Оглавление

Глава первая

слышно как мир рушится

— Дай мне развод.

Три слова. Три глухих хлопка в опустевшем офисе. Пальцы сжали телефон, вжимаясь в холодный пластик. Я ждала ответа — крика, скрежета, хоть чего-то.

В трубке — густая тишина, настолько, что слышно собственное сердцебиение. Потом — ровный, механический гудок.

И всё?

«Сбросил», — холодная мысль поползла по коже, как иней.

«Он просто сбросил», — обида подкатила к горлу, сдавив его сухим спазмом

Воздух вырвался свистящим выдохом. Телефон шлёпнулся о стену. Экран цел. Слава богу. Новый мне не по карману.

Всего лишь десять лет разбились вдребезги. Всего лишь.

Экран вспыхнул: «Остынь и приходи домой. Поговорим.»

Чуждый смех вырвался из горла и тут же оборвался, оставив на губах привкус желчи. Слёз не было. Слов — тоже.

Запястье просверлила знакомая, ставшая частью меня, боль. Тупая, ноющая. Рука сама потянулась к ящику, нащупала шершавую упаковку. Одна таблетка. Вторая. Осталось на один раз. Я закрыла ящик. Пусть поноет ещё.

Стук в косяк. Я вздрогнула. В дверях стоял Кирилл. Его улыбка была инородным телом в давящей тишине.

— Ты собираешься тут ночевать?

— Нет. Просто не хочу домой.

— Это уже привычка, — голос его был плоским, без осуждения.

— Я там — тень. Нужная, лишь чтобы по счетам было чем платить.

Кирилл достал из кармана пиджака расчёску. Ритуал: каждый волосок — на место.

— Не хочешь возвращаться?

Я мотнула головой:

— Мне просто хочется, чтобы кто-то дома… радовался мне.

— Заведи кота.

Усмешка вырвалась сама собой.

Кирилл убрал расчёску и пододвинулся ко мне:

— Оль, мой вечер испорчен. Пошли в бар?

Я сохранила отчёт. Уставилась на цифры. План был дурацкий, невыполнимый, рождённый в воспалённом мозгу какого-то стратега, который никогда в жизни не сидел в душном офисе в десять вечера. Но я выполню. Офис знал это. Он чувствовал мою покорность, мою жажду утонуть в работе. Главное — не думать, зачем. Иначе сердце поцарапаешь о то самое «иначе» — о жизни, которая могла бы быть.

Могла бы…

Офис замер, притаился, будто боялся, что я сейчас очнусь и сбегу. Он выжидал.

Монитор погас. И офис, уставший от дневного людского шума, с облегчением выдохнул, разжимая хватку и выпуская меня из кресла.

Это был мой ритуал: заглушить одно «иначе» другим, более громким. Работа заглушала развод, бар заглушал работу. Круг замкнулся. Я стала белкой в колесе, притворяющейся, что бежит к свободе.

Коридор был поглощён тьмой, которую пронзал лишь одинокий красный глаз аварийки. Он горел, как сигнал тревоги, который все научились игнорировать. В багровом свете, у двери лифта, ждал Кирилл.

— Бежим, — он толкнул меня к лифту. — А то охранник решит, что мы тут ночуем, и начнет читать лекцию о вреде трудоголизма.

— А разве нет? — я зевнула, заходя в кабину, и словила в зеркале свое изможденное отражение. — Хотя ты прав. Мои мешки под глазами уже начали плодиться.

— Тогда мы братья-еноты, — улыбнулся Кирилл, указывая на свои темные круги под глазами.

Стойка охраны была пуста. Я торжествующе посмотрела на Кирилла. Он фыркнул, но в уголках глаз заплясали чёртики — мы были соучастниками этого ночного побега.

Ночной город встретил влажным воздухом, пропахшим дорогим одеколоном Кирилла.

— Даже сигареты не перебьют твой одеколон.

— А я и не маскируюсь, — парировал он. — Пусть мир знает, что здесь прошёл человек со вкусом.

«Lend time» («Одолжи время») — вывеска, давно смирившаяся с собственной агонией, растеряла несколько букв и теперь огрызалась в ночь усеченным, пророческим «end time» («Конец времен»). Этот бар, с его кислым запахом потерянного рая, стал для нас уютным убежищем.

— Переезжай ко мне, — его предложение повисло в воздухе, как дым.

Я покачала головой, проводя пальцем по влажному конденсату на стакане.

— Нет, Кир. Мне одной клетки хватит. — И кивнула в сторону стойки. — Присмотрись какая симпатичная.

