Оглавление

Глава 1. Сильвия

Я разговаривала с вороном.

Во сне.

Сны мне снятся нечасто. Сплю я крепко и снов обычно не помню.

Но если уж приснится что-то, то утром я помню всё-всё, до самой крошечной детали.

Сегодня вот ворон приснился.

Думаю, неспроста.

Моя бабушка вообще считает, что все сны снятся неспроста. Просто надо знать, как все эти знаки из сна распознать и расшифровать.

Бабушка говорит, а я слушаю. Она верит, значит, и я верю.

Теперь вот ворон во сне. А это точно ничего хорошего.

Все знают, чёрный ворон — это почти чёрный маг.

Воронов всегда боялись и старались стороной обходить. Кому хочется стать свидетелем смерти, войны или голода.

Вот поэтому и интересно, что означает ворон в моём сне?

Несчастье? Горе? Беду?

Неужели мама вернётся из командировки позже, чем обещала? Или что совсем плохо — продлит свой контракт и останется ещё на год?

Или этот сон из-за того, что Йоля пропала.

Ведь не может же учитель просто так взять и пропасть, правда?

Вчера после сна подумала, что надо обязательно снять о воронах влог для канала. Чтоб разбавить контент веганской кухни. Будет новая рубрика. Например, «Посиделки с подушкой».

Как же Йоля сейчас помогла бы!

Можно было бы позвонить ей прямо сейчас и рассказать обо всём.

Она всегда говорила, что в творчестве важен контраст. Нельзя всё на одном дыхании делать. Иногда полезно и замедлиться, «сделать паузу», как она говорит, и написать о чём-то совсем другом.

О вороне вот, например.

Но Йоли нет.

И творческой студии нет, и собрания книжного клуба в школьном календаре не отмечены.

Ничего нет.

Как-то Йоля сказала, что школа — это маленькая жизнь.

А где тогда большая жизнь? За стенами школы?

У Йоли, скорее всего, да. Иначе бы она не исчезла так внезапно. И точно бы разобралась со всеми этими снами и воронами. А теперь даже поговорить на эту тему не с кем.

Вот у меня большая жизнь в школе. А ещё у бабушки на кухне, когда снимаю свои видео для влога.

Наверное, Йоля даже не знает о нём. И в сторис в инстаграм не заглядывает. Я проверяла статистику. Нет Йоли среди тех, кто смотрит.

Вот подсказал бы кто, где найти ту, у которой за плечами Хугин и Мунин[1]. Я ещё раньше знала, не просто так эти два ворона у неё поселились. Просто так ни один ворон не прилетает. А тут целых два!

Я даже чувствовала, что-то произойдёт.

Ещё в конце учебного года она подошла ко мне и сунула в руки папку.

— Прочитаешь когда-нибудь, ладно? — сказала.

— А что это? — удивилась я.

Папка была толстой и тяжёлой.

— Прочитаешь, узнаешь! — засмеялась она.

Конечно, прочитаю.

Но так и не собралась, ведь лето — это совсем другая жизнь.

Впереди было так много всего, что в голове не укладывалось. И мысли о расширении канала на Youtube, и написанный уже контент-план, даже книга веганских рецептов была почти собрана. А ещё намечалась поездка в Закопане, если мама приедет в отпуск, и Таллин в августе. И йога по утрам на крыше.

Я просто забыла о папке.

И вспомнила о ней только сейчас. Сейчас, когда пришла в школу, а Йоли нет. И замены нет. И её уроков в расписании нет. Совсем ничего нет.

Но самое странное, что никто из нашей творческой студии о ней даже не спросил. Будто никто и не заметил, что учитель исчез.

— Не знаешь, где Йоля? — спросила я у кого-то из девчонок, из тех, что ходили на наши занятия в субботу.

— Какая Йоля? — девочка посмотрела на меня с удивлением. — Это кто вообще?

В учительской тоже ничего не знали. Плечами пожимали, как будто первый раз о Йоле слышат.

И расписание было совершенно новым, без кружков и студий, а суббота вообще свободная, чего не было давно.

Только начало учебного года, а я уже думаю, когда он закончится.

Надо срочно начать читать Йолину папку. Вдруг там ответы на все вопросы?

Да и название папки интересное — «Записки о воронах».

