автордың кітабын онлайн тегін оқу Игра по чужому сценарию
Наташа Труш

Кітап туралы Қазір оқып жатыр26 Тегін фрагмент

Наташа Труш

Игра по чужому сценарию

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Так уж женщины устроены, что до последнего верят каждому слову того, кого любят, даже там, где верить нельзя, где вранье лежит на поверхности. Сомневаясь в чем-то, они сами придумывают оправдание словам и действиям, и проживают в этом иллюзорном состоянии еще достаточно долго.

18+

Таранов крутил в руках карандаш, и пытался вслушаться в слова барышни, сидящей по ту сторону стола. Впрочем, «барышня» — это лишь потому, что посетительница была женского пола. Выглядела она мило и симпатично, даже можно сказать — молодо, но по паспорту ей был «полтинник с хвостиком», а она кокетливо улыбалась, строила Таранову глазки, и трещала без умолку, рассказывая бесконечную историю любви.

Продираясь сквозь «кустовые хризантемы» и «голландские розы на длиннющих стеблях», которые обожатель дарил барышне в начале их бурного романа, Таранов попытался, было, поторопить рассказчицу, но она укоризненно посмотрела на него и сказала:

— Если коротко, то вы сути не поймете, как не понял ее этот ваш, мягко говоря, недалекий, участковый. Тут каждая деталь важна. И я прошу вас выслушать меня до конца…

Таранов обреченно кивнул, и дама затараторила дальше. Но и через полчаса они продвинулись не очень далеко: после роз и хризантем, как и положено по сценарию любовного романа, у парочки, познакомившейся на просторах Интернета, начались продолжительные посиделки в кафе.

«Наверное, у него уже кофе из ушей выливался», — думал об аферисте Таранов, прекрасно понимая, чем закончится это многословное вступление, но даму не перебивал — все-таки за нее ходатайствовал сам начальник РОВД, потому как дама была чуть ли не лучшей подругой его то ли жены, то ли тещи.

Утром у Таранова зверски болела голова, и если бы не планерка, он бы просто свернулся калачиком на диванчике, и поспал от души. Как чувствовал, что головной боли ему добавят. Так и вышло.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — устало сказал полковник Михеев после томительного заседания, и все поняли, к кому относится эта фраза. У Константина Афанасьевича Михеева и Олега Таранова были особые, почти приятельские, отношения. А «Штирлицем» своего подчиненного Михеев звал не просто для прикола. Таранов только с виду был таким простецким, а на самом деле отличался от других сотрудников отделения тем, что мгновенно схватывал суть дела, великолепно анализировал ситуацию, умело руководил людьми, видел все гораздо дальше своего района и собственного носа, но при этом хранил верность отделу, как жена декабриста.

Ну, и еще было за что именно так называть Олега Васильевича Таранова. Кто-кто, а полковник Михеев хорошо был осведомлен о том, где его подчиненный получал специальную выучку.

— Садись, Олег Васильевич, поближе, — по-дружески похлопал Михеев по столу, когда они остались с Тарановым вдвоем в кабинете. — Ты что скуксившийся какой-то? Не выспался?

— Выспался, — Таранов потер виски. — Но вот башка разваливается. Наверное, к непогоде…

— Ну, ты даешь! «К непогоде»… А что тогда мне говорить?! — Михеев сочувственно посмотрел на макушку своего заместителя, как будто там можно было разглядеть следы головной боли. — Васильич! Не в службу, а в дружбу, помоги, Христа ради! Бабы дома навалились так — не продохнуть. Короче, у них подруга есть, не то экстрасенс, не то гадалка какая-то. Обнес ее ухарь один. Жених. Ну, она с заявлением пришла в отдел, а ее отфутболили. Вот она по случаю жене с тещей и нажаловалась. А они мне пней вставили! В общем, я пообещал, что ты ее примешь…

Таранов посмотрел на Михеева красными, как у больного быка, глазами и «мыкнул».

— Болит? — сочувственно спросил Михеев.

— Не то слово! А тут еще вы, Константин Афанасьевич, со своими бабами и экстрасенсами…

— Слушай! А может она тебе… того…???

— Что «того»??? — Таранов непонимающе посмотрел на начальника.

— Ну, это… Голову поправит!

Таранов, будь на месте Михеева кто другой, сам «поправил» бы с яркими эпитетами и в сто этажей все, что он думает по поводу экстрасенсорных способностей «Тамары Георгиевны Селениной» — так было написано на листочке, вырванном из блокнота, который подсунул ему под руку начальник.

— Иди, Таранов! Она уже ждет. Посмотри, что там можно сделать…

Таранов тяжело встал и двинулся к выходу. Старый паркет скрипнул под его ногами. Михееву стало безумно жалко коллегу. И так работы воз и тележка, а тут еще он с разными бабскими глупостями. «Ну, приду домой, я вам покажу кузькину мать!» — мысленно пообещал Михеев жене и теще, и придвинул поближе папку с неразобранными документами, которые принесла ему секретарша.

— … он так ухаживал, так ухаживал… В общем, Олег Васильевич, за мной в жизни ни один мужчина так не ухаживал, поэтому понять меня можно. Ах, к сожалению, эмоции к заявлению не приложишь! — дама вздохнула и взглянула на Таранова. Он механически крутил в пальцах карандаш, и, казалось, был полностью погружен в свои, совсем не относящиеся к делу Тамары Георгиевны Селениной, мысли.

— Простите, Олег Васильевич, вам …плохо? — Селенина внимательно посмотрела на начальника уголовного розыска.

— Ничего, — Таранов процедил слово сквозь зубы. — Продолжайте. Просто, голова болит…

— Нет! Это не возможно! — Тамара Георгиевна театрально взмахнула маленькими своими лапками — пальчики блеснули многочисленными колечками. — Голова — это очень серьезно! И плевать на головную боль, как это часто делают люди — это безрассудство. Но вам со мной повезло! Поверьте: голова — это мой профиль.

Селенина вспорхнула с насиженного места и закрутилась вокруг Таранова, производя руками какие-то причудливые пассы.

— Сейчас вы почувствуете облегчение, а через пять минут вы не вспомните о вашей голове, — Селенина положила руку на раскалывающуюся от боли тарановскую бритую под «ежик» голову.

Он хотел, было, усмехнуться: еще никому не удавалось избавить его от болей, которые периодически мучают его после давней операции, но где-то внутри него в этот момент, словно, свежий ветерок пронесся. Это можно было сравнить с эффектом леденца «Холодок», что тает под языком и холодит внутренности. Только тут «Холодок» чудом попал в кипящий мозг подполковника Таранова.

Он прикрыл глаза, а через минуту почувствовал, как боль уплывает.

— Вам лучше? — вытащил его из другого мира голос Тамары Селениной.

— «Лучше» — не то слово, — Таранов покрутил головой, словно проверяя ее на прочность. — Мне хорошо. Спасибо за это говорят?

— Спасибо я вам скажу, если вы меня дослушаете до конца, — мягко поправила его Тамара Георгиевна. — А голову могу полечить. Причем, не надо никуда ездить — я сама к вам сюда приду.

Таранов покраснел слегка. И это не укрылось от дамы.

— Не думайте ни о чем таком! Я от души…

— А я и не думаю «о таком», — сказал Таранов и еще больше покраснел. — А с головой… Ну, ежели поможете — буду благодарен.

— Вы лучше жениха моего найдите… — Тамара Георгиевна враз погрустнела. — Стыдно, прямо как мадам Грицацуева…

— Обещать не буду. Искать будем. Давайте-ка, дальше рассказывайте, а то мы отвлеклись…

I

Дома Таранова ждала верная его подруга, почти жена, только без штампа в паспорте, Лариса. Когда-то она закончила педагогический, и даже немного поработала в школе, но с современными детками она не могла найти общий язык. Боялись они ее.

Лара про себя говорила, что родилась следователем, да по какой-то случайности стала педагогом. Ей и из школы-то уйти пришлось главным образом по той причине, что легко докапывалась до всех школьных тайн. Не интересно было… Когда коллеги восхищались ее очередным разоблачением, Лариса Михайловна спокойно говорила, что дети — плохие преступники, и их достаточно расколоть до попы, как дальше они сами разваливаются.

— А мое оружие — логика. Я начинаю складывать кубики, а картинка не складывается. Значит — что-то не так. И я ломаю собранное, и начинаю снова. В общем, узелки я распутывать умею.

Уйдя из школы, Лариса освоила замечательное ремесло — она делала кукол. Дом был завален коробками с красками, материалом для изготовления голов, ручек и ножек, кистями, лоскутками.

Таранов не ворчал. Во-первых, Лариска была счастлива, а это главное в работе. Во-вторых, она почти всегда была дома, и Таранова с его язвой желудка всегда ждал специальный диетический обед. Да и куклы из Ларкиных рук выходили такие, что отбоя от заказчиков не было, и Лариса всегда могла поддержать семейный бюджет, который порой трещал по швам из-за не очень высокой зарплаты подполковника, трудившегося на ниве борьбы с преступностью в отдельно взятом районе.

— Лар! Включи «ящик» — футбол начинается, — прокричал из прихожей Таранов, выковыривая тапочки со стоптанными задниками из-под книжного стеллажа.

Лара не слышала, как он открыл двери своим ключом, как бухнул в прихожей тяжелой сумкой: из спальни доносился стрекот швейной машинки. Зато белый кот Васька спрыгнул со шкафа и принялся крутиться вокруг хозяина.

— Лар!!! — снова крикнул Таранов.

— Олежек! Ты пришел! А я и не слышу! — Лариска воткнула иголку с ниткой в воротник старенького халата и повисла на шее у Таранова. И иголка, конечно, тут же воткнулась ему в щеку. Таранов поморщился, аккуратно вытащил иголку, с размаху всадил ее в дверной косяк, и смачно поцеловал Лариску. Потом шлепнул ее ласково чуть ниже спины и гаркнул:

— Мехлис, чаю! И зрелищ! — такая у него была любимая поговорка.

Лариска закрутилась по кухне, разогревая пресный тарановский обед, от одного вида которого ему становилось тоскливо. Но другой ему с его язвой был и не положен.

Потом они сидели рядышком в тесноватой кухне перед телевизором, пили чай с блинами — чай и блины были исключением из правил, и их в своем диетическом рационе Таранов отстоял. Правда, жарила Ларка блины по-особенному, без противопоказанной Таранову корочки, и получались они бледненькими и не очень аппетитными с виду, но вкусными.

Игра не задалась с самого начала, футболисты не бегали за мячом, а вяло убегали от него, и Таранов вскоре потерял интерес к происходящему на экране. Да и сон буквально валил его с ног.

— Сколько можно пахать?!! — возмущалась Лариска, помогая Таранову раздеться. — И какого рожна ты сидишь на этой работе?

— Я не сижу, я работаю. Деньги, между прочим, получаю, — вяло сопротивлялся подполковник, начальник уголовного розыска районного отдела внутренних дел, вылезая из рабочей шкурки, и влезая в домашнюю — клетчатую пижаму. Он перебазировался в комнату и завалился на любимый диван.

— Деньги! Не смеши! Скоро будет дешевле держать тебя дома. Будешь, вот, куклам головы и руки-ноги лепить, и толку будет больше! Ну, вот где ты сегодня пропадал чуть не до ночи? — разошлась Лара.

— Ну, что ты шумишь? — Таранов поморщился. — Как всегда, дел — хренова туча. А тут еще Михеев, а вернее — его бабы, подкинули блатного клиента…

У Таранова не было ни сил, ни желания рассказывать про Тамару Георгиевну Селенину, но Ларка, пристроившись уютно рядышком, чесала Таранову за ухом, отчего он почти мурлыкал, и в знак благодарности поддерживал беседу.

Лариса всегда живо интересовалась работой Таранова, и порой подкидывала ему интересные решения, и хоть он в этом и не сознавался, но подсказками пользовался.

— Что за клиент? — с интересом полюбопытствовала Лариса.

— Дама одна, экстрасенс, между прочим, — начал рассказывать Таранов. — Казалось бы, тетка насквозь человека видит — во мне, представь, спазмы мои в сосудах разглядела, а мужика-афериста не разглядела.

— Так это от одиночества, Олежек! Женщина — существо парное, ей одной тяжко, вот она и ищет свою половинку.

— Ищет «половинку», а находит приключений на свою зад… «пятую точку»…

Таранов рассказывал Ларисе про визит Тамары Георгиевны, упустив только интимную деталь общения, ту самую — избавление от головной боли. Ларка хоть и не дура-истеричка, но поводов ей лучше не давать, и вообще: меньше знает — крепче спит.

Таранов рассказывал Ларисе с подробностями историю любви, уводя ее подальше от щекотливой темки лечения головы с наложением рук.

— … в общем, обаял он ее так своими розами-хризантемами и посиделками со свечами, что она стала доверять ему, как себе. В дом впустила, с детьми познакомила. Он и их сумел к себе расположить. Хотя, судя по фотографии, нечем там завлекать женщин: худой, прилизанный спереди, с конским хвостом чуть не до пояса, с зубами железными…

— Мрак! Ты вообще какого-то монстра нарисовал!

— Это не я. Он и на самом деле такой «красавчег»! А расписан как! Эрмитаж отдыхает! Третьяковка в миниатюре! Чистого места на тушке нет — весь синенький! И тут не надо быть сильно грамотным, чтобы не понять: дядя срок мотал на зоне и не маленький, не смотря на свой возраст — не полных тридцать восемь… Да! Лар! А еще среди фотографий были такие, что я чуть не умер от хохота! Этот крендель, прикинь, в голом виде!

— Совсем что ль голый? — недоверчиво переспросила Ларка, когда Таранов рассказывал ей этот милый эпизод.

— Хуже! — умирал со смеху начальник уголовного розыска. — В черном кожаном пиджаке и при бабочке. Представь картинку: полуголый крендель, с конским хвостом, железными зубами и… в полной боевой готовности! Ну, ты понимаешь, о чем я…

Таранов еще долго рассказывал Ларисе про экстрасенса Тамару Георгиевну и ее неудачную любовь — мужчину по имени Герман, а потом начал через слово сладко зевать, и Лариса распорядилась:

— Спать! Немедленно! А то завтра не встанешь!

Она наскоро чмокнула его, подвернула заботливо одеяло, и погасила свет.

А на кухне ее ждала горка посуды. И еще одна мыслишка промелькнула. Лариса быстро сполоснула под струей воды чашки и тарелки, стараясь не греметь, составила посуду в сушилку, и присела к столу.

В большой коробке с ее кукольным рукоделием вот уже несколько дней ждала работы чудная заготовка — кукольная голова с гривой черных шелковистых волос. Лариса аккуратно расчесала их маленькой щеткой, разобрала волосок к волоску на ровный пробор от середины лба, и собрала волосы резинкой в хвост. Вообще-то задумка была иной: Лариса хотела сделать куклу с именем — Наталью Николаевну Пушкину. Уже и наряд для нее был придуман, а тут вдруг родился образ такого демона после рассказов Таранова про Германа-серцееда. Она еще не знала, что из всего этого получится, просто покрутила кукольную голову так и этак, и бросила все на столе — отправилась спать.

Утром ее разбудил тарановский хохот.

— Что ты ржешь, как конь, и в такую рань? — Лариса пришлепала на кухню, теряя по пути тапки. Таранов в долгополом махровом халате, босиком, стоял у стола и любовался на ночное ларкино произведение.

— Хорош! — вкусно сказал Олег. — Ох, хорош гусь! И похож-ж-ж-ж!!!

— Правда, похож?

— Оч-ч-ч-чень! Ты его изобрази, как на фото: в коже, с бабочкой и с готовым орудием наперевес. И на выставку!

Ларка шикнула на него, и расхохоталась, представив такого красавца на выставке. Отбоя бы не было от посетителей!

Лара выпроводила Таранова на работу, быстро помыла посуду, и присела к столу. Затея эта — сделать куклу, похожую на мошенника, который испортил жизнь влюбленной в него женщины, увлекла ее не на шутку. Типаж уж больно хорош!

А история, которую рассказал ей на ночь глядя Таранов, тронула ее не на шутку, и чем-то отдаленно напомнила ей ее собственную историю. Пять лет прошло с тех пор, как она закончилась, а Лариса до сих пор не могла вспоминать ее спокойно. «Спасибо мужчинам, которые умеют испортить жизнь доверчивым женщинам…»

* * *

День был как день: не хуже и не лучше всех остальных майских дней. Ну, разве что погода была приличная, не по-питерски сухая и теплая. Лариса Михайловна Потапова привела в музей своих учеников — у них был коллективный поход на выставку. Ей не жаль было своего выходного дня потратить на это культурное мероприятие. Хотелось, чтобы дети, у которых на уме лишь компьютерные стрелялки и пустая болтовня, хоть чуть-чуть приобщились к прекрасному. Да, банально звучит. Затаскали фразу, замучили. Но очень уж правильно и верно сказано — «прекрасное».

Увы, народное искусство — игрушки, выполненные из разных материалов, не очень увлекли современных деток. За исключением двух тихих девочек, которые с интересом переходили от витрины к витрине и задавали Ларисе какие-то вопросы, вся компания по-тихому крошила на паркет печеньем и дула пепси из банок, не обращая внимания на замечания аккуратных женщин неопределенного возраста, восседавших привратницами у витрин с экспонатами.

Под конец экскурсии дети, уставшие от музейной духоты, и, наверное, от скуки — ну, чего греха таить: это ей, Ларисе Потаповой, было все безумно интересно, а им… Им из игрушек больше всего по душе были куклы Барби и трансформеры.

Лариса устала шикать на детей, и когда два Антона — Васильев и Бельский — два самых отчаянных хулигана из ее шестого «Б» — не на шутку разошлись, и, вцепившись друг в друга, завалились на скользком паркете, на помощь ей пришел посетитель выставки, который давно шел за ними по пятам.

Он был высок, могуч, широк в плечах. Рубашка в клеточку с короткими рукавами не скрывала мощные загорелые руки, густо заросшие темной шерстью, и с серьезными бицепсами. Ему ничего не стоило приподнять Васильева и Бельского за шкирку и слегка потрясти в воздухе.

— Что вы делаете, молодой человек? — испуганно одернула его Лариса, и посмотрела по сторонам: не увидел ли кто. — Это же дети! И я несу за них ответственность! А вы их трясете… как… как нашкодивших котов!

— Они и есть коты нашкодившие! — пророкотал незнакомец и поставил Васильева и Бельского на пол. — И ничего с ними не случится! И вообще, надо было значит с собой еще кого-то из родителей брать, чтобы они полюбовались на своих сокровищ!

Мужик, конечно, умные и правильные слова говорил. И Васильев с Бельским враз присмирели. Но это был не метод. Нельзя допускать, чтобы кто-то применял к ученикам подобные воспитательные меры. В душе Лариса понимала, что мужик прав! И урок хороший всем. Вон как сразу притихли и даже интерес к прекрасному резко проявили. И все-таки…

— И все-таки, это недопустимо, — тихонько сказала она незнакомцу. — Это дети, не дай бог пожалуются родителям.

— Не пожалуются! — незнакомец хитро улыбнулся, и почти в самое ухо выдохнул Ларисе, так что она даже отшатнулась, — Александр. Иванович.

— Кто? — шепотом спросила Лариса у него.

— Кто-кто… Я!

Лариса, наконец, поняла: это он так решил с ней познакомиться.

— Лариса. Михайловна.

— Очень… очень приятно! — снова выдохнул незнакомец шепотом в ухо Ларисе. Нет, уже и не незнакомец совсем, а как раз наоборот — новый знакомый, Александр Иванович.

Лариса покосилась на нового знакомого. Симпатичный. Глаза хитрые-хитрые. «Прикольный» — так про таких говорят современные детки. Он ей нравился.

— А вы что тут делаете? — шепотом спросила его Лариса.

— Как что? Я на выставку пришел! Вернее, я не на эту, на другую. Доски… э-э, вернее, древнюю живопись приходил посмотреть. А потом вас увидел, и увязался. А что, нельзя?

— Почему нельзя? Можно, конечно! Просто… такие как вы, наверное, не так часто ходят по выставкам.

— Ну, это вы зря, Лариса Михайловна! Я люблю музеи. Послушайте, а можно я вас просто по имени звать буду? А то, как на родительском собрании…

— Можно. Только, пожалуйста, не при детях. Все-таки, я для них — учитель.

— Ну, об этом могли бы и не предупреждать, я все понимаю. Вы меня тоже можете по имени. Меня все Шуриком зовут, как в кино. А что вы преподаете?

— Представьте себе, математику!

Новый Ларисин знакомый тихонько присвистнул:

— Ого! У нас в школе учителя математики и прочих точных наук все, как один, мужчинами были!

— Ну, сегодня мужчин в школу не затащишь! Правда, и я, скажу вам честно, разочаровалась в профессии. Устала, наверное. Не вижу у детей интереса вообще к учебе, потому и не хочу давать им то, что они не хотят брать. Да и мне ближе не язык цифр, как показало время, а вот это все — куклы и тряпки! Уйду из школы, и буду делать кукол для театра. Ну, это пока только мечты! А вы чем в жизни занимаетесь?

— Я? — вопрос этот совсем простой почему-то поставил Шурика в тупик. — А я, Лариса Михайловна… вернее… Лариса, без отчества… Я, как большинство мужиков сегодня, занимаюсь бизнесом! Ма-а-а-а-леньким таким, но своим. То есть я сам себе хозяин.

— Кого ни спроси — все бизнесом занимаются, — тихонько сказала Лариса своему новому знакомому. — Слово такое… обо всем и ни о чем. Что делаете-то, если не секрет?

— Да какой секрет! Но ничего интересного… Так… руковожу понемногу…

Лариса, конечно, заметила, что он как-то расплывчато говорит о работе, и больше пытать его на сей счет не стала. «Бизнес, так бизнес! Сегодня куда ни плюнь — в бизнесмена попадешь! Никто не хочет работать на заводе или стройке, все хотят бизнес свой иметь! Ну, если получается — вперед!» — подумала она, а вслух сказала:

— Ну, не хотите рассказывать — не надо!

— Лариса! Я потом вам все-все скажу, и про работу, и про себя. Пусть это будет поводом встретиться нам еще раз, и без этих ваших шестиклассников-соглядатаев! Давайте, в следующий выходной, а? Можно снова в музей сходить…

— Ну, в музей вовсе не обязательно! Шурик, у меня ощущение, что вам скулы от тоски музейной сводит! Или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь! — Шурик весело и хитро посмотрел на Ларису, и ухмыльнулся. — Давайте придумаем что-нибудь более веселое, чем музей! Стоп! Давайте так сделаем: вы мне дадите свой номер телефона, а я к следующим выходным придумаю для вас сюрприз, годится?

— Годится! — Лариса продиктовала ему номер своего мобильного, он записал его в телефонной книжке и тут же позвонил. В сумочке у Ларисы запиликало.

— Ну, вот, теперь у вас есть мой номер телефона. Звоните! К субботе с меня сюрприз. А сейчас — откланиваюсь. Вы уж простите — спешу!

Шурик расшаркался. Потом подошел к притихшим Васильеву и Бельскому, что-то сказал им негромко. Они в ответ дружно закивали, соглашаясь. Новый знакомый посмотрел на Ларису, кивнул ей, махнул на прощание, и скрылся, как растворился.

Признаться, он сумел ее слегка ошеломить. Не часто на ее пути встречались вот такие герои, все больше ботаники какие-то сумасшедшие, или кандидаты наук, зацикленные на своих научных поисках. А еще хуже — будущие политические персоны, напридумывавшие себе биографию. Да… Валерик, будь он неладен.

А тут был мужик, настоящий, надежный. «Правильный» — так Лариса определила Шурика. Вот имя только это ей как-то не очень нравилось. И не шло оно ему совершенно. Детский сад. Ей по вкусу были другие, посерьезнее. Ну, если он Александр, то вполне можно звать его Саней. И даже Санечкой, коль до такого дошло бы…

Она поймала себя на мысли, что ей очень хотелось, чтобы дошло и до Санечки. Как-то было ей в жизни не очень уютно. Нет, не одиноко. Она не знала, что такое одиночество, так как была натурой увлеченной, постоянно что-то читала, куда-то ходила, в чем-то совершенствовалась. Но в минуты покоя и отдохновения от всей этой занятости ей становилось не совсем уютно. Возраст серьезный, а она одна. Не совсем, правда. Воспитывает по мере возможности Пашку — своего любимого племянника. Пашка наполовину сирота — с пяти лет без матери растет. Вот Лариса и пытается заменить ему непутевую мамашу Таньку, которая бросила Ларисиного брата Андрея, пока тот в моря ходил. С одной стороны — удобный был муж! Ну, не слепо-глухонемой капитан дальнего плаванья ей достался, но тоже ничего себе: боцман на большом торговом судне — это серьезная фигура. И деньги она неплохие в руках держала, и тряпки он привозил, когда с этим делом в стране не весело было. Одна беда: не желал Андрей Потапов мириться с тем, что супруга его не является образцом настоящей жены моряка. Муж — в Тверь, жена — в дверь — это про нее сказано. Пашку она лихо подкидывала Ларисе, да так, что он скоро забывал, кто его настоящая мама, и вполне серьезно «мамой Ларой» звал родную тетку.

Лариса брату про выкрутасы его дражайшей не рассказывала: Андрей крут был на расправу, мог и ноги повыдергивать из того места, откуда они растут. Но ему и не надо было рассказывать, сам догадывался. А когда убедился во всем на сто процентов, убивать Таньку не стал, а вот материнства лишил легко — заплатил денег кому надо, и суд все в его пользу решил, хоть и принято у нас при любом раскладе детей матери оставлять. Впрочем, тут был совсем другой случай: мать сама не очень-то стремилась к тому, чтобы ей отдали ребенка. Она легко подписала отказ, и пятилетний Пашка стал наполовину сиротой.

Они жили тогда все вместе в родительской квартире, просторной и удобной для проживания большой семьи. Но вот только семья была смешная: брат, сестра и ребенок. Это из-за Пашки Лариса пошла учиться в педагогический, и не думала ни о какой иной профессии. Правда, надо было ей идти на психологический факультет, коль уж действительно хотела педагогикой заниматься, а она почему-то решила стать учителем математики.

Они с Пашкой начали учиться почти одновременно: Лариса в институт поступила, когда племяннику было пять лет, и она стала ему второй мамой. А по сути — первой. Так как родная мамашка никогда его воспитанием не занималась.

Зато со второй мамой Пашке очень повезло. Ларисе времени на племянника было не жаль, и она удивляла однокурсников тем, что не бегала с ними по вечеринкам, а все свободное время отдавала племяннику. Впрочем, учиться ей пришлось на заочном отделении, и потому студенческая жизнь ее почти прошла мимо. На сессии собирались взрослые люди, которые думали лишь об одном: поскорее сбросить «хвосты», зачеты и экзамены и уехать в свои города и поселки к семьям и детям. И не частые посиделки во время сессий почти не считались студенческой жизнью. Хотя, с местными студентами, у которых была возможность посещать лекции и сдавать экзамены между сессиями, Лариса общалась плотно, и они, нет-нет, да и собирались тесной компанией где-нибудь в кафе после очередного внеочередного зачета.

Чтобы избежать ненужных расспросов о личной жизни, Лариса не объясняла ничего про Павлика. Говорила просто и понятно — «сын». Однокурсники понимающе кивали. Но, зная, что Лариса не замужем, наверное, кое-кто в глубине души гаденько думал о том, что Пашку она нагуляла.

Ларисе было наплевать на то, что о ней подумают. Она была очень взрослым и рассудительным человеком. И Пашку, которого она иногда приводила на лекции, она ни о чем не предупреждала, не просила называть себя «тетей». Она была ему мамой, настоящей. И даже их родители, которые поначалу лили слезы в тридцать три ручья из-за того, что у детей так все сложилось, в конце концов, смирились, и перестали требовать у Ларисы и Андрея отдать им Павлика. Они постоянно жили в старом доме, в деревне на границе Ленинградской и Новгородской областей, где ни школы не было, ни развлечений. Летом еще куда ни шло. Пашка отдыхал в их «родовом поместье», рыбачил с дедом и ходил с бабкой по ягоды. А на зиму Лариса забирала его в Петербург, где он сначала ходил в детский сад, а потом и в школу.

Андрей Потапов как-то устроил свою семейную жизнь. Правда, она была у него однобокой. На судне у него появилась любимая женщина, а когда возвращались на берег, они разъезжались по своим домам, и лишь встречались, как любовники. Не потому, что Людмиле Андрей не верил. Просто не торопился снова устраивать свою жизнь. Да, вроде и ни к чему было спешить. У Людмилы была дочка, которая жила с ее родителями. Стать отцом чужой девочке Андрей боялся. И своему сыну привести другую «маму», когда он мамой звал родную сестру — не хотел. Все как-то удачно срослось и сложилось. Всем было хорошо.

Было ли хорошо Ларисе, она не понимала. Она любила Пашку, как своего ребенка, и даже больше. Были в ее жизни кавалеры, которые, узнав историю Ларисиного «сына», тут же предлагали ей отдать мальчика папе, и выходить замуж. А она ждала того, который поймет, что она не может поступать иначе, и что Пашка — это ее ребенок. Навсегда. Такого не нашлось. И Лариса жила, как жила.

Она тогда работала в НИИ биохимии секретарем-машинисткой. Ее педагогическое образование там было никому не нужно, да еще и специальность — учитель математики! Но ей было очень удобно: работа рядом с домом. Дома всегда готов обед. Она успевала туда слетать в перерыв, а не перекусывать в буфете.

А Пашка каждый день прибегал к ней на работу, и тихонько сидел в кабинете, в котором все полочки и столы были заставлены колбочками, трубочками и ретортами. Все это стеклянное великолепие позвякивало тихонько, когда под окном проносились машины, и ему казалось, что он находится в сказке. Это его Лариса научила слушать разговоры стеклянной химической посуды.

Пашку в тети-мамином НИИ от души тискали все сотрудницы отдела, и приносили ему конфеты и пирожные к чаю. Чай в этом научном заведении пили с утра до ночи, и разговоры под чай были не для детских ушей, поэтому женщины только успевали язычок прикусывать, когда Лариса делала им страшные глаза и кивала на закуток, в котором делал уроки ее любимый племянник-сынок.

Брат Андрей, понимая, что у сестры личная жизнь не задалась благодаря ему и Пашке, пытался как-то исправить ситуацию, но Лариса не хотела ничего менять в жизни. И только когда Пашка вырос в серьезного дядю с усами над верхней смешно вздернутой губой, Лариса согласилась на перемены.

Андрей купил симпатичную однокомнатную квартирку неподалеку от той, родительской, где все они выросли. Она была удачно перестроена прежними хозяевами, которые поставили перегородку с аркой, и однушка стала почти двушкой. Брат хотел переселить туда сына, но Лариса заартачилась:

— Нет! Не хочу! Пусть тут, как и было всегда, будет наш дом, где все мы будем собираться. А я уйду туда. Квартира мне очень понравилась. Там уютно и мило. А у Пашки друзья, и компанией проще собираться на большой площади. Пусть остается он тут. А вернее, пусть все остается, как было, только я буду жить немножко на два дома.

Вариант всех устроил. И у Ларисы появилась какая-никакая личная жизнь. Решение хоть чуть-чуть отделить ее личную жизнь от жизни близких родственников, в институте все одобрили. И очень скоро в жизни Ларисы появились новые друзья и… и Валерик, про которого по прошествии времени Лариса говорила не иначе, как «этот козел».

Но сначала у нее появилась задушевная подруга — соседка Катерина. Правильно надо сказать — Екатерина Сергеевна Миронова. Была Катерина такой же, как Лариса одинокой, и даже племянников, которым можно было бы отдать любовь и заботу, у нее не было. «Одна, как штык!» — говорила она о себе со смехом. Катерина не зацикливалась на своем одиночестве, грамотно размышляя, что уж лучше совсем одной, чем с козлом.

Задружившись с Ларисой, Катя практически вошла в ее семью, и у Пашки появилась чужая по крови, но родная и любимая «тетя Катя». Той осенью, когда Лариса познакомилась с Валериком, подруги собирались отдохнуть в Египте. Лариса шила для них умопомрачительные наряды, пуская в ход тряпки из старого чемодана Катиной бабки. Получалось, кстати, очень красиво. Эксклюзив!

— Смотри, Кать! Такого платья никогда, представляешь — ни-ког-да! — ни у кого не будет! Только у тебя. А у меня вот такое. — Тут Ларка вытаскивала на свет божий очередной наряд давно покойной бабушки и начинала фантазировать.

— Лар, твоим ручкам золотым цены нет! — восхищалась Катерина. — Тебе надо модельером работать! А ты в своем замшелом НИИ юбку протираешь!

