн

Случалось ли вам видеть воплощение мечты?

Мечты — вашей собственной, но претворённой в жизнь кем-то другим, причём лучше, — полнее и совершеннее, — чем это могли бы сделать вы сами?

Мечты, воплощённой мастерски.

Для меня таким воплощением задумки о некой галерее образов, персонажей, стало неожиданное и чрезвычайно обогащающее знакомство с прозой Светланы Данилиной, выпустившей к моменту нашей встречи уже два сборника рассказов и повестей: «Коллекция характеров» и «Коллекция характеров. Sequel». Немногим позже мне посчастливилось стать одним из первых читателей других её книг — «Всё та же коллекция», «Портреты, прелести, причуды», «Конференция» и«Гуманитарная миссия».

Филолог, журналист и редактор, прозаик, лауреат сетевой премии «Народный писатель» 2013 и 2015 годов в номинации «Выбор экспертов», неоднократный финалист премии «Писатель года», член коллегии экспертов премии «Народный писатель — 2016», дипломант премии «Наследие — 2017», знаток и тонкий ценитель мировой и русской литературы, как современной, так и классической, Светлана Данилина является продолжателем лучших традиций последней. Все её произведения написаны в классической манере, великолепным русским языком.

Автор предстаёт перед нами как истинный художник слова, на полотнах которого нет ни одной лишней детали, чьи работы не перегружены, не тяжелы для восприятия: все краски в них свежие и яркие, все тона и оттенки светлые, лёгкие, тёплые. Всё необычайно живо, по-настоящему. Все произведения глубоко психологичны — герои и ситуации, в которые они попадают, узнаваемы.

В прозе Светланы мы не найдём каких-либо конкретных, срисованных с действительности персонажей, — все образы собирательные. Однако, погружаясь в атмосферу любого из произведений, читатель начинает припоминать: да-да, так и было!.. Каким-то чудом автору удаётся извлечь воспоминания о людях и событиях не только из своей творческой копилки, но и из копилки памяти читающего. Это делает прозу Светланы Данилиной необыкновенно близкой широкому кругу читателей.

Нет в её работах и откровенных шаржей или карикатур. Автор не ставит перед собой целей «обличать» и «бичевать». Писатель — художник слова, мастер, который просто делает своё дело: пишет. Описывает, выписывает — тщательно, правдиво, но в то же время незлобливо, что в наш век уже само по себе редкость.

Лаконичность повествования и неожиданная развязка, узнаваемость персонажей, добродушный юмор и сочувствие героям сближает работы Светланы с короткими рассказами А. П. Чехова раннего периода творчества. Таковы её рассказы «Кошелёк», «Чудодейственное средство», «Ода бетономешалке», «Умытое утро», «Призма, вписанная в сферу», «Пар из-под крышки», а также вошедшие в настоящий сборник «Бегство от монитора», «Зимние забавы» и«Днём с огнём».

Любование людьми и природой, наличие «жанровых сценок», глубокая и искренняя народность произведений делает их близкими творчеству Н. В. Гоголя в ранний его период. Это такие рассказы как «Фольклорная практика», «Первый закон Ньютона», «Морской пейзаж», «На родину», «Гуманитарная миссия».

Некоторые сюжеты Светланы напрямую отсылают к тому или иному шедевру мировой литературы, ведут с ним своеобразный диалог, тем самым приближая и открывая нам классику с новой, подчас неожиданной стороны, а также приглашая нас по-новому взглянуть на современность. Таковы её «Привет Диккенсу» и «Аллюзии, или Воспоминания о миргородском гусаке».

Проза Светланы Данилиной — это богатство живописных приёмов и великолепное ими владение, это ясность мысли и безукоризненная чистота языка. Знакомство с очередной книгой талантливого автора подобно глотку свежего воздуха, а погружение в чтение дарит отдых душе. Все работы Светланы способны порадовать слух и глаз самого искушённого и взыскательного читателя, критика; а собрата по перу ещё и вдохновить на дальнейшее творчество.

