Оглавление

Часть первая

I

Огни ада могут быть подобны звёздам. Одного прикосновения достаточно, чтобы утянуть в пучину целый свет. Оглядываясь назад и пытаясь найти виноватых, воочию предстаёт картина неминуемых потоков судьбы; для одних — прекрасная орхидея, для других — кипучая смола. И кто прежде предстаёт в ответе за то прекрасное и ужасное, мимолётное и сопровождающее до самого конца наших дней? Кто этот тайный архитектор всех жизней, и твоей в частности? Впрочем, самые страшные вопросы погребены обыденной действительностью настолько глубоко, что без настойчивости и копания их отрыть и осознать не удастся. Зачастую нет лопаты, чтобы добраться до туда, или она поломана. Да и стоит ли искать золото, если оно окажется пиритом? Ответ ближе, чем кажется. Его все знают…

Асмодей

Разум ищет, и только сердце находит.

Жорж Санд

Вот настал и конец выступления. Последний аккорд прозвучал над головами слушателей. Скоро в ответ послышались бурные аплодисменты. На сцене был вокально-инструментальный ансамбль «Севилья», альтернативные названия которого могли быть «Малага», или «Гранада», или ещё какое-нибудь испанское слово, которое так по нраву руководительнице коллектива. Их выступление было приурочено к грядущему Дню учителя. Сегодня педагогов собрали в актовом зале для выказывания благодарностей и вручения наград за трудовые заслуги. Чтобы этот процесс был хоть чем-то большим, в сравнении с обычным педсоветом, было решено разбавить его немногочисленными творческими номерами, коими могла похвастаться школа.

Выступление закончилось, и участники постепенно исчезли со сцены со своими инструментами за кулисы, а оттуда перешли в помещение, где готовились к выступлению оставшиеся коллективы. Окна были закрыты. Духота. На улице было тепло, хотя клёны за гимназией уже дышали октябрём.

Среди прочих в помещении можно было отыскать тонкую и бледную руководительницу ансамбля «Севилья» Раису Ивановну, носившую солнечные очки как обруч для волос. Она встретила своих подопечных и начала одаривать их похвалой:

— Вы, конечно, ребята, молодцы. Хорошо, что среди слушателей нет музыкантов. Темп загнали. В четвёртой цифре всё равно сыграли по-своему. Под конец разваливаться стали. Бас вообще пропал. Куда так вас понесло? — она осмотрела детей и добавила: — Ладно, всё равно молодцы. Сыграли как есть, в этом году только две репетиции было, на лучшее трудно было бы рассчитывать.

Басист недовольно стал оправдываться:

— Да я не виноват, что так темп загнали. С нашего ударника спросите.

Максим успел за этот небольшой промежуток времени раздобыть себе яблоко, которое пока что оставалось целым. Он понимал, за что его упрекают, и ответил:

— Я-то что? Я держал темп. Это Сергей разгонять стал. Чтобы не разойтись совсем, пришлось поднажать.

Гитарист отстранённо наигрывал на уже обесточенной электрогитаре какие-то свои аккорды. Неохотно он прервался и ответил:

— Ничего не знаю. В прошлом году быстрее играли.

Обсуждение быстро сошло на нет. Карина, игравшая на синтезаторе, никак не могла зачехлить инструмент. Собачка на молнии заела и никак не хотела сдвинуться с места. Это заметила Раиса Ивановна, она подошла к учащейся и спросила:

— Что, опять не застёгивается?

Карина смущённо ответила:

— Да.

Руководительница ансамбля взяла чехол и каким-то грамотным приложением силы сумела устранить неисправность.

— Вот так, держи.

Карина подержала инструмент две секунды, сделала грустное лицо, а потом протянула Раисе Ивановне назад:

— Это же ваш. Я переезжаю скоро. Больше я выступить с вами не смогу. Забирайте.

— Ах, да, ты же уезжаешь. Кто же теперь играть на клавишах будет? — Раиса Ивановна прижимала одной рукой к себе чехол, а другую положила на плечо Карине: — Участвуешь в «Севильи» с самого создания — целых четыре года. Ты много раз выступала с коллективом. Уже нельзя сказать, что для школы ты ничего не сделала. Твой труд был не напрасным. Не знаю, понадобиться ли тебе твоё умение на новом месте, но здесь ты пригодилась. Спасибо что ходила на репетиции. Мы не забудем, что ты играла с нами. Если бы я не забыла об этом, то купила бы на прощанье тортик, но если хочешь, можем зайти ко мне в кабинет на чай.

Карина несмело покачала головой и вежливо отказалась от предложения. Остальные в разной степени готовности уже покидали гимназию. Ударник и гитарист уже успели выйти на школьный двор. Максим выкинул надоевший огрызок в урну и сказал:

— Везёт некоторым, уезжают жить за границу, подальше от этого совка.

Сергей нёс за плечами гитару, а руки спрятал в карманы длинного чёрного пальто. Он решил не комментировать услышанное.

— Скучать ты точно не будешь? — зачем-то спросил Максим.

— Ты знаешь ответ.

— А с ансамблем без Карины что будет?

— И без неё обойдётся.

— Как без клавиш?

Сергей всё время держал на лице угрюмую гримасу. Часто он говорил с пренебрежением и как будто цедил речь сквозь зубы. Его манера разговора действовала абсолютному большинству людей на нервы. Брякнул:

— Найдётся замена.

— Может помочь Раиске найти кого-нибудь?

— Делай что хочешь, но мне подсобить не предлагай.

Максим ожидал такой ответ. Решил подколоть:

— Ты всегда такой злобный?

— Не капай на мозги.

До остановки дошли молча, там и разминулись. Максим Войницкий поехал на своей «шестёрке» домой, а Сергей Колязин свернул с главной улицы во дворы, достал из пачки сигарету и, поработав зажигалкой, задымил.

Мысли собрались в кучу и устремились куда-то высоко. Сегодня он не был в состоянии грузить себя постоянными истошными вёдрами помоев, которые день ото дня копились и сливались куда-то вовнутрь.

Одинокий ворон ходил по бордюру в поисках съестного. Редкие жёлтые листья валялись по тротуару без всякого порядка. Унылые кусты при жилых домах не радовали глаз своей кривой формой, об искусстве топиара[1] в этом захолустье не могло идти и речи.

«Раньше было лучше. — заметил про себя Колязин. — Что ни говори, навряд ли что-то станет осмысленней. К чему все идут? К чему иду я? Вот дрянь. Почему не могу нормально скурить сигарету? Обязательно надо эту труху молоть.»

Это было так давно, но воспоминания всё ещё тверды. В память врезаются наиболее значимые и эмоциональные события. Хотя иногда запоминается и какая-нибудь ерунда без дай причины, которая не несла абсолютно никакой значимой и смысловой нагрузки. Но это было именно знаменательным днём.

— А ты там со мной будешь? — спросил свою маму маленький Серёжа.

Алёна Витальевна Колязина, родительница его, вела мальчика за ручку и тихонечко, как в своём обыкновении, говорила:

— Да, зайчик мой, сегодня мы вместе будем.

