Оглавление

Все мы родом из детства.

Антуан де-Сент Экзюпери

НОЧНОЙ РЕЙС

«Доброе утро, дамы и господа! Командир корабля и экипаж рады приветствовать вас на борту самолета, выполняющего рейс по маршруту Новосибирск — Красноярск. Пожалуйста, застегните ремни безопасности и приведите спинки кресел в вертикальное положение…»

Под хрип и треск динамиков Сергей Кузнецов занял свое место в середине салона самолета, но сумку в багажный отсек закидывать не стал.

— Красавица, можно пересесть ближе к хвосту? Там мой одноклассник и соседнее место не занято, — изобразив самую обаятельную из своих улыбок, обратился он к бортпроводнице. Та и правда красавица, где хоть берут таких…

— Да, салон неполный, можете садиться на свободное место, — стюардесса, однако, его обаянием не впечатлилась.

Она на рабочем месте, ясное дело. Серега подхватил сумку и уселся рядом со школьным приятелем.

— Ну, здорово поближе, Артюха!

Они заметили друг друга еще в здании аэропорта, но в толпе и спешке успели только головами покивать.

— Надо же, где встретились! — Артем Новиков крепко пожал Сереге руку. — Давненько не виделись!

А было время — почти не расставались, как в первом классе Мария Сергеевна посадила за одну парту, так и просидели все десять лет локоть к локтю — выходит, благословила учительница тогда на многолетнюю дружбу. Рассаживала-то она мальчиков с девочками, но им девочек не хватило, а они тогда этому даже обрадовались. Жили неподалеку друг от друга, вместе шли на занятия, с занятий, порой не совсем кратчайшим путем, ища и находя приключения. Потом походы, рыбалка, волейбол…

— Серега, у тебя же в Красноярске бизнес, что забыл в Новосибирске? — Артем завозился в кресле, неловко устраиваясь. С его габаритами тесновато, конечно, ну да ничего, им в полете быть меньше двух часов. — На нашей последней встрече одноклассников ты вроде так рассказывал.

— Да вот, пригласили на хорошую работу, прилетал на собеседование. Надоела эта торговля, устал туда-обратно мотаться, Светка-то в Дивноярске работает, а магазины у меня в Красноярске. Теперь надо все продавать и обосновываться на новом месте. А ты ведь и учился, и живешь в столице Сибири?

— Ага, лечу к отцу на юбилей, — Артем наконец устроился и решил опустить столик, но при этом рассыпал газеты, торчащие из кармана впереди стоящего кресла.

Самолет набрал высоту.

— Смотри, парня ищут, — Серега поднял «Новосибирский вестник»: «Ушел из дома и не вернулся Варфоломеев Вадим Альбертович, 2001 года рождения, проживал в городе Дивноярске…» Так это же Ленки Новоселовой сын!

Артем забрал у него газету:

— Точно, похож на нее немного на фотографии. Опять пропал… Мне мама сегодня перед отъездом говорила по телефону, что какого-то парня в городе полиция ищет. Ты Вовку Тихонова давно видел? Он же вроде отец Вадима, а тут написано — Альбертович…

— Да, видел на днях, издалека, — растерянный, растрепанный какой-то, я к нему и не подошел. Он, говорят, психически болен, — Серега покрутил пальцем у виска. — А кто отец — надо у Ленки спрашивать.

— Тихонов и на встрече одноклассников прошлый раз не был… Зачем она за него замуж вышла — влюблена-то без памяти была в Сашку Козырева. А тот — в Таньку Белкину, — ударился в воспоминания Новиков. — А Козыря ты не видел? Он вроде должен освободиться.

— Нет, не видел, но по срокам, — прикинул Кузнецов, — скоро должен выйти.

