Оглавление

В. А. Кашин, С. В. Кашин ОБ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫХ ОСНОВАХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ГОСУДАРСТВА МОСКВА — 2021

.

«В наши планы не входит передача страны

в распоряжение неэффективной

коррумпированной бюрократии».

В.В.Путин, Президентское послание, 2005 год.

Об институциональных основах социально-экономической политики государства

Необходимо

— отменить СССР, которого…

— защитить семью от государства, которое…

— лишить чиновников персональных водителей, потому что…

(завершение см. в конце Раздела 1)

Введение

Институты определяют порядок жизни людей. «Беспорядочные» институты — или беспорядочное применение «порядочных» институтов — редко ограничиваются внесением просто беспорядка в жизнь людей, чаще они начинают беспорядочно и бесконтрольно ее разрушать. История полна тому примеров.[1]

Вместе с тем, ученые-физики утверждают, что все процессы в мире определяются энтропией, или, иначе говоря, всякая упорядоченность с течением времени трансформируется в хаос. Правда, те же физики одновременно считают, что и началось все с хаоса (в этом они не оригинальны — так же считает и христианская религия, только «хаос» в ней пишется с большой буквы).

Для человеческого общества таким хаосом можно считать состояние «вечной райской жизни», при котором двое или более человеческих индивидуумов ни в чем не нуждались, ни о чем не заботились и ничего не добивались (и, в частности, не добивались увеличения своей изначально заданной численности, в противном случае, их райской жизни когда-нибудь должен был наступить конец — либо из-за истощения изначально заданного им ресурсообеспечения, либо из-за необходимости начать извлекать дополнительные ресурсы из эксплуатации окружающей их среды — т.е., трудиться, как-то организовывать свой труд, делить его результаты, и т.д.). Частный случай, когда человек в таком раю был один, можно не рассматривать, поскольку в этом положении он был равносилен богу (вечен, ему принадлежало все и он никому не подконтролен); обычно закрепляемая за богом функция всемогущего Созидателя для такого индивидуума просто не нужна и, наоборот, еще возлагает на него дополнительное обременение (надо еще что-то изобретать, о чем-то думать — т.е., трудиться, а ради чего?).

Можно ли предполагать, что при некотором естественном развитии событий человечество может опять вернуться к такой «райской жизни»? Наверно, ведь и сейчас есть племена, которые как раз и пребывают в такой нирване, где-нибудь на островах Тихого океана. Но тогда нужно принять и те условия, в которых живут эти племена: сохранение постоянной численности населения и отказ от всякого научно-технического прогресса (и, соответственно, от пользования всеми его продуктами).

В конечном счете судьба всякого народа, нации определяется по парадигме «устои-уклад-образ-судьба», в которой первое звено, «устои», создаются или изобретаются людьми, из «устоев» складывается «уклад», «уклад» формирует «образ», а «образ» определяет «судьбу» народа, ну и многих поколений людей, этот народ составляющих.

И если же мы обратимся к феномену упорядоченности современной жизни человечества, то увидим, что эта упорядоченность основана на применении двоякого рода инструментов: институциональных и функциональных. В первой группе мы видим два важнейших института: государство, которое отвечает за упорядочивание жизни населения, некоторого сообщества людей, проживающих на определенной ограниченной территории, и семья — институт, который обеспечивает воспроизводство этого населения (в прежней или нарастающей численности). Во второй группе выделим право частной собственности и деньги — как инструменты, функционально связывающие людей в процессе их общественной, совместной хозяйственной деятельности.

Значение всех этих инструментов вполне очевидно: без института семьи люди бы либо перестали заводить детей, либо бы перестали заботиться об их выживании (т.е, просто бы вымерли как биологический тип); без института государства постоянно бы воевали за передел территорий, что так же грозило бы им вымиранием (в средние века в периоды войн население в Европе сокращалось в разы); без института частной собственности люди бы постоянно ссорились и спорили за права на землю и ее продукты, и вряд ли бы кто стал заниматься производительной деятельности, зная, что в любой момент кто-то более сильный или более агрессивный может отнять у него все результаты его труда; и без института денег люди не могли бы рассчитывать на справедливый и стабильный обмен продуктов их труда — и значит, не имели бы никакого стимула производить этих продуктов больше, чем это нужно для их личного потребления.

