автордың кітабын онлайн тегін оқу Его далекие, далекие женщины
Иван Аврамов
Его далекие, далекие женщины
Героев новой книги киевского прозаика Ивана Аврамова объединяет и возвышает любовь — обычная земная любовь обычных земных людей. Она делает их или счастливыми, или несчастными, но каков бы ни оказался исход, скажем, первой трепетной любви, над которой тяготеет неумолимый рок («Сюита в старинном стиле»), или ослепляющей страсти — она превращается в пепел из-за предательства девушки, не сумевшей разобраться в своих чувствах («Лилит»), или тайной связи, прервать которую двое не могут, потому что это выше их сил («Пьяная вишня»), — так или иначе все участники действа могут сказать: знаете, мне повезло, я узнал, что такое любовь. А она, бывает, просвечивает человека, как рентгеном («Папина дочка»), или дает повод для светлой грусти («Этот прелестный, чуть приметный икс»). Разная она бывает, любовь…
ЕГО ДАЛЕКИЕ, ДАЛЕКИЕ ЖЕНЩИНЫ
ЛИЛИТ
У нее были волосы цвета огня.
Волосы эти просто-напросто пылали.
Пока он старался определить, какой все-таки оттенок преобладает в этом немыслимом горении, попутно придумалось совсем из другой оперы: прикасаться к этой изящной головке вовсе небезопасно, так как вполне можно получить ожог с волдырями на ладони.
Он еще не знал, какова она анфас и в профиль, но сказать, что та, которая сидит прямо перед ним в троллейбусе, просто-напросто рыжая девица, язык не повернулся бы: ведь волосы у нее не того, заданного от природы, цвета, какому сопутствуют обязательные и приметные веснушки на лице, шее, спускающиеся, как правило, к груди, нет, у незнакомки была белая и гладкая кожа северянки, волосы ж ее, скорее всего, позаимствовали окрас у расплавленного червонного золота с примесью красной, только что из тигля, меди.
«Господи, а может, передо мною — древняя Лилит? — внезапно стукнуло ему в голову. — Та самая, апокрифическая, тайна которой не разгадана и по сей день?»
Он решил, что обязательно выйдет вслед за ней, хотя бы ради того, чтобы внимательно ее рассмотреть, даже если это будет совсем не его остановка. Так и получилось — ехать ему было еще порядком, но он последовал за ней, не в силах избавиться от мысли, что надо бы познакомиться, а еще ему очень хотелось, чтобы у огненноволосой оказались зеленые глаза. Перед тем, как распахнулись двери, она поправила прическу, и его тут же осенило, как именно он завяжет разговор. Едва прошли несколько шагов, она впереди, он за ней, как он произнес, придав голосу определенную стеснительность:
— Простите, Бога ради, но нельзя ли взглянуть на ваши ладони?
Она удивленно обернулась, совершенно, похоже, не сообразив, что просьба относится к ней лично и даже, кажется, не уяснив смысла этой странной просьбы, иногда ведь бывает, что люди от неожиданности пытаются определить, кто и к кому обращается, но, поскольку рядом с ними никого больше не было, она поняла, что этот молодой, лет тридцати, весьма симпатичный мужчина говорит что-то именно ей, а ему в это же мгновение бросилось, что у нее несомненно красивые, как он и предполагал, как почему-то очень и хотелось, зеленые, как раз зеленые глаза, без всяких там золотых или коричневых искорок, без малейшего намека на какую-то там рысью прожелть, и если уж сравнивать эти распахнутые очи, то не с кошачьими, допустим, или еще какими-нибудь зверушечьими глазками, а только с листьями, майскими листьями каких угодно деревьев или травой опять же майских лугов, когда на них еще не пылинки.
— Вы что-то мне сказали? Или мне послышалось? — вежливо уточнила молодая женщина, на первый взгляд показалось, что они ровесники, может, правда, она младше его на два-три года.
— Нет, не послышалось, — улыбнулся он. — Я просто хотел взглянуть на ваши ладони.
— Зачем? С какой стати? Вы что, хиромант?
— Нет-нет. Я просто хочу проверить одну свою догадку.
— Какую именно?
— Да вы не бойтесь! Я даже не прикоснусь к вашим рукам.
— И это все, что вам требуется?
— Это все.
— Ну, ладно… — Она в недоумении покачала головой, как это делают, когда не понимают, чего от них хотят. — Пожалуйста, — показала ему свои изящные небольшие ладони, и было в этом что-то от маленькой девочки, которая демонстрирует маме свои чисто вымытые перед едой руки.
Он же изобразил на лице полное разочарование:
— Надо же, совсем не угадал…
— Что вы не угадали? — странная ситуация начала ее забавлять и в то же время слегка пугать, что вполне оправдано в наше насыщенное мистикой время.
— Да просто я думал… — замялся он. — У вас на ладонях совсем нет волдырей. Странно…
— Да что — странно? — вскинулась она. — Немедленно прекратите говорить загадками!
— А я и прекратил уже, — засмеялся он. — Вы ведь минуту назад поправляли прическу. Мне показалось, что это грозит вам ожогами. Захотелось проверить, так ли это, и в случае необходимости оказать вам первую помощь.
— Какую помощь? Что за ожоги? Да в своем ли вы уме?
— Конечно! Я не сумасшедший. Дело в том, что такие волосы, как у вас, вижу впервые. Они, представьте себе, горят, причем натуральным пламенем.
— Единственное, что вы угадали, — презрительно отозвалась она. — Я и вправду никогда не красила волосы. Никогда!
— Удивительный цвет! Очень красивый! Редчайший! — его искренность, кажется, подкупила ее: взгляд смягчился, в нем появилась откровенная заинтересованность — что за странный чудак, наверняка подумала она, абсолютно так воспринял бы и он сам кого-то другого, кто пристал бы к нему на улице: ну-ка, покажи свои ладони. — Знаете, я бы хотел чуточку компенсировать причиненный вам дискомфорт. Что, если зайдем вот в эту кафешку и выпьем по чашечке кофе? Вы ведь никуда не торопитесь?
— Нет, не тороплюсь. А в этом кафе я и впрямь получаю удовольствие. Почти ежедневное. Во-первых, живу почти рядом с ним, во-вторых, кофе здесь варят весьма недурственный. Кстати, как правильно, варят или заваривают?
— Можно и так, и так. Как вам нравится…
Кафе оказалось небольшим и очень уютным, в отделке стен преобладало молодое светлое дерево, отчего помещение походило на лакированную шкатулку. Помимо кофе, он заказал незнакомке фирменное пирожное с привкусом чернослива, предварительно осведомившись, не противоречит ли это ее вкусам.
— Вы тоже кофеман? — спросила она.
— Не очень-то, — честно признался он. — Но если напиток вкусен, пью с большим удовольствием.
— И где же вы пробовали самый вкусный кофе?
— На борту круизного лайнера. Когда проходили Босфор, а если конкретнее — Стамбул. Такого кофе я больше нигде и никогда не пробовал. Густой, маслянистый, необыкновенно душистый. Представляете, на берегах, по обе стороны пролива пасутся красные коровы, вдали за ними высотки мегаполиса, а рядом, почти совсем рядом на волнах покачиваются лодки турецких рыбаков… Кстати, как вас зовут?