— Да, вот жизнь, — протянул Новиков, — кто бы мог подумать, что так круто завернет… А Ленкин сын — ему, значит, где-то 17 уже, — погуляет, да и вернется домой. Помнишь, как мы с тобой в его возрасте — после выпускного возомнили себя взрослыми и отправились с одним фонариком в пещеры на берегу Енисея…

— …а фонарик погас, и мы там заблудились, — продолжил Серега.

— Еще и Ленка с нами собиралась! Хорошо хоть Танька ее отговорила. Нас утром нашли, а мы спим на каменном полу, — хлопнул Артем ладонями по коленям.

Друзья переглянулись и захохотали во весь голос. Впереди сидящая женщина сделала им между креслами неодобрительные глаза — ночными рейсами обычно летают деловые люди, чтобы выспаться для завтрашних трудовых подвигов.

«Наш самолет приступает к снижению. Температура воздуха в аэропорту Емельяново…»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ТАНЬКА

…«Именем Российской Федерации Дивноярский районный суд в составе… рассмотрев материалы уголовного дела в отношении Белкиной Татьяны Валерьевны, обвиняемой в совершении преступления, предусмотренного статьями…»

Белкина Татьяна Валерьевна — это я. Преступление — убийство человека. Мне выносит приговор самый гуманный и справедливый суд на свете. Я сижу на скамье подсудимых. Это в самом деле скамейка, отполированная до блеска многими преступными задами. У нее нет спинки, чтоб нам, преступникам, жизнь малиной не казалась. И бронированного стекла нет — откуда в бюджете нашего маленького сибирского городишки деньги на него, зато решетка есть. Она прикручена к полу, кое-как, ржавые болты высоко торчат над полом.

Ставлю ноги на два из них, чтобы хоть чуть разгрузить затекшие мышцы. Могу через прутья покричать в зал, меня услышат. Там сидят отец, мама, почему-то в черном шарфике на голове, ее подруга тетя Наташа, моя подружка Ленка — отдельно, со свидетелями. Но что кричать? Я сижу в клетке. Птичка. Канарейка. Нет, попугайчик. Попка-дурак. Боже мой, какой же я дурак… Судья в черной мантии, присяжные… Все по-настоящему. А в окна льется солнечный свет, в его потоках золотятся и пляшут пылинки. Очень быстро пляшут. И черный судья взлетает кверху, как жених на картине Шагала, вращаясь и размахивая полами своей мантии. Мантия раздувается парусом, закрывает свет и становится темно…

… — Танюша! Доченька!

Мама зовет меня обедать, а так домой идти не хочется — сколько же времени можно потерять из-за этого дурацкого обеда. Мы ведь с Ленкой такие классные «секретики» собрали, теперь надо придумать, куда их схоронить. Мой — из разноцветных стеклышек, конфетти, крыльев бабочки и перламутровых горошинок. Мама бусы рассыпала, а две под кровать укатились. Я Ленке уверенно заявила, что это самый настоящий жемчуг. Но ее разве удивишь — у нее «секретик» из осколков чашки от немецкого сервиза, фантика от заграничной конфеты и страусиного перышка…

— Доченька, открой глазки! Я вижу, что ты очнулась! — склоняется мама. Бледная, испуганная, в белом халате.

Больничная палата. Кафель. Раковина в углу. Провода над кроватью.

— Что со мной? — кричу я, но это мне думается, что кричу, на самом деле слова шипят в пересохшем горле, я сама себя не слышу.

— Попей водички, милая. Слава Богу, опомнилась! Мы в больнице, тебя прооперировали, врач обещал, что все будет хорошо. Ты неделю проспала, самое страшное уже позади.