Экономические институты определяют условия и результативность хозяйственной жизни людей, социальные институты — взаимоотношения людей в обществе и с обществом. Кроме того, отдельные сообщества людей продуцируют свои собственные институты, которые могут иметь практически всеобщий характер (например, «государство» — мало кому в современной жизни удается существовать вне административного устройства какого-либо государства), или более или менее частный характер: церковь, армия, партия, профсоюз, пенсионный фонд, и т. д.

Жизнь в капиталистическом обществе[2], при «капиталистическом строе», регулируется институтами, связанными с капиталом. Капитал — это «самовозрастающая стоимость», а «самовозрастать» он может только в соединении с трудом наемных работников. Работники же вынуждены наниматься «на службу» к капиталу, поскольку абсолютно отделены от него и не способны без него обеспечивать свое существование. Считается, что следующие экономические формации, традиционно определяемые как «социализм» и «коммунизм», преодолеют это фатальное отделение работников от средств производства, труд станет свободным, высокопроизводительным и потеряет свой принудительный (средствами экономического, административного или вооруженного принуждения) характер. Это антагонизм — между собственником капитала (капитала как средства производства) и работником, вынужденным продавать свой труд, чтобы просто выжить, и составляет основное противоречие, а иными словами — основной закон, движущую силу капиталистической системы производства.

Характерно, что, напротив, никаких специальных экономических законов для социализма или коммунизма так и не придумано (для социалистического общества советская наука предлагала не менее десятка «основных законов», для коммунизма общие усилия отечественной и мировой науки не дали результата больше лозунга «от каждого — по способностям, каждому — по потребностям» — из которого какие-либо полезные следствия вывести просто невозможно).

Система производства, основанная на капитале, предполагает, что материальные блага производятся как товары, т.е., для продажи. Отсюда некоторые вульгарные экономисты выводили закон о неизбежной гибели капитализма: ничем не ограниченная алчность собственников капитала доведет неравенства при распределении доходов до такой степени, что у народа не будет достаточных средств для приобретения всей массы произведенных товаров, а без сбыта производство остановится, капитал перестанет «самовозрастаться» и вся система капиталистических отношений рухнет.

Но пока этого не случилось. Наемные работники все же нашли возможности как-то самоорганизоваться, чтобы вести совместную борьбу за свои права — через партии, профсоюзы, не допуская абсолютной и безраздельного господства частного капитала как в экономической жизни так и в управлении государством. Кроме того, сами капиталисты скоро поняли опасность, для них же самих, сдвига к запредельным неравенствам в распределении доходов и стали принимать меры к исправлении ситуации. Некоторые занялись этим исключительно в частном порядке: так, Генри Форд сознательно пошел на существенное (против обычных тогда норм) увеличение заработной платы своим работникам; и при этом он заявлял, что его фабрикам не грозят кризисы — пока его работники в состоянии приобретать производимые ими же автомобили. Как класс, рациональность своего нового подхода капиталисты продемонстрировали в виде одобрения и принятия прогрессивного подоходного налога (серьезного средства перераспределения доходов («покупательной силы») от богатых бедным) и создания системы государственного социального обеспечения.

Однако опасности для системы капиталистического производства возникли с другой стороны. Во-первых, это формировавшийся в недрах самого капиталистического производства финансовый капитал — и связанные с ним менялы, ростовщики, иные процентные дельцы, современные банкиры, фондовые и валютные брокеры, и т. д. Во-вторых, это — государство, причем, что касается последнего, то оно на протяжении всего периода развития капиталистического общества играло в отношении финансового капитала далеко не однозначную роль.

Финансовый капитал, это — капитал, не связанный с реальным производством, но стремящийся подчинить его для извлечения своей выгоды. Источником его являются «проценты» — как доход, гарантированный по размеру, «чистый» от каких-либо затрат и подлежащий выплате полной суммой вне зависимости от результатов хозяйственной деятельности заемщика.[3] Финансовый капитал нельзя путать с ссудным капиталом, который образуется в сфере производства и представляет собой временные свободные денежные ресурсы капиталиста-производственника. К. Маркс свой анализ функционирования капиталистического товарного производства ограничивал именно оборотом капитала в сфере общественного воспроизводства — как переход его из форму промышленного капитала в ссудный капитал, и наоборот.

