автордың кітабын онлайн тегін оқу  Не сдавайся

Сара Тернер

Моему отцу, который всегда говорил, что у меня все получится.

И Джеймсу, который напоминал мне об этом до тех пор, пока у меня не получилось.

«Не тревожься, дорогая! Из-за туч всегда покажется солнце».
Луиза Мэй Олкотт, «Маленькие женщины»

Март

Глава первая

Ключ щелкает в зажигании, машина не заводится, и у меня вырывается стон. Ну же! Вчера, по крайней мере, это щелканье перешло в более обнадеживающее тарахтение. А сегодня ни звука, и именно в тот день, когда у меня назначена первая встреча для оценки личностного роста на новой работе. На новой-новой работе. Папа говорит, что у меня вечный «зуд десятой недели» во всем, что касается работы. Я так и не отважилась ему сказать, что непреодолимое желание сбежать у меня появилось в конце четвертой недели, потому что он обязательно все передаст маме, а уж она устроит мне очередную лекцию об ответственности. «Тебе надо упорно работать и подольше оставаться в одной фирме. Важно хорошо себя зарекомендовать», — скажет она.

Включившееся радио сообщает новости о ситуации на дорогах: «На участке трассы А39 между Кликхэмптоном и Страттоном затруднено движение из-за поломки контейнера для перевозки скота».

Закатываю глаза. Жители нашей деревни всегда повторяют, как нам повезло, что мы живем именно здесь, и как было бы ужасно постоянно ездить на работу в большом городе, но в большом городе хотя бы не пришлось останавливаться, чтобы пропустить домашний скот. Я понимаю, что в жару метрополитен пахнет подмышками и носками, но сезон внесения навоза на поля в северном Корнуолле тоже не очень радует обоняние.

Снова пробую завести машину. Щелк-щелк-щелк — и ничего.

Нахожу в сумке бутылку воды, открываю и выпиваю в несколько глотков, проклиная себя за то, что опять забыла восстановить водный баланс организма перед сном. Сестра утверждает, что после вечеринок выпивает не меньше полулитра перед сном, — хотя, как я не устаю ей напоминать, ужин с мужем, парой друзей и разговорами о правильном сне детей и подаче документов в начальную школу вечеринкой не считается. Наша Эмми по уши увязла во всяких аутотренингах, и среди последних открытий — «Позаботься о будущем себе». Конечно, я всегда безжалостно дразню ее за это, но в душе мне кажется, что в этом что-то есть. Эмми из будущего уж точно будет довольна Эмми из прошлого и тем, как она все предусмотрела. А вот будущую Бет ждет вечное разочарование, ведь Бет из прошлого только и повторяет: «Тогда мне это казалось хорошей идеей». Так и вижу, как на моей могильной плите пишут: «Здесь покоится Бет. Любимая дочь, сестра, тетя и друг. С кучей идей, которые ей казались хорошими».

Пятый бокал вина был ошибкой. Думаю, может, написать Джори о неприятностях с машиной и спросить, нет ли похмелья и у него тоже, но рабочий день в школе уже начался. В будни из веселого лучшего друга он превращается в педантичного учителя и редко отвечает на мои сообщения в мессенджерах, которые я пишу от скуки. Как-то я ему на это пожаловалась, но он только рассмеялся: «Я же работаю. Вырастешь — тоже когда-нибудь поймешь». Опускаю голову на руль и прикидываю, что же делать. Мама с папой уехали, так что я не могу их попросить ни подвезти меня, ни одолжить машину, пока я разбираюсь со своей — или, точнее, пока с ней разбирается папа, — страшно подумать, сколько я и так ему уже должна за предыдущую починку. Родители отправились выполнять свой дедушко-бабушкин долг еще до того, как я проснулась, а это значит, что и сестра мне ничем не поможет. Эмми, конечно же, позаботилась бы о себе из будущего и для начала не купила бы ржавый старый «Воксхолл Астру» с подозрительной историей техобслуживания. «Ты же знаешь, Бет: скупой платит дважды». На что я без конца ей повторяю, что у скупых хотя бы деньги есть, а у меня — ни гроша.

Хотя вообще-то она права, как и всегда. Действительно стоило купить машину понадежнее, но я вроде как коплю на дом, или квартиру, или что угодно, только бы не жить с родителями. Весьма прискорбная ситуация, учитывая, что в прошлом году мне исполнилось тридцать. Пока мне оставалось в районе двадцати, все было не так уж плохо, но проснуться в свой тридцатый день рождения в комнате, где я выросла... Гордиться тут нечем. Так что я пошла и купила монстеру и вельветовое кресло горчичного цвета, пытаясь придать своей детской спальне более изысканный вид. Но, когда Джори помогал мне с оформлением и отделкой, мы забыли покрасить потолок, и теперь, лежа в кровати, я по-прежнему вижу синие следы липучки, на которую приклеила Джея из группы Five [1]. Джей мне пару раз чуть сердечный приступ не устроил, падая ночью с потолка прямо на голову, но я всегда приклеивала его обратно. Так он и смотрел на меня сверху вниз много лет, изогнув проколотую бровь.

Сейчас, оказывается, Джейсону «Джею» Полу Брауну уже сорок два года. Даже Брэдли из группы S Club 7 [2] почти сорок. Мне точно пора съезжать.

Бодрый голос местного радиоведущего между песнями сообщает время, и я понимаю, что уже очень опаздываю. Остается только пешком пойти. Так я продемонстрирую усердие, может, это даже впечатлит моего нового начальника. «У Бет сломалась машина, но она все равно пришла. Так держать, Бет!» Вот только дело в том, что, пока я тут полчаса сидела, в голову закралась еще одна мысль. Я ведь могу просто не пойти. Немного приврать. Заменить «проблемы с машиной» на «легкое недомогание». Решение неидеальное, знаю, но, если сказать правду, босс может приехать за мной сам, а я не могу встретиться с ним с похмелья. Я и так сижу напротив его стола целый день, разбираясь с его же финансовыми сделками и вообще занимаясь всей черновой работой.

Что ж, это решает дело. Учитывая, что недели две назад я уже соврала и взяла выходной под вымышленным предлогом «женских дней», второй раз уже не прокатит, хотя сейчас они как раз начались на самом деле. Здесь должна быть какая-то мораль. Про то, что не надо кричать: «Женские дни!» — когда все хорошо. Расскажу потом Эмми.