 Хугин и Мунин — пара воронов в скандинавской мифологии, которые летают по всему миру и сообщают богу Одину обо всём происходящем.

Глава 2. Йоля

(Записки о воронах. Обо мне и маме)

Мы сидим на подоконнике спинами, не дышим почти, переговариваемся шёпотом, как в детстве, будто боимся разбудить кого-то. Слушаем, как позвякивает колокольчик на колпаке, когда ты поворачиваешь голову к окну и смотришь на улицу.

Вглядываешься в какую-то далёкую, мне невидимую точку, напрягаешься, вытягиваешь голову, прижимаешься тёплым мягким боком.

И я тоже вижу, как по двору идёт декабрь, как тащит по снегу большой неуклюжий чемодан, как оглядывается на наши окна и машет нам варежкой, то ли здороваясь, то ли прощаясь.

Ты зажмуриваешься, и я зажмуриваюсь вместе с тобой. Как когда-то. Очень давно, когда мама подарила мне тебя, кошку-копилку. Глиняную кошку с разноцветными полосами по спине.

— Собирай себе на куклу! — сказала. — Купим потом самую красивую!

Кошка смотрела на меня с подоконника большими жёлтыми глазами и позвякивала первыми монетами.

Иногда я поворачивала её к окну, за которым шумела улица. Кошка настороженно оглядывала весёлых прохожих, суетящихся у городской ëлки, а потом потягивалась, сворачивалась в клубок и засыпала мгновенно, смешно укрываясь глиняным хвостом.

— Вот увидишь, — говорила я, садясь рядом, — скоро дед принесёт ёлку и нам. Новый год же! Мы с бабушкой будем её украшать. Ты видела ёлку?

Кошка лениво приоткрывала один глаз, удивлённо смотрела на меня и зевала.

Дед привозил ёлку из леса на санях. Вносил потом её в зал, большую, снежную ещё.

Полдня топтался, устанавливая: оглядывал со всех сторон, подрезал нижние ветки, гладил зелёные иглистые лапы, даже шептал что-то, похожее на заклинание.

И ёлка оживала, расправляла спину, стояла от пола до потолка, поглядывая на нас сверху.

А мы с бабушкой наконец-то доставали с антресолей заветные коробки с игрушками. Сначала, устроившись за столом, разглядывали: рыбки, сказочные герои, птицы, сосульки, шары, бусы, мои любимые ватные куклы, сшитые бабушкой давно, ещё когда меня не было и мамы, наверное, тоже. Удивительные стеклянные орехи, серебристые снежинки, фонарики, мельницы.

— Целая эпоха, — говорил дед, пыхтя трубкой.

А мы с бабушкой, приставив стул, уже ловко вешали на мохнатые лапы стеклянных хоккеистов и циркачей.

А потом пили чай. С маковым пирогом-столистником.

Бабушка доставала из буфета свои лучшие фарфоровые чашки с мадоннами и заваривала большой чайник.

Кошка чинно садилась мне на колени и тоже получала блюдце с вкуснейшим праздничным пирогом.

— Скоро мама приедет, — шептала я. — Бабушка всегда пирог к её приезду печёт. Мама приедет, вот увидишь.

Мне даже казалось, что мама вот-вот войдёт в сени, хлопнет дверью, отряхнёт снег с сапог. Как раньше. Как всегда, когда приезжала.

— Просто она опаздывает, — оправдывалась я. — Мама опаздывает, потому что у неё много работы. Или опаздывает поезд, и она долго идёт пешком от станции, и иногда дед едет её встречать.

Кошка понимающе жмётся ко мне, трётся лбом о мою шерстяную кофту.

— Но ведь мы дождёмся, правда? — спрашиваю уже в постели. — Мы ведь дождёмся её и Деда Мороза. Ты всё увидишь, да? И мы обязательно поедем кататься на санках с городской горки, а потом на коньках. И на лыжах. Мы ходим далеко в лес по тропинке. Я тебе покажу!

Уже засыпая, я услышала, как в дверь постучали.

— Мама, наверное? — я обернулась к кошке на подоконнике. — Не опоздала.

Дед, кряхтя, слез с кровати и пошёл в сени отпирать. За ним поднялась бабушка. Я видела сквозь щель, как она шаркает тапочками и набрасывает на плечи платок.