— А потом?

— А потом сам будешь ходить, большой же уже.

Они остановились перед входными вратами, Алёна Витальевна достала из своей простенькой сумочки лёгкий тюлевый платок и обвязала им свою голову, скрыв под его покровом свои волосы. Мама и мальчик перекрестились и вошли внутрь. Серёжа бывал здесь раньше, но мельком как-то и редко, ему здесь было неуютно. Прошли церковный садик, благоухающий россыпью колокольчиков и каких-то фиолетовых цветочков, название которых знают одни лишь дачники, и затем переступили через порог вовнутрь.

— Пойдём, купим свечку. — сказала шёпотом мама Серёжи.

Мальчик молча стоял и посматривал на календари. Разглядывал выходные и постные дни, читал названия церковных праздников. Мама обмолвилась тёплыми словами с тётей, отпускающей свечи, а после, вместе с сыном отправилась в приход. Здесь было тихо, но в левой части храма можно было услышать детские голоса. На лавочках возле деревянной двери сидели дети разного возраста. Кто был постарше, кто помладше. Практически все одни ­– без родителей, сами. Серёжа отчего-то боялся. Алёна Витальевна подошла к единственной среди детей взрослой и спросила:

— Здесь же воскресная школа?

— Да, — ответила женщина, — вы тоже в первый раз?

Алёна Витальевна легонько в ответ наклонила голову и подвела своего сына к остальным детям. Он смотрел на них большими карими глазами и не понимал, что нужно делать.

— Познакомься с кем-нибудь. Найди себе друга. — шепнула мама Серёже на ушко.

Мальчик прижался к родительнице и ничего не ответил.

— Смелее. Вот можешь к тому карапузу подойти? — шепнула с улыбкой Алёна Витальевна, глядя на ребёнка.

Серёжа не мог открыть рот, развязать язык, сказать «Привет, как тебя зовут?» Некоторые взрослые зачем-то показывают, что в вопросах детских отношений они не разбираются, или не хотят разбираться; им либо всё равно, либо они действительно не компетентны, и верно то, что многие даже не стараются.

Мама посмотрела на сына, поняла, видимо, что у Серёжи так просто всё не выходит, и спросила у другой мамаши:

— А как вашу девочку зовут?

— Катя. — ответила женщина.

— Сколько ей лет?

— Семь.

— Большая уже. А вот моему Серёжке шесть.

Алёна Витальевна и другая родительница начали разговаривать. Серёжа стал ходить по кругу и рассматривать убранство церкви. Со стены на него с огромного полотнища смотрели три старца в ореолах. Мальчик присмирел и почти не двигался с места.

В приход зашла ещё одна фигура в чёрных полусапожках и длинной юбке в косую чёрно-серую клетку. Часть детей вздёрнулись со своих мест и направились к ней.

— Здравствуйте, Зоя Анатольевна. — негромко (храм всё-таки) выдали юные голоса.

— И вам всем здравствуйте. — с улыбкой на лице ответила Зоя Анатольевна, подошла к двери кельи и отворила её ключом. Не остались незамеченными и новоприбывшие. Она пригласила их внутрь и попросила сесть на любое свободное место.

Мама и сын сели на край старого выцветшего дивана.

Когда все разместились, Зоя Анатольевна поставила на столик перед сидящими ноутбук, поправила белый платок на голове, сложила затем ладошку к ладошке и начала говорить:

— Снова очень рада видеть вас, мои дорогие друзья. И, давайте, прежде чем начать с общей молитвы наше занятие, познакомимся с нашими новенькими.

Она подошла другой девочке и спросила её имя.

— Катя.

— Прекрасное имя, Екатерина. Рады тому, что ты пришла к нам в гости. Вот, держи ручку и листочек.

Потом Зоя Анатольевна посмотрела на Серёжу. Ему стало не по себе от этого искреннего взгляда, он нахмурился и сильней вцепился в руку мамы.

— А тебя как зовут? — добродушно поинтересовалась Зоя Анатольевна.

Серёжа молчал. Несколько любопытных глаз решили посмотреть на источник отсутствия звука. Мальчик опустил голову в пол. Ему почему-то хотелось плакать. Мама приласкала своё чадо и ответила за него:

— Его зовут Серёжа.

— Какое замечательное имя у тебя, Серёжа, не бойся, у нас тут совсем не страшно. Вот, хочешь, возьми грушу, — преподавательница воскресной школы протянула мальчику фрукт из стеклянной вазы.

Маленький Серёжа вытащил голову из убежища материнских объятий и хмуро посмотрел на незнакомую тётю. Затем на грушу, и только потом неспешно помотал головой в знак отказа. Тогда наставница протянула ему листик и шариковую ручку, но тот только сильнее вцепился в маму.

После этого Зоя Анатольевна решила не трогать мальчика и начала занятие с молитвы. Серёжа долго не изменял своей позы, но со временем интерес в нём взял верх, и он обратил глаза к миру. Сидел молча. Смотрел по сторонам. Наблюдал за кистями наставницы, за детьми, которые что-то отвечают. Стал прислушиваться и вникать в чудные слова.

К концу занятия он совсем просиял и сковывающий туманный страх как рукой сняло. Он немного посмелел, и эта уверенность росла с каждым новым воскресным занятием. Он хотел узнать больше. Его привлекало это новое и таинственное добро, которое даже не скрывалось от него. Полнился воодушевлением и каким-то душевным светом.

Когда Алёна Витальевна вместе с сыном вышла из храма, то как-то обыкновенно спросила Серёжу:

— Ну как тебе? Не так страшно же было.

— Нет. — так же тихо ответил мальчик.

— Сходим ещё раз?

— Да.

Над их головами раскинули свои ветви молодые рябины, тянущиеся к небу и птицам, не таящие от мира никаких тайн, и даже осень не сможет выветрить их свежесть своими дождями.

Вот так Сергей Колязин с первого по четвёртый класс ходил в воскресную школу и изучал там «слово Божие», молитвы и притчи. Он как тогда помнил эту небольшенечкую келью, в которой проходили занятия. На столе всегда лежала стеклянная ваза с печеньем и конфетами, и любой желающий ребёнок мог угоститься. Свежий пах дравляного помещения, липкие лавочки, свет, падающий из окна, какой может быть только в монастырях и храмах — всё это одновременно настораживало и манило. Какая-то торжественность. Он с малых лет от набожной мамы знал несколько молитв, но не совсем понимал, что значат эти слова, и для чего они нужны. В воскресной школе ему всё предельно понятно растолковали, да ещё и так интересно. Примерно в то же время он стал читать детскую библию. Стал следовать заповедям, постоянно причащался и ходил с мамой в церковь. Старался не грешить, как то делали праведники, но у него не всегда получалось.

