автордың кітабын онлайн тегін оқу Ужас замкнутого пространства. Криминально-политический детектив 2000 года
Евгений Малякин
Ужас замкнутого пространства
Криминально-политический детектив 2000 года
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Евгений Малякин, 2018
2001 год. В московской коммуналке утром находят труп известного депутата, после чего спецслужбы поджигают дом и пытаются уничтожить семьи свидетелей. Идет борьба за их жизни, спасены не все…
18+
ISBN 978-5-4485-0461-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Ужас замкнутого пространства
- Глава I. Последние мирные часы
- Глава II. Небываемое — бывает
- Глава III. Милицейский произвол
- Глава IV. Беда одна не ходит
- Глава V. Круги по воде
- Глава V1. Приговор партии
- Глава VII Расправа
- Глава VIII Дорогая пропажа
- Глава IX. Зайцы и стервятники
- Глава X. Противостояние
- Глава XI. Вдовин вступает в игру
- Рассказ Лизы
- Глава XII. Посмотрим, кто-кого!
- Глава XIII Союзники
- Глава XIV. Дары и данайцы
- Глава ХV. Слава земная
- Глава XVI. Вариант Глозмана
- Глава XVI. Проблемы партии
- Глава XVIII. Доживем до понедельника?
- Глава XIX Конец партии
- Глава XX. Понедельник начинается и в пятницу
- Вместо эпилога
Глава I. Последние мирные часы
Утреннее пробуждение Льва Николаевича Хмелевского уже вторую неделю напоминало затяжной кошмар. Сначала синие голые ведьмы впивались в его глаза смрадными губами, норовя откусить ресницы, потом какие-то желтые петухи отплясывали фокстрот на горящей эстраде. Напоследок ему явилось некое число, представленное в разных пространственных обличьях, напоминавших пышные женские формы. Это оказалось самым страшным.
Лев Николаевич метался на кровати и стонал, пытаясь понять, какой шифр использован в этих превращениях и что все это означает. То, что некая информация передается ему, Льву Хмелевскому именно таким странным образом, он не сомневался — настолько сон был убедителен.
С криком откинув от себя влажную от пота простыню, Хмелевский сел на постели и уставился в противоположную стену бессмысленными глазами. По зрачкам полоснул блик, сверкнувший на серебряном кубке. Украшение стеллажа, память о былых славных днях, кубок слегка запылился, но был еще способен раздражать зрение хозяина.
Сердце бывшего спортсмена колотилось, как языческий тамтам во время жертвоприношения — с каждой секундой все громче и быстрее. И ведь это всего вторая неделя запоя! Что же будет дальше?
Однако, не будем лукавить, Лев Николаевич прекрасно знал, что его ожидает этими жаркими летними днями и ночами 2001 года от Рождества Христова..
Сначала он будет наяву охотиться за хорошенькими белочками с пушистыми хвостами, стреляя в них из игрушечного пистолета с присосками — настоящее оружие у него отобрали после досадного инцидента, о котором Лев Николаевич предпочитал не вспоминать. Потом он сам будет кричать, как раненый зверь, бия себя в грудь и расцарапывая лицо. Потом его увезут санитары, и он ненадолго очнется в больнице под капельницей. И месяц реабилитационного периода ему обеспечен.
Потом Лев Николаевич будет хмуро бродить по московским улицам и листать периодику в ближайшей библиотеке, где абонемент у него оплачен на год вперед. Директор сего богоугодного учреждения оказался старым болельщиком и помнил фамилию Левы еще со студенческих времен — так что устроил пятидесятипроцентную скидку.
Но периодика будет прочитана, и вскоре Лев Николаевич непременно встретит своих старых товарищей. Те, в свою очередь, не преминут Леве напомнить о его былых успехах — шутка ли! Он ведь мастер по стрельбе международного класса! — и снова начнет течь в мозгах горечь и печаль. И в один прекрасный день рука снова привычным движением сорвет пробку с водочной бутылки.
***
Лиза тщательно причесывалась перед зеркалом, краем глаза поглядывая на сопящую гостью. Полина Штерн мирно кемарила на хозяйском ложе, по-детски положив ладонь под щеку и свернувшись калачиком.
«Сон богатого человека — это всегда интересно, — думала про себя Лиза, собирая волосы в пучок и закалывая его на затылке. — Надо будет сегодня сразу после пробуждения снять данные. А то вчера мы окончательно запутались в непреднамеренных убийствах, которые моя клиентка совершает едва ли не каждую ночь. И хорошо, что только во сне…»
Проверив, как сидит в волосах шпилька, Лиза повернулась к окну.
По гороскопу для нее сегодня был удачный день. А это значит — по меньшей мере три клиента, с которыми не придется много работать. Лиза Калинина считала себя достаточно продвинутым экстрасенсом и за два года работы в этой области научилась не замечать скептических усмешек.
«Вы смотрите на меня свысока и думаете, что я дурачу людей? Или считаете меня чокнутой? Тогда скажите мне, почему я могу позволить себе проводить отпуск на Кипре, а вы, в лучшем случае, в поволжском санатории?» — так можно было бы «перевести» ее улыбку, которую она посылала в ответ недоброжелателям.
Более того, сейчас Лиза чувствовала себя на гребне волны. Нет-нет, не в том смысле, что популярность ее профессии растет. Скорее, наоборот — рынок оккультных услуг был уже достаточно насыщен и новичкам приходилось бороться с мощной конкуренцией.
Но Лиза могла не волноваться за свой кусок хлеба. Ее популярность быстро вышла за круг ближайших знакомых, с которых она поначалу не брала денег. те приводили своих друзей и подруг, потом приходили и вовсе неизвестные люди — «знакомые знакомых», пока Лиза не поняла, что клиентуру можно растить и воспитывать.
Особенно, если посетители — большей частью женщины — оказывались из среды богатых, а значит, и влиятельных лиц. И Лиза сделала свою ставку на постоянных клиенток. Как оказалось, не прогадала.
Мало-помалу среди прочей публики образовался довольно тесный круг особо значимых дам, за возможность общения с которыми Лиза держалась изо всех сил. Она лезла вон из кожи, чтобы не прерывать столь ценных для нее контактов и умело балансировала на грани между дружескими доверительными отношениями и собственно сферой услуг. Цена на которые, кстати сказать, была достаточно высока — с точки зрения Лизы, конечно, а не жен состоятельных бизнесменов. Спящая сейчас за ширмой Полина и была одной из таких особо приближенных к персоне гадалки особ.
***
Для Ирины Соломатовой это утро означало начало трудового уикэнда. Это у нормальных людей он начинается в понедельник, а у продавцов газет — с четверга.
Волшебные слова «телепрограмма на будущую неделю», которые она будет выкрикивать через час с небольшим, стоя у спуска в метро, станут немедленно превращаться в деньги. Много-много мелких бумажек к концу рабочего дня образуют толстенную пачку. Следующие дни будут менее прибыльными и водопад пятисоток и тысячных иссякнет к выходным. Затем — трехдневное затишье и снова в бой.
Шорох тонкой газетной бумаги преследовал ее и в сновидениях. Ежевечерне Ирина отстирывала со своих перчаток жирные черные пятна типографской краски и, покончив с этим занятием, садилась за калькулятор.
