Тедеев А. А.

Информационное (цифровое) право России

Учебник для бакалавриата и магистратуры

Общая часть. Том 1

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 34:004(075.8)

ББК 67.404:32.81я73

Т29

Автор:

Тедеев А. А., доктор юридических наук, кандидат экономических наук, профессор кафедры государственного аудита Высшей школы государственного аудита МГУ имени М. В. Ломоносова, главный научный сотрудник центра сравнительного государствоведения Института Китая и современной Азии РАН, член Научно-консультативного совета по правовым, психологическим и социально-экономическим проблемам общества Отделения общественных наук РАН, автор межфакультетского учебного курса «Управление будущим (цифровое государство, право, финансы и искусственный интеллект)» МГУ имени М. В. Ломоносова, член Российского философского общества.

Рецензенты:

Минбалеев А. В., доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой информационного права и цифровых технологий Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА);

Полякова Т. А., доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ, заведующая сектором информационного права и международной информационной безопасности Института государства и права РАН;

Руденко В. Н., доктор юридических наук, профессор, академик РАН, вице-президент РАН, председатель Уральского отделения РАН, член Российского философского общества, председатель ученого совета Института философии и права Уральского отделения РАН;

Степашин С. В., доктор юридических наук, профессор, государственный советник юстиции РФ, генерал-полковник, сопредседатель Ассоциации юристов России, президент Российского книжного союза;

Стрельцов А. А., доктор юридических наук, доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, ведущий научный сотрудник центра проблем информационной безопасности факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ имени М. В. Ломоносова, член Научного совета РАН «Информационная безопасность»;

Шахрай С. М., доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ, директор института правоведения РГГУ;

Вайпан В. А., доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ, заведующий кафедрой правовой информатики, информационного и цифрового права юридического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Учебник написан в соответствии с учебной программой курса «Информационное (цифровое) право», на основе новейшего законодательства, а также с учетом результатов информационно-правовых научных исследований. Соответствует актуальным требованиям федерального государственного образовательного стандарта высшего образования (ФГОС ВО).

Законодательство приведено по состоянию на 1 февраля 2025 г.

Для студентов, аспирантов и преподавателей юридических факультетов высших учебных заведений, слушателей системы повышения квалификации, практических работников и всех интересующихся информационным (цифровым) правом, информационной безопасностью и цифровыми технологиями.

УДК 34:004(075.8)

ББК 67.404:32.81я73

© Тедеев А. А., 2025

© ООО «Проспект», 2025

М. В. ЛОМОНОСОВ — ОСНОВОПОЛОЖНИК РОССИЙСКОГО ИНФОРМАЦИОННОГО ПРАВА (ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

События, к которым мы сегодня хотели бы предложить вернуться, известны, и нельзя утверждать, что недостаточно хорошо изучены в отечественной истории науки. Однако мы постараемся показать, что в литературе им дается несколько неверная трактовка. Поэтому они ранее никогда не рассматривались под предлагаемым в настоящей работе юридическим углом зрения. Возьмем на себя смелость попробовать исправить этот досадный пробел.

В частности, известно, что во втором томе за 1752 г. европейского научного журнала Commentarii de rebus in scientia naturali et medicina gestis («Записки об успехах естественных наук и медицины»), издававшегося в г. Лейпциге (1752. Т. II. Ч. 2. С. 222—227) был опубликован отзыв о первом томе «Новых Комментариев» Петербургской академии наук (1750) с резкой и неверной критикой отдельных положений опубликованных в этом томе диссертаций (рассуждений) М. В. Ломоносова по передовым вопросам тогдашней физики и химии1.

М. В. Ломоносов принимает ряд мер, чтобы ответить критикам публично. В августе 1754 г. им была подготовлена работа «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии» (франц. Dissertation sur les devoirs des journalistes dans l’exposé qu’ils donnent des ouvrages destinés a maintenir la liberté de philosopher). Изначально статья была написана на латинском (этот ее вариант не сохранился)2.

Согласно протоколу Конференции (заседания) Петербургской академии наук от 22 августа 1754 г., «Ломоносов прочитал написанные им возражения издателю журнала Commentarii de rebus in scientia naturali et medicina gestis. Так как этот автор порицает в диссертациях Ломоносова, напечатанных в первом томе “Новых Комментариев”, многое, что он, по-видимому, недостаточно правильно понял и приписывает Ломоносову мнения, которых тот не признает своими, то Ломоносов считает необходимым выдвинуть против несправедливого хулителя эти свои предназначенные для печати возражения, что и было одобрено прочими академиками» (Протоколы Конференции. Т. II. С. 312).

В ноябре 1754 г. М. В. Ломоносов пишет письмо в г. Берлин Л. Эйлеру3, просит организовать широкое научное обсуждение и способствовать опубликованию подготовленной им работы (рассуждений) с ответом клеветникам и недобросовестным рецензентам. Л. Эйлер передал полученные рассуждения Ломоносова непременному секретарю Берлинской академии наук Ж. А. С. Формею4, издававшему в Амстердаме научно-критический журнал, и они были опубликованы на французском языке без подписи Ломоносова во втором номере за 1755 г. (Nouvelle Bibliothèque germanique, ou l’histoire littéraire de l’Allemagne, de la Suisse et des pays du Nord («Новая немецкая библиотека, или Литературная история Германии, Швейцарии и северных стран»). 1755. Т. VII. Ч. 2. С. 343—366). Полный русский перевод этой работы впервые был опубликован в собрании «Стихотворений Ломоносова» (Л.: Советский писатель, 1935. С. 293—306)5.

Рассматриваемая работа (рассуждения) фактически составлена из двух частей. Первая посвящена развернутым последовательным ответам рецензентам на каждый конкретный их выпад, убедительно показана несостоятельность претензий, передергивание фактов и др. примеры, как мы сейчас сказали бы, академической недобросовестности. Вторая часть носит более общий стратегический и во многом провидческий характер, в частности М. В. Ломоносов пишет: «Для подобных рецензентов следует наметить надлежащие грани, в пределах которых им подобает держаться и ни в коем случае не переходить их. Вот правила, которыми, думается, мы должны закончить это рассуждение. Лейпцигского журналиста и всех подобных ему просим хорошо запомнить их». Далее выдвигает семь принципов («надлежащих граней»), которых рецензентам «следовало бы держаться». На современном языке они звучали бы так: достоверность, непредвзятость, сбалансированность, уважение к источнику информации, недопустимость неправомерных заимствований (плагиата), важность анализа, скромность и уважение к потребителям информации.

Приведем эту часть работы М. В. Ломоносова практически полностью (оно того стоит):

«1. Всякий, кто берет на себя труд осведомлять публику о том, что содержится в новых сочинениях, должен прежде всего взвесить свои силы. Ведь он затевает трудную и очень сложную работу, при которой приходится докладывать не об обыкновенных вещах и не просто об общих местах, но схватывать то новое и существенное, что заключается в произведениях, создаваемых часто величайшими людьми. Высказывать при этом неточные и безвкусные суждения — значит сделать себя предметом презрения и насмешки; это значит уподобиться карлику, который хотел бы поднять горы.

2. Чтобы быть в состоянии произносить искренние и справедливые суждения, нужно изгнать из своего ума всякое предубеждение, всякую предвзятость и не требовать, чтобы авторы, о которых мы беремся судить, рабски подчинялись мыслям, которые властвуют над нами, а в противном случае не смотреть на них как на настоящих врагов, с которыми мы призваны вести открытую войну.

3. Сочинения, о которых дается отчет, должны быть разделены на две группы. Первая включает в себя сочинения одного автора, который написал их в качестве частного лица; вторая — те, которые публикуются целыми учеными обществами с общего согласия и после тщательного рассмотрения. И те и другие, разумеется, заслуживают со стороны рецензентов всякой осмотрительности и внимательности. Нет сочинений, по отношению к которым не следовало бы соблюдать естественные законы справедливости и благопристойности. Однако надо согласиться с тем, что осторожность следует удвоить, когда дело идет о сочинениях, уже отмеченных печатью одобрения, внушающего почтение, сочинениях, просмотренных и признанных достойными опубликования людьми, соединенные познания которых естественно должны превосходить познания журналиста. Прежде чем бранить и осуждать, следует не один раз взвесить то, что скажешь, для того чтобы быть в состоянии, если потребуется, защитить и оправдать свои слова. Так как сочинения этого рода обычно обрабатываются с тщательностью и предмет разбирается в них в систематическом порядке, то малейшие упущения и невнимательность могут повести к опрометчивым суждениям, которые уже сами по себе постыдны, но становятся еще гораздо более постыдными, если в них скрываются небрежность, невежество, поспешность, дух пристрастия и недобросовестность.

4. Журналист не должен спешить с осуждением гипотез. Они дозволены в философских предметах и даже представляют собой единственный путь, которым величайшие люди дошли до открытия самых важных истин. Это — нечто вроде порыва, который делает их способными достигнуть знаний, до каких никогда не доходят умы низменных и пресмыкающихся во прахе.

