Егор Юрьевич Куликов
Забвение
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
Иллюстратор Анастасия Красовская
© Егор Юрьевич Куликов, 2017
© Анастасия Красовская, иллюстрации, 2017
Самые опасные враги — это бывшие друзья.
Кирилл и Владимир хотели лишь одного: стать богатыми и влиятельными людьми. Один выбрал дорогу бизнеса, а второй подался в чиновники. Но они и не догадывались, как тесно переплетутся их судьбы в делах рабочих и личных.
Что победит: дружба или выгода? Прощение или месть? И можно ли простить, когда на кону стоит в буквальном смысле всё!
18+
ISBN 978-5-4490-1065-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Забвение
- Забвение
- Дом
- Комната первая
- Комната вторая
- Комната третья
- Комната четвертая
- Комната пятая
- Комната шестая
- Комната седьмая
- Комната восьмая
- Комната девятая
- Комната десятая
- Комната одиннадцатая
- Комната двенадцатая
- Комната тринадцатая
- Комната четырнадцатая
- Комната пятнадцатая
- Комната шестнадцатая
- Дом
- Игорь
- Алексей
- Сергей
- Юля
- Полина Александровна
- Игорь
- Алексей
- Сергей
- Алексей
- Игорь
- Полина Александровна
- Игорь
- Сергей
- Алексей
- Юля
- Денис Давыдович
- Полина Александровна
- Ванюша
Забвение
Дом
Я очнулся посреди бескрайнего поля. На небе висело блёклое пятно. Но из-за плотного тумана сложно было определить, что это — луна или солнце. Скорее всего, луна, так как роса скопилась на стеблях травы и приятно щекотала ноги.
Я не испытывал холода, хотя был в тонкой накидке, какие дают в больнице. Не чувствовал собственного тела, но двигался легко и плавно. Словно одной лишь силой мысли. Чувствовал, как капли росы скатываются по коже, когда шёл, точнее, когда парил над землёй.
Забавно, но я совершенно ничего не помнил. Кто я? Где я? Откуда? Кто мои родственники или друзья, если таковые имеются? Кем я работал, и была ли у меня семья?
Но ещё забавней было то, что меня это нисколько не тревожило.
Я находился в некой невесомости. Как физической, так и психологической.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем передо мной начал вырисовываться силуэт. И этот силуэт выплывал из тумана, как нос огромного корабля. Высокий, острый. А я, наверное, походил на водолаза, двигающегося к затопленному судну.
Чем ближе, тем более он принимал очертания дома. Огромного загородного дома с острой крышей и крыльцом в пару ступенек.
Ни одна дощечка не скрипнула, когда я поднимался на крыльцо.
Деревянная дверь глухо отозвалась на мои удары. А после тишина.
Мрак. Ни единого звука. Словно туман впитывал их.
Я постучал снова.
У меня возникло ощущение (не знаю, откуда оно взялось), что в доме кто-то есть. И этот кто-то стоит прямо за дверью. Я чувствую его.
Я толкнул дверь, и она с лёгкостью подалась.
Никого!
Но ощущение…
Ощущение, что все, кто был в доме, в одночасье попрятались и смотрят на меня. Я сделал пару шагов, продолжая чувствовать себя единственным актёром на сцене под сотней, под тысячью взглядов.
В доме было светло, но источников света я не заметил. Там не было лампочек или свечей. Казалось, что воздух, вступая с чем-то в химическую реакцию, испускает слабое жёлтое свечение.
Но первое, что бросилось в глаза, — это планировка дома. Длинный коридор с множеством дверей. Как будто я попал в какое-то госучреждение. Не хватает только лавочек и табличек с графиком приёма и обеда.
Серые стены уходили до противоположного конца. А вместе со стенами уходили и двери. Много дверей. Штук двадцать или около того.
Я схватился за ручку первой двери, продолжая испытывать на себе посторонние взгляды.
Дверь открылась.
Испугавшись, я отшатнулся.
Из комнаты на меня смотрела тьма. Настоящая тьма, которой я не встречал ранее. Ни единого источника света. Ничего. И граница тьмы начиналась сразу за порогом. Как ночной обрыв. Я почувствовал, как сердце начало колотиться.
Возникало ощущение, что свет так же, как и я, боится этой темноты. Он, свет, обрывается на пороге, а дальше темно и пусто.
Не знаю, что меня подвигло, но я шагнул за порог. Окунулся с головой.
Кто-то или что-то закрыло дверь, и тогда я оказался в пустоте и кромешной тьме.
Но страха не было. Он исчез сразу, как я пересек границу света. Я не боялся, что на меня кто-то набросится. Не боялся и того, что за мной следят.
Единственное, что вызывало лёгкую тревогу, так это то, что я могу застрять здесь до конца (до конца чего?). Один на один с самим собой. Навечно.
Тревога росла и превращалась в страх. Жуткий страх. Я ничего не видел, ничего не слышал и в общем-то ничего не чувствовал. Мозг, лишённый каких-либо ощущений, начинал придумывать себе занятия. Из меня словно лезли демоны самых откровенных страхов.
Я закричал, но тьма съела мой голос.
Не знаю, сколько прошло времени: несколько минут или же несколько суток. Но я заметил блик света. Подумал, что мерещится, что мозг, заточённый в этот тёмный, тихий и бесконечный вакуум, играет со мной злую шутку, самовольно выдумывая развлечения.
Но свет появился вновь. Как будто далеко-далеко или же максимально близко (там сложно было определить расстояние) загорелась свеча и тут же погасла.
Я начал ждать. Я был уверен, что если свет появился единожды, то он вернётся. Он обязательно вернётся.
Да! Я вновь увидел жёлтое свечение. Оно было несколько дольше, чем в прошлый раз. Но и оно погасло. Исчезло.
Затем вокруг начало светиться пространство. Точно, как в доме. Тусклый жёлтый свет.
А затем… свечение стало приобретать формы — и я увидел комнату.
Комната первая
Я увидел светлую комнату с узорчатым ковром на стене. Вместо люстры с потолка на жёстком проводе свисала обычная лампочка накаливания.
У стены — советский шкаф тёмно-коричневого цвета со съехавшей верхней дверцей, видимо, петля сломана. Слева простой стол, заваленный тетрадками и листками. Над столом грубо сколоченная полка, на которой книги лежат одна на одной вперемешку с тетрадями, ручками и линейками. Среди этого вороха спрятался цветок, листочек которого проглядывает сквозь книги.
Единственное окно задёрнуто плотной коричневой шторой.
Я вновь повернулся к ковру. Точнее, это сделал не я… повернулся кто-то другой, а я лишь беспристрастно наблюдал его глазами.
Видимо, этому кому-то был больше интересен ковёр с причудливыми узорами, нежели сама комната.
Через минуту я увидел его руку. Детская ручка с тонкими пальцами уткнулась в ворсистый ковёр и начала водить по контуру рисунка, словно попала в лабиринт и старалась оттуда выбраться.
Спустя минуту ему, или ей, это надоело. Некто начал пересчитывать цветочки на всё том же ковре, в каждый тыкая указательным пальцем и обводя контур.
— …шесть, семь, восемь…
Неожиданно резко и, как мне показалось, неестественно громко отворилась дверь.
И я, то есть он, повернулся.
В дверях стояла женщина в цветастом синем сарафане и с пышным пучком чёрных волос.
— Опять свет не выключил? И запах у тебя какой-то спёртый.
Виляя пышными бёдрами, она ворвалась в комнату, растревожив, действительно застоявшийся воздух.
Женщина подошла к окну и отдёрнула тяжёлую штору.
Солнечный свет ворвался в комнату, заставив меня зажмуриться. Я, то есть он, спрятался под одеяло.
— Мама, не трогай цветы, они сейчас опять вонять начнут.
— Герань не воняет, а пахнет. Ещё и воздух тебе очищает. Так что давай вставай, уже десять часов.
— Сейчас.
— Давай-давай, — сказала мать и нащупала под одеялом ногу.
И я почувствовал. Вначале вздрогнул и убрал ногу ребёнок, а затем и я ощутил нежное прикосновение к ноге. Словно касались меня. Женская рука схватила за щиколотку, но я, то есть он, резко поджал ноги и громко засмеялся.
— Вставай, сейчас завтракать будем, — сказала мать. — И чтоб в следующий раз выключал свет.
— Я читал, — ответил ребёнок, не вылезая из-под одеяла.
Мать ушла. Мальчик остался лежать. Через некоторое время он, как белка, потихоньку выполз из-под одеяла. Спустя минуту встал, оделся и пошёл в ванную.
В зеркале я увидел обычного мальчугана с короткой стрижкой. Чёрные волосы, как иголки у ежа, торчали в разные стороны. Заспанные серые глаза вяло смотрели на отражение. Мне показались знакомыми и в то же время совсем чужими и неприятными его черты. Угловатая челюсть и довольно вытянутое лицо. Небольшой шрам красовался на правой стороне лба.
Я был в его голове и не мог управлять ни единым движением, словно сторонний наблюдатель, которого подсадили ребёнку и сказали: смотри. Я чувствовал всё, что чувствует мальчик. Видел всё, что видит он. Слышал всё, что слышит он. Я даже слышал его мысли, но на этом мои полномочия оканчивались.