Вода проливается на подушку, кажется, я за эти дни разучилась ее глотать. Горло как оцарапанное, язык не помещается во рту, в глазах песок, их хочется закрыть. И спать…

…Вадимка хохочет, заливается. Он убегает от меня по тропинке меж кустов смородины. Яркая зелень, солнце слепит глаза и золотит Вадимкину макушку, ласкает чуть загоревшие пухлые ножки и ручки. Сыночек недавно научился ходить, даже не пошел, а сразу побежал. Вот и сейчас топает по травке босыми пятками, оглядывается и хохочет! Я делаю вид, что догоняю. Подбежал к раскрытой калитке, выглядывает из-за куста ромашек, дальше насыпан гравий — как бы ножки не поранил. Но я не могу бежать, ноги тяжелые, а сына уже не видать, лишь слышу смех…

…Смеются в больничном коридоре, этот заразительный хохот узнаю сразу, еле очнувшись. Так умеет только Гулькина, моя одноклассница, мы с ней вместе в медучилище учились, она теперь в нашей больнице палатной медсестрой работает. Ей палец покажи… В классе за это прозвали Хохотунчиком.

— Светка! — я опять вроде бы кричу…

— Проснулась, соня! Спи, тебе надо спать, ты же на снотворном. Во сне выздоравливают, и дырка твоя быстрее заживет!

— Какая дырка? Где? — не понимаю я.

— Так в твоей черепушке! Да не переживай, Иван Тимофеич тебе ее заштопал, ты же знаешь, у него руки золотые, будешь как новенькая.

С трудом поднимаю руку, трогаю лоб — голова забинтована, вот почему она болит и в ней долбит небольшой дятел.

— Что со мной случилось?

— Да завалилась ты в суде, сознание потеряла в клетке и долбанулась об какой-то там штырь, аккурат посередине лба дырка, как от пули. Ничего, Иван Тимофеич сказал, что под челкой шрама совсем видно не будет.

— А где мама? — ищу глазами, голову боюсь повернуть.

— Скоро придет. В церкви, девять дней сегодня, — сразу серьезнеет Светка.

— Кто умер? — всплывает в памяти мамин черный шарфик. — Дядя Костя?

Дядя Костя — старший брат моего отца, недавно перенес инсульт. Умер, значит. Как жалко, такой хороший был человек, и мама с его семьей дружила…

— Да вот она уже каблучками стучит в коридоре! — Светка пропускает мой вопрос, торопливо открывает дверь и просачивается за нее.

— Здрасьте, Ольга Сергевна!

Мама моя молодая и красивая. Когда гуляет с Вадимкой в коляске, никто не принимает ее за бабушку. Но сегодня она старая и бледная, еще этот черный шарфик. Лицо сливается с больничной дверью, голубые глаза какие-то водянистые. За спиной стоит мой отец…

И тут я все понимаю. Мама падает на колени перед моей кроватью:

— Доченька, прости меня…

ЛЕНКА

Танька Белкина — моя самая близкая подруга. И одноклассница. И одногруппница — в детский сад вместе ходили. Нас матери и рожали в одном роддоме, в один день. Вообще-то в нашем городке и роддом-то вроде бы один. Танька, конечно, появилась чуть раньше, она всегда и во всем впереди меня. В садике наша группа за ней хвостом ходила: подружка была врачом, «лечила» всех желающих. Перевязки делала ленточками, уколы карандашом, «шины» на «переломы» из набора строителя накладывала, «таблетками» (конфетками) кормила… И все слушались. После обеда спать по ее команде укладывались, потому что в «больнице» тихий час. Воспитатели еще и подыгрывали, бинты и вату Таньке приносили — чем бы группа ни тешилась, лишь бы не плакала.

Одна я не «болела» и «лечиться» не хотела. Из протеста книжки рвала и куклам головы откручивала — я была новенькая, а хотелось, чтоб на меня внимание обратили. И даже пыталась Таньке чем-нибудь навредить, но после садика шла к ней домой играть, потому как в их маленькой квартирке разрешалось и шалаши из покрывал строить, и в мамины вещи наряжаться. А еще у них жили кошка с котятами и золотые рыбки. За подводной жизнью в подсвеченных аквариумах, которые занимали всю маленькую комнату, можно было наблюдать бесконечно — тетя Оля, Танькина мама, рыбок на продажу разводила. И никогда не сердилась на нас, когда мы бумажками намусорим или тряпочек нарежем, выкраивая куклам платья. Она медсестрой в поликлинике работала, вот подружка за ней и обезьянничала — «лечила» всех. Стать врачом мечтала еще тогда.

