Оглавление

Часть 2. Эволюция и революция экономики

Было года мне четыре,

Как отец сказал:

«Вздор, дитя мое, всё в мире!

Дело — капитал!»

И совет его премудрый

Не остался так:

У родителя наутро

Я украл пятак.

Н. А. Некрасов[1]

 Николай Алексеевич Некрасов (28 ноября [10 декабря] 1821, Немиров, Винницкий уезд, Подольская губерния — 27 декабря 1877 [8 января 1878], Санкт-Петербург) — русский поэт, прозаик и публицист. Является классиком русской литературы. По взглядам его причисляют к «революционным демократам».

Введение. Экономическая парадигма будущего

Представим себе такой платоновский диалог [147]:

Сократ. Как ты полагаешь Менон, игра — это обман?

Менон. Да, Сократ, ведь выигрывает всегда тот, кому удалось обхитрить соперников, исключая невозможное безграничное везение.

Сократ. Ответь на другой вопрос. Согласен ли ты, Менон, что первоначальная идея торговли — равноценный обмен?

Менон. Да, Сократ, но если состоявшийся обмен не является равноценным, одна из сторон получает выгоду, другая — убыток. В сделке всегда выигрывает сторона, получившая выгоду.

Сократ. Если следовать твоим ответам, Менон, то торговля — это игра, в которой всегда выигрывает обманщик.

Кто-то заявит, что это лишь изощренный софизм. Но, может быть, простая по представлениям древних персонажей гипотетического диалога парадигма экономики [148] только кажется нашим современникам дьявольски сложной и наш вымышленный Сократ прав в своем умозаключении?

Мы играем в экономические игры не одну тысячу лет, и они превратились в необходимый и центральный элемент нашей жизни. Мы приручили обман и сделали его одним из смыслов бытия. При этом мы часто высказывали сомнения по поводу личной либо общественной ценности тех или иных экономических отношений. Иногда мыслители пытаются создать парадигму социальной экономики, как им кажется, не основанную на обмане, но у них это получается не очень удачно. Несмотря на исторический опыт, мы не можем изменить правила игры и продолжаем бороться с демонами внутри себя, осознавая неэтичность обмана и его неизбежность. Миллион терзаний и миллион внутренних оправданий с надеждой на выигрыш.

Движущей силой экономики и причиной постоянной угрозы кризиса экономических отношений являются неустранимые противоречия между нашими желаниями и нашими возможностями. Система наших личных ценностей до настоящего времени несоизмерима с их воплощением. Общество не располагает возможностями для удовлетворения желаний каждого его члена. Однако мы признаем, что общественное развитие существенным образом продвинуло нас в направлении расширения наших общественных и личных возможностей. Мы уверенно воплощаем в реальность то, что несколько столетий назад воспринималось бы как результат магического действия. Мы превращаем в реальность очень многие вымыслы и, главное, делаем их доступными. Это дает надежду на то, что «справедливое и рациональное» удовлетворение человеческих потребностей не так уж невозможно, что многое может быть достигнуто без невероятных усилий и всеобщее экономическое процветание не будет столь недостижимым, как это представляется даже нашим современникам.

Если будущее человечества так многообещающе, то не означает ли это, что на каком-то этапе экономические отношения, основанные на обмане, исчезнут? Исчезнет ли следом ложная ценность достижения богатства? Очевидно, что мы стоим сегодня перед открытой дверью в новую экономическую реальность. О ее наступлении говорит то, что нас буквально раздирают противоречия между созданным миром глобальной рыночной экономики и национальными, региональными и даже территориальными экономическими интересами. Понимая и принимая важность глобальной экономики, многие страны сохраняют приверженность своим геополитическим интересам и прибегают к строительству региональных экономических блоков, по существу антиглобалистских. Идея экономического господства для избранных, являвшаяся движущей силой экономической конкуренции государств по крайней мере в течение последних 300 лет, не увядает. Вместе с тем человечество неустанно преследует шлейф социально-экономических проблем беднейших стран, которые в условиях глобальной коммуникации порождают реальные проблемы для стран — экономических лидеров. Это становится основой постоянно нарастающего экспертного и публичного общественного дискурса о социализации экономических отношений и «справедливом и рациональном» распределении богатства. Человечество вновь находится в состоянии поиска такой модели экономики, которая в очередной раз гармонизировала бы преимущества и нивелировала недостатки социальной и рыночной экономик.

Есть мощный поток событий, объективно трансформирующий экономические отношения в направлении глобальной интеграции регуляционных механизмов экономики. Это отчетливо наблюдаемое временное сжатие технологических волн и предвестники технологической сингулярности. Западный и восточный миры быстрыми шагами приближаются к новой экономической реальности, в которой смена технологических укладов происходит быстрее, чем завоевание рынка новыми массовыми продуктами. При этом по экспоненте возрастает доля безлюдных технологий, которые снижают до мизерных значений себестоимость высокотехнологичных продуктов при неуклонном повышении их потребительских качеств и сроков службы. Грандиозным потрясением привычного для нас мира рыночной экономики становится перспектива появления новых типов долгоживущих слаботочных источников энергии и локальных источников «неограниченной» энергии, основанной на расщеплении и синтезе микрочастиц. Третьим не столь отдаленным технологическим прорывом является соединение и одновременно неограниченное ветвление мира синтетических материалов и наноустройств.

