Барские рассказы. 1. Дом на песке
Если бы мне когда-нибудь сказали, что я стану «барином» — хоть на время, хоть на съёмной квартире, — я бы только рассмеялся. В России, если честно, барство моё ограничивалось умением выбрать столик получше в ресторане, не у туалета. Да и тот ресторан оказался моим всего на несколько месяцев — ровно на столько, на сколько государство разрешило людям сидеть по ресторанам. Сначала мы всей семьёй играли в «рестораторов», потом поиграли в «выживание», потом просто посидели по домам — как и весь мир.
Дом, о котором я долгое время мечтал, мы тоже строили долго и мучительно, как обычно это бывает. Я, конечно, представлял себе семейное гнездо: простор, уют, идеальные стены. По факту гнездо всё время разбирали на дрова подрядчики, обещавшие закончить «через недельку». Потом закончилась не стройка, а моя вера в сроки и вообще в чудеса на отечественном рынке. В общем, в один прекрасный момент я задумался. У меня уже не было ни ресторана, ни дома, ни, если честно, уверенности, что стоит строить что-то ещё и не пора ли посмотреть мир.
Я не из тех, кто спешит покинуть корабль при первых признаках приближающейся бури. Мы начали готовиться к поездке. Выписывали доверенности, собирали бумаги, звонили друзьям, которые уехали раньше.
Все как один советовали Черногорию: «Там, говорят, море всегда под боком, мясо — на каждом углу, а пиво стоит как минералка». Первые несколько месяцев ешь чевапы и плескавицу с восторгом, а вино разливаешь за любые успехи адаптации. Но, честно скажу, к концу года даже ребёнок начал подозревать, что слово «гарнир» в этой стране — это просто хлеб, а пиво… оно теперь, кажется, снится мне по ночам вместе с соседской бетономешалкой.
Бывает же такое: уехал искать новую жизнь, а в итоге учишься мечтать о гречке и нормальном кефире.
Уехал я в октябре, как положено солидному эмигранту — один, с двумя чемоданами и лёгкой тревогой в глазах. Бар встретил меня солнцем и морем, которое, казалось, специально для меня сделали тёплым даже в конце октября. Первый месяц я жил как командировочный: утренний кофе в шортах и футболке, смутная тоска по зиме и привычке ругаться на коммунальщиков. В России в это время уже готовились к зиме, а тут — листья зелёные, люди купаются, а ты всё не веришь, что календарь не обманул.
Семья пока оставалась в России, я занимался главным: искал квартиру. Скажу честно — это был квест, достойный отдельной главы в учебнике для иммигрантов. Варианты попадались такие, что порой хотелось бросить всё и снять палатку на пляже. Одна квартира казалась уютной… пока не выяснялось, что сосед любит слушать балканский шансон с пяти утра. В другой была «просторная гостиная» — по меркам Дюймовочки, и «панорамный вид» — на соседский сарай. В одном месте хозяин убеждал, что вид на море есть — если встать на табурет и очень сильно прищуриться.
Я уже был готов согласиться хоть на что-то приличное, когда наткнулся на квартиру с двумя спальнями, просторной гостиной и таким видом на море, что даже мои скептические внутренние органы притихли от восторга. Сомнений было полно: не слишком ли хорошо всё совпало? Может, дом на кладбище? Может, соседи устраивают ритуальные танцы по ночам? Но нет — всё оказалось чисто, светло и даже без мистики.
Договор подписали быстро, и вот я стою на балконе с чашкой кофе, смотрю на Адриатику и думаю: а может, и вправду что-то получилось? С этой минуты каждый день начинался с утреннего ритуала: крепкий кофе, рассвет над морем, чувство, что временное наконец-то перестало быть чужим. Правда, по утрам я всё равно посматривал в окно: не придумает ли жизнь какой-нибудь новый подвох.
Пока ждал жену и дочку, занялся обустройством «гнезда»: закупал посуду (никогда не знал, что тарелки могут стоить столько, сколько мне платили за обед в моём ресторане), изучал магазины (первое правило — овощи только с утра, второе — к кассе нужно идти как к барьеру на скачках: с разбега и не глядя на цены), привыкал к местной жизни.