У меня-то дома наоборот: огромная квартира — объединены две смежные, еще в одной на лестничной площадке жила бабушка, мать отца, — весь десятый этаж наш, туда никто, кроме нас, на лифте и не поднимался. Раз в неделю приходила женщина убирать хоромы, продукты привозил водитель.

Папа — большой начальник, директор деревообрабатывающего завода. Его мы с сестрой Надеждой видели редко — пропадал на работе, на совещаниях, ездил в командировки, в леспромхозы, даже за границу; чаще смотрели на него по телевизору на местном канале. Да и мама вниманием не баловала, у нее была святая цель — обеспечить папе максимум удобства в быту. Это когда он дома бывал… К тому же маме надо было хорошо выглядеть, у нее для этого имелись и «свой» парикмахер, и «своя» маникюрша. Гостей к нам не приглашали, родители встречались с ними и отмечали праздники в ресторане.

Но у нас с Надеждой была Муся. Муся — наша няня, она вырастила и сестру, и меня, жила с нами, в отдельной комнатке, не помню, имелись ли у нее родственники, наверное, мы и были ее семьей. Полное имя няни я узнала уже после ее смерти. Мария. Мария Родионовна. Почти Арина Родионовна…

Папа был сильно старше мамы, помню, что его усы всегда были уже седые, с мамой у него — второй брак. От нас с сестрой это семейное обстоятельство и не скрывали; мне-то все равно было, а вот мама с Мусей иногда на кухне обсуждали первую папину жену, называя ее «эта». Я их разговоры краем уха слышала, но речь в основном шла о деньгах. И еще у папы имелся взрослый сын, «обалдуй». Что это слово обозначает, я тогда не понимала и ни разу этого обалдуя не видела.

В нашей квартире блестела полировкой югославская мебель, красовалась немецкая посуда, персидские ковры — все, что считалось дефицитом в 80-х годах прошлого века. Но не дай Боже залапать стенку, насорить на ковре, попрыгать в кресле. И должно быть тихо. Особенно если папа дома, в кабинете. Папа работает. У него стоял свой телефон, отдельная линия, но обстановку помню смутно. Мама не работала. Естественно, в наш дом-музей приводить подружек строго воспрещалось, исключение делалось для одной Таньки, и то — лишь попить на кухне чаю и полистать в моей комнате книжки. И чтобы тихо.

Но к Таньке меня отпускали, она у мамы вызывала доверие: огромные голубые глаза в черных ресницах, две тугие косы, красивые платьица, сшитые тетей Олей. «Куколка» — называла ее моя Анна Петровна. И умная, зараза, все книжки читала.

Старшая сестра Надежда тоже умная и тоже книжки читала, ее комната вся была в полках с ними. Старше всего на три года, но между нами в детстве существовала пропасть. Казалось, что даже мама ее побаивается — называла обычно полным именем, я, конечно, так же, а иногда в шутку и по имени-отчеству к ней обращалась. Сестра забирала меня из детского сада, помогала с уроками, но своими наставлениями доставала больше мамы. Мне постоянно приводили ее в пример! В школе Надежда была отличницей, активисткой, к папе в кабинет заходила смело. Она потом, получив экономическое образование, стала работать у отца финансовым директором. Ну это я уже вперед забежала…

В 1-й класс мы с Танькой, естественно, пошли вместе. Подружка в сшитом мамой форменном платьице и воздушном фартучке казалась мне сказочной феей. Фартучек и для меня тетя Оля предлагала сшить, но мама уже заказала его у «своей» портнихи из кружева, привезенного папой из заграницы. Он стоял колом и лямки с крыльями то и дело сползали.

