Мне, «перед смертью хорошея», нравится, что она тоже ходила в драном халате, как и я – в сошедшем с ума на десятом году жизни свитере.
Это единственное, что сближает меня с Ахматовой.
«Проклятый шов, нелепая затея». Как уж носил вещи Мандельштам, сейчас неважно (хотя в юности был склонен к некоторому щегольству: «Его слабостью были хорошие рубашки, галстуки, он любил отдавать свое белье в китайские прачечные», и еще ландыш, ландыш в петлице, это потом он уже определял себя как старика и неряху), но Анна Андреевна разорванными на носильных вещах швами неслучайных свидетелей точно баловала.
Чуковская видит ее в 1938 году в квартире Пунина в черном халате (Пунин из Японии и привез), с серебряным драконом на спине, так вот халат на Ахматовой порван. «Порван по шву, от подмышки до колена, но это ей, видимо, не мешает».
Лев Горнунг, о котором речь была выше и который многое знал о тревоге, однажды понял: надо просто заменить тревогу на отречение. Просто смириться с неизбежностью, и в этом не будет смирения лабораторной мыши, нет, в этом будет что-то стихийно-христианское, онтологически-человеческое. Было – но прошло. Обещало – но не будет. Главное, чтоб это можно было описать. Мы же помним у Шаламова: записал – значит, можно забывать.