Оглавление

Пертинакс

Книга первая

Консулы: Кв. Сосий Фалькон и Г. Юлий Эруций Клар.

945 год от основания Рима. 193 год от Р.Х.

После смерти Коммода первой заботой убийц стало обеспечение собственной безопасности путем возведения на престол преемника, обязанного им властью. Их выбор пал на Пертинакса, который из низшего сословия благодаря своим заслугам и покровительству Марка Аврелия поднялся так высоко, что над ним уже не было никого, кроме самого трона. Мудрый император даровал ему консульство, а затем последовательно доверял управление различными провинциями и военное командование.

Долгое время он оставался сенатором и даже консуляром, ни разу не побывав в сенате: должности, которые он занимал, непрерывно удерживали его вдали от Рима, и он стал консулом, даже не ступив в столицу. Впервые он вошел в сенат уже при Коммоде, но вскоре ненависть и зависть Перенниса навлекли на него, как мы видели, опалу и трехлетнее изгнание. После падения этого министра Пертинакс вновь обрел милость. Низкое происхождение могло даже рекомендовать его Коммоду. Достоверно то, что после возвращения он неизменно занимал видные посты: командовал легионами в Британии, затем стал префектом анноны, после — проконсулом Африки и, наконец, во второй раз консулом и префектом Рима. Эту последнюю должность он исполнял, когда Коммод погиб.

Слава Пертинакса соответствовала, если не превосходила, блеск его титулов. Он одинаково успешно проявлял себя как на военном, так и на гражданском поприще. Храбрый и искусный воин, он наводил ужас на варваров, одновременно поддерживая строгую дисциплину среди мятежных и буйных войск. Управляя Римом, он проявлял столько мягкости, приветливости и доброты, что снискал всеобщую любовь. Скромный и непритязательный до того, что даже тогда признавал своим покровителем Лоллиана Авита [1], которому он уже как минимум не уступал, но которого по-прежнему благодарно чтил как первого благодетеля своей карьеры; враг роскоши, приверженец бережливости — история упрекает его лишь в излишней скупости и привычке обещать больше, чем он намеревался выполнить, расплачиваясь красивыми словами с теми, кого не мог удовлетворить делом.

Таким образом, никто не был более достоин империи, чем Пертинакс, и заговорщики оказывали себе величайшую честь, возводя его на трон. Если верить Капитолину и Юлиану Отступнику, он был осведомлен об их заговоре против жизни Коммода. Дион и Геродиан придерживаются противоположного мнения, и их точка зрения более вероятна, учитывая краткий промежуток между замыслом и исполнением.

Как только Коммод испустил дух от руки Нарцисса, Лет и Элект, понимая необходимость поспешить, явились к Пертинаксу, раскрыли ему суть дела и предложили занять опустевший престол. По словам Геродиана, Пертинакс, увидев их входящими в его покои, мгновенно решил, что они пришли убить его по приказу Коммода, и опередил их, заявив, что давно ожидал участи, постигшей других друзей Марка Аврелия, и каждую ночь считал последней в своей жизни; что они могут исполнять приказ. Когда же они изложили свое предложение, он заколебался, соглашаться ли, но лишь до тех пор, пока не удостоверился в смерти Коммода. Он послал доверенного человека осмотреть тело и, получив подтверждение слов префекта претория и камергера, позволил Лету сопроводить себя в лагерь преторианцев.

Однако он не без оснований опасался, что воины, любившие Коммода, не встретят его благосклонно. Чтобы склонить их к решению, он заручился поддержкой народа. Была глубокая ночь, и по его приказу несколько приближенных разошлись по городу, громко возвещая на улицах о смерти Коммода и о том, что Пертинакс направляется в лагерь, чтобы принять власть.

Эта весть вызвала необычайное волнение в Риме. Люди в спешке вставали, выходили из домов, поздравляли друг друга, особенно знатные и богатые, радуясь избавлению от жестокого и невыносимого гнета. Одни бежали в храмы воздать благодарность богам. Большинство же толпилось вокруг лагеря, чтобы оказать давление на солдат, полагая, что суровое правление, какое сулило имя Пертинакса, будет им менее по душе, чем безнаказанность, которой потворствовал Коммод.

Однако Пертинакс и Лет прибывают в лагерь: и последний, пользуясь властью, данной ему должностью префекта претория, созвав солдат, начал с того, что сообщил им о смерти Коммода, но скрыв ужасные обстоятельства этого события, представив его смерть как результат внезапного апоплексического удара; после чего добавил: «Чтобы занять место императора, которого у вас отняла смерть, римский народ и я предлагаем вам человека почтенного возраста (Пертинаксу тогда было шестьдесят шесть лет), безупречных нравов, доказанной храбрости на войне. Ваша удача дарует вам не просто императора, а отца. Вы знаете: его возвышение будет радостью не только для вас; оно принесет ликование легионам на границах, которые все были свидетелями его подвигов. Нам больше не придется покупать мир у варваров за деньги, и опыт того, что они от него претерпели, будет сдерживать их страхом».

Затем Пертинакс взял слово и пообещал преторианцам по двенадцать тысяч сестерциев [2] на человека. Эта щедрость, уважение, которое они не могли не испытывать к говорящему, почтение к Лету как к их командиру — который, при всей своей порочности, тем не менее, видимо, обладал умом и силой — всё это склоняло солдат принять предложение. Однако одно замечание Пертинакса им не понравилось. Он сказал, что при прежнем правлении распространилось много злоупотреблений, но с их помощью он надеется их исправить. Преторианцы восприняли эти слова как прямую угрозу, поскольку знали, что Коммод даровал им множество привилегий, нарушавших установленный порядок. Поэтому они заколебались и хранили молчание. Народ, толпами ворвавшийся в лагерь, задал тон. С самыми горячими выражениями радости он провозгласил Пертинакса Августом, и преторианцы последовали его примеру — скорее из приличия и вынужденно, чем по искреннему расположению.