Как приверженец концепции трудовой теории стоимости, К. Маркс финансовый капитал не признавал; как сын раввина, он отрицал проценты также и по моральным основаниям, а как строгий ученый он доказал несостоятельность процента как метода присвоения дохода уже чисто математически — просто продемонстрировав это свое доказательство, применив формулу «сложного процента».[4] Действительно, начальный финансовый капитал в сумме всего в 1 тыс. франков, при его размещении сроком на 500 лет (примерное время существования капиталистической системы хозяйствования) под режим сложного процента, дает следующие результаты: при ставке 2% годовых — около 20 млн. франков, при ставке в 3% — уже 2,6 млрд. франков, и при ставке в 5% превращается в запредельные 40 трлн. франков.

И это всего из начальной суммы всего в 1 тыс. франков, и при расчете только до 5% — в годовом исчислении. А прежние и нынешние ростовщики-банкиры не гнушались и не гнушаются и ежемесячным начислением процентов (и даже по дням!), и ставки, в годовом исчислении, доходят у них до трехзначных величин. Отсюда легко определить, что любая «династия» финансовых капиталистов, если у нее не будет внешних помех, на протяжении всего каких-то 15—20 поколений неизбежно становится финансовым владыкой всего мира.

Что же может помешать такому развитию событий? В прошлом — войны и передачи состояний по наследству. Однако от войн страдают как раз промышленные, вложенные в производство капиталы. У финансового капитала от войн есть возможности эффективной защиты — так, семейство Ротшильдов распределило свое состояние по пяти столицам европейских держав и имело всего возможности оперативно убирать активы из тез стран, в которых им начинала грозить какая-то опасность (более того, за счет особенной свободы перемещения активов Ротшильды на войнах еще и зарабатывали!).

Второй опасный момент — передача состояния наследникам. Но короли (и их налоговые агенты) в основном следили за передачей крупных состояний, состоящих из земельных угодий, и действительно, применяли не только налоги, но могли забрать в казну и все это состояние (под разными предлогами — неверности усопшего или недостаточной верноподданности потенциального наследника, отсутствием среди наследников лиц мужского пола, предъявлением старых или вообще сомнительных долгов, и т.д.). Финансовым капиталам эта опасность, как правило, не грозила: их ликвидность не позволяла их просто арестовать, а налоговый контроль за накоплением финансовых активов практически отсутствовал (и для их фактической передачи не требовалось ни разрешения короля, ни регистрации в государственных учетных книгах.

Рассмотрим теперь роль государства. С одной стороны, оно в значительной мере само и создавало финансовый капитал — действительно, в крупных размерах и с наибольшей выгодой первоначальные активы частного финансового капитала формировались как раз из долговых обязательств государства. Ссудный капитал из производственной сферы, как уже отмечалось, имел ограниченные сроки оборота; к тому же его собственники не стремились к спекулятивной игре с финансовыми активами.

Но затем государство взяло за практику непосредственно вмешиваться в процесс денежного обращения — вплоть до объявления монополии на эмиссию денежных знаков. И у государства появились новые средства ограничения роста денежных капиталов: за счет порчи монеты, периодических девальваций национальной валюты, перехода к политике инфляции («управляемой» и спонтанной). От этих действий страдали не только собственники финансовых активов, но и предприниматели-капиталисты в производственной сфере. И опять же «чистые» финансисты — торговцы финансовыми активами и спекулянты на рынке государственных и корпоративных фондовых ценностей — нашли больше возможностей защиты капиталов от этих новых угроз.

Далее государство ввело повышенные налоги на передачу состояний по наследству и в виде дарений, прогрессивный подоходный налог, установило обязательную регистрацию сделок с ценными бумагами («фиктивным капиталом»), в ряде стран введена также обязанность декларирования собственности и уплаты специального налога для собственников особо крупных состояний. Но и в этой ситуации в привилегированном положении объективно оказались именно владельцы финансового капитала. Во-первых, они, в отличие от собственников «привязанного» к производству или к земле капитала, легче и проще обходит все требования о регистрации и декларировании собственности. Во-вторых, имея капитал в наиболее ликвидной, финансовой форме, они могут и «передвигать» свои активы между странами, и сами менять своего местожительство с целью так называемой «налоговой оптимизации» — т.е., перемещения под более выгодный или более льготный национальный налоговый режим.