Минус налоги. Минус оговоренный заранее оброк менту и тому парню. Отложить четверть на черный день. Сумма, которая оставалась в итоге, была очень скромной по столичным меркам, но позволяла обеспечить себя и Игоря на неделю.
Игорь был на редкость непритязательным юношей, но, как думала иногда Ирина, лучше бы он уж западал на куртки и джинсы, на девочек и аппаратуру, чем такое. Соломатова бы напряглась из последних сил и заработала бы нужное количество денег. А так…
Она не припоминала случая, чтобы Игорь о чем-нибудь просил ее в последнее время. Ощущая свою абсолютную ненужность собственному чаду, Ирина впадала в депрессию. Однажды она даже попыталась, словно Магомет, двинуться навстречу неподвижной горе и освоить хотя бы частичку той жизни, которая с головой поглотила ее сына.
Десять страниц книги Штирнера «Единственный и его собственность», а также зачитанная до дыр анархическая брошюрка не внесли ясности в мировоззрение молодого человека.
«Сейчас за это не сажают, — успокаивала себя Ирина. — Но он мог бы хоть выглядеть поприличнее! Скажем, тот итальянец, который приезжал в прошлом году — тоже анархист, а был в галстуке». Впрочем, когда итальянца через месяц посадили в римскую тюрьму за контрабанду, Ирина окончательно
потеряла ориентацию в плане соотношения облика политиков и радикальности их программ.
Игорь же преспокойно посапывал за ширмой, расписанной выцветшими драконами, — осталась еще от бабушки. А через час он проснется, быстро съест малюсенький бутерброд и ускачет куда-то на целый день.
«Ах да, он же с Лерой! — вдруг вспомнила Соломатова. — Она, вроде, девушка разумная, хоть и тоже их этих, анархистов. Может, остепенится Игорь да женится на ней?
Ирина всмотрелась в тоненький зазор между частями складной ширмы, но ничего не увидела.
***
Андрей Васильевич проснулся от тихого мелодичного звона. Сначала ему показалось, будто он вместе с Ритой снова в Новгороде, — их поездка по русскому Северу в медовый месяц была едва ли не самым светлым событием за время их совместной жизни. Правда, Рита хотела в Коктебель, но Андрей смог тогда ее уговорить. Кажется, супруга доктора Воронина позволила
себе согласиться с мнением своего мужа в первый и последний раз.
Но малиновый звон оказался всего-навсего звяканьем горлышка бутылки о стакан. Марго обычно встречала утреннюю зарю пятидесятиграммовой дозой водки. К полудню она выпивала еще сто грамм, за обедом — сто пятьдесят и к ужину ей требовалось уже двести. Надо сказать, что суточная доза, измеряемая
поллитрой, была стабильной уже не первый год, и Марго ни разу не отступила от своего распорядка.
Бывшая актриса, госпожа Воронина была тихой алкоголичкой. Ни буйных приступов, ни истерик за ней не водилось. Лишь мягкая улыбка, блуждающая на ее устах, да некоторая рассредоточенность взгляда, плюс легкое пошатывание при ходьбе. В остальном она ничем не отличалась от обычных людей, а кое в чем отличалась даже в положительную сторону — на фоне общей нервозности, неизбежной для обитателей коммуналки, да еще предназначенной под снос, — Марго была на редкость спокойна и невозмутима, говорила всегда тихо и плавно, разве что под вечер иногда начинала запинаться в словах и не к месту цитировать куски из своих прежних ролей.
Не так давно москвичи еще могли лицезреть Маргариту Воронину на сцене пусть не очень модного, но пользовавшегося стойкой любовью жителей столицы театра. В меру талантливая, в меру обаятельная, Марго не хватала звезд с неба, но и не опускалась до вторых ролей. Сначала ей прощали дружбу с алкоголем, но мало-помалу дело стало принимать серьезный оборот.
После того, как она умудрилась заснуть прямо на сцене во время роковой развязки «Бесприданницы», Ворониной объявили строгий выговор. Еще бы! Если за финальным эпизодом пьесы зрительный зал наблюдал, затаив дыхание — настолько убедительно удалось изобразить Маргарите Ворониной душевное смятение своей героини, то уже через десять минут партер хохотал. Актер, исполняющий роль неудачливого жениха, размахивая пистолетом, в ужасе склонился над умирающей невестой. Но вместо последних предсмертных слов прощения он услышал лишь громкий храп.
Последнее предупреждение актриса получила после детского утренника в Кремлевском дворце. Снегурочка-Воронина — центральных ролей ей уже не доверяли и приходилось довольствоваться халтурой — умудрилась надраться прямо во время представления, прихлебывая за елочкой «Московскую особую» из фляжки, спрятанной в рукаве.
Наконец, во время представления на редкость скучной премьеры, приуроченной к седьмому ноября, Воронина окончательно дискредитировала себя. Спектакль готовился в крайней спешке и эпизодическая роль, предназначавшаяся для Маргариты, не представляла из себя ничего особенного. Но Воронина умудрилась оживить исполнение жестами и мычанием, не прибегая к словам. В результате, решение худсовета, назначившего Воронину на роль Инессы Арманд признали идеологической ошибкой и несколько человек поплатились своими креслами. Но в Москве еще долго повторяли реплику «Моя любовь — это революция» и сопровождали эту фразу недвусмысленными жестами, которые позволила себе на сцене пьяная в дугу Маргарита.
Как ни странно, Марго пристрастилась пить «в темную» и не жаловала компании. Судьба даже не свела ее с коллегой по несчастью — отставной звездой Левой Хмелевским, проживавшем по соседству в первой комнате.
— Яна еще не вернулась? — тихо спросил Воронин.
Молчание жены отнюдь не было знаком согласия. Просто Маргарита, закрыв глаза, наслаждалась теплыми струйками алкоголя, разливавшимися по ее организму.
— Не нравится мне эта история, — снова подал голос Андрей Васильевич. — Боюсь, что добром все это не кончится.
— А ты не бойся, — отозвалась его супруга. — Не бойся, и все.
Но дикий крик, раздавшийся из коридора, заставил ее вздрогнуть.
***
— Ты уже? — сквозь сон поинтересовался Сан Саныч, почувствовав, как прохладная ласковая простыня осторожно сползает с его ног.
Яна уже успела выскользнуть из-под одеяла, но ей не удалось исчезнуть незаметно.
Девушка чертыхнулась и шутливо ткнула своего соседа по постели кулаком в бок. Сан Саныч охнул и попытался пощекотать ее большим пальцем между лопаток, но Яна ловко увернулась и подбежала к окну.
Обычно Яна просыпалась раньше и ее роль заключалась в том, чтобы тихой сапой выползти из кровати, не потревожив сон своего возлюбленного, одеться и, прокравшись к двери, громко попрощаться с Сан Санычем.
За время их трехнедельного романа это удалось ей всего два раза — Фабрикант просыпался мгновенно и обычно как раз в тот момент, когда Яна только-только скидывала ноги на пол, нашаривая туфли.