Сочетание этих факторов порождает новую реальность, в которой сектор господства высокотехнологичных транснациональных корпораций сужается, но интенсивно растет сектор малых и средних производителей уникальной продукции, а также сектор индивидуального творчества. В этих условиях обостряется глобальная конкуренция крупных экономических субъектов и связанных с ними государственных и региональных интересов. Конкуренция за массовые рынки постепенно трансформируется в инновационную конкуренцию с абсолютной индивидуализацией продуктов с программируемым набором потребительских качеств (своеобразный индивидуальный пошив одежды). Остается значимым мир моды (потребительских предпочтений), но он испытывает колоссальное давление со стороны неограниченного по уникальности предложения.

Меняется характер и содержание человеческого труда. Вытесненный машинами из рутинных трудовых процессов человек, не способный к конкуренции с машиной, обладает только одним преимуществом — творческим потребительским воображением, которое в перспективе и порождает исключительно человеческие виды деятельности. Стоимость труда, таким образом, становится эквивалентом результативности творческого процесса и индивидуальных достижений человека. Именно в области индивидуального творчества начинается развитие нового типа конкуренции или соревновательности. Существенное влияние на характер продвижения индивидуальных достижений оказывает глобальная коммуникация (не исключительно вербальная). Все это не имеет пределов даже при условии появления искусственного интеллекта.

Будет ли новая экономика иметь основания называться рыночной или плановой (или даже планово-рыночной) — неважно. Важно то, что в обозримой перспективе сохранится сама основа экономических отношений — глобальная игра творцов, достигающих победы путем обмана желающих обманываться потребителей, не уничтожающая конкурентов, а стимулирующая их к новым творческим успехам. Эта экономика в лучших и худших своих проявлениях уже рождается в некоторых секторах общественной жизни: спорте, массовой культуре, информационных продуктах, производстве товаров с уникальными свойствами. Исследование будущего экономики на основе методологического подхода футураструктурологии (нормативного метода), которое мы предпримем в этой части книги, является беспрецедентным, хотя современная экономика широко использует родственные методы экономического моделирования и прогнозирования. Оно имеет и большой прагматический [149] смысл, ибо позволяет скорректировать надстроечные процессы, которые направлены сегодня в сторону от объективных трендов социально-экономического развития человечества и не готовят его к будущим экономическим потрясениям. В этой части мы займемся профилактикой таких потрясений и постараемся убедить читателя в необходимости и целесообразности наших футураструктурологических построений.

Глава 7. Экономические блоки и геополитика, или «Друзья и враги» в зеркале новейшей истории экономики

Лет до ста расти

нам без старости.

Год от года расти

нашей бодрости.

Славьте, молот и стих,

землю молодости

В. В. Маяковский[1]

Новейшая история экономики — это период между серединой XX века и настоящим временем. Несмотря на то что основными причинами двух мировых войн были в большей степени экономические противоречия, мы сознательно исключаем эти периоды из нашего рассмотрения потому, что экономика предвоенного и военного периодов радикально отличается от мирной экономики. Военная (мобилизационная [150]) экономика воюющих стран рациональна потому, что служит единственной цели — достижению военного превосходства и победы любой ценой. В такой экономике рыночный спрос на получение удовольствий резко сокращается, в связи с этим происходит ее быстрая и глубокая структурная перестройка. Кроме того, колоссально возрастают риски физического разрушения объектов и гибели субъектов экономики, что также влечет за собой структурные деформации. Вместе с тем растет общественный спрос на удовлетворение ценности достижения покоя и личную и общественную безопасность. Мирная экономика начинается с все еще мобилизационной экономики восстановительного периода, когда спрос на удовольствия относительно низок, ибо высок спрос на восстановление инфраструктуры и жилищ. Эта экономика в значительной степени социализирована, и в ней приглушены рыночные процессы, которые бурно расцветают в невоюющих странах и странах, на территориях которых не было военных действий. В частности, этим можно объяснить успешность послевоенной экономики новейшего периода в таких западных странах, как США, Канада, Швейцария, и в части скандинавских государств.

