Оглавление

Действие произведения происходит в анималистической версии нашего мира. Все события являются вымышленными и не имеют ничего общего с реальностью.

Глава 1. Два месье в одинаковых пальто и один водитель с безумными глазами

Из дневника Конана Грейсона

Мог ли я, Конан Грейсон, волк из провинциального английского городка, предположить, что во Франции я переживу самое главное приключение всей своей жизни? Что встречу ту, которая, увы, никогда не станет моей, но которую я буду помнить до конца жизни и с именем которой покину сей бренный мир?

Но обо всем по порядку. Не знаю, конечно, прочитает ли кто-нибудь мои каракули, выведенные нетвердой лапой, пострадавшей во время этих приключений и дрожащей всякий раз, когда я беру в нее карандаш, но мне почему-то верится, что пишу я это не зря. Думал ли я тогда, что в будущем мне не суждено стать великим музыкантом, как и врачом, на которого я долго и усердно учился и от участи работать по специальности сбежал в романтичную, но чуждую мне Францию? Разумеется, нет. Я был весел, полон задора, а в глазах моих сверкали огоньки, которые сверкают у любого молодого волка, еще не столкнувшегося с трудностями и не познавшего горечь проблем взрослой жизни — однообразной, иногда невыносимой и казавшейся мне тогда досадным старческим брюзжанием.

Как сейчас помню, лил дождь. Холодный, пронизывающий. Мою шкуру не спасало даже твидовое пальто, любовно называемое мною ольстером[1], а лапы промокли насквозь. Привычная мне английская погода как будто увязалась за мной с Туманного Альбиона. И если бы не огни далекой Эйфелевой башни, сверкавшие россыпью разноцветных светлячков, то я бы думал, что нахожусь на любимой родине.

Редкие прохожие шли, пригибаясь под отяжелевшими от воды зонтами, в то время как я шел с прямой спиной, подставив морду струям и холодному ветру. Да, не понять этим «лягушатникам» истинной прелести непогоды, этой романтики…

Путь я держал в маленькую гостиницу на авеню Сен-Пре, где остановился несколько дней назад по прибытии в Лютецию[2]. Путь был неблизкий, и я решил срезать его, пройдя через темный парк. Экономщики французы почему-то не зажгли фонари, и в парке было пустынно — прохожие обходили неосвещенное место стороной. Приблизившись к одному из фонарей, я понял, почему он не горит — кто-то разбил его. Пройдя дальше по аллее, я заметил, что и остальные фонари постигла та же незавидная участь: не иначе безобразничали местные мальчишки.

По молодости лет я самонадеянно считал, что мне, волку, да еще и англичанину, нечего бояться. Что со мной ничего не может приключиться. Именно поэтому я бесстрашно шел по вымощенной кирпичиками дорожке и, засунув лапы в карманы, глазел по сторонам. Не помню, о чем таком интересном я думал, хотя себе тогдашнему я бы посоветовал не вести себя как осел, приобрести зонт и вообще не шататься по вечерам не пойми где, поэтому я не сразу заметил, как мне навстречу из непролазной темноты вылетел месье в пальто. Пальто меня заинтересовало, потому что оно было точной копией моего. Морду незнакомца скрывала широкополая шляпа. Отойти в сторону я не успел, да и отходить было некуда, потому что за дорожкой растеклись лужи. Однако, торопящегося прохожего этого не волновало. Он довольно грубо толкнул меня, и я, не удержавшись, рухнул в грязную жижу.

Понадобилось несколько секунд, чтобы я оценил свое дурацкое положение и нашел в себе силы собраться. Грязь забилась в нос, растекалась по морде, затекла за шиворот и бесповоротно испортила мой любимый ольстер. Холодная вода буквально обожгла тело. Нелепо скользнув по жиже ногами, я все же поднялся.

— Лягушатник! — мстительно крикнул я, оглядываясь в поисках своего обидчика. Но никого не увидел. Я стоял, готовый разреветься, словно щенок, и обиженно утирал нос рукавом. В голове вертелись непечатные слова.

Добредя до выхода из парка, я, правда, позабыл напрочь о своем горе, потому как увидел нечто, приведшее меня в состояние крайнего потрясения: здесь только что произошла страшная авария.

