2. Господин Нандха

Господин Нандха, Коп Кришны, едет сегодняшним утром в поезде, в вагоне первого класса. Господин Нандха – единственный пассажир в вагоне первого класса на электропоезде-экспрессе Шатабди на железной дороге Бхарат. Состав несется по специально построенной сверхскоростной линии, делая триста пятьдесят километров в час и время от времени поворачивая на некрутых виражах. Деревни, дороги, города, поля, храмы сливаются в одно туманное пятно в предрассветной дымке, которая никак не хочет оставлять долину. Но господин Нандха ничего этого не видит. Он сидит у затонированного окна, полностью погрузившись в виртуальные страницы «Бхарат Таймс». Статьи и видеорепортажи проносятся над столом – лайтхёк вводит данные прямо в зрительные центры его мозга. А в слуховом центре звучит Монтеверди, «Вечеря Пресвятой Девы Марии», в исполнении венецианской «Камераты» и хора святого Марка.

Господин Нандха очень любит музыку итальянского Возрождения. Господин Нандха обожает любую музыку европейской гуманистической традиции. Господин Нандха считает себя человеком Ренессанса. Поэтому о чем бы он сейчас ни читал – рассуждения о возможной войне, репортаж о демонстрации у статуи Ханумана или сообщение о предполагаемом строительстве станции метро у развязки Саркханд, последние скандалы и светские сплетни, спортивные новости, – сокровенная часть зрительной коры его больших полушарий, та, которой никогда не сможет достичь лайтхёк, любуется piazza и campanile [4] Кремоны семнадцатого столетия.

Господин Нандха никогда не был в Кремоне. Он вообще никогда не бывал в Италии. Воображаемые картины Кремоны – суть нарезка кадров из передач телеканала «Планета истории», перемежающаяся с собственными воспоминаниями господина Нандхи о Варанаси, его физиологической родине, и о Кембридже, его родине интеллектуальной.

Поезд пролетает мимо сельского кирпичного завода. Дым от печей для обжига и сушки лежит поверх слоя тумана. Ряды сложенных кирпичей производят впечатление развалин какой-то так и не появившейся на свет цивилизации. Внизу стоят дети: они смотрят на проносящийся мимо поезд, подняв руки в молчаливом приветствии, завороженные невероятной скоростью. Состав убегает вдаль, и дети устремляются к линии в поисках пайс, монеток, которые при его приближении заложили в стыки рельсов. Скоростные экспрессы вдавливают монетки в рельс. Конечно, на несколько пайс можно что-нибудь купить, но может ли какая угодно покупка сравниться с возможностью увидеть, как монета становится мутным пятнышком?

Чай-валлах, покачиваясь, проходит по вагону.

– Саиб?..

Господин Нандха протягивает ему чайный пакетик, болтающийся на нитке. Стюард кланяется, берет пакетик, опускает его в пластиковую чашку и наливает кипяток из специального приспособления. Господин Нандха вдыхает аромат чая, кивает и передает проводнику влажный горячий пакетик. Господин Нандха страдает от грибковой инфекции. Чай – аюрведический, приготовлен по его собственной рецептуре. Господин Нандха также старается избегать злаковых, фруктов, пищи, при приготовлении которой использовался процесс брожения (включая алкоголь), а также соевых и молочных продуктов.

Ему позвонили в четыре часа утра. Господин Нандха только что уснул после приятных занятий любовью со своей прелестной женой. Он попытался встать, не потревожив ее, но она никогда не могла спать, когда супруг бодрствовал, и потому тоже поднялась и принесла его дорожную сумку, за которой по ее указанию внимательно следил слуга, постоянно наполняя свежими продуктами. А потом проводила мужа до министерского автомобиля.

Машина обогнула привокзальную площадь, запруженную фатфатами и рикшами, ожидающими прихода поезда из Агры, и подвезла господина Нандху, минуя ту часть станции, где происходила сортировка вагонов, прямо к платформе, у которой ждал длинный блестящий состав скоростного электропоезда. Чиновник Бхаратской железнодорожной компании проводил важного пассажира к зарезервированному для него месту в зарезервированном для него вагоне. Тридцать секунд спустя поезд туманным призраком скользнул за пределы вокзала Каши. Все триста метров длины состава были предоставлены в полное распоряжение Копа Кришны.

Господин Нандха в воспоминаниях возвращается к занятиям любовью с женой и вызывает ее на своем палме. Она появляется в зрительных зонах мозга. Он не удивляется, увидев ее на крыше. С тех пор как начались работы по разведению сада, Парвати все больше времени проводит на самом верху их дома. За бетономешалкой, кучами блоков, мешками с компостом и трубами для увлажнителя почвы господин Нандха видит зажигающийся свет в окнах квартир в домиках, расположившихся на узких улочках. Цистерны с водой, солнечные батареи, спутниковые антенны, ряды гераней в горшках вырисовываются на фоне тусклого туманного неба. Парвати закладывает за ухо выбившуюся прядку волос, искоса бросает взгляд в бинди-кам.

– Всё в порядке?

– Всё хорошо. Я приезжаю через десять минут. Просто захотелось тебе позвонить.

Она улыбается. Сердце господина Нандхи замирает.

– Спасибо, это так приятно… Тебя беспокоят твои дела?

– Нет, обычная экскоммуникация. Нам необходимо взять всё под контроль до того, как распространится паника.

Парвати кивает, прикусив нижнюю губу. Она делает так всегда, когда задумывается над какой-нибудь важной проблемой.

– А чем ты будешь заниматься сегодня?

– Ну, – отвечает она, оглядываясь на сад, – появилась одна идея. Только, пожалуйста, не сердись, но, мне кажется, нам не нужно так много кустов. Я бы предпочла овощи. Несколько грядок бобов, томаты, перец. Они будут очень мило выглядеть. Может, стоит даже посадить окру и баклажаны. И травы – я обожаю растить травы: базилик, кориандр и асафетиду.

Сидя на своем месте первого класса, господин Нандха улыбается:

– Настоящая маленькая городская фермерша.

– О, тебе не придется за меня краснеть. Всего несколько грядок, пока мы еще не переехали в бунгало в пригороде. Я смогу выращивать те самые овощи для салатов, которые тебе нужны. Это сэкономит массу денег, ведь их привозят на самолетах из Европы и Австралии, я сама видела этикетки. Ну как, ты согласен?

– Как пожелаешь, мой цветок.

Парвати хлопает в ладоши от восторга.

– О, хорошо! Знаешь, я уже нагло запланировала поход с Кришаном к торговцу семенами.

Господин Нандха часто задается вопросом, правильно ли он поступил, привезя очаровательную жену в жестокое и лицемерное общество Варанаси – простую сельскую девушку в обиталище кобр. Все те игры, в которые склонны были играть жители пригорода – его коллеги, те, кого он считал равными себе, – ужасали его. Перешептывания, многозначительные взгляды, слухи; все всегда так любезны, так воспитанны, но постоянно наблюдают, взвешивают, измеряют. Очень ненадежное равновесие добродетели и порока. Для мужчин в этом нет ничего страшного. Ищи себе жену такую, какую сможешь, если вообще сможешь. Но господин Нандха нашел себе жену гораздо лучше многих, лучше, чем Арора, его начальник в Министерстве, лучше, чем большинство его современников. Хороший прочный брак двух представителей касты кайяста, касты клерков, однако, похоже, старые условности более не имеют значения в новом Ранапуре. Жена Нандхи? А вы слышали акцент? А вы видели руки? А как насчет цветов, в которые она одевается, а стиль? Знаете, она ведь и говорить-то не умеет. Вообще. Ей просто нечего сказать. Как откроет рот, так из него муха вылетает. Сразу видно, глухая деревушка или маленький городок. Захолустье. До сих пор боится сесть на унитаз – влезает на него с ногами.

Господин Нандха чувствует, что его кулаки гневно сжимаются при мысли о том, как Парвати закручивает водоворот этих жутких салонных игр с перешептываниями «мой муж то-то…», «мои дети там-то…», «мой дом такой-то…». Ей не нужен домик в пригороде, два автомобиля, пять слуг и дизайнер. Подобно всем современным невестам, Парвати прошла необходимую финансовую проверку и генетическое сканирование, но их брак всегда был союзом, основанным на уважении и любви, а вовсе не результатом отчаянного рывка за первой подходящей приманкой на дарвинистском брачном рынке Варанаси. В былые времена женщина приходила в семью с приданым. Мужчина считался благословением, он был сокровищем. Это создавало определенные проблемы. И вот теперь, по прошествии четверти века эмбриональной селекции в тихих, не слишком бросающихся в глаза пригородных клиниках, мужское население среднего класса в Бхарате по численности в четыре раза превосходит женское. Господин Нандха чувствует изменение в скорости экспресса. Поезд замедляет ход.

– Любовь моя, мне нужно выходить. Мы подъезжаем к Наваде.

– Тебе там ничего не угрожает? – спрашивает Парвати. Глаза ее широко открыты: она так боится за мужа.

– Что мне может угрожать? Я исполнял десятки подобных поручений.

– Я люблю тебя, супруг мой.

– Я люблю тебя, мое сокровище.

Супруга господина Нандхи исчезает из его зрительных зон. Я сделаю это для тебя, думает он. Я буду думать о тебе, когда расправлюсь с ним.

Миловидная женщина-джемадар из местного отделения Гражданской обороны встречает господина Нандху на нижней платформе. Два ряда джаванов сдерживают зевак с помощью бамбуковых дубинок. Здесь же находится и эскорт.

Навада – агломерат, образовавшийся из четырех грязнущих городишек. Однажды прямо с небес на них посыпались крупные гранты на развитие, была наспех проложена дорожная сеть, в кратчайшее время возведены заводы, центры связи и дата-центры. Соедините все это с помощью кабельных и спутниковых каналов связи, подключите к единой электросети и просто позвольте вырабатывать для вас горы рупий. Именно здесь, среди рифленого алюминия и карбоновых конструкций строек Навады, творится будущее Бхарата, а вовсе не там, где взмывают к облакам небоскребы Ранапура. В армейском «хаммере» господин Нандха проносится мимо небольших магазинов и автомастерских. Он чувствует себя наемным убийцей, въезжающим в город. Скутеры с деревенскими девицами, примостившимися на задних сиденьях, виляют прочь с дороги.

Эскорт сворачивает на узкую улицу между двумя спусками, сиренами освобождая путь для автомобиля, везущего господина Нандху. Столб линии электропередачи сгибается под тяжестью незаконных отводок. Сидящие на корточках женщины угощают друг друга чаем и завтраком из роти рядом с громадным бетонным кубом без окон. Мужчины собираются кучкой настолько далеко от женщин, насколько позволяет геометрия квартала, и курят. Господин Нандха поднимает голову и смотрит на распростертые благословляющие длани солнечного энергоцентра «Энергия луча». Приветствие солнцу.

– Выключите сирены, – приказывает он миловидной женщине-джемадару, которую зовут Сен. – Эта штука обладает разумом – по крайней мере на уровне животного. Если насторожить ее заранее, она попробует самоскопироваться.

Сен опускает окно и выкрикивает приказ. Сирены умолкают.

Автомобиль – настоящая душегубка. От пота брюки господина Нандхи прилипают к виниловому покрытию сиденья, но он слишком горд, чтобы подвинуться хоть на дюйм. Он сдвигает хёк поближе к уху, размещает костный преобразователь в наиболее подходящей точке на черепе и открывает коробку с аватарами.

Ганеша [5], Повелитель Благоприятных Начинаний, Устранитель Препятствий, восседающий в повозке, возносится над плоскими крышами и антеннами Навады, громадный, как грозовое облако. В руках он держит свои атрибуты: стрекало, петлю, сломанный бивень, клецку из рисовой муки и горшок с водой. В его выпирающем животе – вселенные киберпространства. Ганеша – это портал. Господин Нандха наизусть знает все шаги, необходимые для призыва каждой аватары. Движением руки он зовет летящего Ханумана [6] с его булавой и горой. Шива Натараджа, бог танца, на расстоянии одного шага от вселенского распада и возрождения. Темная Дурга, богиня праведного гнева: каждая из десяти ее рук сжимает оружие. Бог Кришна с флейтой и ожерельем. Кали Разрушительница с поясом из отрубленных рук. В воображении господина Нандхи божественные агенты Министерства низко склоняются над крошечной Навадой. Они готовы. Они полны нетерпения. Они голодны.

Конвой сворачивает в служебный проезд. Несколько полицейских пытаются сдерживать толпу. Проулок запружен самыми разными средствами передвижения: здесь и карета «скорой помощи», и полицейская патрульная машина, и электроджип срочной доставки. Под передним колесом грузовика что-то лежит.

– Что здесь происходит? – требует объяснений господин Нандха, который проходит сквозь строй полицейских, высоко подняв министерское удостоверение.

– Сэр, у одного из рабочих с фабрики случился припадок, он выбежал на улицу и попал прямо под… – отвечает сержант. – Он кричал что-то о джинне… Джинн находится на фабрике и хочет ими всеми завладеть.

