Вступление
Случилось это в очень далекие, канувшие в забвенье времена, когда народ почитал владыку Неба, великого бога Тенгри. «О Жараткан! — с трепетом шептали люди, протягивая в горячей мольбе руки к Небу, — Услышь глас детей своих! Да будут благословенны духи предков наших, да будет благословенна Земля, твердыня наша! И воды Тенгиз, дарующие жизнь! Благословенно Небо, Тенгри, создатель наш! Мы избрали путь следовать Твоему велению, Дай нам сил соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем! Тенгри — меч, научающий руки наши битве и щит, ограждающий от беззакония. Преклони Небеса Твои и сойди к нам, блесни молнией и рассей огненными стрелами врагов наших, несущих погибель. Счастлив народ, у которого есть Твой закон. Счастлив народ, у которого Небо есть Бог!»
И Тенгри слышал их. В дар детям своим он поднес огромные пространства на земле, где были и моря, и горы, и реки, и озера, степи и леса. Даровал им бессчетные табуны коней и отары овец. Но главным его даром были свобода и честь, в согласии с которыми каждый отмерял свою жизнь на земле. Правил народом, сверяя с Небом каждый свой шаг, великий Бумын каган, избранник Творца и судьбы. Он был воинственным, грозным, мудрым и дальновидным правителем многочисленного людского племени и пользовался огромным уважением своего народа.
Но мир, по замыслу Творца был создан многоликим и противоречивым. В нем было место и живительному свету солнца, и непроглядному мраку ночи, и добру, и злу, которые порой было трудно отличить друг от друга. Всем было известно, что у Великого бога Неба Тенгри был своевольный и грозный младший брат Эрлик, страж мрачных врат преисподней, владыка Подземного мира. Много веков он безраздельно властвовал в обители вечного покоя. Тесно было ему в своих владениях, в чем он не мог признаться даже самому себе. Давно уже ему стали немилы безмолвие и тишина, царившие в Подземном мире, которым он правил суровой и твердой рукой. В тайных мечтах ему грезился мир живых людей, где в безоблачном небе сияло ослепительное солнце, где жизнь бурлила и била ключом. Мир, в котором ковром стелилась зеленая трава, а ветер гнал по голубому небу белоснежные облака. Но не по нутру ему были свобода, и жизнь, полная людских страстей, которые так неосмотрительно, по его мнению, даровал живым его старший брат. Особенно невыносимо было ему слышать радостный и беспечный смех детей и взрослых. Чтобы омрачить людям существование, Эрлик решил послать на землю своего верного слугу — надменного и жестокого трехглавого дракона Айдахара. Змей был старым, немощным и дряхлым, однако, в этом был особый умысел Эрлика. Айдахар должен был творить на земле зло под его пристальным приглядом, но так, чтобы, однажды ощутив свою мощь, он не посмел восстать против самого Эрлика. А для поддержания его быстро тающих сил, Эрлик дал в подмогу дракону четырех кровных сестёр, четырех опытных и опасных своими злыми деяниями колдуний.
Старше всех была ведьма по имени Жалмауыз кемпир. Это была очень и очень древняя старуха, хитрая и нелюдимая. Жила она в глуши, среди забытых богом и людьми болот в ветхой землянке, скрытой в густых зарослях камыша. В кругу своих сестер она слыла самой мудрой и самой злобной. Широкие ноздри ее хищного, крючковатого носа распластались над огромной пастью, растянувшейся от уха до уха. Во лбу, над самой переносицей неистово сверкал единственный глаз старухи, над которым нависала длинная, пересекающая широкий лоб вдоль, лохматая, седая бровь. Когда она пристальным и осторожным взглядом окидывала округу, зрачок ее, словно капля ртути, не находя себе места, буквально пускался в пляс. Ряды некогда крепких и острых, а теперь стертых почти до основания передних серо-желтых зубов заканчивались двумя парами торчавших наружу желтых, изъеденных временем клыков, которые растянув губы, складывали их в хищный оскал. Время согнуло ей спину, соорудив на ней большой, уродливый горб. Поверх бурого латаного платья она носила вышитый когда-то гладью, ветхий плюшевый жилет. На голову был надет серый кимешек, а поверх него был намотан цвета жухлой степной травы высокий шылауыш, что позволяло ей легко затеряться среди сухих зарослей тростника. Дряхлая злодейка была намного старше самого Айдахара. Сколько веков прожила на этом свете, она и сама уже давно позабыла. Единственное, что помнила Жалмауыз, на месте Великой степи когда-то плескалось бурное море, а воды в руслах могучих рек текли совсем в другую сторону. И еще она помнила, что на месте такыров, сверкавших на солнце в летний зной, когда-то высились дремучие, непроходимые леса.