Отправляю Малкольму сообщение с извинениями и прячусь обратно в дом, уже предвкушая целый день безделья. Может, в морозилке осталась пицца? Мама иногда покупает такие, похожие на мою любимую пиццу из доставки, по скидке (а то иначе это же «грабеж средь бела дня»). Нужно выключить телефон: вдруг будут звонить с работы, — но сначала стереть вчерашние сторис, где мы с Джори в пабе. Вряд ли кто-то из коллег подписан на меня в соцсетях, друзей за такое короткое время я еще не успела завести, но страничка-то открыта... Неловко будет, если они узнают про мою мигрень, а потом наткнутся в соцсетях на видео, где я несколько вызывающе танцую с бильярдным кием. Какой позор. Почему всегда, когда напьюсь, я кружусь именно так? В тот миг я наверняка думала, что выгляжу отлично, и, что еще хуже, попросила не такого пьяного Джори меня заснять. Он смеется в конце, и я улыбаюсь, надеясь, что из 237 просмотревших нет никого из «Хексворси финанс», а потом стираю сторис.

В ту же секунду, как выключаю телефон, я вспоминаю, что должна была написать Эмми, пожелать удачи ей с Дугом: они собирались брать ипотеку и сегодня как раз поехали на встречу. Черт. Вот почему родителей нет. Они у Эмми дома, обещали присмотреть за Тедом и посадить Полли на школьный автобус (хотя в четырнадцать лет Полли уже могла бы уехать самостоятельно). А ведь и правда, Эмми с Дугом решили выкупить собственный дом, тот, в котором жили уже пятнадцать лет, — стоит хотя бы проявить интерес. Мне в самом деле интересно, это очень важный шаг для них, просто за последнюю неделю я уже и так наслушалась от мамы: «Они столько трудились, они такие молодцы! Бет, ну разве твоя сестра не молодец?»

В доме царит тишина. Я завариваю себе чай и несу в гостиную, по дороге подхватив с кофейного столика ноутбук. Звонит домашний телефон, но я не обращаю на него внимания, устраиваясь на диване и укрывая ноги папиным пледом в шотландскую клетку. «В корнуоллскую клетку», — всегда поправляет меня папа, страшно удивляясь, почему подобные уточнения не вызывают у меня немедленного приступа нежности к указанному пледу. Отец очень гордится своими корнуоллскими корнями.

Чисто по привычке листаю вакансии — задачка непростая, учитывая, что я не знаю ни чем хочу заниматься, ни где жить (лишь бы не так и не здесь, в Сент-Ньюс, где главное событие года — танцы вокруг майского дерева [3]). К началу утреннего телешоу я уже пролистала весь интернет и от безысходности полезла в «Фейсбук» [4], всегда отдающий годом эдак две тысячи шестым. Поколение моей племянницы — ребята, которые сейчас учатся в старшей школе, — уже не поймет, как самозабвенно мы часами загружали в соцсети целые альбомы фотографий с вечеринок, иногда и несколько от одного и того же дня (кто знает зачем?). Как и не поймут, с какой скоростью мы кидались удалять отметки своих профилей с самых неприглядных снимков.

К своему огромному удивлению, вижу сообщение от Джори. Кликаю на него и с разочарованием вижу только текст, никаких тебе эмодзи или мемов на тему похмелья. Сообщение звучит прямолинейно и, если честно, даже немного по-командирски:

«Бет, ты где? Срочно включи телефон».

А сам трубку никогда не берет! Ладно, рискнем — включу телефон, а там позвонит босс — ну, значит, позвонит. Через пару мгновений экран оживает, а в меня впиваются иголочки ужаса. Ох. Малкольм наверняка оставил голосовое сообщение. Проверяю. Так, одно на голосовой почте, неизвестный номер — скорее всего, с работы. Голосовое сообщение от папы. И от Джори. Джори? Он никогда не оставляет голосовых сообщений, с чего бы ему звонить из школы?

Я уже собираюсь прослушать все по порядку, но тут начинают приходить эсэмэс. За последние полчаса папа пытался позвонить мне семь раз. Прислал два сообщения: в одном спрашивал, где я, потом просил позвонить, как только смогу. Никаких тебе «Как дела?» или эмодзи с поцелуями. Может, он по какой-то причине звонил мне на работу, и там ему сказали, что у меня мигрень. Очень мило, что он так беспокоится, но не семь раз же звонить. Да и тому, у кого действительно мигрень, это вряд ли поможет. Набираю папин номер и иду в коридор, где сигнал получше. Он отвечает после двух гудков.

— Бет, это ты? — Голос у него ниже и тише, чем обычно. Теперь мне стыдно, что заставила его волноваться.

— Да, папа, это я. Ты звонил мне на работу? Прости, там про мигрень недопонимание...

Он перебивает меня, снова называет по имени. Три раза. И от его тона у меня бегут мурашки по коже.

— Папа, в чем дело? — Сердце начинает стучать чаще. — Где мама?

Он медлит. Комок ужаса в груди сжимается.

— Мама рядом, — очень медленно произносит он. — Ты не одна? Не за рулем?

— Нет, не за рулем. Я дома. Господи, папа, что случилось? — Меня уже всю трясет.

Он что-то кому-то говорит в сторону. Слышу приглушенный голос мамы, расстроенный. Фоном доносятся звуки мультика «Свинка Пеппа» — значит, они все еще у Эмми дома. Но там слышен и еще чей-то голос. Мужской, незнакомый — это не мой зять Дуг.

— Оставайся там, милая, держись, я буду, как только смогу. — Папа уже плачет.

Теперь и я плачу, не понимая, почему мы оба рыдаем.

— Нет. Что бы ни было, просто скажи мне, папа. Пожалуйста.

Он звонит не из-за моей головной боли. Семь раз он пытался дозвониться из-за чего-то еще, что хочет сказать мне лично, из-за чего он плачет. И похоже, случилось что-то совсем ужасное.

Наконец, он произносит:

— Мне так жаль, милая. Твоя сестра и Дуг... С ними произошел несчастный случай.

Глава вторая

Не помню, ни как Джори приехал, ни как поднял меня с пола, но, видимо, он это сделал, потому что сейчас я сижу на переднем сиденье его минивэна, а он держит мое лицо в ладонях. Что-то говорит, но звука нет. Я вижу, как медленно шевелятся его губы: как в детстве, когда мы пытались говорить под водой в бассейне и он так же чрезмерно артикулировал. Потом мы выныривали, смеясь и плескаясь, и рассказывали, как друг друга поняли. За почти двадцать лет дружбы я никогда не видела его таким обеспокоенным.

— Бет?

Звук возвращается, меня будто ударяет током, и я вспоминаю, почему лежала, свернувшись в комочек, на полу. Меня начинает трясти.