Из лагеря Пертинакс отправился в сенат, собравшийся ещё затемно. Он явился без каких-либо знаков императорского достоинства, как бы ожидая, что сенат решит его судьбу. Эта скромность была уместна и соответствовала истинным принципам древнего правления. Но, кроме того, за ней скрывалось тайное беспокойство, мучившее Пертинакса. Он боялся, что солдаты сохраняют привязанность к Коммоду; он опасался, что сенат будет презирать его за низкое происхождение. Он даже заявил, что, будучи избранным императором войсками, он охотно отказывается от блеска верховной власти, слишком тяжёлой для человека его положения и слишком трудной в данных обстоятельствах; и предложил сначала Помпеяну, зятю Марка Аврелия, затем Ацилию Глабриону, самому знатному из патрициев, занять место, которое подходило бы им больше, чем ему. Но это заявление и предложение запоздали. Пертинакс уже сделал первый и самый важный шаг, заручившись поддержкой солдат, а сенат был слишком мудр, чтобы вступать в конфликт с военными. Глабрион взял слово и сказал Пертинаксу: «Если вы считаете меня достойным империи, я уступаю её вам; и все мы, сенаторы, единогласно даруем вам все почести и все права верховной власти». Сенат аплодировал. Пертинакс был провозглашён Августом единогласно, а Коммод — врагом народа; и именно к этому моменту относятся те приветственные возгласы, о которых я уже упоминал, направленные против памяти несчастного принца. Его преемнику были дарованы все титулы императорской власти разом, вплоть до звания Отца отечества, которое императоры обычно получали лишь спустя некоторое время; и он сам пожелал добавить к ним титул Принцепса сената, почти забытый и вышедший из употребления, — титул народный, напоминавший об идеалах древней республики. Сенат также хотел почтить супругу Пертинакса, Флавию Тициану, именем Августы, а его сына — именем Цезаря. Пертинакс отказался от почестей для жены; что касается сына, он заявил, что хочет подождать, пока тот достигнет зрелого возраста и докажет достойные добродетели.

Только после этих предварительных действий, в которых можно увидеть все формальности избрания, Пертинакс взошёл на императорский трон, как бы уступая единодушному желанию сената. Он выразил благодарность сенату, хотя и дал понять, насколько страшится трудностей высокого положения, на которое его возвели. Он обещал правление, соответствующее законам, направляемое советами сената и более близкое к аристократии, чем к монархии. Наконец, он выразил признательность Лету, виновнику смерти Коммода — ибо больше не было причин скрывать это — и дружбе которого был обязан императорской властью.

Лет, во многих отношениях, безусловно, не заслуживал публичных похвал в сенате; и Квинт Сосий Фалькон, вступавший в должность консула в тот же день, 1 января, честолюбивый молодой человек с далеко идущими замыслами, увидел в этой похвале возможность настроить умы против Пертинакса. «Можно судить, — смело сказал он, — каким императором вы будете, если прославляете министров, повинных в преступлениях Коммода». Пертинакс сохранил самообладание и лишь ответил: «Консул, вы молоды и не знаете, что значит необходимость повиноваться. Они исполняли приказы против своей воли, но при первом удобном случае показали свои истинные чувства».

Если Пертинакс говорил искренне, то он плохо знал Лета и приписывал ему более благородные и чистые мотивы, чем те, что двигали им на самом деле. Впрочем, видно, что убийство Коммода было всеобщим одобрено. Никто среди язычников не сомневался, что убить тирана дозволено и даже похвально. Лишь кротость Евангелия имеет честь отвергать это учение, ставящее под угрозу жизнь даже лучших правителей.

Так завершилось заседание сената, после которого новый император отправился на Капитолий, вознести молитвы, а затем с торжеством был проведён в императорский дворец. Вечером он пригласил магистратов и первых лиц сената отужинать с ним, возобновив обычай, прерванный Коммодом: и во время трапезы он проявил мягкую весёлость и простоту, которые расположили к нему гостей и делали нового принца особенно приятным в сравнении с надменностью и презрением его предшественника.

Сенат и народ пребывали в радости и строили самые счастливые предзнаменования относительно правления мудрого и умеренного императора. Но не так было с преторианцами, которым нравилась распущенность и которые благодаря тирании Коммода, чьими орудиями они были, возвышались над головами своих сограждан. Они не сомневались, что намерением Пертинакса было восстановить среди них порядок и держать их в повиновении.

В первый же день он дал пароль трибуну: «Несем службу», давая понять, что в прошлом дисциплина в их рядах соблюдалась так плохо, что им требовалось новое обучение. Он запретил им обижать простой народ и бить любого, кто приближался к его особе. Недовольные этими начинаниями и обеспокоенные будущим, преторианцы стали сожалеть о Коммоде и вздыхали, видя, как низвергают его статуи.

Уже 3 января, в день, когда ежегодно приносились публичные обеты за процветание императоров, они попытались изменить положение дел: похитили знатного сенатора по имени Триарий Матерн Ласкивий, чтобы доставить его в лагерь и провозгласить императором. Однако Триарий не был соучастником их замысла: он сопротивлялся, вырвался из их рук почти нагой и, явившись во дворец к Пертинаксу, затем удалился в свое поместье.

Пертинакс понял, что ему крайне необходимо осторожно обращаться с войсками, способными на такие бесчинства, и принялся их ублажать. Он подтвердил все привилегии и дары, которые Коммод им пожаловал, и принял эффективные меры, чтобы быстро выполнить обещанные им щедрые выплаты. В казне он нашел лишь один миллион [3] сестерциев. Его выходом стала распродажа всего безумного роскошества предшественника. Так, он выставил на продажу статуи и картины из дворца, великолепную мебель, золотую и серебряную посуду, украшенную драгоценными камнями, лошадей, рабов, предназначенных для разврата, и всё, что служило Коммоду в его битвах с гладиаторами или в управлении колесницами.

История особо отмечает повозки, изготовленные с необычайной заботой о комфорте: одни — с подвижными сиденьями, которые можно было поворачивать по желанию, чтобы избежать солнца или поймать прохладный ветер; другие — измерявшие пройденный путь и отмечавшие время. Вырученных средств хватило Пертинаксу, чтобы выплатить преторианцам по двенадцать тысяч [4] сестерциев каждому, а простым гражданам — по четыреста [5].

Кроме этой главной выгоды от столь ценного аукциона, он преследовал и другую цель: ему было приятно всё больше дискредитировать память о Коммоде, выставляя на всеобщее обозрение доказательства чудовищного безумия этого принцепса. Лет отлично послужил ему в этом замысле. Он разыскал всех недостойных служителей удовольствий Коммода, приказал выставить их имена, которые сами по себе говорили о позоре, и в приговорах, вынесенных против них, позаботился указать суммы их конфискованного имущества — часто превышавшие состояние самых богатых сенаторов, которых Коммод казнил, чтобы завладеть их богатствами.