Наверное, это я в детстве, проскользнула мысль.
Возможно, ведь я ничего не помню, и это… — я не успел додумать, так как мальчик бросил зубную щётку и бегом помчался на кухню, где мать готовила завтрак.
— Папы сегодня не будет, — сказала она, — он уехал на работу раньше.
Видно, меня это не очень расстроило, потому как я схватил масляный блин и сунул в рот. Вкус был божественный. Он стал ещё лучше, когда я макнул блин в малиновое варенье.
— Не налегай, — говорила мать, — запивай чаем.
Я ел. Ел, как в последний раз в жизни.
Когда я вышел на улицу, а жили мы в частном доме, в селе, меня встретила девочка лет восьми, не больше.
Она была в голубом сарафане, её чёрные волосы отливали на солнце, а немного раскосые глаза (видимо, в ней было что-то азиатское) смотрели всегда с прищуром, словно она всех подозревала, в том числе и меня.
Позже, я выяснил, что её зовут Катя, мы одноклассники и я в неё влюблён.
Всё это я понял из разговора, а вот о любви догадался сам: стоило мне один раз взглянуть в эти тёмно-карие глаза, как сердце начало стучать быстрее. Я заикался и не мог ничего сказать.
— Мне пора домой, — сказала Катя и, поправив сарафан, ушла.
Я с жадностью смотрел ей вслед, любуясь чёрными как ночь волосами.
Позже, когда я копал тоннели в огромной куче песка и елозил машинками по проделанным дорогам, ко мне подошёл мальчик. На вид чуть старше меня. Мы с ним поздоровались особенным образом: стукнулись кулачками, сжали по-разному руки и в заключение похлопали друг друга по плечу.
— Пойдёшь сегодня купаться? — спросил он.
— Не знаю, если мама отпустит.
— А самому слабо?
Я замялся. Почувствовал, как во мне одновременно играет гордость и страх перед мамой.
— Не слабо! — резко ответил я.
— Тогда пошли.
— Я только домой сбегаю, переодеться надо.
Мой друг ждал у ворот, а я, ворвавшись в дом, как ураган, начал упрашивать мать отпустить меня на пруд.
— Кто ещё с тобой пойдёт? — серьёзно спросила она.
— Вова ждёт меня. Ещё будет Денис, Лёха, Слава, — без зазрения совести врал я. — Там все будут. Я уже умею плавать и обещаю, что не буду заходить глубоко.
— У берега, — после некоторого молчания сказал мать.
— У берега, — повторил я и, не дожидаясь ни минуты, рванул на улицу. Как бы она не передумала.
Я чувствовал, что врал не только про ребят, которые пойдут, но и про то, что умею плавать. Я знал, что плаваю я далеко не хорошо. Едва-едва по-собачьи. Грубо говоря, не то чтобы плаваю, а кое-как держусь на поверхности.
— Быстрее, пока мама не заметила, — сказал я Вове, словно ушёл без её ведома.
Широкий пруд скрывался глубоко в лесу. Как оказалось, там действительно были и Лёха, и Слава, и даже Денис.
Кусочек песчаного пляжа занимали взрослые, а мы ушли в глубь леса, где пруд делает изгиб и где есть высокое дерево, склонившееся над водой на котором болтается тарзанка.
Вова, как самый старший среди нас, первым забрался на дерево и, качнувшись, сорвался в пропасть.
Мы с ребятами заворожённо смотрели на изящные полёт Вовы и на то, как он смачно плюхается в воду. Несколько секунд его не было на поверхности. Он часто нас этим пугал: мол, утонул или ещё чего… Иногда он отплывал чуть-чуть в сторону и выныривал там, надеясь, что мы поверим. Ни разу у него не получился этот трюк, но он с упорством барана каждый раз пытался нас подловить.
— Ну, кто за мной? — крикнул он из воды.
Мы с ребятами переглянулись. У каждого на лице читалась нерешительность. Видимо, помимо Вовы, здесь никто толком плавать не умеет. Но Лёха сделал шаг вперёд:
— Подстрахуйте меня, — сказал он и полез на дерево.
Не знаю, как нам надо было страховать, но мы послушно встали у самого обрыва и вздернули руки вверх, точно индейцы перед костром.
Лёха несколько минут сжимал в руках палку, боясь сделать шаг в пропасть.
— Ну, ты скоро, а то мне уже холодно, — поторапливал Вова, обтираясь на берегу.
Лёха взглянул на нас глазами полными страха и шагнул в пропасть.
То ли он испугался, то ли тарзанка была мокрая и пальцы выскользнули, но он не пролетел и двух метров. Шлёпнулся у самого берега, там, где воды по колено.
Естественно, мы не подстраховали.
Мы взорвались хохотом, наблюдая, как Лёха ковыряется в мутной воде у самого берега.
— Смотри, как надо, — гордо заявил Вова и вновь проскользил до края и, выписывая на лету пируэт, нырнул в спокойную воду.
— Я тоже хочу, — вскрикнул я и забрался на дерево.
Но, стоило мне взглянуть вниз, как я понял, что в общем-то не очень и хочется. Высота слишком большая. И, даже если у меня получится удержаться и упасть в воду, я могу просто не всплыть. Мои навыки плавания далеки от идеальных.
— Ты прыгаешь или нет? — спросил Вова, уже успев вновь оказаться на суше.
— Прыгаю, — неуверенно сказал я.
Несколько минут я до белых костяшек сжимал в руке тарзанку, но так и не решился прыгнуть.
— Трусишь что ли? — с издёвкой спросил Вова и взглянул на ребят.
Я чувствовал на себе их взгляды. Чувствовал, как сердце каждый раз замирает, когда я смотрю вниз. Чувствовал, как трясутся коленки, и жутко боялся, что это заметят ребята.
в– Прыгай! — крикнул Вова.
Я стоял не шевелясь.
Пока я как заворожённый смотрел в пропасть, Вова подкрался сзади и дёрнул меня за мокрые трусы. Они сползли на колени, оголив достоинство. А я стоял. Опасаясь отпустить перекладину, чтобы подтянуть трусы.
Ребята начали смеяться, а я всё ещё мялся, не зная, за что хвататься.
От их звонких голосов слёзы выступили на глазах. Мне было обидно за то, что я не прыгнул, и за то, что все увидели меня нагишом. Даже не знаю, на что я обиделся сильнее.
Кое-как под смех ребят я отпустил ветку и смог натянуть трусы. Слёзы заливали глаза, и с дерева я спускался как в тумане. Как в пелене.
Я отошёл от воды и скрылся за толстым деревом, надеясь там выплакаться и вернуться к ребятам. В тот момент я ненавидел их. У меня было огромное желание забраться на тарзанку и спрыгнуть. Спрыгнуть так, как никогда и никто не прыгал. Чтобы все они обзавидовались. Чтобы узнали, что я не трус, что я могу.
Как известно, детская обида мимолетна, и уже через пятнадцать минут мы вместе играли в салки, бегали на отмели и проваливались в глубокий ил. Этим же илом мы кидались друг в друга, оставляя не белых телах чёрные кляксы.
Спустя какое-то время нас осталось всего трое: Вова, я и Лёха.
Мы уже не играли. Мы просто сидели на дереве, свесив ноги вниз, и наблюдали за тем, как рыбы хватают стрекоз и муравьев, которых мы бросали в воду.
Сумерки опустились на пруд, а мы продолжали сидеть на ветке и кидать насекомых в воду. Знобило.
Вова предложил искупаться, чтобы согреться. Мы согласились.
Я и Лёха стояли на берегу, когда Вова забрался на наклонное дерево и в сотый раз за сегодня схватил тарзанку и, качнувшись, сиганул в пропасть. Он проделал этот трюк несколько раз, и воодушевлённый Лёха решил, что в этот раз у него получится: нет посторонних глаз, и он не будет стесняться.
Он забрался на дерево, схватил палку и долго не думая полетел вниз.
Да, у него получилось. Он не сорвался у самого берега. Он долетел до края, несуразно кувыркнулся и с воплем упал на ровную гладь. Брызги полетели в стороны.
Прошло несколько секунд, но Лёха не всплыл. Мы не переживали, потому как знали, что если он решил подражать Вове в прыжках, то и здесь, видимо, решил не отставать. Он сейчас с лёгкими, полными воздуха, прячется под водой.
Ожидание затянулось, и мы с Вовой испуганно переглянулись.
Наконец-то из-под воды показалась голова Лёхи. Мы с облегчением выдохнули. Он прокричал что-то непонятное и вновь скрылся.
— Он тонет? — осторожно спросил я, боясь этого слова.
— Нет, — уверенно ответил Вова.
Я поверил: он ведь старше, он знает.
Но, когда Лёха появился ещё раз, мы смогли разобрать единственное слово, которое он успел прокричать, прежде чем вновь уйти под воду:
— …памагите! — и вода скрыла его.
Вова посмотрел на меня и бросился к берегу. На ходу он взял какую-то палку и кинул Лёхе, как спасательный круг.
— Лёха… Хватайся! — кричал он, но в пруд не лез. — Лёха!
