автордың кітабын онлайн тегін оқу  Тепло человеческое

Серж Жонкур

Суббота,
25 января 2020 года

Телята бросались наружу, точно мальчишки в воду, толкались внутри загонов с веселым безумством. Сойки, потревоженные их движением, оглашали вершины деревьев гневными криками — возмущенные тем, что теперь придется делить территорию с какими-то здоровенными тварями. Ощутив внезапную легкость, молодняк топтал землю и возвращал ток жизни в едва пробудившуюся природу. В садках, расставленных тут и там среди лугов, крутились, не отбрасывая тени на ярком свету, рыбы красного цвета; уже совсем скоро мокрые рыбьи рыла нырнут, никого не дожидаясь, в прозрачную волну, и дни возьмут верх над ночами. Солнце — каким оно бывает в конце января — зажигало первые лучи, делало это решительно, но с некоторой опаской, как бы не переусердствовать, ибо о приходе весны оно возвещало на два месяца раньше срока. Обернувшись, Александр заметил, что Констанца сняла свитер и повязала его на талии, а потом закрыла ворота за ошалевшими телятами. Она каждый год неизменно приезжала посмотреть этот спектакль: как молодняк возвращается в стадо после двух месяцев в стойле. Как и Александр, она жадно впивала овладевшее животными безумие, пусть даже они оба и говорили себе, что неумолимо настанет день, когда вместо того, чтобы загонять молодняк под крышу зимой для защиты от холода, придется летом загонять его туда же от жары.

Констанца забавлялась тем, что подбадривала ленивых. Даже не повышая голоса, она подгоняла телят, которые останавливались поискать молодой клевер на обочине — им приходилось переходить на бег, напрягая все мышцы. Впервые они возвращались в мир трав, деревьев и кустарника. Теперь им предстоит на десять месяцев затеряться в море холмов, которые будут щедро поить их жизненными соками, точно мать — молоком.

Подлинное начало года в Бертранже — день выпуска на пастбище, утро этого дня возвещает, что жизнь вышла на новый круг. Александру пришлось ускорить шаг, чтобы телята его не обгоняли. Во взглядах собак тоже читалась радость, им нравилось табунить новое стадо. Шагая вниз по склону, Александр успел бросить взгляд на трех своих сестер, высившихся на гребне с другой стороны лощины. На холме напротив медленно вращались Каролина, Агата и Ванесса. Их лопасти рассекали свежий воздух, вялый ветерок выдавал максимум два или три мегаватта, а вот еще два дня назад ураган «Глория» дул так крепко, что их длинные руки замерли, застыв под напором шквала, будто от испуга. Имена сестер Александр дал ветрякам десять лет назад. Три громадины, каждая весом в сто с лишним тонн, которые он подчас приветствовал скорее с горечью, чем с иронией; по крайней мере, с ними он все еще видится.

Стадо повернуло вправо, инстинкт гнал телят на луговину, голые ветки вздрагивали от дыхания, зяблики, щеглы и малиновки, видимо, поверили, что зима ушла окончательно, дикие сливы, росшие вдоль изгороди, изготовились выпустить почки, а пройдет совсем немного времени — и они подставят вольному воздуху свои белые соцветия. Из года в год природа пробуждалась все раньше, деревья спешили одеться листвой.

Оказавшись на луговине, телята отыскали старших, суматоха улеглась. C тщанием, какое присуще ремесленникам, они вернулись в размеренный ритм травоядной жизни. Каждая корова ставила перед собой задачу общипать луговину дочиста и посвящала всю себя достижению этой безграничной цели. Зрелище умиротворяло. Констанца подошла к Александру, обхватила его руками за торс, они наблюдали эту картину, спаянные прочными узами, какие соединяют людей, идущих по жизни в нежной и горькой решимости довольствоваться лишь необходимым. Родство душ удерживало их на самой грани любви, позволяло смотреть на мир с отрешенностью подлинных мудрецов — людей, которым не нужно ничего, кроме того, что у них уже есть.

Констанца собиралась уехать до обеда, чтобы вернуться к себе в лес вскоре после полудня. Если по трассе, то можно добраться за полтора часа. Они шагали обратно на ферму, держась за руки, за ними бежали две собаки, несколько огорченные тем, что маневры завершились. В момент расставания Александр с Констанцей — так это бывало всегда — не сказали друг другу ничего особенного, не упомянули о разлуке, «загрустишь — накличешь несчастье», это они позаимствовали у везу, рыбаков с Мадагаскара, которые, уходя в море, никогда не прощаются, тем самым обещая, что обязательно вернутся.