5. Главным образом пусть журналист усвоит, что для него нет ничего более позорного, чем красть у кого-либо из собратьев высказанные последним мысли и суждения и присваивать их себе, как будто он высказывает их от себя, тогда как ему едва известны заглавия тех книг, которые он терзает. Это часто бывает с дерзким писателем, вздумавшим делать извлечения из сочинений по естественным наукам и медицине.

6. Журналисту позволительно опровергать в новых сочинениях то, что, по его мнению, заслуживает этого, — хотя не в этом заключается его прямая задача и его призвание в собственном смысле; но раз уже он занялся этим, он должен хорошо усвоить учение автора, проанализировать все его доказательства и противопоставить им действительные возражения и основательные рассуждения, прежде чем присвоить себе право осудить его. Простые сомнения или произвольно поставленные вопросы не дают такого права; ибо нет такого невежды, который не мог бы задать больше вопросов, чем может их разрешить самый знающий человек. Особенно не следует журналисту воображать, будто то, чего не понимает и не может объяснить он, является таким же для автора, у которого могли быть свои основания сокращать и опускать некоторые подробности.

7. Наконец, он никогда не должен создавать себе слишком высокого представления о своем превосходстве, о своей авторитетности, о ценности своих суждений. Ввиду того, что деятельность, которой он занимается, уже сама по себе неприятна для самолюбия тех, на кого она распространяется, он оказался бы совершенно неправ, если бы сознательно причинял им неудовольствие и вынуждал их выставлять на свет его несостоятельность»6.

В современной литературе господствует точка зрения, что М. В. Ломоносов таким образом впервые предложил наставления, принципы и ориентиры профессионального поведения для будущего бескрайнего племени газетчиков и журналистов7. Поэтому краткое описание этой истории можно обнаружить, например, на официальном сайте журфака8 Московского университета.

Однако, справедливости ради, придется обратить внимание на вкравшуюся неточность. Конечно же, М. В. Ломоносов писал не о принципах работы журналиста и вообще не о журналистах, в современном значении этого термина (такового в рассматриваемый период времени еще просто не существовало). Например, в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона указывалось, что журналист — это лицо, ведущее входящие и исходящие журналы, т.е. записи поступающих и отправляемых деловых бумаг. Из контекста работы (рассуждений) следует, что «журналистами» автор именует «издателя и рецензентов Лейпцигского журнала». Таким образом, журналист тут — всего лишь лицо, причастное к научному журналу.

Что же предлагается в работе (рассуждениях) М. В. Ломоносова? В рассматриваемой работе впервые в отечественной науке формулируются универсальные правила регулирования порядка распространения на неограниченный круг лиц общественно значимой информации. Возможно утверждать, что М. В. Ломоносовым впервые разработаны и предлагаются принципы информационного права в части распространения информации, имеющей общественное значение, конструируется возможная модель правовой регламентации прав и обязанностей распространителя общественно значимой информации.

Глава 1. ЦИФРОВИЗАЦИЯ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА В ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВОМ ИЗМЕРЕНИИ

1. Цифровая трансформация современного права

Вопросы развития государства и права (изменения механизма государства, цифровой трансформации публичного управления, внутреннего строения права, развития системы права и системы законодательства и др.), обусловленного информационным прогрессом и бурным обновлением информационных (цифровых) технологий, в последние годы выходят на передний край исследования.

Сразу оговоримся, нам, как и ряду более авторитетных коллег9, «режут ухо» термины «цифровое», «цифровизация» и т.д. И да, полагаем, постепенно назревает насущность скинуться всем «информационно-правовым» миром на памятник «неизвестному переводчику».

Однако представляется, что, несмотря на очевидную нелепость, такой перевод англ. digital прочно вошел (по крайней мере, на настоящем этапе) в официальный дискурс и, как это называется в футболе, эпизод, к сожалению, заигран10.

В свою очередь, сам термин «трансформация» (лат. — transformare) означает «изменять преобразовывать, превращать». Общественные науки используют это понятие для описания радикальных структурных перемен, имеющих существенное социальное значение. Наиболее важным при этом является то, что в ряду категорий социальных изменений, таких как «эволюция», «развитие», «прогресс», «преобразование» или «реформирование», трансформация выступает как наиболее универсальная государствоведческая и социально-философская категория11.

Взаимодействие лиц в процессе использования новых цифровых технологий специфично своими формой, содержанием и средой осуществления такого взаимодействия. При этом необходимо учитывать, что до недавнего времени рассматриваемое кумулятивное воздействие развития цифровых технологий, как правило, прослеживалось на двух уровнях:

1) расширение круга общественных отношений, отягченных информационным элементом (которые с развитием технологий начинают частично протекать с использованием информационной среды глобальных компьютерных сетей);

2) возникновение новых общественных отношений, ранее не выступавших объектом регулирующего воздействия государства.

Указанные процессы обусловлены тем обстоятельством, что информационный прогресс способствует приданию нового импульса проблеме обеспечения прав и свобод человека в информационной среде. В качестве иллюстрации приведенного выше тезиса остановимся в самом общем виде на основных проблемах реализации общепризнанных, а равно появления новых прав и свобод в информационной среде.

Особенно мощное влияние развитие новых цифровых технологий, видимо, оказывает на конституционные отношения12. Важным фактором тут выступает то обстоятельство, что в последние годы постепенно разрастается проблема кризиса демократии, поиска новых, более легитимных электоральных и, шире, управленческих процедур.

Сама проблема кризиса демократии выступает одной из наиболее обсуждаемых и дискуссионных в поле исследовательского внимания общественных наук и в России, и в зарубежных странах. Внутренняя архитектоника мирового кризиса демократии на сегодня достаточно объемно показана в литературе13. Отправной точкой указанного современного этапа указанной дискуссии называют 1975 г., когда политологи С. Хантингтон, М. Крозье и Дж. Ватануки опубликовали подготовленный для Трехсторонней комиссии отчет «Кризис демократии. Доклад об управляемости демократий Трехсторонней комиссии» (Crozier M., Huntington S. P., Watanuki J. The Crisis of Democracy. Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission. New York: New York University Press, 1975. 232 p.)14.

В так называемом западном мире, как справедливо подчеркивает В. Н. Руденко, совокупность таких факторов, как элитарный характер современной демократии, утрата традиционными политическими партиями функции представительства интересов, трансформация социальной структуры общества, в частности появление прекариата15 и других социальных групп с незащищенными правами, привела к кризису согласительных политических систем, спровоцировав рост популизма16.

Отдельный большой вопрос — мировоззренчески смешивая капитализм и демократию как ингредиенты будто бы одного общественного уклада, притом образцового, не впадаем ли мы в логическую ошибку. Между рыночной экономикой (капитализмом с «западным человеческим лицом») и демократией опрометчиво бы было просто ставить знак «равно». И дело не только, по меткому выражению Н. Я. Петракова, в факторе жадности17.

Тут нельзя не согласиться с А. В. Смирновым, когда он развернуто показывает ключевое противоречие в интеллектуальных метаниях о цивилизационном месте России — как «части Запада» или «собственной Евразии». С одной стороны, в российском обществе после развала СССР очень долго молчаливо (а иногда и прямо наоборот) принималось, что только путь европейской (западной) цивилизации универсален. Восприятие европейского (западного) цивилизационного проекта как универсального господствовало и продолжает в значительной мере господствовать в России… Это принимается на уровне массового убеждения. Но если так, то тогда надо согласиться с тем, что… страны мира выстраиваются линейно в перспективе более или менее успешного воплощения этого универсального цивилизационного проекта, который создан в Европе и который воплощен на Западе. Молчаливо принималось, что для России есть только путь универсальный, путь западной цивилизации. Это принималось в общем и целом. И в русле этого ответа логически неизбежным было представление (неважно, высказывавшееся или нет) о том, что Россия — страна вечно отстающая, неспособная нагнать «передовой отряд» цивилизации, страна с каким-то неизбывным изъяном... При этом, даже если, напротив, ставился вопрос об особом пути России, — базовая эпистемология, да и весь теоретический аппарат тех, кто рассуждал за эти тридцать лет об особом пути или особой идентичности России, целиком не собственный, целиком заимствован из арсенала все той же европейской философии18.

Отсюда А. В. Смирнов приходит к абсолютно обезоруживающему по точности выводу: «до тех пор, пока не будет предложено и принято адекватное эпистемологическое обоснование российского цивилизационного проекта, — обоснование, которое по своей сути не может не быть универсальным, что в данном случае не означает “общечеловеческим”, — до тех пор все попытки обосновать собственный путь России будут философски ничтожными, а значит, и практически пустыми»19.