— Лилиана, — кажется, он вздрогнул так, что, глядишь, она это заметила, только из деликатности не подала виду. Этот день, определенно, был пропитан мистикой. Ведь еще в троллейбусе он подумал, а не апокрифическая ли Лилит находится перед ним, и оказалось, что ее настоящее имя прямо-таки перекликается с тем, которое ему пришло на ум, когда он буквально остолбенел от бушующего пламени ее волос. Вдобавок ко всему — зеленые глаза, которые сумел предугадать, и то, что волосы Лилианы никогда не имели дела с химией.
— Вы не… католичка?
— Нет. А что, похожа?
— Просто вашего имени в православных святцах не найдешь. Но кто сейчас, — непринужденно улыбнулся он, — соблюдает давние жесткие каноны? Все смешалось…
— Вы… глубоко верующий человек?
— Увы… Вера впитывается с молоком матери… Или рождается в результате сильнейшего потрясения, когда ты — на грани жизни и смерти… Знаете, Лилиана, мне почему-то хочется знать о вас как можно больше… Вы… Вы очень мне нравитесь… Такие глаза, как у вас, я в Киеве еще не встречал… Как вам пирожное, нравится? Ну, я счастлив… Так вот, если взять в целом нашу планету, то такие глаза всего лишь у двоих из каждых ста ее обитателей, и у мужчин они встречаются гораздо реже, чем у женщин. В некотором роде вы — уникум… И очень хорошо, что родились сейчас, а не в средневековье.
— Почему?
— Тогда считали, что зеленоглазые женщины наделены сверхъестественными способностями…
— Ведьмы, что ли?
— Можно сказать и так. Поэтому, не пугайтесь, пожалуйста, их первыми отправляли на костер инквизиции…
— Бр-р-р… — она зябко передернула плечами, а он укорил себя за длинный язык, не язык, а помело, и зачем он его только распустил — показать свою эрудицию? Но, кажется, он напрасно занялся самоедством, потому что Лилиана насмешливо спросила:
— Не трусите, что познакомились с колдуньей? Не бежит холодок по спине?
— Наоборот, радуюсь. Я всегда любил красивых ведьм.
— И много их у вас было?
— Не очень-то, — он решил, что скромность более будет ему к лицу. — Вы — лучше всех… Скажите, Лилиана, а где вы работаете?
— Создаю красоту, — неопределенно ответила она.
— Безумно интересная, должно быть, профессия?
— Какое там… — пренебрежительно махнула рукой она. — Ладно, мне пора. Спасибо за кофе.
Они обменялись телефонами, причем Лилиана сделала это весьма охотно, что приятно обнадежило его — обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки не значилось, значит, она не замужем, и забывчивость тут не причем — он не знал ни одной замужней женщины, которая бы вышла в свет неокольцованной…
* * *
Конечно, в амурных делах он был далеко не новичком, а достаточно искушенным сердцеедом, что вполне естественно для мужчины его возраста — как-никак, тридцать второй год идет. И в отношениях с женщинами всегда отличался предельной честностью — никаких лживых признаний в любви, никаких обещаний завтра повести под венец, никаких клятв, что по гроб жизни будет верен ей, одной-единственной. Странное дело, но все его прежние пассии прекрасно понимали своего избранника на час, ни на чем не настаивая, ничего не требуя и не выторговывая, они, как и он, жили настоящим, сегодняшним, совсем не заглядывая в завтра, наверное, потому, что понимали беспочвенность и бесполезность этих затей, потому, видимо, что им было хорошо с ним, даже если близость ограничивалась единственно лишь сексом. Нет, он вовсе не напоминал машину для алькова, для низменных, но дарующих наслаждение утех, нет, чувства тоже имели место быть, но не того, видимо, накала, когда забываешь обо всем на свете и переполняешься эндорфинами и феромонами, как бокал с шампанским — бесконечными брызжущими пузырьками. Поэтому крайне удивительно, но все это время после знакомства с Лилианой он думал лишь о ней, упрощенно сводя ее облик всего к двум деталям — неистовому жару волос и омытой дождем лиственной зелени глаз. Все остальное перед ними как-то меркло.
В пятницу, на четвертый день после волнующей поездки в троллейбусе, он не выдержал, сразу после обеда набрал ее номер и на предложение встретиться вечером услышал:
— Нет, нет, никак не могу. Пятница для меня — главный день недели.
На вопрос, почему так, внятно не ответила, хотя ему показалось — какую-то нотку сожаления, что свидание не состоится, он в ее голосе уловил.
— А если в субботу?
— Тоже не могу. Занята буду целый день. Знаете что? Позвоните-ка мне в понедельник, ближе к полудню…
Ему оставалось только гадать, что мешает этой девушке с пылающей головой прийти на свидание. Что ж, надо ждать понедельника, хоть это, по давней традиции, или, если хотите, общепринятому мнению, и тяжелый день. Как вскоре оказалось, все получилось наоборот. Так что народ, подумал потом он, тоже, бывает, ошибается.
Местом встречи стало уже известное ему кафе «Камелия», где подают обалденно вкусное пирожное с черносливом — до дома Лилианы, как он уже знал, отсюда рукой подать, что, видимо, послужило для нее той гирькой, которая склоняет чашу весов.
Вечер был заботливо согрет весной — апрелю уже готовился вот-вот наступить на пятки май, и все, кто сейчас торопился с работы домой или еще куда-то, были одеты налегке, почти по-летнему, он же, рассудив, что, может быть, придется возвращаться поздним часом и в одной джинсовой рубахе, хоть и с длинным рукавом, будет холодно, перебросил через руку куртку-ветровку, которую предусмотрительно прихватил еще утром.
Лилиана же и вовсе безоглядно доверилась первому настоящему, а, по большому счету, обманчивому теплу — с плеч, оставляя шею открытой из-за просторного треугольного, скругленного внизу выреза, спускался вниз, к поясу, терракотового оттенка, с красными горизонтальными полосками, джемпер из тоненького трикотажа с рукавчиком по локоть, светло-зеленая, отливом в хаки, юбка с какими-то симпатичными узорчато-белесыми разводами и не собиралась закрывать коленки; с талии небрежно свисал на левое бедро и вольно доставал почти до колена ремень из крупных колец красивого кожаного витья с вкраплениями желтого металла. Из украшений лишь серьги да длинная цепь под золото с большущими звеньями — симпатичная этакая бижутерия. Ему понравилось, что она одета с несомненным вкусом — пламя волос очень даже неплохо гармонировало с остывшим жаром джемпера.
Как-то незаметно, обмениваясь ничего не значащими репликами, они перешли на «ты», да и с чего, интересно, продолжать дальше «выкать» друг другу им, почти ровесникам? Решено было отужинать в «Камелии», а потом немножко прогуляться перед тем, как каждый отправится восвояси.
— Скажи на милость, а почему это пятница у тебя — на особом положении? Обычно ей рады, ведь впереди выходные, а ты вроде как озабочена… Или я что-то не так понял? — спросил он, справедливо полагая, что нынешняя фаза их знакомства уже требует некоторой конкретики.
— Ну, у меня все не как у людей, — усмехнулась она, и он вдруг поймал себя на мысли, что ему очень нравится ее лицо с достаточно крупными, но милыми чертами, — открытый лоб, негустые брови, которым в детстве было далеко до воссоединения, до срастания, по-весеннему цветущие глаза, красивый нос и не менее красивый рот, несколько слегка завивающихся локонов, упрямо ниспадающих на лоб справа. — Издержки профессии… Ничего не поделаешь… Когда другие отдыхают, я пашу в поте лица. Зато утром они спешат на работу, толкаются и злятся в троллейбусах и автобусах, а я спокойно отсыпаюсь.