Колязин кинул бычок от скуренной сигареты куда-то в густую траву, закинул в рот арбузную жвачку и направился домой. Ещё года четыре назад он и подумать не мог, что станет таким. Совсем не мог. С малых лет какая-то смута скреблась в нём о том неизвестном грядущем, что так не хотелось приближать, и, однако, причина этой необъяснимой тревоги с каждым днём становилась всё ближе и ближе. И нет ­– это не смерть, она казалась так далека и пустынна, что чаще всего не могла испортить настроение одним лишь напоминанием о самой себе. Маленький Серёжа знал, что если вести благочестивую жизнь, то смерти нечего бояться, ведь за ней следует высвобождение и рай, где есть только бесконечное блаженство.

На проезжей части гудели автомобили. Перекрёсток был слишком оживлён: народу много. Светофор как всегда бесил своим продолжительным красным светом. Когда же он противно заверещал и показал зелёный, толпа, скопившаяся у пешеходного перехода, хлынула с обеих сторон на противоположный бок.

Квартира дома, где жили Колязины, находилась неподалёку от аорты города. На самом деле удобно жить почти в самом центре. Всё рядом: банк, почта, товары, услуги, всеразличные учреждения и общественный транспорт. Гимназия тоже находится всего в километре от места обитания.

Ещё пара сотня шагов и вот забренчали ключи от подъезда в руках Сергея. Никто из соседей не попался ему на глаза. «Вот и славно», — подумал он, перешагивая ступени через одну. Лифт был, но вонял страшно. Не пристало Сергею пользоваться этим средством, пока ноги не отнимались. Вот и восьмой этаж, пустой и чистый тамбур. В октябре на лестничной площадке дежурила Алёна Витальевна, этим опрятность и объясняется.

Отворил дверь, заходя внутрь, уже понял: кто-то из взрослых есть дома. С кухни доносились стравнические запахи.

— Это ты, Сергей? — послышался оттуда же женский голос.

«Опять щавель свой готовит, наверное, и яйца туда побольше выкрошила, а знает же, что я это не люблю». — заключил про себя юноша, но вслух ничего не сказал.

Некоторая пауза. Затем из кухни вышла Алёна Витальевна с половником и спросила сына:

— Почему не отвечаешь? Что-то случилось?

В ответ сын лишь кинул:

— Не грузи. Всё нормально, пока что.

Скинул свои кроссовки, снял с себя гитару и отправился в обитель пищи в поисках съестного. На плите стояла кастрюля с супом и сковородка с котлетами. Сергей заглянул в кастрюлю и скривился: действительно щавель. Посмотрел на котлеты и порешил, что найдёт чем поживиться только в холодильнике.

— Давай супчику тебе налью? — спросила мать.

— Я не буду щавель.

— Что значит не будешь, а для кого я его тогда готовила? Ты хоть руки-то помыл?

Сын стал шариться в холодильнике. Из имеющихся навыков кулинарии и ингредиентов он сможет сделать себе только бутерброды.

— Ты прекрасно знаешь, — отвечал Сергей, — что я не люблю щавель, и, спрашивается, зачем его тогда вообще готовить.

— Так ведь суп полезен.

— Сварила бы что другое. Щи там или борщ тот же.

— В следующий раз будет борщ, ну а сегодня щавелевый супчик с яйцом.

— Если б яйцо не крошила, то я бы ещё подумал, а так — нет. — он вынул из холодильника батон и какой-то спред.

— Так яйцо полезное, не понимаю, почему ты его не ешь?

— Не капай на мозги.

— А ты не груби матери!

— Я не грублю. Успокойся. Давай не будем устраивать драму с пустого места.

— В комнату только не бери.

— Один раз можно.

Далее он молча состряпал себе нехитрые бутерброды и ушёл в детскую. Их отношения превратились в гниющий запущенный сад, некогда цветущий и ароматный, но с годами пришедший в запустение. Их сад что-то покинуло, и теперь он медленно превращался в болото. Попытки остановить этот регресс предпринимались неоднократно со стороны Сергея, хотя он же его и губил. Губила сад ненароком и его мама. Он считал, что она его не понимает. Она списывала характер своего сына на «подростковое». Консенсуса не было, как не было и совместной работы, вот сад и зачах. Он больше не давал сладких плодов и прекрасных цветов. В нём реже стали петь птицы. Он разрушался на глазах, пока не превратился в какое-то жалкое натянутое подобие. Да — сын, да — мать, но будто за этим ничего и не стоит. Только рутинная обязанность и квота. Как миролюбивые сожители. Связь потухла и завяла, лепестки облетели, остался лишь тугой стебель, крепкие корни, но красоты в этом, увы, больше не было.

Сергей зашёл к себе, за компьютерным столиком сидела некоторая девочка и с усердием выводила что-то в тетради. Она делала математику. Заняв своё законное место, Сергей стал трапезничать. Говорить особо не хотелось. Зарывшись в своём барахле, он стал слушать музыку в наушниках, обособившись от внешнего мира. Сергей Колязин предпочитал меланхоличный рок постсоветских групп или зарубежные избранные композиции и, как большинство слушающих музыку, считал, что его подборка самая лучшая. Он отстранялся и погружался в нирвану. Так могли проходить часы. Они сладостно сливались в общую череду и безвозвратно уходили из жизни. Так и дни, что исчезали одни за одним, как и листы отрывного календаря. Незримо и навечно.

 Топиар — придание определённой формы кустистому растению.

II

Во многой мудрости много печали,

И кто умножает познания,

умножает скорбь.

Екклесиаст (1:18)

«Досадное недоразумение,» — чуть слышно выговорил Сергей Колязин. В учительской было пусто ­– ни души. Возле кофейного диванчика удобно пристроили банальный фикус и огромную монстеру, которая своими листьями напоминала древнеегипетские дырявые опахала. По помещению летала толстючая муха и противно жужжала. Обои светло-серые, с рисунками не то цветочков, не то квадратиков. Через учительскую надо было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.

Первой порог учительской переступила Марина Олеговна Соловей, преподаватель русского языка и литературы, она работает в гимназии не так давно, зато уже успела подготовить нескольких олимпиадников, которые показали достаточный результат. На её лице можно было прочитать раздражение и полное неудовольствие, а всё из-за того, что кто-то уже почти пол урока не может нормально смириться с фактом школьной программы и высказывает своё мнение по этому поводу. Следом за ней вошёл и её ученик — Сергей Колязин.

Марина Олеговна подошла к директорскому кабинету, приложила пальцы к дверной ручке, однако не стала с ней взаимодействовать. Сначала повернула голову ещё раз, в непонятной надежде, будто бы он, Колязин, сейчас возьмёт и начнёт извиняться за то, что сорвал урок и за испорченное настроение. Вместо этой фантазии она увидела вызывающую физиономию гимназиста, которая так и плевала в лицо: «Ну и что?» Она вздохнула и отворила дверь. Сергей немного сморщился, когда опять услышал голос своей учительницы.

— Вы свободны, Светлана Васильевна?

Откуда-то из недр директорского кабинета послышался ответ и самого директора:

— А что случилось?

Марина Олеговна дала гимназисту жест и сказала:

— Да вот. Заходи, Колязин.