— Твоя правда, — вздыхала Лариса.- Да только все не так просто! Понимаешь, это полет! А запри меня в клетку какого-нибудь ателье по производству ватников, и что?! Там не полетаешь! Так уж лучше в НИИ протирать юбку, а на собственном гардеробчике совершенствоваться. Зато будем мы с тобой как две куколки на этом курорте, как его?! Опять забыла!

— В Хургаде! — подсказывала Катька.

— Точно, в ней! — подхватывала Лариса. — Представляешь! Нарядимся вечером, и прогуляемся по набережной — все кавалеры наши будут!

— Да нет там набережной! — смеясь, обрывала ее Катька. — А кавалеры и так наши будут. Только… как бы это помягче. Мне и на фиг не нужны эти кавалеры арабские. Повидала я их. Так что, наша задача — не кавалеров там найти, а отдохнуть как следует, накупаться, позагорать от души, вернуться зимой красивыми, и уж тут кавалеры точно будут сами в штабеля укладываться! Вот такой план.

Лариса слушала ее и посмеивалась под нос себе: ей с кавалерами как-то не очень везло. То, что само в руки валилось, ей было не нужно, а то, чего страстно хотелось и о чем мечталось, было пристроено в семьях, надежно и навечно. В НИИ, где Лара протирала юбки, в их лаборатории мужчина был один: ученый Михайло Ломоносов с портрета на стене смотрел с осуждением на то, как сотрудницы научного заведения вместо того, чтобы денно и нощно корпеть над колбами и микроскопами, вяжут кофточки, разгадывают кроссворды и пьют свои бесконечные чаи с вареньем.

С того момента, как у Ларисы появилась отдельная от брата и Пашки квартира, у нее время от времени заводился какой-нибудь мужчинка. Серенькая неприметная тень его нет-нет, да и просачивалась за хлипкую картонную дверь однокомнатной норки.

Лариса старательно готовилась к этим редким встречам, надеясь на то, что вот это, может быть, и есть настоящее. А вдруг?! Ну, не может быть, что все они сделаны по одной выкройке — непутевые и никчемные.

Но — увы. Порой ей и одного вечера вполне хватало, чтобы понять: не ее человек, случайный, залетный. Иногда отношения с кавалером заходили и дальше банального чаепития, но, не дотянув до утра, Лара бесцеремонно расталкивала кавалера. Он продирал глаза, испуганно спрашивал: «Что случилось?!». И получив в ответ — «Муж! Сейчас придет!» — одевался за секунды, мысленно благодаря армейскому строгому сержанту. Ларка участливо открывала двери кавалеру, он мышью нырял в сумерки, и растворялся в них без остатка.

«Хорошо как!», — думала Лариса, стоя под тугими струями душа, смывая с себя следы чужих, немилых рук. Однажды этот раннеутренний ритуал был испорчен звонком в дверь. «Кто бы это мог быть?» — подумала Ларка, вытираясь наспех махровым полотенцем. Дверной «рыбий глаз» показывал изогнутую панораму лестничной клетки. У лифта стоял мужчина. В полутемном коридоре, как в преисподней, на расстоянии вытянутой руки не видать ничего.

— Вам кого? — строго спросила Ларка.

— Девушка, простите, — проблеял представитель не лучшей половины человечества. — Я был у вас… ночью… э-э-э! … в гостях! Не могли бы вы открыть, я кое-что у вас забыл.

Лариса распахнула дверь и увидела в полумраке кавалера: маленького, щупленького, в пятнистой куртке, какие носят военные, в ботинках на босу ногу и без штанов. Мужчинка нервно теребил выглядывающие из-под куртки заношенные насмерть трусы неопределенного цвета в горошек.

— Заходи! — весело сказала Ларка и пропустила страдальца в дом.

— Еще раз извините, — промямлил кавалер. — Но вы так стремительно меня выгнали, что я не успел одеться.

Ларка с любопытством разглядывала утреннего пришельца и ничего не понимала. Да, сегодня у нее был гость, чего тут отпираться. Но ростом явно повыше. И не то чтобы она не помнила лицо своего новоиспеченного приятеля, но было оно стертым. Кавалера ей подкинула сердобольная тетя Люба — дальняя родственница. Она строго сказала, мол, хватит куковать одной, пора семью создавать. И сообщила, что фотографию ее, Ларкину, показали одинокому племяннику одной своей подружки. Племянник Ларкину красоту нечеловеческую оценил и попросил телефончик. «И не выкобенивайся, когда он звонить будет», — строго сказала тетя Люба.

Две недели племянник старательно «окучивал» Ларку по телефону, напрашивался в гости. Она мариновала кавалера до тех пор, пока тетя Люба не нагрянула к ней прямо на работу в институт. Мощная, как танк, тетя приперла собственным бюстом Ларку к стене, шепотом, чтоб не слышали любопытные сотрудницы, отчихвостила ее за то, что она выделывается. А на сладкое сообщила, что племянник «очень даже ничего», и только чудом засиделся до тридцати пяти «в девках»… э-э-э… «в парнях»!

Ларка сдалась под напором племянника и тетушки, и пригласила первого на ужин. Впечатления он на нее не произвел ровным счетом никакого. «Облом!», — подумала про себя Ларка, выставляя кавалера за дверь на ночь глядя. А сейчас вот разбирайся с ним, какого черта он вернулся. Да и он ли?! Ну, серенький, не видный. Может этот, а может, и нет. Вроде, у нее был не военный. Да и не он это! Ну, не сошла же она с ума, что б уж совсем не узнать мужчину, с которым время проводила! Но за своими штанами он пришел в ее дом, стало быть, это он и есть. Ларка скрипнула зубами от досады: ну и чучело! И как ее угораздило!

— Ищите свои штаны! И поскорее! Я мужа жду, — выдала она свою коронную фразу.

— Да-да, конечно! — засуетился мужчина. — Только скажите, где искать?

— Где раздевались! — рыкнула Ларка, и врубила в комнате верхний свет.

Мужчина проскользнул у нее за спиной, заглянул за диван, за шкаф, выдвинул кресло. Штанов не было!

— Я понимаю, что был не на высоте, мадам! — промямлил он, и даже попытался шаркнуть ножкой. — Но я предупреждал — не надо алкоголя!!!

— Какой алкоголь?! — взвилась Лара. — Вы хотите сказать, что я вас напоила?!

— Нет, что вы! — скороговоркой выдал мужчина. — Просто мы вместе, вы и я… ну, как это… выпили немного больше, чем нужно… вот и результат!

— Какой результат?! — уперла руки в бока Ларка и недобро сощурилась. Она могла голову на отсечение отдать, доказывая, что ни с кем не пила ни вчера, ни сегодня, ни когда бы то ни было! И вообще ее в этот момент посетила страшная мысль: этого мужчину Лара видела впервые!

— Я вас, по-моему, вообще впервые вижу! — неуверенно сказала она.

— Мне кажется, что я тоже вас не очень помню, — родил трезвую мысль утренний гость.

— Я сейчас завизжу! — предупредила Лариса.

— Не надо!!! — в ужасе прошептал мужчина. — Лучше помогите мне найти квартиру, в которой я был ночью.

«Веселенькое дело!» — подумала Лара, но страх ушел. Пришелец внешне был тщедушным, и Лара даже могла бы, наверное, скрутить его и удерживать до прихода милиции. В свое время она научилась разным хитрым приемам в спортивной секции, потом и племянника Пашку обучала.

— Идемте в кухню, — скомандовала она, выключая свет.

Мужчина боком пролез в кухню, боязливо косясь на даму. Лариса кивнула ему на табурет. Ткнула пальцем в кнопку электрочайника.

— Будем рассуждать логически, — сказала она. Логика была ее коньком.

— Будем, — охотно поддержал ее мужчина.

— В доме двенадцать этажей. На каждом четыре квартиры. Вы точно были в этой парадной? — спросила хозяйка.

— Это абсолютно точно, так как я не успел выйти на улицу: открыл дверь и почувствовал, как холод потек прямо… э-э-э! по ногам! — охотно начал рассказывать мужчина. — И вы знаете, это так хорошо, что я не отпустил двери! Мне бы потом было не войти! У вас домофон, а я, извините, не помню ни этажа, ни номера квартиры…

— Как это вы этаж-то не запомнили?

— Да просто все! Я приехал сюда с дамой. Мы вместе вошли в подъезд, в лифте она нажала на кнопочку — я и не смотрел, на какую! Да мне и не интересно было! Я, знаете ли, в этот момент больше дамой был увлечен! А потом у нас произошли серьезные разногласия, и я очень быстро ушел, опять же не обратив внимания на номер этажа!

«Как это так? Быстро ушел, но штаны забыть успел?!» — машинально подумала Лариса. Она рассеянно слушала его и соображала, кто мог провести ночь с этим недоразумением? Видимо, фразу эту она произнесла вслух, потому что мужчинка вдруг возразил ей:

— Ну, зачем же вы так вот — «недоразумение»! Я же вам объяснил, что виной всему алкоголь! Нельзя мне пить, а она хотела… а я не мог отказать…

Лара жила в доме не так давно и соседей знала в основном в лицо. Да и то, конечно, не всех.

— Как зовут женщину, у которой вы ночевали?

— Ах! — мужчина всплеснул маленькими ручками, — если б я помнил! Мы, знаете ли, были совсем мало знакомы. Ха-ха! Как в анекдоте: постель еще не повод для знакомства. Ой, простите, я увлекся. Так вот, как в том кино: помнить то я конечно должен! Да! Но… я не помню!

— Герой-любовник! — ехидно сказала Лара. — Ну, а как она выглядит, вы помните?

— Да, конечно! — оживился мужчина. — Она, знаете, такая… такая… —

Ручки его стали выписывать в воздухе кренделя, изображая нечто.

— Но словами я не скажу! — горько вздохнул он.

— Это я уже поняла! — сказала Лара. — Выхода нет, будем стучаться во все двери…

Мужчина жалобно вздохнул, поднялся с табуретки и, придерживая руками свои нелепые трусы, потрусил в прихожую. Лара намотала на голове тюрбан и запахнула поглубже халат.

Первая дверь, в которую позвонилась странная парочка, была Катькина. Катерина открыла и попятилась, увидев мужика с голыми волосатыми ногами и тетку с полотенцем на голове.

— Что вам нужно? — не очень дружелюбно спросила она.

Ларка начала запутанно объяснять, что к чему, и уже через минуту все трое ржали так, что этажом выше кто-то пригрозил вызвать ментов и смачно выругался под дверью.

— Заходите, — шепотом сказала Катька, открывая шире дверь. Все трое угнездились на кухне.

— Значит так, — трезво рассудила Катерина, — если вы сейчас двинете на поиски штанов, то вам не поздоровится. Как вас зовут?

— Лариса! Леша! — в один голос ответили странные гости.

— Я думаю, Леша, — снова заговорила Катька, — что ваши штаны можно считать без вести пропавшими. Все, что я могу, это дать вам тренировочные брюки. У меня работали маляры и забыли. Конечно, не Ади Дасслер, но вам в вашем плачевном положении выделываться грех.

Катерина ушла в прихожую, долго рылась в какой-то коробке и извлекла оттуда старые треники с вытянутыми коленками. Они, конечно, не очень подходили к облику бравого военного, ну, да тому явно не до жиру.

Мужчинка по имени Леша, облаченный в старые синие штаны, стал выглядеть лучше. Он повеселел и предложил отметить случившееся.

— Девчонки, я сбегаю! — рвался он в бой.

— Не надо! — осадили его дамы.

Через десять минут на Катерининой кухне был сооружен стол с закусками, печеньем и конфетами. Выпили по рюмке нежного абрикосового ликера. Потом по второй. Через час на лестничной площадке перед лифтом прощались как старые друзья. Еще раз посмеялись над незадачливым Лешей и доверчивой Ларой. Леша вспомнил, как дама пустила его в свою квартиру в пять часов утра, что-то проанализировал и задал мужской вопрос:

— Ларис, я не понял: а зачем ты меня вообще пустила искать штаны в твоей квартире, если я у тебя не ночевал?

Лара густо покраснела и сказала, глядя на Лешу в упор:

— А потому, что я за пять минут до твоего звонка одного такого бойца выставила!

— И ты тоже?! — в голос дружно спросили Леша и Катька.

— И я! Дура, да?! — спросила Ларка. И все дружно засмеялись.

В этот момент где-то наверху стукнула дверь, и в лестничный пролет что-то полетело.

— Ложись! — как в армии гаркнул опытный в военном деле Леша.

— Импотент! — проорал кто-то сверху.

Дверь снова стукнула.

— Кажется, это и есть ваша дама, — сказала Катерина Леше, — а это — ваши штаны.

Леша в три прыжка сбегал вниз за штанами. Спрятавшись за шахту лифта, он скинул синие треники, и облачился в форменные брюки. И сразу стал как-то выше ростом. И симпатичнее. А самое главное, вместе со штанами к нему вернулась уверенность.

— Смотри, какой орел! — сказала восхищенно Лариса, оглядывая ночного гостя.

— Спасибо вам, девчонки! — радостно скалясь, сказал он. — Вы теперь для меня подруги на всю жизнь. Если позволите, зайду как-нибудь с тортом, отметим по-хорошему. А про импотента — это она совсем не права. Мне просто пить нельзя, а так я молодцом! Никто не жалуется!

— Заходи уж, герой-любовник, — миролюбиво сказала Ларка, и записала Леше свой телефон.

Так они стали дружить втроем. Лешка Куликов оказался мировым мужиком. Мог и компанию в праздник составить, и гвоздь в стену вбить. В кавалеры ни к Ларисе, ни к Кате он не набивался, чему они были рады.

За сборами на море не заметили, как кончилась промозглая питерская осень и в город просочилась липко-снежная зима. Лариса окончила курсы автомобилистов и получила водительские права. Экзамены сдала, правда, не с первого захода. Ну да, нет худа без добра. Ей повезло неслыханно. Второй раз сдавать вождение она пришла в компании десятка «бездарей» — так их мило назвал инструктор. Все, кроме нее, принесли по 200 американских долларов, чтоб уж в этот раз наверняка обзавестись правами. Ларка решила, что кормить зажравшихся мужиков в погонах только за то, что они крутят руль лучше ее, ни за что не будет. «Измором возьму!», — думала она.

В раздолбанную «шестерку» инспектор-экзаменатор посадил четырех «двоечниц». Первая, судя по всему, автомобиль изнутри видела впервые.

— Нежно трогаемся! — ласково, как воспитаннице дурдома, промурлыкал девице гибэдэдэшник, развалясь вольно на пассажирском сиденье. «Как?», — спросила девица, хлопая ресницами.

— Нежно, я сказал! — повторил инспектор.

Девица вдавила в пол педаль газа, «жигуленок» взревел, напрягся и задымился. Экзаменуемая закрыла красивые глаза руками, бросив руль, естественно. Гибэдэдэшник покрылся испариной, прошептал:

— Ногу убери! И выходи из машины! Сдала!

Вторая барышня, прежде чем взяться за руль, вытянула шею, внимательно осмотрела себя в зеркало заднего вида, достала из сумочки помаду и обновила макияж. Экзаменатор внимательно наблюдал за ее действиями. А девица, удобно усевшись на сидении автомобиля, вдруг защебетала:

— Ой, только вы, пожалуйста, мне подсказывайте! Я помню, что надо нажать вот на эту педальку и потянуть вот за эту ручечку! Дальше — не помню…

Ей удалось сдвинуть машину с места и медленно покатить по пустынной дорожке. Девица заверещала то ли от радости, то ли от ужаса. Машина дергалась и вихлялась, но ехала. Сдавали экзамен «двоечницы» в парковой зоне, понятно, что ни светофоров, ни дорожных знаков там никто не расставлял. Задача у инспектора была одна: формально прокатиться с девицами, чиркнуть в ведомости «сдал» и отпустить их с богом на улицы города с правами. Поэтому он не придирался к ним, терпя такую езду только за хорошее «зеленое» вознаграждение.

Третья экзаменуемая лихо загнала машинку в густые придорожные кусты и, услышав измученное, как стон, «Сдала!» из уст ошалевшего от выпускниц автошколы инспектора, выпорхнула из салона, лихо треснув дверцей на прощанье.

Лариса осталась один на один с заглохшим автомобилем в кустах и экзаменатором. «Вперед!», — безразлично кивнул он ей, показывая на водительское место. Лара неожиданно легко сумела выбраться из кустов и вырулила на дорожку. Она готова была сдавать экзамен, но суровый гибэдэдэшник устало обронил неизменное «Сдала!» и высадил ее из машины, чиркнув в ведомости против Ларисиной фамилии свою подпись. Он так был вымотан экзаменом, что упустил тонкость, о которой ему на ухо нашептал напарник: «одна „двоечница“ не платила». Так Ларка честно получила свои права. А историю о том, как ей удалось это сделать бесплатно, она с удовольствием рассказывала еще долго.

По утрам она уродовалась во дворе со своим стареньким «жигуленком», у которого каждый день была новая причина не заводиться. Иногда это удавалось сделать без проблем, но тогда вечером ее втягивали во двор «на галстуке». Зато она не рыдала, когда в зад ей влетел на повороте новехонький «мерс». Крутой мальчик, выскочивший из него, рвал на себе волосенки от злости, но нашел в себе силы принести Ларисе извинения за помятое «ведро».

Это он так сказал: «Не переживайте, ваше „ведро“ мы починим!» И, правда, ведь починил. Хотя вполне мог бы на сдачу от ремонта своего «мерина» приобрести для Ларки нового «жигуленка». Самое смешное, что после ремонта Ларискин «конь» стал исправно заводиться, и даже в морозы она не дрожала на автобусной остановке, а лихо подкатывала к проходной своего НИИ.

Дорогу эту от дома до работы и наоборот Лариса хорошо выучила, и скоро могла не смотреть на дорожные знаки, четко зная, где какой находится. Зато в городе, по не знакомым ей улицам, она ездить еще побаивалась. Следуя совету одной своей знакомой, Лара пристраивалась в «хвост» автобусу или троллейбусу и тихонечко ползла за ним по нужному маршруту.

Потом городской транспорт в роли провожатого ей поднадоел, и она стала увязываться за другими машинами. Полагаясь на то, что впереди опытный «Шумахер», Ларка почти не смотрела на знаки и светофоры. Уж он-то точно знает, можно тут налево или нельзя. Знай себе рули, да повороты вовремя показывай. Так однажды Лару занесло за крутым дяденькой на окраину города. По карте получалось, ей тоже как раз туда и нужно, однако, покрутившись по дворам, дядя заехал в какой-то тупик, и резко затормозил.

Лара чуть не клюнула его в широкую иностранную попу. Водитель выбрался из своей иномарки, подозрительно посмотрел на Лару в «жигуленке».

— Простите, — спросила она, заглушив двигатель, — а мы куда приехали?

— Я в гараж, — сказал мужчина, показывая Ларе на вереницу серых бетонных коробок, — а куда вы — не знаю.

— Скажите, хоть какой это район? — взмолилась Лара. — Я недавно езжу, заблудилась.

Мужик посмеялся над ней, и показал нужное направление.

А как-то раз она попала просто в чумовое приключение. Проезжая мимо Смольного, Лара увязалась за крутой «бомбой». У водителей это называется «ехать за спонсором» Как рассказали бывалые, мол, если и тормознут, то не ее, а того, кто так лихо рулит на дорогой машинке впереди. «Спонсор» мигал левым поворотником, и Ларисе нужно было налево. Хотя, она лишь приблизительно знала, что налево. Ездила она, по ее выражению, как «лох чилийский», и без карты, ориентировалась исключительно на местности, и нередко ошибалась так, что приходилось накручивать лишние километры. Но зато город узнавала. А в тот раз она точно знала, что надо налево.

Вот стоят они на перекрестке, у будки с гаишниками, мигают дружно налево. Гаишники на «бомбу» с завистью глядят. По всему видно, нравится она им очень!

Наконец, светофор мигнул на зеленый. И «спонсор» впереди вдруг резко передумал поворачивать налево, и попер прямо. И Ларке ничего не оставалось делать, как выключить поворотник, и ехать за ним. Зачем? А кто его знает — зачем?! Просто, она его заранее наметила в провожатые, и сориентироваться на месте не успела.

«Спонсор» какой-то странный оказался. Метров сто проехал, и все-таки налево повернул. По какой-то явно не проезжей части, а пешеходной дорожке. И Лара, понимая, что что-то нарушает, еще не зная — что, тоже повернула налево.

Дядя на «бомбе» лихо проехал вдоль домов, Лариска от него не отстала. А дальше…

А дальше был поребрик! Это чисто питерское изобретение. Так одно время даже градоначальника звали — «наш поребрик». Говорят, он и придумал.

Так вот, поребрик был не очень высокий. Но это для бээмвэшного джипа! Он легко через него перевалил, снова повернул налево, как раз к той самой улице, по которой они сразу и должны были ехать.

Лара зажмурила глаза, и тоже перескочила поребрик. Джипу — что! Ему это раз плюнуть! А наша пожилая «шестерочка»… Словом, грохнула она мощно при этом, и дяденька в «бомбе» наконец-то увидел, что тетка на развалюхе его преследует. Он ее еще, вроде, на перекрестке заметил, но внимания не обратил. Пусть едет, раз нравится!

Тут у «спонсора» логично замигал правый поворотник. Ну, все правильно! В этом направлении они и собирались двигаться изначально! Лара тоже включила правый мигающий сигнал, и приготовилась спрыгнуть за «спонсором», который уже переваливался на проезжую часть. И в это время…

И в это время она увидела, кого так старательно объезжал этот крутой дядя — гибэдэдэшники, с двух сторон. Дядя сразу понял, что его непременно остановят, и решил их чуть-чуть объехать. «Видать, есть что скрывать!» — усмехнулась Лариса.

Тут ее словно током шибануло: ей-то тоже есть что скрывать — талон техосмотра на лобовом стекле — сувенирный календарик! А настоящий техосмотр еще месяц назад пройти надо было!

От этой мысли ей стало так не хорошо, что она от страха вдавила педаль газа в пол, выжимая из своего средства передвижения все, что можно. Она легко догнала джип с дядькой, даже уже взглядом с ним встретилась в зеркале. И взгляд его ей не очень понравился. Да и какой там мог быть взгляд, если человек явно видит погоню за собой! И кто прет?! Не сотрудники инспекции с мигалкой, а тетка какая-то с дикими глазами на «ведре» неопределенного цвета и сомнительного года выпуска.

Дядя прибавил, и тетка за ним прибавила. Она висела у него «на хвосте», и ему реально было не по себе. И убежать было не так просто: простора не хватало.

Вот и гнала его Лариса до набережной, ловко пристраиваясь ему в «хвост», ловя на себе его дикий взгляд.

На набережной он посигналил какому-то тихоходу, что плелся неторопливо по левой полосе, тихоход убрался вправо, и дядя рванул от погони.

Но Ларисе уже было не нужно его сопровождение — дальше она дорогу и без него знала. Она, не нарушая, тащилась в правом ряду, и минут через десять добралась до Медного всадника. На светофоре передохнула, и даже поглазела по сторонам, чего почти не позволяла себе, сидя сосредоточенно за рулем, и глядя исключительно вперед.

— Ба! Знакомые все лица! — сказала Лара сама себе.

У тротуара мялся, размахивая руками, ее знакомый. Она б его не узнала, но рядом пыхтела, остывая от разгоряченной езды, его заметная «бэха», а дядю строил пузатый гибэдэдэшник, который на углу торговал полосатыми палочками. Дядя, похоже, попал за слишком лихую езду. Проползая мимо него, Лара оторвалась от созерцания серого асфальта проезжей части, и посмотрела на него. Они встретились взглядами, и у дяди брови встали домиком. Он что-то сказал сотруднику ГИБДД, показывая на Ларкин рыдван, но тот только махнул рукой, что могло означать лишь одно: «Не придуривайся! Чтоб вот эта колымага да гнала тебя по набережной?! Давай, плати, и не увиливай!»

Вот такой был опыт езды у Ларисы Потаповой.

Иногда Лару за рулем заменял герой-любовник Леша. Права у него были, а своей машины не было никогда, поэтому порулить для него было в удовольствие.

На Новый год друзья решили съездить к Лешиной матери в деревню. Купили продукты, подарки и отправились в дорогу. Ларкин «жигуленок» — спасибо отдельное хозяину «мерса» -торопыги! — не подвел дорогой. Ни на расчищенной от снежных заносов трассе, ни на проселочной дороге до дачного поселка Рассохино. Иногда он надсадно ревел, забираясь по самые ноздри в сугроб, но тут же бодро выскакивал, и, угрожающе скрипя своими старыми боками, продвигался дальше.

В непроглядной тьме они чуть было не проскочили развилку: Леша давил на газ и старался не выпасть из колеи, а посему меньше всего читал указатели.

— Сто-о-о-о-й-й-й! — дружно закричали Лариса с Катериной. — Приехали!

Леша от неожиданности тормознул неудачно, «жигуленок» зарылся в снег по самый капот и затих. Все попытки оживить старичка отечественного автопрома оказались тщетными: двигатель, уркнув раз-другой, перестал подавать признаки жизни.

— Надо толкать! — подвел итог бесполезных тырканий Леша. — Ларка! Давай за руль, а мы с Катериной сзади.

Катя с сомнением посмотрела на свои высоченные шпильки и уперлась двумя руками в багажник. Лара уселась на водительское сиденье и повернула ключ зажигания. Через десять минут стало понятно, что и этот маневр не ускорит процесс.

Выбившаяся из сил Катерина села в сугроб и со злостью сказала:

— Здравствуй, Дедушка Мороз — борода из ваты…

Она не успела озвучить до конца свою мысль — из-за поворота показались огни приближающегося автомобиля. Это оказался красавец-джип — черный, новенький и сильный. Судя по всему, его пассажиры тоже ехали в Рассохино. Джип уверенно затормозил и из него выскочил водитель — молодой парень:

— Застряли? — спросил он.

— А сам не видишь?! — огрызнулась Катерина.

А Лариса вежливо попросила:

— Дерни, а?!

— Куда едете? — весело спросил парень.

— В Рассохино! — хором ответили Леша, Лара и Катерина.

Парень приоткрыл дверь джипа и сказал в темноту салона:

— Валерь-Степаныч! Тут ребята застряли. Тоже в Рассохино едут. Я дерну?!

Выслушал ответ и кивнул — «Поехали!».

Все быстренько загрузились в «жигуль». Джип аккуратно по обочине объехал его, остановился. Леша выскочил и зацепил конец троса.

— По коням! — проорал водитель джипа, влез на свое место и тихонечко поехал. «Жигуленок» послушно пополз за ним по широкой джиповой колее. Двигатель молчавший до этого, как партизан, пару раз «чихнул», подергался и заурчал. Леша для надежности его еще погонял и весело засигналил, мол, тормози, дальше я и сам с усам!

Водитель джипа остановился, отцепил трос, заглянул внутрь ожившего «жигуленка»:

— Ну, с Новым годом, красавицы!

А Леше важно сказал:

— Смотри, а то дотяну до нужного дома!

— Спасибо! — гордо отказался тот. — Справимся!

Джип слегка качнулся от захлопнувшейся без шума дверцы, и медленно поплыл к поселку, показавшемуся под горой.

— Ну, девушки, считай, приехали! — сказал Леша, влезая в машину. — И даже не опоздали!

Поселок стоял под горкой. Несколько домиков, расположенных на солидном расстоянии друг от друга. Излучина реки угадывалась по темным очертаниям прибрежных кустов. Сразу за рекой — сосновый лес. Между домами — сосны с елками вперемешку.

Дом Куликовых — первый от реки, Лешка показал его. Рядом — огромная хоромина, украшенная цветными елочными гирляндами.

— Это наш сосед — дядя Слава, директор завода, — прокомментировал Лешка. — А-а-а! Вот и наши спасатели: к нему гости на джипе приехали.

Дома у Лехи, в огромной прихожей, отделанной вкусно пахнущей сосновой доской, все по очереди расцеловались с его мамой Марией Ивановной — симпатичной маленькой женщиной, за подол нарядного платья которой держались два абсолютно одинаковых малыша.

— Наши двойняшки — Маша и Миша! Лешенькины племянники, — познакомила всех с детками счастливая бабушка.

Маша и Миша тут же залезли в сумку с подарками и вытряхнули из нее припасенные как раз для них коробки с игрушками. Прихватив добытое, они умчались в комнату.

На крыльце затопали, обивая снег с обуви, и в дом вместе с облаком морозного тумана ввалились гости — Лешкина сестра с мужем. Шумно знакомились, раздевались, целовались.

— Лех, а ты у нас орел: сразу с двумя девушками приехал, — подмигнула брату сестрица Ольга. — Твоя-то которая?

— Обе мои! — отшутился Леша, отбиваясь от сестры, увлекая за собой в комнату Катю и Лару.

Гостей у Куликовых было много: в деревне в некоторых домах по одному жителю осталось. Ну, не бросать же их в такой праздник?! Вот Мария Ивановна и обошла всех соседей с приглашением. Стол ломился от деревенских закусок: грибы, ягоды, закрутки с огородов. Гости наперебой угощали приезжих «своим».

На большом экране телевизора все такие же молодые, как и много лет назад, играли не надоедающую комедию Барбара Брыльска и Андрей Мягков. Нестареющая польская красавица бархатным голосом тоже юной Аллы Борисовны пела про любовь, а протрезвевший Женя Лукашин рвал на мелкие части портрет несчастного в любви Ипполита. Все знали комедию наизусть, но с удовольствием смотрели, и комментировали, и опережали героев в диалогах — выдавали киношные перлы.

Потом все было, как это бывает всегда: привет от президента по телевизору, пробки от шампанского в потолок, нестройное «Ура!», и фейерверк за окнами — это у соседей шарахнули из десятка разных стрелялок солидной китайской мощности. Все как всегда. И даже желания Лариса загадала точно такие, что и в прошлом году. Скороговоркой про себя: «чтоб родители были здоровы, и Пашка, и Андрей, и сама, конечно, и Катька с Лешкой, и чтоб Пашка учился хорошо, и чтоб войны не было, и чтоб зарплаты хватало не только на хлеб и колготки, но и на поездку в Египет, ну, и чтоб одной не быть…» Вот и все.

Стандартный набор, как продуктовая корзина стандартного жителя города на Неве. Загадала быстро, куранты еще не успели пробить положенное, и время еще осталось, и она лихорадочно стала думать, что б еще такое, необычное бы, чтоб дух захватило, пожелать себе?! Чтоб хоть немного все отличалось от прошлого года. И с последним ударом курантов успела цапнуть желание дерзкое: пусть прямо этой ночью случится что-то необычное, что круто изменит ее жизнь!

Так, и не желание даже. Мысль. И чудо не заставило себя долго ждать.

Двери в дом Куликовых отворились, и чудо явилось на пороге в облике Валерия Степановича Лопухина — почетного гостя соседа Леши Куликова. Того самого, что прикатил в деревню на джипе и выдернул ее, Ларискин «жигуленок», из сугроба.

Был он, этот Валерий Степанович Лопухин, директором заводика строительных материалов, которым хитрым способом завладел в смутное перестроечное время. Заводик кормил и поил Валерия Степановича, давал ему повод пыжиться изо всех сил, изображая серьезного дяденьку. И было не совсем понятно, зачем он так пытается угнаться за своими более серьезными приятелями во всем, даже в том, чтобы именовать себя, юного, даже в дружеской компании, по имени-отчеству, педалируя эту тему поминутно.

Ну, у богатых, как говорится, свои причуды. Да в тот самый первый момент Лариса и не увидела этих причуд. Внешне директор заводика был симпатичным, обходительным. Лариса это сразу отметила. Всех старух за столом у Куликовых перецеловал и каждой даме к ручке приложился. Ларисину ручку в своей холеной лапке задержал дольше, чем надо было бы. Ну, и тут же начал ее охмурять по полной программе.

Лариса ради праздника ответила ему взаимностью, понимая прекрасно, что у такого господина уже наверняка имеется золушка на содержании, да может быть и не одна. Просто по какой-то причине именно сегодня Валерий Степанович кукует в праздничную ночь в гордом мужском одиночестве. Поругался, наверное, с любимой, и на праздник к друзьям ее не взял. Бывает.

Сестра Леши Куликова — Ольга — оказалась заводилой в компании, и гости не тянули тоскливо грустные песни за столом, и не пили-ели до утра, а танцевали, играли в какие-то глупые, но веселые игры, а потом отправились кататься с горы. Все, кто еще мог, конечно, кататься.

Лариса заметила, что Валерий Степанович постоянно где-то рядом: он приглашал ее танцевать, оказывался в одной команде игроков, и санки им достались одни на двоих.

Лариса посмеивалась в пушистый воротник. Она давно разгадала его не хитрую игру, и даже приняла ее. Они расстались очень тепло, и Лопухин попросил у Ларисы «телефончик», и она ему продиктовала свой номер.