Но тот не мог ответить. Он кое-как всплыл и барахтался, разбрызгивая воду и крики.
Вова продолжать бегать вдоль пруда, словно кот, который боится замочить лапы. Он что-то кричал и звал на помощь.
Я в это время стоял на дереве, наблюдая, как движения Лёхи становятся менее резкими. Брызг всё меньше, а крики всё тише и реже. Спустя пару секунд Лёха в последний раз взмахнул рукой и замер. Я видел, как он ещё плавает. Но с каждой секундой вода поглощает его, смыкая ровную гладь над мальчиком.
Не знаю, что тогда произошло, но я схватил тарзанку, качнулся и полетел вниз.
Я свалился рядом с Лёхой, который уже не двигался.
Также не знаю, откуда у меня появился навык плавания, потому как одной рукой я схватил друга за волосы, повернул его лицом к небу и начал грести. Медленно продвигаясь, я и сам не раз уходил вглубь. Глотал противную воду из пруда. Чувствовал, как она затекает в рот, проникая в нос и до самого мозга.
Мне казалось, что этот момент длился вечно. Ближе к концу я решил, что останусь здесь вместе с Лёхой. Сквозь водную толщу видел, как по берегу бегает Вова. Он что-то кричит, но слов не разобрать.
Он пришёл на помощь, когда вода доходила до груди. Я бы и сам мог уже встать на ноги, но, вероятно, в запале страсти продолжал грести и тащить за собой бездвижное тело.
Вова схватил Лёху за руки, и мы вместе оттащили его на берег.
Положили бледное тело мальчика на землю и посмотрели друг на друга: а дальше что?
Мне казалось, что, стоит вытащить его из воды, и всё будет хорошо. Он очнётся, и мы вместе пойдём домой. Но этого не произошло. Лёха продолжал лежать на спине и вроде бы даже не дышал. Бледность расползалась по лицу, как, — от синих губ и дальше по телу. Оно стало неестественно холодным.
Я подошёл к мальчику, перевернул на живот и со всей силы ударил по спине. Затем, сцепив руки замком, врезал ещё сильнее, и только тогда Лёха начал кашлять, выплевывая мутную воду вперемешку с обедом.
Его щеки моментально порозовели, а взгляд прояснился.
Он привстал на колени и в последний раз выплюнул дурно пахнущую жижу.
— Лёха, ты жив! — радостно завопил я.
— Только маме не говорите, — были его первые слова. — А то она меня больше никогда не отпустит на пруд. Не скажете?
— Не скажем, — ответил я.
Вова промолчал.
Спустя полчаса мы шли обратно в село. И что интересно, мы шли, так же играя на ходу. Рвали дикие ягоды, кислые яблоки и не менее, а быть может, и более кислый щавель.
Я сдержал слово и никому не сказал. Хотя признаться, это было тяжело. Хотел рассказать маме. Хотел рассказать Кате. Хотел, чтобы меня перестали считать трусом и признали во мне героя. Но я молчал. Каждый раз крепко сжимал зубы и молчал.
Знал, что этого нельзя делать, иначе Лёха до конца своей жизни не пойдёт на пруд.
Но уже на следующий день по селу прокатился громкий слух, что вчера на пруду Алексей Меньшиков едва не утонул. Быть может, он бы и утонул, если бы рядом не оказался Владимир Хворин, который доблестно прыгнул в воду и вытащил мальчика на берег. Также он сделал искусственное дыхание и, можно сказать, вытащил его с того света.
Моей злости не было предела. Точнее, не злости, а обиды. Ведь это я его спас. Пока я грёб, сжимая в руке клок Лёхиных волос и хлебал воду из пруда, Вова только и делал, что бегал вдоль берега и кричал.
Уверенный в своей правоте, первым делом я пошёл к маме. Объяснил всё, как было, но она лишь погладила меня по голове и сказала: «Мой ты выдумщик»
Какой я выдумщик? Я тот, кто его спас.
Я рассказал друзьям: Денису, Славе, Кате, Сане, Юре… Всем, но мне никто не верил. Называли трусом, который не кинулся спасать друга, а после того как я им рассказал правду, меня стали считать ещё и вруном: говорили, что врать не хорошо и что я даже плавать не умею.
Я и сам знал, что плаваю плохо, но в тот момент я смог проплыть это расстояние. Я смог вытащить Лёху на берег. Я смог…
Несколько дней я ходил угрюмый. Точнее, даже не ходил. Я скрывался в комнате, боясь выходить на улицу. Благо было лето, и мне не приходилось показываться на людях, иначе бы в школе совсем засмеяли.
В то время я впервые столкнулся с несправедливостью.
Спустя пару дней меня позвал Вова. Я не хотел его видеть, но всё-таки вышел.
— Чего тебе? — грубо спросил я через закрытую калитку.
— Ты всё дуешься, что я рассказал про Лёху?
— Нет. Я дуюсь, что ты соврал.
— Ой, да ладно тебе. Подумаешь, ты спас или я спас. Какая разница?
— Если нет разницы, то расскажи всем правду.
Вова замолчал. Он опустил тёмный взгляд в пол, носком ковыряя землю.
— Я бы, может, и рассказал, но уже поздно, — сказал он, так и не посмотрев на меня.
— Почему?
— Ну, там… — как-то сбивчиво говорил он. — Короче, на, сам посмотри.
Я открыл калитку. Он протянул мне газету, и тогда я понял, что он прав. Даже если он расскажет, никто уже не поверит. Скорее всего, его ещё больше будут восхвалять, потому как он благородно уступил своё истинное место спасителя трусливому мальчику Кириллу, то есть мне.
На первой полосе районной газеты красовался Вова. Он был в пиджаке, с букетом цветов. Глава нашего села приколол к его груди медаль, которая так сильно блестела, что мне казалось, я вижу её сияние даже на газетном чёрно-белом снимке.
На фото он улыбался и гордо смотрел в камеру. Круглолицый, пухленький и невозможно противный.
Несколько минут я рассматривал газету, не вчитываясь в слова.
— На, — вернул я ему её.
— Можешь оставить себе, у меня дома ещё штук тридцать их.
— Не нужна она мне.
— Мне тоже, — сказал Вова и пожал плечами.
Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Я посмотрел в его наглые и бесстыжие глаза, после чего рука сама вздёрнулась, и я со всей силы заехал ему по лицу. Примерно так же, как на том берегу Лёхе по спине.
Вова был выше меня. И крупнее. И старше. Но в тот момент я не боялся. Его авторитет упал для меня ниже дворовой пыли. А теперь и он упал. Повалился у моих ног, корчась от боли и потирая ушибленную щёку.
Спустя минуту он встал в полный рост, и ко мне вернулось сознание. В тот момент я приготовился держать ответный удар, но его не последовала.
Продолжая тереть красную и распухшую щёку, Вова сказал:
— Я не дам тебе сдачи. Но только сейчас. В следующий раз я тебя размажу. Ты меня понял?
Я струсил. Испуг пробрался под корку мозга и в самое сердце. Я оцепенел, будто стоял на том дереве, держа в руках тарзанку.
— А ещё, — сказал Вова, уже уходя, — не видать тебе Катьки. Знаешь почему? Потому что девки не любят трусов, а ты трус. Ты тот, кто не спас Лёху.
Он громко и фальшиво засмеялся. С этим смехом повернулся и пошёл прочь.
Долго ещё я слышал его голос, стоя колом у калитки.
В ту ночь я мало спал и много думал. Знал, что он был прав. Мне никто не верит. Ему верят все. А девки и вправду не любят трусов. А я трус… Не умею плавать, испугался, когда Вова встал. Всего боюсь… Хорошо хоть, тени своей не пугаюсь.
С этими тяжёлыми мыслями я уснул.
Проснулся, когда рассвет ласкал плотные коричневые шторы.
Не знаю, что мной двигало. Словно ночью, пока я спал, кто-то подумал за меня и принял решение.
Я натянул шорты, футболку. Запрыгнул в тапочки и пошёл на пруд.
На улице было свежо. Холодная роса в поле намочила ноги. Резиновые тапочки скользили, и я несколько раз терял их в траве.
Подойдя к пруду, я почувствовал страх. Снова он начал забираться под сердце. Но я шёл… Шёл, несмотря ни на что.
Я остановился лишь тогда, когда передо мной показалось наклоненное дерево с тарзанкой.
Я слышал разговоры взрослых о том, что после этого случая они хотят её срезать. Но я должен попробовать. Ведь я не трус. Да, я испытываю страх, но сделаю это. Я ведь уже делал однажды.
Делал.
Сняв скользкие тапки, забрался на дерево и взял в руки перекладину. Ровная гладь, подёрнутая лёгким туманом, пугала меня больше, чем что-либо. И этот туман над ней… делает её ещё дальше, ешё страшнее.
Словно, когда я ворвусь в воду, он сомкнётся надо мной и закроет путь наверх. Запрёт меня под водой, как твёрдый лёд.
Несколько минут я сжимал в руках палку. Порывался прыгнуть, но каждый раз что-то во мне щёлкало, и я останавливался, боясь даже вдохнуть.