Он предпринял еще один эффектный шаг, служивший той же цели, но в ином роде. Послы одного варварского народа прибыли в Рим, чтобы получить дань, которую Коммод платил их вождям за мир, и еще не покинули пределы империи, когда произошел переворот. Лет велел их нагнать и потребовал назад выданное золото. «Несите в вашу землю весть о перемене, свидетелями которой вы стали, — сказал он. — Скажите тем, кто вас послал, что теперь империей правит Пертинакс». Разница между двумя правлениями не могла быть показана яснее, чем этим высокомерием по отношению к народам, которым прежде платили дань. И эффект не заставил себя ждать: варвары сдержались из страха перед одним лишь именем Пертинакса.

Уважение к его добродетели было всеобщим. Когда в провинции пришла весть о смерти Коммода и избрании Пертинакса, люди не сразу поверили. Они боялись, что это ловушка Коммода, чтобы получить повод для новых жестокостей и грабежей. В этой неопределенности многие наместники решили дождаться подтверждения и даже велели заключить гонцов в тюрьму, уверенные, что если весть правдива, Пертинакс легко простит им ошибку, совершенную без злого умысла. Союзные Риму народы также высоко его ценили. Его возвышение наполнило их радостью, и они поспешили отправить послов поздравить сенат и римский народ.

Благодаря мерам, принятым новым императором для успокоения преторианцев, он некоторое время наслаждался спокойствием и за это короткое время проявил все добродетели великого и мудрого правителя.

Я уже упоминал о его скромности в отношении своей семьи. Он ничего не сделал для родных, кроме назначения Флавия Сульпициана, своего тестя, префектом города вместо себя. Но, по мнению Диона, этот сенатор был достоин должности, даже если бы не приходился императору родственником.

Как я говорил, он отказал жене в титуле Августы, а сыну — в титуле Цезаря. У него было более чем достаточно причин не возвеличивать супругу, которая сама не заботилась о своей чести и открыто состояла в связи с музыкантом. Что касается сына, то, похоже, лишь скромность повлияла на его решение. Сын был еще очень молод, и отец боялся, что детская простота слишком легко может быть испорчена ядом величия. Он не поселил его во дворце и, объявив его эмансипированным (как и свою дочь), разделил между ними всё свое личное имущество, поселив их в доме их деда по материнской линии — префекта города. Оттуда сын императора ходил в общественные школы, ничем не выделяясь среди сверстников. Пертинакс виделся с ним редко и всегда просто, как добрый отец семейства.

Он сохранял ту же скромность — насколько позволял его статус — и в личных делах. Далекий от забвения в столь высоком положении, он охотно вспоминал о своем прежнем состоянии и часто приглашал к столу Валериана, своего бывшего коллегу по преподаванию грамматики. Он был доступен для всех, выслушивал каждого и отвечал с добротой. Он жил в дружеском общении с сенаторами и в обычных беседах обращался с ними почти как с равными. Будучи усердным сенатором (никогда не пропускавшим заседаний), он относился к собранию с уважением. Он оказывал большие почести Помпеяну и Глабриону — возможно, менее рассудительный принцепс усмотрел бы в них угрозу. Он запретил ставить свое имя на каких-либо предметах или зданиях, которыми пользовался как император. По его убеждению, всё это принадлежало не ему, а империи.

При Пертинаксе расходы на императорский стол, которые при Коммоде были огромными, были сокращены и приведены в соответствие с принципами разумной умеренности. Он часто приглашал к столу сенаторов, а тем, кто не приходил, посылал блюда со своего стола — не как деликатесы, а как знак внимания. Простота этих подношений вызывала насмешки у богачей и любителей роскоши, но те из нас, говорит Дион, кто ценил добродетель выше излишеств, принимали их с радостью и восхищением.

Капитолин разделял мнение тех поклонников пышности, которых осуждает Дион. Он обвиняет Пертинакса в жадности и среди прочего приводит в пример посылки половины каплуна или куска жаркого. Конечно, такая простота не бросается в глаза, и этот император, сократив вдруг наполовину расходы своего двора, устранил пустую помпезность, которая нравится лишь тщеславным. Но стоит сравнить этот ложный блеск с реальными благами, которые приносит разумная экономия. За правление, длившееся менее трех месяцев, Пертинакс выплатил долги, сделанные при вступлении на престол, обеспечил вознаграждения за военную службу, создал фонды для общественных работ, нашел средства для ремонта дорог, погасил старые государственные долги — словом, наполнил императорскую казну, опустошенную его предшественником, и привел ее в соответствие с необходимыми расходами. Такое управление заслуживает высшей похвалы и свидетельствует о правителе, который знает свой долг и понимает истинное величие.

Среди благ, которые Рим получил благодаря бережливости Пертинакса, следует отметить и сокращение роскоши среди частных лиц, которым стало стыдно не следовать примеру принцепса. Отсюда проистекала общественная польза — снижение цен на продукты, которые, перестав скупаться расточителями, для которых ничто не было слишком дорого, стали доступны обычным гражданам.

Важно отметить, что огромные суммы, которые потребовались Пертинаксу для решения всех перечисленных задач, не были плодом несправедливости или тиранической жадности. Вместо того чтобы поощрять доносчиков, он сурово наказал тех, кто занимался этим гнусным ремеслом при прежних правителях. Он отменил обвинения в оскорблении величества, заявил, что не примет завещательных даров от тех, у кого есть законные наследники, и что, в отличие от своего предшественника, который захватывал наследства под любым предлогом, он не станет претендовать ни на одно из них, если не будет призван к наследованию по всем формальностям закона. Он добавил примечательные слова: «Лучше и справедливее оставить государство бедным, чем обогащать его грабежом и ненавистными методами». Правда, Пертинакс, вопреки своему поспешному обещанию, был вынужден взыскать некоторые подати, от которых Коммод освободил население. Но благое использование этих средств и необходимость служат ему оправданием. Эти подати, вероятно, были старыми и установленными давним обычаем, поскольку что касается новых пошлин, введенных тиранией сборщиков, Геродиан утверждает, что Пертинакс их отменил, не желая стеснять свободу торговли.

Он задумался об увеличении доходов государства не путем увеличения налогов, а путем освоения многих заброшенных земель как в провинциях, так и в самой Италии. Он отдавал все такие земли, даже те, что входили в императорский домен, любому, кто брался их обрабатывать, и чтобы облегчить это дело, предоставлял новым владельцам десятилетнюю налоговую льготу, понимая, что если его замысел удастся, государство впоследствии с лихвой вернет то, что сейчас казалось потерей.