Но она была немало удивлена, когда он ей позвонил. Видать, золушки его разбежались, и Валерий Степанович находился в поиске новой феи. И остановил свой выбор на Ларисе Потаповой.

В нем было то, что ей всегда не нравилось в мужчинах — какая-то индюшачья важность на пустом месте. Ну, подумаешь, директор заводика. К тому же, это не она, это он сам так ласково-уменьшительно называл свою собственность — «заводик», давая понять окружающим, что он свой в доску — носки в полоску, рубаха-парень, не Рокфеллер, но и не гол, как сокол. И, надо сказать, очков это ему добавляло, потому что если б еще тут он пыжился серьезно, то над ним бы, наверняка, посмеивались все солидные дяди.

А еще, глядя на него, Лариса понимала хорошо поговорку «из грязи — да в князи». Понятно, что к настоящим Лопухиным Валерик, как ласково звала его Лариса, отчего он подпрыгивал и злился, не имел никакого отношения. Ну, разве что где-то далеко-далеко. Но Валерий Степанович, поняв, что благородная фамилия прибавит плюсов к его положению, начал копать историю, рисовать древо Лопухиных, в котором нашел место и для себя любимого. В планах у него было вхождение в Российское Дворянское собрание, герб, фонд имени себя и своей фамилии и активная политическая жизнь — ему очень хотелось в депутаты городского законодательного собрания. До выборов еще было время, и Валерий Степанович начал потихоньку работать в этом направлении.

Он начал с фонда. Набрал в свое окружение десяток лизоблюдов, которые готовы были раздувать этот мыльный пузырь до бесконечности. У него появилась своя газета. Он посещал мероприятия, которые ему были не интересны, но которые были нужны ему, как воздух. Для имиджа. И все это он должен был делать не один, а в компании с Ларисой. Она очень скоро поняла, чего от нее хотят. Ей было смешно от того, что происходит. Но ей страшно хотелось посмотреть, что из всего этого выйдет.

На самом деле Лариса догадывалась, что в детстве ее кавалер был Валеркой Лопухиным, и до окончания школы его без всякой задней мысли все величали Лопухом. Этим не слишком симпатичным сорняком он поступил в институт, им же и закончил вуз, который ему был не нужен ни с какого краю. Нужен был только диплом. На всякий пожарный случай. Не важно — какой. И чем проще путь к его получению, тем и лучше. И в этом смысле годился любой институт «заборостроения».

А потом его, как током ударило: черт возьми, да ведь фамилия-то не простая, а дворянская! И он потихоньку, как бы между делом, стал намекать о своем не простом происхождении. И все верили. Времена такие пришли, что все стали корни свои разыскивать, вот и Валерик Лопухин сподобился. Корни лопуха…

Обо всем этом Лариса сама догадалась, и в лоб спросила своего кавалера. Он наплел ей три короба про то, что вот, де, и в самом деле отрыл дома у маменьки какие-то документы, да родственников расспрашивал. Но из всего им сказанного Лариса поняла, что все это понты мальчишеские, но ковыряться не стала. Ну, в конце концов, у каждого свои игрушки. И если хочешь с мужчиной жить в одном доме, то терпеть его разбросанные повсюду игрушки придется.

Правда, в одном доме они не жили. Какая-то убогая жизнь у них получалась. И это не смотря на то, что и у него, и у нее все было благополучно с жилплощадью. Просто, вместе — это ответственность, а Валерик, хоть и пыжился, как большой мальчик с голубой кровью, на деле ни на какую ответственность был не готов. Да и зачем?

А уж когда он ударился в политику и днем и ночью мечтал только об одном — как влезть солидной попой в мягкое красное кресло городского ЗАКСа, от Ларисы он начал требовать неустанной заботы о своей тушке. Почему-то этот новоявленный «из графьев» решил, что для подруги его это будет наилучшим занятием. Капризам его не было конца, и претензиям тоже. Почему опоздала на важную встречу? Почему не проверила его пламенный спич, и он ляпнул принародно какую-то ересь? Почему не предупредила, что днем пойдет дождь, и он вырядился не в тот костюм? Сплошные «почему», которые за полгода их общения отравили Ларисе всю жизнь. Из-за него она так и не поехала с Катюшкой в Египет. Ее благоверный тогда находился в букетно-конфетной эйфории, и нежно намурлыкал ей на ушко, что «на фиг Египет, чуть позже он повезет ее в Южную Африку».

— ЮАР — это куда круче, солнышко! — уговаривал Ларису кавалер. — Только чуть позже! А сейчас в Питере дел по самое не балуйся!

Ну, что ж, неудобно, конечно, перед Катей было, но подруга поняла, хотя от колкостей в адрес «господина Лопухина» не удержалась:

— Эх, все-таки большой козлище этот твой Лопух! Эгоист и экстремист! Сломал такую женскую дружбу!

Ларка на Катерину не обиделась. Понять ее можно: столько ждали, столько нарядов придумали, и на тебе — все псу под хвост. Вернее, Лопуху под …лист. В корень, в самый корень прямо этому лопуху!

Катерине, кстати, это кардинальное изменение планов пошло на пользу. Она принялась делать дома ремонт, и в помощники ей набился общий друг Леша Куликов. Мало того, что он Катьке, считай, полностью весь ремонт своротил, так еще и в пылу борьбы за порядок в доме между друзьями вдруг искра пролетела, да такая, что в одну минуту запалила огромный любовный костер в обновленной квартирке.

Пылая щеками и прижимая к ним холодный ковшик, Катерина рассказывала подруге историю своего грехопадения. Была она смешной до слез, и почти невероятной, но поверить в нее Ларисе пришлось сразу же.

Катерина приклеивала бумажную ленту бордюра под потолком, стоя на высоченной стремянке. И вдруг закружилась у нее голова, да так, что она чуть не свалилась вниз, и громко «ойкнула».

Леша, намазывавший на полу узкие бумажные полоски, подскочил к шаткой лесенке и подхватил подружку. Но сделал это неуклюже и поспешно, да еще силушку приложив недюжинную, так, что внутри у Катерины что-то хрустнуло, и она едва сознание от боли не потеряла.

— В общем, сломал он мне ребро, Ларка!

Понятно, что работник после этого из Катерины был никакой, вот Леха и доделывал ремонт в одно лицо. Да еще и за подругой ухаживал. Ох, и отдохнула она за эти дни! Правда, без должного уюта. Пол весь липкий, в газетах, диван поперек комнаты, шторы оборваны, а вчерашние друзья, а нынче пылкие влюбленные и счастливые, хоть и со сломанным ребром, кинулись в любовный омут с головой. С головами! По большому счету, Кате с таким увечьем совсем и не до любви и сексуальных утех было, но и остановиться они уже не могли!

Лешка оказался настоящим мужчиной, и, глядя на него, Лариса забыла, каким смешным был он в то раннее утро, когда они все познакомились. И какие нелепые трусы на нем были, и как стояла дыбом шерсть у него на ногах от холода — Лариска видела это зрелище и смеялась про себя.

А теперь Катя такая счастливая. И при ремонте, и при мужчине приличном. Да еще и не просто так, а с чувствами.

У нее же Валерик. Лопух. Узнал, что Лариса собирается в гости к Павлику, набычился, засопел:

— Что ты все бегаешь к нему? Он уже мужик здоровенный! Ты ему еще нос подтирай!

— Ну, ты тоже не маленького роста, а я тоже за тобой, как за котом, с тряпкой по дому хожу: тут накрошил, там наследил, носки снял — потерял. Перечислять?

Валерик еще больше надувался, пыхтел, потом молча одевался и уходил в темноту. Ну, и что в таком случае в личной жизни Лары изменилось? Раньше выгоняла кавалеров, теперь еще больше рада, что он сам отваливает.

Если Валерику случалось приехать к Ларисе и застать у нее Катю с Лешей, то ребята быстро прощались и исчезали. И Лариска с тоской слушала, как весело они хохочут на лестничной клетке, открывая дверь в свою квартиру. Просто у них всегда было хорошее настроение. А у Ларисы с Валерой — каждый день, как перед грозой.

— Лар, ты меня извини, но я с ним даже разговаривать не могу, — жаловалась подруге Катя. — Я как посмотрю на его лицо не довольное, так понимаю только одно — надо домой отваливать! Как ты с ним, подружка, а?

Ларисе оставалось только рукой махнуть. Говорить Валерику, что он ведет себя плохо и не гостеприимно с ее лучшими друзьями, было просто бесполезно. Главный аргумент у него был:

— А тебе друзья дороже, да?

Лариса обычно на это молчала, и Лопух переспрашивал ее по десять раз, последний — с подвизгом.

И в один из дней она не выдержала, и твердо сказала:

— Да, дороже. Да!

Валерий Степанович выпучил глаза, как рак, и Лариса, глядя на то, как краснеет он, и вот-вот взорвется, впервые задала себе вопрос: «И как я могла …вот с ним?!»

Она только хотела сказать ему, чтобы он уходил, но не успела. Уязвленный в лучших чувствах, Валерий Степанович начал нервно собираться. Причем, собирался он так, что было видно: ждет, родимый, когда остановят.

А Ларисе останавливать его совсем не хотелось, ни капельки! Устала она от его настроения вечно пасмурного, от занятости его вечной, а самое главное — от того, что превратил он ее за полгода в собственность свою, в служанку бессловесную, у которой, вроде, и жизни до него не было своей.

Когда за Валериком закрылась дверь, она облегченно вздохнула, и долго потом копалась в себе, искала ответа на вопрос — как допустила до того, что этот дутый индюк стал помыкать ею, превратил легко жизнь ее в проживание в угоду себе. Но не испытай она этого давления, не поняла бы никогда, что такое свобода.

Лопухину уже через три дня понадобилась Лариса, и он приехал к ней без звонка. Двери открыл примелькавшийся ему изрядно еще с елки новогодней в Рассохино мужик. Как его?… Саша? Петя? Леша! «Вот же, черт возьми! Доживут до сороковника, а отчества так и не заработают, ходят в «лешках»! — неприязненно подумал о соседе Лопухин.

— О-о! Валерик! Здоров! Заходи! — радостно поприветствовал Куликов.

— Какой я вам «Валерик»? — Лопухин специально перешел на «вы». — Лариса дома?

— Лариса дома, Валерий, как вас, простите, по отчеству величать?

Леша Куликов совсем не дразнил бывшего Ларискиного кавалера. Это просто Лопухин в силу своей жуткой обидчивости каждое слово в штыки принимал. Он надеялся, что Лариса сейчас выйдет из кухни. Нет, не выйдет! Выбежит, голос его услышав. На шею ему бросится. Еще и прощения просить будет. А соседей надо выпроваживать. Да не как раньше — вежливо. Пора уже по-серьезному показать, кто в доме хозяин. И только хотел он сказать Леше, чтоб чесал он в квартиру напротив, как из кухни появилась Лара. И покоробило Лопухина то, что никаких страданий на лице ее написано не было. Ну, совсем никаких! Как будто чужие они.

И только хотел он ей вопрос задать, вернее, два: один — по соседям, которым пора домой, второй — по настроению Ларискиному, как она улыбнулась широко, и спросила:

— Что это вы, Валерий Степанович, без приглашения, да на ночь глядя?

— Лар, ну, кончай ты глупости говорить! — возмутился серьезно Лопухин. — И что ты рот до ушей растянула? Лар, давай без дураков, а? Столько дел, а ты все в игрушки играешь!

— Ну, в игрушки у нас играете вы, Валерий Степанович! А я больше в них не играю. В ваши. Я, наконец-то, поняла, что у меня есть свои игрушки, и они очень соскучились, пока я вашей персоной занята была. Валер! Без объяснений: вали домой, ладно?!

И он повалил. Только скучная спина его медленно замаячила в лестничном проеме. На площадке между этажами Лопухин остановился, грустно посмотрел на Ларису, которая еще торчала в дверях, и сказал:

— Видел я, что ты дура, но что б такая…

— Иди-иди, Валера! Не по пути нам совсем. Вам во Дворянское собрание, а нам… А нам бы в Египет, да, Катюх?

Это Лопухин услышал уже из-за закрытой двери. Он вернулся, послушал под дверью немного. Но ничего не услышал, только приглушенное «бу-бу-бу» и смех издалека.

«Свистушка!» — презрительно подумал Лопухин, и вызвал лифт. Понять умом он не мог, как она могла отказаться от него. Как??? От него, который без пяти минут депутат, обеспеченный и красивый, с квартирой и машиной, без проблем и алиментов.

В это же самое время Лариса Потапова, спросила у своих друзей:

— Как??? Как я могла глаза закрыть на закидоны этого козлины, а? Как??? Ведь все было сразу видно.

— Любовь зла… — Катя не стала договаривать до конца.

— Любовь — да, а тут-то что было? Я ведь едва уже не заплясала под его дудку! Зато, Кать! Лех! Если б вы знали, что я испытала?!! Никогда бы не узнала, как сладко пахнет свобода. А теперь знаю.

— Лар, тут все не просто. А мне вот несвобода очень сладка!

— Стало быть, все дело в козлах?

— В них! — и все трое дружно расхохотались.

* * *

После Валерика Лариса долго не могла надышаться воздухом свободы. К тому же ее захлестнули заботы о хлебе насущном, поскольку в ее замшелом институте жизнь потихоньку увяла напрочь, и Лариса решила уйти в школу. Тетки институтские, услышав, что она затеяла, зашикали на нее, начали рассказывать истории про то, что сейчас детки из себя представляют.

Лариса посмеялась над их рассказами, а в голову вбила себе — хочу и буду. Это у нее в крови было: если что-то задумала, непременно делала. Характером в папу пошла, а родитель у нее ого-го какой! Милиционер бывший, между прочим. И от него у Ларисы была особая чуйка.

К тому же и школа была не какой-нибудь, а очень хорошей. И брали туда Ларису не просто так, а потому что в ней, в этой самой школе, работала Катя, Екатерина Сергеевна Миронова — лучшая подруга Ларисы преподавала в школе язык и русскую литературу. Так с ее легкой руки Ларка стала Ларисой Михайловной.

Правда, все было на практике совсем не так, как ей сначала представлялось. Лариса думала, что ей удастся заразить ее шестиклашек тем, что сама она обожала. Она не была математическим сухарем. Она много знала, умела хорошо рассказывать, была классным экскурсоводом. Но детки оказались орешками крепкими, и их интересы были далеки от Ларкиных. Пардон, от Ларисмихалных! Ларисмихална! Вот так ее звать стали ее ученики. А за глаза — она сама не раз слышала! — Лариской. «Ну, хорошо хоть не „крысой Лариской“, которую на поводке выгуливала старуха Шапокляк!» — подумала тогда Потапова. Наверное, они не видели этого мультика, а то бы непременно приклеили ей прозвище покруче. Мультфильмы они все больше диснеевские смотрели, а Крокодил Гена у них не в моде был.

За своими школьными и домашними заботами Лариса немного забыла про нового знакомого — Шурика. И уж тем более не помнила его обещание про сюрприз к субботе. А «сюрприз» явился раньше — в пятницу.

Шурик позвонил ей рано утром — Лариса собиралась в этот день только к третьему уроку и тихонько дремала. Солнце еще не заглянуло в ее окно, на котором лениво шевелилась легкая занавеска. Ее ласковыми лапами трогал ветер, забегавший в лоджию. Пахло летом, которое вот-вот и закатится в город, и станет в нем душно, и марево будет плавать в воздухе и спасение от него будет только в дни, когда духоту будет прорывать теплый летний дождь.

Но это еще впереди. А пока… Самое приятное время в питерском климате — май. Еще и листочки на деревьях-кустах липко-нежные, чистые, не запыленные. И соловьи за городом еще только робко пробуют по вечерам свои отдохнувшие за зиму связки. И утренний сон в это время — уже не сон, а полет в невесомости, плаванье в туманном молочном облаке, нечто поэтическое и ….

— Тили-тили! Трали-вали! Это мы не проходили! Это нам не задавали! — запел мобильник на прикроватной тумбочке, и Лариса тут же открыла глаза, и улетучилось состояние неги, которое обволакивало ее еще секунду назад.

«Как солдатик!» — недовольно сморщилась Лариса. Вот всегда так! Где бы потянуться, как положено пробуждаться современной женщине, так нет — услышала звонок и тут же вскочила, как сумасшедшая. «И, кстати, кому это неймется-то в такой час?!» — недовольно поморщилась Лариса, разглядывая номер абонента.

Номер был смутно ей знаком.

— Привет учительнице математики!

Лариса голос узнала — Шурик.

— Здравствуйте, Саша!

— Вы меня узнали? Это радует! Ну, я с сюрпризом!

— Да, точно! Разбудили меня в семь утра! Это уже «сюрприз»! Правда, не очень приятный!

— Ну, не ворчите! Я постараюсь исправиться. Просто, я подумал, что сегодня день рабочий, и учительнице уже пора быть на ногах, или вообще бежать в школу!

— Ну, все почти так, но у меня сегодня третий урок, поэтому я позволила себе поспать!

— Тогда еще раз прошу прощения, и желаю вас… нет, тебя! Мы ж на «ты», так ведь? В общем, я желаю тебя видеть!

Они договорились встретиться после уроков, при этом Лариса подробно рассказала, где лучше ее подождать. Ну, не на глазах же учеников свидание устраивать?!

Но ее музейный знакомый приперся под самые окна школы. Когда Потапова вышла на крыльцо, она чуть дара речи не лишилась. Полный двор детей, коллеги, родители учеников, а этот кавалер подкатил на своей страшной машине, похожей на хищную рыбину, распахнул дверцу, и преспокойно курил, полулежа на переднем сиденье. А на крыше автомобиля лежал огромный, какие только на похороны приносить, букет ярко-красных роз.

Лариса покраснела. Если бы машина стояла чуть подальше от школы, то она рванула бы мимо, и пусть бы этот непонятливый Шурик догонял ее. А тут… Растопырился на весь двор, не пройти, и сидит, как барин, музыку слушает, дым кольцами пускает. Да еще этот букет… ну, разве что наврать потом всем, что это родственник, и они просто договорились с ним на кладбище съездить после работы.

Но и этот вариант отвалился. Потому что Шурик, увидев Ларису, вылез из машины, букет тяжеленный подхватил, и навстречу ей двинул. И улыбался ей при этом от уха до уха! Какие тут на фиг «похороны»!

— Саша, я же просила ждать меня не у школы! — прошипела Лариса.

— А какая разница? — непонимающе уставился на нее Шурик. — И вообще. Мы люди-то взрослые!

— Вот именно! Мы — взрослые. А работаю я в школе, — Лариса даже разозлилась на непонятливость нового знакомого.

— И что? Что случилось-то? Я приехал встретиться с женщиной, которая мне понравилась. Сижу тихо-мирно, никого не трогаю, жду. Цветы вот принес! Что случилось-то? Или у тебя муж, и ты боишься за свою репутацию?

— Да нет у меня никакого мужа! Просто… Ну, как ты не понимаешь?!!

Спасла ситуацию Катя Миронова, у которой в этот день уроков не было, но она заходила в школу по делам.

— Лар, привет! — Катерина критично глянула на Шурика с похоронным букетом, и, кажется, поняла, почему подруга, красная, как рак и взвинченная.

— Привет! — кивнула ей Лариса. — Кать, ты не очень спешишь? Составь нам с Шуриком компанию?!

— Легко! — Катерина подмигнула Шурику. — Запрягайте, молодой человек, вашу лошадь, и двигаем куда-нибудь подальше, пока тут толпа зевак не собралась…

Потом они сидели в прохладе уличной кофейни, и Катерина втолковывала бестолковому Шурику прописные истины о том, что учительница — это существо особое, можно сказать — бесполое, расслабляться права не имеет, потому что легко может попасть впросак.

— Ну, девушки, вы даете! «Бесполые существа»! А личная жизнь у учительниц как же? Я слышал, что они тоже замуж выходят, и даже — о, ужас! — детей рожают!

— Бывает-бывает! — со смехом подтвердила Катя. — Но! Знаете ли, все это почти тайно. А если серьезно, то, молодой человек, у нас действительно профессия в этом плане особенная. Не стоит афишировать детям свою личную жизнь. Дети — существа беспощадные, уж поверьте мне. И попробуй потом что-то спросить с ученика, если он знает некие тайны про мою личную жизнь.

— И вы хотите сказать, что учительницы — это такие святые тетеньки?

— Нет! — в один голос возразили Шурику Катя с Ларисой, и расхохотались.

— Знал бы ты, какие приключения у нас в жизни были! Знали бы про это наши ученики… Эх! — Катя хитро посмотрела на Ларису. — Мы когда-нибудь расскажем. Может быть. А вообще-то, поговорочка про то, что в тихом омуте черти водятся, это как раз про нашу сестру!

Шурик в жизнь Ларисы вошел очень легко: так легко проникают в дом кошки с лестницы. Можно сказать, просочился в щелочку приоткрытой двери, сел на табурет у двери, зажмурился, и хозяева сразу поняли, что выгнать его рука не поднимется. А как только понял, что гнать его не собираются, так осмелел, и проявил недюжинные способности в вопросе приготовления пищи: Ларкиных бутербродов ему явно не хватало.

Про себя Шурик рассказал Ларисе, что нет у него ни жены, ни детей. В паспорте у него, правда, имелся штамп о браке, но Шурик объяснил: нет времени съездить отметку о разводе поставить. Лариса мельком увидела прописку у кавалера — Веселый поселок. И, как сфотографировала, и улицу, и дом, и квартиру — была у нее такая способность уникальная. Шурик рассказал Ларисе, что родни у него не так много — только престарелая полуглухая тетка Маруся, с которой они и живут вместе где-то в Веселом поселке.

Про работу Шурик Ларисе наврал: сказал, что протирает штаны в НИИ какой-то радиоэлектроники и пишет диссертацию, но прокололся очень скоро. Как-то приехал к ней без предупреждения утром, а ее уже не было дома, и Шурик написал Ларисе записку, насажав в каждом слове по пять ошибок — одна страшнее другой.

Когда Лариса прижала его к стенке вместе с его ненаписанной диссертацией, он не смутился, и шепнул ей на ухо, что диссертация и вся эта наука — это только прикрытие. Оперативное.

Лариса с любопытством на него посмотрела.

— Лар! — шепотом сказал Шурик. — Ну что ты заставляешь меня вслух произносить то, что я не должен, не имею права разглашать?! Ну, работаю я в такой структуре, название которой до сих пор пугает обычных людей. Но в этом нет ничего особенного. Просто, иногда я могу уезжать, и на достаточно продолжительное время. И свободен я больше в будние дни, а в выходные у меня работа. Помнишь, мы встретились с тобой в музее?

— Ну?

— Это какой день был? Суббота! Вот, я на работе был. Встреча у меня в музее с одним нужным человечком проходила. Ты извини, я много-то не могу рассказывать, у нас за длинный язык не жалуют. Длинные языки к полу гвоздями приколачивают! Во как!

Лариса была заинтригована. Она сама по характеру была следователем, любила решать задачи и головоломки, и даже вполне серьезно считала, что следствие — это дело математика, потому что в основе каждого преступления лежало уравнение с двумя и более неизвестными, и все что нужно для раскрытия преступления — это просто решить уравнение правильно.

Ее всегда тянуло к тайному, ей хотелось разгадывать загадки. Но в ее жизни загадок было не так много. Да и были они не очень интересные. Ну, не много ума надо, чтобы вывести на чистую воду компанию шестиклассников, подбивших весь класс на бойкот учителю физкультуры. Детей Лариса видела насквозь. Видимо, сказался многолетний опыт воспитания Пашки. Лариса не давала ему врать. Пару раз поймала за язык, заставила признаться, и дала понять, что так будет всегда. И все стало на свои места. Едва почувствовав неладное, она лишь строго говорила племяннику:

— Начистоту и без утайки!

И он рассказывал все, как было. Лариса дала ему понять, что не будет его драть ремнем. Хотя наказания были, но они были временными. Искупил вину за содеянное — и снова все по-прежнему. Главное, она внушила своему Пашке, что если он честно признается, то у него будет чистой совесть, а значит, жить будет легче. Не надо будет ворочаться до утра в постели с мыслями о том, что завтра может все открыться и ему будет ужасно стыдно перед Ларисой. Тайное всегда становится явным — это он запомнил хорошо.

С учениками было сложнее. Но с ними у Ларисы была своя тактика выявления правды. Она выстраивала четкие, математически выверенные версии. Она без истерик и угроз выкладывала проштрафившимся деткам эти версии, и попадала в точку. В общем-то, это было не так сложно делать. Дети не умеют прятать концы в воду. А если речь идет о групповом безобразии, то там все еще проще. Стоит задеть одного, как он начинает сдавать всех, потому что коллективная ответственность — это всегда не так страшно, как индивидуальная. Ну, представьте, одному париться на ковре в директорском кабинете, или втроем? А еще лучше впятером!

В общем, она была из тех, кто умел разгадывать тайны. И вдруг в ее окружении появился Шурик, который намекнул, что работает в сфере загадочной, и не просто так, а на самом «верху». Шурик при этом красноречиво завел глаза в небо. Лара даже растерялась. Ну, намек она сразу поняла, но что все так серьезно и высоко — даже подумать не могла. А когда усомнилась, Шурик ей внимательно в глаза посмотрел, за обе руки ее взял, покачал их, поднес к губам по очереди, коснулся легко, и проникновенно сказал:

— Ларис, я хочу чтоб ты поняла: у меня такая работа. Для всех я сотрудник этого никому не нужного НИИ, пишу диссертацию, не очень успешно, и неторопливо. Но суть не в этом. НИИ этот совершенно не секретный, между тем занимается вопросами, интерес к которым у некоторых граждан весьма велик. И моя задача — знать об этом все-все досконально. Это совершенно не опасно, чтоб ты знала. И, конечно же, я рассказываю тебе лишь в общих чертах. Работы у меня много, и она очень сложная. Я вряд ли смогу проводить с тобой много времени, но я тебе обещаю — это будут не забываемые встречи!

О, да! Он умел делать сюрпризы! Он красиво ухаживал, давал ей уроки экстремального вождения на своей, похожей на хищную рыбу, автомашине, очень, кстати, похожую на него самого. Даже устроил для них двоих недельный отпуск на теплоходе — они ездили на экскурсию на Валаам и в Кижи.

Вот что строжайше запрещено было Ларисе, так это звонки. Нет, номер мобильного Шурика у нее был, но все, что она могла сделать — это послать ему смс-ку. И долго порой ждать ответа на нее. Лариса обижалась: очень внимания хотелось. Очень.

А он пропадал неделями черт знает где! И не звонил, и на смс-ки ее не отвечал. Ну, если только очень редко. А потом вдруг вламывался в ее жизнь, как снег на голову сваливался, и не давал ей сомневаться в своих чувствах.

— Ларочка! Ласточка! Если б ты знала, счастье мое, где я был! Какие там смс-ки?!! Какие звонки?!! Ну, вот же я приехал! Вот он я, радость моя! Я с тобой, и на фига какие-то вопросы?!!

И она счастливо думала: и, правда, ну, на фига какие-то вопросы?

В общем, Лариса Михайловна влюбилась, как кошка. И ореол таинственности и загадочности, которым окружил себя предмет ее обожания, ей безумно нравился, и еще больше подстегивал ее влюбленность.

Конечно, где-то она понимала, что он наводит тень на плетень, но сама себе тут же объясняла: «Ну, а как иначе? Он же как… как Штирлиц! Он же в этом своем НИИ, как по лезвию бритвы ходит! Там же радиоэлектроника всякая разная, секретные темы и разработки, и он там, как в тылу врага! Тьфу, ты! Это я, кажется, перегнула. Нет, конечно, не в тылу врага, но тоже ничего хорошего. Вот, говорит, каждый день отчетность строгая, и результат каждый день должен быть, чтоб не сказали, что даром ест хлеб с маслом и с икрой…»

Икру Шурик обожал и Ларису кормил красными рыбьими яйцами, которые она терпеть не могла, но клевала по зернышку, чтоб не обижать любимого. Он же ее с рук своих кормил! Так как же тут было отказываться?! Она даже не морщилась, но старалась просто глотать икринки, чтобы они не давились на языке.

Нельзя сказать, что ее все устраивало в этой истории. Ей хотелось с ним в театр и в отпуск на море, хотелось, чтобы он приехал к ней с чемоданом и поселился в ее квартире, и даже хотелось с ним и без него посещать его глуховатую тетку Марусю. Он очень пекся о ее здоровье и переживал о том, что слишком часто ему приходится ее оставлять одну, когда у него случаются командировки.

Но Шурик как-то не спешил решать глобально вопрос их совместной жизни, туманно намекая на скорое светлое будущее. И Лариса, влюблено глядя на него, соглашалась. Она в его присутствии просто становилась другой. «Глупая влюбленная корова» — говорила она сама про себя, пытаясь вспомнить подробности очередного долгого разговора по душам, и вспомнить не могла. Наверное, она даже не очень слышала его голос, просто впитывала ощущения, от которых шла кругом голова, и проваливалась в омут этих необычных отношений.

В один из приездов Шурик повел Ларису в ресторан. Они и раньше ездили ужинать куда-нибудь, чтобы не стряпать дома. Но это был с первой минуты необычный ресторанный поход. Шурик был торжественно возбужден, нервно проверял то часы на запястье, то пуговицу на пиджаке, то деньги, которые носил просто в кармане.

Причина этой его дерготни стала понятна Ларисе, как только они пришли в ресторан. Столик, за который их проводили прямо от порога, приняв на входе одежду, был обставлен особенно торжественно, в отличие от всех остальных. Огромный букет роз — свежайших, будто пять минут назад срезанных с кустов, топорщился острыми шипами в хрустале. На темно-бордовых лепестках и темно-зеленых листьях сверкали капельки воды.

Шурик ловко выдернул букет из вазы и протянул Ларисе.

— Цветы? По какому поводу?!

— По самому серьезному, — Шурик слегка заикался. — Лариса… Ларочка… Мне очень трудно говорить, я вообще не знаю, как это делается. Ну, словом, я очень прошу тебя… вас, то есть, стать моей женой!

Последнюю фразу жених буквально выпалил и покрылся красными пятнами.

Лариса от неожиданности села, и чуть не свалила приборы со стола огромным, как веник, букетом. «Странная все-таки тяга у Шурика к этим размерам. Мне ж не поднять его! Опять почти похоронный атрибут…», — подумала она, и тут же мысль эту отогнала прочь — все-таки любимый мужчина, русский Джеймс Бонд сделал ей предложение. Да какой Бонд! Штирлиц! Наш родной и всеми уважаемый сделал ей предложение, а она рассуждает о том, что букет без особого вкуса подобран. Вот уж правда, от счастья голова улетела.

По этой же самой причине она не кивнула Шурику, «согласна, мол», а только нежно улыбнулась.

Он не понял. Бухнулся на колени у стола, и чуть не со слезами, прижимая к своей щеке ее холодную руку, шепотом спросил:

— Я не понял… Ты согласна?

Лариса в ответ кивнула, и покраснела: она почувствовала, как все присутствующие на них уставились. Кто с восторгом, кто с удивлением, кто с завистью.

— Шурик, вставай! Мне ужасно не удобно… — тоже шепотом попросила Лариса. — Да, согласна я, согласна! Только вставай, пожалуйста!

Шурик встал с колен, отряхнулся, победно оглядел зал, потом взял со стола бутылку Шампанского и открыл ее так, что пенистый напиток струей ударил в потолок.

Собственно после этого знаменательного события жизнь Ларисы не изменилась. Она все так же работала в школе, только статус у нее стал несколько иной. Раньше она была просто Лариса Михайловна Потапова, а стала невестой Потаповой. Правда, жених не назначил точную дату свадьбы, и когда коллеги спрашивали Ларису, скоро ли они погуляют по такому случаю, она со смехом отвечала:

— Примерно могу сказать только одно: это возможно произойдет до моей пенсии!

— А фамилия? Ларочка, какая у вас будет фамилия? — лезли с расспросами любопытные, как монашки, учительницы.

— А фамилия у меня останется моя — Потапова.

— А почему? Мужчине очень приятно, когда женщина берет его фамилию!!!

— И все же — фамилия останется у меня моя. Она мне больше нравится.

И это была чистая правда. У Шурика фамилия была не шибко благозвучная — Корытников. Ему она, в общем-то, была к лицу. Но Ларисе не нравилась категорически. И она жениха предупредила сразу: никаких перемен фамилий!

Впрочем, никто и не настаивал. Шурик периодически говорил что-то о будущем, но Лариса, привыкшая к роли соломенной невесты, не очень видела себя в какой-то иной роли.

Как-то раз Шурик завалился к Ларисе без предупреждения, и застал у нее большую уборку. Лариса не просто стирала, убирала, гладила. Она еще и антресоли убирала, и шкафы. И выворачивала ящики, годами хранившие какие-то ненужности, которые жаль было выбросить.