Вы называете его джинном, думает господин Нандха, осматривая место. Я зову это мемом. Нематериальные репликаторы. Шутки, слухи, обычаи, детские считалки. Психовирусы. Боги, демоны, джинны, суеверия. То, что сейчас находится на фабрике, вовсе не сверхъестественное существо, не какой-нибудь дух огня, а, вне всякого сомнения, просто нематериальный репликатор…

– Сколько внутри?..

– Двое мертвых, сэр. Была ночная смена. Остальным удалось бежать.

– Немедленно очистите зону от людей, – приказывает господин Нандха.

Джемадар Сен передает приказание джаванам. Господин Нандха проходит мимо трупа, лицо которого закрыто кожаной курткой, мимо дрожащего водителя грузовика, который сидит на заднем сиденье полицейского автомобиля. Господин Нандха осматривает место происшествия. В этом металлическом сарае производят пасту

тикка [7]. Им владеет семейство эмигрантов из Англии, из Бредфорда. Возвращаются домой и создают новые рабочие места. В этом суть Навады. Паста тикка вызывает у господина Нандхи чувство омерзения, но азиатская кухня в трактовке британской диаспоры – настоящий гвоздь нынешнего сезона.

Господин Нандха, прищурившись, смотрит на коробку телефонного кабеля.

– Пусть кто-нибудь перережет кабель.

Пока полицейский бегает в поисках приставной лестницы, господин Нандха находит менеджера ночной смены, толстого бенгальца, нервно колупающего ногтем заусеницы на пальцах. От бенгальца идет сильный дух, который господин Нандха идентифицирует как запах пасты тикка.

– У вас есть сотовая или спутниковая связь?

– Да-да, внутренняя сеть сотовой коммуникации, – отвечает бенгалец. – Для роботов. И одна из тех штуковин, что отражает сигналы от метеорных следов. Чтобы общаться с Бредфордом.

– Офицер Сен, пусть кто-нибудь из ваших людей позаботится о спутниковой антенне. Возможно, у нас еще есть время для того, чтобы остановить самовоспроизводство этой мерзости.

Полицейским наконец удается оттеснить народ к концу проезда. Джаван машет рукой с крыши – работа выполнена успешно.

– Пожалуйста, выключите все устройства связи, – приказывает господин Нандха.

Джемадар Сен и местный сержант Сандер сопровождают его на фабрику, «захваченную демоном». Господин Нандха поправляет свою куртку в стиле Неру, одергивает манжеты и, наклонив голову, проходит под роль-штору на поле боя.

– Держитесь поближе ко мне и в точности выполняйте мои команды.

Размеренно дыша в соответствии с техникой пранаямы, которой в Министерстве обучают всех Копов Кришны, господин Нандха совершает первоначальное визуальное обследование местности.

Типичное предприятие, созданное на деньги гранта по экономическому развитию. Пластиковая тара с исходным сырьем с одной стороны, основная переработка производится в середине, паковка и транспортировка – в другом конце. Никакой техники безопасности, никакой защитной одежды, никакого оборудования по снижению уровня шума, никаких кондиционеров. Одна душевая для мужчин, одна для женщин. Во всем предельная экономия. Минимальная роботизация. Человеческие руки в подобных агломератах, образованных из бывших деревень, всегда были значительно дешевле. Справа в нескольких пластиковых кубах размещены кабинеты и системы поддержки сарисинов – систем с саморазвивающимся искусственным интеллектом. Водоохладители и вентиляторы не работают. Солнце уже высоко. Все здание представляет собой металлическую печь.

Вильчатый погрузчик находится у самой стены слева от господина Нандхи. Труп едва различим между платформой и перегородкой из рифленого металла. Он зажат почти в вертикальном положении. Кровь, в которой копошатся мухи, уже засохла под колесами. Зубцы погрузчика пронзили человека насквозь на уровне живота. Губы господина Нандхи кривятся в гримасе отвращения.

Повсюду камеры слежения. Теперь с этим ничего не поделаешь. Оно наблюдает.

За три года работы в качестве охотника за вышедшими из-под контроля сарисинами господин Нандха видел достаточное количество жертв столкновения людей с искусственным интеллектом. Он вынимает пистолет. Глаза джемадара расширяются. Пистолет господина Нандхи большой, черный, тяжелый и выглядит так, будто его изготовили в аду. На нем имеются все необходимые Копу Кришны приспособления, он самонаводящийся и двойного действия. Нижний ствол поражает плоть – разрывными пулями. Один выстрел при попадании в любую часть тела смертелен. Не случайно Думдум [8] – район Калькутты. Верхний ствол убивает «дух». Его действие основано на электромагнитном импульсе. Луч гуглваттной мощности изрыгается в течение трех миллисекунд. Протеиновые чипы превращаются в чипсы. Квантовые процессоры накрываются принципом Гайзенберга. Углеродные нанотрубки испаряются. Именно этот пистолет и предназначен для уничтожения неконтролируемых сарисинов. Ведомый гироскопами, ориентируемыми глобальной системой позиционирования, и управляемый визуальной аватарой Индры, бога грома и молний, пистолет господина Нандхи никогда не дает промаха.

Навязчивый запах бредфордской пасты тикка начинает действовать на желудок господина Нандхи. Как на подобное дерьмо может возникать мода? Одна большая чаша из нержавеющей стали опрокинулась, и ее содержимое вылилось на пол. Рядом лежит второй труп. Верхняя его часть покрыта соусом. Господин Нандха чувствует запах обожженной человеческой плоти, вынимает носовой платок и зажимает рот. На трупе изящные брюки, дорогие туфли, выглаженная рубашка. Стало быть, это у нас айти-шишка. Господину Нандхе хорошо известно по опыту, что сарисины, как и собаки, сперва набрасываются на своих хозяев.

Он манит к себе Сен и Сандера. Местный полицейский явно нервничает, зато джемадар решительно поднимает оружие.

– Он может нас услышать? – спрашивает джемадар Сен, поворачиваясь.

– Вряд ли. Сарисины первого уровня редко обладают способностью к пониманию речи. То, с чем мы имеем дело, скорее всего обладает интеллектом обезьяны.

– И яростью тигра, – добавляет сержант Сандер.

Господин Нандха вызывает Шиву из пространства фабрики, складывает руки в мудру, и Шива оживает, питаемый энергией информационных каналов. Шиве требуется всего одно мгновение для того, чтобы получить доступ к интранету фабрики, отследить сервер – маленький, ничем не примечательный куб в углу стола – и проникнуть сквозь брандмауэр в информационную систему фабрики. На границе сознания господина Нандхи словно в тумане проносятся списки файлов. Вот оно! Пароль. Он вызывает Ганешу. И сразу же Устранитель Препятствий наталкивается на квантовый ключ. Господин Нандха раздосадован. Он отпускает Ганешу и призывает Кришну. За квантовой стеной может скрываться джинн. Но с той же вероятностью там могут оказаться три тысячи фотографий китаянок, занимающихся любовью со свиньями. Больше всего господин Нандха боится, что беглый сарисин уже успел размножиться.

Дай такому распространить себя веерной рассылкой – и потребуются недели, чтобы все вычистить. Кришна сообщает, что протокол исходящего трафика чист. Значит, эта штука все еще где-то в здании. Господин Нандха прерывает связь, отключает сервер и сует под мышку. Их люди в Министерстве разгадают его тайны.

Он останавливается и принюхивается. Кажется, вонь пасты тикка становится сильнее и резче? Господин Нандха кашляет, что-то засело у него в горле… жжет, как острый перец… Он видит, как принюхивается Сен. Слышит гудение: такой звук издают оборванные электрические провода под высоким напряжением.

– Всем покинуть помещение! – кричит господин Нандха, и в то же мгновение двигатель на металлической шторе начинает работать: одновременно взрывается второй чан, распространяя вокруг черный удушающий дым с резким запахом чили.

– Быстрее, быстрее! – командует Коп Кришны, смахивая горячие слезы и прижимая платок ко рту.

Он следует за всеми, в последний момент ныряет под опускающуюся штору. Уже на улице господин Нандха с раздражением стряхивает с идеально отутюженного костюма пыль и грязь.

– В высшей степени неприятно, – говорит он. Потом, обращаясь к работникам фабрики, спрашивает: – Эй, вы там, есть другой вход?

– Да, нужно обойти вокруг, господин, – отвечает подросток с кожным заболеванием, с которым, по мнению господина Нандхи, нельзя и близко подпускать к производству пищи.

– Нельзя терять времени, – говорит Коп Кришны, поднимая свое оружие. – Возможно, он уже воспользовался диверсией, чтобы сбежать. Следуйте за мной.

– Я туда больше не пойду, – решительно заявляет Сандер, уперев руки в бока. Он человек средних лет, с намечающимся животиком. В инструкциях для полицейских района Навады и близко ни про что подобное не писали. – Я не суеверен, но если у нас там не джинн, то даже не знаю что.

– Джиннов не существует, – говорит господин Нандха.

Сен шагает за ним. Ее маскировочный костюм в точности повторяет цвет пасты тикка. Они прикрывают лица, протискиваясь по вонючему боковому проходу, замусоренному сигаретными окурками, и врываются в здание фабрики через пожарный выход. Воздух обжигает запахом перца. Господин Нандха чувствует, как чили дерет ему горло, пока он ищет среди своих аватар самую мощную программу – Кали Разрушительницу. Коп Кришны входит в фабричную сеть и запускает Кали в систему. Программа проникнет в сеть, по проводам и без, размножится в мобильных и стационарных электронных устройствах. Отыщет все нелицензионное, пометит, отследит и уничтожит. К тому времени, когда Кали закончит работу, от «Паста Тикка Инк.» останутся только лохмотья. Именно для работы с Кали господин Нандха приказал изолировать фабрику от связи с внешним миром. Стоит впустить Разрушительницу в глобальную сеть, как она за несколько секунд устроит погром на несколько миллиардов рупий. Самый лучший охотник за сарисинами – другой сарисин. Господин Нандха поглаживает свое оружие. Одного запаха Кали, мангусты, устремившейся за змеей, часто бывало достаточно, чтобы выманить затаившегося сарисина из его укрытия.

При полном разрешении лайтхёка Кали производит устрашающее впечатление: с поясом из отрубленных рук, с подъятым ятаганом, с высунутым языком и широко открытыми глазами, возвышающаяся над оседающим облаком чили, а вокруг нее одна за другой проступают констелляции данных. Такой, должно быть, выглядит сама смерть, думает господин Нандха. Постепенно голубоватое свечение информационного потока начинает мерцать и исчезает. Нервные импульсы теряют силу, ощущения угасают, сознание распадается.

Испуганная тем, что звуки работающих агрегатов внезапно замолкают, Сен подходит поближе к господину Нандхе. Здесь действуют силы и сущности, которые она не способна понять. Выждав минуту, в течение которой не слышно ни одного нового звука, Сен спрашивает:

– Вы думаете, их больше нет?

Господин Нандха проверяет сообщение, поступившее от Кали.

– Я стер двести подозрительных файлов и программ. Если хоть один процент из них – автокопии сарисинов…

Господин Нандха умолкает: что-то значительно более сильное, чем острое жжение перца, начинает взывать к его органам чувств.

– Но что заставляет их вести себя таким образом? Почему они ни с того ни с сего становятся неуправляемыми? – продолжает задавать вопросы Сен.

– Я убежден в том, что корень всех компьютерных проблем – в слабости человека, – отвечает господин Нандха, медленно поворачиваясь и пытаясь понять, что же вызвало его беспокойство. – Думаю, наш друг приобретал нелегальные гибриды сарисинов в сундарбанах. По собственному опыту знаю, что ничего хорошего от гаваней данных [9] ждать не приходится.

Сен хочет задать еще один вопрос, однако господин Нандха жестом заставляет ее замолчать. Он ощущает едва заметное движение. Кали оставила нетронутым определенное количество офисной техники, необходимой для того, чтобы Шива мог подключиться к системе защиты. На видеокамерах, как и ожидал господин Нандха, ничего нет, но что-то шевелится в диффузном инфракрасном мире. Он резко поворачивает голову к подкрановому пути в задней части спуска.

– Я тебя вижу, – произносит он, сделав жест в сторону Сен.

Женщина направляется к одному концу пути, господин Нандха – к другому. Нечто, по всей вероятности, находится где-то на потолке. Они с Сен движутся по направлению друг к другу.

– Полагаю, – говорит господин Нандха, – что эта штука скопировала себя в робота и намерена удрать таким образом. Высматривайте что-то небольшое и быстро движущееся.