 

В его пятьдесят семь лет родители все еще разговаривали с ним так, будто ему шестнадцать. Долгие годы эта их привычка сильно его раздражала, однако он довольно давно к ней притерпелся, даже попытался найти в ней толику трогательности. Тем не менее ужинать с ними слишком часто он избегал. Возраст у них был уже солидный, и они вынуждены были нанять могучего Фредо, большого оригинала, который мечтал о том, чтобы перевести их на экологическое хозяйствование, причем они даже немного робели перед своим работником; да, у Фредо имелись довольно темные связи, но сам-то он был парнем славным, хотя в заброшенном кемпинге, где он жил на птичьих правах, поговаривали обо всяких не слишком законопослушных типах, которые заезжали туда на машинах с заграничными номерами.

Суждения отца в последнее время стали довольно странными, а мама иногда выпадала из реальности. Александр всю жизнь прожил от них неподалеку, виделся с ними практически каждый день. Многие не замечают, как растут их дети, так и ты сам, живя совсем близко к родителям, не видишь, как они стареют, если только это не происходит уж совсем резко. Правая рука у Анжель иногда начинала дрожать, хотя и не так уж сильно, — она это списывала на усталость, нервы, разок даже заговорила про врача, вот только по ее словам выходило следующее:

— Мануврие, с тех пор как умер, больше уже никого не консультирует.

То есть местный врач, подобно кузнецу или корзинщику, стал представителем забытой профессии.

— Ну и что, уехала она, твоя мисс?

— Да, в полдень.

— А вернется когда?

— Сам к ней поеду на следующей неделе.

— А, ну то есть у вас оно по очереди.

— Да, именно так.

Телевизор орал слишком громко, родители с религиозной истовостью смотрели новости в восемь вечера, и Александр каждый раз умудрялся потихоньку уменьшить звук.

Он чувствовал, что нынче вечером родители принимают его несколько прохладно, им недовольны, потому что он выпустил молодняк на пастбище, хотя в соседней Дордони власти объявили красный уровень опасности в связи с коровьим туберкулезом. И родители вот уже три недели только об этом с ним и разговаривали. Две с лишним дюжины стад находились под надзором санитарных властей, с ноября в десятке стад уже произвели диагностические отстрелы — коров убивали, даже не определив толком, больны они или нет, исследовали внутренности, и если обнаруживали болезнь, то помещали в карантин все поголовье.

— Ты понимаешь, что это они для того, чтобы проверить здоровье всего стада?

— Папа, но у нас-то тут никто не болеет.

— Все равно мог бы повременить с выгоном на пастбище.

— Ты сам всегда говорил, что нужно приспосабливаться к природе, следить за ее движениями.

— При выращивании растений — да. С животными все иначе, их не выпускают на волю только потому, что погода хорошая.

— На востоке уже зелень проклюнулась, какой смысл ждать?

— Хочешь, чтобы ветеринар карманы набил за твой счет? Вот погоди, еще набегаешься, если придется их отлавливать по очереди, хватать, делать уколы, а потом все это записывать в тетрадку — потратишь по четверть часа на каждую голову, а на всех много дней!

— Ближайшее от нас хозяйство в двадцати километрах, никакого риска заражения.

— А кабаны? А лисы? В Дордони именно они эту болячку и разнесли.

— Кабаны в Бертранж не поднимаются, уходят вниз, к долине, так что это тебе скорее стоило бы огородить грядки с луком и спаржей.

— Спаржа туберкулезом не болеет, насколько мне известно.

— Пока не болеет!

Мама предпочитала не вмешиваться, она давно уже решила для себя, что ферма наверху — больше не их забота, и теперь они туда не заходили вообще, отчасти потому, что и так прожили там пятьдесят лет, но в основном — потому что не понимали методов своего сына, не верили в эти его неогороженные пастбища, в эти магазины, где торгуют сами производители, в истории о прямых продажах прямо с фермы — им эти сложности казались пустой тратой времени. Они вообще не хотели больше слушать разговоры про животных, а уж разводить их тем более: не держали даже ни попугая, ни кота.

Ужин продолжился в молчании. На экране сотни экскаваторов разных цветов двигались борт в борт, совершая гидравлическими ковшами почти балетные движения. Александр прибавил звук, чтобы выяснить, что это за чудо техники. В Китае строят по две больницы в день, по две больницы на тысячу мест каждая, а здесь у нас уже пять лет дожидаются строительства медпункта и под него еще даже котлованне выкопали.