— Дуга больше нет. — Я произношу это как факт, но умоляюще смотрю на Джори, всей душой желая, чтобы он меня поправил или хотя бы предложил другую, не такую чудовищную версию, но он молчит. — Эмми тоже умрет, да?

Мне так отчаянно хочется, чтобы здесь была какая-то ошибка, чтобы они просто перепутали. Маловероятно, я знаю, но возможно же! Я начинаю торговаться. С Богом или кем угодно, кто меня слышит. Пожалуйста, пусть это будет неправда, я сделаю все что угодно. Верни Дуга, не дай моей сестре умереть, пусть этого несчастного случая не будет — и я никогда больше не стану жаловаться на свою жизнь.

У меня стучат зубы.

— Мы этого не знаем. Эмми сильная.

Руки Джори больше не касаются моего лица, а уже снимают пиджак и накидывают мне на плечи. Помню, как он делал то же самое в тот вечер, когда мой первый парень бросил меня после какой-то алкогольной вечеринки и ссоры. Меня тогда всю трясло от шока или адреналина — или всего вместе. Джори нашел меня, мы купили в фургончике у ночного клуба бургеры и уселись на бордюре. Джори тогда повторял, что все наладится. И я хочу, чтобы сейчас он тоже сказал, что все будет хорошо, но этого не случится.

Он заводит машину.

— Нам действительно уже надо ехать в больницу. Я только хотел сначала убедиться, что у тебя не паническая атака.

— Пожалуйста, поехали быстрее. Мне надо быть там. Сколько туда...

— Час двадцать пять, — отвечает он, передавая мне сумку. — Внутри бутылка воды и пластиковый пакет, если будет тошнить. Ты сказала, что тебе нехорошо. Очки твои я тоже взял, вдруг глаза заболят от линз. Не знал, что еще нужно, а ты просто кричала... — Он замолкает. И выглядит так, будто сам плакал.

Единственный раз, когда я видела Джори плачущим, — это еще в старшей школе, когда умер Брамбл, его спрингер-спаниель.

Держу на коленях вещи, которые он мне передал, пытаясь проглотить обжигающий комок в горле.

— Я не могу потерять ее, Джор. Она нужна Полли и Теду. Она нужна мне.

Он бросает на меня быстрый взгляд, но не отвечает.

Я терзаю и так уже обгрызенные ногти. Дуга больше нет. Эта фраза крутится в голове как на повторе. Я же видела его всего два дня назад. Вломилась к ним на ужин без приглашения, узнав, что они готовят лазанью. Моя сестра готовит лучшую лазанью в мире: корочка у Эмми получается хрустящей, как я люблю. Весь вечер я подкалывала Дуга по поводу его мешковатых джинсов, а Эмми — из-за ее садовых тапочек. А теперь в их кухне полиция, и они говорят то, что мы не хотим слышать. Как он мог умереть вот просто так?

Джори включает радио, но тут же выключает, услышав в новостях о смертельной аварии на шоссе М5. Остаток пути мы проводим в тишине, и комок в горле жжет по-прежнему.

Больница — настоящий лабиринт из коридоров и комнат ожидания. Мы идем так быстро, как только можем, едва не срываясь на бег. В какой-то момент я дергаюсь вперед, но чуть не врезаюсь в пациента, которого вывозят на коляске из лифта, и Джори меня перехватывает, заставляя идти медленнее.

— Уровень два, зона К, — повторяет Джори указания медсестры из реанимационного отделения. — Почти пришли.

Мама с папой еще не приехали. Им пришлось забрать Полли из школы и все ей рассказать, так что они только едут к нам. Тед о папе пока не знает, но его взяли с собой навестить маму. Нам не сказали, что с Эмми, только что все очень серьезно, и, если вдруг Теду нужно быть здесь, съездить за ним бы уже не успели. О детях я сейчас думать не могу: от этого в буквальном смысле разбивается сердце. Удивительно, как боль от этих новостей ощущается на физическом уровне — грудь словно сдавило тисками.

Толкаем дверь в наше отделение, и навстречу выходит медбрат, спрашивая, к кому мы. Мельком оглядываю коридор за его спиной; я уже навещала друзей в больнице, но это отделение ни на что не похоже. Пациенты не сидят в кроватях с виноградом и конфетами, не смотрят выдвижные телевизоры. Вместо этого здесь несколько отдельных комнат, двери закрыты — и полная тишина, прерываемая только пиканьем аппаратов.

— Мы к Эмми. Эмили Лэндер. Я ее сестра, Бет, — произношу я.

Медбрат кивает в знак приветствия и переводит взгляд на Джори.

— А это Джори, мой друг. — Судя по всему, этого недостаточно. — На самом деле скорее часть семьи.

Нас ведут мимо безмолвных палат в длинный коридор с рядом стульев напротив помещения, похожего на кабинет. Медбрат показывает Джори, где находится ближайший кофейный автомат. Я не хочу кофе. Сажусь, но тут же вскакиваю и начинаю ходить туда-сюда. Ждем мы недолго; из кабинета к нам выходит женщина.

— Бет? Я доктор Харгривс. Как я понимаю, ваши родители в пути.

Я киваю.

— Могу я увидеть сестру?

Доктор жестом предлагает мне сесть, и я нехотя подчиняюсь, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Что-то случилось с тех пор, как они говорили с папой?

— Состояние вашей сестры совсем неважное, — тихо и сдержанно произносит она.

«Состояние неважное». Это означает, что Эмми жива. От одной этой мысли меня переполняет облегчение, несмотря на обеспокоенное выражение лица врача. «Самочувствие неважное» — так всегда говорила мама, когда мы подхватывали простуду. Теперь, когда это о моей сестре говорит настоящий врач, звучит определенно хуже.

Доктор садится рядом. За ухо у нее заткнута ручка. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на ее словах.

— При аварии Эмми получила черепно-мозговую травму. Когда скорая прибыла на место, ваша сестра ни на что не реагировала, дыхание было редким.

У меня вырывается всхлип, я будто наяву вижу место аварии. Джори кладет руку мне на плечо и сжимает его.

— Она говорит? Она знает, где находится? Знает, что произошло? — «Она знает, что ее муж мертв?»

Доктор качает головой:

— У вашей сестры диагностировано глубокое нарушение сознания, ее подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Проще говоря, она в коме, хотя в случае травмы головного мозга ничего «проще» никогда не будет.

— Она умрет? — Я смотрю ей в глаза.