Господин Нандха уже явственно слышит посторонний шум. Что-то скребется у самой крыши, пытаясь выбраться. Коп Кришны поднимает руку, давая понять джемадар Сен, что она должна перемещаться крайне осторожно. Он чувствует, что находится прямо под сарисином. Господин Нандха поднимает голову и смотрит на сплетение проводов и труб. Камера слежения на стреле устремляется на него. Господин Нандха отскакивает. Сен поднимает оружие и, не задумываясь, стреляет в потолок. Какой-то предмет падает на пол, настолько близко к господину Нандхе, что почти задевает его. Нечто, как будто сплошь состоящее из движущихся конечностей, которые хаотически дергаются. Это инспекционный робот – маленькое неуклюжее создание, напоминающее одновременно и паука, и крошечную обезьянку. Отдельные компании, как правило, не могут себе их позволить, но крупные корпорации обычно держат одного такого робота, чтобы обслуживать всех сотрудников в блоке. Эта штука имеет доступ ко всем устройствам в промышленной зоне.

Машина отступает, потом вновь устремляется на господина Нандху, затем поворачивается и неуклюжими зигзагами мчится по подкрановому пути к Сен. Единственное, что оно понимает, – это то, что два создания, находящиеся здесь, хотят его уничтожить, а оно страшно хочет жить. В миг, когда тварь скачет ей навстречу, Сен, в панике от собственного выстрела, мгновенно утрачивает все свои боевые навыки. Она лихорадочно дергает затвор винтовки. Господин Нандха с четкой и спокойной ясностью понимает, что ее паника убьет его.

– Нет! – кричит он и выхватывает оружие.

Индра прицеливается и стреляет.

Перегрузку мгновенно чувствует даже хёк господина Нандхи. Все вокруг исчезает в ослепительной вспышке. Робот несколько раз дергается и падает, рассыпая большие желтые искры. Его конечности судорожно сокращаются, глаз вылезает наружу. Существо замирает и как будто успокаивается. Изо всех отверстий начинает маленькими струйками подниматься дымок. Но господин Нандха вовсе не удовлетворен достигнутым. Он подходит к мертвому сарисину и внимательно рассматривает его, затем опускается на колени и подключает «коробку аватар» к контактному гнезду. Ганеша вступает во взаимодействие с операционной системой: Кали стоит рядом с поднятым мечом.

Сарисин мертв. Экскоммуницирован. Господин Нандха встает, стряхивает с себя пыль. Убирает оружие. Слишком грязная работа. Он недоволен. Кроме того, остается масса вопросов. На многие из них будет найден ответ, когда «Группа пятнадцатого этажа» вскроет сервер, но невозможно стать Копом Кришны, не обладая особой интуицией, а интуиция господина Нандхи подсказывает ему, что это хитросплетение металла и пластика – начало новой и очень запутанной истории. Он прочтет ее до конца, он разрубит все ее хитроумные узлы, проанализирует все события и доведет дело до логического конца, но в данный момент его гораздо больше заботит, как избавиться от запаха горелой пасты тикка, который въелся в его костюм.

3. Шахин Бадур Хан

Шахин Бадур Хан смотрит вниз на антарктические льды. С высоты в две тысячи метров лед выглядит просто цветным пятном на географической карте, белым островком, Шри-Ланкой, вдруг почему-то взбунтовавшейся и побледневшей. Океанские буксиры, пришедшие из Персидского залива, – самые крупные, самые мощные, самые новые, но отсюда они кажутся паучками, плетущими паутину под куполом цирка, тянущими шелковую нить канатов. Теперь остается лишь наблюдать. Юго-западное муссонное течение зацепило айсберг и влечет его на северо-восток со скоростью пять морских миль в день. Но здесь, в океане, на расстоянии пятисот километров к югу от дельты, единственное, за что может зацепиться глаз, – только лед, небо и густая синева океанских глубин. Возникает полное ощущение неподвижности. С какой же силой должны тянуть буксиры, чтобы заставить его остановиться в нужном месте? Шахин Бадур Хан задумчив. Он представляет, как айсберг вгоняют в Гангасагар, устье священной реки, и над мангровыми деревьями возвышаются горы льда.

По указанию бенгальских политиков и их гостей-дипломатов из соседнего и когда-то совсем не дружественного штата Бхарат самолет, принадлежащий штату Бенгал, делает рывок и поднимается вверх от плавучей льдины. Шахин Бадур Хан успевает заметить, что ее поверхность испещрена выемками и пересечена бороздами, расселинами и котловинами, в которых блестит вода. Ручьи проделали глубокие впадины в стенках, с выступов айсберга изливаются потрясающие по красоте водопады.

– Он постоянно кренится, – говорит энергичный климатолог Бангла. – С потерей массы изменяется центр тяжести. Нам следует поддерживать равновесие, внезапное значительное смещение может оказаться катастрофическим.

– И других цунами в дельте не понадобится, – откликается Шахин Бадур Хан.

– Если он вообще когда-нибудь достигнет дельты, – подает голос министр водоснабжения и энергетики Бхарата, кивая в сторону айсберга. – Скорость, с которой он тает…

– Господин министр… – начинает Шахин Бадур Хан, но главный бенгальский климатолог перебивает его, он не может упустить возможности блеснуть познаниями.

– Все просчитано до последнего грамма, – говорит он. – Мы не выходим за параметры микроклиматических сдвигов.

Слова сопровождает белоснежное сверкание зубов – результат дорогой работы дантиста. Климатолог сдвигает большой и указательный пальцы, дабы подчеркнуть четкость и точность выполненной работы. Безупречность. Шахин Бадур Хан чувствует сильнейший стыд, когда один из министров его штата проявляет невежество на людях, в особенности перед лощеными бенгальцами. Он уже давно убедился в том, что в политике не нужны ни исключительный талант, ни мастерство, ни ум. Для всего перечисленного существуют советники. Мастерство политика как раз и заключается в том, чтобы вовремя воспользоваться чужими мыслями и выдать их за собственные. Шахину Бадур Хану неприятно думать, что у кого-то может сложиться мнение, будто он недостаточно добросовестно относится к своим обязанностям. Поезжай с ними, Шах, попросила его премьер-министр Саджида Рана. Не позволяй Шринавасу выставляться придурком.

Бенгальский министр, занимающийся транспортировкой айсберга, неуклюже идет по проходу с медвежьей улыбкой. Из своих источников Шахину Бадур Хану известно о территориальных войнах, которые ведутся между различными учреждениями бенгальского правительства за контроль над этими десятикилометровыми кусками ледового шельфа. Напряжение, существующее между объединенными столицами, всегда можно использовать в интересах Бхарата. Министерство охраны окружающей среды в конце концов уступило (при некоторой помощи со стороны министерства развития и промышленности) министерству науки и техники возможность заключить контракты, и вот теперь министр стоит в проходе, опустив руки на спинки кресел. Шахин Бадур Хан чувствует его горячее дыхание.

– Ну и? Все это наша работа. Мы не бегали к американцам, чтобы они решали наши проблемы с водоснабжением, как те, в Авадхе, со своей плотиной. Хотя вы и без меня в курсе.

– Ганг когда-то делал нас единой страной, – замечает Шахин Бадур Хан. – А теперь мы превратились в вечно ссорящихся между собой детей нашей Матери-Реки: Авадх, Бхарат, Бенгал… Голова, руки и ноги.

– Там много птиц, – говорит Шринавас, посмотрев в иллюминатор. За айсбергом тянется заметный хвост, похожий на дым пароходных труб: стайки морских птиц, тысячи сильных крылатых хищников, с жадностью бросающихся в воду за серебристыми сардинами.

– Это только лишний раз доказывает наличие циркуляции холодных потоков, – объясняет климатолог, стараясь обратить на себя всеобщее внимание. – Мы ввозим даже не столько айсберг, сколько целую экосистему. Некоторые особи следуют за нами от самого острова принца Эдуарда.

– Министр хочет знать, когда следует ожидать реальной пользы от нашего предприятия? – спрашивает Шахин Бадур Хан.

Найпол начинает на все лады расхваливать необычайный прогресс, достигнутый технологиями воздействия на климат в Бенгале, но штатный климатолог перебивает его. Шахин Бадур Хан морщится при этом непростительном нарушении этикета. Неужели у бенгальцев вообще нет ни малейшего представления о протоколе?

– Климат – вовсе не старая корова, которую можно гнать, куда захочешь, – заявляет климатолог по имени Винаячандран. – Климат – тонкая наука о едва заметных сдвигах и изменениях, которые со временем приводят к грандиозным последствиям. Представьте снежный ком, катящийся с горы. Падение температуры на полградуса здесь, смещение в океанском термоклине на несколько метров, перемена в давлении на один-единственный миллибар…

– Вне всякого сомнения. Но министр хочет знать, сколько времени пройдет, прежде чем все ваши мелкие последствия приведут к формированию этого снежного кома. – подает голос Шахин Бадур Хан.

– На основании наших моделей мы полагаем, что возвращение к климатической норме должно произойти в течение шести месяцев, – отвечает Винаячандран.

Шахин Бадур Хан кивает. Министр получил все возможные подсказки. Теперь пусть сам делает выводы.

– Итак, все это, – говорит министр водоснабжения и энергетики Бхарата Шринавас, указывая в сторону чужой льдины, плывущей по Бенгальскому заливу, – доплывет слишком поздно. Еще один не пришедший муссон. Возможно, если бы вы его растопили и прислали нам по трубопроводу, толку было бы больше… Вы можете заставить Ганг повернуть течение вспять? Наверное, только нечто подобное дало бы нужные результаты.

– Он может гарантировать стабильный приход муссонов в течение следующих пяти лет во всей Индии, – настаивает министр Найпол.

– Министр, не знаю, как с этим у вас, но мой народ страдает от жажды прямо сейчас, – говорит В. Р. Шринавас прямо в объектив камеры, снимающей происходящее для программы новостей и, словно дурно воспитанный уличный мальчишка, подглядывающей за высокопоставленными пассажирами из-за спинки сиденья.

Шахин Бадур Хан складывает руки, довольный тем, что эти слова появятся во всех вечерних газетах от Кералы до Кашмира. Шринавас почти такой же шут, как и Найпол, но он способен на яркие высказывания.

Красивый современный самолет вновь делает вираж, разворачивается, выравнивается и летит в сторону Бенгала.

Таким же новым, изящным и современным выглядят и сам недавно построенный аэропорт в Дакке, и его диспетчерская система. Из-за этого всем важнейшим правительственным и дипломатическим рейсам приходится ждать посадки по полчаса, а приземляются они на противоположной от аэробуса «Бхарат эйр» посадочной полосе. Проблема интерфейса: вычислитель системы управления полетом – сарисин первого уровня, что означает наличие интеллекта, инстинкта, автономности и нравственности примерно как у кролика, а это намного превышает – как заметил один из корреспондентов «Бхарат Таймс» – возможности среднего авиадиспетчера в Дакке.

Шахин Бадур Хан подавляет улыбку, но никто ведь не станет отрицать, что экономика Объединенной Восточной и Западной Бенгалии отличается высоким техническим уровнем, смелостью, стремлением к прогрессу, научной изощренностью и во многих отношениях не уступает самым передовым державам мира. Это то, о чем ведутся высокопарные беседы на проспектах и в портиках Ранапура, и чему так разительно противоречат грязь, развалины и нищета Каши.

Но вот появляются автомобили. Шахин Бадур Хан следует за политиками. От асфальтового покрытия исходит нестерпимый жар. Влажный воздух убивает все воспоминания о льде, океане и прохладе. Удачи им с их ледяным островом, думает Шахин Бадур Хан, представляя себе бенгальских инженеров, карабкающихся на айсберг в теплых канадских куртках с отороченными мехом капюшонами.

Сидя на переднем сиденье автомобиля министра Шринаваса, Шахин Бадур Хан закладывает за ухо хёк. Рулежные дорожки, аэробусы, крытые переходные мосты между аэровокзалами и самолетами, грузоперевозчики подгружают данные к интерфейсу его офисной системы. Программы-сарисины отсортировали его почту, но осталось еще более пятидесяти писем и сообщений, которые личному парламентскому секретарю Саджиды Раны нужно прочесть обязательно: рапорты о боеготовности воинских частей Бхарата, пресс-релизы о дальнейших ограничениях на потребление воды, просьба от Н. К. Дживанджи о проведении видеоконференции… Руки движутся, как у изящной танцовщицы, исполняющий традиционный катхак. Перед Шахин Бадур Ханом появляется его блокнот. «Держите меня в курсе событий на развязке Саркханд, – пишет он на боку аэробуса „Эйр Бенгал“ на виртуальном хинди. – У меня дурное предчувствие по поводу нее».

Шахин Бадур Хан родился, живет и, по его предположениям, умрет в Каши, но он до сих пор не может понять страсть и злобу, отличающие потрепанных индуистских богов. Его восхищают религиозные установки и аскетизм индуизма, но как мало эти божества дают в обмен на поклонение им и как много требуют от большинства своих ревнителей! Каждый день по пути в Бхарат Сабху он на правительственном автомобиле проносится мимо маленькой палатки из пластика, установленной на одном из перекрестков улицы леди Каслрей, где пятнадцать лет назад некий садху поднял руку и ни разу за все эти годы не опустил ее. Шахин Бадур Хан готов держать пари, что теперь аскет не сможет вернуть свою высохшую костлявую конечность на место, даже если бы кто-то из его богов повелел ему.