Шурик не горел желанием убирать что-то, но с удовольствием потопал на кухню, где приготовил не хитрый ужин.

— Все! Перекур! — устало сказала Лариса, унюхав из кухни приятный запах жареной картошечки с луком. — Шурик, тащи, пожалуйста, сюда еду! Будем есть и кино смотреть. Я больше не в силах что-то делать…

Стол в комнате, к счастью, не был завален, только большая коробка, завернутая в старое покрывало, покоилась на нем.

— Лар, это что? Это куда? — Шурик подхватил со стола коробку, присматривая место, куда ее можно было бы переложить.

— Тихо-тихо! Аккуратно, не разбей!

— А что тут? — жених Шурик потряс коробкой.

— Ну, я же прошу — «осторожно»! — Лариса приняла из рук Шурика коробку. — Тут икона бабушкина, моя, вернее, уже. Бабушка, когда умирала, мне передала. Говорят, она очень ценная.

— А можно взглянуть? — Шурик, не дожидаясь разрешения, начал разворачивать коробку.

Икона была особенной. Бабушка рассказывала, что всю войну она молилась перед ней за мужа и брата, и им повезло неслыханно: сколько разных ситуаций было страшных, а они выходили из них без единой царапины.

Это была не обычная доска, с прописанным на ней ликом, а сложная конструкция, которую Лариса хорошо изучила еще в детстве.

Икона Богоматери с Младенцем была закреплена в деревянном ящичке размерами где-то тридцать на сорок сантиметров — киоте. Икона закрывалась ризой — «одеждой», искусно сработанной мастером из тонкого металлического листа, позолоченного и посеребренного. В «одежде» были сделаны прорези и взору открывались лишь некоторые детали — аккуратно прописанные на доске-подложке лико и руки.

Ящичек закрывался крышкой со стеклом. На боку ящика был миниатюрный крючочек, который накидывался в петельку. Под «одеждой» бабушка держала «прятку» — там в небольшом углублении она прятала от посторонних глаз записки, которые писала «боженьке». Датированные сороковыми годами прошлого столетия полуистлевшие бумажки много могли рассказать про то, как молилась Евдокия Макаровна за раба Божьего Ивана Ивановича Лукерьева — бабушка специально к имени добавляла и отчество и фамилию дедову, чтобы «боженька» разобрался там наверху, не перепутал ничего и не оставил его без своей милости.

Когда Лариса первый раз добралась до иконы — уж очень привлекал ее крошечный крючочек на боку ящика! — бабка ее от души выдрала крапивой, чтоб не озоровала и не лезла, куда не просят, без разрешения.

Потом бабка усадила внучку, икону со стены сняла, на стол аккуратно водрузила, сама открыла, показала эту необычную красоту Богоматери с Младенцем под «одеждой», записки читать не дала — щелкнула по носу.

— Вот вырастешь — твоя икона будет, — сказала бабка Ларисе. — Она у нас по женской линии передается. Записочки мои не вытряхивай, не выкидывай. Бог, конечное дело, и так все чаяния наши слышит, но с записочкой оно надежнее. И сама не забывай: пиши — проси да благодари.

…Шурик внимательно — со всех сторон — осмотрел икону.

— Можно внутрь заглянуть? — спросил разрешения у Ларисы.

— Загляни! Бабушка мне за это, знаешь, как говорила? Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! — Ларисе не очень хотелось выдавать хоть и не совсем постороннему Шурику семейные тайны, но и отказывать было не очень удобно. Она кивнула согласно.

Шурик откинул заржавевший от времени крючочек на деревянном боку старинного ящика, аккуратно приоткрыл крышку. Стекло на дверце киота тихонько звякнуло.

— Тут надо слегка поджать гвоздики, они разболтались. Да и шляпки у них обломались. Видать, от времени и ржавчины.

Шурик так любовно осматривал Ларисину драгоценность, так аккуратно оттирал изнутри стекло от столетней пыли, что Лариса прониклась большим уважением к нему.

Шурик, между тем, подцепил двумя пальцами узорчато-резную ризу, потемневшую от времени. Металлическая пластинка легко поднялась, только еле слышно скрипнули крошечные петли слева, и взору открылась почти черная доска, с прописанной на ней иконой Богородицы с Младенцем Иисусом на руках.

Шурик осторожно извлек доску из металлических креплений. Под ней в углублении дна киота лежали бабушкины записки — желтовато-розовая бумага, хрупкая, распадающаяся на мелкие кусочки от времени. Кусочки времени…

Буквы, едва видимые, тоже съеденные беспощадным временем, были плохо различимы.

— Записки только не трогай, ладно? — не дыша, чтобы не вспугнуть эту крохотную стайку бабкиных мечтаний, шепнула Лариса Шурику под согнутый локоть. Но его мало интересовали сувениры эпистолярного жанра Ларкиных предков.

— А, вот! Нашел! — Шурик прищурился, поднес доску к свету настольной лампы. — Ох ты, батюшки-светы! Да иконка-то не простая. Вот мастер подпись свою оставил. И дату можно разобрать. 1789 год. Не то чтобы очень-очень древняя, но и не новая. Я то не спец, но можно ее спецам показать, которые и руку мастера определят, и школу, и дату…

— Да мне все это без надобности. Я же продавать ее не собираюсь!

— Но знать-то интересно! — Шурик как-то нервно дернулся. — Слушай, а вот сам ящик укрепить надо. А то развалится. Он совсем рассохся от старости. Видишь, скрипит и из щелей труха сыплется. Его, кажется, короеды поели.

— Вижу. Но мне тут самой ничего не сделать. Ну, разве что клей какой-нибудь залить в щели…

— «Клей залить»… Не смеши! Испортишь! Нет, давай договоримся: ты не трогаешь ничего, а я для тебя все узнаю, где и как можно отреставрировать твою бесценную реликвию. Есть у меня в этой сфере знакомые. Договорились?

Шурик закрыл икону в киоте, накинул крючок в петлю на боку, и нехотя передал в руки Ларисы. Она снова запеленала бабкино сокровище и убрала в ящик с постельным бельем. Шурик следил за ее действиями зорко, будто хотел запомнить каждое движение.

Потом кавалер — он же жених привычно пропал на две недели. Только «эсэмэску» прислал, в которой сообщил, что будет далеко по делам, но будет скучать по «своему Ларчику».

Тьфу! Лариса терпеть не могла, когда он называл ее этой собачьей кличкой — Ларчик. У Шурика в обиходе было еще одно, не лучше — «бубус». Что оно значит, Шурик толком объяснить не мог, говорил, что так туземцы в пампасах зовут одного милого зверька из породы сусликов, которых они, туземцы, очень уважают употреблять и в суп, и в жаркое. Вот так, кого люблю — того сожру!

— Откуда знаешь? Про туземцев, пампасы и зверьков? — строго спросила Лариса, услышав эту историю от Шурика.

— От верблюда! В пампасах у меня была работа. Не спрашивай — какая. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Так, я не поняла, я на суслика, что ли, похожа? Или на туземку?

— Глупая ты, — Шурик забирался ей руками под свитер. — Я ж любя. Бубус лично мне очень симпатичен. И я б не стал тебе такое имя давать, если бы не обожал тебя…

«Бубус» и «Ларчик». Ну, почему не просто и красиво — Лариса?! Ну, почему мужчины придумывают женщинам всякие клички, и еще удивляются, что женщины не хотят на них откликаться? Или уж совсем банально — пользуются набором кличек, так сказать, универсальным.

На эту тему Лариса не раз говорила с подругой Катей. У той был как-то кавалер, у которого с языка не сходило слово «заинька». «Заинькой» была Катька, и ее мама, совершенно не похожая на косого с длинными ушами зверька, ее брат, и даже пес Мухтар. Он был настоящим кобелем, и когда пришлый кавалер его хозяйки обращался к нему так — «заинька», Мухтар презрительно скалился.

И не зря он скалился: кавалер оказался липовым, и все эти «заиньки» служили лишь для одного — чтоб ненароком не запутаться. Позже открылось, что у этого Катькиного кавалера «заинек» было столько, что до Москвы не переставить. Э-э-э-э… обойдемся без уточнений, что там обычно «переставляют до Москвы».

Такова уж скотская кобелиная порода. Кобель Мухтар тут совсем не при чем. Нормальный он пес. И «заинькой» — фамильярность экая! — быть не захотел неспроста. Как чувствовал подвох и фальш. Все-таки, собаки — существа чуткие, не обманешь их. Не то, что женщин. «Ох, и глупыми же коровами становимся мы, когда влюбляемся!» — резюмировала Катя, и Лариса не могла не согласиться с ней. Она сама себя частенько ловила на мысли, что оправдывает Шурика во всем, находит каждому его действию свою отговорку. Как в том анекдоте, где жена сама себе объяснила и найденный на рубашке мужа след губной помады, и запах чужих духов. Осталось только придумать, почему на нем женские трусы. «Ну, придумай что-нибудь сама, ты же у меня умница…»

Нет, конечно, Шурик сразу Ларису предупредил, что не сможет встречаться с ней так часто, как ему хотелось бы. В силу его необычной профессии. Но иногда от его рассказов об этой профессии у Ларисы шла кругом голова, и она мысленно задавала себе вопрос: «А все ли у него с головой нормально, и не сбежал ли он из дома умалишенных?!!» Она много раз пыталась поговорить с ним начистоту, хотела как-то понять, проверить — не врет ли? Вернее, не сочиняет ли?

Он обижался. Но легко отходил, а в припадке любви и нежности он сграбастывал Ларису в руки-клещи, шептал ей на ухо слова какие-то сумасшедшие, которые не оставляли у нее никаких сомнений: Шурик — настоящий мужчина, и любит ее по-настоящему. Ну, нельзя лишнего говорить при этом! И это ей понятно. И обижаться не на что. Такая работа. Он так ей и говорил: «Привыкай. Такая работа».

И Лариса привыкала, врастая по самые уши в эти странные отношения.

Когда Шурик стал для Ларисы не просто приходящим мужчиной, а женихом, которого она не выпирала по сложившейся привычке посреди ночи на улицу, она познакомила его со своим Пашкой. Целый вечер они по-мужски общались. А на следующий день Пашка сказал Ларисе:

— Мама Лара, какое-то у меня двойственное ощущение. Какой-то он, твой Шурик, не правильный, как… как налим! Нет, все нормально, вроде. Мужик в нем виден издалека. Но в том-то и фокус, что с одной стороны — мужик настоящий, с другой — настоящий налим! И не обижайся! Говорю, что думаю!

— Ты что в виду имеешь с этим налимом? — слегка обиделась на сынка-племянника Лариса.

— Скользкий, — без лишних слов объяснил взрослый мальчик.

— Ну, ты даешь: такие выводы делаешь! — Лариса губу прикусила. Она-то ждала, что Пашка в восторге будет.

— Мама Лара, ну, не обижайся! — Пашка прижался к Ларисе, как в детстве, когда был маленький, и постоянно подставлял свою коротко стриженую макушку ей под руку. — Просто, Лар, не верю я ему и его славной работе. Уж очень много он о ней треплется. И потом… Это ведь ты в него влюблена, а не я!

Шурик почувствовал, что Пашка принял его настороженно, и в следующий свой приезд завел с Ларисой разговор о том, что дети ревнивы, и Пашка — не исключение. А потом, как бы между делом, он сказал Ларисе, что уже звонил знакомому мастеру, который готов посмотреть икону, и даже уже дал согласие отреставрировать деревянную коробку, почистить металл и освежить краски.

— Хорошо, я подумаю, — ответила Лариса.

— Да что тут думать, дорогая? Пока берутся, надо делать! — Шурик говорил горячо и порывисто. Как всегда, когда он что-то доказывал, убеждая в своей правоте.

— Саш, реставрация — дело серьезное, и очень не дешевое. Я это хорошо знаю. Надо сначала поговорить о цене работы. А я сейчас к этому не готова. Давай позже, а?!

— Ну, давай. Только ты не поняла. Это мои друзья. И они для меня все сделают бесплатно. Вернее, для тебя, — уточнил Шурик. — Я сам договорюсь, сам расплачусь.

Лариса совсем не хотела реставрировать бабкину икону. Ей она нравилась вот такой вот, старенькой. Правда, в таком виде ее нельзя было повесить на стену: ушки на заднике коробки держались на честном слове, и под собственной тяжестью ящик бы рухнул. Но и отдать эту семейную ценность в чужие руки Лариса боялась.

— Ну, как я бабушкины записки сохраню? — Лариса искала повод отложить реставрацию. Вот если бы Шурик по-мужски где-то что-то подколотил, подклеил, не вынося иконы из дома…

— Да какие вопросы? Возьми коробочку, аккуратно вытащи записки, и ничего им не сделается.

Шурик сам, по-хозяйски, достал завернутую в покрывало икону, распеленал ее, открыл, бережно достал из нее письма.

Лариса видела, как от малейшего движения шевелятся, словно живые, полуистлевшие листочки. Она достала из шкафа пустую коробку из-под конфет, и Шурик положил в нее бабкины записки.

— Ну, вот. А сейчас я ее заверну, как было, — он снова спеленал икону. — А большой пакет у меня есть.

Весь этот вечер Лариса не находила себе места. В прихожей на полке для обуви стоял черный пакет, в который Шурик ловко спрятал ее икону, чудотворную семейную реликвию, которую в роду передавали по женской линии. Бабушка рассказывала, что в мужских руках она не была никогда, и чудеса творит только для женщин. И Ларисе было не по себе оттого, что она сама, своими руками отдала икону в чужие, да еще и мужские руки. Ей даже не хотелось видеть в этот момент Шурика. Он казался ей каким-то пришлым татарином, который посягнул на святое.

Странно, что она сама согласилась, сама отдала семейную реликвию Шурику, а теперь винит его. Вроде, он сильно и не настаивал. Но у него был талант убеждать. Он при этом будто наседал на собеседника, который сдавался без боя. Слишком убедителен был Шурик. Не получалось ему противостоять. И после того, как все уже случилось, после того, как Лариса уступила, и оттого, что она не в состоянии повернуть все вспять из-за неудобства и из опасения нанести смертельную обиду, ей хотелось только одного: чтобы он поскорее ушел.

А Шурика наоборот проперло на разговоры. И не на какие-нибудь пустопорожние, а на те, что Ларису очень волновали — о будущем, их совместном будущем, которое виделось Шурику светлым и безоблачным.

Он взялся развивать мысль про свадьбу.

— Какая свадьба, Саш??? Мне не 18, и тебе не 20!

— Как «какая»?!! Настоящая! Красивая, с венчанием, с лимузином и свадебным путешествием. Я иначе не согласен! И никто меня не поймет, если мы тихо сойдемся и зарегистрируемся, как кухарка с пастухом!

Лариса слушала его разглагольствования, а мыслями была не в свадебном путешествии, а в собственной прихожей, где в черном пакете, завернутая в тряпку, лежала старинная икона Богоматери с Младенцем.

— Ты, кажется, меня совсем не слушаешь? — с обидой спросил Шурик.

— Слушаю, — Лариса перевела на него взгляд. — Просто… Просто я уверена, что в день, когда нам будет назначено идти в ЗАГС или в церковь, у тебя непременно будет командировка на другой конец земли, и наше мероприятие будет отложено на неопределенный срок…

Она потом много думала об этой своей высказанной вслух мысли, и понимала, что это был сигнал свыше, который она пропустила, не заметила. Вернее, заметила, но сделала вид, что ничего не было. Как страус, сунула голову в песок, и страх пропал. Она привыкла оправдывать во всем своего драгоценного Сашу. Так было удобно. Кому? Ему? Не только. И ей тоже. Потому что ежели бы она трезво подумала обо всем, то давно бы осталась без него. А она совсем не хотела этого. Страус! Что с него взять?! Любовь не только зла. Она еще и слепа.

Шурик позвонил Ларисе через неделю, сообщил, что сдал икону мастеру и успокоил ее:

— Не переживай, Ларчик! Все будет нормально. Это свой человек. Будет твоя богоматерь как новенькая!

«Опять Ларчик!» — с неприязнью подумала Лариса, и Шурик мгновенно уловил ее настроение по тому, как она вздохнула на другом конце провода. У него было не отнять особое природное чутье. Ему он доверял целиком и полностью, и это его не подводило никогда.

— Ну, что я такого страшного сказал?! Да другая бы радовалась, что ее мужик ласкательно-уменьшительными именами называет, а ты все не довольна! — настроение у Шурика менялось мгновенно. Порой Лариса видела, как раздражение просто захлестывает его с головой. Кажется, еще секунда — и он начнет орать и колотить ботинком по столу.

— Ты тоже мог бы уже усвоить, что есть имена, а есть — клички! — Ларисе было ужасно обидно: она никак не могла простить себе того, что так бездумно отдала Шурику икону, а ему — его бурную деятельность, которую он так развил стремительно и затеял эту реставрацию фактически вопреки ее воле.

Можно сказать, что с этого момента между ними пробежала черная кошка, и в отношениях наметилась трещина. Шурик даже завел с Ларисой разговор, в котором заметил ей, не скрывая раздражения:

— В конце концов, ты могла бы и не отдавать свою бесценную вещь, раз так боишься! Ну, хочешь, я заберу ее и верну тебе?!

Ей бы в этот момент сказать — «Давай!», и тут же бы в машину сесть, и по адресу мастера срочно поехать. Но вряд ли это состоялось бы, и вряд ли бы изменило ситуацию. Шурик пропал бы гораздо раньше.

Ей было неудобно сказать это «Давай!», но Шурик все равно исчез. Не сразу. Он звонил Ларисе то из Москвы, то из Финляндии, то еще откуда-то. А может с соседней улицы. Проверить она все равно не могла.

Потом Шурик сообщил, что уезжает по работе в Абхазию. Еще в телефонном разговоре он насыпал столько подробностей о предстоящей работе, что у Ларисы сомнений не осталось: милый в самом деле едет на Кавказ.

— А это опасно? — спросила она.

— Не опасней, чем в Питере. Хотя, всякое, конечно, бывает. Но если тут ждут, то ничего не страшно. Ты жди меня, ладно?

У Шурика голос дрогнул. Водился за ним такой грех, как излишняя сентиментальность. Мог и слезу уронить, мужскую, и совсем не скупую, чем очень удивлял Ларису.

Она тоже была барышней чуткой, и не менее сентиментальной. Как говорил по этому поводу ее брат Андрей, — «время поправит».

Надо сказать, оно и в самом деле поправило. К тому моменту, когда Лариса встретила Таранова, она была уже совсем другой барышней. «Не верь, не бойся, не проси» — это она хорошо усвоила.

Из Абхазии Шурик ей не звонил. Да она и не ждала — предупредил, что не будет возможности. И вдруг в один из дней, как гром среди ясного неба, в ее мобильный телефон упало сообщение: «Лариса, Шурик погиб, пришлите свой емейл, мы вам все напишем».

Трясущимися пальцами, еще не понимая, что произошло, Лариса с трудом набрала латинскими буквами свой электронный адрес и отправила смс-ку на незнакомый номер.

А потом ее прорвало. Слезы текли в три ручья, и в горле застревали рыдания — она сжимала зубами кулак, чтобы не напугать соседей. Она вдруг поняла, что Шурик, не смотря на все закидоны и завирательство, был для нее любимым и родным. Она и представить не могла, что мир в одну минуту может рухнуть только потому, что не стало Шурика, который порой раздражал и выводил из себя дурацкими кличками вместо ее красивого имени. Вдруг стало понятно, что ей без него просто жить не хочется. Не хочется, но надо, и от этого ей было еще хуже. Кому надо? Пашке? Он уже большой. Брат тоже живет своей жизнью. Это надо было Шурику, который позволял ей мечтать о чем-то красивом, о будущем, в котором они будут вдвоем. И вдруг в один момент все это рухнуло, да так, как и в страшном сне она не могла представить. Ладно бы расстались. Бывает. Даже при очень большой любви. А тут…

Письмо по «мылу» пришло ночью. Кто-то неизвестный писал Ларисе про Шурика, про то, как он с другом попал в горах под обстрел, был тяжело ранен, и умер, не приходя в сознание.

«Лариса, он очень Вас любил. Мы суровые мужики и не умеем красиво говорить, но он много рассказывал про Вас, с теплом и любовью. Больно писать это все, но примите, как есть. И вспоминайте его добром. Жаль, но ничего нельзя вернуть. Мы, его друзья, не скрываем слез. Держитесь…»

Дальше неизвестный сообщил Ларисе, что похоронить Шурика собираются не в Петербурге, а в Псковской области, в деревне, где его бабушка жила.

У Ларисы мысль мелькнула: откуда друзья про бабку знают? И откуда такое решение — хоронить Шурика в далекой бабкиной деревне? Он что, распоряжения на случай своей смерти давал? Странно как-то…

Мысль эта, правда, надолго в голове у Ларисы не задержалась. Не до нее было. Лариса читала письмо, и рыдала. Во весь голос. И причитала, как старая бабка, оплакивала свое несостоявшееся счастье.

Потом ответила на письмо, и попросила сообщить, когда Шурика привезут в Петербург.

Ответ пришел почти мгновенно, как будто там, в Абхазии, у компьютера ждали ее письма. Теперь неизвестный писал, что похоронят Шурика в деревне Листвянке 10 ноября. «В Петербург тело не привезут».

Оттого, что неизвестный писал Ларисе про ее любимого Шурика — «тело», ей стало совсем не по себе. И надо было думать, как попасть в эту самую Листвянку 10 ноября.

— Надо ехать, мам Лар! — сказал утром Пашка, которого Лариса поймала перед отъездом его в институт.

— Я знаю, что надо. Но как? Поезд не идет туда, я смотрела карту — это в такой глуши. Автобус?

— Лар, на фиг автобус??? Поедем на машине! Поведем по очереди.

— Да, ты прав. Так и сделаем. Ты со мной?

— Конечно!

Вечер Лариса провела у Кати с Лешей. Все трое были подавлены сообщением о смерти Шурика. Хоть дружба «семьями» у них не получилась из-за вечной Шуриковй занятости, но Ларискино горе их объединило. Катя хлюпала носом, и гладила подругу по трясущейся от рыданий спине.

— Лар, ты поплачь, поплачь… Полегче станет. Леш, где у нас водка?

Леша вскочил, пошарил в шкафчике у плиты, нашел початую бутылку водки.

Выпили. Леша тут же снова наполнил рюмки. Лариса смотрела сквозь прозрачную жидкость, словно на дне хотела увидеть ответы на все свои вопросы. Слезы не прекращающимся потоком текли по ее щекам, капали на стол, на дольку огурца, который подвинула ей под руку сердобольная Катя, и в рюмку с горькой водкой.

— Кать, за что, а? Ну, почему все шишки на меня? Ну, только, вроде, все налаживаться стало, и вдруг…

Этой ночью Лариса получила еще одно письмо от неизвестного друга Шурика. Он писал о том, чем занимался в жизни Александр Иванович Корытников. И оттого, что вся жизнь у него была посвящена борьбе с невидимыми врагами, которые кишмя кишели на просторах любимой родины, ближнего и дальнего зарубежья, Ларисе было невыносимо жалко Шурика. Ну, и, конечно же, себя. Правда, она не очень поняла одного: если его больше нет, то зачем кто-то пытается рассказывать ей, в общем-то, посторонней женщине, чуть ли не военные тайны? Как-то это не очень было логично. А если учесть, что логика была Ларисиным коньком, то она призадумалась не на шутку.

И еще что-то ее царапнуло, но она не могла вспомнить — что именно. Она стала медленно перечитывать письма. Что-то было не то в них. Кроме того, что последняя информация была лишена логики, что-то еще тревожило Ларису. Она прочитала оба письма по десять раз. И никак не могла понять, что же ее насторожило. Ну, с одной стороны — все подробно о работе Шурика, про которую сам он всегда упорно молчал, а если и говорил, то лишь намеками. Во-вторых, что-то еще неуловимое… Но вот что?!!

Впрочем, что бы там не настораживало Ларису, а Шурика больше нет, и ей предстоит страшное — похороны любимого человека.

Утром, чуть свет, к Ларисе пришла Катя.

— Как ты? — спросила с порога, всматриваясь в покрасневшие глаза подруги.

— Плохо. Не спала почти.

— Лар, ты без сил останешься! Спать надо!

— Надо, но не могу. А сегодня еще и голову ломала всю ночь. Что-то меня в письмах этих цепляет, а что — понять не могу.

— Покажи? — попросила Катя.

— Читай, — открыла подруге свой почтовый ящик Лариса, и пошла в кухню, поставить чайник.

— Ну, что я могу тебе сказать… — Катя задумчиво раскачивалась на стуле. — Ты ничего не говорила про то, как написаны письма, а сейчас я вижу, что писал их не очень грамотный человек. И вообще, очень много особенностей, я тебе сейчас…

— Стоп! Стоп, Катя! Вот! Ты уловила то, что цапнуло меня — безграмотность. Причем, какая-то особенная. Смотри, вот это эсэмэска Шурика. А вот письма неизвестного человека. Смотри, и тот, и другой делает ошибку в слове «сделать» — «з» вместо «с», и в слово «наверное» и тот и другой пишет «новерно». Это совпадение? А еще он, Шурик, всегда пишет букву «ё», там, где она нужна. Большинство людей эту букву вообще не замечают и на письме компьютерном, или на клавиатуре мобильника набирают «е», там, где слышат «ё». А тут, в письме, везде стоит «ё». Это может быть еще одним совпадением?

Лариса говорила скороговоркой. Это было не вероятно, но все складывалось. Как кубики.

— Лар, ошибки абсолютно одинаковые — это я тоже заметила. И еще одна особенность: человек, который написал тебе письма, так же, как твой Шурик, не признает прописные буквы и обожает многоточия, — Катя закусила нижнюю губу. — Знаешь, подруга, а ведь одной рукой написано это — и эсэмэска от твоего Шурика, и эти письма от его друга. И это я тебе говорю, как учительница русского языка и литературы. Если хочешь, как филологиня! Вкручивает тебе кто-то. Если не он сам…

Лариса и сама видела, что вкручивает. Знать бы еще кто. И вот еще. Было у нее предчувствие какое-то. Нет, когда сообщение о смерти Шурика пришло, она себя не помнила. Чуть рассудка не лишилась. Спасло то, что разрыдалась в голос.

А вот потом как-то резко отпустило. Как-то не скорбно, что ли, на душе было. Лариса это ощущение хорошо уловила, удивилась, но отмела. И вот, на тебе! Ощущения-то не на пустом месте были.

— Кать, а что делать-то теперь? — Лариса ждала ответа от подруги.

— А черт его и знает, что теперь делать… — Катерина подумала, пожевала кончик хвостика, в который у нее были завязаны волосы. — Слушай, попробуй этого «писателя» на откровенный разговор вытянуть, напиши ему, что собираешься ехать в эту деревню, в… как ее…???

— В Листвянку.

— Да, в Листвянку. Подробности повыкачивай. Может, что-то прояснится…

— Знаешь, Кать, я боюсь об этом думать, настолько все это невероятно, но, мне кажется, он жив. Я не могу объяснить свои ощущения, но мне так кажется, понимаешь?

Они сидели в тесной кухне, пили чай. Глаза у Ларисы лихорадочно горели, и Катя даже поймала себя на мысли: не подвинулась бы подружка рассудком и в самом деле.

— Лар, ты только аккуратно сейчас со своими этими предположениями, ладно? Боюсь, ты накрутишь сейчас себя, потом страшно будет принять правду. Ты, давай, начни с письма этому приятелю, ладно?

Лариса так и сделала, но ответа не получила. До девятого ноября ей не было никаких сообщений.

Девятого она отправилась в храм с утра, потом на рынок, где выбрала цветы — розы и белые хризантемы. И опять у нее мелькнула мысль, что это все не по-настоящему.

Дома у лифта столкнулась с дворничихой.

— С праздником, — кивнула она на цветы.

«С каким?!» — подумала про себя Лариса, и грустно улыбнулась, а ответить ничего не успела. Створки лифта закрылись, и кабина поползла вверх.

Дома Лариса посмотрела внимательно на свое отражение в зеркале. «Бог мой! — подумала моментально. — Постарела-то как!»

До вечера Лариса сготовила обед, хотя есть не хотела, и вообще на целых два дня собиралась уехать из дома. Потом из школы пришла Катя, доложила, что утрясла все вопросы с их отсутствием на работе. Пашка тоже не задержался в институте. Лариса накормила его. Ребенок отличался завидным аппетитом, и, глядя на него, Лариса искренне радовалась. Пашка с детства в этом вопросе был покладистым, ел, как говорится, с краю, и уговаривать «за маму, за папу, за кошку и собачку» его не приходилось. При этом был он не толстым, и даже не упитанным, а самым обычным. А в детстве даже худеньким. Видать, все, что съедал, активно сбрасывал, нарезая круги по двору. Не в коня корм!

— Лар, мы в котором часу выезжать будем? — спросил Пашка.

— Я посчитала, чтобы к утру быть в этой Листвянке, надо не позже четырех часов выехать.

— Ты ложись спать, я разбужу.

— Не могу. Паш, я не усну.

На Ларису к вечеру навалилось какое-то тупое безразличие. Она снова была, как в первый день, растоптана и смята. Голова болела, будто в мозгу кто-то поковырялся.

«Нет, чудес не бывает. Не бывает чудес… И Шурика нет. Сейчас я это просто чувствую. Пустота, как в колодце», — думала Лариса, зябко кутаясь в теплый шарф, стоя у окна, за которым сгустилась ноябрьская темень.

В этот момент в прихожей запищал мобильник. Не звонок. Сигнал звонка у Ларисы был настроен другой. А писк — это сигнал смс-сообщения.

Лариса открыла сообщение, и чуть не упала в обморок. Буквы плясали у нее в глазах.

«Похороны состоятся, но в гробу будет не он».

— Паш, Пашка! — Лара закричала, как ей казалось, во весь голос. На самом деле прошептала сдавленно.

Павел вышел из комнаты:

— Мам-Лар, ты чего хрипишь?

Увидел в руках у Ларисы телефон. Она протянула его племяннику.

Пашка прочитал сообщение и присвистнул:

— Ну, ни фига себе история! Лар, а может он и правда, того… этого?

— Что «того — этого»? — Лариса закашлялась — в горле першило.

— Ну, такой вот весь секретный. Может и в самом деле работа такая?

— Не знаю. Пашка, я уже ничего не знаю. Позови Катю!

Лариса провалилась в глубокое мягкое кресло. У нее мелко дрожали руки.

Хлопнула входная дверь. Катька растрепанная, только из ванной, в банном махровом халате, влетела в комнату, плюхнулась у ног Ларисы.

— Ларочка, ты только не нервничай! Погоди, сейчас мозги в кучку соберем. Господи, ну, где ж Леха-то, черт бы его побрал!

Катя лихорадочно давила на кнопки телефона, пытаясь дозвониться до Лешки Куликова.

— Куличок! Ну, наконец-то! Лешик, ты скоро приедешь? Уже? Слава Богу! Леш, сразу к Ларисе заходи, ладно?! Очень-очень надо!!!

— Ну, все, Ларис, Лешка сейчас придет, уже мчится. Сейчас всем колхозом покумекаем. Ларочка, ты как? Сердце как? Не колет?

— Кать, да не суетись ты, не колет. Просто, тошнит, и голова кружится, — Лариса выбралась из кресла. — Пошли в кухню. У меня мозги кипят, надо пять капель принять.

— Корвалольчику? — участливо спросила подруга.

— Смеешься? — Лариса достала из шкафчика початую бутылку коньяка, накапала в две рюмки по половинке. — Давай, мать, а то боюсь, что я просто свихнусь.

Не успели закусить яблочком, как в прихожей прозвенел звонок, Пашка метнулся к двери, и через минуту, едва успев скинуть ботинки, в кухню ввалился Леша.

— Девки, что за пьянка? Катерина, что у вас опять такое стряслось?

— Леш, мы тебе сейчас все-все расскажем. Нужен твой совет.

— Пожрать дадите чего-нибудь? Я как волк сегодня…

— Кать, налей волку рассольника, и котлеты в кастрюле, — Лариса достала третью рюмку. — Леш, только по чуть-чуть, кому-то ночью рулить придется!

— Да, пейте, я сяду за руль, — подал голос Павлик.

— «Пейте»! Скажешь тоже, — Лариса снова накапала всем троим пахучей, как лекарство, коричнево-золотистой жидкости. — Это средство спасительное, чтоб руки не тряслись.

— Ну, что стряслось-то? — Леша одним махом проглотил граммульку в рюмке и покосился на бутылку, которую Лариса предусмотрительно задвинула к стенке. Его красноречивый взгляд дамы равнодушно пропустили.

Катя и Лариса начали ему наперебой рассказывать про сообщение. И он, конечно, ничего не понял.