Мне необходим ответ, и в то же время я не хочу его знать. Знает ли доктор Харгривс, как нам важно, чтобы она вылечила Эмми? Думаю, знает, а еще у нее сотни таких семей сидели там, где сейчас сижу я, и они тоже слепо верили, что доктор спасет кого-то особенно важного для них, лежащего в этом бесцветном мрачном месте, где все пациенты чувствуют себя совсем неважно. Но все эти остальные пациенты — не моя сестра.

— Сейчас слишком рано что-либо утверждать. Состояние Эмми мы называем очень тяжелым, но стабильным. Это означает, что оно опасно для жизни, но основные показатели жизненно важных функций сейчас в норме. — Доктор Харгривс кладет ладонь мне на руку. — Я сделаю для вашей сестры все, что смогу. Пойдемте, провожу вас к ней?

Джори протягивает мне руку, и я цепляюсь за нее. На мне по-прежнему его пиджак, тот, в котором он должен был сейчас преподавать историю своему классу. Мы будто оказались в параллельной вселенной, и я больше всего на свете хочу вернуться в ту, другую, где Джори слишком занят преподаванием, чтобы отвечать на мои сообщения, а я прогуливаю работу, лежа под корнуоллским пледом папы, размышляя, что бы такого приготовить на ланч с похмелья. Какой же прекрасной была та, другая жизнь. И как глупо было с моей стороны принимать все как должное.

Мы возвращаемся в коридор с закрытыми дверьми. В дальнем конце на одной из них белая табличка, где написано: «Лэндер Эмили». Мы робко входим, и я тру глаза, вытирая слезы, иначе вообще ее не увижу. И когда наконец вижу, непроизвольно закрываю рот ладонью. Эмми в бинтах от подбородка до затылка, а светлые волосы спутались и потемнели от, как я догадываюсь, засохшей крови. Изо рта у нее торчит трубка, руки забинтованы, и от них тоже тянутся трубочки. Я наклоняюсь к сестре, взглядом спросив у доктора Харгривс разрешения. Она кивает, и я, опустившись на стул у кровати, осторожно беру ладонь Эмми в свои. Я думаю о Дуге. Он первая и единственная любовь Эмми, замечательный отец Полли и Теда, и сейчас он лежит где-то, я даже не знаю где, совсем один. Тихонько опускаю голову на краешек подушки Эмми.

— Я здесь, Эм. И Джори тоже, — говорю я.

Джори переступает с ноги на ногу, потом откашливается:

— Э-э, привет, Эмми. Как ты тут?

Она не шевелится. Аппарат рядом с кроватью негромко пикает.

— Она меня слышит? — спрашиваю я.

— Мы не знаем. — Доктор Харгривс успокаивающе поднимает ладони. — Нельзя точно сказать, в насколько глубокой коме Эмми находится в данный момент, но шанс, что она вас слышит, есть, и она скорее откликнется на знакомый голос, чем на наши.

Я киваю, не совсем представляя, что еще сказать. В коридоре слышатся голоса, и Джори выглядывает наружу.

— Твои родители здесь, — сообщает он. — И Полли с Тедом тоже.

— Хорошо, — отвечаю я. Все совсем не хорошо. Больше всего мне хочется, чтобы детям никогда не пришлось видеть свою маму вот такой.

Доктор Харгривс ведет нас в отдельную комнату с удобными креслами, куда уже проводили маму с папой. В креслах лежат подушки, посередине комнаты стоит кофейный столик с вазой с сухоцветами. В этой комнате разрушаются жизни. Не сомневаюсь, для хороших новостей подушки и цветы не нужны.

В таком маленьком помещении нас очень много. Мужской голос, который я до этого слышала при разговоре с папой, оказывается, принадлежит назначенному нам сотруднику по связям с семьей. Кивнув мне в знак приветствия, он протискивается к выходу, пообещав информировать родителей о ходе расследования. Папа раскрывает объятия, и я падаю в них. Его плечи начинают дрожать, и я обнимаю его за талию, сжимая изо всех сил. Шерстяной свитер пахнет так знакомо. Тридцать один год он прижимал меня к себе, обычно — когда я опять наломаю дров, и всегда напоминал мне, что утро вечера мудренее и все образуется.

— Ты видела ее? Она что-то сказала? — Папа отпускает меня и откашливается.

Я отвечаю, что мы пробыли у Эмми всего пару минут до их прихода и что она ни на что не реагирует. Он кивает, и еще раз, и еще, пока движения не становятся немного безумными.

Подходит мама с Тедом на руках и целует меня в лоб, а потом машет замешкавшемуся в коридоре Джори, приглашая войти. Ему явно неловко, и мама тянется погладить его по щеке. Она всегда любила Джори, с самого детства.

— Спасибо тебе, что привез Бет, — благодарит она.

Он поднимает взгляд, встречаясь с ней глазами:

— Мойра, мне так жаль...

— Я рада, что ты здесь, милый, — грустно улыбается она.

Полли стоит в уголке у окна, бледная, потрясенная, не успевшая распустить высокий хвостик после урока физкультуры, с которого ее забрали. Ей уже сказали про папу, я вижу по ее лицу. Смотрю на Теда, потом на маму, которая без слов понимает, о чем я спрашиваю, и качает головой: «Он еще не знает».

Доктор Харгривс приглашает всех сесть, хотя Полли отказывается, и начинает пересказывать то, что уже сообщила Джори и мне, но во второй раз я воспринимаю информацию лучше. Мы все очень хотим пойти к Эмми, но доктор объясняет, что по правилам отделения интенсивной терапии навещать пациентов в палате можно только по двое, так что мы решаем, что мама с папой пойдут вместе, а потом вернутся за Полли и Тедом по очереди.

— Ты согласна, солнышко? — мягко спрашивает мама у Полли. — Мы с твоим дедушкой пойдем навестим маму, а потом вернемся за тобой, хорошо?

Полли пожимает плечами и отворачивается.

Тед, за это время сумевший загнать свой игрушечный фургончик почтальона под кофейный столик, поднимает голову и сообщает:

— Мои мама с папой здесь!

Мы так и застываем на месте — все, кроме Джори, который нагибается и вытаскивает машинку.

— Ну-ка, дружок, хочешь посмотреть на машины скорой помощи? Их там много снаружи, пойдем глянем? — Он оборачивается к маме и папе: — То есть если это поможет? Я мог бы погулять с ним немного на улице, пока вы здесь, чтобы не мешать...

Все кивают. Тед крутит ручкой над головой, изображая мигалку.

— Уи-у, уи-у, уа-уа-уа! — пищит он, выходя с Джори из комнаты.