Вместе с тем в мобилизационной экономике восстановительного периода есть свои положительные стороны. Относительно низкая потребительская активность здесь компенсируется перераспределением общественных ресурсов в пользу развития инфраструктуры и нового городского строительства. При этом происходит не только восстановление ранее разрушенных, но и создание новых градостроительных объектов, основанных на новых технологиях. Как ни ужасно это звучит, в этом проявляется великая созидательная сила послевоенной мобилизационной экономики. Элементы такой экономики характерны не только для военных и послевоенных периодов, в значительной степени успехи преодоления Великой Депрессии связаны с мобилизационными явлениями в экономической практике США и некоторых стран Европы. Гипертрофированные формы мобилизационной экономики выводят Советский Союз из постреволюционного кризиса и обеспечивают индустриализацию и научно-техническое развитие в период между Первой и Второй мировыми войнами. Более того, холодная либо санкционная гибридная война также порождает рационализированные мобилизационные процессы в экономике, направленные на национальное развитие (не обязательно сопровождающееся бурным ростом макроэкономических показателей).

Однако вернемся к периоду, начавшемуся в 50-х годах прошлого века. Возникло два не только военно-политических, но прежде всего два экономических блока стран мира, которые были условно поделены по принципу справедливости распределения общественного богатства между различными участниками экономического процесса. В одном блоке предполагался примат регулируемого сверху принципа распределения национальных богатств, в другом предполагалось, что основой распределения долей в общественном продукте является договор между сторонами экономического процесса, без какого-либо давления извне.

С высоты времен нам видно, что ни в одном из блоков эти декларируемые подходы не соблюдались всеми субъектами экономики. В социалистическом [151] лагере это выражалось в несоблюдении принципов справедливости распределения богатства между властью и народом, между творческим и рутинным видами деятельности, в межнациональных экономических отношениях и диспропорциях в пространственном развитии. В капиталистическом [152] лагере наблюдалась растущая дифференциация богатства и бедности, стимулируемое потребительское поведение у большей части общества при существенной дифференциации потребительских возможностей, постепенное снижение доли социальных общественных гарантий (образования, здравоохранения, пенсионного обеспечения) и их вытеснение в область специфических рыночных ниш. Отметим, что здесь и далее мы будем использовать понятия «социалистический» и «капиталистический» как традиционные представления экономики, не исследуя их содержания и их трансформации в различные исторические периоды. Нас пока также не будет интересовать дискурс о том, сколько в современном капитализме собственно капиталистического, а сколько социалистического, а также будет капитализм жить или умрет (а может быть, уже умирает).

Заметим, что в конкурентном блоковом периоде присутствовал социально-политический заказ на идеологическую конкуренцию и безудержную пропаганду преимуществ того или иного образа жизни.

Этот конкурентный блоковый период продолжался приблизительно до начала пятого технологического уклада, который мы можем условно назвать укладом микроэлектроники и информатики. На самом деле это был революционный прорыв в организации производственных процессов, связанный с полной или частичной автоматизацией производств, что позволило перейти к новому этапу массового производства дешевых потребительских товаров. Использование машинных малолюдных технологий привело к массовому вытеснению трудовых ресурсов, которые могли найти себя только в сфере оказания индивидуальных услуг, в том числе связанных с творческими процессами.

В условиях «бесчеловечной» капиталистической экономики это происходило естественным путем — широким распространением малого бизнеса и индивидуального творчества (в какой-то мере подобно НЭПу в Советской России и лучшим проявлениям доиндустриальной капиталистической экономики). В социалистической регулируемой экономике это компенсировалось созданием системы избыточной гарантируемой занятости в традиционных видах деятельности и расширения мобилизационных механизмов в экономике. Эти явления объективно демонстрировали различия в структуре занятости в 60-х годах прошлого века в социалистическом и капиталистическом блоках.

В капиталистическом блоке нарастало потребительское многообразие, обусловленное, с одной стороны, гибкостью массового машинного производства товаров, с другой — массовым предложением многообразных индивидуальных услуг и результатов индивидуальных творческих процессов, а также открытостью глобального рынка. Быстро росло многообразие форм доступных удовольствий.

В социалистическом блоке примат рационального потребления приводил к регулированию номенклатуры потребительских товаров и фиксации сверху рациональных объемов индивидуального потребления удовольствий. Кроме того, социалистический потребительский рынок оставался частично закрытым.

В результате к началу 70-х годов сформировался существенный разрыв в структуре потребления населения экономических блоков. Этот разрыв непрерывно углублялся с развитием экономики стран капиталистического лагеря, имевших более позитивную довоенную историю потребления. Социализм продолжал наращивать объемы производства промышленной и сельскохозяйственной продукции, с уклоном на первичный (добывающий) и вторичный (обрабатывающий) сектора экономики, а капитализм устремился к преимущественному развитию третичного сектора (сферы индивидуальных высокотехнологичных услуг).

Таким образом, лидеры и идеологи социалистического блока недооценили естественную структуру человеческих ценностей, включая ложную ценность стремления к обретению богатства. Они слепо надеялись на идеологическую парадигму социалистического человека с приматом духовных ценностей. Между тем внутри социалистического лагеря нарастали противоречия, связанные с ограничениями в потреблении удовольствий. Сначала они проявились в тех странах, которые вошли в социалистический блок по итогам Второй мировой войны. Затем начали нарастать в тех республиках Советского Союза, которые приросли новыми территориями также в новейший период.