За одну парту нам сесть не разрешили, Таньку посадили с Сашкой Козыревым, который как вылупился на нее с открытым ртом, так и не закрывал его до 10-го класса, а меня — с Вовкой Тихоновым, с Тюхой. Тюха был кругленький, в кругленьких очочках и жевал на переменах, а то и на уроках, бутерброды и котлеты в промасленной бумажке. Мне казалось, что и я вся пропахла чесноком, пинала его ногами под партой и жутко ненавидела. Но со временем пришлось смириться — Тюха оказался отличником и помогал на контрольных. Вот только вздумал неровно ко мне дышать, но, хотя котлеты поедать перестал, лучше бы не дышал…

На Таньку рот открывал не один лишь Козырь, к старшим классам ее оформившаяся фигурка сводила с ума многих пацанов в школе. Но она как будто этого и не замечала и гулять ни с кем не хотела. Книжки свои читала! И в школе на переменах читала! Забьется в уголок в раздевалке и страницы перелистывает.

ТАНЬКА

Ленка… Моя подружка. Самое яркое воспоминание из детства — как строился дом напротив пятиэтажки, в которой жили мы с мамой и тогда еще с папой. В нашем городке это был самый первый высотный дом — облицованный красным кирпичом, с башенкой на крыше, с часами и термометром под ней. Я по ним с мамой и цифры выучила. Дом рос как на дрожжах, двигалась стрела огромного крана, покрикивали строители. Бабульки-всезнайки на лавочке неодобрительно комментировали: «Для начальства строят!» В эту новостройку и вселилась Ленкина семья: из черной «Волги» вышел папа, солидный, серьезный и с усами; мама, красивая, в модном плащике и лодочках на шпильке — она опустила эти лодочки в пыль по щиколотку и на какое-то время замерла в нерешительности; в это время с заднего сиденья выпорхнула худенькая кудрявая девчушка и сразу побежала.

— Лена, ко мне! — строго остановила ее девочка постарше с туго заплетенными косичками, уложенными корзиночкой. В одной руке она держала портфель, в другой — клетку с попугайчиками.

— Надежда, можно я с девочкой познакомлюсь? — кудряшка уже бежала ко мне, спотыкаясь на щебенке. — Привет! Меня Леной звать! Давай дружить!

Вот такая она и есть, Ленка, — получить все, чего захочется, причем немедленно. Меня она тоже получила, ну так она считала, по крайней мере, — в садике всех детишек от меня отпихивала. Да я и не возражала — она хоть и капризная, но дружить с ней было интересно, это ж настоящий фонтанчик всяких выдумок и проказ. Детсад у нас прямо во дворе находился, Ленку-то хотели в какой-то престижный записать, но она дома рев подняла: «Хочу с Танькой» — и через неделю мы встретились в группе. Наши мамы позже друг друга вспомнили — они в роддоме познакомились, когда нас рожали, 25 января 1979 года.

Папа у Ленки был большим начальником, и сам большой, и квартира у них большая. Даже няня у нее была! Еще имелась бабушка, папина мать, она жила в соседней квартире, Ленка ее терпеть не могла. Родители ее мамы, Анны Петровны, часто передавали с поездом вкусные фрукты и орехи из своего сада у домика в южном курортном поселке. К ним в гости иногда приезжал армейский друг отца, капитан дальнего плавания, однажды он привез ананас — Ленка угостила, этот фрукт я попробовала впервые в жизни. У меня-то ни бабушек, ни дедушек не было — давно умерли…

В школу нас отвели вместе, сдали учительнице, нарядных и притихших. Ленка вцепилась в мою руку и хотела сидеть за партой только со мной. Но у учительницы на нас были другие планы: девочки должны сидеть с мальчиками. Однако моя подружка Ленка стоила, похоже, двух мальчиков: все ей казалось, что ее кто-то обижает, она постоянно раздавала девочкам тумаки, потом ревела, что с ней никто дружить не хочет. Мне ее жалко было, пусть та и ревновала меня ко всем, в том числе к учительнице. Соседа по парте Ленка излупила в первый же день, не помню за что, наверное, просто для профилактики. Доставалось ему и потом, несмотря на то, что он решал за нее задачки. Тихонов отличник был и тихоня. Тюха.