Делаус [1] объявил, что в Париже выявлено два случая заражения загадочным китайским вирусом, но больные пошли на поправку. Перед величественным зданием клиники интервьюировали выстроившихся в шеренгу врачей в белых халатах, они заверили, что все уже в полном порядке. Остается только выяснить, как эти двое заразились новым вирусом, возможно, его подхватил кто-то еще. И тут же сюжет сменился репортажем из Турции, где десятки человек погибли в результате землетрясения, существует опасность, что в ближайшие дни или месяцы можно ждать повторных толчков.

Они доедали сыр, и перед глазами у них проходило все, что случилось в мире; привычную ложку растворимого кофе они бросали в чашки с ощущением странного головокружительного падения.

Когда дошло до прогноза погоды, звук опять убавили, хватало и картинки. Молодая женщина разогнала немногочисленные облака, пришедшие с востока, всюду развесила солнышки. В столовой воцарилось то же барское спокойствие, что и снаружи. Александр убрал со стола, загрузил посудомойку — мать строго следила, чтобы он не отлынивал. Ее упреки всегда вызывали у него улыбку. Отец вышел, чтобы спокойно выкурить сигарету, хотя и считалось, что после двадцати лет курения он бросил. Александр обнял мать и пошел к отцу. У него, как и у отца, выработалась привычка держать ухо востро, хотя стояла полная тишина, которую не нарушали ни косули, ни кабаны, ни лисы, даже для уханья неясытей было еще слишком рано — удивительно, как оно бывает, что не слышно совсем ничего, кроме легкого гула автострады на виадуке. Это звук долетал до них при определенном направлении ветра, так же как и шум ветряков, которые сегодня, правда, бездействовали. Тема ветряков в разговорах больше не поднималась, однако раньше родители неизменно вставали на сторону его трех сестер, хотя и жили с Александром.

— Мать твоя ничего не говорит, но я вижу, что она встревожена этими слухами из Парижа.

— Париж отсюда далеко.

— А сестры твои — ты про сестер подумал? Можешь себе представить, что им придется сидеть взаперти в квартирах, как вон китайцам в своих домах?

— Да не заводись ты так, во Франции всего два случая заболевания!

— Три. И ты прекрасно знаешь, чем кончается дело, когда в стаде обнаруживают трех зараженных коров — пускают под нож все поголовье.

— Погоди, но люди-то — не коровы!

— Верно, но они тоже млекопитающие.

— Ты становишься прямо как старый Крейсак, повсюду видишь одни беды — надеюсь, в тебя его дух не вселился?

Александр любя ущипнул отца за руку, чтобы вовремя вынуть запал и предотвратить взрыв — знал, что отец приходит в ужас, когда его сравнивают со старым блаженненьким козопасом, который когда-то жил высоко в горах и отказывался от всего: от телефона, трактора и даже электричества.

— И тем не менее вирусы-то теперь повсюду. Посмотри на дубы на берегах Котерета, у них чернильная болезнь, а сосны все порыжели — еще только январь, а они уже будто засыхают.

— Это не вирус, а короед, — пренебрежительно бросил Александр, которому вдруг очень захотелось вернуться к себе.

 

Прежде чем лечь спать, Александр всегда прогуливался по пастбищу. Вот и сегодня вечером дошел до самых лугов Крейсака, где теперь паслись его коровы. Ночью сквозь оголенные ветки скопления огоньков были видны издалека. Если встать на гребне холма, возникало ощущение, что ты в открытом море или плывешь по реке. После начала нового тысячелетия звезды в Бертранже горели уже не только в небе. Впереди вспыхивали лампочки ветряков, их проблесковые маячки мигали синхронно, будто исполняя некий ритуал. Эти красные точки нагоняли даже большую тревогу, чем гул, исходивший от подножия трех сестер, напоминавший рокот воды на плотине или реки под ней — она из года в год журчала все тише. Еще дальше можно было различить крошечные огоньки — фары и хвостовые огни полуприцепов, которые двигались через виадук по автостраде в пяти с лишним километрах. А к северу, если погода была ясной и воздух влажным, в ночи раскидывалась целая корона света. Нынче вечером виднелся лишь нимб, не разглядишь ни единой постройки, а собственно пункт оплаты прячется в складке между холмами.

Луна еще не успела подняться над фермой. Помимо звезд, в черном треугольнике мигали сигнальные огни, двигавшиеся строго по прямой, — маячки самолетов, улетавших на юг. Самолетов становилось все больше и больше, они плыли по небу и днем, и ночью. Александр представлял себе пассажиров, заточённых в капсуле света, этакую груду неприкаянного багажа, который, с легкостью преодолевая географические широты, перемещается с континента на континент. Он шагал неспешно, зачарованный тишиной, в которой таились самые разные вещи, оторванный от привычного сигналами, поступавшими к нему извне.