Представляется, что дать такое обоснование призван российский конституционализм в условиях цифрового развития (если хотите, Цифровая Конституция (по С. М. Шахраю20) или цифровой конституционализм). Национальная идея России, по сути, в более полной реализации того пока не используемого в полной мере ценностного потенциала, который в нем заложен, конструируемого конституционными положениями образа желаемого будущего.

Тут необходимо специально подчеркнуть, что поскольку «классическая» западная демократия как раз не выдержала испытания новой цифровой реальностью, гипероксии свободы информации, — т.е. испытания переживаемой нами в настоящий момент очередной сменой информационного (на это раз «цифрового») уклада, — постольку заставила как минимум усомниться в своей универсальности в качестве цивилизационного проекта. Одновременно западная цивилизационная модель в условиях этого нового информационного уклада откровенно спасовала перед первыми же глобальными вызовами прочности государственного управления, причем не только в части управления общественным здоровьем и в целом здравоохранением, а прямо по стыку организации Государства на основе идеологем рыночного капитализма при демократической политической системе. Как известно, прочность на разрыв — это ключевой показатель, определяющий способность любого материала выдерживать нагрузку, прежде чем он разрушится. Государство как социальная система — не исключение. Новый информационный (цифровой) уклад внес для современных западных государств в «табель» значений указанных предельных показателей чувствительные изменения.

В 2003 г., когда мир впервые столкнулся с глобальной медицинской проблемой — атипичной пневмонией SARS, в декорациях стремительного самораспаковывающегося нового цифрового информационного уклада, появился даже специальный термин — «инфодемия» (анг. infodemic). Напомним, его ввел в оборот эксперт по внешней политике Д. Роткопф в своей статье от 11 мая 2003 г. в «Вашингтон Пост» (Washington Post), также опубликованной в «Ньюздей» (Newsday), «Рекорд» (The Record), «Окленд Трибьюн» (Oakland Tribune) и «Чина Дейли» (China Daily), упомянув информационную эпидемию, или «инфодемию», в контексте вспышки атипичной пневмонии в 2002—2004 гг.21 Оксфордский словарь английского языка (Oxford English Dictionary) определяет инфодемию (слово-гибрид от information и epidemic ) как распространение разнообразной, часто необоснованной информации о кризисных событиях, которая неконтролируемо транслируется по каналам массовой информации и усиливает нервную атмосферу в обществе22. Широкое распространение термин обрел, когда уже в условиях развертывающейся новой цифровой реальности (как принято указывать, в цифровую эпоху) пандемия коронавирусного заболевания COVID-19 наглядно и ужасающе показала системную неспособность западного цивилизационного проекта отвечать таким и подобным вызовам, в первую очередь по причинам информационного (коммуникационного) свойства. Обеспечить непрерывное функционирование всех соответствующих звеньев механизма современного государства в условиях гипероксии информации оказалось крайне затруднительно. Указанное побудило Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) специально закрепить в Резолюции WHA73.1 «Борьба с COVID-19» (принята 19 мая 2020 г.)23 положения о том, что решение проблемы инфодемии является важной составляющей борьбы с пандемией. ВОЗ призвала государства к принятию безотлагательных мер против распространения ложной и неверной информации, в частности в цифровой сфере, а также против злоумышленной деятельности в киберпространстве, призвала содействовать своевременному предоставлению общественности четких, объективных и научно обоснованных данных и информации (подп. 6 п. 7 Резолюции).

Исходя из сложившихся десятилетиями идеологем цивилизационного превосходства, универсальности западного проекта, меры комплексного реагирования государств «западного» и «незападного» мира на пандемию должны были дать колоссально отличающиеся результаты в части эффективности борьбы с COVID-19, продемонстрировав кардинально разный уровень качества государственности. Напомним, что предыдущие глобальные кризисы доцифровой эпохи, как правило, неукоснительно подтверждали универсальность и безусловное качественное превосходство западного цивилизационного проекта. С очевидностью возможно утверждать, что теперь, в цифровую эпоху, такого уже не наблюдается.

Кроме того, приходится констатировать точность диагноза, согласно которому мы наблюдаем охвативший западные общества кризис ценностей: распространение неконтролируемых форм мультикультурализма, сугубо индивидуалистской концепции основных прав, стирание критериев, исходящих из общего интереса, размывание национальной идентичности. Все это вместе подрывает доверие к демократии как надежному механизму легитимации власти в политически организованной общности24.

При этом не забудем, что, как показывает демократизация стран Восточной Европы, Центральной Азии, Афганистана, Ирака конца XX — начала XXI вв., экспорт демократии западного образца с неизбежностью влечет за собой разного рода девиации (например, отсутствие связи политических институтов демократии с национально-культурной почвой народа)25 и перверсии. Указанные негативные тенденции и процессы требуют новых политико-правовых решений.

При этом вопрос много шире обсуждаемых в зарубежной науке возможностей организации быстрых, честных и максимально прозрачных демократических выборов через сеть Интернет (посредством мобильных приложений избирательной системы) с мгновенным по окончании голосования подсчетом голосов в режиме реального времени. Ключевой момент — простая возможность каждого голосовавшего (и не голосовавшего) «в два клика» сразу после завершения подсчета проверить, как был учтен его голос. Совершенно очевидно, что создание технологической и программной базы для проведения таких голосований с высокой степенью защиты результатов — вопрос уже наступившего будущего. Следовательно, по мере внедрения этих технологий неминуемо произойдет трансформация современной нам формы демократии.

Напомним, под формами демократии, как правило, понимаются исторически сложившиеся способы и средства выявления и выражения воли и интересов различных слоев общества. Конкретные формы демократии со временем под влиянием самых различных факторов могут меняться. В каждой конкретной исторической ситуации наиболее распространенной в демократических государствах является наиболее удобная и надежная форма выявления воли большинства населения. Поэтому в случае дальнейшего ускорения информационного прогресса (а пока эта тенденция незыблема) в развитых демократических государствах возможен будет безболезненный переход от представительной демократии к исключительно прямой (непосредственной) демократии.

Отмечается, что первоначально глобальные компьютерные сети используются как удобная, быстрая и, что самое важное, недорогая инфраструктура для достаточно частого проведения сначала консультативных, а затем обязательных референдумов. Более того, в условиях, когда возможная частота проведения таких референдумов с использованием информационных технологий не лимитирована. На определенной стадии такая форма демократии может вытеснить представительную демократию, существенно трансформировав институт представительного органа, члены которого избираются на длительный срок и работают на профессиональной основе. Естественно, такое развитие событий по известным причинам, видимо, будет неминуемо сдерживаться существующими политическими элитами, однако, как говорится, «процесс уже пошел». Информационный прогресс создает необходимые предпосылки для расширения доступа каждого к государственному и муниципальному управлению, обеспечив подлинную власть народа (власть как проявление воли максимально широкого круга индивидов). Отмечавшиеся относительно недавно в качестве сдерживающего фактора рассматриваемых процессов проблемы верификации права на голосование и обеспечения защиты интернет-голосования от всевозможных манипуляций по мере развития технологий оказались преодолимы.

Отмечается, что именно указанные новые возможности («новое измерение демократии») оказывают существенное воздействие на европейскую тенденцию локализации государственного управления, самоопределения и создания собственных государственных образований (Шотландия, Каталония).

В то же время, как отмечает В. Н. Руденко, в современном конституционализме активно проявляется тенденция поддержки и иных новых форм демократии — так называемых мини-публик, представляющих собой альтернативу традиционным и недостаточно эффективным формам, известным в практике конституционализма XX столетия как обсуждение законопроектов гражданами, публичные и общественные слушания, участие представителей гражданского общества в совещательных органах26. Очевидно, нет нужды специально останавливаться на том, почему в новой цифровой реальности эти формы гражданского участия в публичной власти получают окно возможностей для перехода на совершенно другую орбиту институционального значения.

При этом в цифровой общественной реальности многократно вырастает роль этических факторов, нравственных основ, и в первую очередь в сфере реализации конституционных ценностей. В современном обществе всеобщей виртуализации резко возрастает роль традиционных, незыблемых в своей исконной ценности ориентиров — человечности27, доверия, честности, гражданской ответственности, равенства и свободы, добра и справедливости28. При этом нельзя не согласиться с А. А. Гусейновым, когда он подчеркивает, что «за гражданственность надо бороться с обеих сторон, и сверху, со стороны институтов, тех, кто отдает команды, и снизу, со стороны самих граждан, тех, кто выполняет команды»29.

Развитие цифровых технологий существенно влияет и на частноправовые отношения. В этой связи в литературе отмечаются проблемы защиты средств индивидуализации (товарный знак, фирменное наименование, знак обслуживания и т.д.) от незаконного использования в глобальной компьютерной сети Интернет, правовая неразрешенность вопроса об отнесении или неотнесении к средствам индивидуализации доменного имени, правовые проблемы защиты исключительных прав на программы для ЭВМ в глобальной компьютерной сети Интернет и прав автора контента, проблемы сетевых электронных СМИ и многие другие.