Бадур Хан не принадлежит к числу особо религиозных людей, но яркие кричащие бутафорские статуи с обилием рук, символов, атрибутов, транспортных средств, сторонников – словно скульптор хотел воплотить в каждой все теологические детали до последней, – оскорбляют эстетические чувства Шахина. Сам он принадлежит к утонченной, в высшей степени цивилизованной, экстатической и мистической школе ислама. Оскорбительные для глаз и чувств ярко-розовые тона чужды ей. Его религия не размахивает своим пенисом на публике. Тем не менее каждое утро тысячи и тысячи спускаются по гхату рядом с балконами его хавели, чтобы смыть с себя грехи в водах высыхающего Ганга. Вдовы тратят последние рупии на то, чтобы тела их мужей были сожжены у вод священной реки, дабы покойные достигли вечного блаженства. Каждый год множество молодых людей бросаются под колесницу Джаганната в Пури [10], хотя еще большее их число погибает в давке в толпе. Тысячи юношей штурмуют мечети, голыми руками разнося их по камню, потому что, по их мнению, мусульманские строения оскорбляют величие Господа Рамы, – а человечек в палатке из пластика все сидит и сидит себе на мостовой, подняв руку, словно шест. А на транспортной развилке в новом Сарнате стоит статуя Ханумана из крашеного бетона. Ее поставили там менее десяти лет назад, а теперь говорят, что нужно перенести в другое место, так как здесь будет строиться новая станция метро. И сейчас там появились группы молодых людей в белых рубашках и дхоти, потрясающие кулаками, бьющие в барабаны и гонги. Подобные представления всегда заканчиваются смертями, думает Шахин Бадур Хан. Мелочи собираются в большой снежный ком. Н. К. Дживанджи и его фундаменталистская индуистская партия Шиваджи своей колесницей раздавит еще множество человеческих жизней.

В центре приема ВИП-гостей царит смятение. Оказывается, для двух важных групп, прилетающих в аэропорт, заказан один и тот же зал ВН137. Шахин Бадур Хан узнает об этом среди сутолоки репортеров, грохота громкоговорителей, мелькания микрофонов у входа в холл. Министр Шринавас пыжится, но объективы кинокамер направлены совсем в другую сторону.

Шахин Бадур Хан вежливо протискивается сквозь толпу к диспетчеру, высоко подняв удостоверение.

– Что здесь случилось?

– А, мистер Хан… Небольшая путаница.

– Никакой путаницы. Министр Шринавас вместе со своей группой возвращается в Варанаси на одном из самолетов вашей компании. Какие могут быть причины для недоразумений?

– Одна знаменитость…

– Знаменитость, – повторяет Шахин Бадур Хан с таким презрением в голосе, что слово в его устах превращается в грубое оскорбление.

– Одна русская. Модель, – продолжает диспетчер в полном замешательстве. – С очень громким именем… В Варанаси готовится какое-то шоу. Приношу извинения за беспокойство, мистер Хан.

Шахин Бадур Хан жестом направляет своих людей к проходу.

– Что такое? – спрашивает министр Шриванас, проходя через толчею.

– Какая-то русская модель, – отвечает Шахин Бадур Хан тихим отчетливым голосом.

– А! – провозглашает министр Шринавас, широко открыв глаза. – Юли!..

– Простите?

– Юли, – повторяет Шринавас, вытянув шею, чтобы разглядеть знаменитость. – Ньют.

Слово звучит, словно удар храмового колокола. Толпа расступается. Перед Шахином Бадур Ханом открывается вход в зал для ВИП-гостей. И он останавливается – завороженный, видя высокую женскую фигуру в длинном, изысканного покроя пальто из белой парчи, расшитой орнаментом из танцующих цапель. Женщина стоит к нему спиной, Шахин Бадур Хан не видит ее лица, только абрис фигуры. Изящные движения длинных и тонких пальцев. Элегантный изгиб затылка, безупречные очертания лишенного волос черепа.

Женщина поворачивается к нему. Шахин Бадур Хан шумно выдыхает, но во всеобщей суматохе его никто не слышит.

Нет… Нельзя смотреть на это лицо, иначе он будет заворожен, проклят, отвержен Богом. Толпа снова начинает двигаться, и человеческие тела скрывают от него то, что он не должен был увидеть. Шахин Бадур Хан стоит в оцепенении, не в силах пошевелиться.

– Хан. – Это голос… Да, голос министра. – Хан, с тобой все в порядке?

– А… да, господин министр. Легкое головокружение. Здесь, наверное, слишком большая влажность.

– Да, чертовым бенгальцам надо заняться своими кондиционерами.

Чары разрушены, но, провожая министра по крытому переходу, Шахин Бадур Хан ловит себя на мысли, что теперь ему больше никогда не знать покоя.

Охранник получает подарки от министра Найпола. На термосах герб Объединенных Штатов Восточной и Западной Бенгалии. Пристегнув ремень и задвинув шторы на иллюминаторе в аэробусе «Бхарат эйр», неуклюже подпрыгивающем на неровном асфальте, Шахин Бадур Хан открывает термос. Внутри – кубики льда из ледника для джин-коктейлей Саджиды Раны. Шахин Бадур Хан снова закрывает термос. Аэробус набирает скорость. Наконец его колеса отрываются от бенгальской земли, а Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос так, словно холод способен исцелить его душевную рану. Но ее уже ничто не сможет излечить. Никогда.

Шахин Бадур Хан отдергивает шторку и смотрит в иллюминатор, но ничего не видит. Перед его глазами проплывает белоснежный купол черепа; изгиб шеи; бледные изящные руки, элегантные, словно минареты; скулы, обращенные к нему, подобны архитектурным деталям несравненной красоты. Танцующие цапли…

Так долго ему казалось, что он пребывает в абсолютной безопасности. Абсолютной… Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос с куском ледника и ласково проводит по нему рукой, закрыв глаза в молчаливой молитве, и сердце его пылает в экстазе.

4. Наджья

Лал Дарфан, первой величины звезда мыльных опер, дает интервью в паланкине на спине слона, форму которого имеет дирижабль, движущийся вдоль южных склонов Непальских Гималаев. На звезде великолепная рубашка и широкие свободные брюки. Он откинулся на мягкую подушку на низеньком диване. Позади него стяги из кучевых облаков расцвечивают белым небесную голубизну. Горные вершины очерчивают неровную границу, создавая естественную преграду на пути устремляющегося в бесконечность взгляда. Бахрома паланкина со множеством кисточек треплется на ветру. Лала Дарфана, Бога Любви самой большой и самой популярной мыльной оперы студии «Индиапендент продакшнз» под названием «Город и деревня», развлекает павлин, который стоит у изголовья его дивана. Звезда кормит птицу крошками рисового крекера. Сам Лал Дарфан на диете с низким содержанием жиров. Об этом трезвонят все таблоиды.

Диета, – думает Наджья Аскарзада, – прекрасно подобранная причуда для виртуальной звезды. Она делает глубокий вдох и начинает интервью.

– Нам, живущим на Западе, трудно поверить, что «Город и деревня» может быть столь невероятно популярен. Тем не менее здесь к вам как к актеру интерес ничуть не меньший, нежели к вашему персонажу, Веду Прекашу.

Лал Дарфан улыбается. Его зубы именно так невероятно, ослепительно белы, как говорят на всех телеканалах.

– Значительно больше, – отвечает Лал. – Но, как мне кажется, ваш вопрос состоит в следующем: почему персонажу-сарисину нужен актер-сарисин? Иллюзия внутри иллюзии, ведь так?

Наджье Аскарзаде двадцать два года – журналист, фрилансер, в отношениях не состоит. Четыре недели находится в Бхарате и только что приступила к интервью, которое, как она надеется, реально раскачает ее карьеру.

– Поверьте в невероятное, – замечает Наджья.

До ее ушей доносится гул моторов дирижабля, каждый из которых установлен в одной из громадных ног слона.

– Дело обстоит вот как. Просто роли, просто персонажа публике всегда мало. Ей нужна роль, скрытая за ролью, будь это я, – Лал Дарфан с каким-то нарочитым самоуничижением касается руками диафрагмы под раздувшейся грудной клеткой, – либо вполне реальный, из плоти и крови, голливудский актер или поп-идол. Позвольте мне задать вам вопрос. Что вам известно о, скажем, такой западной звезде, как Блошан Мэттьюз? Только то, что вы видите по телевизору, то, что читаете в желтой прессе и узнаете из светских сплетен. А что вам известно о Лале Дарфане? Практически то же самое. Эти персонажи для вас не более реальны, чем я, но и ничуть не менее реальны.

– Но ведь люди всегда могут случайно столкнуться со знаменитостью где-нибудь на улице, встретить на пляже, в аэропорту или даже в обычном магазине…

– Неужели? А откуда вы знаете, что кто-то вот так, как вы говорите, случайно сталкивался со знаменитостями?

– Оттуда, что я слышала… А.

– Понимаете, что я имею в виду? Мы всегда получаем информацию от того или иного посредника. При всем уважении, я – реальная знаменитость в том смысле, что моя слава очень даже реальна. По сути, полагаю, в наши дни именно популярность делает реальным что угодно. Вы согласны со мной?

На создание голоса Лала Дарфана было потрачено полмиллиона человекочасов. Это голос запрограммирован, чтобы соблазнять, и он уже обвивает Наджью кольцами искушения. Лал вопрошает:

– Можно мне задать вам личный вопрос? Он совсем простой. Какое самое раннее ваше воспоминание?

Долго вспоминать не приходится: она всегда рядом, та ночь огня, хаоса и страха; она как иридий в геологических слоях жизни Наджьи. Отец берет ее с кровати, несет куда-то на руках, по всему полу разбросаны бумаги, в доме страшный шум, в саду мелькают огни. Это она помнит лучше всего. Конусы света фонарей, мечущиеся над розовыми кустами, они гонятся за ней. Бегство через весь жилой комплекс. Отец вполголоса проклинает мотор, всё пытаясь завести его, завести, завести. А свет фонарей всё ближе и ближе. Отец ругается, ругается довольно вежливо с учетом того, что полиция явилась арестовать его.

– Я лежу на заднем сиденье автомобиля, – говорит Наджья. – Лежу плашмя, стоит ночь, и мы очень быстро едем по Кабулу. За рулем отец, мать сидит рядом с ним, но я не вижу их из-за спинок кресел. Я понимаю, что они беседуют, но их голоса доносятся как будто откуда-то издалека. Да, еще включено радио. Родители прислушиваются, но я не могу ничего разобрать… – Сейчас она знает, что они ждали сообщения о нападении на дом и о том, что выписан ордер на их арест. До того момента, как полиция закрыла аэропорт, оставалось всего несколько минут. – Я вижу, как мимо меня проносятся уличные фонари, нахожу в их чередовании удивительный, хоть и однообразный ритм: вначале свет каждого из них падает на меня, затем на спинку моего сиденья, а потом исчезает в окне…

– Мощный образ, – замечает Лал Дарфан. – Сколько вам тогда было лет? Три, четыре?

– Еще не было четырех.

– У меня тоже есть самое раннее воспоминание. Именно благодаря ему я знаю, что я не Вед Прекаш. У Веда Прекаша есть сценарий, а я помню шаль с узором «пейсли», развевающуюся на ветру. Небо было голубым и безоблачным, и край шали вился где-то сбоку. Мне всё это видится словно в кадре, однако основное действие проходит за ним. Я вижу предельно отчетливо, как этот край шали хлопает на ветру. Мне говорили, что дело происходит на крыше нашего дома в Патне. Мама взяла меня наверх, чтобы уберечь от испарений, отравляющих всё внизу на уровне первого этажа, и я лежу на одеяле, а надо мной зонтик. Шаль незадолго перед тем выстирали, она висит на веревке и сушится. Странно, но веревка шелковая. Воспоминание о том, что она шелковая, не менее яркое, чем все остальное. Мне было самое большее два года. Вот. Два воспоминания. А, но тут вы скажете: ваше-то выдумано, а мое – настоящее. Но как это установить? Вполне возможно, вам что-то рассказали, а вы с помощью воображения превратили чужой рассказ в собственное воспоминание, однако оно может быть и ложным, искусственно созданным и имплантированным в сознание.

Сотни тысяч американцев считают, что их разум оккупирован серыми человечками-инопланетянами, которые загнали им специальный механизм в задний проход и таким манером контролируют их разум. Фантазия – и, вне всякого сомнения, ложные воспоминания, – но неужели из-за этого они становятся нереальными, поддельными людьми? В конце концов, из чего состоят наши воспоминания? Из белковых молекул с разным зарядом. В этом, думаю, мы не так уж сильно отличаемся друг от друга. Дирижабль в виде громадного слона, глупая диковинка, которую сделали по моему заказу; наше представление о том, что мы летим над Непалом; для вас всё это лишь разнообразные сочетания по-разному заряженных молекул белка. Но так можно сказать о чем угодно. Вы называете то, о чем я говорю, иллюзией, а я называю это фундаментальным основанием моей вселенной. Полагаю, что я вижу ее весьма отличным от вас образом, но, опять же, откуда мне знать? Откуда мне знать, что мой зеленый цвет вы тоже воспринимаете как зеленый? Мы все заперты в маленьких коробках своих «Я» из кости или из пластика, Наджья. И никому из нас не суждено из них выбраться. Можем ли мы в таком случае доверять воспоминаниям?