Фабриканту показалось, что сегодня их традиционный ежеутренний ритуал был исполнен несколько натянуто. Неужели снова придется вести затяжные объяснения с ее родителями?
Сан Саныч тяжело вздохнул и разлепил ресницы.
Яна стояла у окна, обнаженная по пояс и, закинув руки за голову, смотрела вдаль.
Невольно залюбовавшись ее фигуркой, Сан Саныч позволил себе несколько секунд не включаться в реальность сегодняшнего дня. Девушка была молода и красива и, Фабрикант на мгновение почувствовал себя счастливым благодаря тому, что рядом с ним находится такое очаровательное существо.
Их роман с Яной возник неожиданно и тут же вылился в самый настоящий скандал. Девушке едва минуло семнадцать, ее родители жили за стеной в соседней, четвертой квартире и Фабриканту с трудом удалось убедить их в том, что он не сделает Яне ничего дурного.
Яна же, со своей стороны, действовала более решительно, со всей наглостью и бесцеремонностью, присущей ее возрасту. Ссылки на Джульетту и зыбкое понятие совершеннолетия в мировой культуре были уже архаизмом. Яна брала нахрапом: она напрямик выложила в лицо сначала маме, потом папе, а потом им обоим все, что она думает об их образе жизни, их образе мыслей и тех тонюсеньких волосках привычки друг к другу, на которых еще каким-то чудом удерживается их брак. Досталось всему поколению, идеалам отца, эгоизму матери и лицемерию «этих кретинов-взрослых».
Потоки слез, изливаемые Марго и горестные восклицания Андрея Арсеньевича не сломили упорство юной леди, но заставили супругов Ворониных крепче держаться друг за друга в такой двусмысленной ситуации. А Яна, отвоевав священное право на свободу поступков, каждый вечер, пожелав родичам спокойной ночи, стучалась в соседнюю квартиру и возвращалась домой лишь под утром. Наскоро позавтракав и собрав учебники, она отправлялась в школу.
Да-да, Яна Воронина заканчивала в этом году одиннадцатый
класс.
Пока девушка порхала по комнате, отыскивая свои вещи, — Фабрикант никак не мог отучить ее от дурной привычки бросать их, где попало, — Сан Саныч уже протер глаза и прикидывал, удастся ли ему сегодня сорвать самый большой в своей жизни куш. Денег должно было привалить столько, что можно было бы плюнуть на бизнес и провести остаток жизни вместе с Яной на каком-нибудь необитаемом острове, купленном или арендованном лет эдак на сто-двести. Но это — в случае благополучного исхода операции. В случае исхода неблагополучного Сан Саныч не сможет выполнить данное Яне и ее родителям обещание жениться на девушке, потому что его просто-напросто не будет в живых.
Но игра стоила свеч. Хоть и говорил Сан Санычу дедушка Моисей Маркович, а потом повторял его слова папа — Александр Моисеевич, — «лучше спокойный сон, чем золотой гроб», — Сан Саныч Фабрикант привык рисковать и пока что об этом ни разу не пожалел.
— Доброго утра, скупой рыцарь! — обернулась на пороге Яна.
— Почему это я — скупой? — обиделся Фабрикант. — Разве я когда-нибудь жалел денег? По-моему, тебе грех жаловаться.
— Зато ты их любишь больше меня, — парировала Яна и, послав Фабриканту воздушный поцелуй, юркнула за дверь.
В ту же секунду Сан Саныч услышал ее пронзительный визг и выпрыгнул из кровати, словно ошпаренный кипятком.
***
Глава II. Небываемое — бывает
***
Это была обычная коммунальная квартира, которых в Москве (в отличие от Питера) оставалось очень мало. Да и те, как наша «героиня», почти поголовно готовились к расселению.
Большая квартира в трехэтажном доме «сталинской» постройки
делилась на пять «маленьких» квартирок-комнат, где жили, любили,
растили детей, ссорились и мирились за последние полвека десятки
мужчин и женщин.
Теперешняя «смена» была совсем уж разношерстной, гомонливой и, очевидно, последней. Правда, разговоры ходили разные: одни утверждали, что дом, расположенный в живописной зеленой зоне сносить не будут, а хотят переделать в личный особняк известного магната-олигарха Марка Осинского. В пользу этой версии говорило, то, что Осинский превратил заурядный огромный и грязный чердак, расположенный прямо над коммуналкой, в шикарный пентхауз с ловким отдельным входом. То ли для тайных деловых, то ли — для личных встреч.
Другие уверяли, что, после расселения, эту «хибару» снесут (непонятно, правда, куда при этом денут «гнездышко» олигарха) и будут возводить гостиничный комплекс.
Что бы там ни замышляла Судьба, но жители Большой квартиры
последнее время ощущали себя не очень уютно, готовясь к серьезным
переменам в своей жизни.
Знать бы им, какие на самом деле грядут события — давно б,
любыми путями бежали отсюда без оглядки!
***
Старейшиной Большой квартиры считалась Ирина Соломатова. И не по
возрасту — ей едва перевалило за сорок — а по времени проживания.
Еще четверть века назад она, восемнадцатилетняя девушка пришла
сюда жить к мужу, прописалась, через два года у них родился сын
— Игорь. Вскоре муж, отличавшийся буйным и блудливым нравом
завел себе «левую» семейку, куда и перебрался на постоянное
проживание. Двадцатиметровая комната осталась Ирине и маленькому
Игорьку, что, по тем временам считалось чуть ли не роскошью.
Как ни странно, Соломатовы сохранили приятельские отношения:
Ирина даже не стала менять фамилию бывшего мужа на свою девичью.
А тот никогда не обижал покинутую семью в плане алиментов; на праздники, порой, и в гости с бутылкой заглядывал.
Тем временем в «третьей», Соломатовской, комнате подрос Игорь.
Маменькина радость омрачалась только одним: уж больно юноша
увлекается этой чертовой политикой. То он считал себя просто
анархистом, то каким-то анархо-синдикалистом, а теперь вообще
сдвинулся на «новолевых» идеях, носится с какой-то дурацкой
Национал-коммунистической партией. И девицу свою, Валерию, вместо
того, чтобы под венец вести таскает на партийные сходняки.
В общем, помимо обрыдлой, но такой необходимой работы, забот у
Соломатовой по дому, да с сыночком хватало.
…В это роковое июньское утро Ирина проснулась раньше всех в
квартире. Несмотря на то, что предстоял трудный и хлопотный
рабочий денек, настроение у женщины было хорошее. Сын спал (или
делал вид, что спал) в импровизированной отдельной комнате за
ширмой.
Ирина направилась сначала в ванную, мурлыкая на ходу услышанную
вчера в юмористической программе песенку:
Утром взявши мыльце,
Нужно вымыть рыльце,
Надо вымыть ручки
И другие штучки.
Плещась под теплым душем, Соломатова вдруг услышала за стенкой,
где находился туалет, страшный грохот.
«Похоже, это на унитаз обрушился старый чугунный сливной бачок»,
— решила Ирина, торопливо накинула халат и выскочила в коридор.
Вслед за ней, разбуженный шумом туда выполз Лев Николаевич
Хмелевский, протирая заспанные глаза и откровенно плохо
соображая, что происходит.