— Так, тихо, по одной, и с самого начала!

Лариса показала Леше смс-сообщение в своем телефоне.

Леша прочитал, и уставился в одну точку на стене. Потом двинул рюмку поближе к бутылке и распорядился:

— Плесните для ясной мысли.

Катя и Лариса дождались, пока Леша выпил, закусил, и обвел всех трезвым взглядом.

— Что скажешь? — задала вопрос Катя.

— А что я сказать могу?

— Леш, ну, ты все-таки мужик — это раз, и как-никак — в армии служишь! Это два! И кто только что плеснуть просил для ясной мысли?!!! — Катя начала потихоньку выходить из себя.

— И что, Кать? Ну, давайте логически рассуждать. Раз такая смс-ка пришла, плюс тот анализ, что вы провели с письмами, надо делать выводы, что он жив. Что касается того, развлекается это кто-то, или он сам, или это на самом деле какая-то серьезная игра — сказать сложно.

— Леш, ну, напрягись! Ну, может такое вообще в жизни быть или нет?

— Вы книжки читаете? Детективы, там, современные какие-то, или шпионские романы?

— Да при чем тут они-то? — Катя уже с трудом держала себя в руках. — Нам же не как в романе надо, а как оно в жизни бывает!

— А в жизни оно по-разному бывает. Я с этими людьми лично не знаком, но однажды историйку одну из первых уст слышал занимательную. Мужик один конторский работал в Брюсселе. Что делал — не знаю, не спрашивайте. Для жены, которая в Питере жила и о его службе знала в общих чертах, он был в длительной командировке. А там он был обычным французом, и трудился в компании какой-то. Чем и как трудился — не знаю, история умалчивает. Раз в году ездил в отпуск на Карибы, куда привозили его супругу. Я уж не знаю, было у них там что-то, или они как Штирлиц с женой — только взглядами друг с другом в каком-нибудь «Элефанте» разговаривали, но для всех в своем Брюсселе он был одиноким. Не скажу точно, как там было все на самом деле, но мужика этого надо было из игры выводить и в Россию возвращать. И он умер. Для всех умер, а на самом деле его живого и здорового вернули на родину, а в Брюсселе похоронили под его именем не то бомжа какого-то, не то куклу. То есть, для тех, кто им очень интересовался, он умер. Скоропостижно. И интерес к нему тут же пропал.

А мужик этот вернулся домой, с семьей своей воссоединился. И зажил новой жизнью. Да, на этом история не заканчивается! Прошло какое-то время, и однажды в Эрмитаже, где у него была встреча, он нос к носу столкнулся со своим брюссельским соседом, с которым они очень дружили. Сосед дара речи лишился в первую минуту, а потом к мужику этому кинулся с поцелуями, расплакался, мол, как же так, мол, я ж тебя сам хоронил, и за могилкой ухаживаю, цветочки высаживаю.

Ну, мужик наш не растерялся, отстранился от друга брюссельского, хоть сердце от боли чуть не выпрыгнуло из груди, и на его французскую речь сказал, как любой наш русский придурок сказал бы: «Я не говорю по-французски! Извините!» Тот мужик понял, что ошибся. Расплакался. Лопочет, мол, очень уж похож этот русский на друга…

Вот такая история! Так что, если мыслить масштабно, то все может быть, но только все это просто маловероятно, — закончил Леша историю.

Лариса и Катя переглянулись.

— Ну, примем за рабочую версию, что наш-то Джеймс Бонд тоже попал в какую-то историю, из которой его можно вывести только покойником, — трезво рассудила Лариса. — Я только одного не знаю теперь: ехать нам в эту Листвянку или нет?

— Ехать! — подал голос Пашка.

— А тебе лишь бы приключений было больше! — оборвала его Лариса.

— Ехать надо, — поддержала Пашку Катя. — Знаешь, мы должны проверить все. И потом… А вдруг за тобой следят? Значит, тем более надо ехать! Цветочки купила, и отчалила туда, куда тебя старательно отправили. Это раз. И второе. Если похороны будут, но гроб закрыт, значит в нем не он. А если никаких похорон не случится, то он точно жив! В общем, это надо все увидеть своими глазами. И потом, ты не одна. Ты, я, Пашка — это уже компания.

— Я с вами! — подал голос Леха Куликов. — У меня три дня отгулов. И за рулем проще, без остановок поедем.

Они выехали из города поздно ночью. Наглотались на ближайшей бензоколонке энергетического напитка из банок, но все равно все по очереди зевали на ширину приклада, и из солидарности с Лехой, сидевшим за рулем, не спали.

Павлик пытался уговорить Лешу уступить ему место за рулем, но тот не соглашался: дорога была такой, что Паша с его мизерным опытом наверняка завез бы всех в кювет, или на колдобинах, которые совсем не видны были впотьмах, угробил бы Ларискино чудо отечественного автопрома.

Потом колдобины сменились «стиральной доской», и старушка-шестерка, переваливаясь с боку на бок, как толстая утка, ползла тихонько, прижимаясь к обочине дороги.

И все же к девяти часам утра они добрались, наконец, до Листвянки. Деревня стояла на высоком холме, на самой вершине которого прокалывал серые облака золотистым крестом на круглой «луковице» голубой с белыми высокими окнами храм.

— Кладбище там должно быть, — показала на холм Катя. — Лар, да не надевай ты свой траур! Не будет никаких похорон, я уверена.

Лариса стряхнула с головы черный шарфик. «И в самом деле, какого рожна-то?!»

К храму подкатили в сопровождении стаи голосистых разномастных собак, которые обнаглели до той степени, что кидались на колеса, пытаясь схватить их зубами.

В храме было людно, не смотря на ранний час. Бабушки, и тетки помоложе и совсем молодухи чистили утварь церковную, мыли окна, драили деревянный пол.

«Генеральная уборка», — решила Лариса. Она подошла к женщинам и спросила, не слышали ли они что-то о похоронах, которые должны состояться сегодня.

— Нет, милая! Ничего не знаем. А кого хоронять должны? Нашего кого?

— Нет, не вашего… Значит, не слышали ничего?

— Нет, милая…

— А кладбище у вас одно?

— А есть еще одно, за речкой, но там давно не хоронят. Ну, если только как исключение…

— А где это, за речкой?

— А вот ежели по дороге, то сразу за мостом налево. Но мы б знали. Нет, и там никого не хоронят.

Лариса вернулась к машине.

— Ну? — дружно спросили ее попутчики.

— Вот вам и «ну» — не хоронят никого. Есть, правда, еще за речкой кладбище, но там, говорят, уж сто лет никого не хоронят. Если только для успокоения съездить…

— Поехали!

— Я сейчас, погодите! — Лариса достала из машины цветы и вернулась к храму.

— Вот, возьмите, пожалуйста, цветы, — протянула она букет женщинам. — Уберете тут все, и поставите — красиво будет.

— Спасибо, милая! — бабки и тетки рассыпались в благодарностях, и поставили огромный букет в ведро с водой. И Лариса вспомнила Шуриковы букеты, эти огромные похоронные веники. Надо же, все повторяется…

За речкой кладбище было почти заброшенное, заросшее бурьяном и лопухами, засохшими по осени. Ветер драл высокую сухую траву, свистел в соснах. На покосившихся, серых от времени и дождей, крестах и столбиках с выцветшими на солнце звездочками, даты были далекие от сегодняшнего дня.

Они побродили недолго по тропинкам, которые еще были проходимыми, и вышли на дорогу.

— Все ясно! — подвела итог Катерина. — Собственно, мы так и думали. Давайте домой двигать.

— Ребята! Есть предложение, — Лариса показала на деревню, которая раскинулась за дорогой. — В пару домов хочу зайти. Просто спросить, знают ли они тут такую фамилию…

— А что тебе это даст? — спросил Леша.

— Я еще не знаю. Просто хочу найти подтверждение тому, что меня не просто так сюда послали.

— Хорошо, что тебя сюда послали, а ни куда-нибудь подремучей, — засмеялась Катя.

— Ну, что ж. Есть предложение — всем пройтись по домам — так больше информации соберем. Как его фамилия? — спросил Леша.

— Корытников. Шурик. Э-э-э… Александр Иванович. Возраст — сорок лет. Это если вдруг понадобится…

Они встретились минут через тридцать у машины, увидели лица друг друга и расхохотались. Корытниковыми в этой деревне были все поголовно. И через одного в ней жили Александры Ивановичи.

— Эту деревню надо было не Листвянкой назвать, а Корытовкой! Короче, с одной стороны — море информации, с другой — полный ноль! — Леша достал из багажника два больших термоса с чаем и кофе и пакет с бутербродами, и бутылку водки. — Пашка, сейчас мечта твоя исполнится. Мы для сугрева души «корытовки» по соточке врежем, а ты нас повезешь!

Когда они уже подъезжали вечером к Петербургу, Ларисе пришло смс-сообщение. Она прочитала его вслух:

— «Похороны состоялись, но в Москве. Все было красиво…»

Сообщение пришло с незнакомого Ларисе номера, но автор сообщения, как и тот, что писал ей накануне в письме, сделал одни и те же ошибки: он писал «похАрАны»…

— Кать! Леш! Ну, что это, а? Ну, играет что ли кто-то?

— Лар, а ты не думаешь, что это он сам, твой Александр Иванович Корытников?

— А зачем??? Ради чего все это?

— Ну, этого уж мы не знаем, милая, — Леша внимательно посмотрел на Ларису. — Если все это он сам устроил, то у него есть причина …прятаться от тебя.

— Ну, если только… икона…

— Что «икона»?

— Икону мою он отдал в реставрацию какому-то своему приятелю. Я не знаю — какому…

— А икона, что, ценная?

— Ценная она для нашей семьи. Правда, и старинная. Очень.

— Ну, что, это вполне может быть причиной его скоропостижной «смерти». Хотя, тогда должны были, сообщив о смерти, просто пропасть, замолчать. А у тебя постоянно какие-то сообщения. Тебя реально отправляют в эту самую Листвянку… Странно. Ладно, девки, уже то хорошо, что у нас никаких похорон, никакого траура! А все остальное — разрулим как-нибудь!

Что она тогда чувствовала, Лариса Потапова? Отношения с Шуриком не были безоблачными. Сложностей хватало. Она не доверяла ему. Хотела, но не получалось. Он чувствовал это, и упрекал ее в том, что она не открывается ему полностью. Потом эта его «смерть», которая встряхнула ее, буквально наизнанку вывернула. Она вдруг ощутила, как его не хватает, как образовалась на том месте, где был он, огромная яма, глубокая и черная. Это очень страшно — осознавать, что человек, еще вчера теплый и живой, порой капризный и подозрительный, со своими тараканами и жуками-короедами, но, кажется, родной и даже любимый, вдруг перестает быть. Перестает быть капризным и теплым, подозрительным и живым. И от этого становится еще больше родным и любимым, потому что тем, кто перестает быть, прощаешь все.

Потом это вот неожиданное воскрешение. Сначала ее захлестнула дикая радость, хоть где-то в глубине души она ощущала некий подвох. Но главное-то было то, что он живой! Ну, просто, как в кино! Голливуд.

А что теперь? А теперь, когда Леша вдруг озвучил то, что за это время у нее самой мелькало в голове, но не оформилось в мысль, так как не до этого было, теперь-то как быть и что думать? Если исчезнуть хотел, то зачем объявился?!! Словом, пухнет голова от всего этого. А ответа как не было, так и нет…

— Лариска-киска! — Катя прижалась к ней. — Лешка прав: у нас нет похорон, нет траура, не фиг нам и печалиться! А там… Лар, а там пусть будет, как предначертано. Ты же ничего изменить не можешь…

— Не могу.

— Ну, тогда и не пытайся докопаться! Поверь мне: ежели судьба все узнать — узнаешь, а нет — так хоть лопатой рой!

— Знаешь, Кать, ребята, мне такая мысль в голову пришла…

Лариса замолчала. Мысль и правда пришла вот только-только, и еще толком не оформилась, а значит, надо было с ней как минимум, переночевать, а не вываливать ее на головы всем…

— Нет, пока помолчу! Погодите, сама вот определюсь, тогда и обсудим.

На самом деле, Лариса для себя решила, и обсуждать не хотела с друзьями то, что задумала. А задумала она обратиться к частному детективу. Очень ей хотелось узнать тайну Шурика, Александра Ивановича Корытникова.

Правда, стоит это не малых денег, но, в конце концов, деньги она сама и зарабатывает, и это ее личное дело, на что она их потратит.

Частного детектива нашла легко — контор этих сыщицких сегодня море. Позвонила по телефону того агентства, которое ей больше всего приглянулось по отзывам в Интернете, и поехала на встречу.

Агентство «Профи» располагалось на Садовой, в старинном особняке. Петр Григорьевич Соболев, мужчина с солидным голосом, отвечавший на ее звонок, в жизни оказался чуть старше юного пионера. Лариса сразу же засомневалась, стоит ли ей затевать все, что она задумала. Уж очень не хотелось ей рассказывать свою историю этому мальчику. Еще меньше ей захотелось влезать в это, когда ей озвучили сумму. Ну, знала она, что эти услуги дорогого стоят, но не до такой же степени!

Когда юный Петр Григорьевич начал загибать пальцы на руках, рассказывая Ларисе, что и как они будут выяснять про ее возлюбленного, безвременно павшего и неожиданного воскресшего, она вдруг подумала: а вдруг Шурик и в самом деле занимается в жизни чем-то таким, о чем нельзя распространяться?

И не сделает ли она хуже и ему, и себе…

Ей стало страшно. «Меньше знаешь — крепче спишь!» — говорил ей постоянно Шурик, когда она начинала задавать ему вопросы.

Она дождалась, когда Петр Григорьевич озвучит сумму, согласно кивнула, сказала, что подумает, хотя сделала это все из вежливости. Она уже решила для себя, что ничего не будет узнавать про Шурика.

«Меньше знаешь — крепче спишь!» — сказала Лариса самой себе, выйдя на улицу. В конце концов, Шурик живой. Объявится — сам расскажет.

Вместо Шурика объявлялись постоянно какие-то его друзья, которые писали на ее мобильный телефон короткие смс-сообщения. Все они касались Шурика. Ларисе сообщали, что скоро все это кончится, и они встретятся, что он помнит ее, и ждет встречи.

Лариса пыталась звонить на те номера телефонов, с которых ей приходили сообщения, но ей никто не отвечал, или звонки ее просто сбрасывали.

Радость непостижимая, которую Лариса испытала после поездки на деревенское кладбище в Псковской области, постепенно улетучилась. Ей казалось, что вот сейчас все и закончится, и Шурик вернется. Но время шло, а его все не было. И только невнятные сообщения, из которых невозможно было ничего понять. Ровным счетом ничего.

Более того, одно сообщение было страшнее другого.

В один из дней Ларисе написали, что Шурик после тяжелого ранения ничего не помнит и никого не узнает. Ничего и никого.

У Ларисы задрожали руки. Отчаяние, как паника, всепоглощающее и глухое — вот что поселилось в ней. Надежды, которыми она жила все это время, уходили, словно песок просеивался между пальцами.

Лариса кидалась к врачам, которые ничего не могли ей сказать без наблюдения пациента, ничего не могли пообещать. Она перекапывала Интернет в поиске нужной информации, пыталась найти людей со схожими проблемами.

Увы, ей никто ничего не мог пообещать, никто не давал прогнозов. И только надежда, последние песчинки ее, случайно задержавшиеся в ладошках, грели уставшее сердце и остывшую душу.

А потом она перестала испытывать судьбу и просто стала ждать.

И как в сказке, в один прекрасный день, дождалась!

Звонок был с незнакомого номера. Она сразу почему-то догадалась, еще даже не услышав голос: это он. Интуиция — великая сила!

— Ларчик! Здравствуй, мой родной…

Голос у Шурика был слабый и печальный. Лариса даже «Ларчика» ему простила.

Шурик, как умирающий, вернее, выздоравливающий после тяжелой болезни, говорил медленно и не очень внятно.

— Ты прости, что столько пришлось из-за меня пережить, но по-другому я не мог. Надо было убедить, кого следует, что меня действительно больше нет. И ты мне очень помогла, тем, что поверила… — Шурик помолчал. Потом продолжил:

— Лар, а я ведь и в самом деле, чуть кони не кинул. Ранен был серьезно. Под это ранение и изобразили мою смерть. А я тем временем валялся с ранением в госпитале.

— Куда тебя ранило? — судорожно глотнув, спросила Лариса.

— В голову. После операции не помнил ничего. Все забыл начисто. Тебя только и помнил.

— Что с тобой сейчас, где ты? Когда мы увидимся?

— Подожди немножко! Теперь уже все на поправку идет. Я не в госпитале. И вообще не в России. По возможности буду звонить. Я целую тебя, мой бубус! До встречи…

Шурик приехал через три месяца. Все это время он изредка давал о себе знать звонками. Такими редкими, что Лариса от звонка до звонка просто изводилась от ожидания. Она бы, наверное, уже плюнула на все, но он не давал. Он звонил, и клялся ей в любви, и сыпал обещаниями, что вот приедет, живой и здоровый, и все у них будет просто замечательно.

И она развешивала уши, словно спаниель, и верила, хотя Катька ей уже не намеками, а открытым текстом говорила, что тут что-то не то. Но так уж женщины устроены, что до последнего верят каждому слову того, кого любят, даже там, где верить нельзя, где вранье лежит на поверхности. Сомневаясь в чем-то, они сами придумывают оправдание словам и действиям, и проживают в этом иллюзорном состоянии еще достаточно долго.

Ах, глупые влюбленные коровы, лопоухие спаниели, а на самом деле — несчастные женщины, которым просто не хочется видеть очевидное. Потому что они ужасно боятся потерять то, что сами себе придумали.

И еще была причина, по которой не могла Лариса сказать Шурику «пошел к черту!». Бабушкина икона. Пока Шурик не вернет ее, не может быть и речи про полный разрыв в отношениях.

И Лариса не знала, что больше держит ее: чувства к Шурику или желание вернуть семейную ценность. На одной чаше весов — любовь, или то, что ей самой казалось любовью, на другой — семья, память.

И первое, и второе было для нее чрезвычайно важно. Чаши весов замерли в робком равновесии…

— … Бубус! Ну, что ты плачешь?! Ну, все уже позади! — Шурик обнимал Ларису в ее тесной прихожей, целовал в макушку и уговаривал, как маленькую. — Ну, вот сейчас немного отойду от всего, и завалимся мы с тобой к морю, куда-нибудь на Адриатику! Хочешь?

— Хочу… Только… Шурик, только верни мне сначала икону!

— Да верну, конечно! Завтра поедем к мужику этому, и заберем. Я ему звонил, он давно все сделал.

Понятно, что ни на следующий день, ни через день, ни через неделю они никуда не поехали. Сначала никак не могли оторваться друг от друга. Два дня прошли в каком-то счастливом угаре. К счастью, выпали они на субботу и воскресенье, и не пришлось Ларисе появляться на работе в расхристанном состоянии.

А потом Шурик уехал. Сказал, к своей тетке Марусе. Сказал — на три дня, пропал — на месяц. Звонил, и, извиняясь, сообщил, что приступил к работе, и у него дела в Уругвае-Гватемале-Аргентине-Бразилии и бла-бла-бла…

— Трепло! Прости, Лариска, трепло! И больше я ни одному слову не верю. Понимаю, как тебе больно все это слышать, но я больше не могу смотреть на все это, — Катя нервно закурила, закашлялась. — Что еще должно произойти, чтобы ты, наконец-то, поняла, что он просто врун и мошенник?

— Подожди, Кать. Не руби с плеча, — устало сказала Лариса. — Я даю тебе честное-честное слово, что дождусь его приезда, и расставлю все точки над «i».

Но точки ей пришлось расставить раньше, не дожидаясь Шурикова приезда. Как-то вечером Лариса проверяла свой электронный ящик, и обнаружила в нем письмо с незнакомым адресом. Она открыла его. Одна строчка — «А Вы знакомы с Шуриком?»

— Оппа! — сказала сама себе Лариса, и честно ответила: «С каким Шуриком?»

Ответ пришел мгновенно: «С Шуриком Корытниковым».

Лариса не поняла, что бы это значило, но смутно догадалась, что будет дальше.

«Звоните!», — написала она, и добавила свой номер телефона.

Звонок прозвенел, едва письмо скользнуло в пустоту инета по электронным «проводам».

— Здравствуйте! — голос этот Лара слышала впервые.

— Здравствуйте!

— Вы — Лариса?

— Да… А вы откуда…?

— Я вам сейчас все объясню. Все-все! — женщина где-то на другом конце торопливо говорила, будто боялась, что Лариса ее не дослушает. — Я сегодня получила письмо, от Шурика. Мы с ним давно знакомы. И не просто знакомы, а… Ну, в общем, Шурик — мой жених!

Лариса чуть не задохнулась от услышанного.

— Ну, вот… Я получила от него письмо. А к письму каким-то образом приклеился ваш адрес… Я не знаю, как это произошло. Я сразу поняла, что это адрес женщины, потому что в нем — ваше имя. Вот я и решила написать вам. Знаете, я подозреваю, что Шурик не совсем честен со мной, поэтому, извините, решила проверить…

Женщина помолчала. Судорожно вздохнула, и продолжала:

— Так вы… Шурика… знаете?

— Знаю, — Лариса закусила губу.

— А он вам… кто?

— А он нам… жених!

* * *

Шурик Корытников с детства играл в разведчиков. Сначала с мальчишками во дворе, а когда подрос, ему эти детские игрушки надоели, а фантазии перли, как перезрелое тесто из кастрюли перед праздником, и тогда он стал играть сам с собой. Он придумывал какие-то комбинации, сочиняя себе иную, чем у него жизнь. А что было делать, если собственная жизнь была посредственной и не такой яркой, какую хотелось бы.

И угораздило же его родиться в самой обычной семье, где мама и папа были не архитекторами, музыкантами или журналистами. Такие-то легко давали своим отрокам путевку в жизнь. Корытниковы же были приезжими из псковской деревни, бывшие лимитчики, которые всю жизнь отпахали на заводе «Красный глинозем», отец — слесарем, а мама — уборщицей.

Шурик стеснялся своих родителей, хоть и любил их безумно, потому что были они по-деревенски добрыми и отзывчивыми. Но, как только начал понимать, что к чему, так начал сторониться их. Ни в гости с ними к их, таким же, как они сами — с деревенским прошлым, друзьям, ни на каникулы в деревню Листвянка. Они гордились тем, что за годы пахоты на своем заводе заработали к пенсии квартирку-живопырку, крошечную «двушку» в Веселом поселке, куда въехали со своим смешным скарбом из убогой коммуналки.

Жилье хоть и называлось теперь не «комнатой», а «квартирой», но было не намного больше их бывшей коммуналки, перегороженной вдоль и поперек шкафами. Там, в огромной, как концертный зал, комнате, у Корытниковых были хоть и не отдельные, но изолированные уголки для житья. А в этой «хрущобе» Шурику пришлось поселиться в одной комнате с любопытным младшим братом Костей, от которого было никуда не укрыться, и который совал свой длинный нос во все дырки.

Вторую комнату-норку заняли родители. Громоздкая старая мебель предназначалась явно не для таких игрушечных квартирок. Из-за трехстворчатых рассохшихся от старости шкафов и огромных потертых диванов квартира стала тесной, и убогость такого жилья стала еще виднее, чем когда они жили в огромной комнате коммунальной квартиры с картонными перегородками.

Шурик никогда не приглашал к себе одноклассников, стесняясь всего того, что дали, а вернее, не дали, ему с братом родители. И жил тайно совсем другой жизнью. И мечтал о том, как в один прекрасный день в его жизни все изменится. Он безумно хотел быть богатым и успешным, и заниматься чем-нибудь таким, чтобы все завидовали ему. Правда, всему в этой жизни надо было учиться, а этого Шурик Корытников не учел.

Лет до шестнадцати он просто валял дурака, выезжая из класса в класс на круглых «тройках», а когда понял, что ему для «сбычи мечт» нужна какая-то уникальная профессия, было уже поздно догонять одноклассников. Пробелы в знаниях были такие, что после десятого класса дорога у него была одна: ПТУ и армия. А если учесть, что в шестом классе он умудрился остаться на второй год, то учиться до призыва ему было всего ничего. Поэтому он не стал сильно напрягаться и выбирать профессию по душе, сунулся в первое попавшееся училище, где за год из оболтусов делали водителей. Права получить не успел, но по двору мог сносно водить старый грузовик, на котором практиковались будущие водители.

Зато в армии ему цены не было. Силой Шурика природа не обидела, да еще и без пяти минут водитель — это прибавило ему очков. В армии и права получил без проблем, и скоро пристроился при штабе личным водителем начальника штаба — полковника Полухова. Это был головастый и проворный мужик, глядя на которого Шурик начал потихоньку понимать, как строить дальше свою жизнь. Полухов много лет назад, по его словам, был «никто и звать никак», но вовремя приударил за дочкой секретаря горкома.

— Думаешь, любовь была? Ни хрена! Никакой любви! Но!!! Я ж понимал, что семья — это жизнь, это навсегда, а любовь — это любовь, и она никуда от меня не уйдет! — Полухов хохотнул коротко. — И ведь не ушла! И не уходит. Всегда при ней, при любви. И свежесть чувств обеспечена. А как налево заверну, так собственная супруга потом кажется просто аглицкой королевой! Вот так вот, салага, учись жить!

И Шурик Корытников начал учиться. Для начала он нахватался по верхам всего понемножку, чтобы серость свою «троечную» прикрыть, на случай, если встретится ему в жизни жар-птица, к которой без интеллекта не подвалишь. Девушек Шурик видел насквозь. Чаще встречались лягушки-простушки, с которыми он не брезговал переспать, потом обещал непременно вернуться, и испарялся без следа. Он научился не влезать в отношения сердцем, методично занимаясь поиском той, которая станет для него проходным билетиком совсем в иную жизнь. Он знал, что если хорошо искать, то найдешь непременно. И нашел.

Ее звали Галей. Студентка худграфа пединститута была старше Шурика на целых четыре года, но это его не остановило. Он хорошо помнил немудреную науку полковника Полухова: любовь — любовью, а семья — семьей.

Галя Герасимова была мила собой, и Шурику понравилась. А когда он узнал, кто у Гали папа, то полюбил ее больше жизни, как в индийском кино.

Галю родитель не научил придуриваться с кавалерами и помалкивать на всякий случай до поры до времени о том, что папа у нее директор крупной строительной компании, ворочающий самыми серьезными проектами не только в Петербурге, но и кое-где за рубежом.

Галя ни в чем от папеньки отказа не знала, и он щедро одаривал дочку нарядами, золотыми побрякушками, отправлял ее отдыхать на модные курорты, и нанимал прислугу, чтобы ненаглядное дитя не драло ручки на грязной домашней работе.

Была у них огромная квартира в старинном доме на Васильевском острове, особняк на Удельной и шикарная дача на Карельском перешейке. И все это — все! — было для бесценной и любимой Галочки, которая была единственной в семье. Мама у Галочки умерла много лет назад, и это Шурику очень понравилось: жениться на сироте — о чем можно еще мечтать?! Нет, ну, не совсем сиротой была Галочка, но в данном случае ее папа был совсем не лишним. А вот мама могла бы при таком достатке сидеть курицей дома и рассматривать женихов под микроскопом. И тогда еще был бы большой вопрос — сумел ли бы Шурик облапошить бдительную маму.

С папенькой все было проще. Он был так сильно занят добыванием «убитых енотов», что с радостью воспринял дочкино сообщение о том, что у нее появился воздыхатель, который ей очень нравится.

Шурик даже не очень напрягался, чтобы понравиться Антону Николаевичу Герасимову. Он обаял Галочку, и она еще до встречи папы с женихом прожужжала родителю все уши про то, как они с Шуриком накануне были в театре, и как Шурик здоровался с актером Бадаевым, который кочует из сериала в сериал, и считается очень модным. А потом они зашли в ресторан, и Шурик заказал…

— Нет, пап, я не о Шампанском и ананасах! Папочка! Мне принесли цветы — белые хризантемы, игольчатые, мои любимые! Пап, ну, откуда он узнал, что они у меня любимые, а?

А все было так просто. Про хризантемы она сама вскользь сказала Шурику, а он запомнил. А актер Бадаев, наверное, до сих пор думает, что за урод набросился на него в фойе театра, и, жамкая в объятьях, пять минут извинялся за свою неуклюжесть.

Все это было так примитивно, так просто. Шурику, с его опытом многолетних внутренних перевоплощений ничего не стоило сыграть немудреную роль, как по нотам. И произвести должное впечатление. Ах, бабы дуры. И глупые влюбленные коровы…

Очень скоро Шурик Корытников в семье Герасимовых, как сыр в масле катался. Никто его особенно не пытал вопросами о том, чем он в жизни занимается. Никто не просил предъявить его диплом о высшем образовании. Никто не спрашивал, где он работает, и как будет кормить семью. И все это потому, что Галочка наполовину была сироткой, и тещи Шурику Корытникову в его хитрой жизни было не видать, как своих ушей.

Зато у Галочки был дядя — папашкин старший брат — Рома, Роман Николаевич Герасимов. Как только Шурик увидел его, сразу понял, что это ему наказание — вместо отсутствующей тещи! Дядя Рома был совсем не простой дядя, а старый прожженный чекист. Когда-то он усердно воровал секреты в странах Ближнего Востока, а теперь консультировал юных шпионов, и драл с них по десять шкур на экзаменах в академии.

Дядя в доме брата бывал регулярно, и Шурик постоянно держался в его присутствии слегка на взводе, контролируя себя особенно тщательно.

От проницательного дяди это не укрылось, и как-то раз он зажал Шурика между шкафами в тесной прихожей, заглянул ему в глаза снизу вверх и строго спросил:

— Шурик, тебе свое имя нравится?

— Нравится, — как можно тверже ответил Шурик. И добавил:

— И фамилия нравится тоже!

— Молодец! Не сгузал! — одобрил дядя. — Но я не об этом. Знаешь ли, Шурик, Галочка у нас с Антохой одна. Я из-за своей работы не завел, знаете ли, жены и детей. И Галочка мне, как родная дочь. И я ей хочу только счастья. Ты любишь ее?

В лоб спросил, как топором рубанул.

— Люблю! — не задумываясь ответил Шурик.

— Ну, хорошо, — голос дяди Ромы смягчился.

С тех пор он перестал смотреть на Шурика Корытникова с подозрением. И о работе он ему рассказывал вполголоса на кухне по праздникам, которые в этой семье были чаще, чем во всей стране.

Ох, как хотелось Шурику в эту жизнь! И как-то он в запале даже попросил дядю Рому посодействовать.

Дядя не очень хорошо усмехнулся, и сказал Шурику вполголоса:

— Это с шоферскими-то курсами ты хочешь рулить судьбами страны? Ну, ладно-ладно, не красней. Шурик, чтобы успеть пройти такой путь, какой прошел я, начинать надо было намного раньше. Я не имею в виду твой возраст. Я имею в виду другое время. А сегодня я могу тебе посоветовать вот что: стань другом моему брату — станешь его правой рукой. Это не так сложно. Он просто должен увидеть, что ты искренне любишь его дочь. Вот и все. И тогда место своей правой руки он предложит тебе сам.

Шурик получил это место в компании тестя, совершенно не напрягаясь, в качестве свадебного подарка. Это была шикарная свадьба. Куда там полковнику Полухову с его тестем — секретарем горкома! И подарки были соответствующие. Молодой семье досталась огромная квартира на Васильевском, дача на Карельском перешейке, а папа перебрался в особняк на Удельной. Правда, в документах на него единственной наследницей была тоже Галочка.

И машину, похожую на хищную рыбу акулу, Шурик тоже получил немедленно в личное пользование. Правда, хозяином машины по документам значился тесть. Словом, у Шурика было все, и не было ничего. Ничего своего. И случись ему расстаться с Галочкой, он остался бы с голой задницей. Это Шурик хорошо понимал. Впрочем, он и мысли такой не допускал. Он вытянул свой счастливый билетик и съел его быстро — на счастье. Счастье было реальным, но не безусловным. Брачный договор отсутствовал, но лучше всякого договора отношения между молодыми регулировали тесть и его брат. А когда в семье Корытниковых появились дети, то Шурик еще острее понял, что роль в этой семье у него определенная. Ему никто никогда ничего не говорил, не намекал ни на что. Галочка обожала его. Но он все равно чувствовал, что его сын Кирилл и дочка Даша куда важнее семье, чем он. Себя при этом он успокаивал: «Ну, так это же правильно! Это ведь продолжение рода. И радуйся, что это продолжение носит твою фамилию». И он проникался еще большей любовью к своим детям, к Галочке.

