Оглавление

Сергей Колесников
Билет

1

Я так и не поняла, откуда взялась эта женщина. Только что впереди было пустое пространство, каких-то десять метров, лишенных любого препятствия, — как вдруг чья-то фигура замаячила перед моими глазами. Конечно, незнакомка могла проскользнуть мимо, когда я замедлила шаг, чтобы переложить сумку в другую руку и взглянуть на часы, но было трудно не заметить появления постороннего хотя бы краем глаза. Тем более что двигалась старуха неспешно, заметно прихрамывая на левую ногу.

То, что это именно старуха, я решила сразу. Хлипкий демисезонный плащ, тощие икры в штопаных колготках, давно выцветший платок. Униформа «последней лиги». Даже в холод лучше околеть, чем показаться в таком виде на людях! И подошвами корюзлых ботинок на весь зал… Шарк, шарк.

Я бросила взгляд на потрепанный саквояж женщины, небольшой, куда можно запихнуть только самое необходимое, и у меня мелькнула мысль, что старуха — такая же беглянка, как и я, в одночасье сорвавшаяся с насиженного места. Впрочем, размышлять над столь неважными вопросами времени не было. Билет на поезд оставался только один, и другой возможности сбежать из этого захолустья не представлялось. Тем более сегодня.

О том, что почти все места распроданы, я узнала несколько минут назад, когда с десятого раза дозвонилась до привокзальной кассы.

— Не оставляем! — голос в трубке равнодушно шлепнул по моей настырно жужжащей просьбе. — Приходите и забирайте!

«И приду, и заберу!»

Я выскочила из телефонной будки и быстро зашагала в сторону похожего на малиновый кисель заката. Где-то там, в лапах бесчувственной железнодорожной феи трепыхался заветный клочок бумаги, и я должна была во что бы то ни стало получить его. Когда же на вечернюю тишину наступил гудок паровоза, я не выдержала и со всех ног бросилась бежать через малознакомые дворы, сквозь запах черемухи и щей из кислой капусты, под свист подвыпивших гуляк. Под стук разбитого вдребезги сердца.

Мне повезло. Я не сломала себе шею. Не нарвалась на стаю бродячих собак или хулиганов. Я даже угадала с направлением. И касса оказалась открыта. Только…

Старуха! Такая жалкая. Маяк для социальных служб, а не человек вклинился между мной и заветным билетом.

«Да куда же тебя несет на ночь глядя! — Я с раздражением уставилась в спину женщины. — А потом объявления в газетах пишут… Пропала такая-то, была одета так-то!»

Сомнения больше не терзали меня. Я резво обогнала конкурентку и выдохнула в окно кассы:

— Остался?!

— Чего орешь-то? Остался… — Кассирша зевнула и зыркнула за мое плечо. — Женщину чуть с ног не сбила. Не стыдно?

Кровь прилила к лицу. Обычно я относилась к старшим с уважением, но сегодня… Сегодня мне позарез нужно было уехать!

— Что остолбенела? Передумала или как? — «Фея» с нетерпением постучала пальцем по столу. — Берешь билет?

— Беру! — спохватилась я и достала смятую пятирублевку.

Пока кассир возилась со сдачей, я решилась глянуть на оставшуюся позади особу. В смутном отражении стеклянной перегородки я встретила взгляд замарашки и невольно поежилась. Женщина же открыла рот, будто хотела отчитать меня, но лишь охнула, попятилась и тихо заплакала.

Неожиданная догадка заставила меня оцепенеть.

«Неужели это начинается снова?! Или все-таки старуха — обычная сумасбродка, опустившаяся и всеми брошенная?»

Кассир недовольно заворчала. Так и не разобравшись в своих ощущениях, я схватила билет и выскочила на улицу. Три плацкартных вагона во главе с черным красавцем локомотивом уже подали к перрону, и запах тлеющего угля наполнял вечерний воздух. Большая часть пассажиров разошлась по местам, однако несколько граждан все еще блуждали по платформе в глубокой задумчивости. Казалось, они до сих пор не решили, стоит ли им уезжать. То было странное и тревожное зрелище.

