автордың кітабын онлайн тегін оқу  Баллады и поэмы

Василий Жуковский

«Где ты, милый? Что с тобою?

С чужеземною красою,

Знать, в далекой стороне

Изменил, неверный, мне;

Иль безвременно могила

Светлый взор твой угасила».

Так Людмила, приуныв,

К персям очи преклонив,

На распутии вздыхала.

«Возвратится ль он, — мечтала, —

Из далеких, чуждых стран

С грозной ратию славян?»

Пыль туманит отдаленье;

Светит ратных ополченье;

Топот, ржание коней;

Трубный треск и стук мечей;

Прахом панцири покрыты;

Шлемы лаврами обвиты;

Близко, близко ратных строй;

Мчатся шумною толпой

Жены, чада, обрученны…

«Возвратились незабвенны!..»

А Людмила?.. Ждет-пождет…

«Там дружину он ведет;

Сладкий час — соединенье!..»

Вот проходит ополченье;

Миновался ратных строй…

Где ж, Людмила, твой герой?

Где твоя, Людмила, радость?

Ах! прости, надежда-сладость!

Все погибло: друга нет.

Тихо в терем свой идет,

Томну голову склонила:

«Расступись, моя могила;

Гроб, откройся; полно жить;

Дважды сердцу не любить».

«Что с тобой, моя Людмила? —

Мать со страхом возопила. —

О, спокой тебя творец!» —

«Милый друг, всему конец;

Что прошло — невозвратимо;

Небо к нам неумолимо;

Царь небесный нас забыл…

Мне ль он счастья не сулил?

Где ж обетов исполненье?

Где святое провиденье?

Нет, немилостив творец;

Все прости; всему конец».

«О Людмила, грех роптанье;

Скорбь — создателя посланье;

Зла создатель не творит;

Мертвых стон не воскресит». —

«Ах! родная, миновалось!

Сердце верить отказалось!

Я ль, с надеждой и мольбой,

Пред иконою святой

Не точила слез ручьями?

Нет, бесплодными мольбами

Не призвать минувших дней;

Не цвести душе моей.

Рано жизнью насладилась,

Рано жизнь моя затмилась,

Рано прежних лет краса.

Что взирать на небеса?

Что молить неумолимых?

Возвращу ль невозвратимых?» —

«Царь небес, то скорби глас!

Дочь, воспомни смертный час;

Кратко жизни сей страданье;

Рай — смиренным воздаянье,

Ад — бунтующим сердцам;

Будь послушна небесам».

«Что, родная, муки ада?

Что небесная награда?

С милым вместе — всюду рай;

С милым розно — райский край

Безотрадная обитель.

Нет, забыл меня спаситель!» —

Так Людмила жизнь кляла,

Так творца на суд звала…

Вот уж солнце за горами;

Вот усыпала звездами

Ночь спокойный свод небес;

Мрачен дол, и мрачен лес.

Вот и месяц величавый

Встал над тихою дубравой:

То из облака блеснет,

То за облако зайдет;

С гор простерты длинны тени;

И лесов дремучих сени,

И зерцало зыбких вод,

И небес далекий свод

В светлый сумрак облеченны…

Спят пригорки отдаленны,

Бор заснул, долина спит…

Чу!.. полночный час звучит.

Потряслись дубов вершины;

Вот повеял от долины

Перелетный ветерок…

Скачет по полю ездок:

Борзый конь и ржет и пышет.

Вдруг… идут… (Людмила слышит)

На чугунное крыльцо…

Тихо брякнуло кольцо…

Тихим шепотом сказали…

(Все в ней жилки задрожали.)

То знакомый голос был,

То ей милый говорил:

«Спит иль нет моя Людмила?

Помнит друга иль забыла?

Весела иль слезы льет?

Встань, жених тебя зовет».—

«Ты ль? Откуда в час полночи?

Ах! едва прискорбны очи

Не потухнули от слез.

Знать, трону́лся царь небес

Бедной девицы тоскою?

Точно ль милый предо мною?

Где же был? Какой судьбой

Ты опять в стране родной?»

«Близ Наревы дом мой тесный.

Только месяц поднебесный

Над долиною взойдет,

Лишь полночный час пробьет —

Мы коней своих седлаем,

Темны кельи покидаем.

Поздно я пустился в путь.

Ты моя; моею будь…

Чу! совы пустынной крики.

Слышишь? Пенье, брачны лики.

Слышишь? Борзый конь заржал.

Едем, едем, час настал».