«Гуманитарная миссия» — так называется этот, шестой по счёту, сборник, который мне выпала честь здесьпредставить. Всего в книгу вошло более двадцати произведений. Здесь и рассказы, и миниатюры, и поэтические пародии.

Окунитесь в чтение, погрузитесь в него — и, быть может, вы узнаете себя или кого-то из близких… Ну, или не очень близких знакомых.

Поверьте, в этом тоже есть своя, особая прелесть! Ведь всё выписано автором-живописцем не просто искусно, а с большой любовью, — и не только к русскому языку и литературе, но — и это прежде всего! — к человеку.

Нина Русанова,

филолог, переводчик,

поэт, прозаик,

член Российского союза писателей

На родину

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва…

А. С. Пушкин

Летят воспоминания к брегам бесценным родины моей…

К. А. Коровин

Меценат

Вынул хлеба ломоток

И поехал на восток…

П. П. Ершов

«Конек-Горбунок»

Дядя Ваня ехал на родину.

На родину он ездил часто. И звала его туда светлая приятная ностальгия. Любил он родные места, где прошли детство и юность.

Жил он недалеко от родины — в небольшом посёлке — всего в десяти километрах.

Но иногда его тянуло туда, где дышится легче и видится светлее, и чувствуется вольготнее и полней, и где даже воздух особенный — хороший и вкусный, сродни запаху испечённого матерью ржаного хлеба.

Приехав на родину, навещал он стоявший закрытым осиротевший родительский дом, заходил в сад, летом косил траву, зимой чистил снег, отправлялся проведать братьев, другую родню и друзей.

Подпитывался, набирался сил и духа, а потом возвращался домой окрепшим и счастливым. Родина давала ощущение… А вот не передать словами этой жажды жизни и удовлетворённости, причастности и приобщённости, духовной наполненности, незыблемости связей, крепости корней, принадлежности родной земле, где жили поколения за поколениями все предки, любили, радовались, грустили, работали, преодолевали невзгоды и достигали намеченного, растили детей и уходили в дальнюю даль, в светлую память, в вечную жизнь.

Любил дядя Ваня эти поездки на родину. И часто совершал свой путь, радующий и обогащающий душу, словно ритуал соблюдал.

Вот и сейчас в выходной воскресный день ехал он на рабочем газике по новенькому асфальтированному шоссе в центральной России — среди пшеничных полей под июльским голубым небом в начале восьмидесятых.

Вспоминал он, как ходил в школу по этой дороге. В его родной деревне школы не было, а в соседней — только семилетка, и старшеклассники перебирались в ближайший посёлок, в интернат, учились там, а по субботам после уроков большой весёлой оравой возвращались домой, чтобы в понедельник утром опять собраться вместе и преодолеть десяток километров. Теперь дядя Ваня жил в этом посёлке, работал, занимал определённый пост и всегда знал цену барреля нефти.

«Сейчас хорошо! — думал он, выкручивая направо баранку на повороте. — Сел в машину — пятнадцать минут — и на месте. А пешком!»

Хотя в хорошую погоду такая прогулка была даже приятной. А вот в ненастье, в дождь, в осеннюю распутицу, когда ноги в резиновых отяжелевших от прилипшей чавкающей грязи сапогах увязали в чернозёме, идти по бездорожью было трудно. Или зимой по трескучему морозу, или в метель, когда шли «по столбам» — не было в чистом поле других ориентиров — только снег, едва различимый след, направление и внутреннее чутьё. И асфальта не было. А если идти в одиночку — так совсем скучно. Хотя по молодости всё воспринималось легко и как должное. Даже весело было шагать всем вместе с шутками и прибаутками.

«Да, бегали! — думал дядя Ваня. — А теперь-то что? Благодать!»

Так неспешно размышлял дядя Ваня. И вдруг на полпути увидел на обочине одинокого пешехода. Человек на проезжей дороге всегда привлекает внимание тех, кто двигается на машине. Он словно выбился из другого мира, и смотрящий в окно, заметив путника, всегда думает о том, что заставило человека преодолевать пешком несколько километров, сколько он прошёл, как ему идётся — легко ли, тяжело ли, и далёк ли его маршрут.