Я ведь делал это, успокаивал я себя. Я прыгал. Я летел. Я падал…
Но это было словно не со мной. Тогда не я владел своим телом, а сейчас… Сейчас мне предстоит самому сделать шаг в пропасть.
Закрыв на несколько секунд глаза, открыл их и тут же сорвался вниз.
Ветер засвистел в ушах. Я напрягся всем телом, чувствуя лёгкость и в то же время невероятную тяжесть. Тело одеревенело и превратилось в камень. Руки, как клещи, вцепились в единственное спасение — кусок ветки, примотанный к веревке.
Я очнулся в тот момент, когда был в самой дальней точке от дерева — почти на середине пруда. Если промедлить, меня потащит обратно.
Я разжал каменные пальцы и полетел вниз. Эти несколько секунд длились неестественно долго. Словно я завис в воздухе и никогда не коснусь пруда.
Но свежая вода приняла меня. Она обволокла со всех сторон. Я погрузился в неё, чувствуя подъём. Будто сделал что-то великое. Хотя для меня этот поступок таковым и являлся.
Вынырнув, уверенно заработал руками, да вот только тело продолжало погружаться. Испугавшись, попытался всплыть на поверхность.
У меня это получилось. Я вытащил голову, вдохнул воздух и камнем пошёл на дно. все мои старания не приносили никаких результатов. Я тонул. И самое страшное, что понимал это.
Ладони безрезультатно хлопали по воде. Ногами чувствовал холодный пласт, не прогретый солнцем.
У меня вновь получилось вынырнуть, вдохнуть и… уйти под воду.
Я не кричал, только беспомощно баламутил руками и ногами воду.
Открыв глаза, через водную толщу я увидел свет и успел с ним попрощаться. Погружаясь на глубину, чувствовал границу холода, которая забирается всё выше и выше по телу: ноги, живот, грудь, голова…
Из последних сил я рванулся вверх, надеясь, что этих сил мне хватит.
Комната выплюнула меня. Я вылетел через дверь, не сразу сообразив, что я не мальчик. Я мужчина в просторной хлопковой накидке, босой. Я не в пруду, а в странном доме, хотя холод воды до сих пор ощущается телом.
— Что это было? — вслух спросил я.
Естественно, ответа не последовало.
Я дёрнул ручку соседней двери — заперта. А вот напротив оказалась открытой.
Я вновь остановился перед темнотой и пустотой, которые таились по ту сторону двери. Точно, как тогда, перед прыжком в воду, подумал я.
Выжил ли я тогда? Выбрался сам или мне помогли?
Надеюсь, вторая комната даст мне ответ.
Комната вторая
Тьма вновь поглотила меня. В этот раз не было столь томительного ожидания и тревоги. Только любопытство. Словно я сижу в тёмном кинотеатре и жду, когда же начнётся кино. Самый интересный фильм. Фильм о моей жизни.
Жёлтое свечение начинает кружиться вихрем, заворачивая пространство в спираль. Меня подхватывает приятный тёплый торнадо и отправляет в мозг к самому себе.
Я появляюсь посреди какой-то полемики. Подростки о чём-то спорят, и их лица кажутся знакомым. Точно, это Лёха, тот которого я спас. Парень возмужал, оброс рыжей щетиной. Сколько ему сейчас: шестнадцать, восемнадцать?
Лёха что-то говорит, но я почему-то не слышу. Вижу, как его пухлые губы двигаются. Он что-то доказывает и ожесточённо машет руками.
Слева стоит Денис — смуглый парнишка, худой и высокий, как пугало в огороде. На нём и вещи висят, как на пугале из веток.
Справа стоит Вова. Тот самый Вова, который в детстве присвоил мою победу над страхом. Он стал ещё больше. Зелёная футболка в обтяжку. Он нервно курит и бегает взглядом с одного на другого. Облокотился о стенку какого-то ларька, тянет сигарету и только взглядом бегает.
Наконец-то до меня начали доходить звуки:
— …надо вломиться к ним, найти этого лысого чёрта и начистить ему лысину! — почти кричит Лёха.
— Ты знаешь, где он живёт? — спрашивает Денис.
— А ты к нему в дом полезешь? — тут же парирует Лёха и продолжает наседать. — Надо вломиться к ним в село или на их дискотеку и найти его. Либо выследить где-то в одиночку.
— Выследить сложно будет, — говорю я, и огрубевший голос непривычно режет слух. — Даже если выследим, то это будет день. Надо бы ночью… Легче всего, конечно, на дискотеке его поймать, но там местных много. Можем и сами отхватить.
— Можем, — как бы сам себе говорит Вова. — Ещё как можем.
— Что вы начинаете? — недовольно бубнит Лёха и закуривает. — Славу они поймали у нас на дискотеке и там же нахлобучили, это никого не удивляет. И не вступился ведь никто.
— Меня тогда там не было, — тут же оправдывается Вова.
— Да знаем мы, что тебя там не было. Там и нас всех не было. Короче, пацаны, я уже устал говорить. Если мы не отомстим за Славу, то они почувствуют себя совсем вольно. А нам это не надо.
Мы переглянулись.
— И? — озвучил я общий вопрос.
— Надо ловить.
— Может, стрелку забить?
— Ага, чтобы и нас там всех забили, — смеётся Денис и чуть ли костями не трясёт.
— Надо забивать по-правильному. Не на их территории. Где-то на нейтральной.
— Да не приедут они, — говорю я и прошу у Лёхи сигарету.
— Естественно, не приедут. Мы бы тоже вряд ли поехали.
— Значит, ловим у них на дэнсе? — спрашиваю я.
— Значит, ловим, — поддерживает Лёха.
Денис, молча, кивает, давая понять, что согласен.
— Ловим, — присоединяется Вова.
После того как пацаны утрясли основную проблему, разговоры пошли на отвлечённые темы. Обсуждали девочек. Из этого разговора я понял: Катя так никому и не досталась, а я по-прежнему её люблю. Потому что, только я услышал её имя, сердце дало сбой, словно в аорте мелкий камушек застрял.
К вечеру мы разошлись.
Я вернулся в комнату, где не многое поменялось с прошлого визита. Разве что учебников стало меньше и не было больше герани на подоконнике. Зато коричневые шторы всё так же плотно закрывают окно. На полке несколько стопок книг. И в этой мешанине макулатуры гордо красуется кубок по шахматам в виде золотой ладьи. А на кубке висят медали. Много медалей: лёгкая атлетика, футбол, волейбол. Но больше всего медалей со сгорбившимся лыжником. Шкаф с повисшей на одной петле дверцей всё так же стоит у стены. Разве что кровать стала другая, и со стены сняли узорчатый ковёр, в который я так тщательно всматривался в детстве.
На кухне я увидел отца. Точнее, его фото с чёрной ленточкой в нижнем углу. Широколицый, с высоким лбом, взгляд суровый, а губы поджаты, словно обижен на кого-то. Он умер совсем недавно, потому как рядом стоят свежие цветы и лампадка.
Та женщина, которую я видел в детстве, изменилась до неузнаваемости. Она располнела. В пышных волосах появились пряди седины, а у глаз морщины раскинули паутину.
— Где был?
— Да с пацанами у Лесного стояли.
— И что вас тянет к этому ларьку, — недовольно бурчит мама. — А ну-ка дыхни… Ты снова курил?
Я промолчал.
— Подойди ближе.
— Мама, что ты начинаешь?
Мать встаёт со стула и направляется ко мне. Я отворачиваюсь, но она всё равно чувствует запах никотина.
— Кирилл, ну сколько можно тебе говорить, чтобы ты не курил.
— Да я всего пару затяг.
— Пара или не пара. С пары затяг всё и начинается. Не успеешь опомниться, как уже по две пачки будешь выкуривать, как твой отец, — и она с любовью смотрит на фото. — Обещай мне, что больше не будешь.
— Не буду обещать.
— Почему?
— Врать не хочу. Ты же знаешь, что я всё равно буду курить.
Мать смотрит на меня глазами, полными жалости и сожаления.
— Не справиться мне с тобой одной. Был бы жив отец, может быть, чего бы из тебя и сделали. А так… — она продолжает смотреть на меня, затем машет рукой и уходит в другую комнату.
Вечером я сажусь за книгу. Но чтение не идет. Всякие мысли лезут в голову. Странные мысли. О том, что же случилось между Славой и этими местными. О Кате. Но о ней почему-то думаю как-то вскользь, мимо. Как будто рикошетом задеваю мыслями и лечу к другой проблеме.
Отбрасываю книгу и подхожу к шкафу.
Открываю дверцу и из-под вороха тряпок достаю круглую металлическую коробку с печеньем на картинке. Обычно в таких коробках хранят принадлежности для шитья, но у меня тут хранятся деньги. Все деньги, сэкономленные мной за последнее время. Я открываю коробку и с ювелирной осторожностью достаю пачку банкнот с изображением Ленина.
Крупные купюры лежат снизу, мелкие сверху. Для успокоения души я пересчитываю и прикидываю в уме, а сколько же мне ещё надо, чтобы наконец-то купить своего двухколёсного коня. Ведь самые модные пацаны уже давно гоняют на мотоциклах, а я за рулём сидел всего пару раз. И проехал в своей жизни не больше ста метров.