Тот и зашёл, не снимая своей надменной улыбки, встал посреди небольшой комнатки и впал в некое стеснение. От странной неловкости он заложил руки друг в друга и стал ждать чего-то.

— Здравствуй, Сергей Колязин. — посмотрела из-под очков на него директриса, уже предчувствуя недоброе.

— Здрасте, — машинально ответил Сергей.

— Ничего не хочешь сказать? — пыталась воздействовать на гимназиста уставшая Марина Олеговна.

— Я думал вы будете говорить, — ехидно ответил школьник.

— Значит так, Светлана Васильевна, — решила начать преподавательница русского, — учащийся восьмого класса, Сергей Колязин, не соблюдает дисциплину и мешает проводить урок. Он заявляет, что не собирается учить программное стихотворение, потому что оно не устраивает его своим размером и содержанием.

— Верно, — вставил своё Колязин, — да.

— Так что, Сергей, срываем урок из-за стихотворения, ты же олимпиадник, не солидно тебе? — обратилась директриса к учащемуся.

— Я не срываю урок. Я протестую против несостоятельности образовательной программы.

— А знаешь, Сергей, что не тебе решать это? — укорительно говорила Светлана Васильевна, сидя за своим столом. — Твоё дело — прилежно и, по возможности, хорошо учиться. Занимать места.

— То, что не несёт в себе никакого разумного смысла, может быть проигнорировано.

— Вот как мы заговорили, Сергей. Не тебе это решать!

— А зачем, по-вашему, мне учить огроменный стих про любовь, убить на это уйму времени, чтобы уже через неделю его благополучно забыть? Это бессмыслица.

— Учение наизусть развивает память. — встряла Марина Олеговна.

— Да хватает мне памяти, но стихи я плохо учу. Вот не могу и всё. Я не понимаю, зачем это надо, а то, что я не понимаю для чего нужно, не запоминаю. Кому-то это легко — двадцать минут и готово — высший балл. А мне на это по три часа надо тратить, чтобы кое-как с заминками рассказать. Это просто несправедливо. Тем более, что я спрашивал у Марины Олеговны альтернативное задание вместо стиха, но какая жалость, я этим срываю урок.

— Есть план, по которому я должна работать, и по программе надо учить стихи, я ничего с этим сделать не могу, а ты ведёшь себя некрасиво. В конце концов можно это высказывать и не на глазах у всего класса. ­– устало говорила Марина Олеговна, она пыталась найти в себе силы, которые помогли бы ей стоически перенести разочарования в своём ученике.

— Что тут такого, чего нельзя заменить там на какое-нибудь сочинение, если ученик не может выучить эту туфту?

— Это обязательная отметка, я не могу заменить её на что-нибудь другое, только из-за того, что тебе этот вид работы не нравится.

— А почему заменить нельзя? — опять повторял свой вопрос учащийся.

— Программу не я составляла.

— И что, шаг в сторону тяжело сделать?

— Будешь учителем, делай тогда что хочешь на свой страх и риск. Но твоё поведение неприемлемо. — уныло и раздраженно закидывала ученика аргументами Марина Олеговна. Она была подавлена.

— Что за раболепие! Нельзя даже исключение сделать, что вам за это будет? — стоял Сергей с враждебным лицом, пытавшийся скрыть накатывающий порыв.

— Если тебе сделать поблажку, то и другим придётся, и каждый там будет высказывать своё фи. Тебе со стихом, другому с сочинением, третий и читать не будет, скажет: «Я синквейны хорошо делаю, значит давайте мне только одни синквейны.» Всех нужно оценивать по одной программе, а не по тем, что выберут себе сами ученики.

Колязин почувствовал, как в его локомотиве распалили печку с углём и вот-вот он тронется с места. Его будто бы передёрнуло, и он сказал:

— Я был о вас более высокого мнения, Марина Олеговна.

Директриса, наблюдавшая всё это, наконец-то не выдержала и встав из-за стола командным голосом стала наводить порядок.

— Ты что вообще себе позволяешь, Колязин? Ты понимаешь, как разговариваешь?

Восьмиклассник кинул едкий взгляд на Светлану Васильевну, но порядком рассмотреть её негодование не смог, что-то случилось с глазами и веками, он моргнул и перенёс внимание на свою преподавательницу: только сейчас заметил сколько тоскливого холода в этих глазах, сколько сожаления выражают полудрожащие губы. По ним можно было понять, что ей не безразличен этот ученик. Так никогда не будет смотреть рядовая химера-предметница, которая учит (скорее дрессирует) желторотый сброд без любви к своему делу, а только ради тех орешков, которые являются учительской зарплатой. Если ей не по нраву чьё-то поведение, она не будет церемониться с нарушителем порядка пол урока, а сразу пойдёт к директору и выскажет всё, что у неё на уме, при этом её физиономия кроме ревущего раздражения и гнева не будет излучать ничего. Разочарование? О, нет, этого точно никогда не прочесть на лице, которому безразлична судьба хулигана.

— Я не виноват, — цедил сквозь зубы Колязин, — что в вашей экосистеме нет абсолютно никакой гибкости.

Светлана Васильевна тоже накалилась.

— А что ты думаешь, можно так просто взять и отойти от программы!? Устроить самоуправство!? Ты вообще кто такой чтобы судить такую прекрасную учительницу!? Понимаете ли — разочаровался! Строить тут всех решил под себя!

— Одна уступка для того, чтобы не препятствовать творческому развитию ребёнка, всё! Много? — поднимал голос учащегося.

— Ишь ты! Нашёлся умник! Ты, вообще, что себе позволяешь!?

Колязин посмотрел на вполне себе неуравновешенную директрису и иронично произнёс:

— У вас тут казармой пахнет.

Сам даже на секунду себе ухмыльнулся, что выдал такую двусмысленную фразу.

Директриса, пребывавшая в шоке от такого несоблюдения субординации, вздохнула и спокойно сказала:

— Так, с ним пререкаться не стоит, просто вызовем в школу его родителей.

— Да, — кивнула Марина Олеговна.

— Телефончик отца есть?

Сергей Колязин хотел было огрызнуться, что он его ни при каких обстоятельствах не скажет. Но быстро выяснилось, что поворот разговора так круто изменился, что ученика выкинуло из него, и тот остался уже не у дел.

— У классной. — молниеносно ответила преподавательница.

— Хорошо. Возвращайтесь к уроку, я отведу его классной.

Марина Олеговна вышла. Директриса проводила её глазами и обратилась к Колязину:

— Присядь на стул.

Сергей был в замешательстве, но, видимо, когда дело доходит до секретного оружия, как вызов родителей в школу, то обстановка в руководящих кругах резко меняется. Ученик с подозрением осмотрел предложенный стул и сел на него.

— Номер родителей знаешь?

— Нет. — сказал учащийся, думая, что это как-то поможет участи.

— Тогда посиди здесь, сейчас я узнаю номер и при тебе оповещу твоих родителей. Вот они обрадуются твоему поведению, да?