— И все же, где ты работаешь? И кем? — ему очень не хотелось услышать что-нибудь такое, что встревожило, насторожило, разочаровало бы его.
— Да не бойся, — она очень тонко уловила его скрытое беспокойство, — я не ночная бабочка, не продажная жрица любви, Я … визажист. Работаю, где придется, в том числе и на телевидении. Смотришь ведь программу «Лицо политики»? Еще бы, кто ее не смотрит! Рейтинговая передача… Вот поздним вечером, ночью кто-то сладко засыпает, а я марафечу ведущего ток-шоу, его помощника, делаю красавцами и красавицами их собеседников и собеседниц… Возни много, и до, и после…
— Почему — после? — не понял он.
— Эфир окончился, и нужно снять грим с тех, кого уже перечислила. Кое-кто, правда, сам с этим справляется. Короче, когда мысленно скажешь себе: «Ну, вот и все», на часах уже половина второго, если не все два. А еще надо, на развозке, конечно, доехать домой, постоять под душем, а то и бутерброд съесть… В постель падаю, когда уже три пробьет… Нервное напряжение так сразу не отпускает, засыпаю, бывает, в четыре, в пять…
— Да-а-а, — неопределенно протянул он.
— Ты, наверное, обиделся, что я и в субботу не смогла… Небось, подумал, что я тебе соврала… Нет, конечно. Свадьба у меня была, невесту делала неотразимой… Одним ведь телевидением сыта не будешь. Приходится вертеться — то звезд подиума обслужить, то великосветских тусовщиц заядлых, то невест с женихами… Нам, визажистам, гримерам, стилистам, безработица не угрожает. Интернет пестрит вакансиями. Кто только не приглашает — и косметические компании, им надо тестировать декоративную косметику, и салоны красоты, и всякие там SPA салоны, и фотостудии, и телеканалы, и медицинские центры, и театры, и школы моделей, и… Ну, что тебе сказать, работодателей — выше крыши! Так что, если женишься на мне, — засмеялась звонко, заливисто, — без куска хлеба не останешься. Все, что захочешь, принесу тебе в клювике!..
— А что, такие охотники уже находились? — улыбнулся он.
— Как тебе сказать… Абы кого я не привечаю! А знаешь…Не принимай мои слова за чистую монету, я частенько люблю пошутить…
— Как же ты стала визажистом?
— Рисовала с детства неплохо. Училась даже в художественной школе. Но ни живописца из меня не вышло, ни книжного графика, ни даже, — иронически улыбнулась, — скульптора-монументалиста. Конечно, держать в руках кисть или карандаш умею, но что ни Яблонской, ни Якутовича из меня не получится, поняла давненько. Значит, решила, надо полюбить, досконально освоить какое-нибудь ремесло. И полюбила… И освоила…
— Но твое ремесло сродни творчеству, — осторожно заметил он.
— Не спорю. Не каждый ведь сумеет справиться с корректировкой контура лица, недостатки умело замаскировать, а выигрышные моменты выпятить, подчеркнуть.
Принесли ужин — большая, на двоих, тарелка с курицей по-сычуаньски. Это довольно-таки известное китайское блюдо он однажды пробовал и сохранил о нем наилучшее воспоминание. Куриная грудка, тушенная в соевом соусе с имбирем и чесноком, к приправе потом еще добавляется болгарский перец — красный и зеленый, и некоторые другие овощи, гарниром, естественно, выступает отварной рис с зеленым горошком, а когда все собрано воедино, над ним, как с неба дождик, сыплется измельченный жареный арахис и мелко порезанный зеленый лук. Блюдо вкусное, легкое, не отягощающее желудок, Лилиана с удовольствием его смаковала, запивая по-птичьи краткими глотками холодного белого сухого вина.
После очередного такого глоточка она пытливо посмотрела на своего визави заблестевшими глазами:
— А почему ты назначил мне свидание? Неужели я тебе понравилась?
Он несколько опешил от такого прямого, в лоб, вопроса, но с ответом не замедлил, потому что ничего придумывать не надо было:
— Риторический вопрос! Конечно же, мне очень хотелось увидеть тебя! Ты… Ты красива и необычна!
— Чем же… необычна?
— Цветом волос и цветом глаз. Всем остальным тоже. Знаешь, кого ты мне напомнила?
— Какую-то твою знакомую?
— Нет. Жену Адама.
Она немножко подумала и пришла, видимо, к выводу, что в подобных случаях подразумевается один лишь Адам — тот самый, который потерял прописку в рае.
— Еву?
— Нет, не Еву. А его первую жену.
— Я не понимаю тебя.
— Ева — это вторая жена Адама. А до нее была Лилит. Примерно с такими же полыхающими волосами, как у тебя. Вполне возможно, и с такими же редкостно, офигенно зелеными глазами. Знаешь, как ее потом называли? В миру, так сказать? Но это, заметь, — он засмеялся, — совершенно к тебе не относится!
— И как же?
— Рыжеволосая бестия! Лилит была очень своенравной девицей, что примечательно, Бог сотворил ее на паритетных, так сказать, началах, так же, как и мужчину, из праха земного, из глины. А не из ребра Адамова, как потом Еву. Лилит ни в чем не хотела уступать мужу. Не признавала, что он главный в семье. Доходило до того, что в минуту соития отказывалась ложиться под Адама. Ей больше нравилось находиться сверху.
Он сделал затяжной глоток вина и лукаво улыбнулся:
— Наверное, она уже тогда была согласна с Андреем Макаревичем: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас»… Короче, Лилит убежала от Адама и не послушалась Господа, который хотел вернуть ее в лоно семьи. Он обрушил на нее свою кару, превратив в демоницу.
— Боже, как страшно, — с наигранной серьезностью произнесла Лилиана, ему показалось, что на сей раз в ее глазах заплясали мелкие золотые искорки — и откуда только они взялись? — Странно, но до сих пор я никогда не слышала об этой… Лилит.
— Она упоминается лишь в апокрифических текстах, — счел нужным пояснить он. — То есть неканонических, тех, которые не вошли, не включены в Библию. Но давай спустимся с небес на землю. Как тебе понравилась курица по-сычуаньски?
— Очень вкусно. Никогда б не подумала, что ее можно так необычно приготовить.
— Рад. Не скрою, надеялся, что ты оценишь это блюдо. Я когда-то отведал его в каком-то ресторанчике и, между прочим, тогда же загадал, что, если когда-нибудь женюсь, то моя жена, — он засмеялся, — обязательно будет готовить мне курицу по-сычуаньски.
— Каждый день?
— Нет. Через день.
— Опасно становиться твоей женой. Может, тебе взять какую-нибудь китаянку?
— Увы! Среди китаянок нет зеленоглазых…
— Ты настоящий дамский угодник, — рассмеялась Лилиана. — Мастер прозрачного намека!
— Но ведь я сказал правду, разве не так? — умело защитился он. — Скажи, ты видела среди китаянок хоть одну с зелеными глазами? Что молчишь? Нечего сказать?
— Н-да… — протянула она. — У тебя трудно выиграть словесную дуэль.
— Спасибо, — он церемонно поклонился девушке. — Спасибо за первую похвалу из твоих уст.