В сфере трудовых отношений развитие цифровых технологий приводит к формированию таких новых для права явлений, требующих совершенствования действующего трудового законодательства, как дистанционная трудовая деятельность, или телеработа30. «Дистанционная работа на сегодняшний день становится полноценной альтернативой работе в офисе. Также данный вид работы напрямую связан с улучшением качества жизни работника»31.

В доктрине трудового права под телеработой, как правило, понимается «разновидность трудовой деятельности, которая выполняется в месте, удаленном от центрального офиса, что исключает возможность непосредственного общения работника с руководством и сослуживцами»32.

Как отмечается специалистами, характер происходящих в обществе технологических изменений сделал актуальным вопрос об эволюции традиционных форм бизнеса. На смену традиционным компаниям приходят виртуальные формы экономической деятельности, реализуемые в виде применения информационных технологий к существующим видам деятельности. В новых условиях, как отмечается экономистами, происходит изменение менеджерской парадигмы с развития производства или стимулирования продаж в сторону сокращения транзакционных издержек33. В таких условиях и возникает широкая ниша для нетрадиционных форм занятости, которые несут в себе существенные экономические преимущества, в первую очередь за счет ускорения бизнес-процессов и минимизации издержек.

Таким образом, в современных работах экономистов телеработа концептуально рассматривается либо в форме новой рабочей парадигмы34, либо в качестве новой формы управления персоналом и реализации трудовых функций в организациях виртуального типа35 (либо с элементами виртуального типа)36.

Как одна из новых форм трудовых отношений, телеработа создает условия для обеспечения гибкой занятости и позволяет работникам выполнять свои трудовые обязанности, не будучи привязанными к офису работодателя, а находясь дома или в другом специально оборудованном месте, с помощью использования современных информационных технологий37. Сначала понятие телеработы (telework или telecommuting в литературе США) использовалось именно для описания работы из дома (работы надомников), однако в настоящее время указанный термин понимается много шире, распространяясь на все формы организации мобильной трудовой деятельности. Отмечается, что, несмотря на многообразие институциональных форм такого труда, концептуальной идеей является возможность с помощью использования новых технологий изменить расположение места работы38. Неслучайно, исследуя указанные проблемы в зарубежных странах (в первую очередь на примере Германии), П. Е. Морозов рассматривает телеработу как форму флексибилизации трудового права в условиях глобализации, так как ее основная цель состоит в совершенствовании реализации трудовых прав работников39.

При этом еще совсем недавно в России значение указанных проблем несколько недооценивали. Например, отмечалось: «пока работа в офисе для российских компаний выгоднее, чем дистанционная занятость, связанная с организацией рабочего места современными дорогими информационными технологиями»40.

Однако последние исследования рынка труда показывают, что ситуация нарастающе меняется. При этом отмечается, что при осуществлении трудовой деятельности в информационной среде глобальных компьютерных сетей заключаемый при этом договор утрачивает ряд традиционно выделяемых свойств (отличительных черт) трудового договора41, а сами трудовые отношения в сети Интернет все больше приобретают гражданско-правовой характер. В первую очередь это связано со сложностями обеспечения реализации в информационной среде ряда принципиальных несущих конструкций режима регулирования трудового права (в части подчинения работника правилам внутреннего трудового распорядка организации (невозможности обеспечения механизма реализации прав работника на отпуск, нормированный (во временном смысле) рабочий день, определенную особую оплату сверхурочной работы и работы в праздничные дни и т.д.), обеспечения личного характера деятельности (при осуществлении трудовой деятельности в информационной среде работодатель не может это проконтролировать), алиментного характера42 вознаграждения (в информационной среде в принципе невозможно установление универсальной системы оплаты за труд, исходя из затраченного на этот труд времени либо выполнения работником обязательства «трудиться непрерывно столько-то часов»). В условиях информационной среды исполнения реализации трудовых прав оплата выполняемой работы может быть исключительно в виде конкретно обговариваемой оплаты за выполнение конкретных заданий. Отметим, что последнее обстоятельство ведет к трансформации собственно самой трудовой функции, которая сводится к обязанности выполнять к конкретному сроку конкретные задания. С учетом системообразующего для трудового права характера и значения института трудового договора, приведенный пример свидетельствует о нарастании процессов трансформации трудового права в условиях глобализации труда и информационного прогресса.

Таким образом, как указывалось выше, по мере развития новых цифровых технологий повышается степень мобильности любой подлежащей регулированию деятельности. Наиболее остро проблемы реализации прав человека в информационной среде проявляются в сфере уголовно-правовых отношений. Катализатором становится проблема выявления и фиксации факта совершения преступления в информационной среде и необходимости международного сотрудничества для противодействия киберпреступности.

В части процессуальных отношений отмечаются проблемы подсудности споров (в том числе споров с участием государственных органов), использования электронных документов в качестве доказательств в суде. Отметим, что отдельные процессуальные аспекты названных проблем общеправового характера поднимались советскими учеными-юристами43.

Трансграничность глобальной компьютерной сети Интернет, которая, по замечанию Б. М. Фридмана, должна рассматриваться в качестве слепка (прообраза) нового информационного общества будущего44, вызывает необходимость совершенствования национального и наднационального регулирования отношений, возникающих в данной информационной среде.

Оценивая изменения внутреннего строения права, обусловленного информационным прогрессом и бурным развитием цифровых технологий, в последние годы в литературе отмечалось, что, с одной стороны, указанные процессы обусловили возникновение и выделение комплексных образований (информационное право, телекоммуникационное право), с другой — по мере отягощения соответствующих традиционных общественных отношений информационным элементом (когда информационные технологии сначала используются как средство упрощения коммуникации между участниками отношений, а затем трансформируют сами эти отношения), происходит подстраивание системы права и системы законодательства под новые условия. Развитие Интернета обусловило необходимость ускоренного формирования соответствующей специальной отрасли права, призванной урегулировать общественные отношения, возникающие и формирующиеся в процессе использования Интернета, характеризующейся наличием самостоятельного предмета и специфического отраслевого режима регулирования. Но в киберпространство «прорастают» отношения, веками регулируемые правом. Первоначально для регулирования таких новых отношений (выступающих, с точки зрения законодателя, продолжением или копией традиционных, офлайновых отношений) законодатель пытается внести точечные изменения в уже действующие нормативные правовые акты различной (соответствующей) отраслевой направленности. Предпринимается попытка распространить действие существующих правовых конструкций на новые явления.

Показателен в этой связи имеющийся зарубежный опыт трансформации системы законодательства. В индустриально развитых государствах и в государствах с переходными типами экономики используются концептуально различные подходы к формированию системы актов, призванных регулировать информационные отношения, формирующиеся в Интернете. Указанное обусловлено тем, что в индустриально развитых государствах (переход к информационному обществу в которых начался раньше), начиная со второй половины прошлого века, соответствующее законодательство формировалось консервативно, законодатель пытался подстроить уже устоявшиеся традиционные правовые конструкции и законодательные акты под новые условия. Этим во многом и обусловлено современное состояние соответствующих нормативных правовых основ в этих государствах, характеризующееся низкой эффективностью и фрагментарностью регулирования. При этом справедливо указывается, что в рамках этих правопорядков законодатель пока идет не по пути решения, а по пути накапливания и замораживания правовых проблем, что, однако, не может продолжаться долго.

В государствах с переходными типами экономики формирование информационного законодательства, соответствующего современному уровню развития цифровых технологий, и преодоление (сокращение) образовавшегося цифрового разрыва началось позже и осуществляется «революционным» путем, в том числе посредством принятия комплексных нормативных правовых актов, системно регулирующих различные аспекты внедрения цифровых технологий с параллельным подтягиванием всей системы права, — массовым точечным внесением поправок во все соответствующие акты законодательства, регулирующие те или иные отношения, претерпевающие существенную трансформацию в цифровую эпоху.

До недавнего времени считалось, что информационный прогресс ведет к появлению и постепенному обособлению в структуре отраслевого законодательства, а затем и в структуре соответствующих отраслей права либо субинститутов, включающих нормы, призванные урегулировать особенности развития тех или иных известных праву традиционных (офлайновых) отношений в новых информационных условиях, либо более крупных структурных образований.

Однако, с одной стороны, представляется, что право подошло к границам возможного в сложившихся условиях регулирования отношений, используя предоставленные в его распоряжение веками правовой эволюции традиционные конструкции, но не добилось системного прорыва. С другой — следующей стадией развития цифровых технологий стало повышение степени их мобильности (снижается степень физической привязки точек доступа к сети), а равно степени проникновения онлайн-технологий в традиционные офлайновые отношения. В таких условиях вопрос встает уже не о поиске юридических конструкций, которые бы позволили эффективно регламентировать отдельные особенности регулируемых соответствующей отраслью права общественных отношений, частично протекающих в киберпространстве (или отягощенных существенными информационными элементами), а о полной трансформации самих таких регулируемых общественных отношений, а значит, и внутренней организации, соответствующей новым вызовам системы права.