Мама с папой выходят следом за доктором Харгривс, оставив меня с Полли в комнате для плохих новостей.

Я верчу в руках подушку, не зная, как лучше заполнить тишину и что я вообще могу сказать своей племяннице. Наши отношения основываются на постоянном поддразнивании друг друга и совместном поддразнивании ее родителей. Я никогда не виделась с Полли без Эмми — я не из тех тетушек, которые водят племянниц по магазинам, или в парк, или попить горячего шоколада, и вообще меня оставляли с ней и Тедом от силы пару раз. Эмми перестала рассматривать меня на роль няни в тот вечер, когда они с Дугом рано вернулись со свидания и застали меня в компрометирующей позе с моим тогдашним парнем. Как же они разозлились! Даже хуже — они были разочарованы. Люди вообще часто разочаровываются во мне, как я погляжу.

Подхожу ближе к вставшей у окна Полли, открываю рот и снова закрываю, вместо слов осторожно гладя ее по спине. Какое-то время мы так и стоим.

— Тетя Бет, это невыносимо... — тихим срывающимся голосом наконец произносит она.

— Я знаю. — Пытаюсь подыскать нужные слова, чтобы как-то ее успокоить, но она только что узнала, что ее папа умер, а мама в коме, лежит в палате в конце коридора. Что бы я ни сказала, ей это не поможет.

Полли смотрит в пространство, и глаза у нее широко распахнуты.

— Папа должен был поехать на работу сегодня. Они никогда никуда не ездят в будни, никогда, и в этот единственный раз происходит такое.

— Не нужно так думать, — говорю я. — Мне больше всего на свете хотелось бы, чтобы в тот самый миг их не было на том самом месте, но они были, и никто из нас уже никак это не изменит.

Полли мотает головой.

— Я должна была убедить их остаться. Она умрет, да?

— Нет, — произношу я гораздо увереннее, чем чувствую на самом деле.

— Она очень плохо выглядит?

Соблазн преуменьшить степень собственного потрясения при виде Эмми велик, но Полли сама скоро ее увидит, так что, может, небольшая подготовка не помешает.

— Нет, не плохо, — осторожно начинаю я. — Просто она вся в бинтах, и потом, эти проводочки и приборы немного пугают. Не обращай внимания, просто смотри ей в лицо. Ты нужна маме, Пол. Доктор сказала, что она, возможно, слышит нас.

— А она знает? Про папу? — Полли начинает плакать, и это снова разбивает мне сердце.

— Вряд ли. Думаю, что нет.

— А вам сказали, куда они ехали? Полиция узнала? Они выяснили, как родители оказались на М5?

— Нет, — качаю головой я. — Но мы же и сами знаем. У них была назначена встреча по поводу ипотеки. Твоя бабушка считает, что они могли потом поехать в «Икею», поэтому и свернули на трассу. А магазин там не так и далеко. Бабушка теперь ужасно жалеет, что посоветовала им посвятить делу весь день. Но она ни в чем не виновата, и ты не виновата в том, что не остановила их. Вы не могли этого знать.

Полли снова и снова прокручивает произошедшее в голове, изводя себя, это видно. По дороге сюда я делала то же самое.

— Хочешь чего-нибудь? Я схожу нам за чаем или чем-нибудь еще.

Полли только качает головой.

— Ты уверена? Я все равно собиралась поискать туалет. Пойдешь со мной?

Не хочу оставлять ее одну. Но Полли снова качает головой, и я обещаю мигом вернуться.

Не успеваю выйти из реанимационного отделения, как слезы все же прорываются, крупными каплями стекают по щекам, и в этот раз я их не стираю. И не сдерживаю рыданий, хотя на меня уже поглядывают.

Из зеркала над раковиной на меня смотрит незнакомое лицо, и я вздрагиваю. Хватаю бумажное полотенце и вытираю слезы, потом поправляю выбившиеся из пучка непослушные пряди. Меня накрывает волной чистого ужаса, и теперь к нему примешивается парализующий страх, что это еще не все, что будут еще плохие новости. Я ничего не могу контролировать, потому паника только нарастает. В критической ситуации инстинкт всегда говорил мне бежать. Я беглянка, надежный член команды бегунов в ситуации «борись или беги». Но сейчас не сбежать, не исчезнуть на время, пока вновь не станет безопасно выходить. Нельзя прятаться. Я даю себе мысленный подзатыльник и как можно быстрее иду обратно в реанимационное отделение, к своей семье и нашему худшему кошмару.

Глава третья

— Ты добавила два макчикена. Ты точно хочешь два?

Мама хмурится, разглядывая экран:

— Нет, один. И я не заказывала большую картошку, они добавили ее сами!

Технологии маму неизменно озадачивают. Я мягко отодвигаю ее от экрана:

— Я сама сделаю заказ. Папе как обычно? А что будет Полли?

Я бросаю взгляд через стол. Папа сидит, ссутулившись, и пустым взглядом смотрит в толпу обедающих. Тед смотрит мультики в телефоне Джори, крепко вцепившись в свою любимую мягкую игрушку, слоненка по имени Мистер Хоботовски. Джори перехватывает мой взгляд и улыбается. Это скорее полуулыбка, притом грустная. Я печально улыбаюсь в ответ. Полли умостилась в уголке стола, уставившись в телефон. Мама передает, что она ничего не будет.

Я все равно заказываю ей гамбургер и забираю чек с номером нашего заказа, попутно захватив трубочки, салфетки и налив кетчупа в два крошечных соусника. Не очень представляю, что Тед обычно ест и пьет, но точно знаю, что картошки фри без кетчупа для него вообще не существует. Вручаю все это маме и отправляю ее к нашему столику, а сама отхожу в сторону, к кассам, в ожидании заказа. От запаха фастфуда меня мутит. Кажется таким нелепым в этот самый момент ждать заказ в «Макдональдсе». Будь здесь только мы, взрослые, или мы, взрослые, и Полли, нам бы точно не пришло в голову останавливаться на перекус, но, когда с вами малыш, выбора нет: животикам нужна еда.

Сейчас вечер пятницы, и такое ощущение, что в «Макдональдсе» сидит весь мир. Помогая маме разобраться с самостоятельным заказом через автомат, я еще как-то держалась, но теперь, стоя в очереди, я чувствую, что толпа будто смыкается вокруг меня. Я не хочу быть здесь, среди людей, смеющихся, беспечно хлюпающих молочными коктейлями. Их веселье меня оскорбляет, мне хочется закричать: «Почему вы смеетесь?! Неужели не знаете, что сегодня произошло?» Конечно, они не знают о случившемся, а даже если бы и знали, то сказали бы: «Мне так жаль, это просто чудовищно», — а потом смех и хлюпанье возобновились бы. Это же не их трагедия, верно? Не их проблема.