Это так и осталось без ответа. Если до сих пор Сергей чувствовал за собой какую-то силу, то теперь она куда-то ушла и сменилась довольно неприятным томлением в предвкушении чего-то неприятного.

Это был первый раз, когда родителей Колязина вызывали в школу.

Начиная с пятого класса, когда по разным предметам появились персональные учителя, Сергей постепенно стал проникаться этим странным, и, пожалуй, самым объективно бесполезным предметом — литературой.

Что ни говори, а маленький Серёжа с детского сада был довольно любознателен и читал разнообразные книги. К сказкам он был весьма равнодушен, но вот от энциклопедии и книжки про космос или динозавров он бы точно не отказался. Пока сверстники обмозговывали проблемы Ивана-дурака и антропоморфных зверей, Серёжа уже мог назвать все планеты солнечной системы, рассказать про чёрную дыру и худо-бедно растолковать, что самые мощные объекты во вселенной, это квазары. Художественной литературы он как-то чурался, но именно Марина Олеговна Соловей открыла ему мир прозы (и лирики, но в меньшей степени). Мальчик полностью читал задаваемые произведения, в то время как большинство с малых лет приучило себя к краткому содержанию в интернете. Отличался он и необычным взглядом на вещи, за что преподавательница обозначила его как смышлёного, и ставила в один ряд с отличниками. Что же касается стихов, то Сергей, как ни пыхтел, учил их довольно плохо, поэтому балл за четверть обычно падал из-за какого-нибудь стихотворения на память. Марина Олеговна пыталась подтянуть старательному ученику отметку, но, как говориться: если к куче грязи добавить сахар, то всё равно получится куча грязи. Она подбадривала его и говорила, что в следующий раз всё получится, но каждое новое «наизусть» расчерчивало в журнале ещё одну цифру, стремящуюся к нулю. Миролюбивый Серёжа слушал тёплые слова учительницы и верил, что всё хорошо.

Верил. Читал. Слушал. Внимал. Видел, как те же отличники, например, Галя Щедрина, на переменке оглядывала краткое, когда надо было бы целиком, а тот же стих зазубривала за двадцать человек на уроке, которые шли перед ней в алфавите. Отметки за четверть и прикладываемые усилия были не прямо пропорциональны. Насмотревшись такой несправедливости и хлебнувши лиха за «Великий перелом» (о котором позже), Сергей стал добиваться правды. Сначала мягко, а потом громогласно, ибо ценность человеческих отношений в его глазах довольно быстро стала терять свою стоимость. Эта инфляция развязала ему язык и открыла рот, а сказать ему за эти годы жизни уже было что. Его горячая душа требовала перемен. Он уже был готов начинать революцию.

Революцию против мироздания.

После звонка классному руководителю, Светлана Васильевна набрала номер Алёны Витальевны Колязиной. Гудки. Эти дурацкие гудки сверлили дрелью в голове у восьмиклассника. Он ждал. Надеялся, что они стихнут, и ответа не последует, словно бикфордов шнур сам собой потухнет.

Гудки оборвались. Сергей услышал из телефона голос матери:

— Да?

Следующий монолог директрисы он слушал, глядя в пол. Его уши горели, он не хотел сейчас тут быть и слышать это. Одно дело наговорить всякого этим образовательным куклам, а другое — спорить с матерью. Из двухминутного телефонного звонка он понял, что Алёна Витальевна согласилась прийти в школу, а домашнего конфликта, видимо, не избежать.

— Теперь можешь быть свободен. — вывалила на Сергея директорша, утурупившись в бумаги и свой компьютер.

Сергей встал, как дед доплёлся до двери и гнусно спросил:

— Куда мне?

— В класс иди и не доводи больше Марину Олеговну.

Пока он шёл в класс прозвенел звонок на перемену. Он не хотел возвращаться, смотреть кому-нибудь в глаза. Ждать вопросов, терпеть молчаливую изоляцию. И всё же он подумал: «Вот гадины, вот пресмыкающиеся, не смогли даже на уступку пойти, а всё что я делал до этого как коту под хвост. Да что б я ещё хоть раз что-то учил. Вмешали мать. Как же они меня бесят».

Уроки закончились, и он не пошёл домой, отправился бродить как неприкаянный. Наверное, Алёна Витальевна уже дома. Грядёт неприятный разговор. Сергей отправился в парк. Вместо оживлённой дороги мимо амфитеатра или аттракционов он избрал глухую и почти никем нехоженую тропу за зданиями больницы и амбулатория. Пятьсот шагов от оживлённой проезжей части, и ты попадаешь в дремучую глушь. Высокие пятнистые грабы содержали подопечную им часть парка в полусумраке даже днём. Кое-где валялись пакеты, салфетки и опустошённые бутылки. Здесь он и закурил. Надо было успокоиться перед предстоящей беседой. Сергей Колязин сел на грязное сломанное дерево. Он не желал теперь видеть человеческое отродье. Их рожи ему опостылели. Но более чем рожи достали его порядки, установленные ими.

Сидеть стало невмоготу, и он собрался в кучу и отправился в свою квартиру. У подъезда стояли и болтали о чём-то своём две бабки с нижних этажей. Колязин ничего им не брякнул, хотя с самых пелёнок ему долбили в мозги, что нужно здороваться. Ранее он как солдатишка слепо исполнял приказы руководства, но поразмыслив маленько, решил избавить себя от устоев, смысла в которых не видел.

Вошёл внутрь и осилил все восемь этажей на одном дыхании.

Квартира. Было слышно, что на кухне кто-то орудует ножом.

Сергей не счёл нужным здороваться и тут же прошмыгнул в комнату и завалился коротать время.

Достал свой набор для рисования и стал дорабатывать эскиз.

Сергей Колязин нигде не учился рисовать, но в этом он находил своё самовыражение. Завсегдатой тематикой его рисунков были драконы. Европейские, японские, китайские. На пейзажах моря, скал, гор и бесконечного неба. Тут Сергей был царём и владыкой. Тут он чувствовал свою силу.

Он попросил сестру Елену отключить телевизор, чтобы тот не мешал его творческому настрою. Она послушно повиновалась.

— А я этого не видела? — спросила сестрёнка, смотря из-за плеча на эскиз.

Ей было на этот момент где-то восемь лет. Волосы русые и обычно собраны во что-нибудь этакое. Лицо простодушное: не пышет чем-то сверхъестественным, зато и не приводит к отвращению. Дома она была довольно тихой девочкой, а в школе, судя по её рассказам и байкам, она была весьма общительна. Если расположение духа Сергея было не омерзительным, то они вместе могли играть в лошадей или конструктор.

— Это новый. — ответил брат и стал тонким грифелем карандаша выводить облака за головой змеи. — Китайский дракон Ин-Лун, который может управлять погодой.

— А почему у него крылья? Ты же говорил, что у китайских драконов нет крыльев.

— У Ин-Луна есть крылья, он — особенный.

Почему-то последнюю фразу он невольно спроецировал на себя. «Жаль, что их не существует.» — подумал Колязин.