Таким образом, применяя формально равные режима учета и регистрации собственности, контроля за совершением сделок, налогообложения к капиталам, разным по их сущности и их в системе общественного воспроизводства, к противоположным по своей личной мотивации собственникам этих капиталов (капиталистам-производственникам нужны квалифицированные и старательные работники, высокий инновационный потенциал страны, благоприятный к производству и развитию инвестиционный климат, а для капиталистов-финансистов нужны, наоборот, нестабильность деловой конъюнктуры и возможно более неустойчивые («волатильные») финансовые рынки), государство фактически благоприятствует именно субъектам финансового капитала, и среди них — наиболее «отвязанным», лишенным всякого чувства патриотизма и любых ограничений нравственных норм биржевых и валютных торговцев и иных спекулянтов финансового рынка.

Что же касается налогов, то формально они достаточно высоки и в среднем по развитым странам забирают до 40% частных доходов. Но это в среднем. Для субъектов финансового капитала в мире создана целая сеть оффшорных зон и иных «международных финансовых центров», оперируя через которые оказывается возможность снижать налоговые платежи до неощутимого уровня. Да, в последнее время правительствами западных объявлена целая программа мер по борьбе с этими злоупотреблениями. При этом только намеренно замалчивается тот факт, что наиболее значимые (по объемам привлекаемых ресурсов) оффшорные зоны расположены как раз в США и Великобритании. И на деле весь пыл правительств этих стран расходуется на борьбу именно с «чужими» безналоговыми зонами, оставляя в стороне собственные, выгодные для себя карманные оффшорные анклавы.

Таким же образом дело обстоит и с инфляцией: правительства во всех западных странах постоянно с нею «борются» — при этом совсем не афишируя тот факт, что единственной причиной инфляции является как раз проводимая ими политика дефицитного бюджетного финансирования и несбалансированность их внешней торговли (что ведет к постоянному росту внешнего и внутреннего долга). А от инфляции как раз в большей мере страдает именно производственные капиталы, которые, в отличие от финансовых капиталов, не обладают нужной (для минимизации последствий инфляции) мобильностью и ликвидностью.

Итак, государство в развитых странах целенаправленно и последовательно разрушает капитал — движущую силу капиталистической системы хозяйствования, но поощряет финансовых спекулянтов — как частных дельцов, так и действующих в том же ключе управляющих государственными активами, и социальных иждивенцев — средствами неоправданного расширения системы бесплатного социального обеспечения на лиц, вполне трудоспособных и объективно не нуждающихся в социальной помощи. Как очевидно, общество, функционирующее на этих основах, уже нельзя назвать капиталистическим обществом. Какое же это общество?

Классики политической экономии называли его финансовым капитализмом (или, «загнивающим», «паразитическим» капитализмом). Президент Франции Николя Саркози употребил именно этот «марксистский термин», когда потребовал положить конец необузданным биржевым спекуляциям (запретив сделки «шорт», т.е., без покрытия, предполагающие продажи активов, на которых у их продавцов, биржевых спекулянтов, нет законного права собственности) и ограничить произвол крупных банков (ужесточив правила их регулирования и введя дополнительный налог на доходы банкиров). Современные «либеральные экономисты» предпочитают использовать термин постиндустриальное общество. А в Германии этот новый порядок уже прямо называют налоговым социализмом. Уместно также напомнить, что Генри Форд и Джек Лондон еще в начале прошлого века говорили о растущем господстве биржевиков с Уолл-Стрита и об угрозе наступления диктатуры финансовой олигархии.

А в каком обществе мы живем у нас, в России? В советском периоде науке вообще запрещали задаваться этим вопросом; максимум, что разрешалось ЦК КПСС — это «колебаться» между терминами зрелого или развитого социализма, и только Ю. В. Андропов осмелился вынести этот вопрос на публичное обсуждение.

Но слишком поздно — не поняв, что построено, нам уже предложили «это что-то построенное» — сразу перестраивать. А дальше — «новым камикадзе» в лице Гайдара и его команды вдруг было позволено — «безоглядно и безальтернативно» — начать «лечить» страну ценовыми шоками и разгулом воровской приватизации. Результаты известны: страна отброшена на десятилетия назад, народ самоликвидируется: кто пошустрее — те разбежались, а оставшимся позволено потихоньку вымирать, а товарищ Сталин со всеми его репрессиями получил полную реабилитацию — сейчас уже полностью и абсолютно доказано, что если российскому чиновнику не грозит Гулаг и высшая мера «социальной защиты» (кстати, органы с точно таким названием уже созданы!), то он продаст не только Родину, но и мать родную и всех своих детей и потомков, оптом и в розницу.