Я доверяю, компьютер, думает Наджья Аскарзада. Я вынуждена им доверять, ибо то, что я есть, создано этими воспоминаниями. Причина, по которой я нахожусь в этом нелепом виртуальном чертоге удовольствий и болтаю со звездой мыльных опер, страдающей манией величия, – исключительно в тех самых давних воспоминаниях о свете и движении.

– Но в таком случае вы – как Лал Дарфан – сильно рискуете? Я имею в виду Акт Гамильтона относительно искусственного интеллекта…

– Копы Кришны? Хиджры Маколея, – ядовито произносит Лал Дарфан.

– Я это к тому, что для вас заявить, будто вы обладаете самосознанием – а именно об этом, как мне представляется, и шел разговор, – равносильно подписанию собственного смертного приговора.

– Я вовсе не говорил, что обладаю самосознанием или какими-либо чувствами, что бы все подобные слова ни значили. Я – сарисин уровня 2,8, и меня подобное положение вещей вполне устраивает. Я заявляю лишь, что я реален; настолько же реален, как вы.

– Значит, вы не смогли бы пройти тест Тьюринга?

– Я и не должен проходить тест Тьюринга. И не стал бы его проходить. Тест Тьюринга!.. Да что он доказывает? Давайте я вам опишу его. Классическая расстановка: две запертые комнаты и мерзавец со старомодным компьютерным монитором в центре. Посадим вас в одну комнату, а пиарщика Сатнама – в другую. Предполагаю, именно он организовал нынешнюю прогулку – с девушками работает, как правило, он. Он тот еще пижон. Мерзавец у монитора задает вопросы, вы набираете ответы. Стандартная процедура. Задача Сатнама – убедить мерзавца в том, что он, Сатнам, женщина. Он может врать, изворачиваться, говорить что угодно, лишь бы заставить поверить в эту явную ложь. Думаю, вы прекрасно понимаете, что ему не составит большого труда добиться успеха. И что, это на самом деле сделает Сатнама женщиной? Не думаю; а Сатнам так уж точно не думает.

Ну а теперь: в чем разница между этой ситуацией и по-

пыткой компьютера выдать себя за разумное существо? Может ли симуляция явления рассматриваться как само это явление, или же разуму свойственно нечто настолько уникальное, что делает его единственным в своем роде явлением, которое невозможно симулировать? Что доказывают все подобные эксперименты? Только нечто относительно природы самого теста Тьюринга как теста и кое-что относительно опасности доверия к минимуму информации. Любой сарисин, достаточно умный, чтобы пройти тест Тьюринга, будет достаточно умен и для того, чтобы названный тест провалить.

Наджья Аскарзада воздевает руки, изобразив притворную беспомощность и полную покорность неопровержимым доводам Лала.

– Должен сказать, кое-что в вас мне нравится, – говорит Лал Дарфан. – Например, вы не потратили целый час на глупые вопросы о Веде Прекаше, словно он и является истинной звездой. Однако это напомнило мне о том, что я уже должен начинать гримироваться…

– О, простите! Спасибо!.. – восклицает Наджья, пытаясь изобразить словоохотливую журналисточку, хотя на самом деле уже и рада оказаться вне сферы ментального влияния этого педантичного существа.

То, что, по ее планам, должно было получиться легким, поверхностным, ненавязчивым и слегка китчевым, превратилось в некий вариант экзистенциальной феноменологии с привкусом постмодернистского ретро. Наджья безо всякого восторга думает о том, что́ скажет ее редактор, не говоря уже о пассажирах трансамериканского

экспресса Чикаго – Цинциннати, достающих свои журналы из кармашков на сиденьях.

Лал Дарфан блаженно улыбается, а его кабинет начинает растворяться. Наконец остается только улыбка в стиле Льюиса Кэрролла, но и она постепенно исчезает в гималайском небе, да и само гималайское небо сворачивается и ускользает куда-то в самые дальние уголки сознания Наджьи. И вот она снова сидит в кабинете для рендеринга, в шатком вращающемся кресле, глядя на цилиндры белковых процессоров на стойках, которые уходят в перспективу помещения: настоящие научфановские мозги в банках.

– Он вполне убедителен, не правда ли?

Бальзам-афтершейв Сатнама-Немного-Пижона малость кричащий. Наджья снимает лайтхёк, все еще чувствуя некоторую спутанность сознания из-за полного погружения в атмосферу интервью.

– Я думаю, он думает, что он думает.

– Именно так мы его и программировали. – У Сатнама имеются медийные стиль, одежда и беззаботная уверенность в себе, но Наджья замечает у него на шее маленький трезубец Шивы на платиновой цепочке. – Правда в том, что сценарий для Лала Дарфана прописан так же четко, как и для его героя Веда Прекаша.

– Именно. В том-то и суть – в разнице между видимостью и реальностью. Если люди могут поверить в реальность виртуальных актеров, то что же еще они проглотят?

– Ну, не надо раскрывать все карты. – Сатнам улыбается, проводя ее в следующее отделение. Сейчас он очень мил, думает Наджья. – А здесь у нас «метамыльный» отдел, где Лал Дарфан получает сценарий, от которого, как ему кажется, он совершенно не зависит. И этот отдел ничуть не менее важен, чем собственно мыльный.

Отдел представляет собой помещение, забитое рабочими станциями. Перегородки из темного стекла: сотрудники работают здесь в полумраке, освещаемые мерцанием мониторов. Руки разработчиков движутся в нейропространстве. Наджья с трудом подавляет дрожь при мысли о том, что и она могла бы провести всю свою жизнь в подобном месте, куда никогда не попадает солнечный свет…

Случайный отблеск касается высоких скул, безволосого черепа, изящная тонкая рука приковывает к себе внимание Наджьи, и теперь уже она обрывает Сатнама:

– Кто это?

Сатнам вытягивает шею.

– А, это Тал, он новенький. Он занимается разработкой визуальных обоев.

– Мне кажется, следовало бы употребить местоимение «эно», – замечает Наджья, пытаясь получше разглядеть ньюта.

Не сказать чтобы присутствие здесь, в производственном отделе, представителя третьего пола было удивительно. В Швеции ньюты склонны выбирать творческие профессии, а самая популярная индийская мыльная опера несомненно должна их привлекать. Просто Наджья осознает, что всегда полагала, будто уходящая во тьму столетий история индийской транс- и квир-сексуальности до сих пор таится под спудом.

– «Эно», «оно», «он» – как вам угодно… Этих эно полно в наши дни. Вон, одного пригласили на важный прием с большими шишками.

– Юли. Русскую модель. Я попыталась пробиться на встречу, взять у него интервью. То есть у эно.

– Но променяли его на Толстого Лала.

– Нет, меня в самом деле очень интересует психология актеров-сарисинов.

Наджья не может удержаться и снова бросает взгляд на ньюта. Эно поднимает взгляд. Их глаза на какое-то мгновение встречаются. Взгляд Тала ничего не выражает, эно просто смотрит, холодно и равнодушно, затем вновь возвращается к работе. Руки эно очерчивают символы.

– Толстый Лал не знает, что персонажи и сюжет представляют собой базовые пакеты, – продолжает Сатнам, ведя Наджью среди мерцающих рабочих станций. – Мы продаем франшизу, и различные национальные каналы накатывают поверх них собственных актеров-сарисинов. В Мумбаи и в Керале Веда Прекаша играют разные актеры, которые в тех краях не менее знамениты и популярны, чем Толстый Лал здесь.

– Вся наша жизнь – лишь одна из версий, – замечает Наджья, пытаясь что-нибудь понять в изысканных движениях длинных пальцев ньюта.

Выйдя в коридор, Сатнам продолжает болтовню:

– Значит, вы и в самом деле из Кабула?

– Я уехала оттуда, когда мне было четыре года.

– Мне мало известны тамошние реалии. Уверен, они стоят того, чтобы узнать о них побольше.

Наджья резко останавливается и поворачивается к Сатнаму. Она на полголовы ниже, однако, увидев выражение ее лица, он делает шаг назад. Наджья хватает Сатнама за руку и чертит цифры у него на тыльной стороне ладони.

– Вот мой номер. Позвоните. Возможно, я отвечу. Могу предложить прогуляться, но если мы куда-нибудь и пойдем, то место буду выбирать я. Согласны? А теперь спасибо за экскурсию. Думаю, что выход смогу найти сама.

Когда Наджья на фатфате подъезжает к обочине, он уже стоит именно там и именно в то время, на которое они договорились. По ее просьбе Сатнам одет не в своем обычном вкусе, хотя на шее у него по-прежнему тришул. Наджья уже много их видала на улицах, у самых разных мужчин.

Он опускается на сиденье рядом с ней, отчего маленький авторикша покачивается на своем самодельном насесте.

– Расплачиваюсь я, помните? – спрашивает девушка.

Рикша въезжает в хаотическое коловращение трафика.

– Тур-загадка? Окей, это здорово, – отвечает Сатнам. – А вы написали статью?

– Написала и забыла, – говорит Наджья.

Она действительно наскоро отстучала сегодня статью на своем компьютере на террасе «Империал интернэшнл», пригородного общежития для рюкзачников, в котором снимает комнату. Наджья выедет оттуда сразу же, как только из журнала пришлют гонорар. Австралийцы действуют ей на нервы. Они стонут и жалуются по любому поводу.

Дело в том, что у Наджьи есть бойфренд. Его зовут Бернар. Приятель-империалист, взявший академический отпуск, двенадцать месяцев которого растянулись до двадцати, сорока, шестидесяти. Он француз, лентяй с отвратительными манерами, убежденный в собственной гениальности. У Наджьи есть подозрение, что Бернар живет в хостеле только ради того, чтобы цеплять новых девчонок – таких, как она. Но он практикует тантрический секс, и у него стоит с любой женщиной не менее часа: по крайней мере, пока он тянет свои песнопения. До сих пор тантра с Бернаром заключалась для Наджьи в том, что ей приходилось по двадцать, тридцать, сорок минут сидеть у него на коленях и тащить за кожаный ремешок, обвязанный вокруг его члена, затягивая петлю все крепче и крепче, заставляя член напрягаться все больше и больше, пока глаза Бернара не начинали лезть из орбит и он не восклицал, что Кундалини пошла вверх. Что означало – он наконец-то словил приход от наркоты. Наджья представляет себе тантру иначе. И бойфренда тоже. Сатнам не относится к мужчинам ее типа примерно по тем же причинам, что и Бернар, но все-таки это не более чем игра, развлечение, «почему бы и нет»? Наджья Аскарзада выжала из своих двадцати двух лет столько, сколько позволило ей чувство ответственности за эти «почему бы и нет?», которые и привели ее в Бхарат наперекор учителям, друзьям и родителям.

Нью-Варанаси переходит в старый Каши постепенно. Улицы начинаются в одном тысячелетии и заканчиваются в другом. Шпили небоскребов, взмывающих в заоблачную высь, соседствуют с запущенными проулками и деревянными лачугами, построенными лет четыреста назад. Виадуки метро и подвесные дороги проносятся мимо разрушающихся древних храмов, напоминающих дряхлые фаллосы из песчаника. Сладковато-приторный аромат гниющих цветочных лепестков перебивает даже постоянный выхлоп от спиртовых двигателей, смешиваясь с ним в урбанистический парфюм, которым города маскируют вонь бездонных клоак. Бхаратская железная дорога содержит дворников со специальными метлами для сметания цветочных лепестков с путей. Каши производит миллионы и миллионы лепестков, и стальные колеса не в состоянии с ними справиться.

Моторикша сворачивает в темный переулок со множеством маленьких магазинчиков и лавок. Бледные пластиковые манекены, безрукие и безногие – однако тем не менее улыбающиеся – покачиваются на крюках у них над головой.

– Можно ли узнать, куда меня везут? – спрашивает Сатнам.

– Вы очень скоро увидите.

А правда состоит в том, что Наджья здесь никогда раньше не бывала. Но послушав, с каким восторгом квохчут австралийцы о своей необычайной смелости, выражающейся в факте посещения загадочного места, которое у них, как ни странно, не вызвало ни малейшего отвращения, она только и искала повод отправиться в этот хорошо спрятанный клуб.

Она не имеет представления о том, где находится, но, когда болтающиеся на крюках манекены уступают место проституткам, стоящим в открытых магазинных витринах, понимает, что водитель везет их в нужном направлении. Большинство девочек явно переняли западную моду: они затянуты в лайкру и демонстрируют прохожим вызывающего вида обувь. Лишь немногие придерживаются местной традиции и сидят в железных клетках.