Кроме того, поскольку внутренний потребительский рынок был ограничен заниженными нормативами потребления и развивался крайне слабо, наметился кризис между двумя основными блоками социалистического воспроизводственного сектора: производства средств производства и предметов потребления. Избыточное предложение трудоориентированных средств производства на внутреннем рынке приводило к искусственному сдерживанию развития безлюдных технологий, при этом производство предметов потребления на стареющих производствах становилось все более загруженным ручным трудом. Была высока доля ручного труда и в ряде добывающих отраслей и в инфраструктуре. Нарастание искусственных диспропорций на внутреннем рынке делало экономику все более зависимой от внешней рыночной конъюнктуры. Вместе с тем развитие добывающих технологий и расширение первичного сектора на Западе и на Востоке породило конкурентное предложение, с которым экономика социалистического лагеря и прежде всего Советского Союза не смогла справиться. Резкое искусственное снижение цен на внешних рынках подорвало экспортно ориентированную сырьевую экономику Советского Союза, что и привело к объективным условиям разрушения сначала социалистического лагеря, а затем и самого советского государства. Поражение социалистической экономической парадигмы было сокрушительным, и его не спасли запоздалые и слабые действия по внедрению квазирыночных механизмов в экономику (ранний период советской кооперации и две модели хозяйственного расчета [153]).

Конечно, свою разрушительную роль сыграли партийные и государственные функционеры социалистических государств и прежде всего Советского Союза, которые потеряли контроль в управлении плановой экономикой, в результате чего возникли глубокие структурные разрывы между производством, распределением и потребление продукции. В 80-х годах прошлого века сформировался кризис распределения, который привел к искусственному товарному дефициту, очередям и карточному распределению товаров первоочередной необходимости. Деформации подверглась и структура производства потребительских товаров, хотя к этому не было объективных предпосылок.

Позднее был сделан вывод о том, что непосредственной причиной поражения социалистической экономики оказалась, с одной стороны, идея рационального потребления, искусственно занижающая непрерывно растущий спрос, с другой — идея справедливого распределения общественного богатства, гарантирующего всеобщую занятость неэффективного населения (хотя некоторые считают, что это была идея общественной собственности на средства производства, убившая частную инициативу). Именно эти выводы остаются наиболее распространенными в современной отечественной и зарубежной экономической науке.

Нам представляется, что непосредственной причиной гибели социализма оказалось то, что ограниченные идеологической парадигмой лидеры социализма просто не озаботились (или не захотели озаботиться, погрузившись в пучину социалпредательства) проблемой своевременного структурирования экономики с учетом объективных процессов, обусловленных сменой технологического уклада.

Для обоснования этой позиции построим гипотетическую ретроспективную экономическую модель развития экономики социалистического блока в условиях социалистической общественной парадигмы и нерыночных структурных реформ в экономике. Центральным допущением этой модели является сдвиг начала структурных реформ к середине 60-х годов. Накопленный восстановительный потенциал было необходимо направить не по мобилизационному пути развития, а по пути инновационной диверсификации экономики и кратного увеличения обслуживающих секторов. Необходимо было радикально решить проблему лишних трудовых ресурсов (послевоенная численность населения полностью восстановилась к 1955 году и ускоренно росла до 1991 года). Прежде всего, в отличие от Запада, который выбросил эти лишние ресурсы в сферу индивидуального предпринимательства, советский блок должен был изменить структуру системы профессионального образования. В связи с этим необходимо было увеличить долю высшего образования по творческим (в том числе гуманитарным) профессиям и долю среднего и начального профессионального образования по профессиям в сфере распределения и оказания индивидуальных услуг. Одновременно следовало начать структурные преобразования в двух основных секторах производства — производстве средств производства и производстве предметов потребления — и в сфере распределения.

В секторе производства средств производства было необходимо отделить области, обслуживающие первичный сектор экономики и частично вторичный сектор (энергетику, станкостроение, тяжелое машиностроение, авиастроение, космонавтику, судостроение и производство железнодорожного транспорта и т. д.), от областей, обслуживающих третичный сектор, и областей, обслуживающих часть вторичного сектора, ориентированную на производство потребительских товаров. Если первый должен был остаться исключительно регулируемым сектором, второй следовало перевести на хозрасчетную модель и сделать полностью зависимым от спроса, генерируемого сектором производства предметов потребления. Иными словами, первый нужно было превратить в структурированные государственные корпорации, а вторые — в народные предприятия, передав им в аренду неотчуждаемые средства производства, находящиеся в общенародной собственности. Сектор производства предметов потребления также необходимо было превратить в народные предприятия, работающие по одной из хозрасчетных моделей. В торговле и сфере услуг необходимо было создать условия для преобразования существующих организаций в кооперированные формы, одновременно разрешив создание новых кооперативов в этой сфере. В кооперативную форму следовало преобразовать также сферу жилищного и общественного строительства. Государство должно было обеспечить возможности для кооперации организаций этих секторов на основе кластерных моделей для повышения эффективности производства и распределения продукции и услуг с учетом реального спроса населения. К 1980 году этот процесс следовало завершить, осуществив реструктуризацию экономики в тех пропорциях, которые к тому времени были достигнуты на Западе.