А в целом, если взять итоги истекшего столетия, то мы получили изящную политическую «трехходовку»: «ход №1» — отнять собственность у фабрикантов, заводчиков, помещиков и сельских мироедов (заодно стравив народ в братоубийственной гражданской войне, а потом еще щедро потравив газами и случайно выживших после этой бойни); «ход №2» — провести ускоренную индустриализацию и помочь Европе (в первой евросоюзной версии) избавиться от бесноватого диктатора (правда, случился еще и непредвиденный западными «друзьями» России эффект — обзаведение России атомной бомбой и запуск первого человека в космос); и «ход №3» -переоформление всего «гросс-пакета» государственной собственности на дружину из 33-х богатырей-олигархов («и с ними дядька Черномор»).

Где в этой замечательной комбинации затесался «развитый» или уже совсем «зрелый социализм» — с этой задачей не справится даже Гриша Перельман. А если забыть о «канонах» политэкономии социализма, то самых начальных понятий об экономической науке достаточно, чтобы установить следующее.

1. В Царской России капитализм начал только зарождаться, но для основной масс населения — крестьянства он так и не дошел. Реформы П. А. Столыпина затормозились сначала гибелью реформатора, затем — мировой войной и завершились «революционным» откатом на прежние позиции.

2. В Советской России (в СССР) на всем протяжении ее истории господствовал классический государственный капитализм — работники отделены от средств производства, единоличный их собственник — государство, с элементами государственного феодализма (крепостничества) — в селе и на «режимных» предприятиях) и при кратких периодах существования военного коммунизма (два года гражданской войны и четыре года ВОВ).

3. В Демократической (современной! — как по другому ее назвать?) России на словах объявлена рыночная экономика западного образца. На деле — не дотягиваем ни до налогового социализма Н. Саркози (когда не менее 70% из расходов бюджета идет на социальные цели, а семья с двумя детьми в принципе может существовать только на социальные пособия), ни до постиндустриального общества («индустрия», действительно, разрушена, но на смену ей организована доиндустриальная экономика (сырье добываем, но не перерабатываем). Частного капитализма тоже не получается — наиболее успешные коммерческие структуры — таможня, Центробанк, ЖКХ, ГИБДД, и т. д. Нет уже и государственного капитализма — его заменил ведомственный протекционизм (госзакупки и госзаказы — «от своих» и «для своих») и губернаторское предпринимательство («чужие здесь не ходят»). Из всех вариантов остается, таким образом, финансовый капитализм, но, как мы увидим, в российском исполнении это — общественная формация, обходящаяся и без российского капитализма (нет ни системы капиталистического производства, на присвоения прибавочного продукта по капиталу), и без российских финансов (все, что накопляется в России, спешно убегает от рубля и вообще из России, а государство и приближенные к нему «назначенные» и «переназначенные» олигархи в этом бегстве абсолютно и перманентно лидируют).

Некоторые зародыши частно-капиталистического уклада в России все же есть (например, в пищевой отрасли, в швейной промышленности, в сфере автомобильных перевозок, и т.д.), но все они жестко зажаты между социалистическим укладом, в рамках которого все еще остается значительная часть общества (пенсионеры, другие получатели бюджетных пособий и чиновники, число которых продолжает расти, вместе с их благоденствием)[5] и сектором господства финансово-сырьевыми олигархами, которые монопольно распоряжаются сырьевыми богатствами России (подлинные волшебники: к чему ни прикоснутся — к газу, нефти, углю, рудам, лесу, все чудесным образом превращается в доллары на их личных счетах в западных банках) и финансовыми ресурсами государства (которые для укрепления «взаимного доверия» вывозятся на хранение в те же иностранные банки). Фактически, создан уклад финансово-сырьевого откупа, при котором правители-собственники финансово-сырьевых ресурсов страны делятся своими доходами с сословием социальных иждивенцев (госчиновников, бюджетников, пенсионеров). А последние, в своем численном выражении составляющие основную массу активного (голосующего) электората, обеспечивают сохранение у власти тех лиц, которых эта финансово-сырьевая элита им настоятельно «рекомендует» избрать. И, следует признать, эта схема работает и обеспечивает — пока! — относительную стабильность государственно-хозяйственного правления. Проблема лишь в том, что в этой схеме абсолютно нет места для основных агентов капиталистического производства — собственников промышленного капитала и собственников квалифицированной рабочей силы, которые только и способны производить материальные вещи (как товары), создавать и поддерживать прочные конкурентные позиции страны на мировом рынке (другими словами — обеспечивать этой стране достойное место в системе мирового разделения труда) и обеспечивать устойчивое экономическое и социальное развитие страны и ее народа.

