Подмарка. Деревня, которой никогда не было на карте
Қосымшада ыңғайлырақҚосымшаны жүктеуге арналған QRRuStore · Samsung Galaxy Store
Huawei AppGallery · Xiaomi GetApps

автордың кітабын онлайн тегін оқу  Подмарка. Деревня, которой никогда не было на карте

Светлана Чернавская

Подмарка

Деревня, которой никогда не было на карте






18+

Оглавление

Синяя птица

Светлой памяти моей бабушки

Кривых Анастасии Фроловны.

А вы знаете, кто такой зимородок? Если видели у воды красивую птичку, переливающуюся всеми оттенками синего цвета, то это она и есть. Почему назвали зимородком? Навряд ли она высиживает своих птенцов зимой, наверное, изначально был «землеродок», потому что живет в норках, уходящих в обрывистые берега водоемов. Я видела его очень давно, но, когда вспоминается детство, память рисует эту птаху. Я ведь тоже, можно, сказать, «землеродок»: родилась и выросла на родной земле и ушла в нее корнями глубоко-глубоко…

«Обыкновенный зимородок, или голубой зимородок, — мелкая птица семейства зимородковых, немного крупнее воробья».

«У зимородка очень строгие требования к местообитанию: чистый водоем с проточной водой (не мелкий, но и не глубокий), обрыв и заросшие берега. Зимородки не любят близкого соседства с другими птицами…» (Из Википедии.)

…Раннее утро. Мне лет семь или восемь. Летние школьные каникулы. Крохотная деревенька в среднерусской глубинке. Жило-поживало там мое женское царство: бабушка, мама, мамина старшая сестра и я. Мама спозаранку, тихонько собравшись, уезжала на работу на велосипеде, а я обычно просыпалась позже. Как благостны были эти утренние минуты лета в стареньком бабушкином домике! Еще не выпутавшись из последнего сна, ощутить волну радости: впереди целых три месяца ничегонеделания, тепла, зелени и всяческих мелких приятностей. Можно сколько угодно валяться в пухлой перине, следя за игрой в догонялки на крашеных половицах пятнышек солнца, прокравшихся сквозь выбитые занавески. В лучах танцуют золотые пылинки, а в приоткрытое окно тянет сквознячком из сада; воздух можно пить большими глотками или даже зачерпнуть пригоршней, а птички поют как-то хрустально: я представляю, что их голоса ударяются о купол неба и возвращаются эхом… И вновь окутывает сладкая-пресладкая дрема, которую окончательно развеет какой-нибудь звук: тетя Наташа во дворе ведром брякнет, бабушка посудой звякнет или ругнется на кур, эти самые куры заквохтают, а их предводитель Петя задорно прокукарекает: «С добрым утром, люди!»

…Но в этот раз я проснулась первой и, решив никого не будить, пошла умываться на речку. А там идти-то — до конца огорода, даже не идти, а пробежать вдоль него по утоптанной тропинке, ведущей вниз. Земля под босыми ногами — жирный чернозем, она по утрам слегка влажная от росы, прохладная и пластичная, босые подошвы просто впечатываются и чуть прилипают — немножко щекотно, но приятно. Мчишься, а лицо уже умывает свежий ветерок с луга, просто пьянит ароматами цветущего разнотравья, и такую ощущаешь свободу — кажется, сейчас взлетишь!

У самой воды лежит огромный камень, известняк, вросший в ил и отполированный босыми ногами многих поколений. Кто его положил — не знаю. На нем отбивала вальком белье и выполаскивала его в речке моя бабушка еще в далекой молодости. Это место у нас дома называют пристанью, хотя не пристают здесь никакие суда. Речка Чернавка мелкая, можно вброд перейти, лишь у камня — выше колена и течение быстрое. Дальше прозрачная вода журчит по крупной гальке, огибает островок, за ним — прогретое солнцем мелководье со снующими рыбешками-мальками и головастиками; потом поток делает крутой вираж, образуя омуток с бурунчиками, и подмывает небольшой обрыв за кустами. Противоположный каменистый берег круто поднимается вверх, к колхозным полям, им конца-краю не видать. Солнце недавно встало и светит против течения, под таким углом, что как будто изнутри подсвечивает воду, та прозрачная, чуть зеленоватая, а поверхность искрится золотыми бликами. В этих бликах радугами вспыхивают сетчатые крылышки стрекозок, они танцуют над водой, как сказочные феи…