А мой сосед Козырев — хулиган: то окно разбил, то мух в банке на урок принес и в классе полетать выпустил, то подрался, то на парте С + Т = Л ножичком вырезал. С — это Саша, Т — Таня, а дальше — его фантазии. Его маму постоянно в школу вызывали, потом стал приходить только отец, поговаривали, что у них в семье что-то случилось. Сашка-то отлично учился в младших классах, но потом каким-то диким стал, школу прогуливал. Все выяснилось уже перед выпускным, мне тогда так жалко стало одноклассника, хотя раньше частенько на него обижалась и злилась. Все лето после 9-го класса он работал грузчиком на заводе, сам купил одежду к выпускному вечеру. Говорят, была на выпускном и его мама, но стояла, наверное, где-то в сторонке, я ее не видела.

ЛЕНКА

…И угораздило же меня родиться в маленьком сибирском городке! Ни больших магазинов здесь, ни зоопарка или парков с развлечениями, как на море, где мы отдыхаем всей семьей каждое лето. Нет, море-то у нас есть — Красноярское, но это же смех, а не море! Водохранилище. В нем не купаются, потому что в воде плавают «топляки», не утопленники, но вообще-то — да, утонувшие при затоплении деревья. Лето у нас короткое… Бесит меня такая окружающая обстановка, но у мамы один ответ: в чужом городе мы никто, а здесь — всё!

Самое главное, чем известен наш город, — деревообрабатывающий завод, ДДЗ, которым руководит папа, там полгорода работает. Завод производит мебель, всякие деревянные изделия, стройматериалы, продукция даже на экспорт отправляется. Он построен в стороне от жилых кварталов, чтобы не долетали вредные выбросы, рабочих туда доставляют на больших желтых автобусах с трафаретом «ДДЗ», а у папы есть служебная машина с персональным водителем.

Новоселова Николая Степановича упоминают в каждом номере «Дивноярской правды» — то какие-то новые технологии в обработке древесины, то делегации из Японии и Китая… Короче, наша фамилия не сходит с газетных полос. Мама внимательно читает все статьи, и Надька тоже, сестра вообще делает все, чтобы папе понравиться. Она и похожа больше на него — он плотный, кряжистый, с густой шевелюрой и Надька вся такая сбитая — спортсменка, стрельбой из лука занимается. А мне этот завод не-ин-те-ре-сен! Правда, товары, которые поступают из Японии в обмен на нашу древесину, по «бартеру», так это называется, — обалденные! Ни у кого в классе нет такой модной обуви, как у меня! Платья-то полагается в школу носить только форменные, а жаль, у меня от красивых вещей шкаф ломится! Только висят на мне все одежки, как на вешалке, — я высокая и худющая, мама говорит, что во мне все калории сгорают, потому что егоза и нервная.

…Папу видеть дома мы совсем перестали, мама объяснила, что у него запарка на работе, потому что идет приватизация. Достали уже с этой приватизацией, ваучеризацией… Даже бабки, вечно сидящие у Танькиного подъезда на лавочке, обсуждают это. За ужином спела частушку, которую от них подхватила:

— Жили плохо, жили худо

До деноминации,

Обдерет последний рубль

С нас приватизация.

Но мама мой вокал не оценила, лишь сердито звякнула крышкой об кастрюльку.