Вообще то, можно было бы ожидать, что эта схема как-то дойдет до своего логического завершения и олигархи как владельцы национального богатства примут социалистический сектор на свое полное содержание, освободив частных предпринимателей от всего рода поборов и налогов. Действительно, «если Боливар не вынесет двоих», то по справедливости все «социальные и прочие обязательства государства» должны были бы взять на себя те, кто все свое богатство от этого государства и получили. А те, кто хотели бы и могли составлять свое богатство за счет собственных усилий, не залезая в карман государства, пусть были бы оставлены «без призрения», на их свободную волю, без всякого государственного надзора, но и со свободой от налогов, разумеется. Тогда у России был бы шанс, что возродившийся, при таких условиях, частный капитализм когда-то и как-то все же подтянет страну к кругу промышленно и технологически развитых стран.[6]

Однако, до этой мудрости наша правящая элита пока все никак не дорастет и на самом деле — как будет показано дальше — настоящее, реальное частное предпринимательство (во всех своих элементах — капитал, труд, земельные ресурсы) в нашей стране обременено налогами больше, чем в любой другой развитой или развивающейся стране мира (а это, еще не считая повышенную административно-коррупционную нагрузку, которую также несет наш частный бизнес). Реальную частно-капиталистическую инициативу у нас надеются заместить инициативой чиновничьей: зачем нам биллы гейтсы или генри форды, когда у нас есть «Роснано» и «Ростехнологии»? Есть у нас такой опыт, но тогда мы не ставили задачи конкуренции на мировом рынке, да и направляли эти «опыты» Иосиф Сталин и Лаврентий Берия.

И вес же, если попытаться определить общее современное политико-экономико-социальное устройство России одним словом, то это придаток — «прикладной элемент», «довесок» к чужому производству, к чужой экономической и валютно-финансовой системе, к чужим модернизациям и инновациям. И если за рубежом перестанут покупать российские нефть и газ, и оттуда же перестанут поступать продукты, машины и запчасти, то сразу все встанет и мы вернемся в лихие девяностые — когда страна выживала только тем, что частники-челноки меняли российские кастрюли и лопаты на сыр и макароны. Раньше СССР ругали (и ругали справедливо) за автаркию, теперь с автаркией мы покончили и сидим, условно, у двух труб — по одной у нас откачивают, что есть в земле, а по другой нам приходят ежедневные пайки. И краники от обеих этих труб — уже давно за пределами России. Пока их не прикручивают — и даже обещают и дальше не прикручивать, если мы будем вести себя правильно и не претендовать на что большее.

Между тем, производственный и инновационный потенциал общественных отношений, построенных на капитале и на труде, вовсе не исчез. Мы это видим на примере стран ЮВА, Китая, Бразилии, Мексики и других новых индустриальных стран. Там — капитализм живой, даже если таковым и не объявленный.

Но — «нам туда не надо», мы пишем «рыночные» законы, совершенствуем регулирующие структуры, меняем фуражки и кителя военным и милицейским (полицейским?), проводим олимпиады и строим новые финансовые столицы. И еще — «достойные социальные выплаты и пособия» меняем на еще более «достойные».

«Но кто же за все это заплатит?» — вопрошает наш лучший в веках министр финансов А. Кудрин. Но, господин министр, греки же как-то выкручиваются — а у них средняя пенсия 1 тыс. евро и живут они по 80 лет. И мы ведь еще «и немножко шьем» — качаем нефть и газ, с которыми грекам явно не повезло.

Нужен ли нам промышленный капитализм — и новая индустриализация, и если да — то чего у нас не хватает для его развития, какие институты (устои) нам надо воссоздавать и какие — восстанавливать, что — государству стоит регулировать, а о чем — просто забыть и на что просто махнуть рукой, и чего — искать на Западе и чего — на Востоке, об этом мы подробнее поговорим далее. И если мы ставим вопрос о создании в России демократического государства, основанного на принципах рыночной экономики, то мы должны признать (и принять!), что ключевыми и для демократии, и для рынка являются два императива, две категории: ВЫБОР — он всегда есть и он должен быть свободным для всякого субъекта в любой ситуации и в любой сфере деятельности; и ВОЗМЕЗДНОСТЬ — с правом свободно принимать решения каждый берет на себя и ответственность за последствия этого решения. Либо вы свободны — и ответственны, либо не ответственны, но тогда и не рассчитывайте быть свободным. В этих двух категориях — вся суть институциональной базы правильных капиталистических товарно-денежных отношений, которые далее мы упрощенно будем называть рыночной системой хозяйствования или просто -«рыночной экономикой».