После ужина в «Камелии» совершили короткую прогулку по свежему воздуху; против ожидания, он не похолодел, будоражаще, пьяняще пахло новой листвой или какими-то припозднившимися, еще только готовящимися лопнуть почками, приятными духами от Лилианы; на душе тоже было хорошо от предчувствия того, что их знакомство, кажется, получит дальнейшее развитие. По крайней мере, так думалось ему. Что творилось на душе у нее, он не знал, но уверенность, что она тоже испытывает нечто подобное, в нем вызревала…
* * *
Все, что угодно, можно свести к одному-единственному символу. Та весна, что буйствовала ныне за окном, — пичуги радостно надрывали голосовые связки, деревья гнали хоть по старым, замшелым, обросшим столетней корой, хоть по молодым, еще по-девчоночьи тонким стволам хмельные, настоянные в земной тьме соки, изумительно быстро выбрасывая листву, а кое-где и цвет, ну, а солнце, уже очнувшееся от зимней спячки, теперь пахало, как проклятое, как украинец на заработках где-нибудь в Европе, — эта весна была как бы не в счет.
Весна, лично его, а не всеобщая, смотрела на него, влюбленного, втрескавшегося по самые уши, потерявшего собственную голову, постоянно, сидел ли он за письменным столом у себя в издательстве, покупал ли продукты в супермаркете или заваривал дома на кухне чай — лиственно-зелеными женскими глазами, ранее не встречавшимися ему в живой природе. То есть они попадались изредка, но не шли ни в какое сравнение с теми, которые сейчас в упор смотрели на него. А еще его неотвязно преследовала та первородная стихия, на которую можно неотрывно смотреть часами, как и на воду, — это был огонь ее волос, но не химический, а натуральный.
Плен весны, омытой дождем… Плен огненной осени, когда жгучей всех костровым пламенем пылают осины…
Так он и жил все те дни, пока Лилиана, эта вечно занятая, вечно при деле, прямо-таки нарасхват, визажистка-бровистка-гримерша, не выкроила время для их второго свидания; торопясь на него, он лихорадочно и в который раз силился понять, нравится ли он ей или нет: иногда казалось, что да, но гораздо чаще охватывало отчаяние — никаких шансов, по-видимому, нет, ведь обычно девушки сами за него хватались, как за желанную добычу, сами проявляли инициативу сблизиться как можно скорее, а тут все наоборот.
Это второе свидание припало на субботу — слава Богу, никаких свадеб, никаких показов моды, никаких жаждущих сделать дневной или вечерний макияж не объявилось. Лилиана сразу же сказала, что в «Камелию», у которой и была назначена их встреча, они сегодня не пойдут, не пойдут ни завтра, ни послезавтра.
— Но почему? Что случилось? — удивлению его не было границ.
— Не хочу, чтобы курицу по-сычуаньски тебе принесла хорошенькая официантка.
— Ну, принесет она, и что?
— А то, что ты будешь смотреть на нее, как на свою потенциальную жену. При твоей любви к этому китайскому деликатесу ты вполне можешь сделать ей предложение.
Он внимательно посмотрел ей в глаза и определенно не смог разобраться, шутит она или нет. Омытая дождем весенняя лиственная зелень, может, березки, а, может быть, тополя, опушенная темными ресницами, сейчас сгустилась до цвета листьев орхидеи, похожих на потерянную туфельку Афродиты.
— Лилиана, ты шутишь?
— Нет.
— Ты это серьезно?
— Думаешь, я не видела, как ты глядел на эту вертихвостку?
— Я глядел на нее только с благодарностью, — он решительно не знал, как ему реагировать на эти, то ли шутки, то ли обиды, то ли какой-то заумный бред. А еще он поймал себя на мысли, что его интерес к этой, казалось бы, обычной, но весьма загадочной девушке только растет. — Ладно, где же мы поедим?
— Я не голодна. А ты?
— Да, в принципе, тоже.
— Тогда давай завалимся в киношку.
Зрительный зал в большом торгово-развлекательном центре был наполнен сладковатым запахом поп-корна, а воздух слегка вибрировал от слаженной работы сотен челюстей, наверное, это чрезвычайно популярное сейчас занятие способствовало более глубокому проникновению в суть той ерунды, что разворачивалась на экране, — с обязательной стрельбой, восточными единоборствами, поцелуями киношных красавчиков и красоток и прочей фигней, без которой не обходится ни один современный, отмеченный печатью высокого ремесла, фильм.
— Знаешь, я пошутила насчет официантки, — улучив момент, шепнула Лилиана ему на ухо. — Смотрю, ты расстроился. Нет? Не обманывай меня, я ведь вижу. Значит, — ожгла его щеку расплавленной медью волос, потому что прикоснулась к нему головой как бы в знак того, что просит простить ее, — роль ревнивой глупышки мне удалась. Ну, хватит, не обижайся!..
— Может, пошлем это дурацкое кино к черту?
— Давно хотела тебе предложить это!
— И куда же отправимся?
— А куда глаза глядят.
И они действительно пошли куда глаза глядят — наугад, наобум сквозь апрель, сквозь весну, иногда заговаривая о чем-то, чаще храня молчание, иногда перекусывая какой-то уличной выпечкой, дважды позволив себе по чашке горячего эспрессо, а признаком их продолжающегося сближения выступило то, что они шли, держась за руки, — ладонь в ладони… А еще иногда они соприкасались головами — чтобы лучше, например, расслышать что-то, и тогда он ощущал, как ее волосы мягко обжигают ему щеки…
* * *
Если бы ему раньше сказали, что может быть такое, он бы ни за что не поверил, хотя теперь ясно понял, что это не пустые слова, — и вправду, вся женская половина рода человеческого на земном шаре исчезла, она просто-напросто перестала существовать, оставив вместо себя одну лишь особь — Лилиану. Он думал только о ней, он только одну ее видел перед глазами. Встречались они не так уж часто, и виной тому была ее чрезмерная загрузка — вечера, это самое благоприятное время для влюбленных, улетали коту под хвост. Какие-то крохи, какие-то ошметки от луны в небе иногда все-таки перепадали, этого, конечно, было мало, отчаянно мало, и не одному ему, а и ей тоже — он чувствовал, что, кажется, нравится ей.
Май внезапно расщедрился на первый поцелуй, он исступленно пах цветущей сиренью, а автором его явилась Лилиана. Время было позднее — час пополуночи, они, прикрытые высокими кустами палисада, стояли возле ее дома, который уже почти уснул; Лилиана вдруг приподнялась на цыпочки так, словно хотела что-то шепнуть ему на ухо, он понял это и склонился к ней, и она действительно прошептала ему на ухо: «Ну что же ты, милый, ждешь-ждешь его от тебя — и не дождешься! Какой ты все-таки недогадливый!»; приподнявшись на носочках еще повыше, властно развернув его голову так, чтобы губы их оказались прямо напротив друг друга, на одной линии, поцеловала его жадно, так, словно наконец-то дождалась своего часа. Возвращаясь потом к этому первому, в общем-то, невинному моменту их начинавшейся близости, он с улыбкой думал, что Лилиана слукавила, обвинив его якобы в нерешительности, ведь он ранее не однажды отваживался на поползновения распознать, каковы на вкус ее губы, но она искусно уходила от этих попыток, крепко упираясь ему в грудь сильными руками визажистки. Впрочем, большого значения этому ее своенравию он не придал — какая разница, кто возьмет инициативу в свои руки, если это делает женщина, мужчина заводится еще сильнее, чем если бы наоборот.
Этот майский поцелуй был подобен упавшей с неба первой капле дождя, за которой тот уже потихоньку смелеет, превращаясь в настоящий ливень, — потом они целовались много, самозабвенно, а тесными объятиями и ищущими руками постепенно, так или иначе, узнавали друг друга, и это «так или иначе» еще больше усиливало их взаимную непреодолимую тягу, их пока еще скрываемое, особенно Лилианой, желание перейти ту грань, которая уже не оставит никаких тайн и вознесет их, как горовосходителей, на самую вершину страсти.