Но все это его больно царапало. Царапало ощутимо прямо по обнаженной душе. Как будто был он не личностью, не человеком, что само по себе «звучит гордо», а быком-производителем, который сделал свое дело и стоит себе в стойле! И это было его работой!

Работа у Шурика Корытникова была не бей лежачего. Тестю хотелось, чтобы у дочки была нормальная семья, и чтобы она не скучала в одиночестве за мольбертом, пока ее любимый муж зарабатывает деньги.

— Все уже заработано, — устало говорил он, объясняя зятю его роль в семейном бизнесе. — Поезжайте, вон, лучше в Тунис или Грецию. Отдыхайте, пока молодые.

Шурик, правда, не принимал такие правила игры, и рвался работать под крылом тестя, вникал в тонкости строительные. Правда, было это хитрым расчетом, но очень правильным. И Шурику удалось еще больше расположить к себе Галочкиного папу.

Тесть ушел из жизни рано, и бизнес его перешел в руки дяди Ромы. Трудно сказать, почему Шурику так и не доверили семейное дело, но это было так.

Он только зло скрипнул зубами, и смирился. В конце концов, у него было все. Что еще надо? Ну, не хозяин он тестевым миллионам! Но так ли все это важно?

Оказывается, важно. Очень важно жить и знать, что ты сам значимый человек, а не бык-производитель, мирно жующий дармовую жвачку в стойле. И Шурик понял, что ему очень нужно ощущать свою значимость. А ему не дают это сделать. Ему казалось, что дядя Рома очень хорошо его понимает, чувствует, что он болезненно воспринимает свою роль в их семье. И от этого ему было еще хуже. Он словно голый стоял перед этим проницательным дядей — черт бы его побрал! — Ромой. Потребность самоутвердиться у Шурика была огромной. Но как?!!! То, что он давно самоутвердился в семье, его мало устраивало, ему хотелось стать значимым в профессии и деле. А ему не давали. И тогда он снова стал играть. Это было очень удобно. Затраты нулевые, а успокоение приходило реальное.

Но, наверное, не это главное. Просто, Шурик вступил в благословенную мужскую пору, когда кобелям, что называется, попадает вожжа под мантию. Вот и Шурику она конкретно попала!

Конечно, и до этого у него случались виражи. Но виражи были одноразовые. Встретились — расстались, ни звонков, ни возвращений, ни обязательств.

А потом Шурика стали засасывать отношения с другими женщинами. Он исподволь аккуратно рассказывал женщинам о себе такое, что они начинали смотреть ему в рот. И какие у них в это время были глаза! Ах, какие глаза! Влюбленные. И не просто влюбленные — восторженные. Он был на Олимпе.

Спокойная и уверенная Галочка, проводившая больше времени за мольбертом, чем с Шуриком, дети, которые были на седьмом небе от счастья, дарованного им изобилием игрушек и развлечений — все они не давали Шурику такого внимания, которое получал он от мимолетных встреч с восторженными наивными женщинами, для которых он стал воплощением мечты. Штирлиц в постели был мечтой любой дамы на всем пространстве бывшего СССР. И Шурик умело пользовался этой наивной женской слабостью. К тому времени Шурику уже было, что рассказать своим подружкам: от дяди Ромы он узнал немало подробностей о тайнах секретной службы, и дозировано вливал эти тайны в милые женские, — но такие наивные! — ушки.

Шурику не попадались на его пути дамы, разбирающиеся в тонкостях настоящей мужской работы, и он заливал им в свое удовольствие. И удивлялся тому, что женщины так глупы и наивны.

Вопрос своих отлучек из дома Шурик решил достаточно просто: Галочке он наплел историю о своем огромном желании написать книгу о русских северных храмах. Тему придумал, что называется, от балды, а попал в самую точку. Дядя Рома одобрил Шуриково желание, с интересом расспрашивал его о том, как оно возникло.

«Как-как, — передразнил про себя не доброго и подозрительного дядю Шурик, — кое-чем да о косяк!»

— Давно мечтал, Роман Николаевич, — Шурик для пущей важности проникновенно кинул долгий взгляд в окно, будто хотел за ним высмотреть не сосны Карельского перешейка, а купола с крестами на деревянных северных храмах. — А сейчас есть время и возможности. Только придется иногда уезжать на Север.

Дядя Рома спокойно «съел» это сообщение:

— Надо — значит езди! У мужика может быть невинное хобби, а если от него еще что-то родится, например, книжка, то это просто замечательно.

Так Шурик решил главный вопрос — вопрос отлучек из дома.

Самое интересное, что Шурик и в самом деле увлекся этой темой. Правда, не столько историей деревянных храмов на русском Севере, сколько их содержимым.

Чтобы все было правдоподобно, Шурик со своей очередной пассией отправился как-то в Вологодскую губернию. Оторвавшись ненадолго от экзальтированной дамы, которая без умолку трещала, восторгаясь красотой, созданной топором и рубанком, Шурик прикупил книг и буклетов, зафотографировал окрестности и деревянные «луковицы» с крестами. Дама немного раздражала Шурика тем, что постоянно лезла в объектив, и ему пришлось потом тщательно отбирать кадры для фотопечати, чтоб дама — не приведи бог! — не попалась на глаза жене и дяде Роме.

В тот самый первый приезд на Север Шурик раздобыл у местных алкашей две иконы. Собственно, они ему сами их и предложили, разглядев в заезжем мужике серьезного ценителя старинной иконописи.

Шурик в ней, в этой иконописи, ничего не понимал ровным счетом, но что-то ему подсказало, что закопченные доски имеют некую ценность. И он не ошибся.

В Петербурге он нашел специалиста, который внимательно осмотрев иконы, предложил Шурику хорошие деньги. Он не ожидал этого. Собственно, деньги ему были не нужны, поэтому Шурик отказался продавать старину, и те две иконы стали началом Шуриковой коллекции.

Так, совместив приятное с полезным, Шурик обрел почву под ногами. Он теперь мог беспрепятственно уезжать из дома на два-три дня. Ему хватало времени на общение с женщинами, и на хобби, которое обретало реальные очертания.

Коллекция церковной живописи и утвари потихоньку росла, а Шурик становился специалистом в этой сфере. Не таким, конечно, как профессор Синельников, который консультировал Шурика. Профессор все больше о высоком толковал, да к истокам обращался. А у Шурика его коллекция была мерилом его личного благосостояния, нажитого без помощи тестя и дяди, хоть и на их деньги. Деньги были, кстати, смешные, так как истинной ценности родительским семейным реликвиям сельские алкоголики не знали.

А еще коллекция стала мерилом будуарных заслуг Шурика Корытникова, и за каждой иконой, за каждым проржавевшим складнем в его коллекции, стояла нежная романтическая история с какой-нибудь милой лапочкой.

Когда Шурик познакомился с Ларисой Потаповой, он действовал по сложившейся за последние годы схеме. В его жизни все устоялось, все его вполне устраивало. И он больше не мучался тем, что не состоялся. В чем-то не состоялся, может быть, а в чем-то и преуспел. Денег и тестевых хватало, но Шурик и свой бизнес постепенно завел. По северным деревням иконы не перевелись. И хоть хранили их старики пуще глаза, но ему удавалось добывать редкие доски. Коллекция расширилась, и Шурик уже начал ее систематизировать, выбрав определенное направление. То, что не вписывалось в него, он удачно перепродавал другим коллекционерам.

С Ларисой он не собирался затевать всю эту игру. Просто случайно заигрался. Увидел принадлежащую ей икону Богородицы с Младенцем, и обомлел. Доска вологодского письма конца восемнадцатого века. Про такие он много слышал, даже искал подобные, но безуспешно. А тут она сама в руки пришла.

Просить Ларису продать ему икону было бесполезно. Она бы ни за что не согласилась — он это сразу понял. Вот он и решил разыграть, как по нотам, свою героическую гибель.

И не мог на этом остановиться. Что-то толкнуло его под руку, и он снова начал писать ей, объяснив все просто и доступно. А потом даже приехал к ней снова, и продолжил бы отношения, и, может быть, придумал бы что-то с иконой. Но тут сама судьба вмешалась в их отношения: компьютерный сбой все ускорил.

Шурик писал письмо еще одной своей подружке — Саше Аксеновой, с которой знаком был давно, отношениями дорожил, и Сашиными знаниями не раз пользовался. Она была юристом, и юристом очень хорошим. И надо же было такому случиться, что к письму этому прицепился Ларискин адрес. А Сашка совсем не дура. Написала Лариске. Общий язык они легко нашли, и в итоге Шурик потерял и одну, и вторую.

С Сашей Шурик разговаривать не стал. Просто отправил ей смс-сообщение с обвинениями в излишней доверчивости. А Ларисе сказал по телефону:

— Ты сама виновата, что игра с тобой зашла так далеко…

«Что ни делается — к лучшему!» — с облегчением сказал сам себе Шурик Корытников, поставив жирные точки в двух любовных историях. Отношения с этими дамами и так затянулись, не ровен час, открылось бы все. А это в планы Шурика никак не входило.

Только и в планы подруг по несчастью не входило оставить все, как есть. Ларисе Шурик был должен ее бесценную семейную икону, Саше — большую сумму денег, взятую в долг «на лечение тети»…

* * *

Лариса договорилась встретиться с Сашей в кафе у метро «Маяковская». Она сразу узнала ее, вернее, догадалась, что это она. Изящная ухоженная женщина сидела за столиком у окна. И хоть в кафе было еще несколько одиноких женщин, Лариса сразу поняла, что это та самая Саша, которая ей нужна. Она почувствовала ее. «Все-таки, вкус у Шурика замечательный!» — подумала Лариса, имея в виду и себя любимую тоже.

— … вот, так, Саша, и прощать я негодяя не намерена, — подвела итог Лариса.

— Все это так, но все не так просто. Ну, напишешь ты заявление в милицию, и что?

— Как что?!! — возмутилась Лариса. — Пусть уголовное дело заводят! Я ведь все знаю о нем — имя, фамилию, место регистрации.

— Милая Лариса, — Саша смотрела на свою новую знакомую, как на душевнобольную. — А вы знаете, сколько в милиции дел? Причем, не таких, как у нас с вами, а куда более серьезных. А мы с вами сами своими руками свои деньги и вещи отдали этому… Шурику!

— Саша! Но вы же юрист, и вы хорошо знаете, что это чистой воды мошенничество! Он в доверие втирался? Втирался! Мошенник на доверии, так, кажется, это классифицируется! — Лариса была в отчаянии. — Саша, я не знаю, как сейчас жить после всего этого. И дело не в том, что он со мной так поиграл. Я же чуть с ума не сошла, когда он «умер». Я же любила его! Это бесчеловечно. Но дело даже не в этом…

— Да понимаю я тебя. У меня хоть и прозаичней все, — деньги — не семейная реликвия! — но вранье я тоже не хочу прощать. Он ведь и передо мной ту же комедию ломал с предложением руки и сердца. Да и денег жалко! Но путь у нас с тобой один, и он, увы, не законный, — Саша достала сигареты, но увидела на стене табличку «У нас не курят!», и спрятала их назад в сумочку. — И я готова по нему пойти!

Они разработали план выведения на чистую воду Александра Ивановича Корытникова. И начали реализовывать его. Для начала надо было выяснить, где сий голубь проживает реально. Адрес, по которому он зарегистрирован, Лариса помнила отлично.

— Он мне рассказывал, что живет вместе с теткой. А еще в паспорте у него стоит штамп о браке, но он мне говорил, что у него просто нет времени поставить другой штамп — о разводе, — Лариса назвала адрес в Веселом поселке. — Начнем с него?

О том, что по этому адресу не проживает никакая слепоглухонемая тетка Шурика Корытникова, они узнали легко. Приехали по адресу. Двери открыл молодой мужчина, подозрительно похожий на Шурика.

— Корытников Александр Иванович тут проживает? — спросила строго Саша. В руках у нее был блокнот и ручка, как будто пришла она по делу. Если бы спросили, кто разыскивает Шурика, то Саша бы ответила, что она из жилконторы, и что надо разобраться со счетами по оплате коммунальных услуг.

— Лар, это самый простой способ попасть в квартиру! — горячо доказывала Саша.

— Хорошо! А если там никого не будет?

— А если не будет, то пойдем в жилконтору, и представимся еще кем-нибудь!

Но на звонок им открыли, и похожий на Шурика Корытникова молодой мужчина любезно пригласил их войти.

— Проживает Александр Иванович тут только документально. Это мой родной брат. Но он в этом доме не появлялся много лет…

— Как так? — спросила Саша.

— Как брат? — спросила Лариса.

— Вот так и брат. А что в этом удивительного? — брат Шурика Корытникова внимательно посмотрел на незнакомок. — Простите, а с кем я имею дело?

— Саша.

— Лариса.

Они не стали вдаваться в подробности, поднаврали, что учились с Шуриком вместе в школе и теперь ищут его, как и всех других одноклассников, — так объяснили цель своего визита.

Младший брат Корытникова им, похоже, не очень поверил, но, судя по всему, был честен и откровенен.

— Знаете ли, Шурик ведь много лет тут не живет, а именно двадцать. Приезжал только на похороны отца, да и то на кладбище. Я тогда позвонил ему и сообщил. Все, что у меня было — это домашний телефон его жены.

Видно было, что ему, этому брату Шурика Корытникова, очень тяжело говорить обо всех этих семейных дрязгах. И, похоже, он никогда никому ничего про это не говорил. А потребность выговориться, вылить эту боль, у него была.

— Шурик не общался с нами. Когда умерла мама, его не могли найти. Потом мы случайно столкнулись с ним в городе. Я сказал, что мамы больше нет, и папа очень болен. Он дал денег и оставил номер телефона, чтобы я позвонил, если что… — Корытников-младший замолчал, судорожно вздохнул. — Его никто никогда не обижал. Просто, он сам себя считал обиженным. Обиженным самим фактом рождения в семье моих ничем не примечательных родителей. Он стеснялся их, потому что они были простыми работягами. А заодно и меня он вычеркнул из своей жизни. И если мама и папа его простили, и не обижались, то я не простил.

— А что с ним произошло? Где он жил все эти двадцать лет?

— На похоронах отца он в двух словах сказал мне, что очень удачно женился на дочери обеспеченного человека, что у него, у Шурика, теперь свой дом, двое детей, и нам никому нет места в этой жизни. Да, он дал денег на похороны, тут я ничего не скажу плохого. Но так ли это важно? Мама хотела видеть его, когда была жива. А как страдал отец, я и говорить не хочу.

Он помолчал.

— Меня, кстати, Константином зовут, извините, не представился, — брат Шурика развел растерянно руками. — Вы, может, пройдете в комнату? И вообще, я как-то, может, резко наговорил тут. Вы же одноклассники…

— Нет-нет, мы не будем проходить, — Саша попятилась к двери, увлекая Ларису за собой. — Мы вот только хотим попросить у вас тот номер телефона, если можно…

— Да можно, конечно, — Константин Корытников включил в тесной прихожей свет, взял ручку и выдрал из записной книжки листочек. — Вот тут он у меня, на стене где-то записан.

Константин поискал записанный на стене номер телефона.

— Вот он! Хорошо, что ремонт не делали, не оборвали обои…

Он записал номер телефона, протянул листочек Саше.

— Вы, если найдете Шурика, привет от меня передайте… А вообще-то, не надо, — Корытников младший махнул обреченно рукой. — Не надо. Не надо ему моего привета. И мне не надо. Да еще, не дай бог, подумает, что я что-то хочу от него. А я ничего не хочу. Нет у меня брата никакого…

Они вышли из парадной этого серого дома — типичной «хрущовки» 60-х, словно кирпичами нагруженные. Было невыносимо тяжело оттого, что сейчас произошло в родном доме некогда любимого ими мужчины — Шурика Корытникова.

— Лар, он что, с ума сошел? — проглотив в горле комок, спросила Саша. — Он же… не по-человечески же это… Он что, из-за денег, что ли, на мать-отца наплевал, брата забыл?

— Ты меня спрашиваешь? — Ларису трясло мелкой дрожью. — Я слушала, и не верила в то, что такое может быть… Впрочем, я-то как раз могу и поверить во все безоговорочно, потому что он со мной очень «по-человечески» поступил…

По номеру телефона Саша без труда выяснила адрес, по которому проживала жена Александра Ивановича Корытникова — Галина Антоновна, и ее дети — сын Кирилл и дочка Дарья. Дети Шурика Корытникова.

— Лар, я даже не знаю, как быть. Как-то стыдно перед детьми: они-то не виноваты, что папа у них подлец и засранец! Родителей не выбирают.

— Ну, в конце концов, мы не детям преподнесем правду эту. А жена имеет право знать все. Если честно, я бы еще и на службу ему накапала…

— А ты уверена, что была у него эта самая служба? Лично я очень во всем этом сомневаюсь, — Саша задрала голову к небу. Они стояли у старинного серого дома-особняка в сквере с большими деревьями. Где-то там на последнем этаже этого дома проживал Шурик Корытников. — Ну, что, подруга, ты готова?

Лариса пожала плечами. Она и в самом деле не знала, готова ли она выложить семье Шурика Корытникова всю правду о нем. Как-то было стыдно. Ей стыдно за него. Стыдно перед его женой, которая, может быть, ни сном-ни духом о его второй жизни, протекавшей за стенами этого добротного и ухоженного дома. Стыдно было перед его детьми, которые не виноваты в том, что их папаша — ничтожество. Ну, не смешно ли?! Ему вот ни фига не стыдно было и есть, а ей, дуре такой, стыдно!

В дом попасть было не так-то просто. На входе сидел охранник и пристально следил за всеми, кто входит и выходит.

— Не впустит. Ему за это деньги платят, — сделала вывод Саша.

— Просто так, конечно, не впустит, — у Ларисы возник план. — Надо выманить…

Они позвонили на домашний телефон. Трубку взяла женщина.

— Здравствуйте, вы — Галя?

— Да, — голос был спокойный, ровный. Лариса сразу подумала о том, что жена у этого мерзавца, видимо, приличная женщина. — А с кем я разговариваю?

— Меня зовут Лариса, но мы не знакомы. Галя, очень долго объяснять, кто я, и почему вам звоню. Если вас не затруднит, выйдите, пожалуйста, ненадолго. Я у вашего дома.

— Ну, … хорошо, — она немного, совсем немного, поколебалась, и согласилась. Все-таки, женщины — все, без исключения! — чрезвычайно любопытны.

Минут через пять дверь в парадной скрипнула, и на крыльце появилась женщина среднего роста, с гладкими, красиво уложенными в прическу-косичку волосами, в черно-антрацитовой норковой шубе, наброшенной на плечи. Она окинула взглядом двор, и остановила его на Ларисе и Саше.

— Вы — Галя? — спросила Лариса.

— Да, — женщина удивленно подняла брови. — Это вы мне звонили?

— Я. То есть — мы, — Ларисе вдруг стало страшно оттого, что ей сейчас предстоит сказать про Шурика все. Вернее, не все, а гораздо больше, чем все: правду, которую вряд ли хочется знать этой симпатичной женщине.

— Знаете ли, Галя, — Лариса помедлила. Просто представила, как вывалит сейчас на голову этой, вроде, ни в чем не виноватой женщины, потрясающую новость. — Не думаю, что вам будет приятно услышать то, что мы сейчас скажем, но так сложилось…

Она, слегка заикаясь, рассказала Гале Корытниковой, как ее муж, прикидываясь свободным и одиноким, влез в ее жизнь. Как «умер» и был «похоронен», как «воскрес». Лицо у женщины после этого покрылось пятнами.

— …но знаете, дело даже не в этом — это я бы пережила.

Лариса сбивчиво рассказала про то, как Шурик унес из ее дома дорогую ей вещь.

— Вы простите, что мы к вам обращаемся, но он… Шурик ваш… наш… он ведь игнорирует наши звонки.

— А почему вы говорите «наш»? — Галя перевела взгляд на Сашу. — А вы — кто?

— А я тоже «невеста»! — Саша усмехнулась. — А мне ваш-наш Шурик должен двенадцать с половиной тысяч евро. Вот такие пироги. Взял в долг на две недели… в прошлом году.

Ларисе было жаль эту женщину, она и так получила удар ниже пояса, но она все же сказала то, что хотела сказать:

— Вы извините, но этот визит — вынужденная мера. Мы вас поставили в известность, и если вы в своей семье не разберетесь, и ваш муж не вернет то, что фактически украл у нас, то мы вынуждены будем пойти в милицию. Теперь все… Извините…

Жена Шурика потерла виски — похоже, у нее разболелась голова от таких новостей.

— Ну, сейчас мужа нет дома, поэтому пока я вам ничем помочь не могу. Но я буду с ним разговаривать. А сейчас, простите меня — мне пора.

Она развернулась, и пошла к дверям парадного. Ларисе показалось, что она стала ниже ростом и сгорбилась. Еще бы! Такая «радость» — узнать, что муж был не верен, лихо врал, да еще и кинул каких-то баб на деньги.

— Ну, теперь будем ждать результатов, — сказала Лариса. — Они будут, непременно. Но надо подождать, сейчас гнать не стоит.

— Лар, а нет у тебя мысли о том, что они там заодно — эти муж и жена Корытниковы? — Саша задумчиво рассматривала окна серого дома.

— Да кто их знает! Но о нашем визите она ему непременно расскажет. Тут ведь не только делишки опытного афериста, но и измена, да еще какая! Две связи с тетками сразу выявлены! Нет, в известность она его непременно поставит, так что будем ждать результата.

Но ни в этот день, ни на следующий Шурик не объявился ни у Ларисы, ни у Саши. Правда, У Ларисы ночью четыре раза позвонил телефон. И Лариса слышала, как в трубке кто-то дышит и молчит.

Через неделю Лариса, посоветовавшись с Сашей, позвонила Корытниковым. Трубку снова сняла Галя.

— Вы знаете, у меня был с мужем серьезный разговор. Но он не в вашу пользу, — голос у женщины был спокойный и уверенный. — Он мне все объяснил, по поводу иконы и денег. Он сказал, что икону вы ему продали. А деньги, которые он якобы брал в долг, — это фантазии вашей подруги. Все, что касается наших с ним отношений и его отношений с вами… Это касается только нашей семьи, и в этом мы будем разбираться без вас.

Галя слукавила. Шурик получил пней по самое не балуйся. Причем, на него не кричали, не били ему по лицу. Ему было сказано так, что он почувствовал себя улиткой, размазанной по сухому асфальту.

— С деньгами и иконами разбирайся, как хочешь, а вот что касается твоих левых заездов под чужие юбки, то для начала отправляйся к доктору, и принеси мне справку о том, что ты здоров. Но и с ней тебе отныне спать в гостиной на диване. И это только начало новых отношений.

Про деньги и икону Шурик тут же придумал отмазку, но жена ее пропустила мимо ушей. Ее мало интересовало то, кто кому там у них был должен. А вот факт измены, да еще двойной, — это было куда важнее для дома для семьи.

— И еще. Никаких милицейских разборок. Имей в виду то, что у нас есть дядя Рома, и ему эта головная боль совсем не нужна. И мне тоже, — Галя говорила ровно, почти без эмоций. Только она одна знала, чего ей это стоило.

— Галюня, Галчонок, ну, прости меня, дурака, за то, что связался с этой дурочкой и ее доской. У нас ведь и не было ничего! Я нашел ее по объявлению о продаже иконы. Купил ее. А все остальное они с подруженцией придумали! Ну, поверь ты мне!

— Я попробую поверить, но справку все равно тебе придется принести. И не пытайся ее купить!

Шурик чувствовал себя препаршиво. Успокаивало одно: жена либо действительно во все поверила, либо сделала вид. Второе куда хуже, но тут уже ничего не исправить.

«Да, а с дурами этими придется как-то разбираться…», — Шурик слегка озадачился.

А между тем, в тесной кухне Ларисы Потаповой проходил совет в Филях: к ней приехала Саша, и заглянула на огонек Катя.

— … в общем, или там все по взаимному согласию, или ему все простили, — сделала выводы подруга Катерина, выслушав пострадавших «невест» «разведчика» Шурика.

— Ну, что ж, — решительно тряхнула гривой волос Лариса. — Значит, придется действовать иначе.

То, что она придумала, было дерзко и смело. В какой-то момент Лариса сама испугалась своей затеи, но отступать не хотелось. А что оставалось делать, если даже Саша-юрист сказала, что смысла нет идти с этим делом в милицию.

Ровно через неделю жильцы элитного дома нашли в своих почтовых ящиках листовку. На ней, улыбаясь, обнимал свою, похожую на хищную рыбу-акулу, машину, Шурик Корытников. Из текста следовало, что товарищ, изображенный на фото — лжец, мошенник и бабник в одном лице. Ну, и кое-какие подробности из жизни «разведчика» Корытникова. Чтобы смягчить удар, издательницы этого «боевого листка» не стали писать полностью фамилию, но кто такой «Александр Иванович К.» соседи и сами догадались.

А вечером у Шурика был малоприятный разговор с дядей Ромой. Грозный дядя, которому вмиг донесли о происшествии, приехал с разборками. Он тяжело придавил кулаком листовку — кулак пришелся как раз в улыбающуюся физиономию родственника, и грозно спросил:

— Это как понимать?!

— Пасквиль гнусный! — бодро ответствовал подготовленный Шурик.

В душе он крыл в сто этажей отборным матом баб, которые сотворили ему такую подлянку. «Ну, … заразы! — со злостью думал он. — Выкарабкаюсь — урою!»

Но для начала ему надо было убедить дядю Рому в том, что это чья-то глупая месть.

Дядя встал из-за стола, плотно закрыл двери, чтобы Галя ничего не слышала, и свистящим шепотом, глядя не в глаза, а в самую душу, сказал Шурику:

— Это ты, паршивец, жене будешь рассказывать про «пасквили» и «месть» неизвестно чью! А мне парить мозг не надо. Я на пять метров под землю вижу. И тебя в этой истории я хорошо вижу. Я выяснять ничего не буду. И за Галю ничего решать не буду. Пусть она сама определит твое место в ее жизни. Но одно ее слово, и я сотру тебя. Следа не останется…

Дядя Рома помолчал. Потом тяжело встал, порылся в посудном шкафчике — Шурик следил за его движениями. Оказывается, у дяди Ромы в их доме была своя прятка: он выкопал из-за банок и коробок пачку сигарет.

«Оппа! Первый раз вижу, что дядя курит!»

А грозный родственник красиво закурил, выпустил дым в потолок, и застучал аккуратно подрезанными ногтями по крышке стола, пристально глядя опять не в глаза, а в самую душу почти описавшемуся Шурику.

«Мама родная! Разве можно так смотреть!» — лихорадочно думал Шурик, стараясь выдержать тяжелый взгляд сурового дяди.

У Шурика от волнения бежали по спине ручейки и подрагивала коленка, и он держал ее рукой. Если б не держал, то нога стучала бы по полу.

И все-таки он дядин взгляд выдержал. И когда тот встал и отворил двери, Шурик вздохнул судорожно, стараясь делать это бесшумно, и снова подумал про Ларису и Сашу: «Урою!»

Галя вела себя так, как будто ничего не произошло. При детях Шурик был папой и отцом семейства, а наедине супруга отстраненно показывала ему, что место его на диване в гостиной, и за это ему надо ее благодарить. Могла бы и вообще выпереть куда подальше. Галя очень изменилась с того момента, как ей стали известны подробности его интимной жизни на стороне.

И не только, и не столько это убило ее, сколько то, что ее муж поступал, как последний аферист. Деньги «в долг», иконы, взятые якобы для реставрации, а на самом деле нагло присвоенные. Тьфу!

Как после этого с ним жить? Как с ним говорить о Достоевском? Как они с ним раньше об этом говорили? Значит, за красивыми словами его пряталась фальш? «И вообще, о чем я?!!! О каком Достоевском, когда муж мой, которого я считала личностью, умным и порядочным человеком, оказался вруном, аферистом и… как там еще про него написано было? А-а! Лжецом, мошенником и бабником! Ни в чем, конечно, не признался, но рыло в пуху. Дядя Рома не обманывается в таких вопросах. И если б слегка надавил, то Шурик лопнул бы, как гнилая слива! Но дядя не хочет давить. Мне оставил этим заниматься. А что я должна сделать? Детей без отца оставить?» — Галя ломала голову над этим вопросом, но в силу своей рассудительности не спешила указать Шурику на порог.

Внутри у нее произошел надлом. Но Галя призвала на помощь свое благоразумие и решила подождать. Она, конечно, не верила ни одному слову своего обормота. Тетки, которые к ней приходили, выглядели убедительно. А вот Шурик… Шурик выглядел после разговора с дядей, как описавшийся пудель. Правда, у дяди Ромы кое-кто из генералов в свое время выглядел не лучше после разноса на ковре, но Шурику, не будь он виноват, бояться было нечего. Дядя Рома любил его, как родного. Любил…

Теперь Шурик мог на елку забраться и чай там пить — уважения дяди Ромы ему не вернуть. Дядю Рому можно надрать только один раз в жизни. Да и то, если случайно получится. У Шурика не получилось. Дядя Рома так и сказал племяннице:

— Галчонок, дело твое, и осуждать я тебя не могу — у тебя дети, но паршивец твой в дерьме по самую маковку, и стенгазетке этой я верю больше, чем ему! Ты уж верь моему опыту. У него правая нога чечетку под столом колотила, когда я с ним беседу проводил. Он же дурачок-«разведчичок» думал, что я не вижу, как он трясется. Галинька, детектор лжи не нужен, чтобы выводы делать. Обгадился зятек! Но! Повторюсь: решать тебе. Одно слово твое — и я ему устрою длительную командировку на Крайний Север.

— Дядя, я решу все сама, — мягко и без нажима ответила Галя. — Но я верю тебе…

И все-таки Шурик умело гнул свою линию, так умело, что Галя скоро, если и не поверила ему до конца, то сменила гнев на милость. У него был дар убеждать и доказывать. И хоть до супружеского тела он не был допущен, и ночи проводил по-холостяцки на диване в гостиной, свернувшись калачиком, через неделю Галочка не скривилась, когда он всплакнул, вспомнив по случаю историю из своего детства, и ласково сказал ей:

— Вот так все не просто в жизни, бубус…

К счастью, она не знала, что имечко это, которым то ли сусликов, то ли каких других съедобных грызунов называют туземцы в пампасах, от ее благоверного перца слышали все его бессчетные подружки. И плакал он от умиления — кому в жилетку, а кому прямо в бюст с кружевами — легко и непринужденно. Организм такой, слабый. Хоть и мужской, вроде.

Но это было все напускное. Так сказать, коммуникабельности для, и для большего к себе расположения. За всеми этими «бубусами», светлыми слезами о босоногом детстве и прочими «сюси-пусями» стоял жесткий и расчетливый Александр Иванович Корытников, и забыть то, что ему устроили вчерашние подружки, он не мог и не хотел.

Немного оправившись от удара, который едва не выбил у него не то, что почву — всю его устроенную размеренную жизнь, из-под ног, Шурик для начала сделал предупреждающие звонки Ларисе и Саше. Разговаривал с барышнями четко и без лишних эмоций.

На Сашу разговор произвел огромное впечатление. У нее в голове не укладывалось, что этот, еще вчера такой покладистый и мягкий человек, способный сопереживать и искренне сочувствовать, умеет говорить четко, отрывисто, резко, а главное — она услышала в его голосе угрозу.

Саша не дослушала его. Бросила трубку. Потом расплакалась и до вечера ходила с красным носом. Потом позвонила Ларисе, пожаловалась ей на «разведчика Корытникова».

— Ну, и что, ты намерена ему простить эти деньги? Да даже не деньги… Саша, то, что он сделал, прощать нельзя! Вот я…

— Лариса, он тебе позвонит тоже, я уверена. И ты будешь, как я — раздавлена. Это не человек. Это танк. Я выхожу из игры…

Шурик позвонил Ларисе вечером того же дня. Без лишних слов, он начал давить на нее:

— Ты поступила глупо, и очень навредила себе. Ты еще пожалеешь обо всем!

— Я не хочу выслушивать ничего от тебя, — Лариса старалась говорить спокойно, но получалось у нее плохо: внутри все вибрировало от волнения. — Все, что я хочу — это чтобы ты вернул мне мою вещь!

— Какую вещь? — нагло спросил Шурик.

— Не играй! Публики нет, а я не оценю.

— А я и не играю! — в голосе вчерашнего любимого Шурика зазвенел металл. — Я предупреждаю. И очень серьезно. Если ты еще высунешь свой нос, тебе его оторвут!

Лариса не ответила. Ей было обидно и больно, стыдно и страшно. Не хотелось ничего анализировать. Страшно было вспоминать, как еще совсем недавно этот человек, который сейчас угрожает ей, нежно говорил про любовь, и дарил надежды, и не выпускал из своей руки ее руку, и…

Все-все, только б не расплакаться, чтоб этот гад не праздновал победу. Лариса дождалась паузы. Голос у Шурика, кстати, изменился. Похоже, он был удивлен тем, что в ответ не услышал никаких слез, ни ответных угроз, смешных и жалких. Он замолчал, и Лариса ответила:

— Верни мою икону, — и первая положила трубку.