Мы молча заставляем себя приняться за еду, время от времени отвечая Теду, который в один присест расправляется со своим кетчупом и просит бабушку принести ему еще. Мама приносит еще три соусника, и Тед, удивленно взглянув на нее, возвращается к еде. Интересно, знает ли он, что сегодня может попросить у нас что угодно?

Полли свой бургер даже не развернула и едва прикоснулась к напитку. И, если мама с папой выглядят опустошенными, Полли вся на нервах. Не знаю, нормальная это реакция на горе и потрясение или нет. Может, нормальная. Может, она как раз и реагирует как положено. А все мы тем временем едим через силу только ради Теда, который до сих пор не знает, что его папы больше нет, и считает, что мама просто очень крепко спит. Он единственный из нас не ахнул от изумления, увидев Эмми в бинтах.

— Мамочке бо-бо! — сказал он доктору. — И она немножечко устала.

— Что будем делать? — тихо спрашиваю я. — Сегодня.

Что каждый из нас будет делать в долгосрочной перспективе, я тоже не знаю, но вряд ли это разговор для «Макдональдса».

— Думаю, Полли с Тедом останутся у нас, — отвечает мама.

— Нет. — Голос Полли звучит так решительно, что я даже подпрыгиваю.

— Нет? — переспрашивает мама.

— Я не хочу к вам, бабушка. Я хочу домой.

Я кручу в руках бумажную обертку из-под трубочки.

— Я могу остаться с ними у Эмми. Посплю на диване.

Я хотела остаться в больнице, но доктор Харгривс отвела папу в сторону и велела всем отправляться домой. Она знает, что мы живем в часе езды, и пообещала позвонить, если в состоянии Эмми будут любые заметные изменения. И сейчас папа кивает в знак согласия. А вот маме идея не очень понравилась, судя по поджатым губам.

— Мам?

Она нерешительно качает головой — это ни да ни нет.

— Ну, наверное, за одну ночь ничего не случится, — наконец произносит она. — Я бы сама осталась, но на диване спать не могу, не с моими суставами, и будет неправильно спать, ну...

«В их кровати» повисает в воздухе, и мы все старательно переводим взгляд на Теда, наблюдая, как он доедает последние кусочки картошки и облизывает пальцы.

Мама начинает подробно перечислять, что нужно сделать, будто я везу детей в дальний поход, а не остаюсь с ними у них же дома. Она считает, что я не справлюсь. Признаться, я никогда не оставалась с ними на ночь одна, и, как бы я ни притворялась, что знаю их распорядок дня, она уже сбила меня с толку, упомянув памперсы, которые, как я считала, Теду больше не нужны.

— Я думала, он их уже не носит?

— На ночь носит, милая. А вот днем — нет.

— А, точно, хорошо. Что ж, я разберусь.

— Мы приедем прямо с утра и поможем, — обещает мама.

«Сменим тебя» — вот что она имеет в виду, и думаю, утром я точно этому обрадуюсь.

Мы друг за другом выходим на парковку, и Тед спрашивает, можно ли ему поехать с Джори в его минивэне, а когда мама запрещает, падает на пол и начинает вопить. Очень громкий звук для такого маленького человечка.

— Он уже слишком устал, — поясняет мама, поднимая Теда с пола, попутно уклоняясь от его молотящих по воздуху ручек и ножек. — Джори, дорогой, отвезешь его?

Джори кивает и идет с папой за детским креслом, а я окликаю Полли и говорю, что подожду ее дома. Она только смотрит на меня и не отвечает.

Когда мы подъезжаем к дому Эмми, мама с папой и Полли уже внутри. Тед уснул в своем кресле, и, немного повозившись с ремешками, я наконец вытаскиваю его из машины. Не помню, когда последний раз брала его на руки, но он гораздо тяжелее, чем мне казалось.

Джори, развернув машину, останавливается рядом и опускает окно:

— Точно не хочешь, чтобы я остался? Тебе сейчас лучше не быть одной.

Мне больше всего хочется, чтобы он остался, но вдруг Полли решит поговорить со мной? Вряд ли, но сегодня за них с Тедом отвечаю я, а при Джори она может почувствовать себя неловко. Мысль, что меня оставят за главную, еще и с детьми, пугает. Я качаю головой.

— Ладно, — кивает Джори, но не двигается с места. — Мне просто ужасно не нравится, что ты в таком состоянии будешь одна.

— Я справлюсь, честно. И потом, ты же знаешь, что, если останешься, мы нарушим наше золотое правило, действующее с зимы 2015 года?

Джори улыбается:

— Уверен, сейчас есть смягчающие обстоятельства, но да, это будет нарушением. Я тебе напишу.

Я несу Теда по дорожке к крыльцу и мельком замечаю движение в гостиной дома по соседству — это Альберт, сосед Эмми, тут же вновь скрывшийся за занавеской. Эмми часто рассказывает об Альберте. «Представляешь, ему за восемьдесят, но голова у него работает что надо!» Недавно я поймала себя на мысли, что лучше бы она вообще о нем не говорила и не напоминала мне о том злополучном вечере пару месяцев назад, когда я перебрала с алкоголем и меня стошнило в его цветочный горшок. Эмми с Дугом чуть со стыда не сгорели. Я должна была извиниться перед Альбертом тем же утром, когда Дуг все за мной убрал, но чувствовала себя нехорошо и не пошла, а потом момент был упущен. Не сомневаюсь, теперь он меня недолюбливает: каждый раз, проходя мимо и старательно отворачиваясь, я чувствую его пристальный взгляд. И вдруг понимаю, стоя на пороге с Тедом на руках, что до сих пор считала эту неловкую ситуацию с соседом сестры настоящей проблемой.

Мама впускает нас и тут же забирает у меня Теда, уже держа в руке памперсы, пижамку и зубную щетку, чтобы сразу отнести его умываться и спать. Сотрудник по связям с семьей, с которым мы днем встретились в больнице, беседует с папой в гостиной. Нам уже сообщили, что водитель грузовика в больнице, у него случился приступ, который и спровоцировал аварию. Про расследование я больше ничего слышать не хочу, так что сажусь на ступеньки у подножья лестницы и смотрю на развешенные по стене семейные фотографии.