Лилиане было тридцать лет, но замуж она не торопилась, по ее словам, если б хотела, давно уже стала чьей-то женой, не один ведь предлагал ей руку и сердце, но она всех отвергала. Не встречался ей на пути человек, от которого бы она потеряла голову. Так рассказывала она, а он ей верил и не верил, потому что давно уловил одну из главных черт ее характера — нежелание хоть как-то обуздывать, пересиливать себя, поступаться гордостью. Он уже знал, что она живет одна, и лелеял надежду, что когда-нибудь, не в таком уж далеком будущем, она пригласит его к себе домой (прийти к нему в гости она наотрез отказывалась), но на подобный жест она пока что не отваживалась. Даже когда он прозрачно намекал насчет чашечки кофе или чая, у нее всегда находилась отговорка, в которую хотелось верить: то мама к ней на Оболонь приехала с Соломенки, то подруга из Харькова, которая завтра летит в Париж, сегодня у нее ночует, то двоюродный брат приезжает из Мариуполя. Под всяческими предлогами она оттягивала ту ситуацию, тот расклад, когда между ними неизбежно свершится то, что называется соитием. Он-то был готов, но в ней что-то еще не вызрело, что-то препятствовало, мешало сделать последний шаг для окончательного сближения. Это «что-то», как он чувствовал нутром, имело достаточно серьезные очертания.
Июньским вечером, когда Лилиана оказалась совершенно свободна, она пригласила его встретиться, чему он тут же и с готовностью откликнулся. В сквере, расположенном близ «Камелии», сразу же увидел пылающую голову своей подруги — она сидела в гордом одиночестве на лавке под зелеными ветвями каштана и с аппетитом поедала … крабовые палочки, отщипывая понемножку и от свежего батона; получалось это у нее симпатично и непринужденно, как-то совершенно по-детски.
— Ты голодна? — поторопился спросить он. — Давай куда-то пойдем, поужинаешь по-настоящему.
— Нет-нет, — отказалась она. — Знаешь, чего-то захотелось именно крабовых палочек. Я их очень люблю. — Зубками она надорвала целлофановую обертку палочки, ловко, как чулок с ноги, стянула ее и предложила: — Хочешь? Не пожалеешь, вкусно!
Он замотал головой, а она посетовала:
— Палочки-то крабовые, а крабов в них нет.
— Ну, Лилиана, ты говоришь словами анекдота: этот же вопрос сынишка задает отцу, а тот резонно отвечает: «Сынок, а где ты видел в греческом салате греков?»
Этой незамысловатой шуткой он здорово ее развеселил, она перестала жевать и расхохоталась, улыбка долго не сходила с ее лица, он же всеми фибрами ощущал, что у Лилианы сегодня прекрасное настроение, такое, пожалуй, хорошее, в каком он ее никогда не заставал, и догадка его была абсолютно верна, потому что она вдруг произнесла то, от чего у него зашлось сердце:
— Пойдем-ка ко мне на кофе или на чай. У меня есть и то, и другое. Ты ведь давно мечтал увидеть, как я живу.
Последняя фраза прозвучала очень хитренько, с тем мягким лукавством, на которое способны только женщины, когда знают, что нисколечко не обидят того, над кем подшучивают.
Двухкомнатная квартира Лилианы несколько поразила его, и не первоклассным современным ремонтом, а весьма модным ныне минимализмом в интерьере, возведенном, правда, в степень абсолюта. На кухне лишь самое необходимое, в гостиной тоже. В спальне — просторная двуспальная кровать, небольшая неброская акварелька над ней, прикроватные тумбочки, платяной шкаф, паркет без ковра. И все, и больше ничего — загромождающего, крадущего драгоценные квадратные метры, никаких пейзажей, эстампов, чеканок, ни одной безделушки, ни одной куколки, на которые так падки разные хозяйки. Если б он не знал, кто такая Лилиана, то подумал бы, что здесь, вполне возможно, живет девушка из Страны Восходящего Солнца. Более того — минимализм обстановки, дизайна даже превосходил пресловутый японский.
— Не нравится? У тебя, небось, по-другому? — прекрасно разобралась в его впечатлениях Лилиана.
— По-другому, — честно признался он. — Но первый враг минимализма у меня — книги. Несколько тысяч томов. И купленные мною, и доставшиеся от отца. Книги, на мой взгляд, украшают жилище, делают его теплым.
— У меня тоже есть книги, — возразила Лилиана. — Не столь много, как у тебя. И они спрятаны. Их окружает тьма. Не забвения, а спокойствия. Вернее, покоя.
Он прервал ее речь долгим поцелуем, после которого она иронически заметила:
— Нацеловаться еще успеем, но мне надо покормить тебя. Извини, курицы по-сычуаньски у меня нет, решение пригласить тебя весьма спонтанное, но есть колбаса сыровяленая, сыр дор блю, шпроты, морская капуста с морковкой по-корейски и сельдереем, из напитков — бутылка «Фрателли». Это вино мне нравится. Его делают в тех краях, куда был сослан Овидий. Не знаю, правда, понравится ли оно тебе.
— Все, что нравится тебе, нравится и мне.
— Ох, и соглашатель! Есть, правда, и початый виски.
— Нет-нет, только «Фрателли»!
Пока ужинали, на город пала ночь, а они и не заметили, как прошло это время, потому что, утолив голод и слегка охмелев от вина, неустанно, как шестнадцатилетние подростки, целовались за кухонным столом, а когда, выражаясь философским языком, количество пригрозило перейти в качество, Лилиана предложила:
— Ванная к твоим услугам. Ты первый. Знаешь почему? Я не люблю мокрых мужчин.
— А я — сухих женщин, — несколько рискованно, но вполне в тон ей откликнулся он.
— Ну, это зависит от мужчины, — приняла шутку она.
Когда она, нагая, с грудью, которая еще не научилась отвешивать земные поклоны, а неотрывно смотрела только лишь на линию горизонта, переступила порог спальни, и он потянулся рукой к выключателю светильника, чтобы погрузить комнату во тьму, Лилиана предостерегла:
— Нет-нет, я люблю, чтобы все было при свете.
Впрочем, принципиальных возражений на сей счет у него не возникло, в чем-то их вкусы даже совпадали, но потом, когда страсть всецело овладела ими, стало ясно, что при всем его большом и многогранном опыте телесной любви, при его несомненном умении задавать в ней тон, быть первой скрипкой, он вдруг оказался ведомым, а ведущей — она, эта рыжеволосая, как он ее с улыбкой иногда про себя называл, бестия. Она презирала серебро победы, ей требовалось единственно лишь золото, она во всем жаждала самоутверждения. Будь Лилиана спортсменкой и завоюй второе место, то никогда не поднялась бы на отведенную ей ступеньку пьедестала — такое вот непокорство, такое самолюбие, такое жгучее желание первенствовать. Здесь, в постели, он оказался скакуном, а она наездницей, в ее воле было вертеть им и так, и сяк, то отпускать поводья, то до предела их натягивать. Когда однажды он предпринял попытку прижать ее, как борца, двумя лопатками к белому снегу простыней, она ни на миг не захотела, чтобы след ее поражения отпечатался на этом снегу, — легонько, но весьма ощутимо укусила его в плечо, а ногтями так впилась в его ребра, а потом и шею, и ниже шеи, что он тут же усовершенствовал расхожую фразу насчет женского маникюра, — маникюр этот, как стало ясно, способен украсить не только руки женщины, не только лицо мужчины, но даже его спину.