Шурик испытал досаду, замешанную на злости. Все-таки, надо было признать, что это была, хоть и маленькая, но победа. Не его победа, а ее, Лары Потаповой.

Ночью он позвонил ей раз двадцать на домашний номер. Он звонил, слышал ее «алло?», и аккуратно, чтоб Галя в спальне не слышала ни одного лишнего звука, клал трубку на место.

Досада, которую Шурик испытал в разговоре с Ларисой, не испугавшейся его угроз, не давала ему спать спокойно. Нет, он знал, что она испугалась. Но то, что она ничем не показала этого испуга, задевало его сильнее, чем найденный в почтовом ящике «боевой листок». И чувство неудовлетворенности буквально выедало душу, словно кислота, которая разъедает даже лист железа.

Через три дня Лариса обнаружила своего верного четырехколесного друга, который ночевал во дворе, весьма грустным: все четыре колеса у «жигуля» были проколоты.

Леша Куликов внимательно осмотрел машину, попинал по колесам, посвистел, выругался:

— Это кто ж нас так не любит-то, а, Лариса, свет, Михайловна? Ладно, Лар, не рыдай только: через два дня я возьму выходной день, найду колеса, переставлю, съезжу в шиномонтаж и все исправлю! Не рыдай только! Лар, и серьезно: тебе помощь нужна?

— Пока нет. Леш, я попробую пока сама, ладно?

Этой ночью ее снова истязали телефонными звонками. Когда в три часа прозвенел первый, Лариса сразу догадалась, от кого он, и, сняв трубку, сказала жестко:

— А русские «разведчики», вроде тебя, только с бабами и могут воевать!

В ответ была тишина. Лариса положила трубку. После пятого за ночь звонка она отключила телефон. И уснуть больше не могла.

На следующий день она пошла на работу с больной головой, с синими кругами под глазами от недосыпа. Вечером с трудом дотянула до десяти часов, и уснула, как убитая, отключив предварительно телефон.

…Лариса проснулась глубокой ночью оттого, что ей послышались шаги в квартире.

«Дожила — привидения мерещатся!» — попробовала она пошутить сама с собой. Она перевернулась на другой бок, открыла глаза, и, если б не онемела, то заорала б от ужаса: над ней склонился человек. Он был в черном. То ли в длинной куртке, то ли в плаще. Одежда была мокрой. И за окном стучал по подоконнику холодный дождь.

Незнакомец зажал Ларисе рот рукой. От руки пахло табаком, мятной жвачкой, пивом, и еще чем-то. Может быть, рыбой?

— Молчи! — тихо одними губами сказал ей незнакомец. — Не будь дурой, и тебя никто не тронет! И забудь, что тебе кто-то что-то должен, поняла? Поняла или нет?!!!

Незнакомец сильно тряхнул Ларису за плечи.

Лариса почувствовала, как у нее потекли слезы. Она мотнула головой: «Поняла».

Он не слышно, как будто был без обуви, вышел из комнаты. Через секунду Лариса услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Она не могла встать и выйти в прихожую, чтобы закрыть двери на замок. Она словно одеревенела и сил у нее хватило только на то, чтобы натянуть на голову одеяло, чтобы не видеть слегка освещенного луной окна, на фоне которого еще минуту назад возвышался над ней человек в черном.

Пододеяльник промок от слез. Она не хотела плакать, слезы просто катились у нее из глаз. И ей трудно было определить от страха они, или от обиды.

Это был не Шурик, нет. Но это был человек от него. Наверное, страшная, как хищная рыба, машина Шурика в это время стояла под окнами ее дома, дожидаясь спокойно исполнителя этого мерзкого спектакля. И Шурик, наверняка, сидел в теплом салоне, развалясь слегка на удобном водительском месте, ожидая возвращения своего помощника. А, может, он вообще спал в своей красивой квартире на Васильевском острове.

Когда в окне засинел рассвет, Лариса заставила себя встать и выйти в прихожую. Она включила свет. Пол был затоптан, грязные, уже высохшие следы цепочкой тянулись в кухню, в гардеробную, в комнату и в спальню.

Лариса машинально бросила взгляд на тумбочку под зеркалом. Там стояла хрустальная пепельница, которая никогда не использовалась по назначению. Но только Шурик знал, что в пепельнице Лариса хранит все свои золотые вещицы, которые старательно снимает с себя перед сном. Пепельница была пуста.

— Крохобор! — со злостью сказала Лариса, запирая двери на замок. Замок у нее был один. Ей никогда в голову не приходило поставить еще один, так как она всегда считала, что воры ходят по домам не просто так, а только наверняка зная, где и чем можно поживиться. У Ларисы особо поживиться было нечем. И приходили к ней не воры. Но вот, поди ж ты, золотишко ее немудреное подобрали.

У Ларисы зверски разболелась голова. Она с трудом дождалась, когда наступит нормальное, а не раннее утро, и позвонила в двери своих соседей.

— Лар, ты что в такую рань? — открыла ей Катя. — Лар, что с тобой? Ты плакала?

Лариса от жалости к себе и оттого, что подруга проявляет сочувствие, снова разрыдалась.

— Я убью его! — орал в запале Леша Куликов, и топал ногами.

— Цыц, Лешик! — приструнила его Катя. — Никто никого убивать не будет. Хотя и следовало бы…

Они договорились, что Катя предупредит завуча, чтобы Ларкины уроки заменили.

— Больничный я тебе достану, а ты просто отоспись и приди в себя. А вечером Леша врежет тебе второй замок, — рассудительно расставила все по местам Катя. Она накапала подруге корвалола в рюмку и заставила выпить ее резко пахнущую жидкость.

— Вот, закуси апельсинчиком! Давай-давай! Не морщись! Кисленько и полезненько. И держи себя в руках! Слышишь! Лар! Не раскисай! Киска, не кисни! Не дождется твой Корытников! Шиш ему!

— … с прованским маслом! — закончил Леша Куликов.

Дома Лариса попробовала поесть-попить — не получилось. Прилегла поверх одеяла на диван — не спалось. Даже телевизор смотреть не хотелось. Она еще немного помаялась, потом оделась и отправилась в милицию.

На выходе из дома она обнаружила, что домофон в парадной не работает. «Все понятно. Эти сволочи сломали», — машинально подумала она про Шурика и его приятелей.

В милиции ее, конечно, никто не ждал. Ее принялись, было, гонять по кабинетам — видно было, что никому нет никакого дела до ее беды. И тогда Лариса просочилась тихо за дверь, на которой было написано «Таранов Олег Васильевич, Начальник Уголовного розыска».

За столом сидел уставший, с красными, как у кролика, глазами, мужчина, вида совсем не милицейского, в сером свитере крупной вязки, на шее из-под ворота видна была цепь, судя по всему, золотая, массивная. Лариса тут сразу вспомнила свое пропавшее золото, и с порога заявила:

— Олег Васильевич, меня ограбили!

Таранов внимательно посмотрел на нее, придвинул листок бумаги, ручку, почесал ежик волос красной пластмассовой линейкой, и сказал:

— Давайте все по порядку: кто вы, что вы, кто и когда вас ограбил.

Лариса, запинаясь, стала рассказывать, причем, не с событий последних дней и ночей, а от Адама. Таранов не торопил ее, не обрывал на полуслове. Он слушал, как ей показалось, рассеянно, и чертил при этом на чистом листе бумаги разные закорючки.

Но она ошиблась. Он слушал ее очень, очень внимательно. И когда она закончила, стал задавать ей вопросы, и они были как раз от того самого Адама.

— Ну, вот, следы в доме я, правда, отмыла. Я, знаете ли, не собиралась к вам… Да… А вечером сосед поставит мне второй замок. Но я все же пришла сюда, может быть, вы поможете мне. Мне бы только икону вернуть…

— Знаете, Лариса… — Таранов забыл ее отчество.

— …Михайловна!

— Да, Михайловна. Лариса Михайловна, второй замок ни в коем случае сегодня ставить нельзя… — Таранов потер устало виски.

Он говорил спокойно и уверенно. И это спокойствие вливалось в нее. И она в какой-то момент вдруг поняла: все будет хорошо! Этот Таранов ей обязательно поможет.

— Знаете, Лариса Михайловна, мы сейчас поедем к вам и все посмотрим на месте, хорошо? А потом решим, что будем делать с вашим… Шуриком.

Таранов ездил тоже на чудовище отечественного автопрома, только более совершенном, чем Ларискина «шестерка». И вообще машинка у него была шустрая. Видимо, под капотом у нее поработали кулибины. Машина легко сорвалась с места, и уже через пять минут они перешагнули порог квартиры Ларисы Потаповой.

Таранов внимательно осмотрел замок. Чуть не нюхал его и при этом он мыкал, хмыкал, пробовал сам открывать и закрывать его.

Потом он неуклюже стянул с ног огромные свои ботинки, и в одних носках, тихо, как кот на мягких лапах, обошел квартиру.

— Лариса… э-э

— Михайловна! — подсказала ему Лара.

— Да, Михайловна. Э-э… Лариса… Ой, батюшки-светы! А можно что-то одно: или отчество, или имя?

Лариса засмеялась: Таранов ей нравился, и она не хотела этого скрывать. Во всяком случае, ей с ним было очень легко.

— Можно просто Лариса.

— Хорошо, Лариса, но на «Вы»! А вы, Лариса, можете…

— А я помню и имя ваше, и отчество, поэтому, Олег Васильевич, для меня это труда не составит. И дело еще в другом, — добавила она, увидев, как он слегка погрустнел. — Просто, вы для меня — начальник уголовного розыска! Мойте руки, будем пить чай.

Потом они пили чай с бутербродами, и Лариса рассказывала разные недостающие подробности своей не простой истории.

— … Ну, скажу я вам, Лариса, и нагородил же ваш друг с этой темой разведки! Впрочем, не он первый, не он и последний. Женщины ведутся на эту героику. Да… Я пока не знаю, как подступиться к вашему делу. Давайте будем откровенны: все не так просто. И вообще, вам придется потерпеть меня пару дней.

Последнее пришло в голову Таранову совершенно неожиданно. Он вдруг понял, что не просто хочет помочь этой наивной Лариске, а хочет большего: защитить ее хочет, и наказать того, кто воспользовался ее доверчивостью и обманул. Он еще не знал, как и на чем будет ловить этого Шурика, но придумал ход, который ему очень понравился.

— И вы не будете вообще выходить из дома? — растерялась Лариса от тарановского предложения.

— Нет, не буду. Я буду, как сторожевой пес сидеть у двери и ждать. И если понадобится, то буду ждать даже не два дня, а неделю! — и Таранов не лукавил. Он просто не сказал Ларисе, что она совершенно случайно застала его на работе, потому что это был его последний рабочий день перед отпуском. А отпуск ему проводить было негде, и ехать он никуда не собирался, потому что почти зима, но еще слякотно, и тащиться в деревню к тетке — это значит месить непролазную грязь с утра до вечера, а на теплые страны он не рассчитывал. — Почему-то мне кажется, что они еще раз соберутся к вам ночью.

На самом деле ничего такого он не думал. Просто ему было тепло и уютно, и Лариса Михайловна Потапова ему нравилась, так почему бы и не провести неделю в таком вот «отпуске»?

Лариса несколько растерялась, но ей Таранов не был противен, как раз наоборот. И как показали два последних часа, с ним есть о чем разговаривать.

— Вы, кстати, можете меня нещадно эксплуатировать. Я все умею делать, так что готов за тарелку борща кран вам починить, или телевизор.

— Да нет у меня ни крана сломанного, ни телевизора! Я, знаете ли, Олег Васильевич, терпеть не могу сломанные вещи. Тут два пути: или срочно в ремонт, или — в помойку. Простите, а дома вас разве искать не будут?

— Не будут. Меня искать некому! Жена у меня бывшая, с дочкой живет в Финляндии. Она себе финика нашла, пока я в командировке полгода был. Я сначала хотел упереться и дочку у нее отвоевать, но потом решил наши правила российские не ломать. У нас ведь дети с матерью чаще остаются. И дочка любит ее. Мать она хорошая. А в том, что меня разлюбила, я ее не виню. Дома меня все время не было, а если и был, то в спящем виде. Денег тоже не хватало. А этот ее Мартин — бизнесмен. Свой дом, две машины, ну, и прочая лабуда, без которой вы, женщины, жить просто не можете…

Лариса хотела возразить ему, что не все такие, но осеклась: как-то это было бы не скромно с ее стороны делать заявления вроде «я не такая, я жду трамвая».

Весь вечер Лариса мучительно думала о том, как она будет укладывать спать этого, хоть и приятного во всех отношениях защитника, но все же чужого ей человека. Да еще, как назло, двери в комнаты у нее отсутствовали, были только модные когда-то арки. Мода на них прошла, и вот тот случай, когда было бы неплохо иметь нормальные двери, за которыми можно укрыться от посторонних глаз. И кто думал, что в ее доме вдруг заведутся эти самые посторонние глаза?!

За чаем, и позже перед телевизором, она не переставала думать о том, как ей будет спаться сегодня под присмотром этого подполковника Таранова.

А он вел себя так, как будто всю жизнь жил в этом доме со смежными комнатами с арчатыми проемами вместо дверей, и на мягких лапах ходил на кухню за чаем, а потом, тихо-тихо в туалет, совмещенный с ванной. И это его спокойствие, наконец, передалось и ей. А когда поздно вечером к ней пришли Катя с Лешкой, который держал под мышкой коробку с новым замком, она была такой, какой ее видели всегда — раскованной, смешливой, уверенной, и… защищенной. И Таранов всем понравился. Катя незаметно от мужиков показала ей под столом большой палец правой руки. Лариса от такой похвалы даже покраснела. Елки-палки, а ей приятно было, что Таранов приглянулся ее друзьям! Ну, и что, что он тут по делу, можно сказать — по долгу службы! Но он без галстука, и даже без тапочек. И ходит тихо, как кот на мягких лапах.

Закрывая двери за соседями, Лариса напомнила Кате про больничный, который та обещала достать подруге.

— Помню! Будет тебе больничный! — Катя еще раз потихоньку показала Ларисе большой палец — «Во, мужик!» — сказала шепотом.

— Да иди ты уже! Это операция!

— Ага! Операция «Ы»!

— И другие приключения Шурика! — завершил их диалог Таранов, внезапно возникший в дверном проеме, подобравшись неслышно на мягких лапах. И все дружно расхохотались.

— О какой операции «Ы» речь шла? — спросил Олег, едва закрылась за гостями дверь.

— Я сказала, что вы у меня тут не просто так! Что у нас операция!

— Лариса, а давай на «ты», а?

— А давай! Только, если мы перейдем на «ты», вы не перестанете заниматься моим делом?

— Нет, конечно! Я буду заниматься им с удвоенной силой! — Таранов дурачился, и Ларисе было это приятно.

Она поймала себя на мысли, что ей в нем нравится все. Бывает так, что понравится человек, но что-то царапает. Не существенное, самое мелкое, с чем можно мириться, но… царапает, и все тут! А в Таранове ее ничего не царапало, и это ей нравилось. Хорошо бы еще и его ничего не царапало в ней. Но этого не узнаешь. А хо-о-о-о-чется!

И тут он вдруг спросил:

— Лар, — хорошо назвал ее, ей так очень-очень нравилось. — Лар, а ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Нет, не верю! — Лариса хитро улыбнулась. — Я больше верю во влюбленность с первого взгляда. А любовь — это совсем другое. Мне кажется, что она должна приходить к людям тогда, когда между ними есть притяжение, влюбленность, дружба. Притяжение постепенно переходит в головокружение, и как молнией в темечко: а ведь тебе не хочется без него жить, скучно без него, одиноко, пусто. В общем, на мой взгляд, не любовь приходит, а происходит вхождение в любовь.

Таранов внимательно слушал ее, улыбался.

— Ну, вот, скажешь, что я тут целую философию развела!

— Нет-нет, что ты! Наоборот, мне очень интересно, как ты это понимаешь. Мне неведомо, как это происходит у женщины. Ты согласна, что мы разные?

— «Мы» — это ты и я?

— Нет! «Мы» — это мужчина и женщина.

— Ну, да, конечно, разные.

— Ладно, Лариса, я думаю, мы еще поговорим о том, какие мы разные. Ты извини, но я жутко спать хочу!

— Ну, вот, а обещал, как пес сторожевой у двери сидеть!

— О-о, об этом ты и не переживай! Я сплю в полглазика уже много лет. Я так понял, ты на больничном?

— Почти. Считай, что да, но с легким обманом. Нет, мне утром было очень плохо, и Катя просто предложила отлежаться дома, а больничный, настоящий, она достанет: у нее приятельница в нашей поликлинике. Просто возьмут мою карточку и выпишут этот документ. Почти честно, только без моего присутствия. Мне ведь и в самом деле плохо было. Это сейчас я спокойна.

— Ну, и хорошо! Стелите, хозяюшка! А я с вашего позволения в душ!

Лариса стелила Таранову постель в проходной комнате, и мурлыкала под нос что-то милое. От утреннего душевного раздрая не осталось и следа. Наоборот, было спокойно и хорошо. «Вот удивительно, — рассуждала она. — Еще утром я его не знала. Если бы мне кто-то рассказал, что начальник уголовного розыска сам… Сам!!! … будет заниматься моей проблемой, я бы не поверила. А он еще и ночью готов сторожить мою персону, ночевать в моей норке. Вот, пошел в душ, как у себя дома… Так не бывает. Или, все-таки, иногда бывает?…»

Потом она ушла в кухню, и когда в ванной скрипнула дверь, крикнула Таранову:

— Я постелила вам… э-э-э …. Тебе… на диване!

Пока она полоскалась под душем, ее охранник нырнул под одеяло и погасил ночник над диваном. Лариса на цыпочках прошла мимо него в спальню. Таранов сопел, и Лариса усомнилась в том, что он проснется, даже если кто-то на коне мимо проедет. Одно и успокаивало, что первым на глаза ночным незваным гостям, если они снова явятся в дом, теперь попадется не она, а он!

Лариса, как не пыталась, уснуть не могла. Ей все казалось, что кто-то ходит по лестнице за дверью. Она прислушивалась, вся превращалась в слух, и ей казалось, что в замочной скважине скрипит, проворачиваясь, ключ.

Так она промаялась до глубокой ночи. Ей очень хотелось встать, пойти в кухню, включить свет, врубить чайник и пить обжигающе горячий чай, глядя в темноту ночи, которая разлита за окном.

Но она не хотела тревожить Таранова, и все лежала и лежала без сна, слушая темноту и тишину, в которой улавливалось его дыхание.

Наконец, почти не дыша, стараясь не скрипеть пружинами не новой тахты, Лариса встала и тихонько пошла на кухню. Она уже почти скрылась в прихожей, как Таранов шевельнулся на диване, и совсем не заспанным голосом спросил:

— Лар, не спится?

— Нет, — Лариса вздрогнула от неожиданности. И голос у нее дрогнул. — Разбудила? Извини… Я чай пошла пить.

— Я же говорил тебе, что сплю чутко, — Таранов шевельнулся, и диван угрожающе заскрипел под ним.

Лариса остановилась на пороге. Идти одной пить чай — неудобно. Позвать Таранова — так ему надеть нечего. Ну, не в трусах же ему с ней сидеть на кухне.

Он как будто услышал ее мысли и сказал:

— Хочу с тобой чай пить, но… не во что одеться! Разве что, как Аполлон. Или кто там из античных-то в одеяло завернут? — Таранов встал, закрутил одеяло вокруг себя, ловко закинул уголок через плечо. — Ну, как?

— Как Аполлон!

Потом они пили чай, и Ларисе страшно хотелось, чтобы он плюнул на все условности и поцеловал ее, и чтоб после этого отступили все неудобства первого дня. А он просто пил чай, и говорил с ней о чем-то несущественном, и не торопился целоваться.

Странно, она впервые в жизни хотела резкого развития отношений, а он тянул резину. Наверное, она не нравилась ему. Потому что если нравилась бы, то согласно его теории, он должен был просто взять ее на руки, отнести на свой скрипучий диван, и, наврав ей с три короба про неземную любовь, получить то, что хочет получить мужчина от понравившейся ему женщины.

И у нее все было бы вопреки собственной теории о том, что сначала влюбленность, симпатия, дружба, и лишь потом — все остальное. Но вот как-то разошлись теория с практикой.

— Ну, ладно, Олег Васильевич, — Лариса отнесла в мойку чашки, — теперь я, кажется, усну. Чего и вам желаю.

Таранов пошлепал за ней, выключил свет на кухне, и квартира погрузилась во тьму. Вот тут по закону жанра он и должен был сделать только один большой шаг в ее сторону, и она бы не стала сопротивляться, потому что Таранов ей очень нравился, и глупо было бы отбиваться от его поцелуев.

Но он не сделал этого большого шага, и, кажется, еще больше отстал от нее, и, засыпая, она слышала, как он крутится на скрипучем диване и вздыхает, как уставший вол.

Лариса спала крепко, и ей ничего не снилось. А проснулась она оттого, что ей было очень тяжело — будто плита бетонная навалилась на нее. Открыла глаза и не сразу поняла, что на ее голове лежит большая тарановская голова, под шеей — его левая рука, а правая нога закинута поверх одеяла на нее.

«Вот это номер! — подумала Лариса, потихоньку вылезая из каменных объятий подполковника Таранова, который едва не задавил ее. — Интересно, у нас что-то было? И вообще, что это было???»

Стоило ей шевельнуться, как Таранов встрепенулся, открыл один глаз и встретился взглядом с Ларисой.

— Доброе утро! — прохрипел он.

— Привет! А ты как тут оказался? — Лариса не притворялась. Она и в самом деле не слышала, как Олег пришел к ней.

— Я замерз. И еще …Твой диван, как двугорбый верблюд, на нем невозможно спать!

— И это все?

— Все. А что, этого мало? — глаза у Таранова смеялись. — Лара, ты прости меня, мне ночью, когда мы чай пили, показалось, что ты сама хочешь более близких отношений, но я не решился что-то сделать. Если хотите знать — банально испугался. Вот, думаю, пристану и по морде получу. Да еще и выгнать могут, на ночь глядя. А потом, когда лежал и не мог уснуть, я спросил себя: тварь я дрожащая или человек?! И я пошел к тебе. А ты уже спала.

— И ты просто пристроился рядом, да? Без всякого спроса!

— Я спрашивал! — сказал Таранов серьезно, правда, глаза у него смеялись. — Я спрашивал, чесслово! Но ты не отвечала. А громче я спрашивать побоялся, чтоб не разбудить, и я… вот… Ну, в общем, взял да и лег рядом. Но я уже встаю! Можно сказать, что я тебе совсем не мешал!

Весь день они смеялись, сталкиваясь взглядами. И Таранов не узнавал себя: он стал разговорчивым, даже красноречивым, он со слоновьей элегантностью ухаживал за Ларисой.

Ближе к вечеру Таранов вызвался сходить в магазин за продуктами, и пока он отсутствовал, Лариса заскочила к Кате, рассказала ей коротко события минувшей ночи.

— Иди ты! Лар, я так рада за тебя!

— Чему?!! — Лариса рассмеялась. — Хотя, мне приятно. И пусть все идет, как идет!

— А как долго он у тебя будет… жить, охраняя тебя?

— Не знаю, он сказал, что может и неделю… Ты мне больничный принесла?

— Ага! На неделю. Он уже закрыт, так что, пользуйся, и ни о чем не думай! Вернее, думай только о приятном.

— Кать, я ведь вчера была готова ко всему, так он мне понравился, а он… спать залег. А утром я проснулась с ним в одной постели. И при этом у нас с ним ни-че-го не было! Ты в это веришь?

— Тебе — верю! Кто б другой, вернее, другая, рассказывала — не поверила бы! А тебе — верю!

Таранов приволок из супермаркета два пакета продуктов. И какие это были продукты! Лариса на свою учительскую зарплату такие никогда в таком количестве не покупала. Ко дню рождения она разные баночки, вроде крабов и красной икры, прикапливала заранее. Видать, у подполковников зарплаты ничего себе, хорошие!

Таранов выкладывал на стол все эти баночки и пакетики, и в конце выставил бутылку коньяка.

— Ну, вот! Будем отмечать мой отпуск!

— Как отпуск?!

— Так, отпуск! Признаюсь, я не просто так остался у вас… э-э, у тебя! … вчера, Лариса Михайловна, и сегодня не пошел на работу. Каюсь, обманул! Нет у меня такой оперативной работы, при которой я могу себе позволить подобные ночевки у граждан, обращающихся за помощью. Тут дело в другом. Тихо! Не перебивай… те, не перебивайте, пожалуйста, я и сам могу сбиться! В общем, вы… ты… Да, ты! Ты мне очень понравилась. Просто, я сразу не сказал, что я в отпуске…

— Значит, ты… Вы, Олег Васильевич, моим делом заниматься не будете? Вы еще не забыли про моего Шурика?

— Да, бог с вами, разве ж его забудешь?!! Нет, я не отказываюсь! Просто, я еще не придумал, как лучше его тряхнуть.

Лариса смотрела в одну точку, куда-то за левое ухо Таранова, который сидел напротив нее за столом.

— Знаешь, мне ничего так не жалко, как эту бабушкину икону. Не жалко даже себя. Хотя должно быть жалко! Потому что я ведь не просто так с ним была. Я ему верила. И любила. А сейчас во мне отвращение ко всем мужикам на свете!

— И ко мне? — Таранов нежно погладил ее руку.

— К тебе — нет, — Лариса перевела свой взгляд на него.

Она прислушалась к себе. Хотя могла бы и не прислушиваться! Она и так это сразу поняла.

Вчера у него были усталые глаза, — Лариса хорошо это запомнила. А сегодня они совсем другие — веселые. Она так ему и сказала:

— У тебя сегодня глаза веселые.

— Я знаю. Просто мне хорошо и спокойно. И у меня первый раз такой отпуск.

— Какой «такой»?

— Такой. Без чемоданов и утомительной езды. Хотя, ехать все же придется…

— Куда?

— Надо съездить домой и привезти сюда кое-что. Я ведь не могу целую неделю, как Аполлон Бельведерский, в одеяле…

Лариса улыбнулась, вспомнив, как накануне Таранов выступал в этой роли.

— Ты ведь не передумала проводить операцию «Ы» с целью выявления всех приключений нашего Шурика?

— Нет! Я буду только рада, если ты серьезно им займешься.

— Тогда я уехал, а когда вернусь — будем ужинать и все-таки отметим начало моего отпуска!

Лариса видела в окно, как Таранов открыл свою машину, на скорую руку протер боковые стекла тряпкой. Потом поднял глаза, нашел Ларисино окно и ее в нем увидел, и помахал снизу.

У нее сердце екнуло. Она, правда, тут же себя поймала на мысли: «А не часто ли оно у тебя, девушка, екает?!» И сама себе ответила:

— Не часто!

А если это дар такой у нее — радоваться другому человеку до головокружения?! Ну, бывает, что и обманывается, как это с Шуриком случилось. Так ошибок не совершает тот, кто ничего не делает! А Шурик… Ну, а что Шурик?! Правильно Катюня сказала: «Перешагни и забудь! Да, обидно! А ты думай о том, что на пути твоем случился подонок, и радуйся, что он не задержался в твоей жизни!»

Настроение у нее было просто праздничное. Она готовила ужин и напевала себе под нос, и разговаривала сама с собой. И ждала Таранова. А он все не ехал и не ехал.

И Лариса не спускала глаз с циферблата настенных часов, и бегала пальцами по кнопкам на «лентяйке» от телевизора — переключала каналы, не задерживаясь ни на одном. И ходила из угла в угол.

Потом часы пробили полночь, и она поняла: Таранов не приедет. «Ну, в самом-то деле, почему он должен был приехать ко мне? У него своя жизнь, которую я совсем не знаю. А может у него есть женщина, с которой он встречается. А я… Я лишь „гражданка“, которой потребовалась помощь милиции…»

Лариса пригорюнилась от этих мыслей, и машинально открутила пробку с бутылки коньяка.

…Вот так же, совсем недавно в новогоднюю ночь, она ждала Шурика. Он позвонил ей днем, сказал, что прилетел из своих пампасов, или еще откуда-то…

— Бубусик, я с теткой своей глухонемой отмечу Новый год, часиков в пять, по-дальневосточному, к примеру! — Шурик довольно хохотнул. — И сразу к тебе! Ты меня ждешь?

— Жду! — Лара положила трубку и исполнила танец — от телевизора и до газовой плиты. Получилось что-то страстное, бразильско-аргентинское.

У нее все было готово: салат с «изюминкой» — не просто оливье, а с виноградинкой и апельсинкой. Вкуснятина необыкновенная! Еще мясо! Мясо с черносливом. Класс! Ну, Шампанское, коньяк, мартини — все, как надо.

И платье. Сногсшибательное платье, которое Ларка специально сшила для этого праздника, черное, длинное, с хвостиками меха и прочими финтифлюшками. Супер-платье!

А еще ногти, на которых уже нанесен рисунок — узор снежно-нежный. Ногти она наклеила, ровненько. Получилось просто сказочно. Только с такими ногтями делать ничего нельзя. Ларка ими спотыкалась везде. Ни тарелку взять, ни колготки поправить. Как с такой красотой тетки каждый день живут?!

Вот такой раскрасавицей, с ногтями снежно-нежными, в платье до самых каблуков, с плечами открытыми, обрамленными меховыми хвостиками, с запахами сумасшедшими, витавшими по всей квартире, она и встретила Новый год. Одна. На лоджии, у открытого окна. Ей хотелось ткнуться лицом в снежную подушку, которая лежала прямо на балконном цветочном ящике, и выть волчицей на всю улицу. А потом заболеть и умереть.

Она не выла. Молча глотала слезы. Такой вот был праздник.

А Шурик приехал к ней. Третьего января. Как ни в чем не бывало. Без каких-то особых объяснений. А зачем что-то объяснять? Достаточно было сказать, что «Родина позвала», и он срочно вылетел за пять минут до Нового года в свои …пампасы. А не звонил, потому что «такая работа»…

— У всех у вас «такая работа», — горько вслух подумала Лариса, булькая коньяком мимо чашки.

Напиток был теплым и терпким. Лариса пробовала его мелкими глоточками, и напробовалась до головокружения. Всплакнула слегка о своей горькой судьбе, и незаметно наклюкалась. Коньяк пошел ей впрок. Захотелось спать.

Ее разбудил звонок в дверь. Короткий, отрывистый. Лариса не сразу вернулась из своего не совсем трезвого сна в реальность. Она выползла тихонько в темную прихожую, посмотрела в глазок.

На лестничной клетке было темно. «Чертов ЖЭК! Вечно у них лампочки перегорают!» — подумала она, и спросила осторожно:

— Кто там?

— Лар, это я, Таранов. Прости меня, так получилось….

Лариса лихорадочно стала открывать замок, а он не открывался! В механизме что-то прокручивалось, и язычок, который должен был выйти из дверного косяка, все не выходил и не выходил!

Лариса чертыхалась, и дергала замок с силой, но это не давало результата. И тогда она села прямо на пол под дверью и тихо завыла.

Таранов постучал с той стороны:

— Лара, ты плачешь? — спросил он. — Ларочка, ты не плачь, ладно? Я сейчас что-нибудь придумаю.

От его голоса, такого родного и теплого, Лариса взвыла с новой силой. Если б не выпитый коньяк, она бы взяла себя в руки, и самообладание помогло бы ей решить проблему, как это было всегда. А тут ее просто развезло от алкоголя и обиды. Она горько плакала и на стук Таранова с той стороны отвечала стуком и всхлипываниями.

— Лара! Не плачь, пожалуйста, а? — Таранов говорил с ней сквозь замочную скважину, чтобы не разбудить соседей. — Я сейчас вызову приятеля, Ларочка. Он в МЧС работает, он твой замок в два счета откроет.

Лариса снова всхлипнула. Она слышала, как Таранов отошел подальше от дверей, и через минуту уже говорил по телефону с кем-то, отрывисто и четко.

Потом он опять постучал Ларисе, которая уже не рыдала, но судорожно всхлипывала.

— Лара, — почти прошептал Таранов в замочную скважину. — Лар! Васька сейчас приедет, он на дежурстве. Так что скоро мы будем вместе. Ты рада?

— Рада, — икнула Лариса.

— Лар, — снова забубнил Таранов. — Хочешь, я что-то скажу тебе?

— Хорошее? — спросила Лариса?

— Ну, для меня — хорошее. Надеюсь, что и для тебя — тоже. Только я кричать на весь дом об этом не могу, поэтому двигай ухо ближе!