Когда он подошел к ограждению, коровы не сдвинулись с места, не перегруппировались — знак доверия. Он вытащил фонарик, провел лучом по всему полю, животные поглядывали на него сердито и недоверчиво, как будто вопрошая, зачем он вообще есть в этом мире. Коровы никогда не смотрят в небо, считается, что оно им безразлично, головы поднимают, только чтобы пощипать листья, а небом интересуются не больше лисиц, шмыгающих в ночи. Александр вдруг подумал о том, какие они хрупкие, эти животины, — они показались ему беззащитными как никогда. Отец постоянно ему твердил, что достаточно одного барсука или любого захожего зверя, чтобы заразить все стадо. По отцовским словам выходило, что хуже всех именно барсуки, они шастают по ночам, точно пьянчужки после попойки, и случается, что дерутся друг с другом в кровь, а после этого забиваются в свои норы и распространяют эти самые вирусы, зверюги поганые, вот именно так все и есть. Действительно, с тех самых пор, как старик начал выращивать овощи, он возненавидел животных, хотя до того жизнь положил на их разведение, а теперь видел в них одни лишь беды, напасти и бесконечные эпидемии. После появления птичьего гриппа мама избавилась от кур — муж убедил ее в том, что рано или поздно птицы заразят и людей, грипп распространится и на млекопитающих. До того она и помыслить не могла, что когда-то станет покупать яйца в магазине.

Ветер закопошился в ветвях, придав ночи зимний оттенок, но ветряки почему-то так и не закрутились. Александру это показалось странным, но вдумываться он не стал. При разделе участка он вынужден был выделить по наделу сестрам, вот они там и поставили эти механизмы. В начале нового века пошло такое поветрие, так что Каролина, Агата и Ванесса решили воспользоваться тем, что правительство Жоспена [2] буквально помешалось на энергии ветра. Выдавались всякие приятные бонусы. Как и в Германии и в Дании, была введена гарантированная цена на закупку электроэнергии — настоящая золотая жила для здешних краев с постоянными сильными ветрами. В сельской местности всюду развелись какие-то фирмы, проводившие беззастенчивую агитацию. Деятели в костюмах предлагали внушительные суммы наличными, будучи уверенными, что именно такие аргументы лучше всего действуют на крестьян. Ветряная лихорадка превратилась в казино под открытым небом, в лото, в котором выигрывали абсолютно все.

Сестры его подписали договор на двадцать лет. Три ветряка по два мегаватта, каждый высотой в восемьдесят метров, не считая винтов, производили столько электроэнергии, сколько требуется для городка с населением в восемь тысяч человек, и приносили в год двадцать тысяч евро прибыли — за двадцать лет набежала кругленькая сумма.

Впрочем, установка этих механизмов оказалась делом нелегким — за этим Александр наблюдал издалека. Посмотреть поближе сходил только один раз, когда привезли винты пятьдесят метров длиной — недвижные чудовища, покоившиеся на бесконечных полуприцепах, чем-то похожие на морских млекопитающих, дожидающихся, когда их отпустят обратно в воду. Все это казалось каким-то бредом — крепить такие штуковины к огромным бетонным сферам, вкопанным в землю, притом что в один прекрасный день их, возможно, придется разбирать, чтобы вернуть землю государству, но Александра все это никак не касалось — равно ни сестры, ни их ветряки.

Суббота,
1 января 2000 года

В это первое утро 2000 года знаменитый баг, о котором так долго и упорно рассуждали все суеверные невротики, так о себе и не заявил, и миллиарды людей по всему миру сразу о нем забыли, однако в то же время из-за страшного блэкаута Франция погрузилась в холод и тьму. Новое тысячелетие едва не стало концом света. Миллионы деревьев рухнули на землю, будто подкошенные ядерным взрывом, в сельской местности было разрушено множество построек. Переход к 2000 году оказался во всем противоположен тому, к чему все уже привыкли за долгие десятилетия. После урагана прошло пять дней, а в Бертранже так и не восстановили подачу электричества. Ветер сломал столбы линии электропередачи — в результате миллионы жилых домов и промышленных зданий оставались в темноте.

Ураганы «Лотар» и «Мартен» продолжали бушевать, на землю не прекращаясь обрушивались ливни, провоцируя оползни и размывая дороги — и тем самым еще сильнее затрудняя работу спасателей. Чтобы хоть как-то восстановить подачу электричества в самые удаленные дома, электрики просто вешали провода на деревья. Два природных катаклизма вывели из строя четверть всей электросети страны, уже поговаривали о том, что на полное восстановление уйдет двадцать лет и обойдется это в миллионы рабочих часов и десятки миллиардов евро.