Я всем говорю, что мне техника не интересна легко обхожусь без мотоцикла. Но всегда, когда я это говорю, что-то тяжёлое колит внутри. Словно совесть втыкает иголки в сердце со словами: зачем ты врешь? Ты же хочешь мотоцикл, просто у тебя нет столько денег. Зачем врать? Зачем?
И я терплю эти уколы, но продолжаю настаивать на своём, мол, мне это не надо. Я легко обхожусь и велосипедом. Даже таким старым и трухлявым, как мой. И буду продолжать это говорить либо пока не куплю, либо пока сам не поверю в свою ложь.
Но мне осталось ждать недолго. Каких-то пару месяцев ещё подкопить, и дело в шляпе. А если устроюсь на подработку, то и того быстрее.
Перед тем как спрятать деньги, снова пересчитываю и довольный убираю коробку под ворох тряпья. И зачем я, собственно, прячу так тщательно? Будто мама будет покушаться на них. Она же сама мне и даёт деньги, чтоб себе купил что-то. А я, пуская слюни, смотрю на одноклассников, крепко сжимая в кармане мелочь, и уговариваю себя: я не голоден, я не потрачу, я вытерплю. Приду домой и поем. Не в первый раз…
Но осталось недолго.
Я заваливаюсь на кровать, закидываю руки за голову и погружаюсь в мечты. Туда, где я лечу на ярко-красном мотоцикле по полю. За мной поднимаются клубы пыли. Мимо высокие колосья от бешеной скорости сливаются в однородную жёлтую массу, как на картине художника.
Тёплый ветер играет в волосах. Я крепко держу руль и кручу ручку газа. Чувствую, как подо мной вибрирует двигатель, и эта приятная вибрация передаётся всему телу.
Съезжаю с поля на асфальт и через несколько сот метров попадаю в родное село. Проезжаю мимо главного перекрёстка. Проезжаю мимо школы, где много пар глаз с завистью смотрят на меня. Долетаю до Лесного, где собралось много друзей и знакомых. Как ни в чём не бывало паркую своего коня и, естественно, не слезаю с мягкого кожаного сиденья. Красный бак отсвечивает и кидает солнечные зайчики. Полированные и хромированные детали искрятся новизной.
Я достаю пачку сигарет, закуриваю.
Ко мне подходят и задают резонный вопрос:
— Это твой?
И вот он, мой подготовленный ответ:
— Естественно.
Всего одно слово. Не больше и не меньше. И этим словом я скажу всё.
Наверняка рядом с Лесным будет и Катя, которая также будет смотреть на меня и желать, чтобы я прокатил её с ветерком.
А потом, когда она согласится, мы поедем на природу, и, быть может, там чего и выйдет…
Мечты заставляют улыбнуться. Я лежу с закрытыми глазами. Так и засыпаю с закинутыми за голову руками.
На следующий день утром иду навестить Славу, а заодно и расспросить, из-за чего всё началось.
— Как обычно, — отвечает Слава и трёт распухшую щёку, — всё началось из-за бабы.
— Отбил что ли?
— Да нет, не отбил. Просто увидел красивую девушку, подошёл к ней. Завязался разговор, она сказала, что любит Ремарка, я ответил, что тоже без ума от него. Кстати, кто такой этот Ремарк, чтоб в следующий раз не провалиться перед ней?
— Это писатель. Немец. Писал про Первую и Вторую мировую.
— Хм… Прикольно, буду знать. Ну, короче говоря, мы стоим, болтаем, и тут ко мне подходит парочка местных. Типа, давай в сторонку отойдём, побеседовать надо.
— А ты, дурак, и отошёл, — говорю я, разглядывая бугристое от побоев лицо Славы. Фингал уже не такой пурпурный и тёмный, как был день назад. Глубокая ссадина на лбу затянулась твёрдой коркой. Слава снова трёт щёку, сверкая разбитыми костяшками на кулаках.
— Конечно, отошёл, — удивлённо говорит он. — Я догадывался, зачем они меня зовут, но мне не хотелось перед девушкой в пыли валяться.
— Надо было по тапкам дать.
— Этого тоже не хотелось. Если уж выбирать, что лучше, то лучше в пыли поваляться, чем сбежать.
— Зато был бы цел.
— Я и так цел, — спокойно говорит Слава. — Ещё дня три, и всё пройдёт.
— Короче, — прерываю я Славу. — Мы тут с пацанами поговорили, и решили, что надо бы нам отомстить за тебя.
— Это правильно, — довольно улыбается он, демонстрируя сколотый передний зуб.
— Правда, мы ещё не решили, как отомстим. Либо его одного будем пасти, либо толпой приедем и разгоним всю их шоблу.
— Честно говоря, я бы хотел сам с ним разобраться, — как бы стесняясь, говорит Слава. — Остальные у него, как шакалы, рядом бегали и держали меня. Бил меня в основном только лысый. Я бы с ним один на один вышел. Поэтому, наверное, лучше пасти.
— Подожди, — сказал я, чувствуя, как в голове зреет коварный план. Слава хотел что-то добавить, но я вздёрнул руку и оборвал его, боясь спугнуть мысль. — Делаем так. Приезжаем к ним толпой на дискотеку, ловим этого лысого, и ты при всех вызываешь его один на один. Ему будет неудобно опуститься перед знакомыми, поэтому он согласится. А дальше дело техники… Как тебе?
— Голова, — похвалил Слава и опять сверкнул сломанным зубом.
— Так и сделаем.
Субботним вечером мы отправились в соседнее село.
Ехали на старенькой «семёрке». За рулём был Вова. Я сидел сбоку от него, а сзади, свернувшись и скрутившись, сидели ещё четыре человека. В машине было накурено. Бедная «семёрка» плевалась и кашляла на каждой горке. Сзади нас плелись два мотоцикла, вроде бы «Иж» и «Восход». На обоих было по три человека. Даже сидя в машине, я слышал, как истошно работает техника.
Фары высвечивали просёлочную дорогу. Долго петляли между деревьев и полей, прежде чем выехали на асфальт. Показались огоньки домов.
Настроение было приподнятым. Я бы даже сказал, весёлым. Словно не в опасное место едем, а на какой-то праздник. Шутили, смеялись. Представляли, как расправимся с местными и поставим их на место.
Вова курил и на повороте уронил бычок под ноги. Едва всех нас не угробил, когда машину занесло и поволокло в кювет. Вырулили, выжили.
И всё такие же довольные поехали дальше.
Ближе к деревенскому клубу услышали музыку.
Остановились немного, не доезжая, чтобы не спугнуть жертву. Вывалились из машины, размяли затёкшие конечности и гурьбой повалили ко входу.
— Вы двое, — сказал я незнакомым парням, — будете стоять здесь и никого не выпускать. Если будут ломиться, просто закрывайте двери и держите. Мы войдём и найдём там этого упыря.
Я почувствовал, как адреналин начинает поступать в кровь. Сердце дробью колотится в груди. Я осмотрел своих товарищей. Взгляды изменились. Стали более настороженными и цепкими. Но настроение всё такое же веселое.
Только вышли на свет, нас тут же обступили местные. Они расступались перед нами, как глыбы льда перед ледоколом. Одним мощным клином мы протиснулись к широкой деревянной двери, где стояла билетёрша.
— Ваши билеты! — сказал она и посмотрела на нас.
— Мы туда и обратно, — ответил я и вошёл в клуб.
Она выставила руку, преградив путь.
— Нам надо поговорить с одним человеком! Мы туда и обратно! — перекрикивая музыку, твердил я.
— Без билетов запрещено.
Я взглянул на неё сверху вниз и легко убрал руку. Она что-то ещё кричала вслед, но я не слышал.
Мы так же, массивным клином, как римская когорта, ворвались в зал, где танцевал народ. Разноцветные фонарики сверкали под потолком. Музыка долбила с такой силой, что я чувствовал вибрацию в груди.
Тёмное, заплёванное помещение встретило нас враждебно. Одиночки, курившие по углам, вздрогнули и начали за нами наблюдать. Девушки тут же пошли к выходу, почуяв недоброе.
Интересно, подумал я, эти два пацана, которые остались у входа, додумаются выпускать девушек или нет?
Увидев, как очередь убывает, понял, что пропускают. Оно и лучше. Меньше будет криков и соплей.
Нас было десять человек и двое снаружи. Но мы были одним мощным кулаком, что сразу обескуражило и напугало местных. Изредка, когда свет ярко моргал, я успевал замечать испуганные лица парней. Малыши смотрели с любопытством, а парни нашего возраста глядели со страхом.
— Вон он! — ткнул пальцем Слава, и мы, как единый организм, повернулись к компании из пяти человек.
Лысого я узнал сразу — он был реально лысый. И голова его блестела от ярких вспышек светомузыки.
— Пойдём выйдем! — прокричал я этой компании, и мы, не боясь, повернулись к ним спинами.
— Я же говорил, что мы ненадолго, — сказал я билетёрше.
На улице собралось много народа. Можно сказать, тут собрались все. Нам же лучше.
Мы встали друг напротив друга. Зеваки и те, кто любит посмотреть местные бои, обступили по кругу.