Когда наконец приехали девочки, всё в квартире изменилось: тишина уступила место разговору, холодильник — нормальному запасу еды, а балкон — коллекции игрушек и тапочек, которые дочь разбрасывала как хлебные крошки по тропе домой.
Суматоха, радость, ощущение, что ты уже не просто «приехал» — ты теперь действительно здесь живёшь. В доме снова завелась жизнь: на подоконнике остались кружки с недопитым чаем, под столом валялись детские книжки, а перед входом в ванную по утрам шёл весёлый спор, кто первым идёт в душ. Такое обычное счастье, про которое раньше даже не задумывался.
Первое время мы, как и полагается барской семье, наслаждались комфортом: простор, свет, море за окном, уют. Дочка нашла секцию по гимнастике, правда, для этого пришлось мотаться в Будву — каждый день тридцать пять километров серпантинов. Если зимой эта дорога занимала 30–40 минут, то летом, с приездом туристов, путь превращался в настоящее испытание: полтора, а то и два с половиной часа в пекле, среди пробок, гудков и тошнотворного аромата кондиционеров на последнем издыхании. А ещё — вечная вонь соляры: кажется, в Черногории каждая вторая машина — это старое пердящее корыто, способное оставить за собой облако солярного дыма, висящее в неподвижном воздухе, — до самой Будвы едешь, как в коптильне.
За несколько недель я изучил весь ассортимент кофеен в Будве, а парковки возле спортзала выбирал по принципу: чтобы удобно было смотреть ютуб, работать и, если что, поспать в машине, пока дочь крутится на ковре.
Потом мы нашли школу. Не большую, не престижную — но душевную и настоящую, где ребёнка встречают не как «еще одну русскую», а как человека, которому здесь рады. Учителей там знали по именам, а родителям не приходилось заполнять бесконечные анкеты — всё решалось добрым словом и улыбкой. Дочка быстро нашла подруг, а мы вздохнули: может быть, и правда не зря затеяли этот переезд.
Всё было прекрасно — пока однажды утром я не заметил, что за нашим окном больше нет моря. Оно исчезло ровно в тот момент, когда под окном появилась строительная техника и бригада бодрых мужчин в майках, для которых слово «шум» — часть родного языка. Так началась наша новая эра: эра балканской стройки.
Сначала я пытался бороться — напоминал, что шуметь можно не раньше восьми, жаловался на перфораторы в семь утра, строил хитрые занавески от любопытных глаз. Потом смирился: если тебе мешает стройка, в Черногории это твои проблемы, а не проблемы строителей. Они кивали, улыбались, но ровно через минуту включали бетономешалку на полную мощность и шли пить кофе с видом на наш балкон. А когда я спрашивал, есть ли у них план работ, мне кивали: «Конечно, завтра тише будет», — и на следующий день вместо шума с утра включали только радио. Для антуража.
Через несколько месяцев я уже различал по звуку, чем сегодня работают «соседи»: если гремит — значит, привезли арматуру, если визжит — режут плитку, если глухо бухает — значит, кто-то уронил что-то важное и сейчас будет перерыв на перекур. Самым раздражающим стало даже не это, а их пристальное внимание к нашему быту: иногда казалось, что к нам вот-вот заглянет строитель с просьбой взять ложку сахара — или хотя бы спросить, как мы держимся под этим натиском.
Вид на море мы потеряли. Но за этот год я понял: настоящий дом — не про окна и не про панорамы. Дом — это не квадратные метры и даже не панорамные окна, а место, где даже стройка за окном не мешает почувствовать себя дома.
Где тебя ждут за столом, где смеются над твоими шутками (пусть и не всегда смешными), где утром слышно не перфоратор, а голоса родных.
А море… что море? Оно всё равно никуда не делось. Просто теперь его приходится искать чуть дальше — или чуть чаще заглядывать в себя.
Зато жизнь становится похожа не на картинку из рекламы, а на настоящую историю, которую можно рассказывать вечерами — под шум стройки и запах кофе.
Главное — чтобы за этим столом всегда были те, ради кого всё начиналось.