Они все вместе обосновались на старой ферме, потому что внизу, у родителей, без насоса и электромотора не работало отопление.

Каролина, Агата и Ванесса естественным образом расположились в своей комнате, родители — в своей. Бабушка Люсьенна въехала в комнату Александра, он же приткнулся на диване в гостиной. Все они будто бы заново открывали для себя эти когда-то такие знакомые стены, эту древнюю постройку, в которой сын их прожил в одиночестве уже десять лет, и в результате новогодние каникулы стали чем-то напоминать путешествие во времени.

Они вспомнили, как пахнут дрова, горящие в печи, как выглядят фонарики на плоских батарейках, вытащили из кладовой древние керосиновые лампы, продремавшие там полвека. Вспомнили, что, когда зажигаешь свет, начинает пахнуть керосином. Для четверых внуков это была немыслимая экзотика, их будто бы втянули в игру «попади в детство своей мамы». Каролина, Агата и Ванесса безостановочно предавались воспоминаниям, родители тоже, мальчишки задавали миллионы вопросов, открывая для себя, что и родители их тоже когда-то были маленькими.

За столом Александр терпел эти разговоры, казавшиеся ему просмотром диапозитивов. Обижало его то, что сестры надо всем подсмеивались — над анисово-зеленой плиткой в ванной, над шкафчиками в кухне, над обоями, которые никто не переклеивал с семидесятых годов.

Поэтому бо́льшую часть времени он проводил на улице. И не верил собственным глазам. Старые сараи и коровники устояли, не пострадали вовсе. А вот крупные деревянные постройки и недавно поставленные щиты из МДФ сдуло полностью. Длинные несущие балки, якобы устойчивые ко всему, и кровельные покрытия из фиброцемента приподняло, сбросило на землю, отнесло на сотню метров. Иногда Александру казалось, что он слышит хохот Крейсака: старый сосед, уже покойный, будто шептал ему на ухо, что это ненастье как раз и дало Александру шанс выскочить из адова колеса, в которое он все-таки попал. Нет больше двадцатичетырехметрового коровника для телят, отнятых от матки, нет больше загона для откармливания двухсот голов — нет крупной современной фермы, которую Александр, по сути, и не хотел строить. Теперь нужно начинать с нуля, купить штук двадцать нетелей простецкой породы — и вперед. Сократить поголовье, но заняться естественным откормом, может, даже перейти на экологичное животноводство, но главное — не мучиться больше с этими горами счетов за искусственные корма и со всей этой писаниной, которая доводила Александра до исступления. «Скоро сам поймешь, дело тут даже не в цене на экопродукцию, а в сокращении расходов. Меньше кормов, меньше денег ветеринару, меньше накладных расходов — и возни дурацкой меньше, и папок с бумажками». Вот что сказал бы старый Крейсак, будь он еще жив.

Что до родителей, они не решались вслух признаться в том, что все было бы куда проще, если бы дочери остались жить дома. Они прекрасно видели, что брак Каролины трещит по швам, что они с Филиппом по большей части вообще не разговаривают, но самую сильную тревогу у них вызывала Агата. Грег был не только ее мужем, но и деловым партнером, однако именно Агата управляла их магазинчиками по продаже одежды. Когда что-то шло не так, именно она принимала на себя удар. Супругам уже пришлось продать одну точку в центре города, а положение двух других было немногим лучше. Грег поговаривал о том, чтобы открыть свой ресторан, потому что тогда хотя бы не будет конкуренции со стороны китайцев. Что до Ванессы, она жила одна и в Париже чувствовала себя как дома, хотя ситуация была далеко не блестящей, не то что раньше: рекламную индустрию накрыл кризис, ушли в прошлое времена, когда заказчики готовы были платить огромные деньги за съемку ломтей ненастоящей ветчины на фоне безмятежного сельского пейзажа, тем более что цифровые технологии позволяли создать ту же картинку в три раза дешевле. В общем, Ванессе как фотографу грозила опасность, что компьютеры оставят ее без куска хлеба. Впрочем, она поговаривала о какой-то работе в Калифорнии, что пугало ее родителей даже сильнее, чем этот самый Париж, в котором они отродясь не бывали, а сыну их вообще представлялось чем-то несбыточным.

Старенький «телефункен» Александра обеспечивал им связь с миром — радиоприемник был с телескопической антенной, ловившей короткие волны, и работал от батареек. Когда ураган стих, они выяснили сквозь треск в эфире, что Версаль полностью разрушен — если не сам дворец, то парк, трехсотлетние дубы, знававшие еще Марию-Антуанетту, поломаны, обезглавлены, как и она, — госпожа История не выдержала безумств природы. Обращая взгляд к востоку, они видели там крошечную, но неповрежденную ферму Крейсака, c целехоньким дубом и ореховым деревом.