Уголок его рта дрогнул.

— Мне не нужна официантка.

— И я.

— Не надеялся, что ты согласишься.

В его глазах не было обиды, лишь понимание. Странно, кто-то уважает мои границы, даже когда я сама их уже давно предала.

Я качнула стакан, заставив лёд звякнуть.

— Сегодня даже твой отчим спрашивал, всё ли у меня хорошо.

— И что ты сказала?

Я откинулась на спинку дивана. Искусственная кожа с годами стала потёртой, как ссохшийся пластырь, намертво впитавший в себя чужой пот, слёзы и откровения.

— А что должна была? Я работаю на износ, его это устраивает, меня тоже.

Диван скрипнул, недовольный моим ответом.

Виски оставило на языке обжигающую сладость.

— Я попросила развод. — Слова повисли ядовитым облаком. Кирилл замер. — Он… попросил неделю. Как будто за семь дней можно воскресить мёртвое.

— Неделя — это много. Ты за неделю можешь понять, чего хочешь на самом деле.

Иногда мне кажется, я стала тем, что живёт в темноте между стен, — прозрачным, беззвучным, питающимся крохами чужих эмоций. Долг — это не нить. Это смола. Тягучая, древняя. Я не могу его стряхнуть, потому что знаю: под ней бьётся чьё-то другое, угасающее сердце. И моё молчание — это воздух, который я ему отдаю, вдыхая взамен запах тления. Не могу бросить его в той пустоте, что мы когда-то по глупости называли «мы». Эта пустота теперь имеет вкус. Вкус холодного чая в стакане, оставленном на ночь.

Я расплатилась за виски, за друга, за этот вечер. Купюры на столе — последние монеты Харону. Я сунула руку в карман, и пальцы наткнулись на холодный металл.

Ключ.

Один-единственный, потёртый ключ от двери дома. Он ждал. Лежал в кармане непосильным грузом, который так хотелось оставить под дверным ковриком и уйти. Уйти навсегда.

И Кириллу хотелось того же. Не трусливо сбежать, а уйти с твёрдым правом на свою жизнь.

Он закурил и нехотя заговорил:

— Завтра приезжает один руководитель на стажировку. Ты хорошо располагаешь к себе людей. Поможешь разведать?

Он был моей единственной опорой. Я кивнула.

Конечно помогу.

Окно моего дома пылало на лице ночи жёлтым, гнойным светом. Я толкнула калитку, и её скрип был похож на стон старого пса, которому наступили на лапу. Дом не спал. Он бодрствовал — тяжёлый, насыщенный немыми упрёками, как тело, налитое формалином прошлого.

Взгляд зацепился за щель между рамой и шторой. Тускло поблёскивала металлическая собачка. От замка розовой курточки. Та самая. Я забыла её там в тот день, когда разбирала вещи. В тот день, когда проревела над ней часа два, а потом убрала подальше. Немой укор. Я вырвала взгляд. Сердце застучало в висках. Ключ с скрежетом вошёл в замочную скважину.

Одноэтажная бетонная коробка встретила меня запахами сырой штукатурки, дешёвого пластика и шуршащего отчаяния. Да, отчаяние имеет запах. Он узнаваем даже в парфюмерном магазине. Затхлый, сладковатый, как гниющее дерево.

Хозяева, строя этот сарай для винограда, и не думали, что в нём будут коротать свои дни люди.

В комнате Виталий сидел перед телевизором. На столе стояла тарелка, накрытая крышкой. Рыба с картошкой. Моё «простое».

— Я поел. Это тебе. Разогрей.

Не ждал, но оставил.

— Спасибо, — прошептала я, голос сорвался.

Есть не хотелось, но я разогрела и села за стол, машинально проглатывая куски. Он вышел, поставил передо мной стакан воды.

— Почему так поздно?

— Много работы. — Я отпила. — Посидели с Кириллом в баре.

Он кивнул. В его глазах не было привычного укора. Только усталость.

— Ты могла бы предупредить.

Предупредить? О чём? О том, что мне физически невыносимо переступить порог этого дома? Что каждый вечер — это игра в счастливую семью, в которую никто из нас не верит? Сказать, что я тону, Вит? Ты бы услышал? Или просто ещё раз вздохнул, как сломанный механизм?

— Да, — согласилась я тихо. — Могла. Не подумала.

Он сел напротив, его пальцы принялись барабанить по столу старый, нервный ритм.

— У тебя кто-то появился?

— Нет, — я бросила на него сердитый взгляд. — Реально нет. Просто… работа и все.