Критерии рационального потребления должны были расти по основным показателям качества жизни пропорционально западным критериям (дом, автомобиль, телевизор). На селе следовало разрешить диверсификацию сельских кооперативов с их разделением на малые кооперативы и сохранением государственной инфраструктуры технического обеспечения их деятельности в виде народных предприятий.

Эти меры должны были обеспечить полную конкурентоспособность социалистической модели экономики на внутреннем экономическом пространстве социалистического блока к середине 90-х годов прошлого века.

Перечисленные структурные преобразования к этому периоду исчерпали бы себя, поскольку приближалось начало новой технологической эпохи — эпохи персональных компьютеров и массовой коммуникации. Однако с высокой долей вероятности можно было гарантировать, что не исчерпали бы себя ни социалистическая идея общественной собственности на средства производства, ни идея рационального потребления. Скорее всего, Советский Союз и социалистический лагерь не распались бы, а существенно приросли социалистическими азиатскими гигантами.

Дальнейшее параллельное сосуществование двух блоков подверглось бы новому испытанию, камнем преткновения которого оставалась частичная закрытость социалистической экономики. В условиях глобальной коммуникации общество не могло оставаться информационно изолированным, а его открытость, скорее всего, привела бы к информационной идеологической войне. Далее отвлечемся от построения гипотетической альтернативной истории социализма, поскольку чем дальше мы будем уходить от объективной исторической реальности, тем более неправдоподобными будут наши сценарии альтернативной истории.

В реальности социалистический лагерь распался, как и Советский Союз. Государства бывшего социалистического лагеря испытали мощнейший культурный и экономический шок, поскольку они были вынуждены в течение десятилетия болезненно перестраивать свою экономику на рыночный лад, галопом повторяя тот путь, который Запад прошел в 50-80-х годах.

Естественные нерегулируемые преобразования в различных секторах экономики [154] при мгновенной открытости рынка и искусственном поддержании курса национальных валют на привлекательном для внешних экспортеров уровне разрушили ранее созданный реальный сектор социалистических стран (включая страны Восточной Европы). Но все эти страны (включая Россию) стали импортоориентированным потребительским рынком, который дал еще один мощный толчок развитию рынка стран Западной Европы. Очень дешевую товарную массу к середине 90-х годов начал закачивать на российский рынок Китай и «азиатские тигры» (как, впрочем, и на все прочие национальные и региональные рынки). Собственный рынок услуг и сферы обращения рос в странах бывшего социалистического лагеря сверхбыстрыми темпами (в том числе благодаря грабительской по сути приватизации социалистической собственности), что сдерживало проблему лишних людей наряду с самозанятостью сельских жителей, продолжавших подкармливать ту часть населения, которая не могла себе позволить потребление дорогой импортной продукции.

Следует заметить, что все практические действия властей на постсоветском пространстве были запрограммированы на разрушение реального сектора национальной экономики, создание условий для ее неконкурентоспособности на внешних рынках, а также для стимулирования исключительно потребительского частнособственнического поведения населения. Продолжение такой внутренней экономической политики неизбежно привело бы российскую экономику к полному краху, если бы не сохранившаяся с советских времен ориентация на ее первичный сектор.

Именно цикличный рост цен на энергоносители и продукцию горнорудной промышленности на мировом рынке и конъюнктурное регулирование их производства на Западе позволило российскому государству проводить ту экономическую политику, которая стабилизировала российское общество потребления наряду с развитием малого и индивидуального предпринимательства на внутреннем рынке. Фактическая национализация (через регулируемую государственную олигархию) экономики первичного и вторичного секторов позволила максимизировать бюджетные возможности российского государства и поддерживать необходимый надрациональный уровень потребления россиян. Одновременно на милитаристских настроениях на Западе и (как ответ) в России начал расти военно-промышленный комплекс, который впоследствии стал еще одной мощной составляющей современной российской экономики.

Таким образом, к рубежу тысячелетий (точнее, к 2010 году) структурные преобразования рынка труда в России и на постсоветском пространстве почти соответствовали вызовам пятого технологического уклада.

В это время в западном мире происходили свои небезболезненные экономические трансформации. Появление персонального компьютера и интернета породило новый мир бытований и предметной деятельности человека. Был создан новый потребительский сектор информационных услуг, новый рынок творческих видов деятельности, и обнаружились существенные структурные сдвиги во многих традиционных секторах экономики. Например, быстрыми темпами начал преобразовываться издательский рынок и прежде всего рынок периодических изданий, возникли цифровое телевидение и кино. Появилась новая индустрия компьютерных игр. Трансформировалось библиотечное и архивное дело в рынок информационных услуг. Исчез телеграф, и следом исчезла бы почта, если бы не растущий рынок интернет-торговли, требующий организации индивидуальной доставки товаров. Появились дистанционное образование и медицина.