Впрочем, Ирина тоже с трудом осознавала суть случившегося. Дверь
туалета была слегка приоткрыта, но когда Соломатова стала ее
открывать (как всегда, вовнутрь), дверь пружинила, будто
скрепленная с противоположной стены тугой и толстой рессорой.
— Что за ерунда такая! — в сердцах воскликнула Ирина, устав
пихать со всей силы пружинящую дверь плечом.
Тут она заметила ошалело застывшего на пороге своей комнаты
Хмелевского и сделала ему приглашающий жест рукой.
Стиснув зубы и героически превозмогая пульсирующую в голове боль,
Лев Николаевич вместе с соседкой приналег на дверь сортира. Она
стала поддаваться гораздо лучше. Было такое впечатление, что
пружинящая рессора сдвигается постепенно в сторону и…
Ужас! Дверь со стуком распахнулась вовнутрь и в коридор, головой
вперед выпало некое человеческое тело.
Вопль разных оттенков удивления и ужаса одновременно вырвался у
трех свидетелей кошмара: Ирины, Льва Николаевича и выскочившей в
коридор из комнаты Фабриканта Яны Ворониной.
В первое мгновение можно было подумать, что человек просто в
дребезину пьян с утра пораньше. Такое бывает: зайдет в туалет,
ванную, прислонится спиной к двери, отключится, сползет на пол…
Ну, а затем выпадает при открывании. Или, скажем, когда друзья
доставляют до дверей квартиры невменяемого собутыльника и, не
желая общаться с его разъяренной супругой, звонят в дверь и
убегают. В результате, тело неожиданно впадает в квартиру.
Но это был явно иной случай. Одного взгляда на тело хватало,
чтобы понять: перед тобой труп. Вокруг сердца, на белой рубашке
мужчины расплылось огромное алое пятно, посередине которого
торчала замысловатого вида рукоятка кинжала.
Продолжая визжать, Ирина и подбежавшая Яна пятились от трупа,
вслед за которым из распахнутой двери туалета ползла привычная
сортирная вонь, к которой теперь еще примешивался запах свежей
крови.
Хмелевший тупо пялился на тело, пытаясь понять: это очередная
бредовая галлюцинация или перед ним натуральный покойник.
Ужас картины и самой ситуации заключался еще и вот в чем. Лет 50—55, довольно полный мужчина, лежащий на спине в коридоре, был абсолютно здесь чужой, но…
Но его лицо, еще не застывшее в мучительной смертельной гримасе,
было настолько знакомым, близким, чуть ли не родным. Сколько раз оно появлялось на фотографиях в разных газетах и журналах!
Сколько раз на дню эту говорящую голову показывали по каналам телевидения, где он чаще всего орал на всех и кидался, как припадочный..
Все, кто вслед за Яной выскочили в коридор на шум и крик — и экстрасенс Лиза Калинина, и супруги Воронины, и Сан Саныч — стояли в оцепенении, будто во сне, будто громом пораженные.
Сомнений как бы и быть-то не могло: перед ними собственной персоной, с ножом в груди, одетый в когда-то белую рубашку и легкие серые брюки, в одних носках, и навек теперь застывшими открытыми глазами лежал сам Исак Жирцов, председатель госдумовской фракции либеральной партии, один из вероятных претендентов на вакантный пока пост премьер-министра России…
Это выглядело настолько неправдоподобно, неестественно и нелепо,
что в течение, наверное, минуты в коммунальном коридоре Большой
квартиры одного из окраинных московских домов висела жуткая, гробовая тишина. Ее прерывали только всхлипывания юной Яны, которая всегда очень симпатизировала пассионарному Жирцову и любила смотреть на него и слушать по телевиденью, и которая теперь как в дурном сюрреалистическом сне наблюдала его, простертого у своих ног, выпавшего мертвым из коммунального туалета.
…Молчание, становящееся уже нестерпимым, а потому почти
театральным, прервала опохмелившаяся и, значит, наиболее смелая и
развязная Маргарита Воронина.
Как на сцене, вскинув руку, она трагически воскликнула:
— Да что же это такое, соседи дорогие? Кто-нибудь может мне объяснить, как он тут оказался?
— Заткнись! — почему-то не менее театральным страшным шепотом посоветовал ей супруг, который, вспомнив о врачебном долге (хоть
и был по специальности отоларинголог) наклонился над телом и стал
щупать пульс.
Ясно, что сия процедура относилась к разряду абсолютно бессмысленных и запоздалых. Но, одновременно, все, кто был в силах оторвать взгляд от лежащего и переглянуться понимали: надо что-то делать.
Сан-Саныч рванулся было к висевшему на стене старинного образца
телефону, но, не дотянувшись до трубки, отдернул руку: уже вторую
неделю где-то в микрорайоне чинили порванный пьяным бульдозеристом
кабель и теперь даже из уличных автоматов позвонить было невозможно.
Связь с внешним миром отсутствовала.
***
— Елизавета Петровна, — на правах неформальной старейшины
обратилась пришедшая в себя Ирина к экстрасенше Калининой, — у
вас есть знакомые в ближайшем отделении милиции. Вы бы сходили,
сообщили об этом…
— Да, да…
Лиза попятилась в открытую дверь своей комнаты, откуда
выглядывало полное ужаса личико ее проснувшейся богатенькой
клиентки Полины Штерн.
Через несколько секунд Лиза выскочила, переодетая из халата в
голубое платье и толкнулась в массивную дубовую дверь квартиры.
Увы! Она оказалась запертой на так называемый «ночной ключ»,
помимо обычного английского замка.
Этот ключ плотно, крепко и надежно закрывал коридорную дверь на
ночь от остального мира. Причем тот, кто приходил последним в
квартиру после двенадцати, обязан был «ночным ключом» дверь
запереть и ключ повесить рядом на специальный гвоздик. Утром же,
запоры открывал тот, кто первым покидал квартиру.
Ритуал соблюдался незыблемо, почему все и спали по ночам без
опасений за собственную безопасность: взломать дверь можно было
только направив на нее танк.
— Ночной ключ! — тоненько закричала Лиза, показывая пальчиком
на пустующий гвоздь.
Да забота об охране жилища сыграла на этот раз с обитателями
Большой квартиры плохую шутку. Ключ на гвоздике отсутствовал. Это
случилось в первый раз за много-много лет и было так же странно,
необычно, как лежащий лицом вверх в коридоре Жирцов.
Причем, у всех возникло ощущение, что два этих события между
собой связаны. Поднялся невообразимый гомон. Каждый пытался
перекричать соседа, рассказывая что-то свое, что-то доказывая.
У людей явно начали сдавать нервы. И немудрено, оказаться с
трупом крупнейшего политика страны в коридоре, без телефонной
связи, с наглухо закрытой дверью в квартиру, взломать которую
никому из присутствующих здесь было откровенно не под силу.
…Переждав, пока гомон слегка успокоится, Ирина Соломатова с
силой стукнула кулаком о висевшее на стене большое цинковое
корыто.
Этот своеобразный местный набат использовался как аналог вечевого
Новгородского колокола, когда требовалось собрать всех жильцов на
кухне для решения какого-либо животрепещущего вопроса.