Старуха стояла чуть в стороне от входа. Одной рукой она держалась за столб с рупором громкоговорителя, а другой теребила пуговки плаща. Саквояж лежал возле ее ног, замок открылся, и ком белья вывалился на землю. Некоторое время женщина не обращала на вещи никакого внимания, затем нагнулась, вытащила из тряпья небольшой предмет и прижала к груди. По изнуренному лицу вновь потекли слезы.

Я решила больше не смотреть в сторону замарашки. Напряжение последних часов отступило, и мне вдруг стало жалко себя, свою любовь, которая так красиво начиналась и так отвратительно заканчивалась. Я вспомнила, как два месяца назад приехала в город и он казался тогда милым провинциальным раем, а теперь белизна цветущих садов лишь раздражала своей показной невинностью.

— Умоляю вас! — Возглас за спиной заставил вздрогнуть. Я обернулась и поразилась состоянию, в котором находилась старуха.

Она была бледна, из-под съехавшего набок платка выбились коротко остриженные волосы, а руки била мелкая дрожь.

— Меня зовут Анна. И я не сумасшедшая. Просто мне необходимо уехать! Вы… — Женщина поперхнулась и замолчала.

Только сейчас я увидела, что из ее ладони торчит голова плюшевого медвежонка.

— Вы даже не представляете, что они сделают! — Губы старухи посинели от волнения. — Сначала меня чем-нибудь заразят, а после разрежут, чтобы посмотреть, что стало с крохой. Отдайте билет!

Женщина сделала шаг в мою сторону.

«Да она же совсем девчонка! — вдруг с ужасом поняла я. — Девчонка, до невозможности похожая на старуху!»

— Хотите знать, сколько мне лет? Восемнадцать… и я беременна. Сегодняшняя ночь на ферме будет последней. Завтра из концентрационного лагеря пришлют машину, чтобы забрать меня в «роддом» и сделать укол…

Она встала на колени.

— Пожалуйста… мне пришлось украсть деньги ради этого билета, понимаете? Ведь вы сможете уехать и завтра! А я нет… — Девушка схватила подол моей юбки и шепотом повторила: — Пожалуйста!

Я посмотрела на поезд. Проводницы зажгли сигнальные фонари и криками подгоняли последних пассажиров.

— Боюсь, вас не пустят в таком виде в вагон, — пролепетала я, уже вынимая билет.

Девушка мигом вскочила на ноги.

— Пустят, — выдохнула она. — Обязательно пустят!

2

Ее действительно пустили. Девочка-старуха заняла место возле окна и помахала мне лапой своего медвежонка. Я улыбнулась, кивнула в ответ и долго смотрела вслед уходящему составу. Затем села на скамью и стала ждать. Вскоре усталость окончательно сморила меня.

«Как же долго его нет. Неужели до сих пор никто ничего не заметил?» — подумала я и уснула.

Он приехал, когда от малинового киселя остались лишь белесые пенки. В сонном полузабытье я видела, как огни «Победы» рассекли сумрак привокзальной площади в тот самый момент, когда молоденький сержант склонился надо мной, желая узнать, кто я такая и почему сплю в неположенном месте.

— Если бы ты хлопнул дверью машины чуть сильнее, то сержант пристрели бы тебя от испуга, — попыталась пошутить я, когда он усаживал меня на сиденье автомобиля.

Но мой спаситель был зол и ничего не ответил. Тогда я помахала на прощанье сержанту. Он сделал вид, что не заметил.

«Все-таки жаль, что билет был только один! — вздохнула я. — По крайней мере, в поезде у меня было бы два друга. Девочка и ее игрушка».

Ехали мы молча. Из предосторожности он подвел машину к черному входу клиники, отвел в палату и закрыл за нами дверь на замок. Я приняла холодный душ, поужинала холодными макаронами и, уже лежа на холодной простыне, услышала от него первые за сегодняшний вечер слова в свой адрес.

«Завтра будет очень серьезный разговор», — процедил он и вышел.