Именно декабрьский ураган 1999 года и определил всю дальнейшую жизнь Александра, потому что не только сдул постройки его новой масштабной фермы, но и надул его сестрам мысль о ветряках. В том, что 2000 год начался с такой фантасмагории, в том, что приход нового века и тысячелетия праздновали при свечах, Александру виделся знак: новая эпоха, которой надлежит принести мир и прогресс, вряд ли исполнит все свои обещания.

Суббота,
1 февраля 2020 года

Александр ехал на машине в «Ревиву», понятия не имея, одна Констанца или у нее гости. Ученые приезжали к ней на биостанцию в очень конкретные периоды, чтобы проводить определенные наблюдения. Да, он любил оставаться с ней наедине, но нравилось ему и беседовать с этими увлеченными людьми, которые заводили разговоры о ботанике, фауне, структуре облаков или интимной жизни насекомых — все они забирались в такую глушь, чтобы тщательно изучить уголок леса, расположенный вдали от людей. Так что за столом неизменно велись увлеченные разговоры, и даже если посетители были иностранцами, всем как-то удавалось достичь взаимопонимания.

Царство растений, где нет ни дорог, ни домов, ни ферм, ни орошаемых территорий — только огромные деревья и каменистый рельеф, мир еще более дикий, чем в Бертранже.

Констанца служила смотрительницей заповедника, территории в пятьсот гектаров, находившейся в ведении Государственного департамента лесного хозяйства и министерства по охране окружающей среды. Констанца уехала из Индии и перестала заниматься гуманитарными проектами после гибели своей дочери. И с тех пор не представляла себе никакой другой жизни, кроме как здесь, где все понятно, а люди далеко. Почти двадцать лет правила она этой страной, расположенной между южной частью плато Мильваш и долиной реки Сер. Здесь не было иных построек, кроме длинного деревянного барака в самом сердце заповедника: триста квадратных метров, осиновые сваи нависают над обрывами, внизу течет река.

После урагана 1999 года консорциум европейских университетских исследователей откупил, при поддержке местных властей, за очень небольшую сумму пострадавшие участки лесозаготовок — земли, вновь пришедшие в дикое состояние. В этом постапокалиптическом мире уцелевшие деревья возвышались над завалами мертвых стволов и валежника, проект же заключался в том, чтобы во всей этой лесной зоне происходила естественная эволюция. Доступ в заповедник был открыт только ученым, они наблюдали за восстановлением участков, пострадавших от стихии, чтобы понять, как природа врачует саму себя, изучить, какие виды берут верх над другими, подробно проанализировать воздействие изменений климата на процесс естественного функционирования экосистем там, где нет присутствия человека. Изучаемая территория была на всякий случай огорожена, сюда не впускали ни туристов, ни охотников.

После двойного урагана 1999 года выяснилось, что Франция сильно отстала от других стран в вопросах охраны биологических видов и природных территорий, за что получила порицание от Еврокомиссии. На волне новых директив «Натура-2000» Констанца и приступила к своей работе. В длинном здании имелись лишь самые примитивные удобства, зато она жила вдали от всех, оседлой кочевницей, что ее совершенно устраивало. «Ревива» была отнюдь не делом одной жизни, поскольку на то, чтобы оценить успех этого проекта, требовался срок в четыре-пять веков.

 

— А я вам говорю, что в будущем сады уничтожат города.

— У нас в Дании это уже началось. Помимо садиков на балконах, появились огороды на крышах и вертикальные грядки на гидропонике — им и почва-то не нужна, все растет прямо на стенах.

— Так вот я вам это и говорю: природа захватит города!

Александр вслушивался недоверчиво, восхищенно, тем более что, по его понятиям, эти двое имели полное право предрекать, каким будет будущее. Уго был инженером, специализировался на изучении почв, а Йохан занимался всякими мелкими тварями. Главным делом его жизни было наблюдать за листовертками, короедами и гусеницами, этими паршивыми губителями леса, численность которых с изменениями климата возросла многократно.

Констанца испекла на ужин пирог с картошкой, а к нему подала бататы и шпик, привезенные Александром. Он самолично вытащил пышущий жаром пирог из печи и водрузил на большое керамическое блюдо. Всю огромную столовую занимал длинный дубовый стол, и можно было вообразить себе, что вы в канадской глуши или в Скалистых горах. Констанца спокойно выходила из статуса старшей смотрительницы заповедника до скромной должности завхоза. Видя, как она встает из-за стола, Александр отправлялся за ней следом на кухню, чтобы пособить: был у него такой рефлекс, свойственный далеко не всем.