Старая ведьма питалась только человечиной и на охоту выходила лишь ночной порой. Старуха была ненасытной и отличалась необычайным чревоугодием. Потому-то люди и прозвали ее Жалмауыз кемпир. Она, конечно, предпочитала юную плоть, которая давала ей дополнительную силу, однако, если случалось напасть на след, поедала и стариков. Словом, глотала, всех, кто попадался ей на пути. Ее неразлучным и преданным спутником в ночной охоте был болотный злобный дух Обыр. Он ходил за ней, словно тень и служил подручным во всех темных делах. Это был кривоногий, нескладный, тощий и лохматый маленький упырь, слывший истинным дикарем. Ходил он медленно и неуклюже, расставив свои костлявые руки, с трудом таская на худом тулове, свисающее мешком тугое брюхо. Его вечно высунутый наружу длинный и пугающе синюшный язык выступал меж острых реденьких зубов, расположенных на воспаленных красных деснах. Сквозь заплывшие, раскосые глаза еле проглядывали жадные, бегающие туда-сюда в поисках добычи зрачки. Угодливый и суетливый Обыр был готов выполнить любое, самое дикое желание своей хозяйки, поэтому она предпочитала всегда держать его рядом с собой. По сравнению со старухой Обыр, можно сказать, был весьма молод, ибо прожил на этом свете всего каких-то два века. Весь покрытый склизкой тиной упырь был совсем не брезглив и всегда доедал за ведьмой остатки ее пиршества. Когда он жадно догладывал кости жертвы, над ним роем витали мухи, от которых он то и дело отмахивался костлявой рукой с длинными острыми когтями. В отличие от ведьмы, его влекло и к мертвечине. Частенько, после совместной охоты, он отставал от своей хозяйки и убегал к могильникам, чтобы вволю попировать наедине. Вот почему его брюхо всегда, или почти всегда было набито до отказа. Беспрестанно бегающие глазки то и дело обшаривали округу, замечая все что там происходит. Насытившись, он возвращался в землянку и на досуге нашептывал своей хозяйке все последние новости. А когда после тяжелого дня та, зевая, ложилась спать, Обыр превращался в раскаленный ком и прыгал к ней в раскрытую пасть. Сидя в ее бездонном чреве, он старался донести ей все, что приметил за день. А когда одолевала усталость, тут же, лишенный сил, впадал в глубокий сон. И в ночной тиши можно было из старухиной пасти слышать двойной надсадный и тяжелый храп.
Вторую ведьму звали Мыстан. Именно ей было поручено Эрликом готовить Айдахару напиток бессмертия. На берегу усыхающего степного озера в огромном казане с сорока ушками эта старуха каждую ночь варила зелье, замешанное на человеческой крови и костях, на степных травах, земном прахе, змеином яде и барсучьем жире, горном мумие и меде диких пчел, перьях мудрого ворона и слюне степной черепахи… Этот список можно было бы продолжать до бесконечности, однако, тайну приготовления зелья, способного встряхнуть и оживить самое дряхлое тело, говорят, старуха когда-то унесла с собой, когда пришел ее черед покинуть Срединный мир. Но не будем торопиться и забегать вперед. Так вот, ежедневно, ранним утром Мыстан подносила владыке змею свой взвар. Айдахар, жадно глотнув из чаши снадобье, вновь обретал былую мощь, на время позабыв о старости и одолевавших его хворях. Обновленная кровь с гулом бежала по его жилам и взгляд дракона вновь становился надменным и властным. Исполненный бодрящей силы змей приносил людям немало зла. Он сжигал своим огненным дыханием их жилища, губил стада и табуны, доселе мирно пасшиеся на степных просторах. Многоголовый змей не щадил ни детей, ни женщин, ни стариков. Снова и снова он совершал набеги на аулы, охотно забирая в плен самых юных и красивых девушек, превращая их в своих наложниц. В этом скверном деле старый нечестивец, как видно, знал толк. После каждого его набега лились слезы матерей и отцов по загубленным злодеем юным душам их дочерей.