«Переждем хоть время ночи;

Ветер встал от полуночи;

Хладно в поле, бор шумит;

Месяц тучами закрыт». —

«Ветер буйный перестанет;

Стихнет бор, луна проглянет;

Едем, нам сто верст езды.

Слышишь? Конь грызет бразды,

Бьет копытом с нетерпенья.

Миг нам страшен замедленья;

Краткий, краткий дан мне срок;

Едем, едем, путь далек».

«Ночь давно ли наступила?

Полночь только что пробила.

Слышишь? Колокол гудит».—

«Ветер стихнул; бор молчит;

Месяц в водный ток глядится;

Мигом борзый конь домчится».—

«Где ж, скажи, твой тесный дом?» —

«Там, в Литве, краю чужом:

Хладен, тих, уединенный,

Свежим дерном покровенный;

Саван, крест, и шесть досток.

Едем, едем, путь далек».

Мчатся всадник и Людмила.

Робко дева обхватила

Друга нежною рукой,

Прислонясь к нему главой.

Скоком, лётом по долинам,

По буграм и по равнинам;

Пышет конь, земля дрожит;

Брызжут искры от копыт;

Пыль катится вслед клубами;

Скачут мимо них рядами

Рвы, поля, бугры, кусты;

С громом зыблются мосты.

«Светит месяц, дол сребрится;

Мертвый с девицею мчится;

Путь их к келье гробовой.

Страшно ль, девица, со мной?» —

«Что до мертвых? что до гроба?

Мертвых дом земли утроба». —

«Чу! в лесу потрясся лист.

Чу! в глуши раздался свист.

Черный ворон встрепенулся;

Вздрогнул конь и отшатнулся;

Вспыхнул в поле огонек».

«Близко ль, милый?» — «Путь далек».

Слышат шорох тихих теней:

В час полуночных видений,

В дыме облака, толпой,

Прах оставя гробовой

С поздним месяца восходом,

Легким, светлым хороводом

В цепь воздушную свились;

Вот за ними понеслись;

Вот поют воздушны лики:

Будто в листьях повилики

Вьется легкий ветерок;

Будто плещет ручеек.

«Светит месяц, дол сребрится;

Мертвый с девицею мчится;

Путь их к келье гробовой.

Страшно ль, девица, со мной?» —

«Что до мертвых? что до гроба?

Мертвых дом земли утроба». —

«Конь, мой конь, бежит песок;

Чую ранний ветерок;

Конь, мой конь, быстрее мчися;

Звезды утренни зажглися,

Месяц в облаке потух.

Конь, мой конь, кричит петух».

«Близко ль, милый?» — «Вот примчались».

Слышат: сосны зашатались;

Слышат: спал с ворот запор;

Борзый конь стрелой на двор.

Что же, что в очах Людмилы?

Камней ряд, кресты, могилы,

И среди них божий храм.

Конь несется по гробам;

Стены звонкий вторят топот;

И в траве чуть слышный шепот,

Как усопших тихий глас…

Вот денница занялась.

Что же чудится Людмиле?..

К свежей конь примчась могиле

Бух в нее и с седоком.

Вдруг — глухой подземный гром;

Страшно доски затрещали;

Кости в кости застучали;

Пыль взвилася; обруч хлоп;

Тихо, тихо вскрылся гроб…

Что же, что в очах Людмилы?..

Ах, невеста, где твой милый?

Где венчальный твой венец?

Дом твой — гроб; жених — мертвец.

Видит труп оцепенелый;

Прям, недвижим, посинелый,

Длинным саваном обвит.

Страшен милый прежде вид;

Впалы мертвые ланиты;

Мутен взор полуоткрытый;

Руки сложены крестом.

Вдруг привстал… манит перстом…

«Кончен путь: ко мне, Людмила;

Нам постель — темна могила;

За́вес — саван гробовой;

Сладко спать в земле сырой».

Что ж Людмила?.. Каменеет,

Меркнут очи, кровь хладеет,

Пала мертвая на прах.

Стон и вопли в облаках;

Визг и скрежет под землею;

Вдруг усопшие толпою

Потянулись из могил;

Тихий, страшный хор завыл:

«Смертных ропот безрассуден;

Царь всевышний правосуден;

Твой услышал стон творец;

Час твой бил, настал конец».

Все в обители Приама

Возвещало брачный час,

Запах роз и фимиама,

Гимны дев и лирный глас.

Спит гроза минувшей брани,

Щит, и меч, и конь забыт,

Облечен в пурпурны ткани

С Поликсеною Пелид.