— Казимир!

— Нам звонят, — почему-то хрипло ответил дед, не заходя в комнату. — Пойду к Эве.

Я заглянула в окно и увидела, как дед бежит по снегу вместе с соседкой. Где-то в конце нашей улочки виднелось жёлтое пятно её окна.

Как же плохо, что у нас нет телефона! Можно было бы маме звонить хоть каждый день.

Сердце забилось. Кошка глянула на меня с тревогой. Мы упёрлись лбами в холодное морозное стекло. Причудливые узоры — ветки, мосты, сугробы, а где-то за ними мама.

Дует на озябшие руки, отряхивает снег с шапки и пальто. Как всегда.

Дед вернулся один. Бабушка стояла на крыльце, смотрела пытливо, куталась в сползавший с плеч платок.

— Что? — спросила.

Спрашивала много раз, падала, поскользнувшись, а дед подхватывал её и прижимал к себе, но она всё равно падала, выскальзывала из его рук, оседала прямо в снег, в сугроб, раскинув руки, как крылья.

— Что? Что?

— Дочка… — он выдавил это из себя, выжал, выстонал, выхрипел. — Эльжбета наша умерла.

И тогда бабушка застонала. Протяжно и страшно, как раненый зверь. Закричала. Забилась.

А я зажмурилась всего лишь на одно мгновение. Взобралась на подоконник, всматриваясь в причудливые морозные узоры. В мохнатые ветки, в высокие мосты, в сугробы.

Кошка упала. Спрыгнула на пол почти неслышно. Оглянулась, глянув огромными глазами-блюдцами. Рассыпалась, звякнув своими первыми монетами. А я неуклюже наступила на них босой ногой.

Мы сидим на подоконнике спинами, не дышим почти, переговариваемся шёпотом, как в детстве, будто боимся разбудить кого-то. Слушаем, как позвякивает колокольчик на колпаке, когда ты поворачиваешь голову к окну и смотришь на улицу. Вглядываешься в какую-то далёкую, мне не видимую точку, напрягаешься, вытягиваешь голову, прижимаешься тёплым мягким боком.

Зажмуриваешься, и я зажмуриваюсь вместе с тобой.

Как когда-то. Очень давно, когда мама подарила мне кошку-копилку. Глиняную, с разноцветными полосами по спине.

Глава 3. Сильвия

YouTube

Silva_vlog

Привет! Меня зовут Сильвия. И сегодня я снимаю новое видео!

И в этот раз не будет рецептов из моей книги веганской кухни. Сегодня я снимаю для вас видео о снах.

Да, да, сегодня мы поговорим о снах.

О том, что нам снится и нужно ли каждый раз заглядывать в сонник, если приснилось что-то такое, от чего волосы на голове становятся дыбом.

В последнее время мне снится ворон. Один и тот же. В одном и том же месте, как будто специально дожидается меня в каждом из снов.

Моя бабушка говорит, что у воронов плохая репутация. Чаще всего ворон — беда, несчастье, даже смерть.

Но в моём сне ворон не казался мне предвестником чего-то страшного. Наоборот, мне было интересно его слушать.

Мы, словно старые знакомые, сидели на подоконнике и болтали обо всём на свете.

Об учёбе, о моей поездке в Осло на осенних каникулах, о том, какой кофе вкуснее — обычный американо или мой любимый латте.

Представляете, мой ворон (я буду называть его сонным) разбирается в кофе.

Я не думаю, что посиделки с таким вороном — это беда или несчастье. Мне кажется, это я вам по секрету говорю, он совсем не простой, а какой-то волшебный, особенный ворон.

Могут же сниться особенные сны? Ведь в волшебные сны не верят только маглы, да?

Напишите в комментариях, что вы думаете о снах. Расскажите, какие сны вам снятся? И обязательно, обязательно напишите, что вы думаете о моём сонном вороне.

И конечно, не забывайте заглядывать в сторис в инстаграм. Там вся я!

Хорошего всем дня!

                                         * * *

Выдыхаю, но камеру не выключаю.

Смотрю на себя — другую. Блогера, у которого двадцать пять тысяч подписчиков.

Какая я для них?

Как-то на занятиях в творческой студии Йоля сказала, что люди уже давно забыли, какие они на самом деле.