Обитатели Большой квартиры, за исключением гостившей Полины Штерн
(которой этот грубый звук ничего не говорил и она, зажав зубами
кулак, продолжала таращиться на мертвеца) гуськом двинулись на
общую кухню.
Здесь все слегка расслабились, благо на полу не лежало никаких
трупов. Сан Саныч Фабрикант нервно задымил дорогой сигаретой,
щедро раздавая из пачки протянувшим к нему просительные руки
Хмелевскому и Калининой.
Ирина Соломатова даже поставила чайник, а на удивленный взгляд
бледной Маргариты Ворониной заметила:
— Что ж теперь, из-за этого Жирцова и чаю с утра не попить!?
— Я восхищен вашим самообладанием, Ирина, — воскликнул Воронин.
— Но все же, давайте в темпе решать, что нам делать.
— Во-первых, — твердо заявила Соломатова, — необходимо
выяснить, куда девался ключ. Без него мы будем сидеть в квартире,
как в склепе… одном склепе с покойником.
Всех зябко передернуло.
— Кто вчера последний пришел домой?
Это, грозно оглядывая собравшихся, тоном следователя вопросил
Сан Саныч (видимо, на правах самого богатенького жильца).
— Я в восемь вечера, — подняла ручку миниатюрная Лиза Калинина.
— С подругой, клиенткой!
— А мы вообще с обеда никуда не выходили, дела делали, — откликнулась Маргарита Воронина. — Мой Андрей Васильевич приболел…
— Ясно!
Сан Саныч Фабрикант оглядел остальных:
— Так… Ирину я в ужин на кухне видел, Яна со мной… А этот ваш Игорек, Ирина Генриховна? Где он?
Соломатова только сейчас сообразила, что ее ненаглядноевеликовозрастное чадо до сих пор дрыхнет, несмотря ни на какие потрясения в квартире.
— Спит еще и ухом не ведет. Но он вчера около девяти явился,
так что…
— Подождите!
Хмелевский пытался унять противную дрожь в руках:
— Я вчера в одиннадцать с чем-то выходил в ночной павильон за… ну, за бутылкой. А когда вернулся, то дверь закрыл и ключ повесил на гвоздь. Потом никто в звонок не звонил.
Фабрикант иронично ухмыльнулся:
— А ты, Лев Николаевич ты наш, хорошо вчерашний вечер помнишь в
твоем-то состоянии? Может, это позавчера было?
Хмелевский обиженно фыркнул:
— Ты, Саня, не прикалывайся. Если бы не помнил, то молчал бы в тряпочку!
— И то верно! — вступилась за друга Ирина, — Я за Леву ручаюсь, он, если не помнит ничего, то зря сочинять не будет.
— Но, тогда я ничего не понимаю, — подытожил Сан Саныч, — куда же мог деваться ключ?
— А как мог в нашем туалете появиться труп? — ехидным тоном продолжила Ирина. — Все это элементы какого-то злого умысла.
Андрей Воронин не очень вежливо откликнулся:
— Без вас понятно. Но кто злоумышленник? Давайте решительно все
выясним. Я вот, например, в туалет хочу, и женщины, уверен, тоже. А там этот… Жирцов… о, господи! И на работу надо.
Помолчали. Внезапно, на пороге возник Игорь Соломатов с удивленным выражением лица:
— Объясните кто-нибудь, что там за мужик лежит возле туалета, войти не дает? Он, по-моему, мертвый и кого-то мне напоминает…
— Жирцов это, Исак, из Госдумы, — доходчиво сообщила Лиза Калинина.
Игорь покачал головой:
— Сон какой-то дурной… Откуда здесь этот представитель гнилого еврейского капитализма?
— Я попросил бы тебя!.. — взорвался Фабрикант. — Держи свои политические штучки при себе. Ты ключ не видел, скажи лучше?
— Какой еще ключ?
— «Ночной» куда-то пропал, — сообщила Маргарита Воронина, — выйти даже не можем, милицию хотя бы вызвать.
— Да уж, — рассудительно заметила Ирина, — до приезда ментов мы не имеем права трогать труп, а вот проблема туалета… В ведро, что ли…
Фабрикант хмыкнул и выкинул окурок в стоящее под раковиной помойное ведро. Затем пружинистой походкой делового человека под настороженными взглядами остальных жильцов прошелся туда-сюда по кухне и решительно заявил:
— В общем так. Кого интересует проблема насчет «оправиться», а мне, лично, позарез через час нужно быть по важному делу в одном месте. Иначе я рискую потерять столько денег, сколько не стоит вся эта паршивая коммуналка со всем ее барахлом вместе взятым!
— Ну-у, — насмешливо протянул Игорь Соломатов, — хоть ты тут задушись, но реши проблемы Сан Саныча! А вы не подумали, вообще, о самом главном?
— Это о чем же? — вопросительно уставился на него Хмелевский,
надеясь, что главной будет признана проблема немедленного
опохмеления.
— Да о том, что мы скажем милиции, когда она сюда, наконец,
доберется?
Тут же опять поднялся невообразимый гвалт, поскольку каждый имел свое непререкаемое мнение на сей счет. Отчаявшись разобрать что-то разумное в этом потоке слов, Ирина выбежала в коридор и снова грохнула по корыту. Это возымело некоторое действие, и Соломатовой удалось высказать свою, как ей казалось, наиболее разумную точку зрения:
— Давайте по порядку. Кто-нибудь из нас лично, или через
знакомых имел какие-либо отношения с этим Жирцовым?
— Нет! — ответ был всеобщим и одновременным.
— Значит, никто его сюда пригласить не мог и, уж, тем более, сам он к нам в гости вряд ли решил нагрянуть с утра пораньше.
— Точно! — это громко воскликнул Хмелевский.
— Но факт есть факт. Он каким-то образом очутился в нашем туалете, причем, с ножом в сердце. Прямо абсурд! Что скажет милиция?
— А менты скажут, — поддержал речь матери Игорь Соломатов, дымя вонючей сигаретой, — что мы коллективно заманили к себе великого политика и коллективно его «замочили в сортире». Ну, как Путин чеченских террористов!
— Чушь, молодой человек! — выкрикнул Андрей Воронин, — Зачем нам это понадобилось и как мы технически смогли бы это сделать? У него же, в конце концов, охрана должна быть!
— Технически, — продолжал вещать Игорь, — проделать операцию при коллективном сговоре было бы несложно. Менты все, что угодно смогут доказать… А вот — цель убийства? Ну, попрессуют нас всех по камерам, так что угодно расскажем!
— А ведь он в чем-то прав, несмотря на всю бредовость, — задумчиво перебил молодого человека Сан Саныч. — Ведь никак невозможно объяснить, почему, каким образом труп оказался в наглухо запертой изнутри квартире, утром, да еще и в туалете. Никакой фантазии не хватит это объяснить,… Вот и объяснят только преступным сговором, всех или части жильцов. И допекут всех. Это вам не кто-нибудь, а сам Жирцов!
— А вот я думаю… — начала было Маргарита Воронина, но соседи так и не успели узнать, каким великим умозаключением собиралась поразить их бывшая актриса.