В детскую неожиданно входит Алёна Витальевна. Она сразу же с серьёзным выражением лица обратилась к сыну. Почему-то она сразу не напала на него, когда Сергей пришёл домой. Видимо, процесс готовки не позволял отлучиться.

— Сергей, выйди на кухню.

— Зачем? — оборонялся девятиклассник, уже готовый к бою.

— Надо поговорить.

— Можно и тут поговорить.

Мать не хочет отчитывать сына при сестре, но выкурить саботажника из убежища не так-то просто.

— Хорошо, тогда, Лена, выйди пожалуйста из комнаты на пару минут?

— Зачем? — тоже спросила сестра.

— На пару минут.

Девочка в недоумении бросила игрушки и ушла в другую часть квартиры. Мать закрыла дверь и сразу же бросила:

— Почему мне сегодня звонил директор насчёт твоего поведения?

— Утверждают, будто я сорвал урок.

— Зачем ты себя так вёл?

— Как?

— Хамил, огрызался, не выполнял требования учителя.

— Из меня рядили терпилу. Я не собираюсь быть терпилой.

— Что уже?

— Я попросил вместо дурацкого сопливого стиха другой вид работы, и вместо поддержки инициативы ученика получил плевок в лицо, потому что это не входит в программу.

— Опять со стихом проблемы? — мама как бы и готова была поднять голос, но не видела в этом смысла. Сама ещё с младшей школы помнила, какое это неблагодарное дело — стихи. Убитые до ночи часы и слёзы сына.

— У меня только из-за этого по литературе хуже отметки.

— А грубил Марине Олеговне зачем?

— Ничего я не грубил. Говорил, как есть, я не виноват, что она так бояться правды, как нечисть боится света.

— Ну не говори ты им так, не отвечай. Ты же знаешь, что так нельзя. Промолчи тактично.

— Им можно необоснованную чушь пороть, а мне нельзя и возразить? Классика.

— Они старшие, не пререкайся.

— То, что их физический возраст старше, ещё не делает их умнее.

— Теперь из-за твоего поведения мне придётся идти с тобой в школу. — грустно сказала мама.

— Да забей и не иди.

— Нельзя так.

— Я бы на твоём месте проигнорировал.

— Плохо подумают.

— Чужое мнение и гроша ломанного не стоит, если они тебе ничего сделать не могут.

— Ладно, — вздохнула она, — иди есть, Сергей.

Алёна Витальевна вышла из комнаты и Сергею полегчало. Всё оказалось не так ужасно, как казалось. Он глянул на эскиз и увидел извивающееся тело китайского дракона. Он свободен. Он и есть свобода.

III

Я думал, что оказался на самом дне,

но вдруг услышал, как снизу постучали.

Станислав Ежи Лец

Безрадостной считают этот сезон года, особенно, когда на Новый Год не выпадает снег. Хотя эта зима была прекрасна, давно таких не было. Морозец был что надо в конце февраля. Константин Колязин долго не навещал своих и только что вернулся, чтобы удачно отметить сдачу сессий первого семестра в своём институте. Вместе с собой он зачем-то привёз свеженькие водительские права и свою девушку Марию, с которой он познакомился на первом курсе.

С порога его кинулись встречать все те, кто был дома. Алёна Витальевна с сыном Сергеем накануне принесли с магазина несколько пакетов съестного, чтобы встретить гостя. Отец был в командировке. Конечно же, не осталось незамеченным, что Константин приехал не один. Мама была в восторге, но ничего удивительного, она всегда была в восторге оттого, что её сын приезжал из столицы.

— Уже приехал, а я ещё стол не успела накрыть! — воскликнула мать и не знала, что и делать, так как хотела снять с Константина курточку, как в детстве, но уже прошло то время.

Сергей вышел с Еленой из детской и замер, так как хотел по обыкновению наброситься на брата вместо приветствия, а тут — какая-то незнакомка. Только потом он понял, что это девушка старшего брата. А на тот момент он встал как деревянный идол, почесал щёку и скромно сказал: «Здравствуйте». Елена, уподобившись Сергею, тоже постояла как дорожный столбик и повторила.

Константин и Мария отправились мыть руки. Сергей остался стоять в прихожей и потирать ладони, ему было как-то неловко. Теперь каждый раз как брат приезжал, ему было так. Константин вышел первым и отправился к столу. Не успела Мария выйти из ванной, как к ней подошла Елена. Она, видимо, вообще не понимала, кто это, но вместо настороженности она проявила чрезмерную общительность.

— А ты кто такая? — наивно спросила маленькая девочка.

— Я — Маша. А тебя как зовут? — она принагнулась, но всё равно была раза в два выше этой кнопки.

Сергей смотрел со стороны и молча наблюдал.

— Я Лена. А зачем ты пришла сюда?

— Я вместе с твоим братом приехала, мы в университете познакомились.

Лена встала прямо в дверном проёме так, что загораживала собой выход. Мария уже вытерла руки и хотела пройти на кухню, но тут кнопка выдала:

— Ты что, Костива жена?

У девушки на лице появилась улыбка, а Сергей чуть не заржал от поведения сестрички.

— Нет, я не жена. Можешь пропустить пожалуйста.

Елена ушла в бок. Мария выпрямилась и собиралась уже пройти на кухню, попутно заметив на себе взгляд Сергея, который стоял возле шкафа у прихожей, ничего не сказав, прошла мимо.

Как только они встретились глазами, Сергей как-то зажался и поспешил в свою комнату. Там он сел на кровать и стал массировать себе носки, и не потому что это было необходимо, он просто делал это, чтобы отвлечься. Вошла вскоре и Елена, которая уже грызла некую присмаку.

— Мама сказала, что можешь взять себе вкусняшку, потому что мы уже покушали.

Сергей сначала попусту сидел, а затем решился и пошёл на кухню. Там Алёна Витальевна разложила сыры и колбасы на тарелочках. Фрукты в фондюшной пиалке (фондю в семье Колязиных никто никогда не делал, зато подарок в виде фондюшницы был). Пюрешка, котлетки, винегрет, солёные огурцы, блюдце с печеньками и конфетами. Сергей подошёл, и тут же мама обратилась к нему:

— Серёжа, бери себе сладенького.

Он и подошёл, хотел попросить брата дать ему ещё один урок на гитаре, так как Константин купил себе электрогитару и уехал учиться, а акустическая осталась дома, и с недавнего времени Сергею захотелось научиться играть, чтобы выступать вместе с другом Максимом Войницким в ансамбле «Севилья». Но как-то рот открыть было невмоготу, он только поковырялся в блюдце, пытаясь найти вкусную конфету, а вместе с тем искоса смотрел, то на брата, то на маму, то на Машу. Он так стоял, пока разговор вокруг него не замолк. Сергею стало неловко, он своим шуршанием с полминуты прекратил беседу и сделал себя объектом внимания. Буквально за секунду до маминого «ну что ты тут копошишься», он схватил «Арахисовое чудо», посмотрел ещё раз на девушку брата, а затем трусцой метнулся в комнату. Он чувствовал себя крайне странно. Сестра продолжила смотреть мультики, а Сергей вернулся к своему прошлому занятию — чтению библии. Не так давно он загорелся желанием полностью прочитать библию. Алёна Витальевна была очень довольна желанием сына, она купила священную книгу и вместе с сыном стала читать. Сейчас Сергей остановился на пленении ветхозаветного судьи-героя Самсона, который обратившись к господу, обрушил несущие колонны храма и погубил себя вместе с язычниками-филистимлянами.