Потом они все вчетвером вышли на террасу, откуда открывался вид на ущелья, Йохан и Уго выкурили на двоих легкий косячок, который привезли с собой. Констанца, хотя и не курила, тоже сделала несколько затяжек, Александр же считал, что уже вышел из того возраста, когда балуются травкой, — он считал, что этот ритуал, якобы облегчающий общение, уместен только в подростковом возрасте, ну, может, в молодости, а он уже не молод. И не жалеет о прошедшей молодости. Он четко осознавал, что ему пятьдесят восемь лет, и чувствовал себя представителем совершенно другого поколения. Вот Констанца сумела не поддаться ходу времени, сохранила стройность, длинные волосы, мускулистое тело, поджарую стать дикого животного. Ее лицо, отполированное двумя десятками лет, проведенных на свежем воздухе, обрело особую лучезарность, и только тонкие, безупречно симметричные морщинки прямо под глазами оттеняли синий взгляд; белокурые волосы не утратили пышности. Александр хотя и подмечал в ней перемены, но неизменно смотрел на нее с несколько отстраненным восхищением. Она не переставала изумлять его властной уверенностью в себе, уравновешенностью, с которой относилась ко всему на свете, — выбить ее из колеи было невозможно. C того самого дня, как Констанца здесь поселилась, она неустанно изучала лес, периодически оценивая его состояние. По вечерам пыхтела над административными документами. В целях обмена опытом между разными европейскими заповедниками она должна была писать бесконечные докладные записки, хотя сама редко покидала лес — по сути, проводила в нем всю свою жизнь.

 

На следующее утро гости встали рано, Александр решил немножко задержаться и сопроводить их в поход по ущельям, где предстояло взять пробы. Чтобы спуститься к реке, приходилось лавировать между деревьями, а внизу ты будто оказывался в самом сердце собора под открытым небом. Некоторые посетители находили это место очень похожим на какую-нибудь затерянную в глуши долину на Шри-Ланке или острове Реюньон — Александр верил им на слово. Деревья, росшие у самого края каменистого обрыва, красный камень под елями, глазевшими в небо, — все это казалось безусловно чужеземным. На дне ущелья бурливый ручеек стремительно удирал куда-то, неизменно откликаясь на призыв отвесного утеса, и спешил оросить землю далеко отсюда, ту засушливую почву, которая только его и ждала, чтобы подарить миру завтрашний день.

В это утро за главного был Йохан. Он, как энтомолог, официально установил, что азиатские шершни колонизировали здешний ареал и с начала года не покинули ни одной зоны. После проверки данных удалось оценить масштаб распространения шершней: якобы исчерпывающий перечень мест их обитания, составленный Музеем естественной истории, позволял день ото дня наблюдать за действиями противника. Александра поразило, с какой точностью Йохан и Уго описывали ему перемещение насекомых — так историки описывают продвижение армий Наполеона. Поразительнее всего было то, что самые первые шершни из Азии появились здесь пятнадцать лет назад. Достаточно оказалось одного гнезда, завезенного из Китая в каком-нибудь керамическом горшке и выгруженного в Ло-и-Гаронне… Единственная особь стала причиной экспонентного роста популяции паразитов.

Небо хмурилось, они стояли все рядом на берегу реки в окружении скал с буйной древесной порослью. C высоты их можно было принять за четырех крошечных существ, загнанных в логово какого-то свирепого чудища или в пасть, которая вот-вот захлопнется.

В такие моменты Констанца и Александр рефлекторно прижимались друг к другу, и этот порыв напоминал о том их первом вечере тридцать лет назад, среди холмов рядом с Жером, после которого были расставания и воссоединения, сотканные из разговоров на железнодорожных платформах и в залах аэропортов. Бесконечные минуты перед разлукой на месяцы или годы. Соприкоснуться вот так вот телами — значило как бы прижечь раны, нанесенные годами разлук. Когда Констанца возвращалась во Францию, им хватало благоразумия не жить вместе постоянно, не портить свои отношения обыденностью, сохранять равновесие, служившее им главными узами, то самое притяжение, благодаря которому Луна и Земля соединяются на одну фазу, а потом удаляются друг от друга. Не будь Констанцы, Александр дрейфовал бы без якоря, без иной точки опоры, кроме земли, которую он обрабатывал и оберегал.

Йохан и Уго принялись рассматривать поверхность каменного выступа, выходящего к югу, — они обнаружили там гнездо шершня. Зима выдалась мягкой, самки уже вышли из спячки, им бы теперь поскорее создать новые гнезда. Этим уцелевшим одиночкам предстоит начинать с нуля — одна за другой они отправятся осваивать новые территории.