Передо мной была машина, сплющенная в гармошку. Правая передняя фара до сих пор жалобно мигала. Должно быть, водитель не разглядел фонарный столб и врезался в него. В голову пришла запоздалая мысль, что фонари были выведены из строя неслучайно… Больше я думать не мог. Подбежав к машине, я не без усилий распахнул дверь и попытался растормошить сидящего за рулем. Это был пес какой-то бойцовской породы.

Получив в Англии неполное медицинское образование и проработав год в больнице, я думал, что меня напугать уже ничем невозможно. Однако, увидев морду пса, я отпрянул, а мое сердце бешено заколотилось в груди. Выражение морды несчастного меня ничуть не напугало, а вот глаза… Широко распахнутые, остекленевшие, с узкими, словно нарисованными зрачками… Разумеется, я знал про «кошачий глаз» и другие трупные признаки, но то, что я увидел сейчас, решительно на все это не походило. Конечно, пес за рулем был уже мертв, но… Эти страшные глаза, словно портал из преисподней, не мигая смотрели на меня. И я стоял, как дурак, глядел в них и чувствовал, как мое сердце бьется все сильней, все отчаянней.

— Помогите… — просипел я.

— Вот он! — услышал я за спиной картавый визгливый голосок. — Это его дурацкое пальто, я запомнил!

Обернувшись, увидел перед собой какого-то коротышку. Я хотел было усмехнуться и сказать что-нибудь едкое, самоуверенное, такое, чтобы этот недомерок незамедлительно убрался, но не успел, потому что коротышка щелкнул пальцами и на меня кто-то набросился.

Наступила темнота…

***

Боль. Меня пинают в живот, я лежу на мокром асфальте и чувствую, что задыхаюсь (кто-то натянул на мою морду мешок).

— Босс, может, хватит? — спросил чей-то хриплый бас.

— Ладно, — смилостивился картавый. — Снимай мешок.

Я вновь могу дышать! Но глаза по-прежнему ничего не видят. Меня хватают за гриву.

— Куда ты дел тубус? Где он? — орет мне в ухо картавый голос. — Отдал уже кому-то? Кому? Знай, я все видел. О, diable[3]! Вафля, кто это?

— Лис, — покорно отвечает бас.

— Какой лис, Вафля? Лисы рыжие, а этот серый, как мышь.

— Сам ты мышь… — отвечаю ему я.

— Кто ты такой? И почему на тебе лисье пальто?

— Это мое пальто. — Вопросы начинают меня раздражать. — Произошла ошибка. Вам нужен не я… А я просто мимо проходил…

— Мимо проходил? За дурака меня держишь? Тут не мог никто проходить, в парке все фонари кто-то разворотил! — завизжал коротышка-крыс, мотнув хвостом с кисточкой на конце. — Ты обманываешь меня, клянусь, что я вытрясу из тебя все, что только возможно! На кого ты работаешь?

— Ничего я не знаю…

— Последний раз спрашиваю.

— Да пошел ты, крыса!

— Чего? Сам ты крыса, придурок! Я ихневмон!

Картавый выругался на неведомом мне языке и велел Вафле проучить меня, что тот стал с удовольствием исполнять — на меня обрушилась серия ударов.

Не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы вдруг я не услышал задорное бибиканье и скрежет тормозов.

— Копы! Валим!..

Мои обидчики исчезли, словно их и не было. А я попытался позвать на помощь, но вместо крика издал какой-то нечленораздельный звук. Силы покинули меня, и я потерял сознание.

 Название «ольстер» пришло из ирландской провинции Ulster, где среди жителей популярны твидовые пальто. (Здесь и далее — примечания автора.)

 Старинное название Парижа (от лат. lutum — грязь).

 Черт! (фр.)

Глава 2. Прекрасная спасительница

— Наконец-то очнулся.

Мои глаза открылись. Я находился в салоне чьей-то машины, с ногами лежал на кожаном сидении, а моя голова покоилась на коленях прекрасной рыжей кошечки. Ее внимательные золотые глаза изучали меня, а мягкая лапка гладила мою гриву.

— Простите… — хрипло прошептал я.

— Вам не за что извиняться, — ответила кошка, и добрая улыбка озарила ее мордочку. — Вы не виноваты, что оказались не в то время не в том месте.