Эмили кучу времени сначала выбирала снимки, а потом развешивала рамочки, пытаясь воссоздать «настенную галерею» из соцсетей. Я беспощадно дразнила ее за это, как и всегда, когда она сходила с ума по очередной идее какого-нибудь «инфлюенсера», но фотографии правда смотрятся замечательно. Эмми подобрала к ним яркие рамки, и сейчас мой взгляд притягивает к себе оранжевая, со вставленной черно-белой фотографией их семьи на пляже. Кажется, ее я прежде не видела. Встаю и подхожу поближе, чтобы рассмотреть, тут же чувствуя подступающие слезы. Эмми держит Теда на бедре, Дуг обнимает за плечи Полли. Похоже, что-то рассмешило Теда прямо перед съемкой, потому что он хохочет, запрокинув голову, а его мама, папа и сестра повернулись к нему. Никто не смотрит в камеру: Полли от смеха прикрыла рот рукой, Дуг как будто что-то говорит, а лицо Эмми наполовину скрыто растрепавшимися на ветру кудряшками. Даже только глядя на фото, я слышу их голоса. Все четверо смеются, а Эмми шутливо-недовольно жалуется: «Мамочка просто хочет одну нормальную семейную фотографию. Неужели я так много прошу?»

— Это я их сфотографировал. — Из гостиной ко мне выходит папа, останавливается рядом, и я кладу голову ему на плечо.

— Уидемут? — Пытаюсь понять, что за дюны у них за спиной.

— Точно, — грустно кивает он. — На День матери в прошлом году. Мы поехали покататься утром, потом вернулись домой, устроили обед, помнишь?

Помню, они тогда делали мясо на гриле. На пляж я не попала, потому что накануне была в пабе с Джори и на следующий день осталась в кровати, пересматривая сериал «Голливудские холмы». Вспомнив тогдашнее сообщение от Дуга, я смеюсь, и папа бросает на меня озадаченный взгляд.

— Я же тогда не поехала с вами, — объясняю я, указывая на фото. — Но Дуг отправил мне фото с пляжа, на котором он прыгает «звездочкой», с подписью: «Вот как похмелье НЕ выглядит». В ответ я отправила эмодзи со средним пальцем.

Папа цокает языком, зато он улыбнулся. Но при виде ворвавшейся в холл Полли с перекошенным от ярости лицом наши улыбки гаснут.

— Как вы смеете вот так стоять и смеяться?!

Мы с папой растерянно переглядываемся. Мы вспоминали Дуга, и это было счастливое воспоминание. Мы хотели поделиться им, хотя бы на миг забыть о сумасшествии вокруг. Я тут же чувствую укол вины за то, что не выгляжу более расстроенной. Мама шикает на нас сверху, чтобы не шумели: Тед только уснул.

— Полли, милая... — Папе никак не удается подобрать слова, он пытается увести ее обратно в гостиную, но Полли не двигается с места у подножья лестницы.

Я тоже не знаю, что сказать. Указываю на фото, хочу все объяснить, надеясь, что она подойдет к нам и мы посмотрим вместе.

— Я просто рассказывала твоему дедушке о смешном сообщении, которое твой папа прислал мне в тот день, когда вы фотографировались. Он дразнил меня, потому что...

— Нет.

Я замолкаю. Полли изо всех сил мотает головой, и я боюсь, что она себе что-нибудь повредит. Девочка-подросток передо мной с широко распахнутыми глазами и напряженной спиной настолько непохожа на беззаботного ребенка с пляжной фотографии, что я едва ее узнаю. Душевной боли в ней хватило бы на нас всех. И я неожиданно осознаю, что, хотя все мы очень горюем, больше всего жизнь изменилась у Полли с Тедом — их мир перевернулся.

— Прости, что я засмеялась, Пол. Мы не хотели тебя расстроить. Могу я что-то сделать? Хочешь поговорить? — Я оборачиваюсь к папе за помощью.

— Он так гордился тобой, солнышко, — говорит он ей.

Я тянусь к Полли, надеясь, что она позволит обнять себя или хотя бы взять за руку. Но она все еще качает головой. Похоже, слова дедушки привели ее в еще большее волнение.

— Нет, это не так! — Она протискивается между нами и взбегает вверх по лестнице.

Я уже делаю шаг за ней, но папа советует дать ей побыть одной. От хлопка двери наверху мы оба вздрагиваем. Из гостиной появляется сотрудник по связям с семьей и подает мне чашку чая, виновато улыбнувшись папе:

— Тебе я ничего не принес, Джим: Мойра сказала, вы уже скоро поедете.

Папа заверяет его, что все в порядке, что им правда пора выезжать. Не хочу, чтобы они уходили. Подступающее чувство паники заставляет меня задуматься, а не сказать ли маме, что лучше все-таки всем поехать к ним домой. Я не справлюсь. Никогда не оставалась за старшую.

— Горе не всегда проявляется так, как мы ожидаем, — говорит сотрудник, мотнув головой в сторону комнаты наверху.

— Просто она так сильно злится... Я не знаю, что говорить. — Делаю глоток чая. — Когда мы завтра скажем Теду про его папу, он... ну, он поймет?

Папа кладет руку мне на плечо, легонько сжимая.

— Бет, мы все измотаны. День был очень долгим. Давай подумаем о завтрашнем дне завтра?

— Ладно, — соглашаюсь я, хотя беспокоюсь уже сейчас.

Когда они с мамой собираются выходить, я ловлю себя на том, что цепляюсь за них обоих, удерживая за пальто. Хочу им сказать, что не знаю, как обращаться с Полли или что делать, если Тед проснется ночью, но не говорю. Когда я наконец их отпускаю, мама обменивается с папой нечитаемым взглядом.

— Милая, давай я останусь, — предлагает она, — а ты поедешь домой с папой?

— Нет, я справлюсь. Вы же все равно приедете утром.

Сотрудник по связям с семьей тоже уходит, оставляя нас отдыхать.

Когда я закрываю дверь, со второго этажа доносятся едва различимые рыдания. Поднимаюсь и нахожу Полли на полу в спальне ее родителей, прижавшуюся к ножке кровати, в обнимку со свитером Дуга. Сажусь на пол рядом.

— Его правда больше нет? — Она оборачивается, вглядывается мне в лицо.

Я киваю.

— Мне так жаль, Пол. — Обнимаю ее за плечо и крепко прижимаю к себе, когда она падает мне на руки, по-прежнему уткнувшись в свитер.