Йохан объяснил, что колонии шершней образуются из тех, кто сумел пережить зиму. Дабы пресечь их распространение, в идеале следовало бы удержать их в нынешних границах и проследить за каждым. Но Йохан здесь не за тем. Его задача — выбрать несколько особей и полностью отследить их цикл размножения. Он, соответственно, не станет убивать самку, за которой сейчас наблюдают, — в этом парадокс деятельности заповедника: губителям здесь позволено плодиться.

— И ты все-таки не считаешь, что…

— Александр, моя задача не убивать насекомых, а разбираться, как они живут.

— Ну, понятно, но вот этот шершень будет поедать пчел, мух, бабочек, пауков, не говоря уж о том, что люди будут расставлять на него ловушки, а в них будут гибнуть божьи коровки, осы и прочие. Из-за этого самого шершня исчезнут тысячи насекомых!

— Я своими руками никого не убиваю.

Йохан и Уго делали ставку на спонтанное восстановление баланса в природе, они отнюдь не утратили оптимизма и доброжелательности, не сомневались в том, что под воздействием глобального потепления хищные птицы перестанут улетать на зиму и слопают личинок всех этих шершней.

Александр бросил быстрый взгляд на Констанцу: он знал, что разговор про насекомых затрагивает в ней самые глубинные струны, пробуждает печаль, которую он всегда пытался разделить и в коконе которой вот уже двадцать лет проходила часть их общения. Сам он в любой козявке видел переносчика микробов. Констанцу лишило дочери двукрылое существо весом в три миллиграмма, комар, переносчик японского энцефалита, который навеки отсек ее от Гуджарата, от Химачал-Прадеша и от материнства.

 

Они расположились на каменистом пляже, достали бутерброды, уселись кружком. Очень хотелось развести костер, хотя бы в чисто символическом смысле, но это даже не обсуждалось. Александр следил за шершнем, который крутился поблизости, — его приманил пирог с картошкой, который они только что распаковали. Остальные не обращали на шершня внимания. Тот уселся меньше чем в двух метрах, на камне, будто провоцируя их. Можно было бы прихлопнуть его курткой, но Йохан и Уго этого бы не одобрили. Впрочем, речь шла не просто о паразите, который корчил Александру рожи, но о новом враге, которого Александру приходилось опасаться всякий раз, когда он подходил к живой изгороди или расчищал подлесок, тем более что враг этот был убийцей, и ко всему прочему добавлялся риск, что в один прекрасный день телка или корова засунет нос в гнездо, спрятанное в кустарнике, и потом ей конец. Все эти годы местные жители, к полной своей неожиданности, обнаруживали гнезда под навесом у бассейна или в электрическом счетчике, год от года шершни селились все ближе к поверхности почвы, причем прятались они виртуозно, представляя опасность даже для детей и собак.

— Почему ты не ешь?

Констанца протянула ему последний кусок пирога, пока их спутники разливали из термоса горячий кофе.

— Сахар?

— Нет, ни в коем случае.

Шершень сидел неподвижно. Нужно все-таки его прихлопнуть. По крайней мере, он нейтрализует этого и тем самым ослабит остальных, этот vespa velutina [3] не просто его личный враг, но и угроза всему человечеству.

 

Поднявшись до зоны леса, они пересекли открывавшуюся к востоку площадку, на которой лежали деревья, поваленные ураганом 1999 года. Соснам удалось уцелеть и в горизонтальном положении, корни не вырвало из земли, они с завидным упорством продолжали дышать. Этот участок напоминал великий хаос, но при этом отличался завидным здоровьем: землю прикрывали ветки, почву обогащала сыпавшаяся со стволов труха и дождевая влага, и этим воспользовались тысячи насекомых, птиц и грибов. Загнивая, деревья продолжали дарить другим жизнь.

Они разом остановились, чтобы вслушаться в голоса миллиардов живых существ, переговаривавшихся в тишине. А потом раздался гул, низкий звук, заставивший всех напрячь слух, и непроизвольным движением, почти против воли, Александр взмахнул курткой, висевшей на плече, и сильным ударом прихлопнул шершня.

Среда,
5 февраля 2020 года

Хотя в выпуске новостей в час дня изображение стерильных палат в клинике Бордо, помещений с отрицательным давлением, в которые отправляли зараженных, показали размытым, родители вывернули громкость едва ли не до предела. Фредо зажал уши руками, в качестве насмешки над Анжель и Жаном. Нужно сказать, что Фредо был точен как часы, по крайней мере в том, что было связано с работой, — а про остальное вообще мало что было известно, кроме как что он живет богемной жизнь