— Очень тонко подмечено… — Я не мог оторваться от созерцания ее чудесной улыбки и чувствовал, что начинаю улыбаться в ответ. Oh God, что она обо мне подумает? Надо встать, срочно встать, а то это уже ни в какие ворота!

— Извините меня… Обычно я, если дерусь, то всегда одерживаю верх, но на этот раз… хм… вы меня поняли.

Кошка рассмеялась, сделавшись от этого еще краше и вогнав меня, глупого волка, в краску.

— Не сомневаюсь, вы бы наваляли этим парням по первое число, однако же сегодня был не ваш день. Но вы не расстраивайтесь, не одному вам сегодня не везет… Дейл, — крикнула она водителю, — let’s go to the hospital. It’s necessary to help a victim. I’m inclined to suppose that he has got a concussion of the brain.[1]

— О, нет-нет, не надо меня в больницу… Нет у меня никакого сотрясения! — Я попытался сесть, но голова закружилась так, что я грохнулся обратно на колени своей загадочной спасительницы. Она рассмеялась.

— Какой же вы забавный! И понимаете по-английски… Вы англичанин, не так ли?

— Так, — согласился я, предпринимая очередную попытку привести себя в вертикальное положение. Усевшись, оглядел свое тело и пришел в замешательство. Мое заляпанное пальто и грязные лапы изрядно наследили в салоне автомобиля прекрасной кошки, а судя по взгляду водителя, неулыбчивого премерзкого койота, неодобрительно поглядывающего на меня в зеркало заднего вида, я здесь и вправду был лишним пассажиром.

— Извините… Обычно я одет с иголочки, — признался я, потирая разбитую голову и раздумывая, как оттереть грязные следы на кожаном сидении. — Но сегодня…

— Если вы скажете, что «сегодня не ваш день», то буду вынуждена повториться. Сегодня в самом деле все идет наперекосяк. Магнитные бури, не иначе. — Она с интересом разглядывала меня. — Если вы считаете, что вам не нужна медицинская помощь, то я не буду настаивать. Всего лишь спрошу в последний раз: вы уверены, что у вас нет сотрясения?

— Уверен. Я крепкий орешек… И я медик. По образованию, — быстро сказал я, отчего-то чувствуя себя неловко. Возникло ощущение, будто я хвастаюсь, хотя у меня и в мыслях не было кичиться ненавистной мне профессией. — В душе я музыкант, — зачем-то добавил я, чувствуя, как краснеют кончики моих треугольных ушей (благо, что они были покрыты шерстью и грязью).

— Музыкант-медик? Однако… — Глаза кошки сверкнули золотыми огоньками. — Так где же вас высадить, господин музыкант? Подброшу куда угодно, назовите только адрес. И не вздумайте отказываться, вы не в том состоянии, чтобы добираться до дома пешком.

Я назвал адрес, и кошка передала его водителю. Тот буркнул, что авеню Сен-Пре мы давным-давно проехали и сейчас ему придется делать крюк.

— Как вас зовут? — поинтересовалась кошка.

— Конан. Конан Грейсон, — представился я. — Можно просто Кони. Так меня все зовут.

— Кони… — повторила кошка, и в ее устах это прозвучало так нежно и так необычно, что у меня в груди что-то защемило. Еще никто не произносил мое имя так ласково. Даже мама, хотя бы потому, что ее голос был совсем не похож на голос этой чудесной кошечки.

— А как зовут вас? — почему-то нерешительно спросил я.

— Мярина. Просто Мярина. Давайте оставим мою фамилию за скобками.

— Какое чудесное имя… Я полагаю, вы не француженка?

Кошка рассмеялась, и вновь ей это удалось на удивление обаятельно.

— Увы, да. А как вы поняли, господин Кони?

— Вы слишком очаровательны для того, чтобы быть француженкой… — ляпнул я и смутился.

— А вы, как погляжу, парень не промах. Делаете мне комплименты сразу после того, как я впустила вас к себе в машину…

Ее глаза так и светились, и этот свет приятно согревал меня. Странное дело, но рядом с Мяриной я ощущал себя дурачком, наивным первоклашкой, хотя перед другими девчонками всегда демонстрировал свои лучшие качества. С ней же я был словно под гипнозом. Только и делал, что нес ерунду и вел себя наиглупейшим образом. А эти ее бездонные глаза…

Вспомнив про глаза, я вдруг передернулся. В памяти вновь всплыла недавняя картина — мертвый пес за рулем разбитой машины с остекленевшими неживыми глазами.