Читать вдумчиво не мог, хотел ещё раз сходить за конфетой. В то же время думал, что делать этого не стоит. Каких только оправданий не придумывает мозг умного человека. Он спросил свою сестру, не хочет ли она печенья или конфет. Та зачем-то на всю квартиру закричала «ДА», хотя её и так прекрасно было слышно. Что же, пришлось выполнять. Сергей, глядя в пол, зашёл на кухню, на его приход никто не отреагировал. Константин в это время что-то растолковывал про поездку. На столе по-прежнему было много лакомств. Чтобы задержаться здесь подольше, Сергей открыл холодильник и стал обшаривать его в поисках батона для бутерброда. Застыл и стал слушать разговор.

— Сегодня напрокат вечером возьмём горные лыжи и поедем на ночные катания. — говорил Костя.

— А это хоть не опасно? — спрашивала мама.

— Мы же технику безопасности выполнять будем. Миша нас повезёт туда, он себе ведро конечно купил. Но нам то что?

— А Маша твоя хоть кататься умеет?

— Нет, она первый раз пока, но я её быстро научу.

— А когда выезжаете?

— В восемь.

— Так поздно?

— Да, — отвечал Костя, — ещё же надо арендовать снаряжение, зато всю ночь кататься будем.

— Ой, ну смотрите, осторожно только, на крутые горки не лазьте.

— За меня не волнуйся, я не буду, Миша с Андреем, ну ты знаешь, те ещё кайфоманы, а Маша на учебном склоне будет.

— Вы ж только одевайтесь потеплее, чтобы снег вам в ворот не залетел и под сапог. Тебя то я одену, а Маша как?

— Не беспокойтесь, я в мешке всё взяла, — девушка кивнула куда-то в сторону коридора.

Тут неожиданно Алёна Витальевна обратилась с упрёком к Сергею:

— Ты чего холодильник открыл? Холод же выходит. Что хотел найти?

Сергея это немного встряхнуло, он ответил:

— Батон ищу. Для бутерброда.

— На верхней полке. Глаза разуй.

Сергей посмотрел туда и действительно нашёл батон. На скорую руку состряпал нехитрые два бутерброда с сыром и удалился. А у самого лишь бы что на уме. Вошёл в комнату и уселся.

— А где мне конфета? — заорала опять сестра, хотя в этот раз для крика было больше причин, чем в прошлый раз.

Сергей опомнился и вернулся на кухню, быстрым хватом окунул ладонь в блюдце со сладостями, достал что-то и как бы оправдывался:

— Это Лене.

В это время он успел два раза посмотреть на Машино лицо, с тем и удалился в почевальню. Елена получила свою конфету, а Сергей играл во что-то на своём телефоне.

Трапезничество наконец-то кончилось. Чтобы привлечь внимание брата, Сергей стал бренькать на гитаре шесть аккордов, которые знал, да и те криво и невпопад. План сработал и в комнату вошёл Константин, да и не один, а с Марией.

— Так, — сказал старший брат, — всё ещё хочешь научиться играть?

— Да.

— Дай-ка, покажу тебе новенькое. — перенял гитару и перед учением спросил: — она у тебя настроена?

— Нет, наверное.

— Ты умеешь её вообще настраивать?

— Нет.

Из телевизора доносились звуки скрежета воздушного шарика об пальцы, Константин попросил сделать сестру звук тише и продолжил объяснения.

— Скачай себе тюнер на телефон. В общем, для настройки нужно крутить колки на грифе гитары, чтобы струны натягивались, так как со временем они растягиваются и звучание приобретают другое. Можно настраивать с помощью тюнера, или подбирая под звук с помощью флажолетов. Но тебе это пока что не надо. Маша, у тебя есть тюнер?

Та отдала свой телефон, Константин стал настраивать гитару. Вместо того, чтобы внимать учению брата, Сергей смотрел не на гриф гитары, а на Машу, которая в свою очередь, смотрела на Костю. Ему почему-то в голову ударило: «Зачем ей приложение для гитары?» Он помялся и, сделав усилие, поинтересовался:

— А откуда у неё тюнер?

— Она тоже играет на гитаре. — настраивая колки, сказал старший, а потом добавил: — Да ещё и похлеще, чем я.

Отдал Маше телефон, в который она сразу же и залезла, а сам показывал брату новые аккорды, такие как фа-мажор, си-минор и си-септаккорд. Потом затянул простенькие песенки вроде «По реке плывёт кирпич» и ещё из той же студенческо-солдатской оперы штуки три. А потом уже не для Сергея, а для себя стал наигрывать посложнее. Сергей же следил непонятно зачем за бровями Марии, которая сёрфила в интернете и думала о чём-то своём. Ему почему-то до жути захотелось, чтобы она что-нибудь сыграла. Было стыдно и неловко, он не знал, как попросить. В итоге получился какой-то очень несуразный полилог:

— А она может что-нибудь сыграть?

Константин сразу остановился и как-то понапрягся от вопроса, выдал:

— А зачем тебе?

Тут Сергей сразу же расплавился и сник:

— Да не зачем, просто так.

Старший брат что-то подумал и обернулся к своей девушке.

— Маш, слабаешь-ка что-нибудь?

Она только повертела легонечко головой, не отрываясь от экрана, а потом пояснила:

— Я на акустике не играю.

— Она не умеет, — шепнул Костя брату, — она хуже тебя играет в раз двадцать.

Маша это услышала и только цыкнула.

Константин обернулся и спросил:

— Ты что, обиделась?

Та ничего не ответила. Константин отдал гитару брату и подошёл к Маше.

— Ты серьёзно обиделась? — он попытался взять её за плечи, но она отпрянула от него, продолжая сидеть в телефоне.

Сергей тем временем зарылся на кровати, обхватил голову руками и горел из-за непонятного стыда, твердя себе: «Нельзя смотреть на неё. Нельзя. Что же я наделал! Зачем я это делал? Вот зачем?» Думая так, сам того не желая, повернул голову именно туда, где был его брат и его девушка.

— Ты что, из-за такой ерунды обиделась?

Он прильнул к ней, а она встала и подошла к выходу из комнаты возле шкафа.

— Сам только свои гусарские песенки и умеет трямкать.

— Я же пошутил, отлично ты играешь. — он встал и подошёл к ней, — ну извини если так.