По большому счету, сладкий вкус совокупления от выкрутасов Лилианы нисколько не терял своей крепости, наоборот, это еще больше заводило его своей новизной и нестандартностью. Единственное, в чем она позволяла себе послабление, это озвучка действа, в которой воедино сливались и стоны, и плач, и визг, и даже рычание.
В какое-то мгновение ему показалось, что он занимается любовью не с Лилианой из Киева, а с Лилит из библейского рая, ведь налицо не только внешнее сходство с первой женой Адама, а и все ее повадки. Но кто бы там ни был рядом с ним на широкой и удобной кровати в этой аскетической спальне — Лилит из глины или Ева из ребра Адама, и пусть патриархат на этом пространстве любви уступил место матриархату, пусть появилось много такого, над чем стоит поразмышлять, все равно он любил эту девушку, или женщину, с пылающей головой и редкостно зелеными глазами — иной раз эта зелень была весьма однотонна, прозрачна, как майский древесный лист, если смотреть сквозь него на солнце, а, бывало, сгущалась, темнела, как у орхидеи с ее «потерянной туфелькой Афродиты». Он любил ее всю целиком — от костра на голове до изящных пяток, до кончиков красивых и, как оказалось, опасных ногтей.
Они доводили друг друга до исступления — неистово, с большой выдумкой, прямо-таки бесчинствуя, сливаясь, срастаясь в одно целое до самого рассвета, который замечен был ими только потому, что электрический свет уже перестал быть светом, покорно уступив мощи лучей нарождающегося солнца. Засыпая, он твердо уверился, что эта ночь определенно была лучшей в его жизни.
Ближе к обеду, когда пробудились, он, удивляясь, почему это вчера не бросилось ему в глаза, вдруг заметил на прикроватной тумбочке Лилианы книгу.
— Интересно, что же ты читаешь, милая? Женский роман?
— Нет, женские романы у меня не в чести. Это Андре Моруа. «Олимпио, или жизнь Виктора Гюго». Люблю читать про великих людей.
Он подумал, что, к сожалению, а, может, к счастью, до конца Лилиану не знает…
* * *
Лето выдалось чудесным во всех отношениях — две книги, выпущенные его издательством, порадовали хорошими продажами, что дало возможность повысить сотрудникам зарплаты, не в накладе остался и сам владелец. Замаячила отрадная перспектива — принять участие в международной книжной выставке в Париже в марте будущего года. Удалось договориться о совместном с Лилианой отдыхе на Крите в августе. Наконец, и это, может, самое главное, отношения с ней выстраивались наилучшим образом. Он нередко ночевал, а то и дневал у нее, в ее аскетической квартире, где не так давно феерически отсверкала их первая «брачная» ночь, она же, бывало, гостила у него, ужасаясь размерам его библиотеки, жалуясь, что ей не хватает здесь воздуха, который книги и пожирают, а ковры, которые у него на полу, ничто иное, как пылесборники. Если честно, ему казалось, что она в такие моменты слегка кокетничает, лукавит, что, в принципе, ей нравится бывать в его «холостяцкой берлоге».
Распределение ролей в их тандеме пересмотру не подлежало. Впрочем, такой статус-кво его вполне устраивал. Он не придавал ему большого значения, относясь к стремлению Лилианы первенствовать примерно так, как взрослый относится к причудам или капризам ребенка. Надо сказать, что у его возлюбленной это получалось вполне естественно, она сама на лидерстве своем не зацикливалась — так привычно чувствует себя мать, которая верховодит в семье, мать, которая и вообразить не в силах, что где-то у кого-то как-то по-другому, домочадцы, в свою очередь, тоже не в состоянии представить, что есть дома, где все совершенно иначе.
Иной раз, правда, он, критически оценивая ситуацию, понимал, что превращается в подкаблучника, но любовь к Лилиане-Лилит до того переполняла его, что он согласился бы и на разное другое, намного худшее, нежели то, чем располагает сегодня. Странно, но жизнь словно бы отомстила ему за то, что он раньше играл с женщинами, как с существами, которые всецело зависят от него, мужчины. Примерно в таком положении очутился теперь он сам. Но ничего поделать с собой не мог: он ведь любил ее необыкновенные волосы, лоб, брови, нос, губы, грудь, ее гладкую и белую кожу северянки, ее идеальную фигуру с отменной талией, очень красивые ноги. Он любил ее по отдельности и всю в целом, и часто вслух говорил ей об этом, призывая на помощь всего три вечных, как мир, слова.
Она тоже адресовала ему восторженные, благодарные признания, особенно после очередной неистовой ночи любви, и он верил, что она не обманывает его. Лилиана неоднократно говорила, что он красив, умен, силен, успешен, не у каждого ведь свой, хоть и небольшой, но бизнес, где немалую роль играет интеллект и эрудиция, а не умение хитрить, подличать, не склонность к мошенничеству, и все же она еще ни разу не сказала ему три заветных слова: «Я тебя люблю», это иной раз его задевало, обижало и, если выразиться посильнее, коробило. Воистину, его прежние пассии сейчас изумились бы, не узнав своего давнишнего повелителя.
Так или иначе, но он был счастлив, потому что любил красивую и необычную женщину.
В августе они бесподобно хорошо отдохнули на Крите.
Понравилось решительно все: и Кносский дворец, который многие, и весьма не безосновательно, ассоциируют со знаменитым лабиринтом Минотавра, и то ли деревушка, то ли городишко Матала, куда, по преданию, Зевс-Громовержец переправил сначала финикийскую принцессу Европу — свою роль сыграло, видимо, то, что здесь очень много прекрасных пещер, где можно укрыться от посторонних глаз. Побывали еще в одной пещере — Психро, расположенной близ одноименной деревни, которая, собственно, и дала ей одно из трех названий — эту достопримечательность называют еще Диктейской Пещерой или Пещерой Зевса. Именно здесь будущего властителя Олимпа родила, в тайне от супруга Кроноса, опасавшегося быть свергнутым кем-то из собственных детей, а посему поглощавшим их, едва они появлялись на белый свет, Рея…
Но больше всего, пожалуй, его и Лилиану впечатлило посещение острова Санторини — ослепительно-белые дома с синими куполами, архитектура, не подвластная современным тенденциям, все новое возводится в однажды, еще в далекую старину заданном стиле, уникальное зрелище заката солнца, полюбоваться которым приезжают сюда тысячи людей, триколор пляжей, окрашенных давным-давно потухшим вулканом в белый, черный и красный цвета, и, конечно же, местная кухня — изумительно вкусный козий сыр «хлоро», паста из местных бобов «фава», котлеты из помидоров «томатокефтедес», собранные с диких растений каперсы — и бутонами, и листьями, на удивление сладкие белые баклажаны, рыба и разные другие морские обитатели, выловленные в прибрежных водах, и, конечно же, белое сухое вино «Ассиртико», до крепленого «Нихтеро» и самого знаменитого «Винсанто» они не добрались — не хватило времени…
Море, пляжи, экскурсии, таверны, ресторанчики, частые, украдкой, поцелуи, жаркие, во всех смыслах, греческие ночи, у которых обнаружился всего один недостаток, — они слишком коротки для влюбленных…
В последние дни пребывания на Крите он все чаще начал заговаривать о том, что им суждено быть вместе — надолго, навсегда, что у них обязательно родятся красивые умные дети, что по приезде домой он без Лилианы не проживет и дня. Планы, словом, выстраивались грандиозные, ничего необычного, впрочем, в них не было — подобных «архитекторов», оглоушенных любовью, хоть пруд пруди. Лилиана слушала его речи и тихо посмеивалась, никак его замыслы не поддерживая, но и не отвергая. Наверное, они ей нравились, наверное, она имела по их поводу собственное суждение: главное слово ведь принадлежало ей — в полном соответствии с канонами матриархата, выстроенного в их отношениях.