Девы, юноши четами

По узорчатым коврам,

Украшенные венками,

Идут веселы во храм;

Стогны дышат фимиамом;

В злато царский дом одет;

Снова счастье над Пергамом…

Для Кассандры счастья нет.

Уклонясь от лирных звонов,

Нелюдима и одна,

Дочь Приама в Аполлонов

Древний лес удалена.

Сводом лавров осененна,

Сбросив жрический покров,

Провозвестница священна

Так роптала на богов:

«Там шумят веселых волны;

Всем душа оживлена;

Мать, отец надеждой полны;

В храм сестра приведена.

Я одна мечты лишенна;

Ужас мне — что радость там;

Вижу, вижу: окрыленна

Мчится Гибель на Пергам.

Вижу факел — он светлеет

Не в Гименовых руках;

И не жертвы пламя рдеет

На сгущенных облаках;

Зрю пиров уготовленье…

Но… горе́, по небесам,

Слышно бога приближенье,

Предлетящего бедам.

И вотще мое стенанье,

И печаль моя мне стыд:

Лишь с пустынями страданье

Сердце сирое делит.

От счастливых отчужденна,

Веселящимся позор,

Я тобой всех благ лишенна,

О предведения взор!

Что Кассандре дар вещанья

В сем жилище скромных чад

Безмятежного незнанья,

И блаженных им стократ?

Ах! почто она предвидит

То, чего не отвратит?..

Неизбежное приидет,

И грозящее сразит.

И спасу ль их, открывая

Близкий ужас их очам?

Лишь незнанье — жизнь прямая;

Знанье — смерть прямая нам.

Феб, возьми твой дар опасный,

Очи мне спеши затмить;

Тяжко истины ужасной

Смертною скуделью быть…

Я забыла славить радость,

Став пророчицей твоей.

Слепоты погибшей сладость,

Мирный мрак минувших дней,

С вами скрылись наслажденья!

Он мне будущее дал,

Но веселие мгновенья

Настоящего отнял.

Никогда покров венчальный

Мне главы не осенит:

Вижу факел погребальный;

Вижу: ранний гроб открыт.

Я с родными скучну младость

Всю утратила в тоске —

Ах, могла ль делить их радость,

Видя скорбь их вдалеке?

Их ласкает ожиданье;

Жизнь, любовь передо мной;

Всё окрест очарованье —

Я одна мертва душой.

Для меня весна напрасна;

Мир цветущий пуст и дик…

Ах! сколь жизнь тому ужасна,

Кто во глубь ее проник!

Сладкий жребий Поликсены!

С женихом рука с рукой,

Взор, любовью распаленный,

И гордясь сама собой,

Благ своих не постигает:

В сновидениях златых

И бессмертья не желает

За один с Пелидом миг.

И моей любви открылся

Тот, кого мы ждем душой:

Милый взор ко мне стремился,

Полный страстною тоской…

Но — для нас перед богами

Брачный гимн не возгремит;

Вижу: грозно между нами

Тень стигийская стоит.

Духи, бледною толпою

Покидая мрачный ад,

Вслед за мной и предо мною,

Неотступные, летят;

В резвы юношески лики

Вносят ужас за собой;

Внемля радостные клики,

Внемлю их надгробный вой.

Там сокрытый блеск кинжала;

Там убийцы взор горит;

Там невидимого жала

Яд погибелью грозит.

Всё предчувствуя и зная,

В страшный путь сама иду:

Ты падешь, страна родная;

Я в чужбине гроб найду…»

И слова еще звучали…

Вдруг… шумит священный лес…

И зефиры глас примчали:

«Пал великий Ахиллес!»

Машут Фурии змиями,

Боги мчатся к небесам…

И карающий громами

Грозно смотрит на Пергам.

«Веди меня, пустыни житель,

Святой анахорет;

Близка желанная обитель;

Приветный вижу свет.

Устал я: тьма кругом густая;

Запал в глуши мой след;

Безбрежней, мнится, степь пустая,

Чем дале я вперед».

«Мой сын (в ответ пустыни житель),

Ты призраком прельщен:

Опасен твой путеводитель —

Над бездной светит он.

Здесь чадам нищеты бездомным

Отверзта дверь моя,

И скудных благ уделом скромным

Делюсь от сердца я.

Войди в гостеприимну келью;

Мой сын, перед тобой

И брашно с жесткою постелью

И сладкий мой покой.