У каждого теперь маски. У каждого теперь роли. Все артисты. И даже ни режиссёров, ни сценаристов не надо. Все давным-давно написали себе сценарии, в которых у каждого своя особенная роль.

Ин-ди-ви-ду-аль-ная!

Вот интересно, сколько масок у меня? Три или четыре?

Йоля говорила, что маски меняются с возрастом.

У взрослых их гораздо больше. На работе у них одна маска, дома другая, среди друзей — третья. Попробуй, раскуси, какая ты в действительности!

Что любишь? Что не любишь?

Какой цвет тебе нравится или не нравится?

Вот что я люблю взаправду? Наверное, яблоки. Но не магазинные, а те, что росли в саду у бабушки.

Когда маме предложили новую работу, бабушка дом продала и переехала к нам.

Я знаю, она не хотела продавать. Мама уговорила. Говорила, что одной бабушке трудно по хозяйству управляться, что здоровье уже не то, что внучку, то есть меня, не с кем оставить.

Конечно, мама могла тогда отказаться от той работы. Запросто могла бы, но не отказалась.

А сейчас даже на карте не найти, куда она уехала. И звонит редко.

Если бы папа был. Если бы был, то всё-всё было бы по-другому. Я знаю, когда есть папа, всё иначе.

Но папы нет.

Сначала мама говорила, что папа погиб. Мне, наверное, лет пять или шесть было, но я уже тогда понимала, что это неправда. Вот так просто взял и погиб? Разве можно погибнуть, когда не война?

Мама говорила, в аварии. Разбился.

А я почему-то была уверена, жив.

Живёт себе и не знает, что у него есть я.

И, наверное, он тоже носит маску, чтобы другие не знали, что на самом деле происходит внутри него.

В бабушкином доме сейчас живут чужие люди. И сада нет. И яблок.

В тот же год новые хозяева всё спилили. Да и дома старого нет, на его месте совсем другой дом, чужой, не бабушкин.

Ничего нет.

От бабушкиной жизни ничего не осталось, только название деревни и улица.

И вообще ничего того, что в детстве было, теперь нет.

Выходит, и у бабушки, и у меня — маски.

Кто что любил? Когда любил?

Может, я и канал на YouTube тоже ради маски выдумала?

И Йолю тоже. Выдумала для себя такого человека, которого никогда не было. Вымышленного друга, с которым обсуждала Кафку и Эко. Пила чай на летней террасе, кормила воронов крошками от грушевого пирога.

Собирала летний дождь в бутылки, сажала розы на пустыре, подбирала бродячих кошек и училась летать на метле.

Если бы я не знала о Йоле так много, я могла бы сказать, что не знаю о ней вообще ничего. Всё и ничего.

Что можно сказать о ветре? Всё и ничего.

Как и о Йоле.

Муссоны, например, приносят обильные дожди. Бриз — долгожданную прохладу. Бора — холод. Фён — сухой и горячий ветер.

Йоля может быть любым из этих ветров. Попробуй поймать ветер!

Попробуй понять, какой ветер дует в её голове теперь? Бриз? Бора? Фён?

Глава 4. Йоля

(Записки о воронах. Когда начинается война)

Снег шёл стеной.

Вился под небом, роем взлетал и оседал на крыши, залеплял дыры на окнах, стенах, улицах.

Огромный экран телевизора на центральной площади так и застыл с изображением улыбающегося президента.

— Опа! Опа! Америка, Европа! — Димка смешно прыгал у самого экрана, пробуя вытряхнуть снег из ботинок. — Допрыгались уже! Вот придурки! Нацепят себе ещё одну медаль за мир! А мир так и не узнает, что они с ним сделали.

Снег уже почти залепил весь экран. Лиц на экране не видно, только президентская улыбка осталась. Картинка не двигалась, пряталась под снежным слоем, расплывалась.

— Как весной! — говорю зачем-то.

Но Димка не слушает.

За баррикадами слышится марш. Кто-то уже машет нам оттуда, мы ныряем под обломки, поближе к костру и заброшенному дому.

— Ты выжить хочешь? — кричит Димка в самое ухо. — Тогда передвигай ноги, ладно? Иначе замёрзнешь тут, поняла? В глыбу ледяную превратишься. Как легендарный Карбышев.