«Неужели здесь вообще ничего нет теплого для меня?» — подумала я и провалилась в темную бездну.

3

Мы сидели в небольшом кабинете. Он — за рабочим столом, я — в кресле напротив. Он крутил макет человеческого мозга, выполненный в виде глобуса. Я рассматривала частички пыли, летящие сквозь узкий поток света. Стояла полная тишина.

Так было всегда. Сначала мой любимый завешивал гардины. После в задумчивости крутил «мозг». И только затем начинал беседу. И никогда в другой последовательности. Что меня очень удручало. Я-то хотела, чтобы шторы были последними в этом ритуале.

Сегодня я загадала желание. Если какая-нибудь пылинка полетит не поперек луча, а устремится вверх, туда, где свет прорывается сквозь неплотно задернутую ткань, все мои желания сбудутся. Но ни одна из них так и не решилась на подобное. Пыль не рождала икаров. Я поздно догадалась.

— Через две-три недели вас могли бы выписать, Варвара Сергеевна. А теперь я даже не знаю, что и будет!

Я с легкой улыбкой взглянула на него.

— Выпиши нас обоих, прямо сегодня…

Доктор вскочил и заходил по комнате. Высокий, стройный молодой человек с небольшой аккуратной бородкой и привычкой задумчиво вздыхать. Моя любовь и моя беда.

— Никаких нас нет. Сколько можно повторять, Варвара Сергеевна?!

— Почему же ты привез меня сюда… Зачем забрал из Москвы?

— Потому что… — Он запнулся. — Потому что считаю методы доктора Евсеева чудовищными. Мы уже обсуждали это, Варвара Сергеевна. Лоботомия убила бы вас как личность.

— Значит, я все-таки не безразлична вам, Андрей Васильевич?

Молодой человек всплеснул руками и поднял лицо к потолку.

— Ну за что мне это… — прошептал он. — Да, я привез вас сюда не только из альтруистических побуждений. Но это касается лишь медицинской стороны дела. Ничего личного!

Он налил воды из графина и жадно выпил.

— Я решила уехать, потому что вы стали ужасно холодны! А вчера утром позволили себе накричать на меня. Даже оскорбить!

— Простите, Варвара Сергеевна. Я устал и поэтому сорвался! Но куда вы собирались отправиться без паспорта и денег, скажите на милость? И как вам удалось покинуть стены этого заведения?!

— Моя беда, что я не могу на вас долго злиться, — тихо проговорила я, словно не слыша вопроса. — Моя самая большая беда!

Мужчина хотел прервать меня, но промолчал. Тихо вздохнув, молодой человек сел за стол и принялся в задумчивости перебирать бумаги. Он отлично видел в сумраке. Даже лучше, чем я…

4

Девочку я нашла сразу. Она стояла за конструкцией очень странного летательного аппарата и тихо звала меня. Я взяла ее на руки, легкую, серую от усталости, словно подняла с земли засохший осенний лист, и мы пошли искать второго ребенка. Раньше я всегда находила их достаточно быстро, этих странных детей, часто доведенных до крайней степени истощения, иногда раненых, иногда просто напуганных, но всегда зовущих на помощь. Я слышала их в самых разных местах и первое время никак не могла привыкнуть, что больше никто не обращает на них внимания. Но это прошло.

Бедных крох я доставляла к ближайшей станции метро. Я знала, что направляться следует именно туда, где бы я ни подбирала найденышей. Возле подземки уже ждала другая женщина, перенимала детей и сразу же растворялась среди пассажиров. Я никогда не пыталась завязать с ней разговор. Ни разу ни о чем не спросила. Я чувствовала, что так надо.

С малышами было то же самое. Человек, беседующий сам с собой, привлекает слишком много внимания. Лишь в тех случаях, когда вокруг не было ни души, я позволяла себе сказать детям несколько ободряющих слов. И радовалась даже намеку на улыбку.

Итак, я взяла девочку и стала искать ее спутника. До этого момента детишки точно были вместе, их голоса звучали в унисон, но потом что-то напугало малыша. И он спрятался.

