Улицы Екатеринбурга имели магическое свойство меняться всякий раз, когда ты смотрел на них: они пересобирались заново, переписывались, как неудачные поэтические строчки, вот Исеть становится Стиксом, а потом просто И
Встретимся ли мы в раю и похож ли он на торговый центр — не знаю, но очень надеюсь подойти к автоматической двери и увидеть за чистым прозрачным стеклом его улыбку: это мы типа встретились.
Мы сядем, как в детстве, за большой стационарный комп играть в компьютерные игры, но только не в стрелялки, а в симс: будем строить дома, разрушенные другими людьми, дома для бездомных, дома для мигрантов, дома для женщин, страдающих от домашнего насилия, дома для писателей, где можно писать, дома для каждого, кто не знает и не помнит, что означает столкновение трех букв д-о-м.
Мы ехали молча, смотрели на уличные фонари, мне всегда казалось, что фонари были самым нежным атрибутом российских дорог, они были похожи на сестер и подруг с опущенными головами: словно стыдясь качества дорог, они опускали лица, точечно озаряя куски земли своими желтыми слезами.
Первые шаги, сделанные в детстве, на деле длятся всю твою жизнь: упасть — встать — пойти. Только мама больше не держит тебя за пухлые ручки: тебе нужно сделать шаг самому, встать без опоры.
Я, наконец, поняла, что такое Россия. Это открытая старая консервная банка, острые края которой неизбежно режут руки. И ты вначале промываешь их водой, затем смазываешь йодом или зеленкой, чтобы накрыть пластырем. Даже еду ты оплачиваешь собственной кровью, царапиной или раной, которая еще две недели будет напоминать тебе о прошлом. Во всем, даже самом безобидном и красивом, чувствовалась готовность убить и уничтожить. В магазине продавщица, в автобусе кондуктор, в поликлинике сотрудница регистратуры, в университете женщина из отдела кадров — все они, наученные выживать, разрезают первого попавшегося человека своим острым краем. Разрезают как бы на будущее, заранее, на вырост, чтобы быть уверенными, что это они нанесли первый удар.
Родители почему-то не считали нужным, чтобы мы продолжали общение друг с другом, будто кровь можно смыть или спрятать, забыть или затереть, как старое пятно, мои родители так и не смогли понять, что кровь пахнет. Пахнет сквозь расстояние и время, сквозь пустоту и нагромождение, сквозь километры и мили, сквозь слова и сны, сквозь живых и мертвых, сквозь здания — она пахнет, и этот запах никогда не исчезает.