— Нам необязательно воевать! — упрямо шагаю через снег. — Необязательно верить!

— Тогда и жить необязательно, понимаешь?

Танки уже стреляли. И больше не скользили по белому покрывалу. Больше не вспахивали снег, не заглядывали в глаза. Перед зарядами в стволы пушек забили буханки хлеба. Перед каждым выстрелом кричали в толпу:

— Откройте рот, закройте уши!

Потом солдаты.

Одни прорывались вперёд, другие стреляли в людей, разгоняя их с территории телецентра.

— Назад! Назад! По домам!

— Но ведь дома стыдно быть, да? — я оглянулась на Димку. — Стыдно и страшно.

— Давай в туннели! — он толкает меня в спину. — Там кротовые норы. И не высовывайся! Через день-два успокоится.

От залпов у людей из ушей текла кровь. Многие сидели на снегу, обхватив голову дрожащими пальцами, и покачивались из стороны в сторону, как китайские болванчики.

— В туннель беги! — сквозь пальцы у Димки проступила кровь.

— Только не умирай тут без меня, ладно? — оборачиваюсь.

— Не дождёшься! — смеётся. — Я тебя найду!

А потом внезапно наступала тишина. Она, крадучись, шла по длинным коридорам туннеля, останавливалась у самой стены, садилась на корточки и молилась.

Сначала беззвучно, едва шевеля губами, а потом всё громче и громче, тянула заунывную песню, распахиваясь навстречу пробегавшему ветру. Сжимала его в кольцо, ловила за край невидимого плаща, затягивала потуже развязавшийся пояс. Выла, подпевая уже ветру, стыла, поджимая под себя озябшие ноги.

— Благодарю Тебя Господь за то, что Духом Святым Ты вошёл в моё сердце. Я молюсь Тебе во имя Иисуса Христа… Аминь.

И камни оживали. Двигались вместе с нами. Шли невероятно шумной толпой по нашим следам, утопая в болотной жиже, хлюпая грязной водой в ботинках. Иногда они оступались. Ударялись головой в стену, рассыпались под ногами с треском, царапали наши пятки острыми углами.

— А ты знаешь, что самое страшное? — шепчу, пряча дыхание в холодных ладонях. — Что мы никогда, никогда не будем прежними. После нас ничего не останется. Мир останется другим, да?

Я представляла, как мы таем под огнём пулемёта, растворяемся в зиме, а снежная лавина окунает с головой в омут, где мы не вдохнём и не выдохнем, а так и будем лежать, как бесхвостые рыбы. Лежать с выпученными глазами, ломать пальцы об обломки льда, бить ногами, скользить затылками, не дышать.

Вспоминать, может быть, что в той жизни можно было выучить ещё хинди или румынский, поехать на каникулы в Ниццу, попробовать жареные каштаны, а по утрам пить карамельный латте.

Ещё помнить запах жухлой травы из-под снега, дольки мандарина, капли дождя и раскаты грома. Обязательно вспомнить закон Ньютона — Декарта (зачем это?) и страницы из Торы.

— Мы ведь больше не будем прежними.

Покроемся чешуёй, у нас вырастут хвост и клыки. Мы будем выть на Луну и охотиться на зайцев.

Или же наши лица станут лисьими. Мы спрячемся в норы, по ночам будем вынюхивать следы и воровать в деревнях кур.

А может, мы станем чересчур добрыми. Будем парить в небе, надеясь быть поближе к Богу. Мы приблизимся к Солнцу, и крылья вспыхнут от горячих лучей вместе с ними.

Мы упадём в море. С шумом в белые гребни, рассечём воду на две половины, спрячемся за подводные камни, переведём дыхание — одно на двоих — как прежде.

В шестнадцать всё можно. В шестнадцать не страшно или же страшно, но совсем по-другому, иначе.

                                         * * *

Дом рушился прямо на глазах.

Проваливался, рассыпался на мелкие кусочки гравия, и мы наступали на них промокшими ботинками.

— Никого не обманешь, — говорю. — К Святому Петру выстроилась очередь.

— Наглотаешься ветра! — Димка не оборачивается. — Не стой, продует.

Кровь проступает сквозь его слова.

Сочится по рубашке (уже не по венам), прячется в мокрый песок.