Из комнаты экстрасенши Лизы Калининой донесся душераздирающий
вопль. Секунду все молча переглядывались, потом Лиза еле слышно сказала:
— Это там, у меня… Полина Штерн, подруга…
Все, толкаясь, бросились посмотреть, что еще случилось этим фантасмагорическим утром в их Большой квартире и, влетев в
комнату Лизы, остолбенели.
Шла утренняя программа столичного телевидения, как обычно, в прямом эфире. И там, мило улыбаясь очаровательной дикторше о чем-то рассказывал и активно жестикулировал никто иной, как сам… Исак Владимирович Жирцов.
Ирина почувствовала какой-то странный приступ удушья, головокружения. Решив, что сейчас грохнется в обморок, она прислонилась к дверному косяку.
Супруги Воронины стояли с откровенно «отпавшими» челюстями. Фабрикант пытался поднести трясущийся огонек зажигалки к очередной сигарете, а хозяйка комнаты ладошкой зажимала готовый вырваться из груди крик.
Более-менее спокойно реагировали на кошмар происходящего двое:
Хмелевский Лев Николаевич и Игорь Соломатов. Первый решил окончательно, что пребывает в похмельном бреду и следует немедленно остограммиться, чтобы прогнать наваждение.
Игорь же, как-то неестественно вытянувшись, отчего его долговязая фигура смотрелась чуть ли не великански-устрашающе, с руками по швам спортивных штанов, с непонятной ухмылкой смотрел на вещающего с экрана розовощекого партийного вождя Жирцова.
Картина была достойна кисти великого живописца, вроде знаменитого перовского полотна «Не ждали»…
— Да что же это такое происходит! — вырвалось у Яны Ворониной,
когда радостно улыбающаяся дикторша поблагодарила Исака Владимировича за «участие в нашем прямом эфире»…
Ирина, взяв себя в руки, почему-то охрипшим голосом произнесла:
— Кто-то из них, по-моему, является двойником.
— Вот только кто? — тихо пропищала Лиза Калинина.
Сан Саныч обвел собравшихся каким-то странным взглядом и заявил:
— Ситуация полностью маразматическая. Если какие-то силы решили заменить Жирцова на двойника, то труп настоящего Жирцова лежит сейчас в нашем коридоре. Спокойно, без паники!
Последние слова относились к громко охнувшей и побелевшей актрисе Ворониной.
— …так вот, — продолжал Фабрикант, — из этого я склонен сделать следующий вывод: при любом раскладе нас, как нежелательных свидетелей уберут…
— Это как? — наивно спросила экстрасенс Лиза.
Сан Саныч грустно усмехнулся:
— В лучшем случае, надолго где-нибудь изолируют. В худшем —
уничтожат.
— К-как… уничтожат? — заикнулась Ирина.
— Способов полно. Проще всего: прямо здесь, на месте, якобы,
при попытке оказать сопротивление.
Тут, очнувшийся от некоего внутреннего транса Игорь Соломатов
вступил в разговор.
— Фабрикант прав. Я тоже чувствую, что нам всем крышка. Лучше
всего смотаться и побыстрее.
— Да что ж ты такое говоришь, сынок! — всплеснула руками
Ирина. — Нам, во-первых, и выйти-то нельзя отсюда. И, потом,
если мы все вместе скроемся, нас точно обвинят в этом убийстве,
разыщут и…
Опять повисла тягостная тишина. Все стали, как-то бочком,
выходить из комнаты Лизы Калининой и, стараясь не смотреть на
лежащее около туалета в коридоре тело, пробирались на кухню.
Последним там появился Сан Саныч, нервно закурил и сказал:
— У меня лежит «Поляроид» с заряженной пленкой. Надо
сфотографировать труп, чувствую, нам эти фотки могут пригодиться.
Он вышел к себе, а оставшиеся принялись обсуждать способы, как
известить милицию о случившемся. Предлагалось всякое, но
остановились на варианте наиболее реальном.
Следует сочинить письмо в отделение милиции с изложением всего
случившегося, приложить к нему поляроидную фотографию (несколько
штук этих жутких снимков Фабрикант положил на кухонном столе).
Способ доставки письма был избран до смешного детским, но иного
ничего никому в голову не пришло: решили спустить послание из окна на веревочке к подъезду и ждать ближайшего приличного на вид прохожего. Кинуть ему (ей) десяточку и, объяснив ситуацию, попросить доставить письмо в милицию.
Пока шло обсуждение, Андрей Воронин расхаживал по кухне и
внимательно разглядывал потолок, что-то тихо бормоча про себя.
…Послание внешнему миру было составлено в течение пятнадцати
минут, подписано всеми жильцами и вложено в конверт вместе с
жуткой цветной фотографией.
Затем Фабрикант, Ирина и Игорь Соломатовы отправились в третью
комнату, окно которой располагалось прямо под подъездом. Там
они, высунувшись из окна, спустили на ниточке письмо почти до
самой зелени и принялись ждать.
Минут через пять из подъезда вышла знакомая баба Нина со второго
этажа и, услышав оклики сверху, подняла голову.
— Баб Нина, видишь письмо?
Ирина подергала за ниточку и старушка, протянув руку,
дотронулась до конверта.
— Вижу, дочка. Так что, вы играть с утреца принялись спьяну?
— Нет, баб Нин! У нас ключ от входной двери пропал, никто выйти
не может. Я сейчас брошу тебе десяточку, сходи, пожалуйста, до
отделения милиции, вызови участкового или какого дежурного
там… Письмо вот это отдай им обязательно.
— Так, Иришка, я лучше в ЖЭК, Петьку слесаря кликну, он враз…
— Нет, баб Нин, Петька не справится. Тут обязательно милиция
нужна. Ты отдай им письмо, они все поймут!
— Ну, как скажете. Схожу уж счас, молочка вот только куплю.
Баба Нина ловко подхватила порхающую вниз, как осенний листок,
купюру. Потом оторвала письмо от нитки и бросила в свою мятую
кошелку.
— Черт знает что творится в этом мире!
Фабрикант в сердцах сплюнул из окна во двор и захлопнул окно.
Оставалось только ждать!
***
Глава III. Милицейский произвол
***
В ближайшем отделении милиции, приняв утреннюю смену и подперев
щеку ладошкой, лениво наблюдал за совокупляющимися перед ним на
столе мухами дежурный капитан Шевченко.
Время было самое тихое и безмятежное, не то, что вечером и
ночью. Всех хулиганов, алкашей, драчунов и прочий сброд
распихали по соответствующим ячейкам огромного милицейского
хозяйства и, в ожидании новых поступлений, можно было
расслабиться.
Поэтому Шевченко был очень недоволен, когда перед ним возникла
бабулька и молодецки хлопнула о стойку каким-то конвертом.
— Прими вот, милок, и распишись за доставку!
Не оценив по достоинству бабкиного юмора, капитан взял конверт,
повертел его и ничего не понял. Особенно надпись: «В отделение
милиции, любому офицеру. Срочно и немедленно. Очень важно!
Жильцы д. N 8 по Четвертаковскому пер. кв. 17».
— Что это за ерунда, бабуля? Мы в переписку с жильцами не
вступаем, ни в деловую, ни в любовную.