— Лучше б уроки учила, чем всякую ерунду запоминать! Вот бери пример с подруги: Танюшки отличница и маме помогает, а ты — с четверки на тройку!

— Дура! — резюмировала Надежда, подбирая последние крупинки риса с тарелки.

А мне до лампочки эта приватизация, вот Козырь на меня вроде стал внимание обращать, понял, может быть, что моей подружке даром не нужен, этот факт волнует гораздо больше. А в институт меня папа «поступит» и с тройками, я сама слышала их с мамой разговор об этом, так что зачем из кожи лезть? Надежда-то сама поступила: с сентября начнет учиться в Красноярске на экономиста, она школу с золотой медалью окончила. Ну не всем же быть такими умными! Слава богу, скоро сестрица от нас свалит и меня не будет доставать своей правильностью…

…О результатах папиной запарки на работе я узнала опять-таки из телевизора — в новостях Новоселова Николая Степановича поздравляли с назначением на должность генерального директора Акционерного общества Wood&World. Мама объяснила, что деревообрабатывающий завод приватизирован, то есть перешел в частные руки, владеют им теперь акционеры, и папа среди них самый главный. Эти акционеры и выбрали его своим генеральным директором.

— Теперь будем называть папу генералом! — хихикнула я.

— Нет, она не просто дура, она идиотка! — вздохнула моя умная старшая сестра…

…А я не особо вникала во все эти пертурбации у папы на работе: ну как был он директором, так директором и остался. Для нашей семьи в общем-то почти ничего не изменилось, разве что у отца появилась новая машина — ни у кого в городе подобной не было! Папа часто сам садился за руль, обходясь без водителя, так ему нравился плавный ход иномарки.

Мои надежды на свободу в отсутствие дома Надежды не оправдались: наш Дивноярск от Красноярска близко, меньше ста километров, и она почти все выходные проводила дома — папа отправлял водителя за принцессой. Эта Надежда Крупская продолжала учить меня жить и заставляла готовиться к экзаменам, иначе обещала отправить в ПТУ после восьмилетки. Сигареты у меня нашла. Да не курила я! Так, иногда…

Говорят, что 90-е годы были «лихие». Это по прошествии времени их так окрестили, а тогда происходящее называли «перестройкой». Но я не замечала никакой лихости вокруг себя, и перестраивали что-то, видимо, в других местах. Правда, Танька ходила подавленная — в семье было не все в порядке. Тетя Оля стала торговать вещами на рынке, я попросила Таньку об этом в школе не рассказывать, мне и дружить с ней стало неудобно. Еще папа запретил мне вечерами гулять допоздна — какие-то бандиты в городе развелись.

У Таньки дома тетя Оля с тетей Наташей только и рассуждали о деньгах, ценах, о том, что какие-то продукты стало трудно купить… Так скучно! Я тогда перестала ходить к ним в гости, у нас-то дома было все по-прежнему. Как это может не быть каких-то продуктов в магазинах? Для чего тогда магазины?

Ну не понимала я, что отцовская широкая спина заслоняет все наши семейные беды, в том числе предполагаемые, что еще где-то за горизонтом. Стоило маме заикнуться о любой проблеме, как папа тут же улаживал дело одним-единственным звонком. Папа решал все!

ТАНЬКА

Можно сказать, что я выросла в больнице: мама, работая процедурной медсестрой, частенько брала меня с собой в поликлинику, когда, например, мою группу в садике закрывали на карантин или на ремонт. А то и просто так с ней напрашивалась — обещала тихонько «лечить» кукол за стеллажом регистратуры или поить их чаем в бытовке и свое обещание сдерживала, никому не мешала. Мне так нравилось быть частичкой этой чудесной общности в белых халатах, которая превращает больных людей в здоровых, нравилась стерильная, до блеска, чистота и особый, медицинский запах. «Лечила» я и своих одногруппников в садике и с детства представляла себя врачом. Хирург Иван Тимофеевич угощал конфетками и п