Дядя Ваня издалека заметил одинокого мужчину. Двигался тот в том же направлении, то есть увидел дядя Ваня его спину.

Было понятно, что человек отмахал уже немалый кусок и впереди до ближайшего населённого пункта у него ещё немало километров.

Дядя Ваня был доброй душой и всегда подвозил попутчиков.

«В Топтыково идёт, наверное», — подумал он.

Больше идти было и некуда. Ну, разве что в Дуровку или в Горюшки. Но это только через Топтыково. А до следующих населённых пунктов отсюда далеко, надо попутку ловить или автобус ждать. Но это история долгая — автобусы здесь ходят редко.

Подъехав поближе, дядя Ваня увидел военные брюки с широкими красными лампасами.

«Генерал!» — удивился дядя Ваня непредсказуемости мира.

Откуда бы взяться одинокому генералу, да ещё в форме, жарким летним днём посреди российских просторов?

Но тот целеустремлённо шёл размеренным достаточно скорым шагом, перекинув через плечо китель и сумку на длинной ручке — совсем не по форме и статусу.

Дядя Ваня подъехал и притормозил.

— Подвезти? — спросил он, приоткрыв окошко своего «козла».

— А вы далеко едете? — вопросительно и оценивающе взглянул ему в глаза остановившийся путник.

— В Топтыково! — радостно ответил дядя Ваня.

— Подвезите! — обаятельно и широко улыбнулся генерал, раскрыв дверцу, как-то легко и привычно сел на переднее сиденье и быстро захлопнул её хорошо отработанным движением.

Дядя Ваня знал в своей деревне всех. Но генералов в Топтыкове отродясь не водилось. И в родне ни у кого тоже не было.

— А вы к кому же? — любознательно поинтересовался он.

— Да я не в Топтыково, — ответил генерал, — мне дальше надо.

Дядя Ваня опять прикинул народонаселение округи и опять никого из генералитета в своей памяти не нашёл.

— Алексей, — просто представился мужчина.

— Иван, — так же просто ответил дядя Ваня. — Так куда же вам? Давайте довезу! Устали, наверное, километров пять уже от Троекурова отмахали!

— Мне, Ваня, в Соколовку надо, — сказал попутчик.

— В Соколо-овку! — протянул дядя Ваня и призадумался, прикидывая. — Так здесь нет никакой Соколовки.

— Как же нет?! — сказал Алексей. — Есть! Это родина моя! Вот приехал. Навестить. Посмотреть.

— Постой-постой, — озадаченно произнёс дядя Ваня, — нет у нас такой деревни. Топтыково есть. Люблино было, да никого там уже не осталось. Все в Топтыково переселились.

Человек внимательно слушал, впитывая информацию, а дядя Ваня охотно продолжал:

— Усово рядом было. Тоже теперь пустое. Одни сады стоят. Говорят, что всё распашут. Поле будет. Горюшки есть. Но там совсем мало народа. Дуровка есть. А в ней порядки — Орловка, Воробьёвка, Чибизовка. Может, вам туда? Соловьёвка есть, но это в другую сторону, — и дядя Ваня махнул рукой назад, за левое плечо. — Вы ничего не перепутали?

Дядя Ваня знал свою родину — все места и всех людей.

— Была Соколовка, — скупо и коротко сказал попутчик, — между Дуровкой и Горюшками, — и прищурясь посмотрел в окно, отвернув голову.

Он тяжело и громко сглотнул слюну, и дядя Ваня услышал неудачную попытку скрыть этот пронзительный предательски вырвавшийся звук.

Во время долгой паузы у дяди Вани защипало в глазах. Он словно поймал натянутый щемящий и бьющий по нервам звон тонкой струны, понял и прочувствовал, почему отвернулся попутчик и почему не хочет показывать своих глаз.

— Нет её теперь, наверное? — неуверенно спросил человек.

— А поедемте! — решительно сказал движимый сочувствием дядя Ваня, быстро и кардинально поменяв свои планы. — Отвезу я вас! Найдём!

