В оформлении книги использованы фотографии Евгения Петрушанского

(переплёт, форзац, нахзац (разворот))

и Игоря Мухина (нахзац (полосная)).

© Юзефович Л.А.

© ООО «Издательство АСТ»

Ландшафты

Обеденный перерыв[1]

 

Съесть пару мятых пирожков, запить

                                             томатным соком,

Сесть, изучая этот день по чёрточкам заноз,

Курить, смотреть, как вьётся дым

                                   под потолком высоким —

А рядом, как часы, стучат костяшки домино.

 

 

На электрических часах устало

                                                стрелка дрогнет,

Ещё минута – и течёт

                                     расплавленный звонок.

Оставят парни домино, свои оправят робы,

И встану я за мой рябой,

                                     мой фрезерный станок.

 

 

Забью тяжёлым молотком тупую заготовку,

Так, что прокладка зазвенит

                                        в промасленных тисах,

И вдруг пойму, что этот день,

                                       как я, прямой и тонкий,

Переломился пополам не только на часах.

 

1965

После смены

 

Течёт толпа из хмурых проходных,

На всех углах двоится и троится,

И вот уже остались мы одни,

И вот уже вокруг чужие лица.

 

 

Там, позади, людской поток течёт,

И полы у плащей взметает ветер,

А здесь уже мы все наперечёт

И, может быть, одни на целом свете.

 

 

Напрасная ль дорога нам легла,

Раз так легко нам в мире растворяться,

Прощаться возле каждого угла

И на холодных улицах теряться?

 

1965

В подземелье. Псково-Печерский монастырь

 

Отец-наместник дал мне разрешенье

Сойти во тьму, ведь мы с ним —

                                                земляки. [2]

Свеча в руке, кончаются ступени

И каплет талый воск на башмаки.

 

 

Над нами флюгера на башнях стонут,

А здесь во мраке тлеют образа.

Со мной идёт загадочный эстонец,

Его непроницаемы глаза.

 

 

И нас ведёт загадочный священник,

Его глаза сухи, утомлены.

Я у него готов просить прощенья,

Хотя не знаю за собой вины.

 

 

А тишь такая, что зрачки морозит.

Но вот в простенке задрожит свеча —

Закладывают склеп. Как капли оземь,

Всё глуше, глуше кирпичи стучат.

 

 

А ведь сегодня утром мне казалось,

Что чудеса должны быть высоки, —

И вот в песке подземном увязают

Закапанные воском башмаки,

 

 

И холод этих стен в разгаре лета

Рассеивает всю мою тоску.

Так дай мне Бог шагать по белу свету,

Как я иду по чёрному песку.

 

1967

«Нам объяснял экскурсовод…»

 

Нам объяснял экскурсовод,

В какой реке какая рыба,

В какой тюрьме какая дыба,

В какой земле какой народ,

 

 

Какая где растёт трава,

Где мертвецов в земле хоронят,

Где на добычу стай вороньих

Их вешают на дерева.

 

 

Мне было чувствовать дано,

Как весело прошло по жилам

И голову мою вскружило

Всезнанья сладкое вино.

 

 

Теперь я понял, что нигде

Не могут люди жить без хлеба,

Что дождь на землю сходит с неба,

А рыба плавает в воде.

 

1970-е

Селенга

 

На песке у медленной воды

Влагой наливаются следы —

 

 

Это в полукружье каблука

Селенга́, зелёная река.

 

 

У неё – шестнадцать рукавов,

Вдоль неё – пятнадцать островов.

Как щетина жёсткая, трава

Густо покрывает острова.

 

 

Дно реки – страницу из песка,

Покрывают строки дневника.

Образуют в тёмной глубине

Надписи, неведомые мне,

Бычий череп или шар ядра,

Гривенник и дужка от ведра.

 

 

Селенга, зелёная река,

Вспомнит молодого казака,

Вынесет на берег для меня

Пряжку от казачьего ремня

С барабаном, саблей и орлом,

Чищенную мелом и сукном.

 

 

А теперь у медного орла

Зеленью подёрнуты крыла,

Как трава по этим островам,

Как вода по этим рукавам.

 

1970-е

Баллада

 

Был ты, хан Зундуй, великий хан,

Табуны твои сотрясали степь,

А теперь у тебя четыре шатра,

На четыре шатра – одна кошма.

 

 

Где лежит кошма, там сидит жена.

Было сорок жён, а теперь одна.

 

 

Лишь она одна в очаге твоём

Бережёт огонь и сидит у ног.

Не ушла, как все, за чужим седлом

Ни травой под снег, ни водой в песок.

 

 

Был ты, хан Зундуй, великий хан,

Твой бунчук сиял, как в ночи огонь.

Где стоял бунчук, свищет тарбаган,

Табуны твои стали ветром с гор.

 

 

У тебя мечей: один меч тупой,

Один ржавый меч,

                   с третьим – в землю лечь,

А четвёртый меч твой последний раб

Привязал к бедру, убежав вчера.

 

 

У тебя коней: один конь хромой,

Один конь больной,

                            один конь – дурной,

А четвёртый конь мог служить добром,

Да живёт стрела под его ребром.

 

 

У тебя друзей: один друг немой,

Один друг слепой,

                             один друг – скупой,

А четвёртый друг не поднимет рук,

Его кружит дух, как гончарный круг.

 

 

А врагов твоих дотемна считать,

До зари потом и до звёзд опять,

И ещё останется сто врагов,

Чтоб прогнать тебя по семи кругам,

А сто первой – та, что глядит в огонь

Твоего последнего очага.

 

 

Чья ладонь дрожит на твоей щеке,

Да душа лежит – не в твоей руке.

 

1970-е