Домой они возвратились на исходе лета, но уже совсем скоро, с наступлением сентября, вся прелесть недавней поездки, все краски пребывания в древней прекрасной стране, все-все-все, словом, померкло, обесцветилось, отлетело на задний план — для него, естественно, для ведомого, для подкаблучника…
* * *
В сентябре, в первой его половине, раза три они встретились, и, как чаще бывало, на ее территории. Потом работа, скопившиеся после отпуска дела и проблемы всецело захватили его, на Лилиану же свалился ворох приглашений, заказов. Они, конечно, перезванивались, но однажды привычное течение его жизни нарушил один ее звонок:
— Знаешь что, милый, пока со мной на связь не выходи. И не пытайся увидеться. Просто давай сделаем перерыв в наших отношениях. Ведь месяц разлуки мы выдержим, не правда ли?
— Но почему, Лилиана? Почему мы целый месяц не должны видеть друг друга? Что случилось?
— Ровным счетом ничего. Но так надо. Давай обойдемся без комментариев, — и, прежде чем он успел снова возразить, отключилась.
Такое поведение Лилианы выглядело более чем странным. Он жаждал объяснений, он хотел понять, в чем все-таки дело, что мешает их устоявшимся отношениям, их любви, которую уже можно было расценивать, как свершившийся факт, но, сколько бы раз не набирал ее номер по мобильной связи, ответа не было. Звонки уходили в пугающую пустоту, в страшноватую неизвестность. Ее рабочего номера на телеканале он не знал, хотя, конечно, потом вычислил, но на все просьбы пригласить ее к телефону, вечером в пятницу, естественно, на том конце провода девичий голос неизменно отвечал, что Лилианы нет, она взяла отпуск за свой счет. Правда это или нет, непонятно. Вполне возможно, так эта девица отвечает по просьбе Лилианы. Остальных ее рабочих адресов он не знал, да их и не существовало: она ведь работала по приглашениям, по заказу.
Неделю он промучился, думая о ней и дома, и на работе, где все валилось из рук, из головы не выходили разные плохие мысли, он даже спал с лица. Она разлюбила его? Ее не отпускает какое-то темное, тревожное прошлое? Она очутилась в безвыходном положении? Если Лилиане кто-то или что-то угрожает, он должен ей помочь, он не может не подставить ей свое сильное плечо, хотя это и претит, скорей всего, ее характеру, ее житейским установкам, ее, грубо говоря, замашкам.
Как бы там ни было, он решил действовать. Днем, в рабочее время, он, конечно, должен находиться в издательстве, и потом, чем обернутся его, так сказать, розыскные мероприятия в это время суток, — будет загорать на солнышке в скверике близ ее дома? По некотором размышлении, он остановился на одном-единственном разумном варианте: пятница, ночь, уже даже не пятницы, а субботы — час, половина второго, два, ее возвращение домой, с телеканала, когда она разгримирует ведущего и его помощника, других действующих лиц рейтинговой, черт побери, передачи «Лицо политики».
И пятница наступила — через два дня после того, как он остановился на своем единственном варианте. Хорошо, что год назад у него появилась машина, добираться на ней ночью домой все-таки удобнее, чем вызывать такси. А к дому Лилианы он подъехал где-то к часу ночи, рассчитывать, что она появится раньше, не стоило. Зная, где, с какой стороны она подходит к своему подъезду, он выбрал такую позицию, где, спрятанный за кустами и деревьями, ее непременно увидит, а она его нет. Настроение хорошим или сносным никак не назовешь — ну, не нравился он себе в роли ищейки, было в этом что-то постыдное, унизительное. Однако примерно через час он мысленно похвалил себя за правильный расчет — увидел наконец-то Лилиану и … ее спутника, в облике которого смутно почудилось что-то знакомое. Разглядеть его лучше не позволил дождь, как на грех, обрушившийся на землю мгновенно, непроницаемой вертикальной стеной, сама природа, кажется, поторопилась защитить его возлюбленную. Несколько мгновений, и дверь подъезда громко захлопнулась.
Следовало все же хоть немножко выждать: может, провожатый просто довел Лилиану до квартиры, чтобы удостовериться — ничто ей не угрожает.
Зря он уповал на такой более или менее благоприятный исход — прошло и полчаса, и час, но из подъезда никто не вышел. Промокший до нитки (дождь, как внезапно начался, так же и прекратился, хотя это значения уже не имело), он понял, что его место скакуна в знакомом алькове занял кто-то другой, но почему, почему его кольнуло, что этот «кто-то» ему как бы знаком? Ничего другого, как сесть в машину и отправиться домой, не оставалось — не будет же он звонить, как бешеный, в квартиру Лилианы, врываться туда и устраивать скандал и мордобой…
Утром он позвонил ей на мобильник, но ответа, как и предполагал, не услышал. Что ж, придется ждать следующей, второй пятницы этого выморочного месяца, когда Лилиана отняла у него право видеть ее, — альтернативы нет. Хорошо бы, если бы настал момент истины, когда он поймет, что к чему…
На сей раз сентябрь извлек из сундука мягкий бархат дня и столь же мягкий бархат ночи — наиболее подходящий материал для бабьего лета. Тепло было и днем, и ночью, дождем, слава Богу, сейчас не пахло, хотя тот был бы уже не страшен — он припарковался совсем недалеко от нужного подъезда, хотя сделать это было дьявольски трудно, потому что машин здесь, как, собственно, и везде, точно муравьев в блюдце с приманкой. Опять томительно потянулись минуты, и только когда прошло больше часа и на мобильнике высветились цифры «1.45», он увидел их, в обнимку подходивших к дому. Любому, кто бы их увидел, сразу бы бросилось в глаза, что это двое влюбленных, а может, молодые муж и жена, до сих пор пребывающие в угаре страсти. Но это его интересовало мало, это он понял еще в прошлый раз, сейчас надо как можно внимательнее рассмотреть спутника Лилианы, ведь что-то в его облике казалось знакомым, иной раз до боли знакомым. Буйная, непроглядно густая шевелюра, красивыми волнами спадающая на лоб, а, если смотреть со спины, то и на шею? Что-то орлино-хищное, если незнакомца видишь в профиль? Большущие глаза под сросшимися бровями? Господи, да ведь это!.. Это! — он чуть не вскрикнул! Это же… Виталий Белов, его университетский однокашник по факультету журналистики! В одной группе учились, не один раз вместе шалили, куражились в общаге! Только потом их пути разошлись — он стал газетчиком, а Виталик тележурналистом. И, кажется, работал на том же телеканале, где сейчас подвизается Лилиана с ее чертовым шоу «Лицо политики».
Теперь он начал понимать, откуда растут ноги. Скорее всего, давнее знакомство, старая, судя по всему, любовь. Это ж надо, в городе, под завязку забитом людьми, в городе, куда съехалась почти вся Украина, в городе, где несколько миллионов населения, его угораздило пересечься с давним приятелем Виталиком Беловым, и на этой линии пересечения, как регулировщица, стояла девушка с весенними глазами и пылающими волосами.