— Вот спасибо, — генерал повернулся к нему всем корпусом и засветился благодарной улыбкой и человеческой доброте, и красоте поступка.

— Поле там теперь чистое, — сказал между тем дядя Ваня.

— Во как! — горько произнёс человек и как будто осел под тяжестью известия.

Но тут дядя Ваня вдруг встрепенулся и даже ладонью по ноге прихлопнул:

— Вспомнил! Рассказывали в детстве, что там деревушка была небольшая. Мы на речку туда с ребятами бегали купаться — на до́ску.

— Нет, я такого не знаю, — произнёс Алексей.

— Так называли. Доска там лежала. А на другом берегу кусты росли. Старики говорили, что деревня была. Но нет там теперь ничего. Распахали всё подчистую. Пшеница растёт — поле! Значит, Соколовка!

Дядя Ваня с интересом, размышляя вслух, беседовал с попутчиком.

— Мы там в детстве сусликов отливали! — вспоминал он.

— Сусликов, — повторил вслед за ним и усмехнулся человек. — Вот там я и родился.

— Да-а-а, — протянул дядя Ваня, не зная, что сказать, и понимая, что непростая это тема для собеседника и что ещё не раз отведёт он прищуренные глаза в сторону, будто вглядываясь в окрестности, и не раз ещё натужно сглотнёт слюну.

— Говорили-говорили, — вспоминал дядя Ваня. — Ты гляди! Была Соколовка! Только давно. Теперь про неё никто и не знает. Значит, вы оттуда?

— Оттуда, — принялся рассказывать собеседник. — В тридцатом году нас раскулачили. Мне тогда было семь лет.

— Что понаделали! — вздохнул дядя Ваня. — И в колхозы сгоняли, и кулачили. Вот ведь жизнь!

— За что раскулачили? — размышляя, продолжал человек. — Непонятно. Богатства никакого у нас не водилось. Жили, работали. Хлеб сеяли, картошку копали, сад был большой. Лошадь у отца имелась. Да деревня маленькая. Наверное, разнарядка пришла: всех в колхоз, кого-то раскулачить. А раз лошадь есть, значит, богач! Хоть и пахали до кровавых мозолей. Вот мы и попали.

Дядя Ваня слушал, понимая, что не каждому такое рассказывают, и откликаясь на особое доверие и расположенность незнакомца, открывшего ему сокровенное и важное, больное и незаживающее, близкое сердцу, в муках и страданиях отрываемое от него.

Однако же говорил человек просто, не давя скорбными эмоциями на душу и нервы собеседника, сообщал информацию. Однако же за обыденностью голоса, слов и фраз вырастала настоящая трагедия.

— Кроме меня, в семье ещё трое детей было, я старший. Как сейчас вижу: зима, снега — по пояс, метель лютая, всё крутит и вертит, ветер воет. Нас, маленьких, из избы вывели, потом деда, бабку, отца, мать. А она в сани садится и тулуп запахивает. А там у неё на груди под тулупом-то — сестрёнка месячная — считай, только родилась. Посадили всю семью в эти сани и отвезли в Троекурово. Потом — в поезд, в теплушку. Солому на пол бросили. Поехали куда-то. Говорили — на Север. Я недавно справки навёл. В Котлас отправляли, под Архангельск, — человек сделал паузу, и было видно, что ему нужна передышка. — Закурить-то можно?

— Кури, конечно, — ответил дядя Ваня.

— Ехали мы, ехали, — продолжал рассказчик. — И на какой-то станции мать меня за кипятком послала — с чайником. Пока я в очереди стоял, поезд ушёл. Прибежал, а его нет. А мне семь лет. Ничего толком не знаю. И стою я с этим чайником. Куда его теперь девать? Вот…

И опять сделал человек большую паузу, глядя пустым отрешённым взглядом то ли внутрь себя, то ли в прошлое, то ли на серый асфальт дороги.