При дальнейшем изложении темы все институты распределены на экономические, социальные и правовые. Разумеется, такое распределение имеет во многом условный характер, поскольку все и любые институты связаны с жизнью общества, оказывают свое воздействие на результаты экономической деятельности и имеют ту или иную правовую форму (даже, если эта форма прямо не закреплена законом, то она либо затверждена религиозным каноном, либо основано на обычае, представленном к некотором письменном документе). При этом рассматриваемые институты подразделяются на основные и производные. Основные институты жестки и определенны, они действуют на длительном протяжении времени; производные институты зависят от соответствующего основного института, они изменчивы по форме и могут дополняться или заменяться иными производными институтами аналогичного ранга.

Среди основных экономических институтов выделим такие, как деньги, капитал, труд и земля (как фактор производства); среди основных социальных институтов — семья, социальное обеспечение, пенсии; и среди правовых институтов — частная собственность, правосудие и государство. Как очевидно, в реальной жизни все эти основные институты действуют взаимосвязано, они взаимодействуют и взаимопересекаются друг с другом, то же относится и к производным к них институтам, поэтому и сделанные нами выводы будут иметь неизбежно общий характер. При этом необходимая конкретизация будет представлена в предложениях тех преобразований и усовершенствований, которые касаются применению конкретно каждого рассмотренного института.

И повторим здесь еще раз: если обратиться к делам, а не словам, то власть в нашей стране последовательно и целенаправленно разрушает все основные институты рыночной, и вообще любой здоровой экономики. К этому выводу неизбежно приходишь, когда анализируешь «образ жизни» и «условия существовании» практически любого из тех институтов, которые только что были перечислены.

 Возьмем, к примеру, институт «кровной мести». В замкнутых сообществах, в отношениях между связанным между собой — единой религией, единой ограниченной территорией проживания — семьями, родами, племенами людей этот институт эффективно поддерживает существующий правопорядок, осуществляет функцию правосудия. Однако, будучи применен к межнациональным или межгосударственным отношениям, этот институт прогрессирует до стадии взаимного уничтожения одной или обеих враждующих сторон (междинастические войны в средневековье, современные войны с целью «возмездия террористам»).

 Для целей экономического анализа общепринятый термин «рыночная экономика» непригоден, поскольку «рынок» в тех или иных формах, присутствует в разных социально-экономических формациях. При этом единого четкого и определенного определения этого термина до сих пор так и не выработано.

 Следует подчеркнуть, что определяющие нормы нравственного и социального поведения людей заповеди всех основных религий мира (содержащиеся, в частности, в Библии, Коране, Торе) не допускают взимания процента с средств, предоставляемых на цели потребления («деньги на хлеб»).

 «Сложные проценты» — это метод начисления «процента на проценты» (когда начисленный за каждый период процент капитализируется и добавляется в базу для начисления процентов за каждый следующий период). Сложные проценты рассчитываются по следующей формуле: FV = PV * (1 + r) ⁿ, в которой PV — начальная, базовая сумма денег (капитала), r — процентная ставка годовых, n — количество лет и FV — результат накопления сложных процентов за избранный период лет.

 Армия чиновников сама себе устраивает «все больше благ, все больше социализма»: кроме все растущих зарплат и бесплатного получения квартир, дач, персонального транспорта, ими ведется также активная работа по неформальному перераспределению в свою пользу значительной доли государственного бюджета (по последней оценке президента РФ — не менее одной трети от всех расходов бюджета уходит на «откаты» и «распилы»).

 Интересно отметить, что этот искомый частный капитализм нашими согражданами вполне успешно стоится и воспроизводится, но — исключительно за пределами России. Действительно, и на основе данных статистики и лично мы можем убедиться, что покинувшие Россию люди везде — и в Европе, и в Америке, и в Азии — оказываются вполне успешными именно в сфере частного предпринимательства (а можно к этому добавить и успехи в науке, в культуре, в спорте). Поэтому генетическую неспособность нашего народа к предпринимательской деятельности следует сразу отвергнуть.