Это стало для меня полной неожиданностью. Я долго бродила по ангару вокруг нелепой конструкции, похожей одновременно на летучую мышь и сотейник, чувствовала, как девочка слабеет, и нервничала все сильнее. Мне было совершенно непонятно, куда ребенок мог спрятаться. В какой-то момент я потеряла контроль над собой и позвала мальчика во весь голос. Тогда-то все и случилось.

Они появились сразу с нескольких сторон. Люди в военной форме, с оружием в руках и напряжением на лицах. Солдаты заставили меня лечь на пол, сковали запястья наручниками и завязали глаза. А через час меня уже допрашивали.

Сейчас я даже рада, что позволила в тот вечер арестовать себя. Но в первое время было страшно. Очень страшно…

5

А началось все в июне 1954-го. Мне только что исполнился двадцать один год, я окончила институт имени Менделеева, была худа, но жилиста, отмахала метр шестьдесят от земли и отрастила прекрасные светлые волосы. От папы мне достались зеленые глаза, а от мамы — высокие скулы и множество веснушек. А вот от кого перепало чувство глубокого одиночества, я до сих пор не знаю. Наверное, это было мое собственное приобретение.

Отец погиб в сорок первом под Минском, а мама умерла в Коканде во время эвакуации. Ее определили работать на пасеку, а через несколько дней она задохнулась от анафилактического шока. Когда каждый день погибали сотни тысяч людей, никому и в голову не пришло проверять маму на аллергию. Вот такие дела…

Может быть, когда-нибудь я напишу их историю. Если они позволят. Пока же я могу говорить только о себе.

В общем, 2 июня 1954 года я была еще совершенно обычная девчонка. Я шла по Первомайской улице вся мокрая, облепленная тиной и тополиным пухом, готовая взорваться от злости. Люди с удивлением рассматривали меня, иногда предлагали помощь, но я отвечала, что все нормально, и улыбалась. Ведь если подумать, ничего страшного со мной действительно не случилось. Просто я рассталась с кавалером. Вот и все.

Это произошло на Измайловских прудах около часа после полудня. Молодой человек сидел на веслах и неторопливо вел лодку вдоль берега. Я лежала на корме и рассматривала рыбок. Под старым деревянным мостом он сказал:

— Знаешь, Варя, я влюбился в другую. Нам надо расстаться.

— Хорошо, — ответила я и помахала карасям рукой. — Если влюбился, значит, надо.

Затем встала, перепрыгнула через борт и поплыла к берегу. Я была хорошим пловцом и даже в одежде двигалась быстрее, чем лодка. Впрочем, берег находился рядом, да и мой бывший возлюбленный не сильно торопился. Я вскарабкалась по травянистому откосу, пробежала через лесок и зашагала в сторону станции метро. Кажется, он кричал вслед, что я полоумная. Не буду утверждать наверняка.

Ненавидела же я три вещи. Тополиный пух, речную тину и самоуверенность. Я ведь догадывалась, что он катает на лодке еще одну девицу, но была убеждена, что ей бесполезно со мной тягаться. Если бы я знала, что в воду придется прыгать мне, а не ей, то оделась бы совсем иначе. И не испортила свой любимый наряд.

А еще волосы. Две тяжелые косы липли к ткани сарафана и доставляли массу неудобств. Мне было даже противно к ним прикасаться, чтобы распустить, и когда я увидела парикмахерскую, ноги сами понеслись в том направлении. Дверь была открыта, внутри приятно пахло одеколоном, крутился самодельный вентилятор, и никого не было, кроме мужчины лет сорока с протезом вместо ноги и потрясающим чувством такта. Он несколько секунд рассматривал меня, затем повернул вентиль водопроводного крана и молча указал на умывальник.

Может быть, этот человек был немой? Интересно, вообще, бывают немые парикмахеры? Представляете, я до сих пор не знаю. Но в тот день между нами проскочило всего лишь одно слово.

«Каре», — сказала я, когда привела себя в порядок. Парикмахер в изумлении поднял брови. Кажется, он вообще не ожидал, что я буду стричься.