— Попал в детский дом. Оттуда — в суворовское училище. Потом — в артиллерийское. Вырос. Выучился. Пытался своих искать, да никого не нашёл. Сгинули, наверное. Как знать? — опять вздохнул Алексей. — Женился. Семью завёл, дети родились — сын и дочка. Служил всю жизнь. Помотался по свету: и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Германии был. Спасибо армии родной — в люди вывела. Потом в отставку вышел. Теперь в Москве. И захотелось мне хоть одним глазком на родину свою посмотреть, раз родных у меня нет. Сел в поезд. Что тут ехать-то? Пять часов! Вот вышел, иду, вспоминаю…

— Найдём! — сказал дядя Ваня. — Я сам-то там давно не был… Но дорога вроде полевая есть. Техника во время уборки ходит. Найдём!

Так они и ехали. Свернули с шоссе, миновали Топтыково.

— Ничего не узнать! Как всё изменилось, — говорил генерал, глядя по сторонам. — Вон там вдалеке впереди и справа должна быть моя Соколовка.

Подъехали в Дуровке, оставили позади Чибизовку, увидели пруд с плотиной, свернули направо и оказались в поле.

— Ты к речке ближе держи, к Рясе, — подсказал генерал, — деревня на берегу стояла.

Но обмелевшей речки почти не было видно. Она местами ныряла под землю, иногда показывалась и сверкала на солнце небольшими голубыми зеркальными озерками, пряталась в камышах и в зарослях ивняка.

— Да, наверное, где-то тут, — вглядывался в окрестности человек, — только речка раньше шире была.

Слева от просёлочной дороги простиралось золотое пшеничное поле.

— Здесь, кажется, — сказал дядя Ваня и затормозил.

Алексей вышел из машины и остановился — замер на гладко накатанной грузовиками потрескавшейся от солнцепёка дороге.

Он стоял одиноким обелиском и смотрел по сторонам, силясь понять, где что было, осознать свою судьбу и судьбу людей, когда-то живших здесь, своё одиночество, неприкаянность и желание прислониться усталым сиротским взглядом хоть к какой-нибудь единственной примете, хоть к былинке.

Дядя Ваня неспешно вылез из-за руля на дорогу, огляделся и подошёл к попутчику.

— Вроде здесь, — тихо сказал скиталец.

Они походили вместе по небольшому пятачку земли, нашли крохотный ручеёк, спускавшийся с маленького пригорка и превращавшийся в топь возле хитрой скрывавшейся в траве речушки.

— Тут, кажется, колодец был, — припомнил-предположил генерал, вглядываясь в траву.

— Ты смотри! — вдруг воскликнул он, нагнулся и поднял из травы ярко сверкавший жёлтый черепок. — Махотка!

И диалектное слово, которым он много лет не пользовался, как редкая находка, весело выпрыгнуло из его уст.

— Может, и наша? — усмехнулся он, бережно уложив кусочек прежней жизни на широкую ладонь и внимательно разглядывая его.

Покрытый с одной стороны ярко-жёлтой глазурью осколок глиняного горшка был тёплым, гладким и сверкал, как маленькое солнышко.

Дядя Ваня смотрел на странника и понимал, что́ должно твориться у того в душе.

— Ты знаешь, Иван, — сказал генерал, — спасибо тебе! Поезжай! У тебя дела. А я тут побуду. Посижу. Подумаю. Повспоминаю. На кладбище в Дуровку схожу. Могил там, конечно, не найти. Но хоть посмотрю.

— А обратно? — спросил дядя Ваня.

— Да, пешком дойду! Что тут! Или попутку поймаю. Довезёт кто-нибудь. Свет не без добрых людей.

На том и простился дядя Ваня со своим попутчиком.

А спустя много лет рассказал эту историю автору.

Вот и автору послезавтра предстоит отправиться в этот любимый путь — на родину.

Чтобы вдохнуть, вздохнуть и наполниться. И посетить могилы. И дяди-Ванину тоже. Светлая ему память.

7.07.2016

Гуманитарная миссия

Людмиле Васильевне Спроге

Когда б не тихой дружбы свет.

А. С. Пушкин

Это — из жизни другой мне

Жалобный ветер напел…

А. А. Блок

В достопамятные догугловские времена полуночный телефонный звонок с вопросом «А как звали коня Александра Македонского?» был в квартире Шурочки делом привычным.