2. Цифровая трансформация современного государства

В современных условиях одним из «первоочередно стоящих на глобусе», важнейших направлений социогуманитарного научного поиска, по нашему мнению, выступают закономерности трансформации государства и права, начинающегося переворота в векторе обязательств между государством, обществом и человеком, формирования и закрепления образа желаемого будущего в этой парадигме.

В настоящее время мы наблюдаем первый акт новой эпохи, когда сама история отворачивается от Государства в его традиционном, привычном нам понимании. Для государств, отстающих в своем цифровом развитии, в качестве и скорости цифровой трансформации системы публичного (государственного и муниципального) управления, трансформации национальной правовой системы, существенно повышаются риски постепенной утраты социальной управляемости обществом, а затем и разрушения основных структурных элементов государственного суверенитета. Нельзя не согласиться в этой связи с точкой зрения о том, что «неожиданно» наступившее «цифровое будущее» следует рассматривать как социальную революцию (разрыв преемственности), которая диктует необходимость ускоренными темпами создавать в цифровом мире механизмы защиты личности, ее базовых прав и свобод, в том числе конституционных. Для практики государственного управления это серьезный вызов45.

В первую очередь, естественно, необходимо привести к единому знаменателю понимание используемых терминов. Под современным государством тут мы имеем в виду посткапиталистическое цифровое государство. Вспоминая знаменитую статью и в целом феноменологию «конца истории»46, необходимо констатировать, что классический капитализм — все-таки еще не конец истории. В работах западных политологов мы находим цепочку, уводящую нас за занавес, в послезавтра: постиндустриальный капитализм — мягкий капитализм — социально-демократической капитализм47. Смены вех экономической культуры, глобальная цифровизация государства видится сегодня решением проблемы выхода из капитализма, должна открывать дверь в новое, посткапиталистическое будущее.

В указанном контексте попробуем подробнее остановиться на том, как меняются функции государства. В отечественной юридической науке в 1960–1970 гг. эти вопросы, особенно в противопоставлении взглядам зарубежных ученых из капиталистических стран, активно разрабатывались. Известно в рамках общего советского учения о государстве и праве смещение фокуса исследовательского интереса в сторону вопросов права. Работ по государству не то чтобы вообще не было, но их было существенно меньше. При существенной разработке всего фронта вопросов советской теории права в теории государства для заинтересованного исследователя, к сожалению, оставалось не так много тем, которые были бы не заморожены накрепко политическими идеологемами, а значит, неподъемны. И один из таких относительно «живых» сюжетов представлял собой вопрос о функциях государства. Относительно живых, потому что исследование этого вопроса марксистско-ленинская диалектика позволяла только с позиции выявления классовой сущности государства через функции. В заботах западных исследователей классовый характер вообще не рассматривался. Если отечественные ученые приходили к известной схеме с внутренними и внешними функциями (она и сейчас приводится в качестве базовой в каждом учебнике), то западная концепция функций государства сложнее, они пришли к пониманию сущности государства через реализуемые цели деятельности государственного аппарата, и в конечном счете функций три: формирование законодательства, осуществление управления и отправление правосудия. По этому контуру происходит и разделение властей. Это, кстати, позволяло советским правоведам, не акцентируя внимание на разделении властей и принципе сдержек и противовесов, просто обосновывать вывод об отсутствии у капиталистических государств культурно-образовательных и просветительских функций и так «логично» приходить к искомому, что, «в отличие от советской власти, там не заботятся о народе».

Как справедливо указывает Т. Я. Хабриева, «новая цифровая реальность предъявляет новые требования к правовой науке и юридической практике, касающиеся в том числе разработки эффективных инструментов и моделей правового регулирования различных областей общественной жизни»48. При этом нельзя не согласиться с Б. Н. Топорниным, когда он подчеркивал, что «юридическая наука не должна играть роль „пожарной команды“, вызываемой каждый раз для разрешения критических ситуаций: она должна усилить свою методологическую, прогностическую функцию»49.

Суммируем основные тенденции трансформации функций современного государства в условиях надвигающихся цифровых изменений.

Во-первых, смешение (по советской терминологии) внешних и внутренних функций, а с точки зрения буржуйского подхода изменение взаимодействия в парадигме «Личность — Государство». Трансформируется институт гражданства. Теперь это устойчивая правовая связь не с конкретным государством, а с группой государств, придерживающихся общих идеологем (западного мира). С одной стороны, граждане дифференцируются «по сортам» (по социальной значимости, читай — по заслугам перед обществом), с другой — для высшего сорта (лояльные граждане стран западного мира) отношения с «патером» (государством) от модели гражданства переходят к модели роуминга. Необходимый социальный набор прав и обязанностей един на всей территории «покрытия» — во всем «западном мире».

Обязанности государства перед гражданином фундаментированы на налогах, которые гражданин платит. Этот фундамент стремительно размывается. Налоги утрачивают свое значение, цифровая экономическая культура позволила перейти к существенному сокращению расходов бюджетов и позволяет невиданные ранее масштабы повышения эффективности финансирования государственной деятельности, государственного финансового контроля. В этих условиях у государства появляются, наоборот, финансовые возможности платить лояльным гражданам за то, что они граждане.

Во-вторых, новые цифровые технологии, ФинТех, ЛегалТех, роботы, цифровые платформы и т.д. — все они, уже понятно, не заменят человека. Простых решений не будет. Технологии решают многие проблемы, но и порождают не менее сложные вызовы. Искусственный разум всех не заменит. Не будет цифровых судей и полицейских.

Третье. Проблема трансформации права как социального регулятора. Общая проблема — традиционные правовые конструкции веками складывались в другой парадигме, в новых условиях они в принципе неприменимы. В цифровую эпоху стираются границы пространства и времени. Перед правом встают принципиально новые задачи. Государство как платформа — это уже устаревшая модель. Цифровые технологии прямого народовластия прорвутся не только в законодательный процесс, изменят парламент, но и трансформируют традиционные модели функционирования двух других ветвей власти.

Четвертый большой блок — цифровая гласность и ее пределы. Это проблема пределов права на анонимность. Вся наша сегодняшняя правовая система основана на том, что есть зоны общественных отношений, регламентированные правом, и зона личная, не общественная, куда праву и государству вмешиваться не надо. Эта концепция стремительно рушится. Вопрос теперь стоит так: конституционные ценности и права человека на одной чаше весов, и на другой — безопасность, личная безопасность каждого члена общества. И это сложный выбор. И как обойти его, выбрав и то и то, — пока правоведы ответа не нашли, но поиск этот уже начат50.

Пятый большой блок — это вопросы цифровой трансформации публичной финансовой деятельности государства. Будущее наступило очень быстро и меняет современные государства с огромной скоростью (заставляет их меняться). Цифровизация мировой экономики и, главное, ее финансовой инфраструктуры впервые открывает перед индустриально развитыми странами ранее невиданные возможности финансово-правового цифрового контроля и управления товарно-денежными циркуляциями. Именно поэтому Президент США Д. Трамп в своей инаугурационной (во многом программной) речи 20 января 2025 г. такое внимание уделяет внешним фискальным доходам, по сути, новой налоговой философии США: «Сегодня я подпишу ряд исторических указов. С этих шагов мы начнем полное восстановление Америки и революцию здравого смысла. Здравый смысл — это главное. ...Я немедленно приступлю к пересмотру нашей торговой системы, чтобы защитить американских рабочих и семьи. Вместо того чтобы облагать налогом наших граждан ради обогащения других стран, мы будем взимать тарифы и налоги с иностранных государств для обогащения наших граждан. Для этого мы создаем внешнюю налоговую службу, которая будет собирать все тарифы, пошлины и доходы. В нашу казну будут поступать огромные суммы денег из иностранных источников»51. Отсюда же то значение, которое руководство КНР придает вопросам развития и реализации стратегии «двойной циркуляции» (традиц. кит. 國內國際雙循環) (провозглашена 14 мая 2020 г. Постоянным комитетом Политбюро Коммунистической партии Китая [КПК], уточнена Председателем КНР). Двойная циркуляция предполагает снижение зависимости внутреннего рынка от внешних колебаний и потрясений, а также делает экономику и финансовую систему КНР более незаменимой для внешнего мира. Сохраняется финансово-экономическая открытость для мира («международная циркуляция»), но укрепляется национальная экономика и финансовая система за счет развития собственного рынка («внутренняя циркуляция») способами, которые усиливают друг друга52.

Шестое — нарастающая острота проблемы обеспечения цифрового суверенитета.

Таким образом, показанные выше трансформационные изменения, их выявляемые закономерности и вектор позволяют утверждать, что цифровизация общественной жизни может открывать новую возможность, переходный строй от капитализма, через уничтожение свойственного ему экономического неравенства, но с сохранением верховенства права — к цифровому посткапитализму.