Бабка улыбнулась:
— Так это, милок, заявление от людей. Ключ у них пропал, дверь
в свою квартиру открыть не могут.
Капитан раздраженно бросил письмо обратно на стойку.
— Возьми, бабуля и иди-ка ты… в ЖЭК, для этих дел слесарям
платят зарплату.
Баба Нина пожала плечами.
— Ну, не знаю. Мне туда идти некогда, может, кого из своих
пошлешь?
Шевченко развеселился:
— Где это видано, чтобы милиционер за слесарями для жильцов
гонялся? Не шути, бабка. Сейчас, я посмотрю для очистки совести,
что там эти граждане нацарапали и забирай, ради бога, письмо. Не
до ключей мне сейчас.
Капитан вскрыл конверт, потряс.
На стол выпала небольшая цветная фотография. Капитан Шевченко,
дежурный по 309 отделению, на несколько секунд застыл, как
изваяние, держа перед собой фотографию. Глаза его расширились,
он шумно задышал:
— Что такое, сынок?
Баба Нина забеспокоилась, явно заметив, как изменился цвет лица
милиционера — он сильно побагровел, у него поднялось давление.
— Откуда, бабка!?
— Что «откуда»?
— Фотография эта?
— Так сам же видел: из конверта выпала!
Шевченко лихорадочно развернул письмо из Большой квартиры,
пробежал его глазами. Машинально прикурил, еще раз внимательно
прочитал текст.
Всякое он видел за годы службы, но вот этому его глаза, разум
отказывались верить. Блеф, розыгрыш… все, что угодно,
только… не может это быть правдой!
— Бабуля, тебе это письмо сами жильцы передали?
— А то как же! Неужто я сочинять его для вас буду? А покажи-ка,
сынок, фотографию мне, уж больно интересно…
— Нет, гражданка! Вам это совсем не интересно. Спасибо, можете
быть свободны.
— А как же в ЖЭК идти?
— Отставить ЖЭК. Забудь, бабуля, про все это, тебе нужна
спокойная старость. Иди.
Баба Нина пожала плечиками, обиженно скривила губы и,
раздираемая любопытством, поплелась прочь. «Все равно мне Ирка
расскажет, чего это так милиционер вдруг запрыгал?» — решила
старушка, направляясь в сторону булочной.
***
Через десять минут наряд, посланный капитаном Шевченко, пытался
уже выломать дверь Большой квартиры, но получалось это у них
совсем плохо.
Окончательно взмокнув, милиционеры еще раз через дверь уточнили
у ведущего переговоры с ними Сан Саныча, что все так и есть, как
написано в заявлении, и вернулись в отделение.
К тому времени, там уже находился начальник майор Могильницкий,
который решил исключить всякие самостоятельные действия.
«Дело пахнет большо-ой политикой! — рассудил он, — И лучше от
греха подальше спихнуть его наверх».
После чего, не доверяя телефону (да и кто, без фотографии
поверит в случившееся) он сел в машину и помчался прямиком на
Петровку, 38 в московский уголовный розыск.
Там ему долго не могли поверить, в свою очередь решив, что это
неумный розыгрыш какого-то остолопа. Тем более, что некоторые
сотрудники видели утром Жирцова живым-здоровым на экране
телевизора.
Однако, фотография выглядела настолько убедительно, как, впрочем
заявление жильцов и подтверждение начальника 359 отделения, что
решено было доложить на самый верх.
Старший оперуполномоченный МУРа, майор Станислав Прибыловский
помимо служебных, поддерживал и дружеские отношения с
полковником ФСБ Иваном Платоновым, который, кстати, в ранге
заместителя директора службы «курировал» все дела по Госдуме и, в
частности, «мокрые».
Прибыловский, сорокалетний стройный брюнет с д`Артаньяновскими
усиками, набрал номер Платонова и, на удивление, сразу же застал
его в кабинете:
— Иван Евсеевич, приветствую тебя!
— Взаимно, Станислав Андреевич. Ты по делу, или просто так?
— Да лучше б, если было просто так. Но тут такое дело, что не
знаю, как и начать. Тебя, кстати, непосредственно касается…
— Ну, ну. Тем более, начинай без предисловий.
— В общем так. Тут приехал начальник 309-го отделения милиции.
Им утром поступило заявление, коллективное, от жильцов одной
коммунальной квартиры. Они обнаружили в своем туалете труп
мужчины. К заявлению приложена фотография, поляроидная…
— И что же такого удивительного, что ты мне звонишь?
— Так на фотографии изображение убитого Жирцова!
— В смысле? Не понял?
— Того самого, вождя… Исака Владимировича Жирцова!
Полковник Платонов несколько секунд молчал. Он понимал, что
Прибыловский не шутит. Но как такое могло случиться?
— Слушай, Станислав Андреевич, а на месте преступления уже
работали оперативники?
— Нет, Иван Евсеевич! Весь черный юмор ситуации заключается в том, что в эту коммуналку никто не может пока проникнуть, как и выйти из нее. Кто-то, возможно, убийца, запер массивную входную дверь и унес или выкинул ключ.
В телефонной трубке опять повисла пауза.
— А как Жирцов мог оказаться в этой квартире?
— Ума не приложу, Иван Евсеевич. Его, говорят, вот только что,
полтора часа назад по телевизору в прямом эфире показывали.
Может, двойник какой?
— Ладно, разберемся. Продиктуй мне адрес.
— Четвертаковский переулок, дом восемь, квартира семнадцать.
— Слушай меня внимательно, Станислав Андреевич. Дело крайне
серьезное, пахнет жутким скандалом. Прикажи в отделении милиции,
пусть подписку возьмут у всех осведомленных: ни малейшей утечки
информации. Иначе головы полетят. Жильцов немедленно успокоить,
сказать, что через час-полтора все решим. Телефон их немедленно
отключить!
— Он и так не работает, там, говорят, что-то с кабелем.
— Прекрасно. Короче, ты меня понял? Немедленная и строжайшая
секретность всего дела. Особенно от прессы.
— Да, но…
— Станислав Андреевич, ты, вообще, понимаешь, что произошло,
происходит?
— Конечно.
— Действуй и без лишних разговоров. А я буду решать вопрос
«наверху».
***
Прибыловский вытер платком вспотевший лоб, прикурил сигарету и
налил себе стакан минералки из холодильника.
Разговор с фээсбэшником ему не понравился. Интуитивно Прибыловский почувствовал, что смерть Жирцова не явилась для Платонова неожиданностью. Его, как будто, удивили только место и обстоятельства.
Однако, Иван Евсеевич был прав: надо срочно засекретить дело.
Тут, как при любом политическом убийстве (а оно, нет сомнений, именно таковое) столько всплывет тайн и грязи, что с самого начала необходимо оградить доступ прессы. Иначе, потом работать просто не дадут.
— Слушай внимательно, майор, — обратился он к начальнику отделения, — мчись сейчас обратно в свою вотчину. Это фото изаявление пока останутся у меня. А в отделении отбери подписку о неразглашении у всех, кто знает о случившемся. Особенно, держать язык за зубами, если набегутся все эти… с телевидения, из газет. Вопросом займутся, похоже, на уровне министерства! Так что, уткнись в текучку, а про остальное пусть у тебя голова не
болит.