Использование компьютеров в дальнейшем развитии безлюдных производственных технологий обеспечивало развитие нового рынка компьютерного технологического творчества. Процессы реструктуризации рынка труда продолжились на новой технологической волне. Возросла доля потребления нематериальных продуктов.

Еще одним фактором, трансформирующим современную западную и мировую экономику, стал массовый туризм. Темпы роста этого сектора поистине грандиозны, он растет на 5% в год. Однако важен не сам рост туризма как познавательного интереса (его вполне можно удовлетворить при помощи познавательного видеоконтента), а рост обслуживающих отраслей. Это прежде всего индустрия развлечений, ресторанный и гостиничный бизнес, спа-услуги и транспортные услуги (мы можем говорить о росте неофициального сектора сексуальных услуг — вспомним «Под покровом небес» Пола Боулза[2]). Фактически речь идет о многократном умножении предложения на рынке индивидуальных услуг в индустрии удовольствий и росте творческих видов деятельности. Мы не можем не учитывать инновационный характер индустрии туризма с его развлекательными комплексами, формирующими новую часть материального культурного пространства, именуемого дестинацией [155]. Это тоже элемент нового технологического уклада, и именно так его надо воспринимать.

Здесь мы непосредственно подходим к роли стран третьего мира в той мировой экономике, которую генерировала смена технологических укладов. Они приняли на себя функцию экономического пылесоса, который по инициативе Запада поглотил большую часть инновационной экономики, при этом контроль над этой экономикой оставался в руках Запада (прежде всего США). Последнее десятилетие прошлого века стало началом новой волны рыночной глобализации. Этот этап характеризовался перемещением сырьевых секторов экономики в страны Азии, Африки и Южной Америки (в значительной степени в Австралию и Океанию), бурной локализацией сборочных производств электроники и сложной бытовой техники в Южной и Юго-Восточной Азии («азиатские тигры»), распространением по странам третьего мира сетевых корпораций модной одежды и аксессуаров, распространением по всему миру торговых сетей, сетевых ресторанов и отелей. При этом центральные офисы этих корпораций оставались в США и в странах Западной Европы.

Логичным объяснением поведения транснациональных корпораций стало наличие легкодоступных (в том числе быстро восстанавливающихся) сырьевых природных ресурсов, наличие обучаемой дешевой рабочей силы, непосредственное проникновение на новые массовые рынки сбыта, то есть все те факторы, которые являются существенными в либеральной рыночной модели глобального рынка. Таким образом, источником глобализационного процесса, на первый взгляд, были интересы самих транснациональных корпораций.

Однако при более глубоком рассмотрении мы можем заметить еще один фактор влияния, который не является корпоративным по природе. Источником инвестиционных ресурсов в движении на Восток были не столько собственные средства компаний, сколько привлекаемые ими средства на внутреннем рынке дешевых денег в США, а затем и в объединенной Европе. Таким образом, главным фактором движения на Восток становились геоэкономические интересы стран Запада. Они полностью оправдались. Геоэкономическая экспансия, проводимая под флагом экономической помощи слаборазвитым странам, привела, с одной стороны, к частичному выводу экологически опасных и ресурсоемких сырьевых производств с территории западных стран, а с другой стороны — к экономической зависимости основных секторов экономики стран Востока от источника капиталов — финансово-экономической системы Запада. Это способствовало дальнейшей реструктуризации экономики Запада в направлении ускоренного развития производств третичного сектора и сосредоточения сектора генерации технологических инноваций на Западе. Продолжение истории с лишними людьми к концу века реализовалось как концепция «золотого миллиарда», которая превратила население западных стран в особую категорию потребителей удовольствий, в значительной степени процветающих за счет экономики, локализованной на Востоке. Сложилась довольно интересная ситуация, при которой население Востока трудится для того, чтобы произвести и продать в своих странах продукцию, на доходы от продажи которой создается экономическое процветание Запада. Модель корпоративной капиталистической эксплуатации была перенесена на целые народы и континенты.

Такая геоэкономика не могла бы долго существовать без соответствующей геополитики. Осуществлялась она в рамках традиционного блокового мышления, причем фиксация экономических блоков осуществлялась через создание политических блоков и торговых альянсов. Экономические и политические блоки проще всего было нанизать на существующую структуру военно-политических блоков, что и было сделано.

Самым интересным оказалось то, что процесс экономической глобализации на пороге конца прошлого века отвечал всем светлым надеждам человечества и осуществлялся под флагом самых передовых общественных идей. Он сыграл выдающуюся роль в новейшем пространственном развитии арабской и Юго-Восточной Азии, Северной и Южной Африки, Латинской Америки и Океании, не говоря уже о странах «золотого миллиарда». В невиданных доселе масштабах расцвели мировая торговля и транспортно-логистическая система мира. Но именно это мировое экономическое процветание и послужило причиной начала антиглобализационных процессов. Однако это уже относилось к третьему тысячелетию.