Мария наконец-таки подняла глаза над телефоном, её глаза загадочно блестели, да так коварно, что предчувствовалась какая-нибудь выходка. Их лица сблизились, Константин обнял её за талию, она прижалась к шкафу, пара мгновений и их губы соприкоснулись. Сергей получил от этого вида ещё больше огня, стыда и отвращения. Он утурупился в экран своего телефона, делая вид, что ничего такого не происходит, бестолку листал страницы с приложениями из стороны в сторону. Сидел как на иглах.

Всех в комнате наповал убило высказывание Елены:

— А я видела, как вы целуетесь!

От взрыва хохота в комнату даже прибежала Алёна Витальевна.

День был хорош, ничего не скажешь. Несмотря на инцидент, настроение у Сергея было хорошее. Где-то к часам пяти Алёна Витальевна попросила его одеться вместе с Леной.

— Зачем? — закономерно спросил сын.

— Сходим в церковь, поставим свечку за то, что у нас всё хорошо. Помолимся.

Сын не горел желанием, но раз так надо, то перечить не стал, тем более что дело благое.

Елена одевалась сама, поэтому сборы заняли солидные полчаса. Константин и Мария тоже пошли прогуляться. Перед выходом Сергей заметил, как небрежно валяется рюкзак старшего брата в зале. Из него выглядывала заманчивая книга за авторством Лавкрафта, скорее всего на досуге Константин любил почитывать фэнтези. Сергей нагнулся, чтобы посмотреть, достал её, чтобы глянуть аннотацию, а под ней наткнулся на синюю пачку сигарет.

«Откуда у Кости это?» — подумал тот, но ничего не предпринял.

По дороге к церкви он размышлял об этом странном объекте, так как с детского сада знал, что курить — вредно. Это просто возмутительно и портило мнение о брате.

В храме было пусто. Елена хотела спать.

— Сегодня Костя едет кататься с горок на лыжах. — шептала мама, — давайте помолимся за него, чтобы всё прошло хорошо.

— Так он же умеет кататься. — сказал Сергей.

— Всё равно нужно попросить и поблагодарить за то, что у нас всё хорошо.

Это сын оспаривать не стал, так как был солидарен.

Они поклонились иконе, лежащей на аналое[1], поставили свечки за здравие и тем, кто уже отошёл в мир иной. Алёна Витальевна бросила сдачу со свечей в короб пожертвований. Вышли.

Сергей чувствовал спокойствие и благоговение. Сестра же зевала и хотела спать. Мама зашла в магазин и купила детям по мороженому.

Ближе к семи вернулись Костя и Мария, оба сияли. Сергея же гложила мысль о пачке сигарет, он пытался застать брата наедине, чтобы спросить у него. Ему не верилось, что Костя мог опуститься до этой гадости. Сергею хотелось провести собственное нравоучение старшему брату, хотя что-то до гадкого умное говорило в нём этого не делать. Такой случай выпал, когда Лена вышла в туалет, а Алёна Витальевна тепло беседовала за чашкой чая с девушкой сына. Костя начал копошиться в своём рюкзаке, доставая какой-то не то гольф, не то свитер. Сергей сидел на диване и пристально наблюдал, но на самом деле он морально готовился к расспросу. Он не мог осмелиться, а когда уже был готов, то слышал голос Маши с кухни, и почему-то вся его накопленная отвага канала в болото. У мальчика вообще были проблемы с общением. Легко разговаривают те, кто не думают, что говорят. Сергей же обжёвывал чуть ли не каждое слово, и всё выливалось в утерю момента и неловкое молчание, но в этот раз ему повезло, так как в брюках брата торчала зажигалка.

— Зачем тебе зажигалка? — спросил Сергей.

Брат, несколько загнанный врасплох от такого вопроса, не нашёлся на лучший ответ чем:

— Нитки, торчащие с одежды, убирает хорошо.

Тут бы всё и кончилось, если бы Сергей не нахлобучился и не выдал:

— А зачем тебе тогда пачка сигарет?

— Ты рылся в моём рюкзаке? — в недоумении от такого странного наезда был старший.

— Он у тебя как мусор лежал, всё его содержимое было видно. Ты что, куришь!? — возмущался праведным гневом младший.

Константин с досады не хотел ничего говорить.

— Это же вредно! — злился Сергей.

— Да не верещи ты, тише. Ну да, курю чуть-чуть. И что? Моё дело.

— Помнишь, что мама говорила и папа насчёт курения? Как ты вообще к этой гадости потянулся, раньше же не курил!

— Какая тебе разница вообще, ну, с Машей познакомился, она курила, я заодно решил попробовать.

— Зачем?

— Тебе так не объяснишь, не пробуй, если не хочешь, но оно как бы успокаивает, немного уносит над проблемами. Смягчает боль, если очень плохо. Даёт выпустить пар в двух смыслах.

— Бросай пока не поздно.

— Ещё чего, буду я Машку бросать, только потому, что мой брат-проповедник недоволен. — злился уже не на шутку Константин.

— Да не её, а курить бросай, и ей скажи, это портит лёгкие, увеличивает шанс онкологии и плохо влияет на самочувствие. Уменьшает мозговую активность и имеет неприятный запах. Вызывает гниение зубов и пародонтоз. Там же на упаковках прямо нарисовано, что может стать. Неужели непонятно, что это вред для организма?

— Вот, может, без твоего авторитетного мнения разберёмся.

— Я не дам тебе погубить себя. Отдай зажигалку и сигареты. Или я маме всё расскажу, с ней поговоришь.

Костя встал и был в бешенстве, а Сергей сидел с лицом монаха-мудреца и требовал своё. Константин выбрал спокойствие в доме, и не сказав не слова, всучил брату зажигалку и пачку сигарет. Взял свой не то гольф, не то свитер, и накалённый ушёл на кухню.

Нравоучение брата сработало как по нотам, но Сергей всё равно был недоволен. Он почему-то думал, что Константин будет благоразумнее и на весомые аргументы так яростно реагировать не будет. Сидел как вкопанный, прислушивался к голосам из кухни. Теперь он думал: «Надо избавиться от этого, но не сейчас, а то мама заметит сигареты в мусорном ведре, лучше я пока что их спрячу, а потом сам выкину.» Сергей сеганул через детскую на балкон и заныкал вредоносные сигареты под ковром, чтобы подальше от глаз. Он не корил себя, так как поступал правильно.

Время прошло быстро и вот Машу и Константина все провожали. Старший брат был похож на медведя в своих одеяниях, на нём точно была треть гардероба, а его девушка ничего так, в шапочке, шарфике. Сергей стоял с угрюмой рожей где-то поодаль, чтобы не подходить близко, и смотрел на Машу.

«Неужели она тоже?» — думал он и уже разглядывал крошки на полу. Двери закрылись, ушли. Квартира вернулась к своим обыденным делам. Алёна Витальевна смотрела телевизор, Елена играла с гусями (плюшевыми), а Сергей изучал список песен, которые можно сыграть по имеющимся в арсенале аккордам. Но никто тогда предвидеть «Великий перелом» не мог. А он был. Он случился. Так бывает.

Бывает…

 Аналое — церковное покрывало.