— Я беспокоюсь. Ты изменилась.

«А кто виноват?» — ядовитая мысль обожгла язык.

— Я устала, Вит. Просто устала.

Он помолчал, глядя на свои руки.

— Знакомый зовёт в дальнобойщики. Деньги — река. Только первое время нужно долг за фуру выплатить, поэтому процент низкий.

Я представила его за рулём фуры. Представила его разбитую машину, его двенадцать проваленных работ. Но в его голосе слышалась не привычная пустая бравада, а смутная, давно забытая надежда. Попытка.

— Это… далеко, — осторожно выдохнула я.

— Ну да. Но может, тогда… съедем отсюда.

«Съедем». Это слово повисло между нами зыбким перемирием, готовым рухнуть от одного неверного слова.

— Ты же не умеешь даже парковаться, — мягко сказала я. Старая, забытая шутка.

Уголок его рта дрогнул.

— Научусь. Фуры вроде просторнее.

Я отодвинула тарелку.

— Спасибо. Было вкусно.

Он кивнул.

Вибрация в кармане стала спасательным кругом. Я молча показала мужу на телефон и выскользнула в ночь, вжимая трубку к уху.

— Ты почему не спишь? — мой голос сорвался на шёпоте.

— Игорь свалил. Притащил два бочонка своего вина.

В её голосе не было злости — лишь изнуренная, обжитая, как старый халат, обида.

— Значит, пора тебя навестить.

— Когда одна в квартире, так тихо, аж в ушах звенит. Кажется, сейчас и этот звон перестану слышать и всё… исчезну. Ты.. приезжай. Вы же помирились?

— Не знаю. Я ничего уже не понимаю, Аля.

В трубке — лишь звон посуды. Тоска завыла внутри так громко, что я инстинктивно сгорбилась, словно от удара.

— Не хочу ныть, — голос оборвался. Я молчала, и тишина заставила её договорить: — Меня от Ленки просто тошнит!

— Сокурсница с квартирой? — я с трудом выуживала нужный образ из галереи её друзей.

— Ей за курсы визажиста машину подарили. Машину, Оль! Представляешь?

— И что? Хочешь, чтобы и тебе купили немного любви?

— Чтоб она сдохла! — выкрикнула Алина. И тут же сдулась: — …Вот поэтому Игорь меня и не любит. Я — гадюка.

— Ты ёжик. — Тишина в трубке опешила. — Вся в колючках, а развернешь — мягкая и добрая. Просто мало кто хочет разворачивать ёжика.

Дверь приоткрылась, разрезая тьму полосой света.

— Идём спать.

Простыня вздохнула холодом, будто предвидя непростой разговор.

— Почему? — его голос в темноте прозвучал приглушённо.

Потому что я здесь умираю.

Я ждала этого вопроса. Но слова прилипли к горлу комьями ваты.

— Нам нечего делить, — выдохнула я в подушку.

— Что делить? — он перевернулся, и я кожей почувствовала его взгляд. — Воздух в этой норе?

Эта «нора» была для меня берегом с острой галькой, на котором мы оба, притворяясь рыбами, медленно задыхались. И моя вина была в том, что я, в отличие от него, помнила, как пахнет море.

— Мне нужна свобода, Вит. Хотя бы просто молча посидеть в своей комнате.

— Свобода, — он повторил это слово с обречённостью. — От меня, значит.

— Не от тебя. От… этого. — Я обвела рукой в темноте, указывая на стены, на всю эту жизнь.

От слова «свобода» повеяло трупным запахом. Цепи. Я просто переложила их из его рук в руки Анатолия Павловича, в долги, в эту конуру на два отсека, что каждым скрипом половиц шипела мне в спину: «Смотри. Вот она, цена твоей жизни. Ничего».

Он долго молчал.

— Неделя, говоришь?

— Неделя.

Он повернулся на спину. Скоро его дыхание выровнялось. А я лежала и смотрела в потолок, чувствуя, как между нами повисло не привычное молчание-стена, а что-то неуловимое и новое, первый ледок на реке, по которому ещё страшно ступить.

~

Привкус ночного разговора с Виталием всё ещё был на губах, когда звонок вырвал меня из очередного кошмара.

— Ты где?

— На автобус иду. — Нагло соврала я подруге.

— Планерка через 10 минут!

Кисть руки просверлило невидимым перфоратором.

— Прикрой меня! -Проскулила я с болью.

Ударила по перине. Резь не прекращалась. Встала.

Время в пути в приложении такси не оставляло надежд. Я опаздывала.