– Ну, приехали, – говорит рикша.

«Бой! Бой!» – восклицают неновые огни над крошечной дверью, расположенной между магазином индуистских ритуальных сувениров и чайной стойкой, за которой проститутки попивают лимонад «Лимка». Кассир сидит в уютной жестяной кабинке у самой двери. На вид ему лет тринадцать или четырнадцать, и его найковская шапка-бини видела уже всё в жизни. За ним начинается лестница, ведущая в поток ослепительного флюоресцентного света.

– Тысяча рупий, – говорит он и протягивает руку. – Или пять долларов.

Наджья платит в местной валюте.

– Я несколько иначе представлял себе наше первое свидание, – говорит Сатнам.

– Свидание? – переспрашивает Наджья, ведя его по лестнице, то поднимающейся, то вдруг резко сворачивающей в сторону, уходящей вниз и обрывающейся на каком-то балкончике над обширной залой.

Зала когда-то явно использовалась в качестве склада. Тошнотно-зеленый цвет стен, заводские лампы и воздуховоды, жалюзийные окна в потолке – всё говорит о прошлом этого помещения. Теперь оно превращено в арену. Вокруг пятиметрового шестиугольника, усыпанного песком, ряды деревянных скамей, расставленные амфитеатром, как в лекционной аудитории. Всё здесь изготовлено из промышленной древесины, украденной в Агентстве скоростных перевозок Варанаси, которое постоянно испытывает нехватку наличных денег. Стойки обиты упаковочными панелями. Наджья отнимает руку от перил и чувствует, что ладонь стала липкой – на ней смола.

Помещение бывшего склада распирает от народа: от кабинок, где делаются ставки, и мест бойцов у самого ринга до задних рядов балкона, где мужчины в клетчатых рабочих рубашках и дхоти залезли на скамьи, чтобы лучше разглядеть происходящее внизу. Публика почти полностью состоит из мужчин. Немногие женщины одеты в угоду мужским аппетитам.

– Я ничего не знал об этом месте, – говорит Сатнам, но Наджья чувствует дух набившихся в помещение тел, пот, первобытные запахи. Она протискивается вперед и смотрит вниз. Наличка быстро меняет владельцев за маклерским столом. Мелькают затрепанные банкноты. Кулаки сжимают веера рупий, долларов и евро. Сатта-мэны отслеживают путь каждой пайсы. Все взгляды устремлены на деньги, за исключением взгляда одного человека, стоящего прямо напротив нее у самой арены. Он смотрит вверх так, словно ощущает тяжесть ее пристального взгляда. Он молод и очень ярок. Явно из местных братков, думает Наджья. Их глаза встречаются.

Зазывала, пятилетний мальчишка в ковбойском костюме, ходит по залу, заводя аудиторию, а двое мужчин с граблями превращают окровавленный песок в дзенский садик. У мальчика на шее бинди-микрофон; голосок, одновременно и детский, и старческий, дребезжит, выходя из звуковой системы и накладываясь на звуки табла и миксы азиатского андеграунда. Слыша эту странную смесь невинности и опыта, Наджья думает: быть может, перед нею брамин? Нет, настоящий брамин находится в кабинке в первом ряду: на первый взгляд он кажется десятилетним пацаном, одетым как двадцатилетний парень. Его окружают девицы, будущие телестарлетки. Зазывала – просто очередной уличный мальчишка. Наджья видит, что он дышит часто и тяжело. И вдруг понимает, что рядом с ней нет Сатнама.

Шум, начавший уже было стихать, снова взрывается волной грохота и хриплых воплей, как только команды выходят на арену, чтобы продемонстрировать своих бойцов. Они поднимают их на руках высоко над головой, обносят вокруг ринга – так, чтобы все могли увидеть, за что платят деньги.

Минисаблеры – жуткие создания. Оригинальный патент принадлежит одной небольшой калифорнийской компании, занимающейся генной инженерией. Вмонтируй в обычного Felis Domesticus [11] восстановленную ДНК ископаемого Smilodon Fatalis [12]. Результат – карликовое саблезубое чудовище размером с крупного мейн-куна, но с клыками по моде верхнего палеолита и с соответствующими манерами. Названные создания пережили короткий период звездной популярности, после чего их владельцы обнаружили, что эти звери слишком часто становятся причиной исчезновения их собственных и соседских кошек, собак, дворовых рабочих из Гватемалы, младенцев. Компания, повинная в производстве маленьких монстров, заявила о банкротстве еще до того, как на нее посыпались исковые заявления, однако на права обладателей патента уже начали активно покушаться в бойцовских клубах Манилы, Шанхая и Бангкока.

Наджья с интересом наблюдает за атлетичной девушкой в спортивном кроп-топе и широченных шароварах, которая торжественным шагом обходит арену, подняв повыше своего чемпиона. Это большой, серебристого окраса полосатый кот с телосложением крошечного военного самолета. Гены убийцы! Роскошный, восхитительный монстр! На когти ему надеты специальные кожаные протекторы. Наджья видит, что девушка преисполнена гордости за питомца и любви к нему. Толпа ревет от восторга перед животным и его владелицей. Зазывала вспрыгивает на низкий подиум. Маклеры раздают кучу бумажных талонов. Соревнующиеся уходят в кабинки.

Девушка вонзает в кота шприц со стимулирующим средством, а ее коллега-мужчина подносит к носу животного специальное возбуждающее вещество. Они крепко держат своего зверя. Все затаили дыхание. На арену опускается мертвая тишина. Зазывала трубит в маленький горн. Соревнующиеся срывают с когтей своих питомцев протекторы и бросают животных на арену.

Толпа сливается в едином вопле, в общей жажде крови. Наджья Аскарзада ревет и бушует вместе с остальными. Единственное, о чем она сейчас способна думать, – это два бойцовых кота на арене, бросающиеся друг на друга, рвущие соперника клыками и когтями. Кровь приливает к ее голове, к ушам и глазам.

Все происходит с поразительной быстротой и жестокостью. Всего через пару секунд одна лапа милого серебристого полосатого кота уже болтается на лоскутах кожи. Кровь хлещет из открытой раны, но зверь издает страшный вопль, призывая противника продолжать поединок, пытается увернуться и атаковать. Он лязгает жуткими смертоносными зубами, однако почти тут же падает на спину и начинает извиваться в судорогах, взбивая тучи окровавленного песка. Победители уже подцепили своего чемпиона за ошейник и с огромным трудом пытаются оттащить злобную визжащую тварь в загон. Серебристый полосатый кот стонет и воет, наконец кто-то встает с судейской скамьи, подходит к нему и бросает на голову зверю шлакобетонный блок.

Девушка в кроп-топе еще некоторое время стоит и мрачно наблюдает за тем, как раздавленное существо утаскивают с поля боя. Она прикусила губу. Наджья обожает ее, обожает того юношу, с которым встретилась взглядами, обожает всех и всё здесь, на этой залитой кровью арене. Сердце бешено колотится, из груди вырывается горячее дыхание, она сжимает кулаки и дрожит, у нее расширены зрачки, а мозг пылает. Наджья жива на восемьсот процентов и пронизана каким-то неведомым ей доселе чувством. И вновь она встречается взглядом с местным братком. Он кивает ей, но Наджья видит: парень много потерял.

Победители выходят на ринг, и толпа восторженно бушует. Зазывала орет что-то в звуковую систему, а на маклерской скамье вовсю идет раздача денег… денег… денег… Вот зачем ты приехала в Бхарат, Наджья Аскарзада, говорит она себе. Чтобы вот так вот чувствовать жизнь, и смерть, и иллюзию, и реальность. Чтобы что-то прожгло насквозь эту чертову благоразумную, добропорядочную, толерантную шведскость. Чтобы почувствовать безумие и необузданность мира. Ее соски набухают. Наджья чувствует сексуальное возбуждение. Война, война за воду, война, которую она отрицает, привела ее сюда, та война, которой все страшатся и которая становится все более неизбежной. Наджья не боится этой войны. Она хочет ее. Хочет очень сильно.

5. Лиза

На расстоянии четырехсот пятидесяти километров над Западным Эквадором Лиза Дурнау прорывается сквозь стаю боббетов, которые бросаются в разные стороны, высоко подняв яркие хохолки и быстро перебирая мощными ногами. Лесные дали оглашаются их тревожными криками. Пасущийся в поле молодняк встревожен: звереныши задирают головы, в страхе поднимаются на задние лапы, а затем с визгом ныряют в сумки родителей. Завромарсупиалы, достающие Лизе до пояса, в ужасе отскакивают от девушки, которая бежит в спортивных штанах, футболке и кроссовках. Недавний выводок пытается забиться к родителям в сумки головами вперед.

Эти животные принадлежат к числу самых успешных видов «Биома-161». Леса с условным названием «За Восемь Миллионов Лет До Нашего Времени» буквально кишат ими. Для «Альтерры» реальный день равен ста тысячам моделируемых лет, поэтому к завтрашнему дню они уже могут вымереть. Высокий и влажный лес из деревьев с зонтичными кронами будет высушен климатическим сдвигом. Но сейчас, в данный экологический момент, во временном срезе того, что в другую эпоху и на совсем другой Земле станет северной Танзанией, они наделены абсолютной властью.

Беготня боббетов встревожила группу трантеров, жующих листья деревьев трюдо. Крупные, но медлительные дендрофаги разбегаются врассыпную. Их внутренние костные пластины под полосатой, под ивняк, шкурой движутся подобно хитрому механизму. Защитная окраска работы Уильяма Морриса [13], думает Лиза Дурнау. Ботаника от Рене Магритта [14]. Листья на деревьях трюдо представляют собой почти идеальные полушария, сами деревья высажены в долине через равные промежутки, а всё вместе производит впечатление живой иллюстрации к какой-то статистической теории. На некоторых ветвях повисли семенные коробочки, подобно маятникам раскачивающиеся на ветру. Они способны разбрасывать семена на сотни метров, стреляя ими словно из пистолета. Именно с помощью подобного механизма и достигается идеальная математическая правильность в расположении растений. Таким образом ни одно из деревьев трюдо не оказывается загубленным густой кроной другого, а в густой листве скрывается целый мир самых разных живых организмов.

Между деревьями мелькают пробегающие тени. Стайка бэкхемов-паразитов отскочила от мертвого трантера, в которого только что были отложены яйца. Йистават, парящий высоко вверху, опускается немного ниже, затем делает резкий рывок, круто отклоняется в сторону и захватывает в кожную сетку между задними лапами неповоротливую заврохироптеру. Хитроумное сальто, движение хищного клюва – и охотник возвращается на обычный курс. Неуязвимая и неприкосновенная для всех здешних обитателей Лиза Дурнау продолжает свой путь. Любой бог бессмертен в собственном мире: в течение последних трех лет она была директором, менеджером и медиатором «Альтерры» – «параллельной Земли», эволюционирующей в ускоренном ритме на одиннадцати с половиной миллионах компьютерах «Реального мира».

Бэкхемы. Трантеры. Трюдо. Лизе Дурнау нравятся шалости таксономии «Альтерры». Здесь принципы, давно используемые в астрономии, наконец-то применены в альтернативной биологии. Как только что-то появляется у вас на жестком диске, вы сразу же даете ему имя. Макконки и мастроянни, огунвы, хаякавы и новаки. Хаммадии, куэстры и бьорки.

Вполне в духе Лалла.

Лиза снова поймала ритм. Таким манером она может бежать до бесконечности. Некоторые во время пробежек слушают музыку. Иные болтают, читают электронную почту или новости. Другие заставляют своих сарисинов-секретарей предоставлять краткую сводку о событиях дня. Лиза Дурнау проверяет, что нового появилось среди десяти тысяч биомов, существующих на одиннадцати с половиной миллионах компьютеров, принимающих участие в самом крупном эксперименте по эволюции. Ее обычный путь пролегает петлей вокруг кампуса Канзасского университета. В восхитительном и загадочном бестиарии Лизы всегда есть что-то удивительное и способное вызвать восторг. К примеру, какое-нибудь новенькое взятое из телефонного справочника название, которым проштамповано новое фантастическое существо, только что вылезшее из силиконовых джунглей. Когда на 158-м хосте биома в Гвадалахаре путем эволюционного скачка от насекомых произошли первые артротекты, она испытала то чувство острого удовлетворения, какое переживает читатель триллера при новом, замысловатом и совершенно непредсказуемом повороте сюжета. Никто не мог предвидеть появления лопесов, но и их существование было каким-то загадочным образом латентно запрограммировано исходными правилами. Затем, два дня спустя, результатом эволюции стали паразитогенные бэкхемы, появившиеся в Ланкашире, и это вновь потрясло ее. Никогда не предскажешь, что будет дальше.

А потом ее запулили в космос. Такого она тоже не предсказывала.