Вернувшись в свой дворец с очередной удачной охоты, змей, сверкая гладкой чешуей, устало и лениво дыша, возлежал на троне, обитом бархатом и парчой. Его длинный хвост, скользя, утопал во множестве цветных шелковых подушек. Сквозь дряблые веки он, как бы нехотя, наблюдал за тем, как под звуки песен, еле сдерживая свой страх, пленницы с горячечным и густым румянцем на щеках кружили в изящном танце, с поклоном поднося ему всевозможные яства. В иные дни, когда его дряхлое тело одолевали застарелые хвори, он начинал лютовать и безумствовать. Исторгая из всех трех пастей огонь, порой сжигал всех, кто оказывался рядом с ним, а иногда, не сумев совладать с напавшим на него мучительным голодом, даже поедал некоторых своих невольниц. Никто не мог понять причину его внезапного гнева: то ли ему не угодили или надоели наложницы, то ли настолько досадили старость и немощь, что никого видеть было невмоготу.
— Хватит! Хватит! Довольно! — со стоном раздраженно махал он лапами. И тотчас же к подножию трона с гулким свистом прилетал целый рой зловещих и услужливых кермезов. Это были духи подземелий, верно и преданно служившие своему хозяину. Трепещущих от страха наложниц они, тут же объяв косматым туманом, заглушив их крики и стоны монотонным и протяжным гулом, вихрем уносили прочь в подземелья дворца. В наступившей тишине ослабший и уязвимый дракон наедине то вздыхал, то ярился, кляня свои недомогания. Его гладкая чешуя покрывалась вздутиями и рытвинами, из темно-бурого превращаясь в нечто блекло-серое, напоминающее шкуру мертвенно-бледной нежити. К рассвету, смирившись со своей немощью, змей с тяжелым храпом впадал в тревожный сон. В эти часы полного изнурения и упадка сил никто не должен был видеть его, ибо держать в страхе Срединный мир было его главной задачей, и ни одна живая душа не должна была усомниться в его мощи и всесилии. Дожидаясь бодрящей смеси, которую утром должна была принести ему Мыстан, злодей дряхлел час от часу. Он вынужден был подчиняться воле Эрлика, поэтому оставалось только втайне радоваться тому, что по сей день жив.
Никто не смел своевольно войти в пугающий мраком и безмолвием дворец Айдахара. Лишь одной Мыстан было дозволено приходить по утрам в условленное время и, не дожидаясь приглашения, заходить в покои владыки. Каждое утро, замерев от страха, Мыстан стояла перед входом во дворец, похожим на разинутую пасть дикого и злобного существа. Частые ряды каменных зубьев со скрипом погружались в недра этой пасти, впуская ведьму вовнутрь. Стоило ей переступить этот ужасающий рубеж и войти, как зубья, щелкнув, вновь выдвигались и вставали на место, давая понять, что любого, кто посмеет явиться сюда без спросу, ждет неминуемый конец.
Мыстан медленно ступала по каменным ступеням, со всей осторожностью держа перед собой обеими руками медную чашу, до краев наполненную приготовленным ею зельем. Она слышала, как гулко отдавался каждый ее шаг под этими мрачными сводами и, всеми силами пытаясь заглушить накатывающий страх, робко входила в покои хозяина. Обессилевший за ночь змей ждал ее с нетерпением, лежа на своем огромном ложе.
— А ты, старуха, молодец! — истратив весь прежний жар, шептал он дрожащими губами, испуская из пастей жалкие клубы дыма. Боясь пролить хоть каплю зелья, старуха низко кланялась и протягивала ему чашу.