Это ж надо, как «повезло»!
* * *
Ясность, какая бы она ни была, всегда несколько успокаивает мятущуюся душу. Холод, противный холод отныне вполз в его растревоженное сердце, и одолевает, очень настойчиво, вполне естественное желание расставить точки над «і». Но как это сделать, он пока не знал. Никакими координатами Белова давно не располагал, прошло ведь уже лет девять-десять, как виделись последний раз. Позвонить на телеканал, может, там снабдят номером его телефона, если он, конечно, им ведом? Что-то сдерживало его воспользоваться этой возможностью, что именно, он разобраться не мог. Ну, встретятся, и о чем будут говорить? Ясное дело, беседовать можно о чем угодно, можно даже искусно вывести разговор на Лилиану, и что дальше? Виталик ни в чем не виноват, никаких претензий он ему предъявить не вправе. Единственный плюс от этой беседы — появится твердая и, скорее всего, горькая ясность.
Подстерегать парочку возле дома Лилианы? Когда она там «нарисуется», если это не пятница и не ночь, вычислить невозможно. Он не шпик, чтобы околачиваться там с утра и дотемна.
И он решил ничего не предпринимать. В конце концов, пройдет еще две недели, и откроется доступ к Лилиане, по отношению к которой сейчас он испытывал сложные и противоречивые чувства: с одной стороны, его, как и прежде, влекло к ней, с другой стороны, не так, что ли, сильно, когда он знал, что она его, и только его.
И все-таки кто-то сверху, видимо, наблюдал за ними троими и вертел ими, как хотел. Через несколько дней после ночного дозора, возвращаясь с презентации новых книг на совещании педагогов одного из районов столицы, он с некоторым удивлением обнаружил, что проезжает мимо давно ему знакомой и весьма памятной «Камелии», — руки сами вывернули руль, машина сделала нужный поворот, и он припарковался возле кафе. Вспоминая потом эту ситуацию, он совершенно не мог понять, зачем ему понадобилось зайти в кафе, ведь он перехватил пару бутербродов после мероприятия. Но, как бы там ни было, он переступил порог «Камелии» и едва не остолбенел — за одним из столиков сидел… Виталик Белов и в упор смотрел на него.
Встреча их состоялась в полном соответствии с законами жанра — с радостными вскриками, взаимными похлопываниями по спине, моментальным заказом кофе (спиртного он, находящийся за рулем, позволить себе, естественно, не мог).
Разговор принял форму плутарховых жизнеописаний: с той же последовательностью, вниманием не только к основным событиям, но и деталям. Виталик был приятно удивлен, что у старого друга отныне собственное издательство, и пообещал, то ли в шутку, то ли всерьез, дать для публикации через годик-два роман о жизни соотечественников в Америке.
— Да-да, в Америке, не удивляйся, я там живу уже больше года.
Оказалось, что ему дико повезло: он выиграл право на годичную стажировку в Штатах на тамошнем телевидении и весьма успешно ее прошел, зарекомендовав себя талантливым перспективным журналистом, и сейчас уже решался вопрос о предоставлении ему вида на жительство. Сюда, на родину, он приехал, чтобы в разных делах затянуть «узелки», а также разобраться в чувствах.
— У меня здесь оставалась девушка, с которой была такая любовь, что страшно становится и теперь. Мы с ней вместе работали на телеканале, она, правда, не журналист, не ведущая, а визажист, и визажист очень даже одаренный. Крайне своеобразная, прикольная барышня. Внешность классная, весьма необычная, но характер… Такого характера ты даже вообразить себе не можешь. Своенравие, своеволие, возведенное в высшую степень. Если рядом с ней мужчина, то он не над, не рядом с ней, а под! Понимаешь — под! Во всем — и в быту, и, не обессудь, в сексе тоже! Но не на того напала! Я, представь, подобрал к ней ключи. Поскольку понял, что если кто не уступает ей, ломает ее, если кто возымеет над нею власть, возьмет в мужские ежовы рукавицы, пусть в делах, пусть в быту, пусть в постели, то она при таком раскладе получает еще больше кайфа и удовольствия! Но совладать с этой девушкой ой как непросто!
— И как же дальше будут развиваться ваши отношения?
— Наверное, никак. Дело в том, что у меня в Штатах появилась новая пассия. Красивая рыжая ирландка! Она работает в шоу-бизнесе, очень прилично зарабатывает. И родители у нее состоятельные. Так что, скорей всего, дружище, я стану американцем. Этаким тихим, как, помнишь, у Грэма Грина, американцем, — засмеялся Белов.
— Молодец, Виталик, я рад за тебя. И когда же ты улетаешь?
— Через десять дней. — Он посмотрел на часы: — Подожди, еще пара минут, и я тебя кое с кем познакомлю.
Нетрудно было догадаться, кого он имел в виду, потому что совсем скоро к их столику стремительно подошла Лилиана — необыкновенно красивая, какая-то одухотворенная, зелень глаз сверкает, как листва на солнце, волосы пылают ярым костровым пламенем. Немая сцена, которая потом последовала, осталась незамеченной Беловым, который представил их друг другу.
Конечно, для Лилианы его присутствие здесь, в «Камелии», в обществе Виталия Белова оказалось чем-то вроде удара ножом в сердце. Или под сердце. Но она очень быстро оправилась от потрясения, весело, мило произнесла:
— Очень приятно! Вдвойне приятно, что у тебя, Виталик, такие красивые, такие симпатичные друзья! — последние слова призваны были послужить утешительным комплиментом ему, которого она, как щенка, носком туфли отбросила с дороги, пусть на один лишь месяц.
Он же, сделав последний глоточек остывшего кофе, поднялся и пожелал им приятного вечера, несмотря на настойчивые и искренние уговоры Виталия остаться вместе с ними:
— Ты нам нисколечко не помешаешь! Нисколечко!..
«Да уж, конечно, не помешаю! — подумал он, покидая «Камелию». — Разве в моих силах помешать вам?»
А еще он думал о той непонятной, странной, даже чуть-чуть жутковатой мистике, несомненно присутствовавшей в его отношениях с Лилианой.
* * *
Несмотря на то, что его по-прежнему тянуло к Лилиане, он знал, что прежнего кипения страсти уже не будет. Слегка выкипела она, перелилась через край котла любви. Порой он осуждал Лилиану за то, что не сказала ему правды, не сказала, что по-настоящему любит другого. Порой он ее оправдывал, ставя себя на ее место, взвешивая все «про» и «контра», теперь уже предельно ясные ему.
А еще он убеждался в мысли, что его, нет, уже не его Лилиана очень похожа своим упрямством и многим чем другим на апокрифическую Лилит. Однажды он даже вздрогнул, когда вспомнил, что ее имя напрямую перекликается с именем первой жены Адама, ведь как в древнеиудейском, так и в шумерском, аккадском языках корень «лилу» имеет одно и то же значение — ночь, ночные создания.
Отбывая в Штаты, Белов очень тепло попрощался со старым другом — тогда, в «Камелии», они успели обменяться телефонными номерами. Прощальный звонок Виталия открывал доступ к Лилиане.
И состоялся он на следующий день, это был четверг, а не разлучница пятница. Договорились встретиться у нее в квартире с ее аскетически голыми стенами и считанными предметами быта, если честно, этот минимализм, пусть и модный, и весьма уже распространенный, вгонял его в легкое уныние.
Лилиана-Лилит встретила его в легком красивом пень
...