Два дня назад Лиза совершала пробежку вокруг кампуса – мимо факультетских зданий, выкрашенных в медовый цвет. «Альтерра» жила и развивалась поверх канзасского лета. Обежав вокруг студенческого общежития, Лиза повернула обратно, чтобы принять душ и отправиться в офис. Где женщина в костюме только и ждала, когда же Лиза войдет, пытаясь скрученным уголком ткани убрать из ушей остатки воды. Женщина предъявила удостоверение личности и лицензию на выполнение таких обязанностей, о потребности в которых в ее стране Лиза даже не подозревала, и три часа спустя Лиза Дурнау, руководитель проекта «Альтерра» по моделированию эволюционного процесса, уже летела на гиперзвуковом правительственном лайнере на высоте семидесяти пяти тысяч футов над центральным Арканзасом.

Женщина из правительства сказала, что на бортовой багаж действует строгое ограничение по весу, но Лизе все-таки удалось втиснуть среди самых необходимых вещей и экипировку для бега. Так она чувствовала себя спокойнее. На космодроме имени Кеннеди, разворачивая и рассматривая свои пожитки, Лиза пыталась понять, что же хочет от нее правительство и чем это для нее обернется. И пока солнце медленно садилось за лагунами, она побежала мимо ракет, старых ангаров и громоздких пусковых установок. Величественные и страшные механизмы ныне были буквально воткнуты в землю, подобно ненужным копьям. Цель, ради которой они создавались, так и не была достигнута, и теперь они бессмысленно торчали здесь, отбрасывая громадные тени длиной в целый континент.

Проходит еще сорок восемь часов, и вот Лиза Дурнау уже на МКС, которая пролетает где-то над южной Колумбией. В видеоустройстве «Альтерры» она рассматривает замок крийчеков, возвышающийся вдали над деревом трюдо. Крийчеки – эволюционные выскочки с «Биома-163» на юго-восточном побережье Африки. Разновидность динозавров величиной с палец. Эти маленькие бестии создали роевую культуру, очень напоминающую пчелиную или муравьиную: у них есть рабочие особи, не способные к продолжению рода, производители, яйцекладущие матки, а также сложное социальное устройство, основанное на цвете шкуры и сложнейшей архитектуре их строений. Новая колония выйдет из крошечного подземного бункера, начнет превращать все органическое вокруг в мягкую, податливую массу, из которой затем крошечными умелыми лапками станет создавать высокие шпили, башни, контрфорсы, сводчатые камеры для кладки яиц… Иногда Лизе Дурнау хочется отбросить привычную систему номенклатуры. В названии «крийчек» слышится приятный отзвук неизбежной гибели, но тем не менее она предпочла бы назвать их горменгастами [15].

Мелодичный звук в ее слуховых центрах дает знать, что частота пульса Лизы достигла нужного значения для заданного времени. Она догнала себя. Псевдореальность «Альтерры» зацепила ее внимание. Она сбрасывает темп, переходит в режим заминки и отключается от «Альтерры». Центрифуга МКС – кольцо диаметром в сто метров, вращающееся для создания необходимой гравитации. Центрифуга резко идет вверх спереди и сзади – Лизе как будто вечно суждено находиться на дне вращающегося гравитационного колодца. Полки с растениями создают иллюзию живой природы, но ничто не способно скрыть того факта, что со всех сторон ее окружает алюминий, органические строительные материалы, пластик, а дальше – лишь бесконечная пустота. НАСА не снабжает свои корабли иллюминаторами.

Лиза потягивается, делает несколько упражнений. Недостаточно высокая сила тяжести нагружает неожиданные группы мышц. Она сбрасывает беговые кроссовки, разминает пальцы ног. Помимо режима интенсивных физических нагрузок, предписываемого НАСА, ей нужно принимать кальциевые добавки. Лиза Дурнау приближается к тому возрасту, когда женщины начинают думать о состоянии костей. У дам, обитающих на МКС, одутловатые физиономии и отечные руки – из-за перераспределения физиологических жидкостей. Вновь прибывшие на станцию обычно худощавы, легки и по-кошачьи ловки, но организм долгожителей поедает собственные кости. Большую часть времени астронавты проводят в старой сердцевине станции, от которой МКС хаотически разрасталась в разных направлениях в течение последних пятидесяти лет. Немногие пытаются вернуться к нормальной силе тяжести с помощью центрифуги или каким-то другим способом. Легенда гласит, что у них ни за что не получится.

Лиза Дурнау растирается влажным полотенцем, хватается за ступеньку на стене и начинает взбираться по «спице» по направлению к внутренней части станции. Она чувствует, как экспоненциально убывает ее вес. Можно просто ухватиться за ступеньку и взлететь на два, пять, десять метров. У Лизы назначена встреча с правительственной женщиной. Кто-то из постоянных обитателей МКС ныряет вниз, по пути совершив в воздухе великолепное сальто-мортале, кивает ей и проносится мимо. На его фоне она кажется тюленем, однако дружелюбный кивок обнадеживает. Вряд ли можно рассчитывать на более теплый прием со стороны экипажа станции. Пятьдесят человек – достаточно мало, чтобы запомнить все имена, и достаточно много для появления внутренней политики. Примерно как университетский факультет. Лизе нравятся физические ощущения от космоса, но ей все-таки очень жаль, что у НАСА не хватило денег на иллюминаторы.

Потрясение номер один она пережила в первое утро, проведенное в центре Кеннеди. Она сидела на веранде с видом на океан, а горничная наливала ей кофе. Именно тогда стало ясно, что доктор Лиза Дурнау, биолог-эволюционист, должна исчезнуть.

Лизу вовсе не удивило, когда П-женщина сказала, что ее посылают в космос. Госдепартамент не станет никого доставлять в центр Кеннеди на гиперзвуковом лайнере только ради изучения повадок тамошних птиц. Когда у нее забрали наладонник и вручили вместо него другую модель, без возможности связи, это было неприятно, но шокировало. Ошарашило, но не шокировало, и то, что ради нее освободили целую гостиницу. Гимнастический зал, бассейн, прачечная – всё было предоставлено одной обитательнице. Лиза поначалу испытывала угрызения совести истинной пресвитерианки при каждом вызове горничной, пока прислуга-никарагуанка не сообщила, что рада любому поручению – так ей хоть есть чем заняться. Да-да: горничная сказала, что она из Никарагуа. Она как раз наливала кофе в чашку, и вот в этот-то момент головокружительной паранойи Лиза испытала реальный шок: Лалл тоже исчез. А Лиза и не думала, что для этого могли быть другие причины, кроме его развалившегося брака.

Во время второй встречи с Костюмной Женщиной, чья фамилия Суарез-Мартин произносилась на испанский манер, Лиза Дурнау схлестнулась с ней.

– Мне необходимо знать, – сказала она, перемещая вес с ноги на ногу в неосознанном воспроизведении привычных движений разминки. – С Томасом Лаллом произошло то же самое, что и сейчас со мной?

Для Суарез-Мартин ее строгий костюм был неким подобием чиновничьего кабинета, который всегда с тобой. Она сидела спиной к панорамному виду на ракеты и пеликанов.

– Мне ничего не известно. Его исчезновение не имеет никакого отношения к деятельности правительства Соединенных Штатов. Даю вам в этом слово.

Лиза Дурнау покрутила в голове этот ответ.

– Ладно, но почему я? Что тут происходит?

– Могу ответить на первый вопрос.

– Валяйте!

– Мы взяли вас, потому что не смогли найти его.

– А как насчет второго вопроса?

– Вы получите ответ, но не здесь. – Суарез-Мартин перекинула Лизе через стол пластиковый пакет. – Вам это пригодится.

На пакете имелся логотип НАСА, а внутри оказался стандартный безразмерный ярко-желтый летный костюм.

Во время их следующей встречи на П-женщине не было ее костюма. Она лежала справа от Лизы Дурнау, пристегнутая ремнями к акселерационному ложу. Глаза Суарез-Мартин были закрыты, а губы шевелились в беззвучной молитве, но Лиза сразу же поняла, что наблюдает не боязнь неизведанного, а обычный ритуальный предстартовый мандраж. Как перебирание четок в аэропорту.

Пилот лежал в кресле слева. Он был занят сложной предполетной проверкой, вел какие-то переговоры и обращался с Лизой, как с грузом. Она зашевелилась и почувствовала, как тело обтекает гель – неожиданно приятное ощущение. А ниже, в пусковой шахте, лазер мощностью в тридцать тераватт направлял луч на параболическое зеркало, которое находилось прямо у нее под задницей. Мной сейчас выстрелят в космическое пространство на конце светового луча, который горячее солнца, подумала Лиза – и поразилась собственному спокойствию при столь чудовищной и безумной мысли. Возможно, отрицание из самозащиты. Возможно, горничная-никарагуанка что-то подмешала ей в кофе. Пока Лиза Дурнау пыталась понять, какой из этих сценариев реализовался, стартовый отсчет дошел до нуля. Компьютер в центре Кеннеди включил большой лазер. Воздух под Лизой вспыхнул и выбросил корабль НАСА на земную орбиту с ускорением в 3 g. Две минуты – и она уже в космосе! Подобная мысль показалась ей настолько нелепой, настолько абсурдной, что Лиза не могла не захихикать, и от смеха по ее гелевому ложу пробежала рябь. Помаши маме ручкой! Ты на вершине мира! В самом эксклюзивном тревел-лаундже на планете, для Клуба любителей восхождений на пятисотмильную высоту! И все это в неком подобии дизайнерской соковыжималки для цитрусовых.

И вот тут-то совершенно неожиданно она испытала третье потрясение. Лиза вдруг поняла, как немного внизу людей, которым будет хоть сколько-то ее не хватать.

Нашивка на желтом полетном костюме гласит: Дейли Суарез-Мартин. П-женщина принадлежит к тому типу людей, которые способны организовать себе кабинет где угодно, даже на складе, до отказа забитом упаковками с пищей для астронавтов. Наладонник, бутылка для воды, крошечный телевизор и семейные фотографии прикреплены к стене липучкой. Три поколения Суарез-Мартинов демонстрируют себя на веранде большого дома, уставленной пальмами в громадных терракотовых кадках. На телеэкране – таймер. Лиза Дурнау видит, что сейчас 01:15 по Гринвичу. Она делает поправку на часовые пояса. Да, в этот момент ей полагалось бы сидеть в «Такорифико Суперика» за третьей «Маргаритой», слушать группу, которая играет по средам.

– Как вы, освоились? – спрашивает Дейли Суарез-Мартин.

– Да. Всё… всё в порядке. Правда.

Лиза пока еще ощущает небольшую боль в затылочной области, примерно как в первые несколько дней, когда начнешь пользоваться лайтхёком. Она подозревает, что сказываются остаточные явления после приема предстартовых медикаментов. От нулевого ускорения у нее возникает странное ощущение какой-то публичной обнаженности. Она не знает, что делать с руками. А груди кажутся пушечными ядрами.

– Мы вас долго не задержим, честно, – говорит Дейли Суарез-Мартин. Здесь, на орбите, она улыбается значительно чаще, чем в центре Кеннеди или в офисе у Лизы. Трудно сохранять суровость, когда на тебе надето что-то типа олимпийского костюма бобслеиста. – Прежде всего я должна принести извинения. Мы не вполне точно вас информировали.

– Вы вполне точно не информировали меня вообще, – возражает Лиза Дурнау. – Предполагаю, что всё это каким-то образом связано с проектом «Тьерра». Для меня, безусловно, большая честь подключиться к работе над ним, но вообще-то я работаю в совсем другой вселенной.

– Это была первая тактическая дезинформация с нашей стороны, – говорит Дейли Суарез-Мартин и прикусывает нижнюю губу. – Никакого проекта «Тьерра» не существует.

Лиза Дурнау чувствует, как ее челюсть отпадает.

– Но вся эта тема про Эпсилон Индейца [16]…

– Тема вполне реальна. И Тьерра существует. Просто мы совсем не туда направляемся.

– Стоп-стоп-стоп, я же видела солнечный парус. По телевизору. Черт, я даже смотрела, как вы посылали его в точку L-5 и обратно во время испытаний! У моих друзей есть телескоп. И мы как раз были на пикнике. И видели в мониторе.

– Определенно, видели. Солнечный парус вполне настоящий, и мы действительно посылали его в точку Лагранжа [17]. Только это были не испытания. А сама миссия.

В тот же год, когда Лиза Дурнау присоединилась к футбольной команде старшей школы Фримонта и сделала для себя важное открытие, что рокеры, вечеринки в бассейне и секс – не лучшее сочетание, НАСА открыло Тьерру. Планеты в бескрайней тьме Вселенной за пределами Солнечной системы в последнее время обнаруживались быстрее, чем специалисты по астрономической таксономии успевали пролистывать мифологические словари и всякие сборники легенд в поисках подходящего названия. Но когда розетка из семи телескопов в Дарвиновской обсерватории обратилась в сторону системы Эпсилона Индейца, расположенной на расстоянии десяти световых лет от Земли, она обнаружила бледно-голубую точку, находящуюся неподалеку от звезды, по температуре очень близкой Солнцу. Мир, где явно была вода. Мир, очень напоминающий Землю. Спектроскопы провели исследование состава атмосферы и обнаружили наличие кислорода, азота, углекислого газа, водяных паров и сложных углеводородов, вне всякого сомнения, являвшихся результатом биологической активности. Там была жизнь. Это могли быть жучки-паучки. Это могли быть люди, через собственные телескопы рассматривающие голубую точку рядом с нашим Солнцем.