— Не остров Святой Елены, да? — спрашиваю. — Ведь у моря свои законы. Не важно, где провести последние дни.

— Или сны, да? — Димка уже оборачивается.

Я не вижу глаз.

Дыры.

Ямы.

Темень.

— Или сны, — повторяю.

Я знаю, что это ещё один сон, в котором Димка рядом. Ещё один сон, где мы вместе бредём по тёмным туннелям. Ещё один, когда можно говорить так, как будто это явь.

Я знаю, ещё чуть-чуть — и бесконечность наполнится солнцем.

Солнечные лучи вольются в сон постепенно, по одному, заполняя даже самые маленькие отверстия. Они пробуравят шершавую поверхность, полыхая и обжигая огнём. Будут дышать на потемневшие стекла, рисовать на стенах, оседать проседью на солдатских касках, скользить едва заметными бликами по сугробам.

— Когда-нибудь мы найдём частицу мира. — Димка смотрит на меня из-под длинной чёлки. — Правильного мира, понимаешь? Даже если нам придётся взорвать все коллайдеры в мире. Знаешь почему?

— Почему? — дышу прямо в губы.

— Потому что эта частица будет в нас. И тогда не надо будет стрелять в людей, чтобы заставить их думать так, как хочется кому-то другому. Это избитая истина всех времён. Но любую истину можно переписать заново.

Солнце скользит по морю. Перекатывается, как мяч.

Прыгает по волнам, догоняя белый, почти невесомый катер вдали.

— У моря свои законы, — говорю зачем-то. — Это тоже истина. И её тоже можно переписать заново.

Во рту привкус горечи.

Горько-кислый.

Глава 5. Сильвия

YouTube

Silva_vlog

Привет!

Это опять я!

Всем, кто смотрит меня впервые, представлюсь. Меня зовут Сильвия. Мне 16 лет.

Сегодня у нас будет ещё одно «разговорное» видео — «Посиделки с подушкой».

И подушка как раз кстати, потому что сегодня мы продолжим разговор о снах.

Так что устраивайтесь поудобнее. Сны — это такая тема, что за десять минут и не расскажешь.

К прошлому видео я получила очень много комментариев. Как же интересно было узнать, что вам снится!

Да, всем нам снятся разные и в то же время одинаковые сны. Чаще всего нам снятся образы того, что нас тревожит, о чём мы беспокоимся, то, о чём мечтаем. А ещё нам снятся люди. Те, кого любим или, наоборот, ненавидим.

Я вообще читала, что сны можно заказать. То есть заставить сон работать на тебя, заставить его присниться.

Фрейд считал, например, что «сон — это осуществление желания». А не верить Фрейду — это как не верить себе. Он же психолог, психоаналитик, точно ерунду всякую говорить не будет.

Так что заказать себе сон — это не магия, а вполне реально.

Кстати, заказ сна — это традиционная практика тибетских йогов и индейских шаманов. А уж они точно знают толк в таких вещах.

Поэтому сегодня мы тоже будем заказывать себе сон. И готовиться к этому будем вместе прямо сейчас.

Во-первых, вечером никаких тренировок, велика и пробежек. Спокойный вечер, добрая книга, мирный сериал. «Сверхъестественное» точно не смотрите!

Во-вторых, никакого обжорства. Просто съешьте что-то лёгкое. И не важно, что мама испекла пиццу на обед, а вам страшно хочется доесть оставшийся кусочек. Сегодня мы заказываем себе сон, поэтому можно потерпеть до завтра, правда?

В-третьих, тишина. Не вздумайте засыпать в наушниках. Музыка всё испортит.

В-четвёртых, засыпайте на спине. Согласна, не самая удобная поза, но ради желанного сна что только не сделаешь.

Запомнили?

Всё. Теперь просто лежать и думать о том, что ты хочешь увидеть во сне.

Уверена, вам точно приснится именно то, что вы задумали.

У меня сработало. В этот раз в моём сне не было никаких воронов. Проверьте мой сторис!

Делитесь потом в комментариях, приснилось или нет.

Я буду держать за всех кулаки!

На сегодня всё!

Спасибо всем, кто меня слушал.

И да, следующее видео выйдет в субботу. Так что ждите новинки веганской кухни!

Всем пока!

                                         * * *

Мама не позвонила.