Мы так и сидим на полу какое-то время, пока обе уже не можем плакать и чувствуем только опустошение. Когда Полли собирается к себе, я предлагаю остаться на ночь в ее комнате, но она говорит, что справится сама, и прощается до утра. Я заглядываю к Теду, тихонько посапывающему, — он уже спихнул одеяльце с тракторами в изножье кровати. При мысли о том, что придется рассказать ему про Дуга, в груди у меня все сжимается и приходит новая волна панического страха. Бережно подтягиваю одеяло повыше, подтыкаю по краям, и стараюсь не думать ни о чем, только слушать только его мирное посапывание.

— Спи крепко, малыш, — шепчу я. — Мне ужасно жаль.

Глава четвертая

В итоге все проходит гораздо хуже, чем я вообще могла представить. Тед никак не может понять, о чем мы говорим, наши слова его только путают, и нам приходится выражаться все яснее. В конце концов мама, которая будто бы держится крепче остальных, опускается перед ним на колени, берет его ручки в свои и объясняет как можно четче, что его папа не на работе и не поправляется в больнице:

— Он больше не вернется домой, золотко, но он не хотел бросать вас с сестрой. Он очень любил вас.

Тед пару секунд сидит неподвижно, а потом спрашивает про маму, начиная еще один тяжелый разговор.

— Она сейчас придет? — снова и снова повторяет он. — Когда отдохнет?

Никогда еще я не сдерживала слезы с таким трудом.

Мы опять приезжаем в больницу, на этот раз без Теда, с которым согласилась посидеть подруга Эмми, Кейт. Мама сказала, что лучше оставить его поиграть с дочкой Кейт, его ровесницей, а не возить в больницу и обратно. Я собиралась спросить, может, ему будет лучше еще раз навестить Эмми, вдруг она если не увидит, то хотя бы услышит его, но мама уже обо всем договорилась. Поспать родителям не удалось, и мама, немного взбудораженная, приехала в семь утра с кучей поручений наготове. Первым моим заданием было принести из шкафа какую-нибудь одежду Теда, но, выходя из дома, я заметила, что одела она его совсем в другое, а выбранные мною вещи не пригодились вовсе, так что даже не знаю, зачем она вообще тратила время и давала мне поручения. Все равно все всегда переделывает сама. Всегда.

Полли за это время едва произнесла пару слов и сейчас выглядит усталой и нервной. Похоже, поспать этой ночью удалось только мне — и то, думаю, из-за похмелья, о котором я напрочь забыла, но стоило лечь на диван и выключить свет, как оно тут же дало о себе знать. Утром я проснулась с затекшей шеей и, только когда Тед сверху позвал маму с папой, вспомнила, где нахожусь и почему.

Когда мы приехали в больницу, доктор Харгривс снова собрала нас всех в комнате для плохих новостей. Сегодня она была более взволнованной и явно спешила, но все равно нашла время подробно объяснить нам, что происходит с Эмми. Хороших новостей пока не было, но и причин для беспокойства (в дополнение к основной) тоже. Как воспринимать эту новую информацию, мы не очень поняли. «Все могло быть хуже», — твердила я про себя, что, может, и звучало как бред, потому что хуже быть уже не могло, но Эмми хотя бы осталась жива, несмотря ни на что. Она не должна сейчас лежать в больничной палате, но она здесь. Какое-то время мы молча повторяем эти мысли про себя, одновременно не в силах избавиться от острого разочарования, что она не проснулась и не заговорила с нами.

— У вас остались вопросы? — обращается ко всем доктор Харгривс.

— Ей не становится лучше, да?

Мы все удивленно оборачиваемся к Полли, чей голос не слышали уже давно, а затем обратно к доктору Харгривс, которая, похоже, тщательно обдумывает, что ответить. В четырнадцать лет Полли еще не взрослая, но и как с ребенком с ней уже не поговоришь.

— Сказать по правде, мы просто не знаем. За последние сутки мы провели множество обследований и тестов, впереди еще больше. Жизненные показатели твоей мамы сопоставят со шкалой комы Глазго, которая оценивает уровень сознания пациента. Именно по этой шкале мы будем оценивать состояние Эмми, так что все улучшения увидим сразу, как и если что-то пойдет, увы, не так и наступит ухудшение. Последствия травм головного мозга непредсказуемы, поэтому впереди у нас долгий и неопределенный путь. Я не могу обещать, что твоя мама поправится полностью или хотя бы частично, так как есть вероятность, что этого не произойдет. Но мы не теряем надежды.

Я замечаю, что киваю, приободрившись от слова «надежда». Мы все надеемся, но и понятия не имеем, о чем речь. А ведь «надежда» от доктора значит больше, чем наша, верно?

Так как навещать Эмми мы можем только по двое, мама решает, что сначала пойдут они с Полли, а через час мы поменяемся. Мы с папой делаем, как нам говорят. Просто сидеть мы оба не можем, поэтому, когда нас вежливо просят уступить «комнату для плохих новостей» следующей семье из этой очереди несчастных, мы решаем пройтись.

Папа говорит много и быстро. Под глазами у него темные круги, на шее и подбородке пробивается серая щетина. Он никогда раньше не забывал побриться, и я не видела его таким заросшим с тех пор, как мы ходили в походы. Те недели в летние школьные каникулы были самыми счастливыми в моей жизни, однако, когда Эмми с Дугом пытались вытащить меня в Ползет на побережье Корнуолла пожить в палатках, я придумала какую-то отговорку. Надо было поехать с ними. Тогда я принимала все как должное и считала, что таких путешествий будет еще много.

Мы спускаемся на лифте вниз к главной регистратуре и выходим подышать свежим воздухом. Свободная скамейка поблескивает от влаги, но мы все равно садимся. Папа говорит о завещаниях и их официальном утверждении.

— А это нельзя обсудить позже? — Холод скамейки ощущается сквозь джинсы, и я натягиваю куртку пониже.

— К сожалению, — вздыхает папа, — мне придется заниматься всеми вопросами очень скоро. Эмми с Дугом назначили меня своим душеприказчиком. А состояние твоей сестры такое, что я просто обязан разобраться с делами Дуга. У него ведь больше никого нет?

— Нет, — подтверждаю я. — Даже не подумала об этом.

Дуг не знал своего отца, а с матерью у них были сложные отношения: с тех пор как она перебралась в Ирландию, они и разговаривали-то редко. Я помню тот неловкий семейный вечер много лет назад, на котором мама Дуга с моей мамой спорили, кто подержит на руках малышку Полли, а Теда она, кажется, даже не видела. На самом деле наши мама с папой и были семьей Дуга. И, наверное, я тоже. Он столько раз говорил, что я для него как младшая надоедливая сестренка.

— В