— Но, как же…
— Получишь благодарность в личное дело… за оперативность и
сообразительность. Ясно?
— Ясно. Я поехал к себе.
— Вот и молодец. Наше с тобой тут дело маленькое.
Проводив майора, Прибыловский пошел докладывать своему
непосредственному начальству о ЧП. Что там, на какой уровень
выйдет Иван Евсеевич Платонов — его проблемы. А тут субординация и свои правила игры.
***
На Лубянку Платонов ехал с тяжелым сердцем. С заместителем Председателя Александром Владимировичем Тучиным полковника объединяло нечто большее, чем служебные отношения. У них были общие крупные политические интересы, они играли всерьез и, зачастую, с огнем. И в этой игре Платонов привык подчиняться Тучину, чувствовать себя как бы младшим компаньоном.
Вот и теперь полковник Платонов чувствовал, что генерал Тучин по головке его не погладит. Ведь Жирцова «вел» именно он, Иван Евсеевич, и то, что произошло, будет поставлено в вину ему в первую очередь.
Сначала секретарь Тучина, очаровательная Леночка, не хотела
пускать Платонова, хотя и была осведомлена об особых отношениях
посетителя и шефа.
Однако, Платонов настоял на немедленной аудиенции у генерала
«ввиду чрезвычайной срочности и важности сообщения», после чего
секретарша скрылась за массивными двойными дверьми кабинета.
Через полминуты оттуда вышли два подполковника с неудовольствием
поглядевшие на Платонова, явившегося причиной перерыва в их
общении с генералом. Но Ивана Евсеевича эти мелочи сейчас не волновали. Он поспешно вошел в кабинет Тучина.
Генерал всей своей монументальной фигурой возвышался над рабочим
столом и даже в этом огромном кабинете смотрелся внушительно.
Для 52 лет он сделал неплохую карьеру в органах и поговаривали,
что должность зама для него еще не предел. А пока он курировал от «конторы» уголовный розыск и ряд специальных отделов МВД.
Увидев полковника Платонова, Тучин поднялся в кресле, молча пожал протянутую руку и тоном, в котором слышалось легкое
раздражение, спросил:
— По какому пожарному поводу ты отвлекаешь меня, Иван, от
важного разговора?
— Повод, Александр Владимирович, более, чем серьезный. В одной
коммунальной квартире на окраине жильцы часа два назад обнаружили
труп Жирцова.
— Что-о? Не может быть!
Тучин так грохнул кулаком по столу, что все предметы на нем, включая массивную хрустальную пепельницу, подпрыгнули минимум на
сантиметр.
— Какая коммуналка? Как он там оказался? Объясни мне что-нибудь
поконкретнее, а?
Генерал задымил «Честерфилдом» и зло уставился на побледневшего
Платонова. Тот прокашлялся и начал объяснять:
— Жильцы коммунальной квартиры в Четвертаковском переулке
сегодня утром в своем туалете обнаружили тело Исака Жирцова с ножом в сердце. При этом, дверь в квартиру тогда была и до сих пор заперта изнутри, а ключ пропал. Они уж больше двух часов там сидят в обществе покойника…
— Это… он, или..?
Генерал внимательно посмотрел в глаза Платонова. Тот промокнул вспотевший лоб платочком и честным тоном сказал:
— Не знаю, точно не знаю. Нужна экспертиза.
Тучин вскочил и, не сдержавшись, заорал:
— Какая экспертиза, Иван?! С ума сошел? Живого Жирцова только
что в прямом эфире показывали, а ты…
Генерал ткнул пальцем в «Панасоник» на тумбе в углу и в сердцах
бросил окурок на пол.
— Тогда… что же делать? — растерянно спросил Платонов.
— Ну-у… точно сейчас трудно сказать…
— А зря, полковник, зря! Любой из осведомленных может растрепать журналистам и что тогда будет?
— Александр Владимирович, я еще не был там, поэтому можно пока
только гадать: несколько человек в отделении милиции, ну, и, конечно, все жильцы коммуналки. Их, думаю, с десяток наберется…
Тучин мрачно молчал, постукивая костяшками пальцев по столу.
Затем, уже спокойнее, спросил:
— Надеюсь, ты решил вопрос, чтобы до особого распоряжения там сами ничего не предпринимали?
— Да.
— У тебя, Иван Евсеевич, где сейчас «группа Зет»?
— На месте.
— В общем, так. Отбирай четыре-пять человек самых шустрых и надежных. Пусть немедленно мчатся туда со спецсредствами. Все должно выглядеть натурально, как цепь случайностей…
— Что «все»?
Генерал пристально посмотрел в глаза Платонову:
— Пожар, который за десять-пятнадцать минут, до приезда пожарных, превратит дом в головешки. И, самое главное, труп вместе с ним. Ясно?
Платонову стало как-то зябко и неуютно. Но возражать он не
посмел. Верно было сказано: нет человека, нет и проблемы. То же относится и к сиятельному трупу — гораздо лучше во всех отношениях сделать так, что его как бы и не было. Сам это Жирцов или двойник…
Вот только живые свидетели? Спалить их вместе с квартирой? А
ведь там наверняка и женщины, и дети, и старики…
Иван Евсеевич Платонов не был сопливым, сентиментальным гуманистом. За время работы в спецслужбе он делал всякое и видел всякое. Но вот такое сознательное, массовое убийство! Да еще фактически по его приказу?
Из задумчивости его вывел голос Тучина:
— Ну что, тебя уговаривать надо? Сейчас счет на минуты идет, а
ты стоишь, мнешься!
— А, может, их просто… скажем, изолировать?
— Как, куда, на каких основаниях и столько человек сразу? Резервацию для них срочно построить? Ты думай, полковник, что предлагаешь! В этом случае, рано или поздно, утечка неизбежна. А нам это надо? Ведь не отмоемся!
Платонов тяжело и сокрушенно вздохнул; он понимал правоту генерала… Но вот если бы приказ ребятам из «группы Зет» отдавать не ему! А кому? Спецоперации такого рода в чрезвычайных обстоятельствах всегда ложились на его плечи и теперь тоже никуда от этого не деться.
Он молча пожал руку генералу Тучину и быстрым шагом вышел из его
кабинета.
***
Вернувшись к себе, Платонов первым делом вызвал командира спецгруппы подполковника Вербина. Это был свой, проверенный в разного рода операциях кадр. А подчиненная ему группа ничем по опыту, подготовке и оснащению не уступала знаменитой «Альфе», только, в отличие от нее всегда держалась в тени и о ее существовании знали единицы из высокопоставленных офицеров.
Дело в том, что «группа Зет» использовалась для таких операций, от которых та же «Альфа» гарантированно отказалась бы по морально-этическим соображениям. А для головорезов из «Зета» подобных проблем не существовало, как не существует их для классических западных наемников из разного рода «иностранных легионов».
Вот и теперь, выслушав приказ Платонова, подполковник Вербин и бровью не повел, а только уточнил ровным бесцветным голосом:
— Все до единого должны погибнуть при пожаре?
— Да. Но, подчеркиваю, все должно выглядеть натурально и естеств
