Оглавление

Квантовое кино деда Гордея

Случилось Мишутке нахулиганить, и на сей раз терпение лопнуло. Его немедля отослали на перековку к деду Гордею. А хулиганил Миша часто, если не сказать — постоянно. То напишет на стенке слово, оскорбительное для всех; то наложит кучу в углу, то важные книжки порвет; бывало, он и покуривал, и поворовывал, и попивал. От бани не отдерешь, когда там женщины моются — уж ловили его в лопухах, уж припирали рогатиной к пожарному щиту, с которого, к слову сказать, давно уже свел Миша весь положенный инвентарь. Сморкался Миша пальчиком детским еще и пока, зато с великим чувством, на кого бог пошлет и не разбирая розы ветров. Учился так себе, слабенько. Как многие. Да все, если правду сказать.

Наружности Миша был самой обыкновенной — плюнуть и растереть. Чумазый шкет с айфоном и на моноколесе; мышастые вихры, косуха, кривые зубы, весь от горшка два вершка. Зеркальные очки, не по чину огромные. Последней проделкой Миши стало обогащение соседского нужника пачкой дрожжей. Сосед был инвалид, одноногий и однорукий зоотехник, в придачу контуженный. Жизнь его неописуемо осложнилось. Родительское решение было мгновенным и непреклонным: к деду Гордею.

Старцу перевалило за сотню лет, и жил он на отшибе, где от поселка оставалось всего ничего. Дом деда Гордея напоминал, скорее, научно-производственную постройку советских времен, давно пришедшую в запустение и ни к какому научному производству не пригодную. А если смотреть с косогора, то он больше смахивал на дом культуры и творчества того же периода. Бетон и почерневшее стекло, колючие скатки, какая-то даже вышка, но никого забора. Если же описать еще полукруг, то взору открывалась собственно обитель деда Гордея: сочетание маленького терема, сарая и сеновала, все о двух этажах. И без единого гвоздя, как утверждал жилец.

Перековка Мишуток сводилась не к порке, а к попытке хоть как-то, пусть ненадолго отвлечь от убогих интересов и выходок. Дед Гордей славился умением найти с молодежью общий язык. «Ваши гаджеты, — кривился он.- Я их паял еще по распоряжению товарища Микояна». Где же они? — возникал законный вопрос. Старик безнадежно отмахивался и отбрехивался невнятицей про некую сущность, зловредно внедренную и давным-давно тиражируемую. Дед Гордей обрабатывал шалунов, шалопаев и просто дегенератов в помещении склада. После их вдумчивых бесед то одна, то другая шельма вдруг начинала обнаруживать в себе зачатки сознательности и призрачного сострадания к окружающим.

Дед Гордей не впервые принимал Мишу, и тот, желанию вопреки, признавал слабую притягательность этого места. Вот и нынче, когда мишино моноколесо вкатило в раздолбанные ворота, старик поджидал его на пороге. Встреча старого и малого выглядела не совсем так, как обычно рисуется в поучительной литературе: благообразный, убеленный сединами старец, готовый наставить робкого филиппка в лаптях, а повсюду вокруг — хомуты, онучи, кадушки, грибные связки и прочая дельная утварь. Нет. Дед Гордей походил на мумию Циолковского, причем его кинематографического образа. Долговязый Гордей стоял, привалившись к выщербленному бетонному столбу. Позади него белело обвисшее, некогда алое обещание чего-то добиться.

— Ну, ты достукался, я вижу, — определил дед Гордей. — Шестой раз за месяц.

Мишутка ожесточенно сплюнул.

— В музей? — предложил старец.

Миша взглянул исподлобья на эту жилистую, лысую образину, где в чем душа; на вылитого маньяка с удавкой и вазелином в потертом портфеле.

— Идем, но не туда, — кивнул дед Гордей. — Потолкуем о других возможностях. Ведь ты же, недоросль, понятия не имеешь, что можно сделать и кем можно стать.

— Как будто сами стали, — буркнул Миша.

Старик сделал вид, что не расслышал, повернулся и заковылял к центральному входу. Миша последовал за ним. Все окрест было пыльно, усыпано щебнем, зелень торчала чахлая и белая от бессильной ярости.

— Я уже видел ваш «Буран», — напомнил Миша. — В печенках сидит.

— Видел, ты видел «Буран», — напевно подхватил дед Гордей, не оборачиваясь. — Видел Спутник, видел танк Т-34, другие танки ты тоже видел… «Ангару» тебе показал, Гагарина, «Кинжал»…

Миша прикидывал, не засветить ли деду за ухо подходящим голышом.

Но дед вдруг резко остановился и развернулся. Черепашьи очки свернули гестаповским блеском.