3. Философия цифрового государства и управление будущим общества: от социализма к цифровому посткапитализму

В своих работах о перспективах постсоциалистического развития общества, права и государства, а также проблеме выбора постсоциалистического пути развития В. С. Нерсесянц, как известно, указывал на тектонические последствия для миропорядка вследствие крушения Советского Союза, завершения системного противостояния между коммунистической и буржуазной идеологиями, а равно антагонизма между капитализмом и социализмом, и на глобальное значение для всего хода дальнейшей истории цивилизации того, как разрешена будет проблема постсоциализма. Подчеркнем, что эти тектонические последствия мы продолжаем наблюдать прямо сейчас.

При этом в кризисе социализма он видел не только начало нового большого поворота в мировой истории, но и возможность для нашей страны конструирования благоприятного выхода из социализма в постсоциалистическое будущее — цивилизм, отвечающее, по его мнению, логике всемирно-исторического прогресса свободы и права. Этой идее-мечте В. С. Нерсесянца, к сожалению, не суждено было воплотиться, наша страна на развилке выбрала другой путь53.

Но в целом он пророчески оказался прав, когда указывал на ошибочность господствовавшего в этот период ощущения, будто крах социализма есть естественное подтверждение концепции буржуазного, капиталистического конца истории54 и исторического прогресса, капитализма как венца и итога всемирно-исторического развития человеческой цивилизации. Что рыночный строй и либеральная западная система политико-правовых ценностей навсегда приходят на смену социализма с его не правом (отрицанием права) как модель, основанная на принципе всеобщего формально-правового равенства, который и характерен для капитализма. Итого, будто бы никакого другого выхода из социализма, кроме как в капитализм, не существует. Сейчас уже не вызывает сомнений, насколько прав был В. С. Нерсесянц, когда указывал, что социализм — это переходный строй, и в историческом движении от прежнего равенства к будущему большему равенству социализм действительно занимает промежуточное положение отрицания прошлого, социализм — это отрицание прошлого и радикальный антикапитализм55.

Но именно такой переходный строй оказался необходим для создания предпосылок для постепенного выявления и уничтожения экономического неравенства капитализма, именно он открывает путь к посткапитализму.

Кроме того, показателен социальный диагноз, поставленный российскому обществу в работах исследователей закономерностей его трансформации («оставаться обществом переходного, трансформационного типа», «нестабильное развитие общества», когда «стратегическая неопределенность развития… никак не коррелирует с представлениями об эволюционном или революционном развитии государства и общества»56 и др.).

Другим необходимым ингредиентом, катализатором изменений стал научно-технический прогресс и бурное развитие информационных и коммуникационных технологий. В этой связи нельзя не согласиться с С. М. Шахраем, когда он отмечает, что современное нам стремительное проникновение новых коммуникационных, информационных и цифровых технологий во все сферы общественной жизни позволяет подчеркнуть, что современное общество уже не просто информационное, а находится на стадии перехода от тотально информационного к цифровому обществу57.

Новое общество, которое сейчас только возникает, обозначается в литературе по-разному: «текучая современность», «постфордизм», «капитализм катастроф», «когнитивный капитализм», «эмоциональный капитализм», «художественный капитализм», «легкий капитализм», «поздний капитализм». Различные в своих подходах исследователи (У. Бек, З. Бауман, Э. Гидденс, П. Мэйсон, Г. Стэндинг и др.) едины в том, что современный нам поздний капитализм становится более гибким, индивидуализированным, эмоциональным, одновременно используя новые способы социального контроля. Многие явления, очевидные для капитализма, утрачивают свою очевидность, трансформируются в нечто иное. На этой стадии развития общества происходит трансформация прежней социальной структуры: крах старых форм государственного суверенитета, кризис представительной демократии и всех прежних форм политической репрезентации, трансформация понятий нации и класса, сегментирование и дробление традиционных общностей и групп. Одной из проблем позднего капитализма является усиление социального неравенства58. При этом нам близка логика, основываясь на которой П. Мэйсон использует в названии своей не так давно вышедшей книги именно термин «посткапитализм». Нельзя не согласиться с ее автором, когда он утверждает, что цифровая революция может полностью изменить наши привычные представления о труде, производстве и стоимости; и разрушить западную экономику, основанную на рынках и частной собственности59.

Невозможно не согласиться с Ж. Т. Тощенко, когда он пишет, что развитие цивилизации на современном этапе столкнулось с феноменом, еще слабо изученным и малоизвестным, который он называет обществом травмы. Дело в том, что в мире происходят значительные, значимые и знаковые события, которые невозможно определять и квалифицировать в прежних понятиях — «эволюция» и «революция», описывающих и отражающих происходящие изменения. Современную Россию, по мнению ученого, «можно отнести к травмированным обществам, так как в своем развитии, отринув социалистическое прошлое, она не достигла тех рубежей, с которых начинала свой путь»60.

Нам представляется, что именно цифровизация общества, права и государства решает проблему постсоциализма и открывает дверь в новое, посткапиталистическое будущее. Попробуем в самом общем виде показать это аргументационно. Уже сейчас всемирный вектор развития цифровизации общества, права и государства позволяет утверждать, что, вопреки ранее существовавшей парадигме, в новых условиях право возможно и при формальном равенстве не всех (и такая сегментация — это не регресс права).

Действительно, в социализме не было свободы. В капитализме нет социальной ответственности и справедливости61. Именно поэтому в XX в. от капитализма отвернулись народы с особым запросом на общинность (в Азии — коллективизм) и справедливость. Не случайно исследователями отмечается, что обещание антибуржуазной справедливости — ключевая причина, по которой народ в России пошел в 1917 г. за большевиками (что потом и предопределило их победу в гражданской войне).

Тут необходимо полностью согласиться с В. Е. Чиркиным, когда он несколько лет назад отмечал, что «для подлинного социализма нужны не только теоретические выкладки и даже разработанные конституционные принципы, а прежде всего объективные условия: более высокоразвитые производительные силы (включая науку), иное общество, другие способы распределения общественного продукта и, что главное, иной человек. Последнему во всех концепциях социализма уделялось мало внимания, а марксизм-ленинизм имел дело почти исключительно с определенными «массами людей» (эксплуататоры и эксплуатируемые, общественные классы и др.), оставляя в стороне самого человека. Видимо, на данном этапе развития человеческого общества возможным новым типом более развитого общественного строя является социально-демократический капитализм, а современная конституция — это пока социально-демократическая капиталистическая конституция. В завершенном виде такого рода конституции пока нет»62.

При этом, как отмечается в литературе, современные информационные технологии — большие данные (big data), облачные технологии, блокчейн, смарт-контракты и другие — открывают окно возможностей для системного решения многих проблем, связанных с недостаточной эффективностью государственного управления. При этом именно цифровые технологии способны вернуть подлинный смысл демократическим процедурам и исправить «провалы демократии»63. Таким образом, основная причина, по которой такой цифровой посткапитализм становится возможным, как раз и заключается в том, что цифровизация общества, права и государства сделала реальными немыслимые еще недавно цифровые институты социального управления.

Для прорыва за горизонт традиционно очерчиваемого будущего нужен был портал, пороговое изменение — его и оказался способным обеспечить научно-технический прогресс. Сначала, в 2000-х гг. многим на Западе казалось, что глобализация информационных и коммуникационных технологий, Интернет, затем социальные сети и принципиальное изменение моделей создания, передачи и потребления массовой информации уничтожат закрытые политические режимы и докажут естественно-историческое преимущество капитализма над всеми иными общественными укладами. С основанными на тирании, непрозрачными в части распределения ресурсов и несправедливыми политическими режимами частично так и случилось. Но глобального переворота не произошло.

Оказалось, что социализм (например, в его китайском постсоциалистическом варианте) способен перегруппироваться и приспособиться к новым условиям. Внедрение передовых технологий, цифровой технологический скачок, помноженные на социалистическую дисциплину и коллективизм, позволили доказать возможность конкурентоспособности и постсоциалистических способов хозяйствования. Более того, как и предполагали многие западные исследователи в 1920—1930 гг., оказалось, что при определенных условиях элементы народно-хозяйственного планирования действительно могут повышать устойчивость национальной экономической системы. А ведь одним из главных аргументов в пользу капитализма всегда был тезис о безоговорочной более высокой эффективности экономики, построенной на классических рыночных принципах. Китай показал, что в новых, цифровых условиях это оказалось не совсем так.