Ревнитель справедливости и законов, он часто лично вершил суд. Он восстановил память тех, кто пострадал от несправедливых приговоров при Коммоде, а если они были еще живы, вернул их из изгнания. Он возвратил им или их наследникам конфискованное имущество, и мне трудно поверить, основываясь лишь на свидетельстве Капитолина, что он заставил их покупать эту справедливость. Как уже сказано, он наказал доносчиков: если это были рабы, их казнили через распятие. Он вернул хозяевам рабов, сбежавших из частных домов на императорскую службу. Он обуздал своеволие дворцовых вольноотпущенников, которые при прежнем правлении распоряжались всем с тиранической властью, и отнял у них огромные богатства, нажитые скупкой имущества осужденных Коммодом за бесценок.

Его старые знакомые, граждане его родного города Альба-Помпея, устремились в Рим, едва узнав о его восшествии на престол, в жадном ожидании щедрот. Их надежды обманулись: Пертинакс не счел нужным тратить государственные доходы на обогащение тех, к кому его привязывали личные связи.

Своим безупречным во всех отношениях правлением он возрождал счастливые времена Марка Аврелия, и, даруя всем блага справедливого и умеренного правления, вдвойне радовал тех, кто видел в нем мудрого государя, память о котором была им бесконечно дорога.

Но среди всеобщего довольства две группы, чьи наглость и жадность процветали при Коммоде за счет народных бедствий, — преторианцы и старая придворная камарилья — были страшно раздражены против Пертинакса и поклялись погубить реформатора, обуздавшего их несправедливые аппетиты. Пертинакс еще не сместил никого из тех, кому его предшественник доверил часть управления, но они знали, что он ждет 21 апреля [6], годовщины основания Рима, как дня обновления, когда он полностью изменит состав двора. Они решили не дать ему этого времени, и несколько вольноотпущенников задумали убить его в бане. Но этот слишком рискованный план был оставлен, и префект претория Лет взял на себя организацию заговора, избрав другие средства.

Этот офицер, возведший Пертинакса на трон, вскоре раскаялся в этом. Он надеялся править под именем государя, обязанного ему верховной властью, но увидел, что Пертинакс не только правит самостоятельно, но и мало с ним советуется, не дает ему влияния и часто упрекает в неблагоразумии и ошибочных суждениях. Будучи тираном по натуре, убившим Коммода лишь из личных интересов и выбравшим добродетельного преемника лишь для придания своему злодеянию видимости заботы об общественном благе, он, обманутый в своих честолюбивых расчетах, решил разрушить свое же творение новым, еще более тяжким преступлением. Он нашел своих солдат вполне готовыми поддержать его ярость и старался разжечь в них этот дух мятежа. Он составил план и решил возвести на престол Сосия Фалькона, о чьей дерзости я уже упоминал и чье знатное происхождение и богатство, казалось, делали достойным первого места.

Лет выждал момент, когда Пертинакс отправился на побережье (вероятно, в Остию), чтобы отдать распоряжения о снабжении города, к которому он относился с большим вниманием. Префект претория рассчитывал воспользоваться этим отсутствием, чтобы привести Фалькона в лагерь преторианцев. Пертинакс был предупрежден и, поспешно вернувшись, сорвал заговор, прежде чем тот созрел. Он пожаловался в сенате на неверность солдат, которым, несмотря на истощение казны, сделал щедрые подарки. Фалькона обвинили, и он был бы осужден сенаторами, если бы Пертинакс не воспротивился этому. «Нет, — воскликнул он, — я не потерплю, чтобы при моем правлении был казнен сенатор, даже виновный». Некоторые утверждали, что Фалькон не знал о заговоре в его пользу, но это маловероятно, и слова Пертинакса явно предполагают обратное. Достоверно то, что впоследствии он жил, пользуясь своим состоянием, и умер спокойно, оставив сына наследником. Еще удивительнее, что Лет сохранил свою должность: видимо, он так хорошо скрывал свою игру, что Пертинакс либо не подозревал его, либо не считал возможным доказать его вину. Безнаказанность не образумила предателя, и он использовал оставленную ему власть, чтобы продвигать свой преступный замысел и все больше разжигать ненависть солдат под ложной маской рвения.

Капитолин вплетает в свой рассказ запутанную историю раба, выдававшего себя за сына Фабии, дочери Марка Аврелия, и претендовавшего на права наследования императорского дома. Его разоблачили, высекли и вернули хозяину. Лет воспользовался этим предлогом, чтобы расправиться с несколькими солдатами, казненными как сообщники безумных замыслов этого негодяя. Его целью было довести возмущение преторианцев до предела, ибо они видели, как из-за показаний раба проливается кровь их товарищей.

Этот черный замысел удался. Внезапно триста [7] самых буйных преторианцев вышли из лагеря, прошли через город средь бела дня и направились к императорскому дворцу с обнаженными мечами. Они, должно быть, были уверены, что не встретят сопротивления ни со стороны охраны, ни со стороны дворцовых служащих, иначе их предприятие было бы столь же безумным, сколь преступным, и не имело бы ни малейшего шанса на успех. Пертинакс, предупрежденный об их приближении, послал им навстречу Лета — так плохо он был осведомлен о кознях этого предателя. Лет, зачинщик заговора, но не желавший открываться, пока не будет уверен в успехе, избежал встречи с солдатами и удалился к себе домой. Убийцы прибыли и нашли все двери открытыми, все проходы свободными. Стража пропускала их, вольноотпущенники и камергеры не только не сопротивлялись, но еще и подстрекали их ярость.

В этой крайней опасности многие советовали Пертинаксу спастись бегством, и Дион утверждает, что это было легко: если бы император избежал первого натиска солдат, он нашел бы в любви народа защиту и опору. Но Пертинакс слишком полагался на свое мужество: он верил, что в сердцах преторианцев еще не совсем угасла верность и что вид императора образумит их. Он смело вышел к ним с гордым видом и сначала мог радоваться своей отваге, ибо его стали слушать. «Как! — сказал он. — Вы, чья обязанность — защищать своих государей и ограждать их от внешних опасностей, вы сами становитесь их убийцами! На что вы жалуетесь? Хотите отомстить за смерть Коммода? Я невиновен в ней. Впрочем, все, что вы вправе ожидать от хорошего и мудрого императора, я готов вам дать».

Эти немногие слова, произнесенные с достоинством, произвели впечатление: большинство уже опускало глаза и вкладывало мечи в ножны. Но один из них, то ли по происхождению, то ли по характеру более свирепый и неукротимый, чем остальные, упрекнул их в этом раскаянии как в слабости и, подкрепляя слова делом, первым нанес императору удар копьем. Это пробудило в сердцах его товарищей дремлющую ярость. Они приготовились последовать его примеру, и Пертинакс, видя, что спасения нет, закрыл голову тогой, призвал Юпитера Мстителя и позволил пронзить себя, не оказывая бесполезного сопротивления. Лишь один человек остался верен ему в этот роковой час — камергер Элект, один из убийц Коммода, который, полный мужества, сражался с убийцами, ранил нескольких и был убит рядом со своим господином.