Усевшись на теплый камень и засмотревшись на эту красоту, застываю надолго, но через какое-то время понимаю: я здесь не одна, мало того — за мной подглядывают из кустов ивы, опутанных речными вьюнками. Вот этот самый зимородок. Как звать птичку, узнала гораздо позже, а тогда встретила такую впервые: перышки синие, кобальтовые, с перламутром, спинка отливает голубым и немножко зеленым, а грудка оранжевая; у нее длинный клювик и глазки-бусинки. Долго мы изучали друг друга. Пичуга-то, наверное, ждала, что я уберусь с ее территории — она ведь рыболов, и, видимо, в обрыве хоронилась норка с птенчиками, которым пришла пора завтракать. А я не могла глаз от птички оторвать. Не выдержала она: синей молнией чиркнула вдоль воды и пропала. Мне осталось умыться и, не вытирая лицо, возвращаться домой, унося с собой аромат речной воды. Он неповторим: свежесть, запах ив, опустивших свои гибкие ветки в холодные родниковые струи, прибрежной травы и летнего солнца…

Я стала приходить на пристань в утренние часы и едва ли не каждый день наблюдала за этой птичкой. Она постепенно ко мне привыкла и даже не боялась рыбачить на мелководье, зависая на одном месте, как колибри, затем стремительным рывком выхватывая из воды рыбешку. Иногда удавалось разжиться уловом покрупнее, для этого ей приходилось нырять с ветки в водоворотики омутка, однажды при мне выловила рыбину чуть не с себя ростом! А потом моя подружка пропала…

Но — о счастье! — на следующее лето мы встретились на нашем месте! Именно счастье, так как я загадала: если снова увижу эту лазоревую птичку, у меня всегда все будет хорошо.

И много лет жила у реки эта синяя птица…

Птица счастья.

Сейчас бы проснуться…

Сейчас бы проснуться в любимой деревне,

У бабушки в доме, чтоб детство вернулось,

И чтобы огромными были деревья,

И вместе со мною бы радость проснулась.


И к речке бежать по тропинке вдоль грядок,

С большим, распирающим счастьем в груди,

Босою ногой ощущая прохладу,

И знать, что все лето еще впереди.


Да нет уж ни дома, ни тропки, ни грядок,

И стала другая, наверное, речка,

И жалко бы было ухоженных пяток…

Лишь в сердце осталось родное местечко…

Маленький рай

А речь идет о моей малой родине, это даже и не деревня, а часть села Троицкого — если выйти за околицу, то и теперь купы деревьев видать в низинке. Само село носит название по церкви Троицы Живоначальной, в те годы уже не действующей, но статус села своим существованием населенному пункту обеспечившей. А родное местечко, всего семь домиков, имело странное наименование Подмарка. В старину Подмарка не стояла наособицу, между нею и самим Троицким существовали усадьбы — жилые дома, огороды. Однако время распорядилось по-своему: кто-то переселился, кто-то погорел, и образовалось пустое пространство примерно с километр — луга, разделенные оврагом. За этим оврагом с названием Песчаный (в нем и правда месторождение песка, которым односельчане годами пользовались для своих нужд, выкопав в склонах целые пещеры), и притаился мой маленький рай.

Откуда взялся неофициальный топоним Подмарка? Ну, во-первых, в Троицком раньше не было обозначений улиц, народ сам разграничил село на слободы: Хутор, Табор, Плотавка, ну и Подмарка. Что за слово, какого нет ни в одном словаре? Я провела по этому поводу собственное расследование:

«Подмарывать — подмарать картину, подмалевать кой-как, подготовить слегка, наскоро». (Из словаря Даля.)

Сомневаюсь, что наш Богом забытый уголок когда-то населяли художники. Идем дальше:

«Подмар — коник, койник, кутник, прилавок в избе у дверей». Тоже вряд ли, по лавке слободу не назовут.

«Подма́рь и подмари́ца — пономарь, пономарица, пономариха». Это, мне кажется, ближе к теме.

«Пономарь — служитель Православной церкви, обязанный прислуживать при богослужении, а также звонить в колокола». (Из толкового словаря.)