— Может быть, оно и музей, — дрожащим голосом произнес дед Гордей. — Может, не все всмаделишное. Но! — Он рванул китель, и на тельняшке тускло звякнули ордена. Два, казалось, были пришпилены к рыжим соскам. — Это все я! Все мое! И не все еще хлам, сударик, далеко не все! — Он погрозил пальцем. — Думаешь, дедушка спятил и барахтается в ржавом говне, чмокает былой славой через переломленную трубочку… Нет уж, радость моя, пора тебе посмотреть, как устроено!

Дед Гордей не в первый раз рвал на себе китель пошива царского еще, но еще никогда не водил Мишу к центральному крыльцу с пятеркой раскрошенных ступеней. С торца и тыла — бывало, водил; там и стояли макеты этих «Буранов», «Салютов», «Союзов» и первых паровозов; в обнимку сидели братья Черепановы, слушал радио Попов из папье-маше, а облупленный, из каких-то загашников выволоченный Вавилов сосредоточенно держал за хвост девятую в поколении мышь. Об отдельных методах внушения в таком антураже, которые дед Гордей практиковал, когда впадал в состояние редкой уже предрасположенности, дед Гордей запрещал рассказывать дома, но провинившиеся время от времени все равно кто жаловался, кто хвастался; деда Гордея не трогали, полагая, что лучше так, чем никак, хотя сам он трогал — авось, что-нибудь да отложится, а участковый в поселок не захаживал почти ни когда.

Миша хвастался как бы наоборот: выставлял героем себя и рассказывал, что сам, не оскользнись на лужице, отхватил бы стариковский писюн перочинным ножом.

Так или иначе, деда исправно посещали. Там было все-таки лучше, чем под родительским ремнем или чем посерьезнее.

Но и дед Гордей не особенно привирал, распространяясь о своем научно-техническом прошлом. Дом ему, ранее — филиал института, и вправду выделила власть. Старожилы помнили, как приезжали к нему высокие гости: упомянутый Микоян, да не один, а с Лаврентием; Нильс Бор и чета Чаушеску, Норберт Винер, Андропов, Калашников, слепая старуха Ванга, несколько начальников ФСО и патриарх; последним привозили в креслице увечного, полумертвого Хокинга — возможно, в чем-то провинившегося, потому что состоялся у них с дедом Гордеем двухчасовой разговор.

— Айфон? — презрительно кивнул он на мишину игрушку. — Я такой еще в тридцать четвертом сладил…

— А почему же тогда, а где?

— А пидарасы потому что вокруг, — огрызнулся дед, поднявшись на последнюю ступень. — Иначе бы все было, на родниковых молекулах…

Насчет пидарасов Миша с готовностью согласился, Гордей и сам был такой по общему убеждению, а на молекулы Миша решил забить. И поступил опрометчиво.

Старый и малый вошли в пыльный вестибюль. В углу были свалены какие-то стяги, чуть подальше стоял гипсовый бюст Ленина с приклеенным к нижней губе окурком, а темноте, у эстрадного возвышения, маячило пузатое сооружение, похожее на доисторический батискаф с медными заклепками и несовременными иллюминаторами. От него тянулись провода, напротив, новенькие, с какими-то насадками и переходниками. Сбоку примостился вроде бы музыкальный клавишный инструмент вида жалкого, насколько смог оценить Миша по примеру электрооргана из поселкового клуба.

— Случалось ли тебе, Мишутка, ходить в кино? — мечтательно осведомился дед Гордей.

Тот пожал плечами. Дурацкий вопрос — конечно.

— А пленка видел, как загорается?

Тут уже Миша заколебался. Нет, кинотеатров, где посреди фильма вдруг загоралась пленка, он припомнить не мог.

Дед Гордей причмокнул и огляделся в поисках места, где бы присесть. Конечно, он давно его знал и нашел бы вслепую — зеленый сундук из тех, в которых перевозят всякие боеприпасы. Мише сесть было негде, и он остался стоять, ковыряя носком цементную крошку. Очки он имел наглость не снять и даже шарил в кармане, как бы катая нечто постороннее.

— Смотришь, бывало, — продолжил дед, — какую-нибудь дребедень, и нате! На экране расплывается огненное пятно. Дыра, а по краям плавится пленка. Медленно и неотвратимо, ничего тут не сделать. Народ, понятно, ругается, галдит, да без толку. Врубают свет — и все. Кино кончилось. Конечно, временно. Через пару минут все чинили, и оно как бы продолжалось.

— Что мне кино-то? — процедил Миша.

— Как бы продолжалось! — повторил дед Гордей, воздевая палец. — Пленку склеивали, и крутилось оно дальше. А кадр сгоревший не так уж бывал и важен, и без него все было понятно. Знаешь, сколько в секунду таких кадров прокручивают?

Миша не имел об этом ни малейшего представления.

— Двадцат