— Короче, — начал я без лишних прелюдий. — На прошлой неделе был не очень правильный и не очень хороший инцидент. Надеюсь, вы помните его? — обратился я к Лысому и указала на Славу, который ступил шаг вперёд.
— И? — довольно борзо ответил Лысый.
— Вас было трое, он был один. Тебе кажется это правильно? Это по-мужски? Это по-пацански?
— А чо он забыл у нас? — Лысый продолжал гнуть свою линию.
— Не знаю, что он тут забыл, но мы приехали напомнить вам о нас. — Я кашлянул, прочистил горло и начал говорить довольно громко: — Вас было трое, но ты был самый борзый. Давай теперь один на один. Как мужик с мужиком.
— С тобой что ли? — спросил Лысый и взглянул на меня исподлобья.
— Не со мной, с ним.
— И никто из ваших не влезет?
— Никто! — подтвердил я.
— Базаришь?
— Да. Один на один, как и полагается нормальным пацанам.
Лысый испугался. Это было легко заметить. Он начал судорожно бегать глазами по зевакам, словно искал поддержки. Но те, в свою очередь, стыдливо отводили глаза в стороны.
— Один на один? — ещё раз спросил он.
— Да.
— До какого состояния?
— В смысле? — я действительно не понял вопроса.
— Ну, там… до победы. Насмерть. Пока не отключится.
— Может, тебе ещё до первой крови подраться? — насмешливо спросил я и услышал, как пацаны за мной прыснули.
— Ага, до первого попадания по лысине… — добавил кто-то, и смех продолжился.
Я видел, как Лысый мнётся. Вряд ли он боялся того, что мы влезем в драку, если Слава будет проигрывать. Скорее он боялся самого Славы, у которого чесались огромные кулаки и месть будоражила кровь.
— Ну так что? — не выдержал Слава и подошёл к нему вплотную.
Он был на добрую голову выше Лысого. Но тот был плотнее. Он стоял, как бык на привязи. Подбоченился. Втянул голову в плечи. Выдвинул челюсть и без конца зыркал по сторонам.
— Давай, — решительно сказал Лысый. — Где?
— Да хоть здесь, — ответил Слава, осматривая ступеньки клуба.
— Здесь не надо, — выступил я. — Отойдём за клуб.
Мы шли первые, а за нами, всей бесчисленной гурьбой двигалась дискотека.
За клубом оказалась огороженная площадка с ярким прожектором, словно специально для боев.
— Здесь, — ткнул я пальцем и отошёл в сторону.
Толпа тут же сделала живой ринг, окружив двух человек.
Слава снял толстовку и отдал мне.
— Тут асфальт, — резонно заметил я, намекая, что в толстовке будет не так больно валяться.
— Гонишь что ли, — удивлённо сказал он, — мне её мамка на прошлой неделе только купила. Прикинь, что она скажет, когда я вернусь в дырках.
Слава остался в футболке.
Лысый последовал его примеру и стянул с себя облегающую олимпийку.
Два бойца стали в стойки.
Бой начался.
Около минуты они скакали друг напротив друга, как шаманы перед костром. Делали короткие выпады, тёрли кроссовками твёрдый асфальт. Предпринимали кое-какие атаки, но до реального дела не доходило.
Затем, в какой-то момент, я даже не успел заметить, когда, Лысый пошёл в атаку и тут же напоролся на встречный кулак. Пошатнулся, но на ногах устоял. Слава постарался его оттолкнуть, чтобы нормально замахнуться и закончить дело раз и навсегда, но Лысый вцепился в него как клещ. Он обхватил его руками, поддел ногой и повалился на Славу.
Тут я понял, что Слава оказался в не очень выгодном положении. Ему бы держать дистанцию и бить издалека, а не валяться в пыли с этим бычком.
Толпа сразу забурлила, когда Лысому удалось дотянуться кулаком до челюсти Славы. Затем ещё и ещё…
Он бил быстро и довольно тяжело. Некоторые удары шли мимо, раздирая костяшки пальцев об асфальт.
Через минуту Слава обливался кровью, и мне было не ясно, его ли это кровь или от сбитых костяшек Лысого.
В какой-то момент Слава перехватил инициативу, перевернул Лысого на спину и, восседая на нём, как на необъезженном жеребце, начал молотить руками. Лысый закрывал голову и извивался, как пиявка в солёной воде.
Толпа шумела.
Я и сам не заметил, как начал дико орать, подбадривая Славу и посматривая по сторонам, чтоб никто не вмешивался в честный поединок.
Лысый ухватил Славу за руку и прижал её к своей груди.
Вначале я не понял сути этого движения. Ведь у Славы одна рука оставалась свободной, и он мог если не нокаутировать ею, то уж насовать этому Лысому мог вдоволь. Но, когда до наших ушей донёсся истошный вопль Славы, причина стала ясна.
Лысый вцепился зубами в палец Славы, продолжая закрывать голову от ударов.
В тот момент я испытал нерешительность. Вроде бы приём нечестный. Но ведь мы и не обговаривали какие-то правила. Я оглянулся на пацанов, но они не заметили этого. Они как загипнотизированные смотрели на двух валяющихся в пыли парней.
Пока я размышлял, вмешиваться или нет, Слава нашёл выход. Он больше не бил свободной рукой. Он нащупал лицо противника и со всей силы надавил на глаза.
Лысый, как та самая ворона из басни, раскрыл рот, чтобы крикнуть от боли, и тем самым освободил окровавленный палец.
Как только Слава почувствовал, что обе его руки свободны, он начал молотить как мельница. Руки летали с невиданной скоростью. Лысый закрывался, выставлял локти и продолжал ёрзать под худым телом Славы, но это не помогало. С каждой секундой движения его становились медленнее.
Я вновь обернулся на пацанов: они, как мне показалось, не видели ничего вокруг.
В этот раз я принял решение и вмешался.
Прыгнув на Славу сзади, я зажал его руки и попытался оттащить. Пацаны подбежали, и мы уволокли Славу от едва двигающегося Лысого.
Хоть он и худой как спичка, но мощи в нём как в быке. Втроём, мы едва справились.
Слава орал, рвался в бой…
— Сука… Он мне палец откусил! — кричал он и всё-таки дотянулся ногой, чтобы ещё разок отвесить увесистый пинок.
Когда он немного успокоился, я подошёл к Лысому, проверяя, насколько всё плохо.
Обмякший парень, в крови и пыли, сжимал руками голову и стонал. Этого мне вполне хватило для диагноза: не умер, и на том спасибо.
— И так будет с каждым! — довольно громко и пафосно заявил я толпе. — Кто будет вести себя не по-мужски.
Гордые и счастливые мы пошли обратно к машинам.
— Кофту забыл! — дёрнулся Слава и ринулся обратно.
— Она у меня, — задержал я его.
— Дай…
— Вытрись сначала.
Слава на ходу вытер окровавленное лицо футболкой.
Нет, всё-таки там была и его кровь. Рассечение над глазом тут же заполонялась новой порцией крови, и тонкая струйка прокладывала путь до подбородка.
— Поехали, дома помоешься.
В тот вечер мы возвращались, но не домой. Мы отправились на свою родную дискотеку, где нас встретили как героев.
Потом пошли в бар, где пили. Пили сильно и много. У Славы был специальный стакан, полный водки, куда он периодически макал палец, и каждый раз, сжимая зубы, говорил:
— …как же жжёт.
Кто-то в итоге потом выпил эту водку, но это было уже под утро.
Мы отпраздновали победу, в основном поднимая тосты за Славу и за дружбу. Чтобы при любом кипише мы смогли собраться вместе и надавать нашим противникам по зубам:
— …и выдавить им глаза, — улыбаясь, добавлял Слава.
А уже на следующий день мы узнали, что он оказался в ментовке.
Этот лысый паршивец утром снял побои и написал заявление. Что-что, а этот жест считался для нас самым низким и подлым. Мы никогда не привлекали власти.
Влез в передрягу — разбирайся сам. Не можешь сам — зови друзей. Но власти — никогда.
В тот же день я пошёл к Славиной матери, тёте Ане. Она знала меня с детства и любила так же, как все матери любят хороших друзей своего сына. Но в этот раз она встретила меня холодно. Точнее, не холодно, а очень даже горячо. Короче говоря, у меня не получилось с ней поговорить, так как она начала кричать. Кричать о том, что мы портим её сына и что из-за нас он оказался в ментовке. Конечно, в её словах была часть правды, но больше обиды и отчаяния.
В лучшем случае Славе грозило около года заключения, в худшем — до трёх.
Мне не удалось узнать, можем ли мы чем-то помочь.
— Спасибо! — прокричала мне вслед тётя Аня. — Помогли уже.
Я бы и не узнал, если бы не встретил по пути домой отца Славы, дядю Толю.
— Я извиняюсь, — первым делом сказал я.
Было видно, что дядя Толя с удовольствием бы повёл себя, как его жена. Накричал бы на меня, обвинил бы во всём друзей и вышвырнул меня за шкирку. Но он сдержался.
— Что там? — коротко спросил я, боясь смотреть ему в глаза.
— Ничего хорошего. Менты говорят, что Слава попал по полной. Там у пацана что-то с глазом стало. То ли совсем ослеп, то ли часть зрения потерял. Плюс сотрясение, синяки, ссадины… Короче, всё разом.