Скорее всего, наименование и произошло от последнего значения слова: пономарь, подмарь, подмарка. Берусь предположить: проживала когда-то в отдаленной слободе женщина с прозвищем Подмарка — возможно, жена пономаря или сама являлась прислужницей в храме, вот и прозвали так. Деревенский народ — любитель давать вторые имена, да такие, что порой не в бровь, а в глаз: колхозного бригадира в Троицком иначе как Чибриком не называли: работал на свежем воздухе, загорал до черноты (чибрик вообще-то — картофельный блин, он, остывая, почти черным становится). Коновал поросят кастрировал; Куропат — завзятый женолюб, так судачили, а особенно был слаб до молодых «куропаток»; Царевна наряжаться любила. До того доходило, что имена по паспорту порой забывали — назовет приезжий фамилию-имя-отчество, селянин долго скребет в затылке, потом его осеняет: «Так это ж Туруруй — сосед напротив!» Само Троицкое, кстати, окрестные жители переименовали в Хитрово, местным очень не к душе это прозвище, поэтому упоминать его не буду.

Троицкое — село невеликое, однако в нем имелись школа, клуб — кино показывали, концерты какие-никакие, — колхозная контора в одном здании с клубом, магазин. А также свинарник, коровник, «бригада» — стоянка колхозной техники, она же по совместительству еще один «клуб» — мужской, крепкие словечки из которого разносились далеко по округе. Водокачка высилась — уличные колонки с водой действовали. В общем, жизнь «на деревне» (на Подмарке так говорили: «Пойду на деревню!») если не кипела, то хотя бы булькала. На нашей Подмарке таких признаков цивилизации и в помине не было: тишина, зелень, кипящие белой пеной сады по весне, грушево-яблочный дух летом, снежная чистота и запах печных дымков зимой…

Дед

До Великой Отечественной войны мой дед, мамин отец, Кривых Захар Егорович, одно время состоял старостой в Пречистенской церкви, должность эта — типа завхоза. Церковь потом закрыли, бабушка рассказывала, что иконы выбросили, а народ их по домам растащил. В храме устроили зерновой склад, деда и там завхозом оставили. Вскоре у него недостачу обнаружили, жалостливый был дед: придет вдовушка, зернеца попросит — ну и сыпнет ей в фартук. Хоть и не так уж много разбазарил, но времена-то были строгие… Дело на него завести не успели — забрали Захара Егоровича на фронт. Иначе, бабушка была уверена, посадили бы. На войне пропал без вести, последняя весточка пришла из-под Новороссийска. Неграмотной бабушке письмо прочитали, она запомнила только две строчки, часто их повторяла: «Горит земля и даже вода». В том письме прощался Захар с женой и детьми… Оно не сохранилось.

Около полуразрушенной Троицкой церкви есть могила летчика, старшего лейтенанта Ивана Терентьевича Дидоборща, отдавшего свою жизнь за Победу в наших краях. Там же была установлена памятная табличка с фамилиями погибших и пропавших без вести односельчан, в том числе и моего дедушки, а где на самом деле упокоились его косточки — одному Богу известно.

Через дорогу от захоронения, на сельском кладбище, — могилка бабушки Анастасии Фроловны, скромный холмик под елкой. Рядом с кладбищем — старинный липовый парк, где до сих пор видно шрамы, оставшиеся от войны, — заросшие окопы, траншеи. Отсюда отличный обзор, видимо, здесь наши солдаты готовились встречать огнем фашистов в Великую Отечественную.

В хорошем месте лежит моя бабуля, царствие ей Небесное. Сын погибшего летчика Константин Иванович Дидоборщ, приехав к месту захоронения отца, так сказал: «Товарищи на работе меня спросили, где похоронен мой отец. Я ответил: «Он лежит в таком месте, откуда видна вся Россия».

И в самом деле видна: навещая могилку бабушки, я долго стою на взгорке, смотрю на спускающийся к реке Чернавке луг, слева видно село Троицкое, справа — село Чернава и уходящие вдаль поля, поля, поля…


С сайта «Мемориал» Министерства обороны


ИНФОРМАЦИЯ ИЗ ДОКУМЕНТОВ, УТОЧНЯЮЩИХ ПОТЕРИ:

Фамилия — Кривых.

Имя — Захар.

Отчество — Егорович.

Дата рождения/Возраст — 1900.

Место рождения — Орловская обл., Чернавский р-н., Пречистенский с/с.

Дата и место призыва — 1941.

Ливенский РВК, Орловская обл., Ливенский р-н.

Воинское звание — красноармеец.

Причина выбытия — пропал без вести.