Дело в том, что новая геоэкономика не была пространственно-однородной, а потому не могла быть с полным основанием названа глобальной. Оставаясь по духу колониальной, она не могла не породить противоречия внутри себя. Любые колониальные империи, в том числе наряженные в «радужные экономические одежды», рано или поздно погибают от различий в уровне процветания метрополий и провинций, и это должно было произойти с глобальной экономической системой, построенной на основе нового империалистического мышления ее отцов в США.

Как и в предыдущие эпохи, основные противоречия порождались диспропорциями в потреблении доступных удовольствий при всей очевидности полупаразитического существования «золотого миллиарда». Восточные провинции к концу XX века вырастили национальные сегменты экономики, которые стали конкурировать со своими западными партнерами. Более того, на Восток пришел новый технологический уклад, который поставил перед странами те же проблемы лишних людей, которые решал Запад. Экономика восточных провинций подвергалась реструктуризации на внутриполитических процессах, которые должны были гарантировать более высокий уровень жизни. Иными словами, Восток пожелал присоединиться к «золотому миллиарду». Давление региональных экономик на глобальном рынке непрерывно росло, и роль и влияние старых транснациональных корпораций на этих рынках снижались. Господствующим при этом оставался основной геоэкономический сегмент рынка — единые финансовые инструменты. Это привело к тому, что в течение первого десятилетия нашего века глобальный рынок стал выравниваться по национальной принадлежности его субъектов, что объективно ограничивало переток доходности с Востока на Запад.

Экономический подъем части стран третьего мира формировал новый глобальный рынок, в котором интересы метрополии отступали на второй план, с чем она, естественно, не желала мириться. Ей нужно было закрепить сложившееся экономическое равновесие внутри нового глобального экономического блока геополитическими средствами либо расширить этот блок за счет новых провинций. Так начался следующий этап геополитического передела мира.

Новое блоковое мышление Запада, несмотря на то что его источник — тайна за семью печатями, очевидно, заключается в желании США обеспечить контроль над растущим инновационным сектором Востока. В период президентства Барака Обамы[3] возникают инициативы по созданию Транстихоокеанского партнерства с рядом стран Юго-Восточной Азии и Северной и Латинской Америки [156]. Заметим, что в своей основе это не только прежние «азиатские тигры», но и крупнейшие игроки инновационного рынка: Канада, Австралия, Япония и другие. Расширенный список участников нового блока симптоматичен. Болезнь роста империи требует радикального вмешательства — все потенциальные конкуренты в регионе должны быть превращены в союзников, все члены АСЕАН [157], не демонстрирующие инновационного тренда развития национальной экономики, т. е. «балласт», — отсекаются. При этом также отсечены все потенциальные игроки, которые замечены в «сольных партиях» либо в стремлении блокироваться вне США. Внутри геополитической идеи такого объединения лежит новое понимание перспектив инновационного развития, основной вектор которого проходит через этот регион. Поэтому приматом договора является защита авторских прав, развитие телекоммуникаций и финансовое сотрудничество. Ожидание очередной технологической волны в этих областях требует особого внимания к концентрации блоковых усилий внутри обновленной империи.

Весьма поучительна новейшая история европейского развития. Разрушение Советского Союза и Варшавского договора [158] вновь (после предшествующего разрушения Российской и Австро-Венгерской империй) сделало «беспризорниками» страны Восточной Европы. По исторической традиции кто-то должен был их «усыновить». Как раз на этот период пришлось развитие центростремительных процессов в Западной Европе, вокруг исторически невообразимой дружбы между Англией, Францией и Германией. Владимир Ленин писал в 20-х годах прошлого века, что «возможны временные соглашения между капиталистами и между державами. В этом смысле возможны и Соединенные Штаты Европы, как соглашение европейских капиталистов… о чем? Только о том, как бы сообща давить социализм в Европе, сообща охранять награбленные колонии против Японии и Америки, которые крайне обижены при теперешнем разделе колоний и которые усилились за последние полвека неизмеримо быстрее, чем отсталая, монархическая, начавшая гнить от старости Европа. По сравнению с Соединенными Штатами Америки Европа в целом означает экономический застой. На современной экономической основе, т. е. при капитализме, Соединенные Штаты Европы означали бы организацию реакции для задержки более быстрого развития Америки».