Есть стадо… но безвинных кровью

Руки я не багрил:

Меня творец своей любовью;

Щадить их научил.

Обед снимаю непорочный

С пригорков и полей;

Деревья плод дают мне сочный,

Питье дает ручей.

Войди ж в мой дом — забот там чужды;

Нет блага в суете:

Нам малые даны здесь нужды;

На малый миг и те».

Как свежая роса денницы,

Был сладок сей привет;

И робкий гость, склоня зеницы,

Идет за старцем вслед.

В дичи глухой, непроходимой

Его таился кров —

Приют для сироты гонимой,

Для странника покров.

Непышны в хижине уборы,

Там бедность и покой;

И скрыпнули дверей растворы

Пред мирною четой.

И старец зрит гостеприимный,

Что гость его уныл,

И светлый огонек он в дымной

Печурке разложил.

Плоды и зелень предлагает

С приправой добрых слов;

Беседой скуку озлащает

Медлительных часов.

Кружится резвый кот пред ними;

В углу кричит сверчок;

Трещит меж листьями сухими

Блестящий огонек.

Но молчалив, пришлец угрюмый;

Печаль в его чертах;

Душа полна прискорбной думы;

И слезы на глазах.

Ему пустынник отвечает

Сердечною тоской.

«О юный странник, что смущает

Так рано твой покой?

Иль быть убогим и бездомным

Творец тебе судил?

Иль предан другом вероломным?

Или вотще любил?

Увы! спокой себя: презренны

Утехи благ земных;

А тот, кто плачет, их лишенный,

Еще презренней их.

Приманчив дружбы взор лукавый:

Но ах! как тень, вослед

Она за счастием, за славой,

И прочь от хилых бед.

Любовь… любовь, Прелест игрою

Отрава сладких слов,

Незрима в мире; лишь порою

Живет у голубков.

Но, друг, ты робостью стыдливой

Свой нежный пол открыл».

И очи странник торопливый,

Краснея, опустил.

Краса сквозь легкий проникает

Стыдливости покров;

Так утро тихое сияет

Сквозь завес облаков.

Трепещут перси; взор склоненный;

Как роза, цвет ланит…

И деву-прелесть изумленный

Отшельник в госте зрит.

«Простишь ли, старец, дерзновенье,

Что робкою стопой

Вошла в твое уединенье,

Где бог один с тобой?

Любовь надежд моих губитель,

Моих виновник бед;

Ищу покоя, но мучитель

Тоска за мною вслед.

Отец мой знатностию, славой

И пышностью гремел;

Я дней его была забавой;

Он все во мне имел.

И рыцари стеклись толпою:

Мне предлагали в дар

Те чистый, сходный с их душою,

А те притворный жар.

И каждый лестью вероломной

Привлечь меня мечтал…

Но в их толпе Эдвин был скромный;

Эдвин, любя, молчал.

Ему с смиренной нищетою

Судьба одно дала:

Пленять высокою душою;

И та моей была.

Роса на розе, цвет душистый

Фиалки полевой

Едва сравниться могут с чистой

Эдвиновой душой.

Но цвет с небесною росою

Живут единый миг:

Он одарен был их красою,

Я легкостию их.

Я гордой, хладною казалась;

Но мил он втайне был;

Увы! любя, я восхищалась,

Когда он слезы лил.

Несчастный! он не снес презренья;

В пустыню он помчал

Свою любовь, свои мученья —

И там в слезах увял.

Но я виновна; мне страданье;

Мне увядать в слезах;

Мне будь пустыня та изгнанье,

Где скрыт Эдвинов прах.

Над тихою его могилой

Конец свой встречу я —

И приношеньем тени милой

Пусть будет жизнь моя».

«Мальвина!» — старец восклицает,

И пал к ее ногам…

О чудо! их Эдвин лобзает;

Эдвин пред нею сам.

«Друг незабвенный, друг единый!

Опять, навек я твой!

Полна душа моя Мальвиной —

И здесь дышал тобой.

Забудь о прошлом; нет разлуки;

Сам бог вещает нам:

Всё в жизни, радости и муки,

Отныне пополам.

Ах! будь и самый час кончины

Для двух сердец один:

Да с милой жизнию Мальвины

Угаснет и Эдвин».

Зачем, зачем вы разорвали

Союз сердец?

Вам розно быть! вы им сказали, —

Всему конец.

Что пользы в платье золотое

Себя рядить?

Богатство на земле прямое

Одно: любить.