Рядом с фамилией моего деда — столбцы фамилий односельчан, все знакомые: Абрамовы, Косыгин, Калужских, Лавринов, Мастерков…

Все пропали без вести…

Спасибо деду

А дед мой до Берлина не дошел,

Он в общем-то туда не собирался,

Ему и дома было хорошо:

Сажал, косил и в поле управлялся.


Какое слово страшное — «война»…

Простые парни стали вдруг солдаты

И шли на фронт, как позвала страна

Из Ливенского райвоенкомата…


Зайди, как я, на сайт «Мемориал»

И в списках отыщи своего деда

Среди таких же, кто Победу нам ковал,

Кто жизнь отдал во имя той Победы.


Увидишь бесконечные столбцы —

Фамилии знакомые, все наши.

Родителей моих, твоих отцы,

Погибшие и без вести пропавшие.


И дед пропал, последнее письмо

Прислал домой из-под Новороссийска.

Он Землю Малую закрыл собой,

Кусочек крохотный земли Российской.


Огнем горели небо и земля,

Вода в Цемесской бухте, даже камень.

Не знала и не представляла я,

Что Малая земля настолько была малой…


В музее бьется «Сердце» тех солдат,

Что в небеса ушли за журавлями —

Я там была, чтобы земли набрать.

Пакетик с нею привозила маме…


В цветущем мае, в День Победы,

Почтим солдат, погибших и живых.

А я скажу: спасибо тебе, дед мой,

Захар Егорович Кривых.

Бабушка

Моя бабушка Анастасия Фроловна, в девичестве Кулакова, появилась на свет в Пречистено, что в нескольких километрах от Троицкого, в 1895 году. Выразительное название сельца, видимо, — по церкви Рождества Пресвятой Богородицы — Девы Пречистой. Родитель ее, Фрол, умер рано, задиристый был: поспорил с мужиками, что зимой в проруби искупается. И искупался — простудился, занемог и за несколько дней сгорел. А потом сгорел дом. Бабушке часто снился этот пожар, во сне кричала — тоненько и с ужасом, я просыпалась, и самой становилось жутко.

Осталась моя прабабушка Пелагея с тремя детьми: Ефрем, правда, уже взрослый, он на Донбасс вскоре перебрался, я его ни разу и не видела; Настя — на выданье и младшая Акуля. Вещи и документы вместе с домом сгорели, только скотина уцелела. Пустила к себе погорельцев из жалости дальняя одинокая родственница, через пару лет умерла, и остались они в ее развалюхе. В нищете… В дубликате метрики год рождения бабушки ее мать записала как 1900-й, на пять лет «омолодила», чтоб старой девой не считалась, никто ведь не хотел брать замуж бесприданниц. Лет 27–28 исполнилось невесте на самом деле, когда дед Захар на ней женился, про обман он так, кажется, и не проведал. Деда мне знать не довелось, фотографии не уцелели, да и вряд ли он вообще фотографировался. Бабушка говорила: старший их сын, дядя Коля, сильно на отца похож, если так, то дед был невысокий, дробненький (худенький), очень подвижный и разговорчивый. Ну и рукастый — дом сам построил!

Бабку Акулину помню — она всю жизнь прожила в родном Пречистено, в том самом домике, с сыном Николаем, муж ее носил фамилию Ляхов, но судьба его мне неизвестна, где-то сгинул. Ефрем с Донбасса сначала писал на родину письма, потом отвечать перестал. А ведь имелась у него семья, дети… Ничего о них не знаю, жизнь развела.

Сохранилась у меня фотография: бабушка, уже старенькая, сидит на лавочке у своего домика, рядом козочка резвится. Баба Настя в задумчивости: то ли жизнь свою нелегкую вспоминает, то ли хозяйственные проблемы решает. Фотографий ее молодой нет ни одной — в моем представлении она как будто всегда была бабушкой. Сквозь многие годы, вспоминая ее, как наяву вижу: несет от родника полные ведра на коромысле, низенькая, коренастенькая, в длинной широкой юбке меркло-синего цвета (она его называла кубовый), собранной на продернутый в кулиску ошкур (пояс), в свободной ситцевой кофте на пуговицах, в платочке и босиком.

На свою мать были похожи ее младшие дети: дядя Павел, тетя Наташа и моя мама Марина. Все русоволосые, голубоглазые, крепко сбитые великие труженики земли русской…