— Ну, говори, — Лариса прижалась ухом к замочной скважине.

— Лар! Я в тебя влюбился…

Лариса чуть не задохнулась. Такого у нее еще никогда не было — ей не признавались в любви через запертую на замок дверь. Она снова заплакала от бессилия.

— Лар! Ты слышишь меня?

— Слышу…

— А я слышу, как ты плачешь? Почему?

— От радости. И от обиды, — Лариса лягнула дверь и больно стукнулась в нее коленкой.

— Лар, ты не стучись. Сейчас приедет Васька и все сделает. А я пока буду с тобой разговаривать. Хорошо?

— Хорошо, — проскулила под дверью Лариса. — Скажи мне еще что-нибудь хорошее?!

— Я хочу к тебе, — Таранов помолчал, посопел и совсем тихо сказал в замочную скважину. — Я хочу тебя…

Лариса молчала. Она прикусила губу, чтобы не расхохотаться.

— Эй! — позвал тихонько Таранов. — Лар! Ты тут?

— Тут.

— А почему ты молчишь? Ты обиделась за то, что я сказал? Лар, ты не обижайся. Я ж мужик. Это у вас, женщин, ля-ля-ля, да сюси-пуси, а у нас все просто: хочу — не хочу. Я понимаю, что это грубо и не по-европейски, но я вот такой. Мент я неуклюжий, Лар!

Таранов помолчал. За дверью была тишина.

— Лар! — снова просвистел он в скважину. — Ларис, ты не обиделась?

— Нет, не обиделась! А скоро твой Васька приедет? Я боюсь тут одна сидеть!

— Ты не боись! Я ж как пес, на посту у двери! А Васька… Васька скоро! Это ж МЧС!

Потом приехал Васька и на раз-два сковырнул замок на Ларискиной хлипкой дверце. Ввалившийся в квартиру Таранов подхватил Лариску на руки, и она прижалась к нему, будто сто лет знала его. А он целовал ее, ощущая на губах соль от пролившихся слез.

— Долго рыдала, да? — спросил Таранов, разглядывая опухшее Ларкино лицо. Потом принюхался, как пес.

— Ба, девушка! Учительница ты моя школьная, да ты ж неприлично пьяна! Васька, она, кажется, вылакала наш коньяк!

— Не весь вылакала, — пискнула Лариса.

Она прошлепала в кухню, стыдливо пряча глаза от незнакомца по имени Васька, который служит в МЧС и легко открывает замки.

— Здрассте! Вы проходите, раздевайтесь, я сейчас все приготовлю, — кивнула спасателю Лариса.

— Не, ребята! Я на службе, как-нибудь в другой раз, — отказался Васька. — Олежка, созвонимся! Пока! Да, дверь вам как-то сегодня надо закрыть, а с рассветом вызывайте мастера — новый замок надо ставить. А лучше — новую дверь. И желательно — не картонную. А пока уж как-нибудь переночуйте!

— Ничего, у нас пес есть, свирепый, — Лариса кивнула на Таранова. — Всю ночь готов на коврике службу нести.

Когда за Васькой закрылась дверь, Таранов перешагнул через спортивную сумку, с которой пришел, заграбастал в охапку Ларису, и сильно прижал ее к себе.

— Прости меня, ладно? Лар, прости! Моя работа — это… это моя работа. Синдром опера! Черт дернул включить мобильный! Как посыпались звонки! На работе не все так, как надо, пришлось заезжать. Вот и опоздал. А тут еще твой замок. Если честно, я за тебя испугался, когда ты не смогла его открыть. Столько всего в голове пронеслось!

— Как спать будем сегодня, не представляю, — вдруг сказала Лариса, высвобождаясь из рук Таранова.

— Как-как! Вместе! Мы ж уже спали вместе…

— Да я не о том! У нас же двери-то нет фактически!

— А-а, ты про это… Это я исправлю. Нужна какая-то палка, швабра. Есть?

Таранов ловко соорудил из швабры запор, подергал дверь. Она, конечно, шевелилась, и вообще пугала дырой от замка. Но с этим было проще: в дыру забили тряпку, и сразу стало не так страшно. Впрочем, с того момента, как Таранов с Васькой победили закрытую дверь, страх у нее прошел. Ну, глупо чего-то бояться, когда тебя обнимает сам начальник уголовного розыска, подполковник, между прочим.

Таранов тем временем расковырял свою сумку, и извлек из нее спортивный костюм и тапки-шлепанцы, а из бокового кармана достал зубную щетку в футляре, тюбик с зубной пастой, и какие-то мужские пузырьки, видимо, с пеной для бритья и после него.

Лариса внимательно наблюдала за ним. «Как просто иногда все бывает, — думала она. — Иной раз от знакомства с человеком до момента его полного принимания в свою жизнь проходит целая вечность, а тут… Раз — и ближе этого Таранова у меня никого нет! Нет, есть, конечно, Пашка, есть брат Андрей, есть Катя с Лехой. Но Таранов — это Таранов. И я, кажется, его уже люблю».

— Олег, а то, что ты мне говорил, когда стоял за дверью… Это… правда?

— Правда.

— Но так быстро… Так не бывает!

— Бывает по-разному. Нет тут никаких правил, поняла? Я могу повторить. Но не буду. Я мужик, или кто?

…Каждое новое чувство рождает первую мысль: «Это то самое, настоящее. И это — навсегда! А все, что было „до“ — это досадная ошибка». Это происходит почти с каждой женщиной. Лариса — не исключение. Она тоже всякий раз думала точно так же. Потом, правда, понимала, что опять все не то, и все не так. Но самая первая мысль всегда была такой. Ровно до тех пор, пока жизнь не открыла ей глаза на Шурика. То, что он сыграл с ней, было трудно объяснить. Ну, понятно было бы, если б он банально грабанул ее, или выцыганил обманным путем икону, а потом сменил бы сим-карту в своем телефоне — чего проще! — и прости-прощай!

Но он не остановился после того, как провернул дельце, а продолжал играть, да так, что Лариса верила ему до последнего момента. И когда все открылось, и Лариса вынуждена была принять правду, она стала другой. Как сказала она Кате: «Я не знаю, что теперь должно случиться, и каким должен быть человек, чтобы я могла снова окунуться в отношения и поверить в любовь!»

Катя ей тогда сказала — «Перешагни!»

— Ну, что случилось, кроме того, что на твоем пути встретился очередной мерзавец?! Мало их в нашей жизни встречается? Ни одной нет, которую бы не шваркнули вот так вот. Обидно, да. А ты возьми и перешагни через обиду.

— Не-е-е-е-т! — со злостью протянула Лариса. — Я, кажется, на всю оставшуюся жизнь накушалась любви!

Но прошло совсем немного времени, и она снова в состоянии влюбленности. И самая большая радость у нее оттого, что перед ней не человек-загадка, а нормальный открытый мужик. Не кот в мешке, типа Шурика-«разведчика», а Таранов, подполковник, начальник уголовного розыска. Она знает, где он работает, он уже привел в ее дом приятеля Ваську, который взламывает по ночам замки, и он принес в ее дом свои тапочки и зубную щетку. И все это говорит о серьезном к ней отношении. С его стороны.

А она? Она еще вчера сомневалась во всем. А сейчас, когда он уснул, уткнувшись носом в ее подушку, она опять думает так же, как всякий раз, когда в ней поселяется новое чувство: «Все, что было „до“ — было досадной ошибкой!» И это чистая правда! Особенно Шурик!

«А вот это — самое настоящее и навсегда».

Лариса провела ладошкой по колючему ежику, который топорщился на голове у Таранова. Он вздрогнул.

— Лар, мне хорошо с тобой, — пробормотал Таранов сквозь сон, пошарил рукой по одеялу, нашел Ларискину руку, и положил ее себе под щеку.

— Ты спишь, как слон, Таранов, и если кто-то задумает к нам войти — а у нас, если ты помнишь, сломан замок и дверь картонная, — то он сделает это легко, потому что ты ничего не услышишь, — прошептала Лариска ему в самое ухо.

Таранов встрепенулся, потер глаза:

— Я все слышу. И не дай бог кому-то придти, и сломать мое самое вкусное утро за последние годы! Я всех поубиваю, — и спросил без всякого перехода:

— Лар, а как ты относишься к… утреннему сексу? Прости меня, пожалуйста, но я все-таки обыкновенный мужик, и интересуюсь тем, что мне больше всего интересно!

— Ты нахал, Таранов! Я ему про любовь, а он про секс!

— Лар, любовь без секса — это противоестественно! И еще… Я ведь мент. У меня все просто. И ты не можешь мне ничем возразить, если я тебе скажу, что после секса людям куда проще общаться. Я, конечно, имею в виду людей, между которыми что-то зародилось, а не просто так. Просто так, это как раз наоборот: секс без любви. Тоже случается у всех. Но это совсем не то. Ну, скажи одним словом, тебе ведь хорошо было?

Хорошо…

«Хорошо» — это совсем не то слово. Лариса вообще не смогла бы сейчас подобрать то одно-единственное слово, которое бы описало ее ощущения.

…Вся смелость прошлой ночи, улетучилась без следа, когда Таранов вышел из ее ванной комнаты в спортивном костюме и тапочках-шлепанцах в красно-желтую клетку. Он был в этот момент для нее и домашним, и незнакомым одновременно.

До этого она видела его на работе в джинсах и сером свитере, а потом ночью на кухне — в наряде Аполлона. Первый был если не официальным, то полуофициальным. Второй — комичным и смешным, не серьезным — однозначно.

А вот такой — в домашних тапочках, — такой Таранов был не знаком ей. К этому должен прилагаться ужин, телевизор и разговоры о повышении цен. О-хо-хо! Как-то это очень обыденно. Вряд ли Лариса этого хотела от Таранова.

И она не знала, как ей себя вести. Еще за час до этого все было проще. Сначала она рыдала оттого, что оказалась запертой на замок, и он успокаивал ее из-за двери, и говорил ей слова такие, от которых у нее голова кружилась, и ей еще больше плакать от этого хотелось. Потом приехал его приятель Васька из МЧС, который ловко сломал замок, и Таранов подхватил плачущую Ларису на руки, и успокаивал, как ребенка. И ей было с ним легко и просто.

А стоило ему переодеться во все домашнее, как она вдруг испугалась его. И еще она не знала, как ей его лучше называть: по фамилии — неловко, по имени-отчеству — смешно, просто по имени — как-то не получалось.

И Таранов увидел, что она немного не в своей тарелке.

— Э-э-э, милая моя учительница Лариса Михайловна! Да у вас похмелье, и все, что связано с этим не очень-то приятным состоянием! И у меня есть предложение, от которого грех отказываться, потому что все мы переволновались, и нашим организмам требуется поддержка! Идем в кухню! Идем-идем! — поторопил он Ларису.

В общем, после второй рюмочки «на брудершафт» они легко перешли окончательно на домашнее «ты», и Лариса даже нашла для Таранова ласково-уменьшительное имя — Олежка. И трясти ее перестало.

И еще она рассказала Таранову про своего сыночка-племянника Пашку. Таранов слушал историю Ларкиной семьи чуть не с открытым ртом, и поминутно повторял:

— Ты умница, Лар! Ты — настоящая женщина! Ты больше, чем мама…

И ей от этих его слов было очень тепло. Вот оно это слово, одно-единственное, которое можно подобрать ко всему тому, что произошло с ней и с подполковником Тарановым — «тепло».

Нет, конечно, и страсть присутствовала. Не без этого! Но все-таки главным в их отношениях было другое. И от этого «другого» у Таранова будто шелуха прошлой жизни отвалилась с души. Там, в прошлой жизни, много всего было. И случайные женщины были, случались в его жизни, и дамы в мундирах с работы, те, что имели на него определенные виды, пару раз даже покупать приходилось женщин — хоть и элитных, но продажных.

А тут он влюбился. По традиции надо было повстречаться, походить в кино, подарить цветы и конфеты. А он вдруг испугался того, что если отпустит ее, то сразу потеряет. И еще испугался за то, что наступит новая ночь, и этой ночью к ней снова придут Шуриковы приятели, и уже не уйдут просто так.

Он из-за нее спал в полглазика. Вообще-то, он умел вырубаться так, что хоть из пушек стреляй — не проснется. Но тут был другой случай. Он сам в псы охранные напросился, а, значит, не мог, не имел права проспать ее.

И коль уж ему доверено было тело охранять, а тело это было красивым и притягательным, да еще «брудершафт» оказался к месту, то Таранов взял и плюнул на все условности — конфеты, свидания и обещания повести девушку в ЗАГС, и воспользовался оказанным ему доверием. И ему тоже было тепло оттого, что в ответ он ощутил какое-то простое родство, как будто Лара была всегда рядом, знала о его язве и головных болях, и рядом с ней можно было не стесняться заметного дрожания левой руки, а просто сказать: «Это после ранения». И не стыдно было признаться, что дома у него десять лет не было ремонта, и вообще дом его — это тесная хрущевская «двушка», холодная и не уютная, и что ни в какой загранице, кроме Афгана, он никогда не был. И не надо было выпендриваться, что читал какого-то Мураками. «Ну, не читал, и не надо!» — просто сказала Ларка, и принялась обсуждать с ним последнюю серию «Глухаря».

Вот этого ему и не хватало. Понимания и тепла. Это, правда, уже все после основного инстинкта. Это святое! И ему страшно понравилось, что Лариса оказалась не только хорошей собеседницей, но и понимающей женщиной. Тут Таранов вспомнил свою недавнюю любовницу, которая уважала воспитывать подполковника постоянными отказами. Не то сказал — отлучен от тела, опоздал на свидание — снова наказан. А за Мураками его бы лишили сладкого не меньше, чем на месяц! И напрасно Таранов не уставал напоминать — «Этим не наказывают!» Дама сердца мордовала его по поводу и без, а наказание было всегда одно. «Сексолишение» — так он называл это извечное и хитрое бабское наказание.

И он сбежал! И хоть секса от этого не прибавилось, он был счастлив! Хоть обижаться не на кого!

Лариска была другой. Такой, о которой мечтает любой нормальный мужик. В ней было понимание. И желание. Понятно, что все это оттого, что между ними возникло притяжение. И Таранова это очень радовало. И Ларкино смущение следующим за этой ночью утром ему было приятно. И ее переживания на сей счет — «Вот, напилась и совершила скоропалительное грехопадение!» — смешили Таранова, и были ему тоже приятны.

На целую неделю они забыли про Шурика. Утром следующего дня Таранов вызвал специалистов из службы установки дверей, и уже к вечеру у них стояла железная дверь, обитая светлой вагонкой с двумя хорошими замками.

Пришедшие полюбоваться обновкой Катя с Лешкой, оценили приобретение, а Куликов предложил поставить третий замок, который он купил для Ларисы накануне.

— Лех, ну, третий — это уже перебор! У меня и на два-то замка в квартире добра не наберется, а уж на три — тем более. Да и чем больше замков, тем привлекательнее для воров. Вы себе его поставьте — не помешает. А то тоже ввалится ночью какой-нибудь Шурик!

— Пусть ввалится, — Лешка зверски скосил глаза к переносице. — Я быстро операцию «Ы» ему сделаю!

Через неделю Лариса вышла на работу, и Таранов скучал без нее. И ходил к школе встречать ее после уроков. Он прятал под курткой цветы — стеснялся открыто их приносить, да и Лара его предупреждала: к школе не стоит приходить с букетами.

А ей очень нравилось, что он выбирал для нее не длинноногие розы, а всякие чудненькие, коим она порой и названия-то не знала. Да ей и не надо было знать. Она была счастлива оттого, что Таранов не приносит ей помпезные похоронные букеты, как это любил делать Шурик.

А про Шурика Таранов помнил, но скоро на него навалилась работа, и он только успевал разгребать свои уголовные дела, обещая Ларисе что-нибудь придумать с ее Шуриком.

Недельный отпуск его прошел, и он успел уже забыть про свой отдых. А еще через неделю у Таранова снова были красные, как у кролика глаза, и он приползал домой едва живой. Так что Ларисе даже неудобно было спрашивать его, когда они, наконец, займутся Шуриком.

Корытников же словно забыл о существовании Ларисы. Она и сама бы с удовольствием о нем забыла, если бы не бабушкина икона.

В одну из ночей, после ставших традиционными, разговоров «за жизнь», Таранов попытался уговорить Ларису на «исполнение супружеских обязанностей». Она со смехом отклонила предложение: еще пять минут назад Таранов с трудом языком шевелил, рассказывая ей байки из жизни уголовного розыска. Какие уж тут «обязанности»!

Таранов притворно вздохнул, а потом с удовольствием обнял Ларису и положил ее ладошку себе под колючую щеку, и только поплыл по волне самого первого, робкого и еще не настоящего сна, как в темной тишине квартиры раздался оглушительный телефонный звонок.

Таранов вскочил, как в армии по команде. Пока он соображал, что это за звонок, телефон еще трижды захлебнулся трелью.

— Алло! — резко сказал Таранов в трубку. — Алло! Слушаю вас…

Потом аккуратно положил трубку на место, виновато посмотрел на Ларису:

— Молчат…

— Молчит. Он всегда так делает: звонит и молчит.

— Ты думаешь, это он?

— Я не думаю. Я знаю, — Лариса помолчала. — А ты знаешь, здорово, что он позвонил и нарвался на тебя. Теперь он знает, что я не одна!

Шурик перестал звонить ей. Но однажды ей показалось, что она увидела возле дома человека, похожего на того, что приходил к ней ночью. И хоть она того ночного гостя практически не видела, что-то внутри подсказало ей, что это он. И в просвете между домами проехала машина, похожая на хищную рыбу-акулу, такую, как была у Шурика.

Дома она закрыла дверь на замок и большой засов, который по ее просьбе сделали дверных дел мастера, и приникла к глазку. Она напрасно вглядывалась в мутное пространство лестничной клетки, которое открывал ей глазок: никто не преследовал ее. А вот машину, похожую на хищную рыбу она увидела в окно. Машина стояла у угла дома, и это была машина Шурика — сомнений у нее не было.

* * *

Прошло еще два месяца. Лариса не тормошила Таранова по пустякам. Ей было очень тепло с ним. Хотя он не был белым и пушистым. Более того, он порой был невыносимо занудлив. Он уставал на работе, раздражался по пустякам, и Ларисе приходилось подстраиваться под его не простой характер и дурацкий рабочий график с ночными и суточными дежурствами. И он, видя, как она старается понять его, проникался все больше и больше трепетным чувством к ней.

Ему было стыдно за то, что у него не доходят руки до ее дела. И тогда дело само дошло до его рук.

В одной безымянной холмогорской деревне неизвестные воры обнесли местный храм. Был он махоньким, но иконы в нем хранились поистине бесценные, принадлежавшие местным жителям, которые спасали их по своим чердакам с 30-х годов. Как только приход возродился, сельчане сами к батюшке пошли, и несли они самое дорогое — вещи из убранства довоенного храма.

Стоял он на отшибе, вдали от дорог и путей, и посторонние люди редко забирались в эту глухомань, поэтому приезд двух питерских мужиков — «из ученых оба!», — представившихся музейными работниками, деревенских жителей удивил немало.

Мужики жили в доме бабки Кирьяновой. Пили с ней чай по вечерам, расспрашивали, что почем, как тут в войну жили, да какую политику ведет местная власть. Бабке их уважительность очень нравилась. Она по утрам выползала к колодцу и рассказывала соседкам про постояльцев. Бабки цокали завистливо языками: Кирьяниха у самой дороги на входе в деревню жила, вот ей и подфартило с жильцами. В первый дом постояльцы и зашли — к ней, Кирьянихе. Пообещали денег дать за приют и кормежку. Да еще ученые беседы с ней вели. Она же в свою очередь докладывала всему селу, чем занимаются гости из Питера.

А они в первый же день познакомились с батюшкой Тимофеем, и попросились в храм — иконы посмотреть, да пофотографировать.

Батюшка добр был без меры. В храм пришлых пустил, сам им рассказывал, как восстанавливали приход. И про иконы поведал. Три дня питерские душу из него вынимали, все расспрашивали, как на интервью. А на четвертый день пропали без следа. При этом из храма пропали иконы, самые ценные.

Замок на дверях храма поврежден не был, и отец Тимофей даже не сразу понял, что иконы исчезли, пока не увидел на одной из стен пустое место.

А больше всех пострадавшей считала себя бабка Кирьяниха: ей незнакомцы обещали хорошо заплатить в конце командировки, и не заплатили, да еще и из ее дома прихватили икону.

Когда стали разбираться в темной истории, выяснилось, что приезжали незнакомцы на машине, которая все три дня стояла в лесу неподалеку от деревни — лесник видел ее. На ней, похоже, и вывезли церковное добро.

Батюшка Тимофей отправился в районный центр, в милицию. Надежд никаких не питал, но заявление написал, и подробно обрисовал в заявлении все до одной украденные иконы.

Скорее всего, на этом все и кончилось бы, но следователь местный был не обычным сыщиком, а большим ценителем древнерусской живописи — случаются еще такие и в милиции. Гоша Самохин до того, как пришел работать в милицию, закончил два курса художественной школы резьбы по дереву. Вообще-то, он мечтал стать искусствоведом, но громыхнул в армию, а после нее прямой дорогой отправился в милицию — жизнь заставила.

Пока Гоша два года в армии глупостями занимался — стенгазеты рисовал да для начальства высокого сувениры армейские мастерил, в его родном поселке какие-то уроды убили учителя рисования, который был для детдомовца Гошки Самохина всем на этом свете.

Гошка в шесть лет остался сиротой — его родители погибли во время ледохода на реке. До этого как-то переходили, и не раз, прыгая с льдины на льдину, а тут… не повезло. Гошка уже все понимал, и страшно переживал трагедию. Он даже онемел и полгода не говорил. У него не было родственников, и мальчик прямиком попал в детский дом, где от своей немоты стал еще больше замкнутым и нелюдимым.

А оттаял внезапно в школе, когда учитель рисования на уроке помог изобразить ему зайчика.

Соломон Михеевич Ковель с семи лет опекал Гошку, как родной отец нянчился с ним. Был он одиноким и неприкаянным, неизвестно каким ветром занесенный в глухомань архангельскую из Киева. Их и прибило друг к другу. Два одиночества, две одинокие птицы с перебитыми крыльями.

Гошка, как только пришел в школу, где Соломон Михеевич рисование преподавал, так и приклеился к учителю. Мальчик с трудом высиживал на уроках чтения и математики, а потом бежал в класс рисунка, где Ковель пропадал с утра до вечера. Первая половина дня — уроки для всех, обязательные по школьной программе натюрморты из геометрических фигур и восковых овощей и фруктов на драпировке. Все остальное время учитель вел кружок для тех, кто хотел научиться писать портреты и пейзажи акварелью и гуашью, кто стремился познать музыку цвета и игру света и теней. Он сопровождал свои уроки рассказами о жизни и творчестве великих художников, и ученики слушали его, открыв рты.

Иногда Ковель брал Гошку домой, и они пили сладкий чай с баранками, и разговаривали о жизни. А если было поздно, учитель звонил директору детского дома — Марине Львовне, — и Гошке разрешали переночевать в гостях.

Гошка очень хотел, чтобы Соломон Михеевич усыновил его, что ли. Но это было не возможно! Он был одинок, жил на крохотную учительскую зарплату, в коммунальной учительской квартире. И как только он заикнулся о том, что желает «взять мальчика на воспитание», так его едва не затоптали.

«Нельзя!» — визжали в РОНО толстые тетки, которые теоретически хорошо знают, как воспитывать детей. Они в ужасе были от мысли, что старый полунищий еврей осмелился принести заявление на усыновление.

— Гоша! Мне не дозволили, — грустно сказал Соломон Михеевич, держа в своих больших, изрезанных бороздками морщин, руках ладошки привязавшегося к нему ребенка из детского дома. — Но это ведь все бумажки! Мы ведь с тобой можем и дальше быть вместе, правда? И Марина Львовна не откажет.

Марина Львовна не отказывала. Она погладила Гошку по голове, подмигнула Соломону:

— Гош, ты можешь каждый день бывать у Соломона Михеевича, я разрешаю! А в субботу и воскресенье можешь оставаться ночевать. Хорошо?

Как ему повезло, что директором детского дома была нормальная и умная Марина Львовна. Будь на ее месте расплывшаяся грымза из РОНО, правила были бы другие. И Гошка, и без того тяжело переживавший свое сиротство, был бы ранен еще сильнее.

Потом он понял, что у них с Соломоном связь куда более крепкая, чем у некоторых отцов и детей.

Когда ему исполнилось шестнадцать, Соломон Михеевич начал хлопотать в разных инстанциях, и совместно с Мариной Львовной им удалось выбить для воспитанника Георгия Самохина комнату в общежитии. И все остальное — самое лучшее в жизни — для него сделал учитель рисования: дал ему профессию, втянул его в удивительный мир искусства, научил разбираться в древней живописи.

Ковель очень хотел, чтобы Гошка поехал учиться в Ленинград, чтобы стал искусствоведом. А Гошка стал милиционером. Потому что незадолго до его дембеля, Соломона убили.

Гошку отпустили на похороны, и он, стоя у сырой глинистой ямы, в которую опустили скромный гроб, обитый красной тканью, решил для себя все однозначно и бесповоротно.

Соломона Ковеля убили из-за кошелька, в котором была его маленькая учительская зарплата. Убийцу нашел Георгий Самохин. И доказал, что это он убил. Если бы было можно, Гошка перегрыз бы ему горло, но он с первого дня работы в милиции усвоил, что закон — он не только для граждан закон, но и для него, не смотря на данную ему власть.

Преступник получил по заслугам. А Гоша так и остался в милиции. Только был он не обычным опером, а очень грамотным в области изобразительных искусств.

Вот только знания свои он никуда не мог применить. В местном музее картины никто не подделывал, полотна не крал. И когда с заявлением в милицию приехал батюшка Тимофей, его тут же направили к Самохину. А тот расспрашивал подробно священника про украденные иконы, и сделал выводы: тот, кто решился на эту кражу, хорошо знал истинную ценность иконам.

Была одна зацепка: заезжие «специалисты по иконам» были из Питера. Вряд ли они придумали это. Зацепка, конечно, махонькая, но попробовать можно. И Гоша Самохин попробовал.

Был у него в Петербурге хороший знакомый. Не друг, нет. Хотя, Гоша многое бы отдал, чтоб такого друга иметь. Олег Таранов был классным специалистом — вдумчивым, грамотным. И человеком нормальным — Гошка это в нем сразу разглядел. Как будто служба в милиции мимо него проходила, не оставляя грязных следов в его жизни.

Они познакомились на совещании оперативников Северо-Западного региона в Петрозаводске. Гошка сразу обратил внимание на Таранова: он притягивал к себе, как магнит. Трудно сказать, чем. Вроде, не балагурил в перерывах между заседаниями их секции, как некоторые острословы, лишь сдержанно улыбался на их шутки. Не сыпал рассказами о работе, не хвастался раскрываемостью, не удивлял какой-то особенной эрудицией, но в глаза бросался. Был он чем-то неуловимо похож на итальянского актера, который комиссара Каттани играл в кино. Только прическа другая — ежик колючий. И, как оказалось, характер, как у ежика: Таранов никого не подпускал к себе ближе, чем на сто метров. А жаль! Гошке он очень понравился, и ему хотелось поближе познакомиться с питерским сыщиком. У него, видимо, с детства это осталось — надо было непременно прислониться к мужику настоящему. Сам уже стал большим-большим мужиком, а в душе остался все тем же пацаном-щенком, у которого сначала отца отняли, потом Соломона. А он еще и не успел надышаться этим общением. Так и жил, будто ему кислород перекрыли. Не до конца. Но и раздышаться не давали.

Да и не было рядом никого, к кому хотелось бы прислониться, с кем хотелось бы быть откровенным, кто мог бы по-родственному стать близким.

В Таранове все это Гоша Самохин увидел, почувствовал нюхом. Но Таранов, хоть и прост был в общении, не был при этом доступным для всех, на расстоянии держал людей. Гоша это почувствовал. И понял, почему так, а не иначе. Тем больше ему хотелось такого друга.

В последний день той напряженной учебной недели они отправились в ресторан. Время было обеденное, не вечернее, поэтому они не гуляли, как на банкете, а обедали. Но от водочки не отказались. Как говорится, «по чуть-чуть».

Неподалеку от большого стола, на котором был накрыт обед для участников совещания, гуляла компания молодых людей. Они заседали уже давно и набрались изрядно, не смотря на скромное время суток. Парни громко гоготали и приставали к официанткам. Потом за столиком их осталось двое, они притихли и мирно беседовали о чем-то своем.

Двух других Гоша Самохин встретил в туалете, когда отправился проветриться. Парни азартно молотили «лицо восточной национальности». Лицо у этого «лица» уже имело вид печальный и побитый.

У парня не было сил отбиваться от двух бугаев. Он только закрывал голову руками. Из разбитого носа на белую рубашку пролилась яркая кровь. Красное на белом — как это страшно! И как это еще больше разозлило местных аборигенов.

— Юшку пустили тебе, баран! Хлебай юшку! — шипел зло в лицо гастарбайтеру подвыпивший парень. Второй сжимал ему шею, как клещами, двумя здоровенными ручищами. У него глаза из орбит вылезали, он хотел что-то сказать, но только хрипел в ответ.

— Э-э, мужики! Отпустили быстро парня! — скомандовал Самохин.

— А ты хто таков будешь? — удивленно спросил Гошу тот, что заставлял парня хлебать «юшку». — Ты, чмо, за кого заступаешься?

— Я не чмо, а заступаюсь за любого, кого обижают, — спокойно ответил Самохин.

— «Обижают»! — передразнил Гошу местный житель. — Да они сами кого хочешь обидят! Да они тут живут, как у себя дома. Не пройти — сплошные евонные соотечественники! Их давить надо!

— Отпусти парня! — уже жестко и непримиримо сказал Самохин.

— Щаз! — гавкнул пьяный и шагнул нетвердо к нему. — Щаз мы и тебя приобщим! Приобщим же, да, Витюха?!

Витюха все так же давил парня за шею. Он радостно оскалился и прорычал:

— А то! Давай, Серега, приобщай! Заколебали эти правозащитнички со своей толерантностью! И слово-то какое специально для этого придумали!

Тот, что звался Серегой, ломанулся, как бык, в сторону Гоши Самохина, но он ловко уклонился от удара, и мужик пролетел через все тесное и узкое помещение туалета, вдоль закрытых дверей кабинок, и больно приложился лбом в писсуар. Чуть сильнее, и что-нибудь дало бы трещину: или лоб, или фаянсовый горшок.

Серега выматюгался зло, а Витюха от неожиданности отпустил свою жертву. Парень сполз по стене на пол и посмотрел на Гошу. Глаза их встретились, и в них Самохин прочитал ужас.

Он не успел поставить на место Витюху: дверь в туалет открылась, и вошел Таранов. Он мгновенно оценил обстановку, в одно мгновение подлетел к Витюхе, заломал ему руку за спину, отчего тот крякнул, и тихонько осел на пол.

— Ты как? — кивнул Таранов Самохину.

— Нормально, — ответил тот. — Парню врача нужно.

— Не нужно, я так, — тихо прошептал то ли узбек, то ли таджик. Гастарбайтер, одним словом.

— Ты кто и откуда? — строго спросил его Таранов. — Что тут делал?

— Я тут работаю, — еще тише сказал парень. — Я тут пол мою, убираю. Я по разрешению, документы есть.

— Ладно, разберемся, — Таранов посмотрел на Серегу-бойца, который лежал, раскинув руки в разные стороны. — Чем это ты его?

— Ничем! Просто направил куда надо, вот он чуть и не снес башкой унитаз.

— За что они тебя? — спросил Таранов то ли узбека, то ли таджика.

— Зато, что я тут убирал, не понравилось. Сказал, чтоб я валил отсюда, совсем. — Парень, кажется, начал приходить в себя. — А мне валить некуда. У меня в Узбекистане никого не осталось. Совсем никого. Сель был, дом снес, все погибли. Я один остался — был в городе, в школе. Сюда приехал работать, друг брата взял с собой. У меня все документы есть.

Гошка Самохин зло скрипнул зубами, потом поддал пинка под зад Витюхе, который потирал вывернутую Тарановым руку.

— Ненавижу! — кинул зло.

Таранов внимательно посмотрел на него, молча подал руку, и сильно сжал гошкину ладонь в сильном «крабе». Потом достал из кармана пиджака визитницу, отделил верхний картонный прямоугольник, поправил машинально всю стопочку, что лежала в пластиковом кармашке, протянул визитку Гошке. Задержал ее на мгновение, вытащил авторучку, чиркнул на обратной стороне.

— Мой мобильный. Будет нужно — звони.

— Я, к сожалению, визитками не обзавелся, — сказал стеснительно Гошка.

— Какие твои

...