Преторианцы отрубили голову Пертинаксу и, насадив её на копьё, пронесли этот ужасный трофей по городу в свой лагерь.

Это роковое событие произошло 28 марта 193 года от Р. Х. Пертинакс родился 1 августа 126 года; таким образом, он погиб в возрасте шестидесяти шести лет и почти восьми месяцев, не процарствовав и трёх полных месяцев. Он оставил сына и дочь, которые жили в частном положении, и никто никогда не приписывал им — да и они сами не предъявляли — никаких прав на престол. Это одно из многих доказательств того, что империя у римлян отнюдь не была наследственной.

Дион утверждает, что этот император навлёк на себя печальную катастрофу из-за чрезмерной поспешности в реформировании государства и из-за того, что, несмотря на свой опыт в делах, не понимал: политическая мудрость требует не нападать сразу на все злоупотребления, а медленно уничтожать их по частям, одно за другим. Возможно, это рассуждение обоснованно; но, быть может, нам также позволено сказать, что судить по исходу легко и что люди обычно изобретательны в поисках причин несчастий уже после того, как они случились.

Несомненно, Пертинакс был одним из величайших государей, когда-либо занимавших трон Цезарей, хотя кратковременность его правления не позволила ему в полной мере раскрыть свои таланты. Сенат и народ получили возможность выразить свои чувства к нему при правлении Севера, и они воздали ему совершенную хвалу в искренних возгласах, правдивость которых подтверждается фактами. «При Пертинаксе, — восклицали они наперебой, — мы жили без тревог, не зная страха. Он был для нас добрым отцом, отцом сената, отцом всех честных людей». Сам император Север произнёс надгробную речь в его честь; и вот, согласно фрагменту Диона, который, видимо, взят из этой речи, картина, которую он нарисовал о Пертинаксе:

«Воинская доблесть легко вырождается в жестокость, а политическая мудрость — в слабость. Пертинакс соединял в себе обе эти добродетели без примеси пороков, которые их часто сопровождают; мудро смелый против внешних врагов и мятежников, умеренный и справедливый к гражданам и покровитель добрых. Его добродетель не поколебалась на вершине величия; и, с достоинством и без напыщенности поддерживая величие верховного сана, он никогда не бесчестил его низостью, никогда не делал ненавистным гордыней. Суровый без мрачности, мягкий без слабости, осмотрительный без коварства, справедливый без мелочных препирательств, бережливый без скупости, великодушный без высокомерия».

Эта похвала не оставляет желать ничего лучшего; но мы должны помнить, что взяли её из панегирика, и в двух уже упомянутых пунктах она требует некоторых оговорок. Так, трудно полностью очистить Пертинакса от упрёка в скупости, который Капитолин подкрепляет подробными деталями. Этот писатель утверждает, что Пертинакс, проявляя честность и бескорыстие при жизни Марка Аврелия, изменил своё поведение после смерти этого добродетельного принца и выказал любовь к деньгам; что он внезапно разбогател — признак сомнительного состояния; что расширил свои владения за счёт соседей, которых разорил ростовщичеством; что, будучи военачальником, продавал воинские чины; наконец, что занимался — и как частное лицо, и даже как император — грязными сделками, более достойными его первоначального положения, чем того, на которое вознёс его заслуги. Кажется, такое свидетельство должно перевешивать авторитет Геродиана, который лишь в общих чертах говорит, что Пертинакс жил в бедности при Коммоде и что именно бедность обеспечила его безопасность.

Во-вторых, его упрекали в том, что он был более щедр на слова, чем на дела, и более склонен подстраивать свою речь под требования момента, чем руководствоваться строгой откровенностью. Этот недостаток, отмеченный Капитолином, мог ввести в заблуждение даже самого историка, который серьёзно утверждает, будто Пертинакс страшился императорского достоинства, носил его знаки с каким-то трепетом и ужасом и намеревался отречься, как только сможет сделать это без опасности. Однако то, как Пертинакс принял власть, не даёт оснований думать, что её бремя было ему в тягость: скорее, в этом видно желание и рвение. Эти демонстрации страха и стремления вернуться к частной жизни были, без сомнения, у него, как и у Августа, лишь скромной риторикой, призванной возвеличить того, кто её использовал.

Его нравы были не более строгими, чем у его жены, и история упоминает некую Корнифицию, которую он страстно любил — в ущерб своей репутации.

Несмотря на эти пятна в его жизни, Пертинакс заслужил великие похвалы и стал последним в цепи добрых принцепсов, начавшейся с Веспасиана и прерванной лишь Домицианом и Коммодом. Мы не найдём более государя, достойного этого звания, вплоть до Александра Севера.

Я не должен завершать рассказ о Пертинаксе, не воздав ему чести за прекрасное свидетельство, которое ему оказал своим поведением Помпеян, зять Марка Аврелия, — Помпеян, честь сената и Катон своего века. Этот знаменитый сенатор, не вынося зрелища ужасных злодеяний своего шурина Коммода, удалился из Рима под предлогом нездоровья. Он вернулся, как только узнал, что речь идёт о возведении Пертинакса на трон, и оставался в городе всё время его правления — слишком короткого для счастья империи. Когда Пертинакса не стало, недуги Помпеяна возобновились, и его больше не видели в Риме.

Помпеян почти не упоминается далее в истории, где он играет самую прекрасную роль среди всех частных лиц своего времени. Избранный Марком Аврелием в зятья за свою добродетель, великий воин, великий человек, автор мудрейших советов, пока Коммод удостаивал его советами, не причастный ни к преступлениям этого императора, ни к заговорам против него, и столь чуткий к узам родства, что пролил слёзы при смерти принцепса, под властью которого его собственная жизнь не была безопасна ни на мгновение.

Примечания:

[1] Этот сенатор упоминается Виктором Лоллием Гентианом; однако очевидно, что это тот же человек, которого Капитолин в «Жизни Пертинакса» (I) называет Лоллианом Авитом.

[2] Полторы тысячи ливров.

[3] Сто двадцать пять тысяч ливров.

[4] Полторы тысячи ливров.

[5] Пятьдесят ливров.

[6] Некоторые относят основание Рима к 20 апреля. Это расхождение здесь не имеет значения.

[7] Дион упоминает лишь двести.