Не то, чтобы она была такой уж ходячей энциклопедией, но друзья и знакомые любили обращаться к ней с необычными вопросами.

Шурочка, порывшись в закоулках памяти, выдавала ответ или целеустремлённо шла к книжным полкам, внимательно их разглядывала, находила нужные книги, азартно копалась в них, перезванивала любопытствующей подруге и радостно сообщала результат поисков.

В данном случае она сразу вспомнила и недоумённо произнесла:

— Буцефал, а что?

Хотя и так было ясно, «что» — свои дети тоже иногда вспоминали о домашних заданиях при вечернем сборе портфелей.

— Завтра в школу! — радостно сообщила подруга. — Уроки делаем! Хорошо, что хоть к полуночи спохватился!

Традиция повелась со школьных лет.

— А ты сорок седьмую задачу решила? — наперебой интересовались по телефону одноклассники.

И ответственная, а к тому же отзывчивая сердобольная Шурочка рассказывала и Вале, и Тане, и Саше, и Серёже, сколько воды надо пустить в бассейн через одну трубу, чтобы в нём можно было спокойно поплавать при условии, что через другую трубу из него столько-то воды вытечет.

И по физике, и по химии она тоже регулярно проводила подобные подчас объёмные и длительные консультации, пересказывая «человеческим» языком неинтересные правила.

И, легонько поглаживая за мягким ушком свою любимицу Мурку, решала по телефону задачи по биологии и определяла, сколько чёрных, белых и чёрно-белых котят родится у голубоглазой снежно-белой кошки и зеленоглазого чёрного-пречёрного кота, а также какого цвета у них будут глаза.

С окончанием школы и с течением лет круг обсуждаемых в телефонных беседах проблем несколько сузился и обеднел. Из тематики исчезли вопросы свободных радикалов, термодинамики и самоиндукции, альдегидов и карбоновых кислот, а заодно и симбиоза в эволюции — в них героиня за длительным отсутствием практики сделалась не столь искушённой, а проще говоря, абсолютно некомпетентной. По окончании школы Шурочка выбрала для себя гуманитарную специализацию. Потому и темы из истории, философии, эстетики, логики, литературы и языкознания остались с нею. Равно как и переводы с/на пару языков.

Так что свою «гуманитарную миссию» Шурочка по привычке с удовольствием выполняла.

И спроси её кто-нибудь по аналогии среди ночи, как звали лошадь Вронского, она немедленно готова была ответить: «Фру-Фру», а в придачу ещё помнила она Калигулова Инцитата, не говоря уж о Дон-Кихотовом Росинанте. И для порядка зачем-то хранила в мозгах имя осла Серого — собственности Санчо Пансы.

Как писал Лев Николаевич Толстой, «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно». В данном случае — в памяти, которая способна сохранять совершенно невообразимые вещи. «Бумажное озеро», — называла это Шурочка, тихо радуясь, что озерко её бездонно и небурливо.

В студенческие годы во время сессий Шурочка становилась самой популярной личностью среди однокурсников — у неё были все конспекты всех лекций, и ей постоянно задавали разные вопросы и ждали ответа на них.

— Рашель приезжает к Вассе, — делилась она накануне экзамена содержанием горьковской пьесы с однокурсницами, потому что была единственной в группе, кто произведение удосужился прочитать.

— К какому Васе? — глядя вдаль, в туман, за окно, на еле различимые шпили Старой Риги и думая о чём-то своём, растерянно и меланхолично спрашивала рассеянная Анита.

— К Вассе Железновой, — терпеливо поясняла Шурочка.

Друзья привыкли к тому, что её можно спрашивать о чём угодно в любое время дня и ночи. Они были уверены, что Шурочка всегда поможет, если уж не ответом, то советом: где поискать или у кого поинтересоваться.

Когда девочки немного повзрослели, получили дипломы и у них появились свои девочки и мальчики, родительницы по привычке продолжали пользоваться Шурочкиной головой.