— А мы можем чем-то помочь?
И в его взгляде я увидел слова тёти Ани: «Помогли уже. Хватит с вас».
— Чем теперь поможешь. Теперь остаётся только ждать и надеяться, что не дадут максимальный срок. Хотя и это глупо. Говорят, у этого пацана есть какой-то мент знакомый, который вряд ли спустит это на тормозах.
Дядя Толя по-отцовски похлопал меня по плечу и, не попрощавшись, ушёл.
В тот момент меня распирали обида и чувство беспомощности.
Ведь Слава не виноват. Мы, конечно же, отомстим за него в любом случае, но ему от этого вряд ли будет легче, сидя на каких-нибудь нарах в каком-нибудь захолустье.
Не знаю, что мной двигало и что придало мне уверенности, но я встал и целенаправленно пошёл к Вове.
— Выводи своего коня, и поехали! — сказал я ему.
— Куда? Зачем?
— Давай вылезай из своей берлоги. Поехали, Славу будем выручать.
— Куда? — округлил он глаза.
— В город поедем.
— У меня даже прав нет. И документов нет. Сейчас ещё и нас загребут.
— Поехали! — довольно грубо сказал я.
— Нет, — твёрдо ответил Вова и скрестил руки на груди.
Он оглянулся на окно, не смотрит ли кто из родителей, затем спрятался за забор и достал сигарету.
— Кирилл, я очень хочу помочь Славе, но сейчас мои родоки на взводе и следят за мной, как за преступником. Они меня точно не отпустят в город. Они и так, скрипя зубами, смотрят на то, как я мотик выкатываю.
— Ты не поедешь, потому что не хотят они или не хочешь ты? — спросил я прямо.
— Они! Ты же знаешь, я бы помог.
Я задумался и через минуту выпалил:
— Тогда дай мотик мне.
— Тебе?
— А чего…
— Ты же даже ездить не умеешь.
— Научусь.
— Блин, ты сам, что ли, хочешь разбиться? Или хочешь, чтобы его менты забрали?
Я взглянул на курящего Вову и сказал:
— Спрашиваю в первый и последний раз. Дашь мотоцикл или нет?
Вова словно испугался. Жадно втягивал остатки сигареты и боялся посмотреть в глаза.
Я молчал. Стоял над ним и молчал.
И молчание это тянулось довольно долго. В какой-то момент я уже был готов повернуться и уйти, но Вова сказал:
— Ладно… Только давай минут через пятнадцать, чтобы не спалиться. Там как раз сериал начнётся, и родоки будут смотреть. Я выкачу сюда…
— Точно?
— Да. А пока давай типа попрощаемся под окном, чтоб видели, как ты уходишь.
Он встал, мы демонстративно встали напротив окна и так же демонстративно пожали друг другу руки.
Пятнадцать минут растянулись на полчаса. Или, быть может, дольше.
Сгорбленный, Вова выкатил мотик и со щенячьими глазами отдал мне. Он даже раскраснелся весь, и на лбу выступила испарина.
— Только трогайся не здесь, — сказал он, ловя дыхание и вытирая футболкой пухлые, мокрые от пота щеки. — Откати хотя бы до Пустоваловых. Надеюсь, там родоки не услышат. Давай, удачи. Я пошёл.
Я откатил мотоцикл за несколько дворов и остановился.
А ведь Вова был прав. Водить-то я не умею. Я даже толком не знал, как завести. Дёрнул ножку, но мотоцикл не отозвался привычным урчанием. Не закашлял, не захрипел.
Я вспомнил, что включают какой-то тумблер перед тем, как дёргать ножку. Иногда ещё снимают шланг и что-то там подсасывают, но это потом. Мне бы хоть тумблер найти.
Спустя пару минут я нашёл заветный рычажок под сиденьем, и в следующий раз, когда я дёрнул ножку, мотоцикл начал урчать. Нет, он не завёлся, но подал признаки жизни.
Минут пятнадцать я провозился с этим аппаратом. Наверное, я провозился бы ещё дольше, если бы не дед Мишка, который помог выдрать нужный шланг, продуть и что-то там подкачать в карбюраторе.
— Спасибо! — поблагодарил я его, перекрикивая работающий двигатель.
Когда я стоял перед мотоциклом и не знал где тумблер, мне казалось, что стоит его найти и включить и у меня всё сразу получится. Но, найдя тумблер, я не смог подкорректировать карбюратор.
И вот теперь, когда мотоцикл вибрирует и урчит, я не знаю, как на нём ехать.
Несколько раз он глох, не успев сорваться с места.
Дед Миша заметил мои попытки и на пальцах растолковал, что и как надо делать.
Тонна информации о сцеплении, передачах, тормозах и поворотниках свалилась на меня в один миг.
Но с помощью всё того же деда Миши мне удалось тронуться. И этого хватило, чтобы стать капельку счастливее.
Со временем, не сбавляя скорости и даже ни разу не останавливаясь, я научился правильно переключать передачи. Я осознал, что мы с мотоциклом стали одним целым. Я чувствовал, как он дрожит подо мной. Ощущал всю его мощь.
После мне было немного стыдно за свои чувства: я наслаждался ездой и свободой в тот момент, когда Слава сидел в ментовке. Но я не мог этого не испытывать. Сбывались все мои мечты о мотоцикле. О том, как мне будет круто. Как тёплый ветер будет обдувать на скорости. Как люди буду смотреть на меня, когда я на бешеной скорости проношусь мимо них. Всё это сбылось. Счастье было в каждой клетке моего тела.
Я уже точно знал, что куплю своего собственного железного коня.
До города домчался быстро. Там же было немного страшновато из-за движения. Конечно, наш районный центр не столица с её обилием машин, но всё же. У меня и два перекрёстка подряд вызывали осложнение и страх проехать неправильно и угодить в аварию.
Обошлось…
Я нагло припарковал мотоцикл без документов у ментовки и, не имея прав на его управление, пошёл к дежурному.
Вежливо попросили подождать. Я ждал. Двадцать минут, тридцать, час…
Ждал долго, прежде чем вышел мужчина в пиджаке и пригласил в кабинет:
— Ну, что нового скажешь? — сказал он и указал на кресло.
— Слава не виновен.
— Это не новое, — усмехнулся он.
— Я был там и могу дать показания.
— Показания уже собраны. Да и дело яснее некуда, так что ты зря такой путь проделал.
Я сидел в кресле, не зная, что делать. Я чувствовал скованность и даже страх перед этим человеком. Перед тем, кто так легко решает судьбы людей, не вникая в подробности дела.
— У тебя ещё есть что сказать? — спросил мужчина и уткнулся в бумаги.
— Да. Слава виновен, — неожиданно для самого себя выпалил я.
— То есть как? — он оторвал удивлённый взгляд от стопки бумаги и, улыбаясь, посмотрел на меня. — Значит, ты лгал минуту назад?
— Да. Слава виновен. Виновен по всем статьям. Виновен потому, что отмудохал того Лысого. Виновен, что учинил драку. А также виновен в том, что за неделю до этой драки его била компания во главе с Лысым…
— …потерпевшим, — поправил мужчина и рукой указал продолжать.
— …компания во главе с потерпевшим. Их было три или четыре человека, а Слава был один. Они сильно избили его и бросили под окнами клуба, где он пролежал до утра, весь в крови и ссадинах. Естественно, мы решили, что это дело нельзя так оставлять.
— А чего же к нам не обратились?
Я боялся этого вопроса. Знал и был уверен, что он прозвучит, но внятного ответа не придумал. Придётся выкручиваться.
— Вас как зовут?
— Иван Александрович.
— Иван Александрович, пожалуйста, вспомните себя в детстве. Не в детстве, а в подростковом возрасте. Вы дрались?
Иван Александрович улыбнулся, вновь взглянул на меня удивлённым взглядом и словно бы погрузился в прошлое, выискивая моменты, когда он один на один выходил с дворовыми ребятами.
— Было дело, — после некоторого молчания сказал он. — Дрался.
— И когда вы побеждали или проигрывали, вы шли к властям?
— Нет. Но это было другое дело. Мы дрались как-то безобидно. Пара синяков и ссадин, а тут и сотрясение, и частичная утрата зрения, и ушибы, и ссадины. Да у вас там почти до убийства дошло.
— Но ведь не дошло, — тут же вставил я. И погодя добавил: — И не дошло бы. Потому что я был рядом. Могу сказать вам одно: драка была честной. Никто не лез. Они были один на один, как и полагается нормальным мужикам.
Иван Александрович не поддержал разговор про нормальных мужиков. Но что-то его зацепило. Он стал по-другому смотреть на меня. Не как на пацана, который просит пощады, а как на человека.
Я же сидел и ждал хоть единого его слова. Вцепился потными руками в подлокотники и чувствовал, что стоит мне отпустить их — упаду.