Дидий Юлиан

Книга первая

КОНСУЛЫ: КВ. СОЗИЙ ФАЛЬКОН И Г. ЮЛИЙ ЭРУЦИЙ КЛАР. 945 ГОД ОТ ОСНОВАНИЯ РИМА. 193 ГОД ОТ Р.Х.

После смерти Коммода солдаты распоряжались империей как арбитры и господа; после смерти Пертинакса они её продали. Совершённое преступление сделало их робкими: они заперлись в своём лагере, позволив народу и сенату изливать своё негодование или скорбь в горьких, но бессильных жалобах. Сами же они, издеваясь над общественным бедствием, причиной которого были, и думая лишь о том, как обратить его в пользу своей алчности, выставили на стену лагеря тех из своих, у кого был самый громкий голос, чтобы те объявили: империя продаётся тому, кто предложит больше, и кто пообещает им щедрейшие дары.

Среди них находился Флавий Сульпициан, префект города, тесть Пертинакса, до того момента уважаемый сенатор, но в этом случае недостойно себя проявивший. Его зять отправил его в лагерь преторианцев при первых слухах об их мятеже, чтобы попытаться успокоить их. Пока он был в лагере, Пертинакса убили, и Сульпициан не постыдился попытаться завладеть кровавым наследством. Он сделал своё предложение, но вскоре у него появился соперник.

Весть о провозглашении солдат распространилась по городу, вызвав у честных людей ужас. Они считали, что это последняя ступень позора для римского имени — выставить империю Рима на торги, [как вещи, продающиеся на рынке]; и что убийцы любимого и уважаемого императора, вместо того чтобы понести наказание за своё гнусное злодеяние, продают право на престол, словно добычу.

Дидий Юлиан думал иначе. Это был человек знатного происхождения, особенно по материнской линии, поскольку его мать была внучкой знаменитого юриста Сальвия Юлиана, автора Вечного эдикта при Адриане; его отец, Петроний Дидий, происходил из Медиолана [Милана]. Дидий Юлиан воспитывался в доме и под надзором Домиции Луциллы, матери Марка Аврелия. Он последовательно занимал все должности и достиг консульства, которое исполнял вместе с Пертинаксом. Он также сменил его на посту проконсула Африки и занимал другие должности, заслужив некоторую репутацию. Я отмечал, когда представлялся случай, наиболее достойные упоминания его деяния. Жизнь его не обошлась без трудностей. Известно, что он был замешан в обвинении, погубившем его дядю по матери Сальвия Юлиана; однако он вышел из дела с выгодой, так как Коммод, если верить Спартиану, уже пролил столько знатной крови, что пресытился этим и боялся стать слишком ненавистным. Тем не менее Дидий был сослан в Медиолан, откуда родом была его семья — то ли из-за этого дела, то ли по аналогичному поводу; и, согласно Диону, он вполне заслужил изгнание своей беспокойной амбициозностью и жаждой новшеств. Он обладал огромными богатствами и ежедневно приумножал их всеми способами. Дион утверждает, что не раз уличал его в несправедливости на судебных процессах, которые вёл за тех, кого Дидий изводил своими притеснениями. Что касается его нравов, я не вполне уверен, как согласовать совершенно противоположные свидетельства Диона и Геродиана, с одной стороны, и Спартиана — с другой. Первые двое, его современники, обвиняют его в разврате, роскоши, невоздержанности, без малейшего уважения к самым необходимым приличиям. Спартиан же говорит обратное. Он называет клеветой распространявшиеся на этот счёт слухи и уверяет, что стол Дидия был скромен до скаредности. Если бы пришлось выбирать, я охотно присоединился бы к мнению Спартиана. Очевидно, что Дион ненавидел Дидия и с удовольствием его порицает; к тому же излишества расточительной жизни едва ли сочетались бы с теми огромными богатствами, что позволили ему купить империю. Но если этого порока у него и не было, он достоин порицания во многих других отношениях: его нельзя оправдать за легкомыслие, алчность, безрассудную амбициозность, мелкость ума и слабость духа.

Он был за обедом, когда ему сообщили, что солдаты предлагают империю тому, кто лучше их заплатит. Его характер располагал его ухватиться за эту надежду, а жена и дочь подстрекали его. Он выходит и, воодушевлённый ещё двумя офицерами, которых встретил, является к стене лагеря. Там он узнаёт, какую сумму предложил Сульпициан внутри лагеря, и тут же перекрывает его ставку. Соперники, подстёгиваемые азартом, соревнуются, не видя друг друга. Узнавая о взаимных предложениях через гонцов, курсирующих между лагерем и стеной, они взвинчивают цену, пока Сульпициан не пообещал солдатам по двадцать тысяч сестерциев на каждого. Дидий, сделав усилие, мгновенно добавил ещё пять тысяч. Он победил благодаря этой чудовищной ставке, подкрепив её доводом, который внушил солдатам: Сульпициан, будучи тестем Пертинакса, наверняка захочет отомстить за его смерть. Сам же Дидий, напротив, пообещал восстановить память Коммода, вернуть его статуи и оставить преторианцев при их правах — то есть при той же вседозволенности, которую этот император им даровал. На этих условиях его впустили в лагерь и провозгласили Августом. Он вступил во владение империей, совершив положенные в таких случаях жертвоприношения. Затем произнёс благодарственную речь, подтвердив все обещания. Префектами претория он назначил тех, кого сама толпа выбрала голосованием, — Юлия Флавия Гениалиса и Туллия Криспина, — и принял мольбы о пощаде Сульпициана, своего соперника. Действительно, Дидий не причинил ему вреда, кроме лишения должности префекта города, которую передал Корнелию Репентину, своему зятю.

Все, о чем я только что рассказал, произошло в день смерти Пертинакса. К вечеру новый император покинул лагерь, направляясь в сенат, в окружении многочисленного вооруженного эскорта, который шел под звуки труб и с развернутыми знаменами, словно готовясь к битве. Мера предосторожности была нелишней, ибо народное негодование не могло быть ни более справедливым, ни более яростным. Все знали, что сенат согласится на столь порочное во всех отношениях избрание лишь под принуждением; народ же открыто нападал на солдат, так что преторианцам пришлось, пересекая город, прикрывать головы щитами, защищаясь от черепицы, которую бросали с крыш.