В области социального управления, казалось, сначала был избран так органичный социализму путь ограничения доступа к информации, ее блокировки («Великий Китайский файрволл»). Однако поворотным моментом нам представляется запуск эксперимента по введению принципиально новой формы цифрового социального контроля за личностью — индивидуального социального рейтинга граждан (его еще именуют Social Credit System, «кредит социального доверия» или «система социального рейтинга»)64. Напомним, в соответствии с этим рейтингом граждан и юридических лиц либо поощряют, либо применяют меры воздействия к нарушителям законов или установленного порядка. Определено пороговое значение рейтинга, по достижении которого правоохранительные или уполномоченные органы власти обязаны отслеживать и корректировать их поведение.

Как известно, «План по созданию системы социального кредита доверия» был обнародован Государственным советом КНР еще в июне 2014 г. При этом первоначально ключевые элементы и принципы будущей системы были закреплены в «Некоторых замечаниях канцелярии Госсовета КНР о создании системы социального кредита» (2007 г.). Индивидуальный социальный рейтинг китайского гражданина создается на основе объединения всех баз данных, содержащих какую-либо информацию о физических и юридических лицах (интегрируется вся информация об имуществе и финансовом положении, банковская, юридическая и медицинская информация, сведения из образовательных учреждений, систем транспортного и гостиничного бронирования, данные из социальных сетей, со всех камер видеонаблюдения и т.д.), и их анализа с помощью технологий анализа больших данных. Таким образом, такой цифровой индивидуальный социальный, финансовый и политический портрет (паспорт) каждого гражданина — по сути, технологическая основа для тотального контроля населения страны. На основании анализа объединенного массива информации для каждого гражданина формируется индивидуальный рейтинг общественной полезности и благонадежности. Фактически вся жизнь человека оценивается в баллах, которые начисляются за «хорошее поведение» и снимаются за неправомерные или нарушающие нормы нравственности поступки. После того как система начнет функционировать в полном масштабе, показатель социального рейтинга будет основанием для предоставления гражданину тех или иных свобод и благ либо, напротив, для ограничения в правах и доступе к государственным услугам65.

Главный постулат новой системы был изложен на заседании Политбюро ЦК КПК Председателем КНР Си Цзиньпинем в 2016 г.: «Нужно совершенствовать как механизмы поощрения законопослушных и добросовестных граждан, так и механизмы наказания тех, кто нарушает закон и утратил доверие, чтобы человек просто не осмеливался, просто не мог потерять доверие»66. Утверждается, что такой социальный кредит создаст среду общественного мнения, в которой доверие будет основой в отношениях между людьми и организациями. Соответственно, возникнут стимулы интенсивного развития экономики, поскольку именно такой подход полностью отвечает идеям построения общества взаимного доверия67.

До полноценного развертывания системы китайское правительство проявляет подход «наблюдать-и-изучать». Для осуществления проекта правительство дало лицензию восьми частным компаниям, чтобы разработать системы и алгоритмы для социальных кредитных рейтингов68. Одним из самых громких проектов по формированию инфраструктуры рейтинга стало создание Sesame Credit, финансового крыла Alibaba. Как известно, Alibaba является крупнейшей в мире онлайн-платформой для покупок с 400 млн пользователей. Предполагается, что компания предоставит свою уникальную базу данных потребительской информации для составления индивидуальных «социальных кредитов». Кроме того, пользователям рекомендуется выставлять напоказ свои хорошие оценки кредитоспособности друзьям и даже потенциальным партнерам. Крупнейшая китайская служба знакомств Baihe объединилась с Sesame, чтобы продвигать клиентов с хорошими кредитными оценками, предоставляя им видные места на веб-сайте компании69.

В 2016 г. правительство Китая опубликовало уточненный перечень санкций, которым будут подвергаться обладатели низких рейтингов: запрет на работу в госучреждениях; отказ в соцобеспечении; особо тщательный досмотр на таможне; запрет на занятие руководящих должностей в пищевой и фармацевтической промышленности; отказ в авиабилетах и спальном месте в ночных поездах; отказ в местах в люксовых гостиницах и ресторанах; запрет на обучение детей в дорогих частных школах70.

Как отмечается, по состоянию на апрель 2018 г. меры административно-правового воздействия по основаниям низкого уровня социального рейтинга были применены в отношении более 15 млн граждан КНР, в частности, им отказали в продаже билетов на скоростные поезда и самолеты. При этом, объясняя применение таких мер административного воздействия, ответственный китайский партийный функционер заявил: «Те, кто утратил доверие, должны отвечать за свои проступки и нести наказание». В настоящее время все население Китая занесено в общенациональную базу данных, в которой представлена не только фискальная информация, но и информация от органов государственного управления, специальных служб и т.д. В базу включаются в том числе такие данные, как незначительные нарушения правил дорожного движения. Или, например, если кто-то играет в видеоигры в течение 10 часов в день, то он будет считаться праздным человеком. Напротив, тот, кто часто покупает подгузники, будет считаться родителем, у которого, скорее всего, есть чувство ответственности71.

В литературе подчеркивается, что, по мнению китайского руководства, «подобный тотальный цифровой контроль способствует “укреплению атмосферы искренности и доверия” как между людьми, так и в экономических отношениях. Выстраивается система “круговой поруки”, при которой будут невозможны никакие социальные потрясения, поскольку за любое критическое высказывание рейтинговые баллы будут сниматься не только у того, кто показал себя оппозиционером, но и у всех, кто находится с этим гражданином даже в самом отдаленном виртуальном контакте»72.

Такие цифровые социальные регуляторы делают в недалеком будущем потенциально не нужным (излишним) контроль за оборотом информации, Интернетом и социальными платформами. Но в несправедливом обществе (причем как в «восточном», так и в «западном») такие инструменты могут открывать опасный доступ к реализации принципиально новых возможностей социального управления обществом через абсолютную несвободу каждого.

Обратим внимание, какую контрольно-регулирующую роль в разворачиваемой в КНР системе играет уже упомянутый коллективизм. Условно «контролирующая палка» передается из рук государства в руки общества, а точнее его части — коллективу, микросообществу, семье и друзьям, непосредственно окружающим каждого индивидуума на работе и в быту. Ведь его оценка влияет и на их индексы, поэтому включается механизм взаимной слежки и контроля. Очень социалистическая и по духу, и по форме идея!

Есть ли у нас иллюзии, что подобные инструменты социального управления не будут вписаны в правовые модели капиталистического общества, с оправданием тотальности контроля все оправдывающими целями антитеррористической защиты населения? Ответ очевиден (особенно после принятия «Патриотического акта»73).

С другой стороны, цифровизация государственного хозяйства, новый цифровой экономический уклад во многих передовых с социально-экономической точки зрения государствах западного мира уже поставили вопрос о возможности переворота в векторе финансовых обязательств между государством и гражданином. Пока граждане на референдуме в Швейцарии отказались от гарантированных выплат (от введения так называемого «гарантированного» или «безусловного базового дохода»)74, но очевидно, что это только начало. Как говорится, процесс уже пошел.

Безусловный базовый доход, как правило, рассматривается как платеж от правительства лицу или семье, чтобы обеспечить им минимальный уровень дохода. Считается, что базовый доход должен одновременно отвечать следующим сущностным характеристикам: быть периодичным, а не выдаваться в виде единовременного гранта; выплачиваться в денежной форме, а не в виде ваучеров на приобретение конкретных групп товаров или услуг; быть индивидуальным, т.е. предоставляться отдельным людям, а не домохозяйствам; быть универсальным, одинаковым для всех; выдаваться без всяких условий даже тем, кто не имеет работы и не желает ее искать75.

Как отмечается, идея всеобщего гарантированного государством базового дохода восходит к XVI—XVIII вв. («Утопии» Томаса Мора, работам Томаса Пейна, де Кондорсе, Жозеф Шарлье и др.). В отличие от социальной помощи, базовый доход предоставляется каждому, кто соответствует критериям приемлемости дохода, и, как правило, проще в администрировании76.

Однако свои реальные очертания эти социальные фантазии прошлого стали обретать в последнее десятилетие, когда стала очевидна, как написал Б. Шиллер, «неизбежность отступления капитализма под натиском информационных технологий»77.

При этом концепция базового дохода институционально может быть реализована самыми различными способами:

1) путем выплаты одинаковых сумм всем жителям региона или страны;

2) пополнением доходов людей, которые зарабатывают меньше определенной суммы;

3) созданием системы, в которой люди, которые зарабатывают меньше определенной суммы, получают платеж от правительства вместо уплаты налогов78.

Поэтому, как указывает Усман В. Чохан, безусловный базовый доход — это «зонтичная концепция, которая привлекает все больше внимания в свете прогнозирования тяжелого будущего, в котором экономическое неравенство значительно усугубляется различными социально-экономическими и технологическими факторами»79. Вместе с тем отмечается, что безусловный базовый доход может выступать способом решения основного противоречия капитализма — противоречия между общественным характером процесса производства и частнокапиталистической формой присвоения80.