Когда случится, жизни в цвете,

Сказать душой

Ему: ты будь моя на свете;

А ей: ты мой;

И вдруг придется для другого

Любовь забыть —

Что жребия страшней такого?

И льзя ли жить?

Алина матери призналась:

«Мне мил Альсим;

Давно я втайне поменялась

Душою с ним;

Давно люблю ему сказала;

Дай счастье нам». —

«Нет, дочь моя, за генерала

Тебя отдам».

И в монастырь святой Ирины

Отвозит дочь.

Тоска-печаль в душе Алины

И день а ночь.

Три года длилося изгнанье;

Не усладил

Ни разу друг ее страданье:

Но все он мил.

Однажды… о! как свет коварен!..

Сказала мать:

«Любовник твой неблагодарен»,

И ей читать

Она дает письмо Альсима.

Его черты:

Прости; другая мной любима;

Свободна ты.

Готово все: жених приходит;

Идут во храм;

Вокруг налоя их обводит

Священник там.

Увы! Алина, что с тобою?

Кто твой супруг?

Ты сердца не дала с рукою —

В нем прежний друг.

Как смирный агнец на закланье,

Вся убрана;

Вокруг веселье, ликованье —

Она грустна.

Алмазы, платья, ожерелья

Ей мать дарит:

Напрасно… прежнего веселья

Не возвратит.

Но как же дни свои смиренно

Ведет она!

Вся жизнь семье уединенной

Посвящена.

Алины сердце покорилось

Судьбе своей;

Супругу ж то, что сохранилось

От сердца ей.

Но все по-прежнему печали

Душа полна;

И что бы взоры ни встречали, —

Все мысль одна.

Так, безутешная, томила

Пять лет себя,

Все упрекая, что любила,

И все любя.

Разлуки жизнь воспоминанье;

Им полон свет;

Хотеть прогнать его — страданье,

А пользы нет.

Всё поневоле улетаем

К мечте своей;

Твердя: забудь! напоминаем

Душе об ней.

Однажды, приуныв, Алина

Сидела; вдруг

Купца к ней вводит армянина

Ее супруг.

«Вот цепи, дорогие шали,

Жемчуг, коралл;

Они лекарство от печали:

Я так слыхал.

На что нам деньги? На веселье.

Кому их жаль?

Купи, что хочешь: ожерелье,

Цепочку, шаль

Или жемчуг у армянина;

Вот кошелек;

Я скоро возвращусь, Алина;

Прости, дружок».

Товары перед ней открывши,

Купец молчит;

Алина, голову склонивши,

Как не глядит.

Он, взор потупя, разбирает

Жемчуг, алмаз;

Подносит молча; но вздыхает

Он каждый раз.

Блистала красота младая

В его чертах;

Но бледен; борода густая;

Печаль в глазах.

Мила для взора живость цвета,

Знак юных дней;

Но бледный цвет, тоски примета,

Еще милей.

Она не видит, не внимает —

Мысль далеко.

Но часто, часто он вздыхает,

И глубоко.

Что (мыслит) он такой унылый?

Чем огорчен?

Ах! если потерял, что мило,

Как жалок он!

«Скажи, что сделалось с тобою?

О чем печаль?

Не от любви ль?.. Ах! Всей душою

Тебя мне жаль». —

«Что пользы! Горя нам словами

Не утолить;

И невозвратного слезами

Не возвратить.

Одно сокровище бесценно

Я в мире знал;

Подобного творец вселенной

Не создавал.

И я одно имел в предмете:

Им обладать.

За то бы рад был все на свете —

И жизнь отдать.

Как было сладко любоваться

Им в день сто раз!

И в мыслях я не мог расстаться

С ним ни на час.

Но року вздумалось лихому

Мне повредить

И счастие мое другому

С ним подарить.

Всех в жизни радостей лишенный,

С моей тоской

Я побежал, как осужденный,

На край земной:

Но ах! от сердца то, что мило,

Кто оторвет?

Что раз оно здесь полюбило,

С тем и умрет».

«Скажи же, что твоя утрата?

Златой бокал?» —

«О нет: оно милее злата». —

«Рубин, коралл?»

«Не тяжко потерять их». — «Что же?

Царев алмаз?» —

«Нет, нет, алмазов всех дороже

Оно сто раз.

С тех пор, как я все то, что льстило,

В нем погубил,

Я сам на память образ милый

Изобразил.

И на черты его прелестны

Смотрю в слезах:

Мои все блага поднебесны

В его чертах».

Алина слушала уныло

Его рассказ.