Страх, который в таких случаях всегда сильнее действует на тех, кому есть что терять, заставил сенаторов в большом числе явиться на собрание. Дидий открыл заседание речью столь странной, что даже слова Диона, присутствовавшего там, с трудом заставляют в нее поверить. «Я вижу, — сказал он сенату, — что вам нужен предводитель, и я достоин командовать вами более, чем кто-либо. Я привел бы доказательства, если бы вы не знали меня и если бы не мог взывать к вашей совести. Это придало мне смелости явиться сюда с малым отрядом и предстать перед вами в одиночестве, дабы испросить подтверждения того, что даровано мне солдатами». Если он действительно произнес эти слова, то, должно быть, совсем потерял стыд. Ибо, [примечает историк], он называл себя «одиноким», тогда как место собрания было окружено вооруженными людьми, а в самом сенате его охраняли солдаты; он же ссылался на наше знание о нем, которое вызывало в нас лишь страх и ненависть. Тем не менее, он получил желаемый указ. Его причислили к патрицианским семьям; даровали все титулы императорской власти; его супругу Манлию Скантиллу и дочь Дидию Клару удостоили имени Август; после чего он распустил собрание и был отведен преторианцами во дворец.

Здесь наши источники расходятся, что связано с различием в суждениях о Дидии, [как я уже отмечал]. Если верить Диону, этот император на несколько часов счел ужин, приготовленный для Пертинакса, слишком скромным и заменил его роскошным пиром. Он играл в кости, пока тело предшественника еще находилось во дворце, и развлекался комедиями, вызвав гистрионов, в том числе мима Пилада. Спартиан опровергает это повествование, считая его злонамеренной выдумкой врагов Дидия. Он утверждает, что новый принцепс вкушал пищу лишь после погребения Пертинакса; трапеза его была скромной, а ночь он провел не в увеселениях, а в размышлениях о трудностях своего положения. Надо признать, что последняя версия правдоподобнее. Дион, [как я уже отмечал], явно предвзят к Дидию из-за личных конфликтов, тогда как Спартиан, писавший век спустя, не имел причин защищать этого несчастного принцепса. Впрочем, осторожность Дидия в отношении памяти Пертинакса не позволяет поверить, что он оскорбил его в день смерти. Он запретил публично упоминать его имя — ни в хвале, ни в порицании. Страх перед солдатами не допускал похвал; осуждение же могло бы им понравиться — но он воздержался и из уважения к добродетели.

На следующий день после принятия власти сенаторы и всадники явились к Дидию с вынужденными почестями. «Мы притворялись веселыми, — говорит Дион, — но в душе царила скорбь». Народ же не сдерживался: когда Дидий вышел из дворца, толпа осыпала его оскорблениями. Во время жертвоприношения Янусу в сенате люди кричали, моля, чтобы жертвенные знамения оказались дурными, называя его узурпатором и отцеубийцей. Ему безосновательно приписывали участие в убийстве Пертинакса — слух, позже закрепленный некоторыми историками. Дидий пытался успокоить толпу обещаниями денежных раздач, но в ответ слышал: «Мы не хотим их!» Некоторые даже бросали в него камни, что вынудило его приказать страже пустить в ход оружие. Несколько человек погибло, но это лишь усилило ярость народа: толпа славила Пертинакса, проклинала Дидия и солдат.

Однако в сенате Дидий держался мудро и мягко. Он поблагодарил за оказанные почести себе, жене и дочери. Принял титул «Отца Отечества» (предложенный ранее), но отказался от серебряной статуи. При выходе из сената путь к Капитолию ему преградила толпа — пришлось пробиваться силой. Люди вооружились, укрепились в цирке и провели ночь и день без еды и питья, взывая к провинциальным военачальникам, особенно к Песценнию Нигеру (наместнику Сирии). Дидий рассудил верно: не обостряя конфликта, он позволил толпе устать. В итоге голод и жажда заставили людей разойтись, и в городе воцарился покой.

Эти поступки Дидия не дали бы плохого о нем мнения, если бы не порочность его прихода к власти. Она казалась еще отвратительнее оттого, что Пертинакс всегда выделял его, называя «коллегой и преемником» (в консульстве и проконсульстве Африки). События же превратили эти слова в зловещее предзнаменование, когда Дидий унаследовал Пертинаксу на троне.

После бури первых дней Дидий наслаждался недолгим затишьем, которое целиком посвятил попыткам укрепить свою власть. Его первоочередной задачей было удовлетворить преторианцев, и он даже превзошел свои обещания [1]. Вместо двадцати пяти тысяч сестерциев он раздал им по тридцать тысяч каждому. Зная, как дорога им была память Коммода, он позволил им называть его этим именем: восстановил многие обычаи, вернее сказать, злоупотребления, введенные этим принцепсом и отмененные Пертинаксом; наконец, чтобы больше походить на этот недостойный образец, он не постыдился в преклонном возрасте бесчестить себя участием в боях и упражнениях гладиатора — чего не делал даже в молодости.

Чтобы вернуть, если возможно, расположение сената и простых граждан, он напускал на себя крайнюю обходительность: усердно посещал зрелища, льстил сильным, общался с малыми, терпеливо сносил упреки и оскорбления, допускал знатнейших сенаторов к своим играм и к своему столу, который всегда был роскошно сервирован. Но никто не поддавался его низкопоклонным и угодливым ласкам: ибо, как замечает Дион, все, что выходит за границы приличия, даже если само по себе приятно, вызывает подозрения у разумных людей. Таким образом, Дидию не удалось смягчить ненависть сената и народа, которую он вполне заслужил, и своими унижениями он лишь добавил к ней презрение.

Однако не это стало причиной его падения. Он не был побежден или свергнут Нигером, чьей помощи народ в первых порывах отчаяния взывал. Более близкий и грозный враг низложил его прежде, чем он успел утвердиться. Север, командующий легионами Иллирии, объявив себя мстителем за Пертинакса, был провозглашен императором своими войсками и, немедленно двинувшись на Рим, без труда разрушил еще шаткое благополучие Дидия.

Подробности этого переворота относятся к истории правления Севера, который был его виновником. Я ограничусь здесь лишь кратким указанием на то, что в момент опасности Дидий проявил лишь слабость, робость и постоянную нерешительность; и наконец, покинутый преторианцами, которых Север сумел переманить, он был низложен и приговорен сенатом к смерти. Приговор был исполнен трибуном и несколькими солдатами, посланными убить Дидия прямо во дворце, где он скрывался. Этот малодушный и несчастный старик, так дорого заплативший за столь трагический конец, при виде трибуна разразился жалобами, многократно повторяя жалобным голосом: «Какое преступление я совершил? Кого я лишил жизни?» Его тщетные сетования никто не стал слушать; солдаты зарубили его, и тело, с разрешения Севера, было передано его жене и дочери, которые похоронили его в гробнице прадеда. Он погиб в возрасте пятидесяти шести лет (или, по Диону, шестидесяти), процарствовав всего шестьдесят шесть дней. Таким образом, его смерть приходится на первое или второе июня.