Швейцария стала первой страной, в которой 5 июня 2016 г. прошел соответствующий референдум. В случае положительного исхода плебисцита предполагалось введение безусловной ежемесячной выплаты каждому гражданину страны вне зависимости от того, работает он или нет. Точная сумма в вопросе, вынесенном на референдум, не указывалась. Однако сторонники инициативы предлагали выделять ежемесячно 2500 швейцарских франков (2555 долл. США) для взрослых и 625 франков (630 долл. США) — для детей. Однако 77% принявших участие в референдуме проголосовали против81. Но сам факт проведения референдума, пусть и с отрицательным итогом, стал триггером повышения интереса к проблеме базового дохода — благодаря ему «обсуждение в мире этой, далеко не новой, идеи, вероятно, достигло своего пика»82.

Затем пилотный проект по базовому доходу (OBIP) стартовал в провинции Онтарио (Канада). Организаторы взялись проверить, может ли безусловный базовый доход обеспечить новый подход к устойчивому сокращению бедности. Для всесторонней оценки влияния проекта на различные слои населения провинции были выбраны сообщество среднего размера, а также городские, сельские и городские / сельские смешанные районы: а) Гамильтон, Брантфорд, округ Брант; б) Тандер-Бей, наряду с муниципалитетом Оливера Пайпунжа, городком Шунии, муниципалитетом Нибинг, городком Конми, городком О’Коннор, городком Гиллис; в) Линдсей. Старт исследованию был дан премьер-министром Кэтлин Уинн в г. Гамильтоне в апреле 2017 г., а первый этап регистрации участников успешно завершился в апреле 2018 г. при полном участии всех трех пилотных площадок. При этом помимо 4000 человек — непосредственных получателей дохода в проекте принимают участие 2000 волонтеров в группе сравнения. Эта группа не будет получать ежемесячные выплаты основного дохода, но будет активно тестироваться83. Однако вскоре оказалось, что проект в провинции Онтарио идет неудовлетворительно, его досрочное свертывание не исключено.

Имевшие место ранее (в США, Канаде, Индии, Кении и др.) государственные и частные локально ограниченные эксперименты (т.е. проводившиеся в рамках небольших территорий или групп населения), также, как известно, не дали устойчивых положительных результатов. Именно поэтому швейцарский пример стоит несколько особняком.

Кроме того, необходимо учитывать, что в условиях старения населения, замедления роста экономики и других классических «хронических» проблем современного капитализма демократические государства социально ориентированного типа (Швеция, Дания, Финляндия, Норвегия, Нидерланды) испытывают существенное возрастание бюджетного давления своих социальных программ. Государствам становится все труднее выполнять свою социальную функцию. В сентябре 2013 г. в своей тронной речи король Нидерландов Виллем-Александер объявил, что на смену традиционному социальному государству приходит государство всеобщего участия. Скандинавские государства также все больше задумываются о смене модели. Базовый доход — удобная переходная модель, позволяющая частично сбросить социальный балласт. При этом формально речь идет не о перекладывании на граждан заботы о своем благосостоянии, а о смене их социального мышления — побуждении самостоятельно распоряжаться своими социальными гарантиями84. Поэтому в Финляндии начался эксперимент, в рамках которого всем взрослым гражданам с 1 января 2017 г. социальные пособия заменять фиксированной выплатой. Всего в эксперименте будут участвовать 175 000 человек в возрасте 25—58 лет, получивших пособие по безработице по состоянию на ноябрь 2016 г. Из 175 000 участников по жребию были выбраны 2000 человек85. Некоторые эксперты полагают, что эксперименты с введением безусловного основного дохода могут «решить проблемы слишком социальных государств»86. В частности, нельзя не согласиться, что, «вводя безусловный базовый доход, государство частично снижает свою нагрузку и ответственность в социальной сфере — за счет сокращения социальных пособий и иных отчислений будет меньше необходимости содержать большое количество социальных работников, которые обеспечивали выплаты и проверяли фактические основания сокращенных социальных пособий»87.

В рамках финского эксперимента безработному полагается 560 евро в месяц, но в то же время прекращается выплата пособия по безработице. На другие социальные пособия базовый доход не влияет. Базовый доход будут продолжать выплачивать, даже если человек найдет рабочее место. С помощью эксперимента власти Финляндии хотят узнать, побуждает ли подобная система социальных выплат к поиску работу88. Противники новации считают, что он не поощряет граждан искать работу, а способствует распространению краткосрочных трудовых контрактов, ухудшает положение работников на рынке труда и условия труда в целом. При этом продолжение эксперимента не планируется89.

Другим, но параллельным путем идет Норвегия, где полагают, что вместо системы единой социальной защиты целесообразно постепенно перейти к созданию для каждого гражданина его индивидуального социального бюджета — личных счетов. К примеру, из «образовательного счета» будут оплачиваться все виды образования, включая приобретение новых знаний и умений во взрослой жизни. «Семейный счет» позволит оплачивать отпуска по уходу за детьми и пожилыми членами семьи. Поступления на счета, ранжированные с учетом доходов, будут производиться совместно государством, работодателем и работником90.

Тут важно помнить, что право гражданина участвовать в управлении государством и требовать от высшей бюрократии выполнения тех или иных стандартов, в том числе социальных (да и вся конструкция правового государства), — прямо фундаментировано на его правовом статусе налогоплательщика. Размыкая указанную взаимосвязь, открываем ящик Пандоры.

Последние два десятилетия существования без глобального антагонизма с социалистической системой, по сути, в однополярном капиталистическом мире, «растренировали», расслабили капиталистическую систему, позволили предъявить все свои социально-экономические и политические негативные аспекты.

Западная цивилизация не удовлетворена качеством капитализма, обеспечиваемого им уровня потребления для большинства, а не избранных. Оказалось, при абсолютном капитализме, не сдерживаемом антагонизмом с социалистической системой, принцип формального равенства дает сбой. Заложенное в сердцевину западной идеологии экономическое неравенство приводит к тому, что такая капиталистическая правовая система производит несправедливое право. Каждый выплеск социального возмущения за пределы судебных палат и административных процедур, на улицы — это свидетельство постепенного осознания, что только формально-правовое равенство, частная собственность и буржуазные ценности не решают всех проблем, осознания, что, возможно, капитализм хорош, только пока не может быть предложена иная форма социального управления, постоянная, на более справедливом распределении бремени поддержания цивилизованности. Все же между демократией и капитализмом нельзя однозначно ставить знак «равно», а также, как и писал В. С. Нерсесянц, капитализм не венец истории.

Так какие же возможности открывает цифровизация общества, права и государства? Одно направление движения (на этом пути возможно много развилок и остановок, но направление очевидно) — к формальному равенству, незыблемости частнособственнических отношений, гарантированности прав, но без свободы и в условиях тотального цифрового контроля со стороны государства и надевшего его на себя, как кафтан, господствующего политического класса. С очень большим риском цифрового рабства с относительно высоким качеством жизни, но под тотальным контролем богатейшей буржуазии.

Как уже обосновывалось выше, фундаментальный факт всемирно-исторического значения заключается в том, что цифровизация общества, права и государства открывает новую, ранее не проглядывавшуюся возможность — переходный строй от капитализма к уничтожению свойственного ему экономического неравенства, но с сохранением верховенства права. С учетом вышеуказанного цифровой посткапитализм возможен как высокая мера свободы максимально возможного числа социально (взаимно) ответственных людей. При этом такая взаимная социальная ответственность возможна как раз в условиях существенного, ограниченного жесткими правовыми рамками и не тотального цифрового контроля.

При этом социально ответственных членов общества создает переход к прямому цифровому народовластию (цифровой сход граждан и система референдумов вместо парламента), но при формальном равенстве прав по отношению к государству, но не между собой. В этом случае право на участие в управлении государством необходимо будет «заслужить» своим социально ответственным поведением. Тут, кстати, пролегает принципиальная разница с избирательными цензами прошлого. То есть рейтинг социальной ответственности гражданина может использоваться и в свободном мире, не для тотального контроля и политического подавления, а для обеспечения социального прогресса, конструирования новых справедливых демократических (народовластных) процедур.

Представляется, что процесс прогресса права цикличен. В рассматриваемом случае необходимый вектор движения — к обществу социально ответственных граждан. Сейчас граница социальной нормы должного поведения очерчена правом «по нижней границе» и формализована в виде проступков и преступлений. Это граница, черта отсечения, за которую сейчас «отвечает» право. В рассматриваемых условиях появляется правовой инструментарий эффективного социального конструирования, позволяющий сдвинуть эту контролируемую правовым инструментарием границу должного поведения гражданина. Например, граница может быть сдвинута до морально-нравственных норм социальной ответственности или социальной (общественной) полезности с установлением конкретных параметров должного. То есть до пределов, ранее не попадавших «на радары» права, находившихся в сфере морально-нравственных регуляторов. Именно такое изменение роли права в цифровом обществе неминуемо приведет к усилению его (права) авторитета и возникновению нового типа правопонимания, ранее объективно не достижимого.

...