Если первый Единый Европейский акт был подписан в 1986 году, когда угроза крушения социалистической системы стала почти очевидной, то полное юридическое оформление Европейского блока состоялось в 1992 году, спустя год после крушения Советского Союза. Усыновление постсоветских государств состоялось в 2004 году, т. е. двенадцать лет спустя. Конечно, Владимир Ленин не мог предвидеть, как будет выглядеть в экономическом и политическом плане Европа, переболевшая двумя мировыми войнами к концу столетия. Не мог он в 1915 году предсказать победу и крушение социализма в России. Но то, что глобальная конкуренция в отсутствие такого сильного игрока, как Россия, подтолкнет Европу к объединению и что ее основным конкурентом в глобальном мирораспределении станет США, он предсказал верно. Введя в 1999 году свою валюту, Евросоюз [159] начал глобальную блоковую геополитическую игру. Конкурируя с Америкой в Старом Свете и на Востоке, Евросоюз мог стать уникальным примером блокового инновационного развития, учитывая единство континентального пространства и общность инфраструктуры. Он инициировал несколько знаковых инновационных проектов в области авиастроения, космических исследований, фундаментальных физических исследований и, конечно, в третичном секторе (прежде всего туризме). Если бы состоялось его расширение на Восток, до подписания Лиссабонского договора, то мы, возможно, жили бы на едином экономическом пространстве от Лиссабона до Владивостока, тем более что слабая Россия была готова к такому блоковому движению. Однако это противоречило военно-политическому блоковому единству стран Старой Европы и США в лице НАТО. Нельзя сказать, что принципиально невозможным было трансформировать это партнерство и не разыграть новый экономический блок Евросоюз — США — Россия (с участием многих восточных партнеров), но по вполне понятной причине, о которой мы поговорим позднее, США и часть элит Евросоюза, ориентированных на США, оказались к этому не готовы. В результате нового капиталистического альянса не состоялось, и тогда интересы западных партнеров вновь пересеклись с интересами России. Вероятнее всего, одной из причин нового размежевания стала самостоятельная блоковая партия, разыгранная в 2007 году, т. е. за год до подписания Лиссабонского договора, именуемая БРИКС [160].

Прежде чем обращаться к этому аспекту мировой деглобализации и к растущей экономической роли Китая и Индии, следует выявить основной интерес в создании «Соединенных Штатов Европы». Бурная новейшая история развития Евросоюза показывает, что эта квазиимперия прирастала новыми провинциями в виде стран Восточной Европы исключительно в интересах развития региональных рынков сбыта продукции и услуг, которыми экономика первого Евросоюза была сильно перегрета. У Евросоюза не было такой истории восточного сотрудничества, как у США. Соответственно, поддерживать свою часть «золотого миллиарда» без дальнейшей экспансии ей было крайне сложно. Тем более что проблема «лишних людей» прирастала слишком открытой миграционной политикой, основанной на утопической идее мультикультурализма.

Достоверность этого вывода подтверждается тем, что за период существования Евросоюза страны Восточной Европы потеряли традиционную постсоциалистическую промышленную национальную экономику и де-факто стали потребительским (и неквалифицированным трудовым) рынком Западной Европы. Более того, они оказались привязанными к европейским финансовым институтам и единой европейской энергетической инфраструктуре. Вхождение в новый технологический уклад они преодолели не столь болезненно, как Россия, но утратили ранее созданные суверенные основы экономики (заметьте, что мы не обсуждаем, хорошо это или плохо для стран Восточной Европы).

Новейший период истории Евросоюза — весьма для него тревожный. Есть все основания полагать, что он может распасться (первый признак этого — выход Великобритании из его состава). Какую же ошибку сделал этот политический и экономический союз и что привело его к такому состоянию? Мы полагаем, что причина в уравнивании членов на основе унификации надгосударственных институтов в 2007 году. Блок стран не может существовать одновременно как классическая империя и как единое квазигосударство равноправных членов (подобие конфедерации).

В этой империи метрополией хотели стать и стали Франция и Германия, но разве могла с этим согласиться Великобритания? В этой империи метрополией захотел стать Брюссель, но разве могли с этим согласиться Франция и Германия? В этой империи равными хотели ощущать себя старые и новые страны Южной Европы, которые по своему потенциалу были несравнимо слабее стран-лидеров. Наконец, в своем движении на Восток империя не сумела договориться и обидела одну из великих послевоенных держав, которой оставалась Россия, чем обострила отношения не только с самой Россией, но и отношения внутри своих членов — постсоветских государств (отчасти то же можно сказать и о Турции). Экономический союз, который мог развиваться в восточном направлении неограниченно и мог стать действительным глобальным конкурентом пока несостоявшемуся Тихоокеанскому экономическому блоку, разбился о рифы глобальной политики, НАТО и инициированных США по вполне понятным мотивам «кухонных интриг».

Идея Евросоюза как нового типа блокового мышления, которое могло вырасти в нечто действительно глобально-историческое, если бы не стало приобретать слишком рано черты новой государственности, пока не состоялась. У Евросоюза еще есть шанс начать историю с чистого листа и сохраниться в качестве перспективного экономического союза континентального уровня, но для этого необходимо обратить процесс нового панъевропеизма вспять.

Китай точно и вовремя определился со своей ролью в мировом глобализ