И частенько под косые взгляды пассажиров маршрутки она хорошо поставленным учительским голосом диктовала по телефону порядок постановки запятых, а также правила — с точными и чёткими формулировками.

И уроки она тоже со своими бывшими, теперь взрослыми, одноклассницами уже для их детей делала. Процесс был длительным и интересным, перемежался комментариями и воспоминаниями.

— Вот скажи мне, кто это придумал? — в отчаянии спрашивала её подруга.

— А что случилось? — не отнимая трубки от уха, вставала в стойку Шурочка.

— Эссе у нас случилось, вопросы прилагаются, — горестно вздыхала Марина и зачитывала. — «Какую роль в вашей жизни играет философия?» Девочке шестнадцать лет! Какая философия?

— Да уж! — соглашалась Шурочка.

— Конечно, не алё, — причитала и сокрушалась мамаша.

— Напишем! — успокаивала её Шурочка.

Однако при этом в её памяти всплывал старый потрёпанный толстый учебник по истории философии с большой дыркой на форзаце — настольная книга её собственного пятнадцатилетия. На каникулах летом в деревне, взяв этот в буквальном смысле «зачитанный до дыр» фолиант, она отправлялась загорать на речку, где всплеск вёсел и блеск блесны у хмурого рыболова отвлекал от чтения, глаза смежались и открывались на облачную стаю. Слышалось: «в озере — волненье, гомон птиц… старинный челн томится меж страниц…» К страницам фолианта на мгновение прикасались речные стрекозы, ветерок тоже порхал и, играя со страницами и с шуршащим камышом, приносил слова — «шуршат ли камыши черновика? в прибрежной зелени, где удочка таится, жеманных рифм усталые ресницы лениво сомкнуты, и в ряске облака…» Далее слова пропадали, но очевидность реки подбадривала, манила искупаться не в каком-то там бумажном озере, а в ласкающей теплом и пряным запахом плотной речной воде, и влажные пальцы оставляли следы на старых страницах… Но воспоминаниями о своих подростковых попытках осмысления миропорядка и того, возникающего и исчезающего бумажного озера рифм и нимф, она предпочитала не делиться… Хотя когда-то сложилась у неё почти целая книга, названная невзначай «Бумажным озером».

— Скажи, что она помогает каждому определить своё место в мире, — советовала Шурочка подруге, отбросив воспоминания.

— Та-а-ак, подожди, — повторяла та, записывая текст, — помогает определить… что?

В конечном итоге совместными усилиями задание из двадцати вопросов выполнялось.

— Как я тебя люблю! — говорила ей подруга.

— Я тебя тоже люблю! — радовалась в ответ Шурочка.

Надо заметить, что она охотно делала все задания. Почему не помочь друзьям? Особенно, если это нетрудно. И повод пообщаться с хорошими людьми, и сделать доброе дело, и окунуться в прошлое.

Дети, как это водится, частенько к заданиям относились легкомысленно.

И Шурочка не удивлялась тому, что часов в одиннадцать вечера Маринина Юленька или Надин Никитка вдруг вспоминали, что у них завтра урок литературы и надо сдать сочинение.

Воскликнув «Какая неожиданность!», Марина и Надя понимали, что их спасение в данной ситуации — Шурочка. Конечно, они интересовались, а не составило бы ей труда быстренько написать от силы странички четыре по «Войне и миру», больше и не надо, тут не до жиру — лишь бы сдать. Вот забыл ребёнок и вспомнил только сейчас, когда постелил постель и надо ложиться спать! А мама невзначай возьми и поинтересуйся, сделаны ли все задания. А Юленька — ах! — и вспомнила. И Никитка очень устал на тренировке, к тому же у него скоро соревнования, да не где-нибудь, а в Норвегии.

Шурочка с пониманием относилась к детской забывчивости, вспоминала, как шестнадцать лет назад вязала Юленьке розовые мягонькие пинеточки с пушистыми помпончиками или тёпленькую непродуваемую шапочку-шлем крепышу Никитке, и обещала к утру опус накропать — совсем как Василиса Премудрая из сказки — «к завтраму».

«Пустяки! Дело житейское», — цитировала с