Какой бы злосчастной ни была эта смерть, нельзя сказать, что она была не заслужена. Беспрецедентный пример позорного аукциона, послужившего ему путем к власти, наглость солдат, поощряемая не только безнаказанностью, но и наградой, — вот преступления, которые навсегда запятнают память о Дидии. И ничто не искупает его, ибо он не обладал никакими личными качествами, способными внушить к нему уважение.

Примечания:

[1] Напротив, Геродиан утверждает, что Дидий не смог выполнить обещание, данное солдатам, и что их несбывшиеся надежды вызвали у них гнев. Поскольку я нигде не нашел следов такого охлаждения преторианцев к Дидию, я предпочел следовать за Спартианом.

Север

Книга первая

§ I. Возобновление гражданских войн в империи

ХРОНИКА ЦАРСТВОВАНИЯ СЕВЕРА.

Кв. Созий Фалькон. — Г. Юлий Эруций Клар. От осн. Рима 945. От Р. Х. 193.

Песценний Нигер провозглашен императором в Антиохии и признан на всем Востоке.

Север провозглашен императором в Иллирии в конце апреля или начале мая, немедленно выступил к Риму.

Дидий убит 2 июня: Север признан в Риме. Он распускает преторианцев и торжественно вступает в Рим. Пышные похороны и апофеоз Пертинакса. Новые преторианцы, число которых стало вчетверо больше прежнего.

Прежде чем отправиться на войну с Нигером, он договаривается с Альбином, командующим в Британии, которого опасался как соперника, и дарует ему титул Цезаря.

Первое столкновение между Нигером и Севером близ Перинфа во Фракии. Нигер объявлен сенатом врагом государства.

Л. Септимий Север Август II. — Д. Клодий Альбин Цезарь II. От осн. Рима 945. От Р. Х. 194.

Битва близ Кизика, где Эмилиан, полководец Нигера, разбит.

Начало осады Византия.

Вторая битва между Никеей и Кием, где Нигер, лично командовавший войсками, побежден Кандидом, полководцем Севера.

Он бежит в Сирию и укрепляет проходы Тавра, что на время задерживает победоносную армию.

После форсирования этого прохода армия Севера вступает в Киликию. Третье и последнее сражение близ Исса, где Нигер окончательно разгромлен.

Он пытается бежать за Евфрат, но схвачен и убит.

Грабежи и жестокости Севера в отношении побежденных.

Скапула Тертулл. — Тиней Клемент. От осн. Рима 946. От Р. Х. 195.

Поход Севера в Месопотамию и соседние земли. Захват Нисибиса, закрепленный за римлянами.

Домиций Декстер II. — Л. Валерий Мессала. Тразея Приск. От осн. Рима 947. От Р. Х. 196.

Взятие Византия после трехлетней осады. Разрыв между Севером и Альбином, провозгласившим себя Августом.

Альбин переправляется в Галлию.

Север, вернувшись с Востока и прибыв в Виминаций на Дунае, объявляет Цезарем своего старшего сына Бассиана, даруя ему имя Марк Аврелий Антонин. Мы называем его Каракаллой.

…Латеран. — … Руфин. От осн. Рима 948. От Р. Х. 197.

Битва между Севером и Альбином близ Лиона 19 февраля. Север побеждает. Альбин кончает с собой или приказывает убить себя рабу.

Север проявляет еще большую жестокость после этой победы, чем после разгрома Нигера.

Его ярость против сената, многие члены которого склонялись к Альбину. Он обожествляет Коммода, называет себя его братом и сыном Марка Аврелия. Двадцать девять или даже сорок один сенатор казнены.

Он возвращается на Восток для войны с парфянами.

Ти. Сатурнин. — Г. Галл. От осн. Рима 949. От Р. Х. 198.

Он вторгается в Парфию, захватывает Вавилон, Селевкию и Ктесифон.

Объявляет Каракаллу Августом, а своего второго сына Гету — Цезарем, также даруя ему имя Антонин. Незначительная война против иудеев.

Около этого же времени Луп покупает мир у меатов в Британии.

П. Корнелий Ануллин II. — М. Ауфидий Фронтон. От осн. Рима 950. От Р. Х. 199.

Город Атра дважды осаждается Севером без успеха.

Ти. Клавдий Север II. — Г. Ауфидий Викторин. От осн. Рима 951. От Р. Х. 200.

Новые жестокости Севера, даже против своих. Смерть Криспа и Латтиса.

Л. Анний Фабиан. — М. Ноний Муциан. От осн. Рима 952. От Р. Х. 201.

Север надевает тогу зрелости на своего старшего сына Каракаллу и назначает его консулом вместе с собой.

Л. Септимий Север III. — М. Аврелий Антонин (Августы). От осн. Рима 953. От Р. Х. 202.

Эдикт о гонениях против Церкви.

Север посещает Египет, объезжая всю страну.

Септимий Гета. — Фульвий Плавтиан II. От осн. Рима 954. От Р. Х. 203.

Первый из этих консулов — брат Севера, второй — его министр.

Север возвращается в Рим и празднует свои победы, возвращение и десятилетие правления великолепными играми и зрелищами.

Он надевает тогу зрелости на своего второго сына Гету Цезаря.

Женит старшего сына на Плавтилле, дочери Плавтиана.

Л. Фабий Септимий Цилон II. … Либон. От осн. Рима 955. От Р. Х. 204.

Извержение Везувия.

Опала и смерть Плавтиана. Его сын и дочь сосланы на Липары.

Секулярные игры.

М. Антонин Август II. П. Септимий Гета Цезарь. От осн. Рима 956. От Р. Х. 205.

Консульство двух братьев. Их непримиримая вражда.

Нуммий Альбин. — Фульвий Эмилиан. От осн. Рима 957. От Р. Х. 206.

Осуждение и казнь нескольких сенаторов.

…Апер. — … Максим. От осн. Рима 958. От Р. Х. 207.

Волнения каледонцев и меатов в Британии. Север решает лично отправиться туда.

Булла Феликс, знаменитый разбойник, схвачен.

М. Антонин Август III. — П. Септимий Гета Цезарь II. От осн. Рима 960. От Р. Х. 209.

Север отправляется в Британию с двумя сыновьями.

Гета объявлен Августом.

…Помпеян. — … Авит. От осн. Рима 960. От Р. Х. 209.

Поход Севера в северную Британию. Он заключает мир с варварами.

Ман. Ацилий Фаустин. — Триарий Руфин. От осн. Рима 961. От Р. Х. 210.