Я влилась в застывшую толпу. В собравшихся я узнала несколько директоров из других филиалов и осознала насколько сильно влипла, опоздав именно сегодня. Встретившись со мной взглядом, Анатолий Павлович жестом призвал к стойке регистратуры.

— А это наш руководитель колл-центра Ольга Юрьевна! — Его пальцы впились в мое предплечье. — Не хотите что-нибудь сказать?

Я сделала глоток воздуха, чувствуя, как голос предает.

«…Мне крайне повезло работать под руководством Анатолия Павловича.» — Фраза о «желании помогать людям» сорвалась натянутой, заученной нитью. Начальник похлопал меня по плечу, и его шёпот обжёг ухо: «Костюм не могла надеть?» Я съёжилась, отступая за спину Кирилла.

Новый руководитель отдела продаж, Пахомов Виктор Петрович, появился не как новичок, а как хозяин, молча изучающий свои будущие владения.

— Он такой брутальный с этой бородой, — прошептал Кирилл.

Я раздраженно хмыкнула. Это была наша профессиональная смерть.

— Откровенно, пока мне нечего сказать, — его голос был шершавым, но теплым, как потрескавшаяся от времени кожа старого кресла. — Я пришёл в компанию всего лишь год назад. Уверен, что здесь стоят люди, которые меня могут научить куда большему.

Он склонил голову, но в этом жесте не было подобострастия. Это был поклон фехтовальщика перед дуэлью.

— Не прибедняйтесь! — фальшиво рассмеялся Анатолий Павлович. — Виктор Петрович через полгода возглавил отдел, подняв кассу с двух до четырех миллионов!

— Повезло с командой, — губы Виктора дрогнули в подобии улыбки, но глаза оставались ледяными. — Просто дело нравится. Надеюсь, мы с вами подружимся.

Фраза повисла в воздухе стальным крюком. «Подружимся» прозвучало с той же вежливостью, с какой палач предлагает подставить голову.

Глава вторая

но свобода, скулящая

Густая тишина, как взбитые сливки из стекла и праха, вползла в лёгкие, царапая изнутри, замедляя время до темпа капающей из крана воды.

На столе дымилась кружка — безмолвное подношение Кирилла. Кивка хватило, чтобы ритуал состоялся, но его тут же растоптало грубым:

— А ты здесь что забыл?! — Анатолий Павлович навис над пасынком.

— Поднять настроение.

— Подними кассу! Брысь отсюда!

Начальник развернулся ко мне, и его голос опустился до интимного шёпота, в котором читалась неприкрытая угроза.

— Надеюсь, подготовила оправдание?

— Будильник не прозвонил, — отрезала я.

Его глаза-гальки буравили меня, выискивая трещины.

— Ты как? Порядок?

— Да. Что со мной будет то.

— Оль, зайди вечером. — Он поправил складку на дорогом пиджаке, цветом запёкшейся крови и по-отечески добавил: — Обсудим, что с тобой происходит.

Я упёрлась взглядом в монитор. Точка. Но её тут же стёрло сообщение от Виталия: «Сегодня ты после работы домой?»

Офисный стул гортанно скрипнул, словно старый пёс, укладывающийся на ночь. Он знал мой ответ ещё до меня.

«Нет, задержусь», — отписалась я, и система, как верный палач, тут же поглотила чат, одобрительно зашумев вентиляторами.

На лестнице в столовую я врезалась в Виктора. Меня окутал его запах — сухой, тёплый, пахнущий землёй и кожей.

— Спешите?

— Нет, — выдавила я, отступая.

Алина ворвалась в наш диалог и увлекла в прокуренное подземелье столовой. Виктор коротко осмотрел мой поднос: пустая гречка, чай.

— Руководящий паёк? — спросил он и расплатился за еду.

— Эффективный, — парировала я, чувствуя, как краснею.

Он молча снял с своего лотка порцию гуляша, поставил её рядом с моей гречкой и накрыл сверху своей булкой.

— Инвестиция, — сказал он тихо, прежде чем я успела возмутиться. — В вашу работоспособность.

Пока мы обедали, Виктор рассказывал о поездке в Египет, любви к Риму, о своих планах. Я слушала как работает его мозг. Хищная уверенность под вежливой улыбкой.

Вернувшись в офис, я застала Ваню в панике. Его голос в трубке стал заискивающим, тонущим. Я уже шагнула к нему, как в дверь постучали.

На пороге стоял Виктор.

— Ольга Юрьевна. От Анатолия Павловича.