Первооткрыватели окрестили планету Тьеррой. Какой-то техасец сразу же заявил свои права на планету и на всех ее обитателей. Именно упомянутая история сделала из Тьерры тему сплетен в различных масс-медиа, главный скандал месяца и предмет бесконечного трепа. Что она такое? Еще одна Земля? Какая на ней погода? Как человек может владеть целой планетой? Но он просто заявил претензии на нее, вот и всё. Ведь половина вашего ДНК является собственностью какой-нибудь биотехнической корпорации. Всякий раз, занимаясь сексом, вы нарушаете авторские права.

Затем появились фотографии. Возможности телескопов Дарвиновской обсерватории оказались достаточно велики, чтобы разглядеть поверхность планеты. В каждой школе в развитых странах мира на стене появилась карта Тьерры с тремя континентами и обширными океанами. В качестве компьютерной заставки эволюционного проекта Лизы Дурнау, во время учебы последней на первом курсе Калифорнийского университета в Санта-Барбаре, она чередовалась с фотографией Эмина Перри, действительного олимпийского чемпиона по бегу на пять тысяч метров.

НАСА выступило с предложением направить к планете межзвездный зонд совместно с First Solar, орбитальным энергетическим подразделением EnGen, используя при этом экспериментальный орбитальный мазер и солнечный парус. Транзитное время составляло двести пятьдесят лет. По мере того как сроки разработки все сдвигались, Тьерра отошла на периферию общественного внимания, а Лиза Дурнау обнаружила, что ей и проще, и приносит больше удовлетворения исследовать незнакомые миры и открывать неизвестные формы жизни во вселенной, находящейся внутри компьютера. Альтерра оказывалась не менее реальной, чем Тьерра, а путешествие туда – гораздо дешевле и доступнее.

– Я не понимаю, к чему вы клоните, – откликается Лиза, пребывающая теперь в космосе.

– Отправка зонда на Тьерру – проект, предпринятый для успокоения общественного мнения, – отвечает Суарез-Мартин. Ее волосы заколоты сзади рядом блестящих клипс. А короткий кудрявый «боб» Лизы туманностью висит вокруг головы. – Настоящий план заключался в том, чтобы создать космическую двигательную установку с достаточной мощностью, позволяющей переместить крупный объект в пятую точку Лагранжа орбитальной устойчивости.

– И что же это за крупный объект?

Лиза Дурнау никак не может увязать то, что случилось с ней за последние пятьдесят часов, с опытом, накопленным за предшествующие тридцать семь лет жизни. Ей сказали, что она в космосе, но вокруг очень жарко, воняет немытыми ногами и ничего не видать. Правительство намерено совершить самое грандиозное мошенничество в истории, но никто ничего не замечает, потому что все рассматривают красивые картинки.

– Астероид. Вот этот астероид. – Дейли Суарез-Мартин выводит изображение на экран. Обычная картофелина откуда-то из глубин космоса. Разрешение не очень хорошее. – Дарнли-285.

– Видимо, очень особенный астероид, – замечает Лиза. – Так что, он собирается устроить нам второй Чикшулуб [18]?

На лице у П-женщины появляется довольное выражение. Она выводит на экран еще одну картинку – наложенные друг на друга цветные анимированные эллипсы.

– Дарнли-285 – астероид, чья траектория пересекает земную орбиту. Его открыли с помощью системы наблюдения NEAT в 2027 году. Посмотрите, пожалуйста, анимацию. – Суарез-Мартин касается желтого эллипса близ от Земли, вытянутого до обратной стороны Марса. – В ближайшей к Земле точке траектории его движения он окажется ниже лунной орбиты.

– Для NEO [19] это близко, – замечает Лиза: мол, видите, я тоже могу поддержать разговор.

– Период обращения Дарнли-285 составляет 1080 дней. В следующий раз он может подойти на такое расстояние, что это будет означать статистически значимый риск для нашей планеты.

Анимированный астероид проходит на расстоянии волоса от голубого шарика Земли.

– Так что вы создали солнечный парус, чтобы сдвинуть астероид с опасного пути, – рассуждает вслух Лиза.

– Чтобы сдвинуть его, да, но совсем не из соображений безопасности. Пожалуйста, посмотрите внимательнее. Перед вами расчетная орбита на 2030 год. А вот это – реальная орбита.

На экране появляется толстый желтый эллипс. Он в точности совпадает с орбитой 2027 года. Дейли продолжает:

– Взаимодействие с находящимся на близкой к Земле орбите объектом Шерингем-12 во время его следующего обращения должно было приблизить Дарнли-285 на опасное расстояние в двенадцать тысяч миль. Но вместо предполагаемого смещения в 2033 году… – Тут на экране место желтой параболы занимает другая, обозначенная точками, и вновь появляется та же самая траектория, что и для 2027 года. – Видите? Совершенно аномальная ситуация.

– Вы хотите сказать…

– …что неизвестная нам сила изменяет орбиту Дарнли-285 – для того, чтобы удерживать астероид на одном и том же расстоянии от Земли, – заканчивает Дейли Суарез-Мартин.

– Иисусе! – шепчет Лиза, дочь проповедника.

– В 2039 году мы направили к астероиду специальную миссию. Предприятие планировалось и осуществлялось в обстановке полной секретности. И мы кое-что обнаружили. Затем был подготовлен новый проект. Именно с ним и были связаны так называемые испытания солнечного паруса. А вся история с Эпсилоном Индейца – не более чем камуфляж. Нам необходимо было поместить этот астероид в такое место, где можно будет смотреть на него достаточно долго и внимательно.

– И что же вы обнаружили? – спрашивает Лиза Дурнау.

Дейли Суарез-Мартин в ответ только улыбается и говорит:

– Вот завтра отправитесь туда и всё увидите сами.

6. Лалл

Одиннадцать тридцать, весь клуб прыгает. Потоки воды обтекают небольшую песчаную насыпь. Тела сбиваются поближе к свету, словно мошки. Они движутся, трутся друг о друга, глаза закрыты от восторга. В воздухе стоит запах израсходованного дня, густого пота и «Шанель» из дьюти-фри. На девушках платья-шифт, модные этим летом, бикини, модные летом прошедшим, да время от времени в глаза бросятся классические стринги с высокой посадкой. Юноши все с обнаженной грудью и с массой разнообразных бус на шее. Реденькие бородки снова в цене: стиль «могиканин», популярный в прошлом, 2046, году уже вызывает усмешки, а раскраска тел в стиле «трайбл», похоже, приблизилась к той опасной грани, за которой начинается забвение на веки вечные. Зато крайне актуальна скарификация – как у юношей, так и у девушек. Томаса Лалла радует по крайней мере уже то, что из моды вышли австралийские плавки, подчеркивающие пенис. Он устраивает вечеринки для братьев Гхошт на протяжении трех последних сезонов – за неплохие, кстати, деньги – и был свидетелем приливов и отливов различных тенденций в молодежной культуре, но эти хреновины, задиравшие член подобно перископу…

Томас Лалл садится на мягкий, истоптанный серый песок и опускает предплечья на колени. Прибой сегодня необычно тихий. Едва заметная рябь у границы прилива. Над темной водой кричит какая-то птица. Воздух, утомленный после долгого дня, неподвижен и тяжел. В нем не чувствуется ни малейших признаков приближения муссона. Рыбаки говорят, что с тех пор, как бенгальцы пригнали свой айсберг, море ведет себя совершенно непонятным образом. У Лалла за спиной в полной тишине движутся тела.

Из темноты появляются фигуры: две белые девушки в саронгах и топах с американской проймой. Пляжные блондинки с утрированным скандинавским загаром, который еще больше подчеркивается голубизной их нордических глаз, босые, держатся за руки. Сколько вам лет – девятнадцать, двадцать? – думает Томас Лалл. С этим вашим загаром из солярия и трусиками от бикини под замусоленными в путешествиях саронгами. Здесь ваша первая остановка, верно? Нашли это место на сайте для рюкзачников, чтобы посмотреть, понравится ли вам жизнь вдали от цивилизации. Еле дождались вылета из Упсалы или Копенгагена, чтобы поскорее начать проделывать все эти буйства, которые задумали.

– Эй, вы, – мягко окликает Томас Лалл, – если собираетесь принять участие в наших вечерних развлечениях, то я должен вас предварительно проверить. Ради вашей же собственной безопасности.

Взмахнув рукой, жестом опытного картежника он разворачивает набор для сканирования.

– Конечно, – отвечает девушка поменьше ростом и с более золотистой кожей.

Томас Лалл просматривает таблетки у нее в горсти, затем прогоняет их через свой сканер.

– Самая замечательная вещь здесь – тарелка Вишисуасс. Самый модный суп – «Транзик Ту», это новый эмотик, сможете получить его в любом месте. А теперь вы, мадам… – Он обращается к круглоглазой викингше, для которой вечеринка началась раненько. – Я должен установить, не возникнет ли какой-либо реакции на то, что вы уже принимаете. Не могли бы вы?..

Она прекрасно знает правила, облизывает палец и проводит им по сенсорной пластине. Дисплей окрашивается в зеленый цвет.

– Так, хорошо… Наслаждайтесь вечеринкой, дамы, но помните, что она безалкогольная.

Он изучающим взглядом провожает девиц, рассматривая их задницы, соблазнительно покачивающиеся под легкими саронгами. Девушки идут, всё еще взявшись за руки. Как это мило, думает Томас Лалл. Но эмотики пугают его.

Компьютерные эмоции, изготовленные на нелицензированных сарисинах уровня 2,95 сундарбанами Бхарата, растиражированные на какой-нибудь фабрике по разливу «Кока-колы», что обустроена у кого-то в спальне, и нанесенные на специальные пластыри по пятьдесят долларов за полоску… Пользователей такого дерьма отличить легко. Странные подергивания, широкие людоедские улыбки, жутковатые звуки, с помощью которых они пытаются выразить чувства, которым нет аналогов ни в человеческих потребностях, ни в опыте. Лалл пока еще ни разу не встречал никого, кто смог бы членораздельно описать ему суть этих переживаний. Но с другой стороны, он пока еще не встречал никого, кто смог бы членораздельно описать суть естественных человеческих чувств. Мы все не более чем программные призраки, мечущиеся по вселенской сети Брахмы.

Крик птицы всё еще слышен.

Лалл оборачивается, глядя на молчаливую пляжную вечеринку. Каждый танцует в своей приватной зоне под свою музыку, которая передается через хёк. Томас лжет себе, постоянно повторяя, что занимается организацией клубных вечеринок только ради денег: на самом деле его всегда влекли скопления людей. Его притягивает и в то же время пугает утрата своего «Я» танцующими, сливающимися в некое бессознательное целое, состоящее из одновременно и разделенных, и связанных человеческих индивидов. Примерно та же смесь любви и отвращения завлекла его в рассеченное на части тело Индии, одного из сотни самых узнаваемых лиц Земли, рассыпающегося на ужасающие, свободные, безликие полтора миллиарда. Повернись, отойди, слейся с людьми, исчезни… Умение растворять свое эго в толпе имеет и оборотную сторону: Томас Лалл обладает удивительной способностью мгновенно замечать индивидуальное, необычное, иное в обезиченной массе.

Она движется через людской поток на фоне плотного покрывала ночи, как будто проходя сквозь тела. Она одета в серое. У нее бледная, пшеничного оттенка кожа. Да, индоарийка. Волосы по-мальчишески короткие, блестящие, с рыжеватым оттенком. Глаза огромные. Глаза газели, как в стихах поэтов, писавших на урду. Девушка кажется невероятно юной. На лбу три полоски – тилак Вишну. На ней он не выглядит глупо. Девушка кивает, улыбается, и человеческие тела смыкаются вокруг нее. Томас Лалл пытается протиснуться сквозь толпу танцующих, но так, чтобы остаться незамеченным. Это не любовь, не вожделение, не результат работы сорока-с-чем-то гормонов. Он просто очарован. Он должен видеть ее, должен узнать о ней побольше.

– Эй вы, там…

Парочка австралийцев хочет протестировать свой арсенал. Томас Лалл прогоняет их вещества через сканер, не отрывая глаз от танцующих. Серый цвет идеален в качестве камуфляжа на вечеринке. Она растворилась в хаотическом и беззвучном мелькании рук, ног и тел.

– Вы насвистываете «Дикси», отлично. Но у нас тут нулевая терпимость к костюмам, демонстрирующим половой член.

Парни хмур