— Если честно, — наконец-то сказал он хоть что-то. — Я тебя понимаю. Я тоже за справедливость и считаю, что пацаны должны разбираться сами между собой. Особенно если они сверстники. Но, главное, нельзя выходить за предел. Так сказать, по-мужски я тебя понимаю, но сделать всё равно вряд ли чего смогу. Делу уже дали ход. У нас есть заявление, есть свидетели, есть побои. И самое главное, у потерпевшего есть один знакомый в нашей структуре, который не даст делу обратный ход. Так что извини. Я бы помог, но не могу.
— И что же делать?
— Ждать и надеяться, что не вколотят ему по полной.
— А если?.. — довольно громко спросил я и тут же замолчал, испугавшись собственной мысли и собственной наглости.
— Продолжай.
— А что если этому хорошему знакомому сделать жизнь чуточку легче, — почти шёпотом сказал я.
Иван Александрович сурово посмотрел на меня.
— Взятку что ли предлагаешь?
Естественно, я предлагал взятку. Но стоит ли мне говорить это так открыто? Или же дать заднюю?
— Если они действуют не по правилам, то почему мы должны играть по правилам? — уклончиво ответил я.
— Здраво рассуждаешь. Но ты, смотри, аккуратней с такими высказываниями. За них ведь тоже впаять могут.
— Никогда раньше этого не делал и впредь делать не буду, — твёрдо сказал я. — Сам не люблю таких людей, но это крайний случай. Это исключение.
— Тебя-то хоть как зовут?
— Кирилл.
— Так вот, Кирилл. Иди-ка ты домой, а мы тут попробуем сами разобраться.
— Но…
— Никаких но. Иди домой и жди. Глядишь, чего и образуется. А хотя… — Иван Александрович задрал глаза к потолку. — Подожди на улице полчаса. Если я не выйду через это время, можешь ехать домой.
— Спасибо, Иван Александрович, — я вскочил со стула и чуть ли не в пол упал, распыляясь в благодарностях. — Спасибо, что стараетесь за справедливость. Спасибо, что не оставляете это просто так. Спасибо вам… спасибо.
Не знаю, чему я радовался, но из ментовки я вышел с настроением, словно уже освободил Славу, и он сейчас собственной персоной явится на пороге.
Эх, подумал я, надо было попроситься увидеться с ним. Что-то я не подумал.
Я откатил мотоцикл в тень, подальше от лишних глаз, а сам завалился на лавочку.
Ожидание затянулось. У меня не было часов, и я не знал, сколько прошло времени. Возможно, именно это и сыграло мне на руку. Наблюдая, как далеко ушла тень от здания, я знал, что времени прошло уже часа два — не меньше. Но я продолжал себя убеждать, что, не имея часов и точных доказательств, не стоит торопиться. Подожду ещё…
Ждать пришлось до самого вечера. До того момента, когда тень растворилась на сером асфальте.
— О, ты всё ещё тут? — сказал Иван Александрович, выходя из ментовки.
— Ну что там?
— Где?
— Со Славой.
— Плохи дела с твоим Славой. Но ты, гляжу, преданный как собака, — усмехнулся он и присел рядом.
Сел и замолчал. Я поддерживал молчание, боясь разорвать тишину.
— Так вот… — начал Иван Александрович, смотря в сторону. — Я поговорил с этим человеком и сказал ему, что ты настроен решительно. Ведь это так?
— Так. Так.
— Он сказал, что может кое-что сделать, но для этого его жизнь надо будет сделать чуточку лучше, как ты выразился.
— Сколько? — спросил я.
— Много.
— Сколько?
— Он мне не сказал точную цифру, но там тысяч пять придётся отвалить?
— Пять? — искренне удивился я. Для меня это были большие деньги. Да что там для меня. Для всех в нашем селе это были большие деньги.
— Завтра жду тебя с решением.
— Завтра? — удивился я ещё больше.
— Бывай.
Он похлопал меня по плечу и ушёл.
Я не теряя времени подбежал к мотоциклу, с первого раза завёл его и помчался обратно.
Хорошую ли я новость везу? — думал я.
Вряд ли эти деньги есть у родителей Славы, но если поднатужиться, то можно наскрести.
С матерью я не разговаривал. Позвал дядю Толю и с ним же всё обсудил. Рассказал, как было. Сказал, что уже завтра нужны деньги.
Дядя Толя выслушал меня, затем сходил домой (видимо, советовался с женой), вышел и сообщил отвратительную новость.
Денег нет. Максимум что у них есть — это полторы тысячи. Возможно, займут у друзей и родственников, но даже так вряд ли насобирают нужную сумму.
— Я всё равно к вам завтра зайду.
Утром я помчался к дяде Толе.
Он сказал, что спросили у всех и им всё равно не хватает четырёхсот.
Я взял увесистую пачку денег. Никогда в жизни не держал в руках столько деньжищ. И как они мне доверились? Я ведь, по сути, такой же пацан как Слава. Но думать было некогда.
Возвращаясь домой, я уже знал, что буду делать.
Разворошив тряпки в шкафу, я достал металлическую коробку, откуда вытащил свои сбережения. С тяжёлой душой соединил две пачки денег и для верности пересчитал. Ровно.
Вновь подо мной был стальной конь, на котором я мчался в город.
Иван Александрович был крайне удивлён, что у меня получилось. Он сказал, чтобы я оставил пакет под деревом и ушёл.
Я так и сделал.
Естественно, я боялся, что кто-то найдёт этот пакет. Боялся, что Иван Александрович заберёт деньги себе и скажет, что ничего такого не было. Но так как это был единственный шанс, то я решил его использовать.
Больше я Ивана Александровича не видел.
Спустя две недели состоялся суд, где Славе дали условку на полтора года. Не знаю, был ли это результат взятки или же всё само собой сложилось, но мне было плевать. Я был рад, что Слава на свободе.
— Ну что, рад, что кофта цела? — спросил я Славу, когда впервые увидел его.
— Какая кофта? — удивился он.
— Та, что тебе мамка купила.
Мы посмеялись.
Удивительно, но за этот неполный месяц, он сильно изменился. Словно его не было год или, быть может, два. Он возмужал и больше не походил на подростка. Больше на мужика.
Спустя три дня у нас со Славой состоялся разговор. Я вновь стоял на своём и предлагал отомстить. Выловить по одному. Устроить тёмную. Но не оставлять это дело в подвешенном состоянии.
— Я тоже об этом думал, — ответил Слава.
— Тебе нельзя, на тебе условка. Мы как-нибудь сами справимся.
После долгих разговоров, а точнее уговоров, на это дело решились только пять человек. Языком чесать все горазды, а как доходит до дела, то куда-то прячутся и разъезжаются по родным и близким.
Труднее всего мне пришлось с Вовой. Он тоже пытался соскочить, но я настоял на своём и буквально втянул его в это дело.
К нашему несчастью, кто-то проболтался тем ребятам, что мы выехали отлавливать их по одному.
В итоге, они собрали толпу, человек двадцать и загнали нас в брошенное здание старого клуба.
Нас было пятеро. Их двадцать, не меньше.
Мы стояли спиной к стене под открытым небом. Крыша давно прохудилась у этого клуба. У нас было всего два выхода. У первого стояли они. А вторым был маленький лаз, в который и один человек едва втиснется.
— Ну что! — крикнул Лысый. — Поймали!?
Он сделал шаг, и толпа ступила следом.
Я видел злые лица. Видел, как противники разминали кулаки и медленными шажками приближались к нам. Они казались огромной стеной, которая неторопливо, но упорно надвигается и рано или поздно сомнёт нас.
У меня впервые, со случая с тарзанкой, задрожали коленки. Я пытался взять себя в руки, чтобы не опозориться перед пацанами, но не мог. Колени предательски тряслись. В груди клокотало сердце. Я даже не мог вымолвить ни единого слова в ответ Лысому.
Я оглянулся на своих пацанов. Лица испуганы. Всё ждут какого-то чуда.
Стена из людей продолжает наступать.
Я делаю шаг назад и спотыкаюсь на камне.
Камень!
Наклоняюсь и хватаю куски кирпича.
— Я знаю, что этого мне не хватит, чтобы проломить каждую вашу голову, — говорю я уверенно. Словно секунду назад не у меня тряслись коленки и не мое сердце плевалось как залитый карбюратор. — Знаю, что вы победите, но!.. Но обещаю: первый, кто подойдёт, получит этим кирпичом в голову. Я вдолблю его в черепушку, засуну туда руку и вытащу ваши мозги.
Боковым зрением вижу, как мои пацаны хватают камни в руки.
Тишина…
Тяжелая тишина нерешительности.
Мы стоим, прижатые к стене, сжимая в руках осколки кирпичей.
Но толпа остановилась. Она замерла в нерешительности. В их уверенных глазах появился страх. Я вижу его. Я его чую.
Они переглядываются друг с другом, всё больше посматривая на Лысого, который и должен решить исход.
Мы стоим.
Я знаю, что они отступят. Я вижу это по их движениям. Они мнутся. Ряды дрогнули, и теперь самое главное — не дрогнуть нам.
В этот момент я слышу сзади какой-то шорох. Оборачиваюсь и вижу, как Вова, бросив кирпичи, пытается втиснуть своё толстое тело в крохотный лаз.
Этого было достаточно, чтобы толпа пришла в себя и поняла, что мы проиграли.
Не успеваю я обернуться, как чувствую резкую боль в руке — ч
...