«Могу ль на этот образ милый

Взглянуть хоть раз?»

Алине молча, как убитый,

Он подает

Парчою досканец обвитый,

Сам слезы льет.

Алина робкою рукою

Парчу сняла;

Дощечка с надписью златою;

Она прочла:

Здесь все, что я, осиротелый,

Моим зову;

Что мне от счастья уцелело;

Все, чем живу.

Дощечку с трепетом раскрыла —

И что же там?

Что новое судьба явила

Ее очам?

Дрожит, дыханье прекратилось…

Какой предмет!

И в ком бы сердце не смутилось?..

Ее портрет.

«Алина, пробудись, друг милый;

С тобою я.

Ничто души не изменило;

Она твоя.

В последний раз: люблю Алину,

Пришел сказать;

Тебя покинув, жизнь покину,

Чтоб не страдать».

Алина с горем и тоскою

Ему в ответ:

«Альсим, я верной быть женою

Дала обет.

Хоть долг и тяжкий и постылый:

Все покорись;

А ты — не умирай, друг милый;

Но… удались».

Алине руку на прощанье

Он подает:

Она берет ее в молчанье

И к сердцу жмет.

Вдруг входит муж; как в исступленье

Он задрожал

И им во грудь в одно мгновенье

Вонзил кинжал.

Альсима нет; Алина дышит:

«Невинна я

(Так говорит), всевышний слышит

Нас судия.

За что ж рука твоя пронзила

Алине грудь?

Но бог с тобой; я все простила;

Ты все забудь».

Убийца с той поры томится

И ночь и день:

Повсюду вслед за ним влачится

Алины тень;

Обагрена кровавым током

Вся грудь ея;

И говорит ему с упреком:

«Невинна я».

Отуманилася Ида;

Омрачился Илион;

Спит во мраке стан Атрида;

На равнине битвы сон.

Тихо все… курясь, сверкает

Пламень гаснущих костров,

И протяжно окликает

Стражу стража близ шатров.

Над Эгейских вод равниной

Светел всходит рог луны;

Звезды спящею пучиной

И брега отражены;

Виден в поле опустелом

С колесницею Приам:[3]

Он за Гекторовым телом

От шатров идет к стенам.

И на бреге близ кургана

Зрится сумрачный Ахилл;

Он один, далек от стана;

Он главу на длань склонил.

Смотрит вдаль — там с колесницей

На пути Приама зрит:

Отирает багряницей

Слезы бедный царь с ланит.

Лиру взял; ударил в струны;

Тих его печальный глас:

«Старец, пал твой Гектор юный;

Свет души твоей угас;

И Гекуба, Андромаха

Ждут тебя у градских врат

С ношей милого им праха…

Жизнь и смерть им твой возврат.

И с денницею печальной

Воскурится фимиам,

Огласятся погребальной

Песнью каждый дом и храм;

Мать, отец, вдова с мольбою

Пепел в урну соберут,

И молитвы их герою

Мир в стране теней дадут.

О Приам, ты пред Ахиллом

Здесь во прах главу склонял;

Здесь молил о сыне милом,

Здесь, несчастный, ты лобзал

Руку, слез твоих причину…

Ах! не сетуй; глас небес

Нам одну изрек судьбину:

И меня постиг Зевес.

Близок час мой; роковая

Приготовлена стрела;

Парка, жребию внимая,

Дни мои уж отвила;

И скрыпят врата Аида;[4]

И вещает грозный глас:

Все свершилось для Пелида;

Факел дней его угас.

Верный друг мой взят могилой;

Брата бой меня лишил —

Вслед за ним с земли унылой

Удалится и Ахилл.

Так судил мне рок жестокий:

Я паду в весне моей

На чужом брегу, далёко

От Пелеевых очей.

Ах! и сердце запрещает

Доле жить в земном краю,

Где уж друг не услаждает

Душу сирую мою.

Гектор пал — его паденьем

Тень Патрокла я смирил;

Но себе за друга мщеньем

Путь к Тенару проложил.

Ты не жди, Менетий, сына;[5]

Не придет он в отчий дом…

Здесь Эгейская пучина

Пред его шумит холмом;

Спит он… смерть сковала длани,

Позабыл ко славе путь;

И призывный голос брани

Не вздымает хладну грудь.

И Ахилл не возвратится;

В доме отчем пустота

Скоро, скоро водворится…

О Пелей, ты сирота.

Пронесется буря брани —

Ты Ахилла будешь ждать