— Вам плохо? — забеспокоилась Мярина, заметив, как я переменился в морде. — Говорила, что не стоит храбриться.

— Перед тем, как на меня напали бандиты, я был на месте аварии. Машина врезалась в фонарный столб и сложилась, как консервная банка. Я бросился спасать водителя… Но тот был уже мертв. А его глаза… Я не забуду их никогда.

— Пес-водитель? — Мярина нахмурилась. — Он был в красной машине?

— Цвет я не запомнил. А что?

— Ничего… Совершенно ничего. Пустое все, пустое. А те бандиты, что они от вас хотели?

— Не знаю… — Я почувствовал вновь подступившую дурноту, возникшую, по всей видимости, из-за резкого поворота, совершенного хмурым молчаливым водителем. — Тубус. Они спросили про какой-то тубус.

— Машина врезалась в фонарный столб… Я так и знала, что встреча пройдет вблизи парка, но, как дура, устроила засаду под мостом… Конечно же, они шифровались, а я не сообразила…

Я слушал кошку молча, совершенно не понимая, что она имеет в виду. Но объяснять та не захотела, и, привстав, что-то шепнула водителю на ухо. После чего села и обратилась уже ко мне:

— Кони, не поймите меня неправильно, но я тоже кое-каким образом связана с этой историей. Мне просто необходимо узнать все подробности, и, если вы не торопитесь, мы могли бы поговорить с вами о том псе и тубусе. Пожалуйста!

Машина остановилась, и я, выглянув в окно, увидел вход в свою гостиницу.

— Мы можем подняться к вам, — предложила Мярина, но я спешно отказался. Мне совсем не хотелось, чтобы такая красивая кошечка видела беспорядок, который я устроил сегодня утром, когда усиленно искал свои часы. Так и не найдя пропажу, я был вынужден бежать, сломя голову, а уборку отложил до лучших времен.

И кошка начала расспрашивать меня. Я поведал ей все, но мой рассказ получился скудным на подробности и, судя по всему, ничем не помог кошечке. Видел ли я тубус в салоне? Разумеется, нет, какой тубус, если все мое внимание было приковано к пострадавшему. Но Мярину очень заинтересовал пес-водитель, в особенности то, что при аварии его морда совсем не пострадала.

— Его ведь могли положить в машину уже после столкновения? — предположил вдруг я.

— Не исключено, — кивнула Мярина. — Но от чего он тогда умер? Вы очень живо описали мне его глаза… Вы же медик, вас не должен пугать взгляд покойника.

— Тот взгляд был необычным, поймите меня! Умирать буду, не забуду! — Я перекрестился.

Мярина задумчиво посмотрела на водителя, который слушал нас более чем внимательно и, мягко улыбнувшись, коснулась моего запястья.

— Кони, друг мой, вы сегодня очень устали. Идите к себе. Советую вам хорошенько выспаться.

Мне почему-то стало обидно.

— Мы с вами еще увидимся? — задал я новый, ужасно глупый вопрос и честно скажу, что мне почему-то очень хотелось получить на него положительный ответ.

— Все может быть. Жизнь на то и жизнь, что состоит из невероятных совпадений и случайных встреч. Не буду с вами прощаться, Кони. Извините, проводила бы вас, но после нашей беседы у меня появилась пара безотлагательных дел. Вы определенно приносите мне удачу.

И она, совершенно не поморщившись, поцеловала меня в грязную щеку.

Я вышел из машины, и та, только захлопнулась дверь, резко газанула и, обдав меня облачком дыма, скрылась в темноте ночи.

Дождь уже давно прошел. А я стоял и не смел опустить глаз, словно верил, что Мярина вдруг выйдет из темноты и улыбнется мне. Такая же веселая и чертовски привлекательная.

Щека моя горела, и это чувство было очень приятно. Я отдал бы все на свете, чтобы она поцеловала меня еще раз. Ох, если бы это случилось, я был бы самым счастливым волком на свете!

Увижу ли я ее снова?

 Едем в больницу. Нужно оказать помощь пострадавшему. Я склонна полагать, что у него может быть сотрясение мозга. (англ.)

Глава 3. Однокашник

Нетрудно догадаться, что ночь я провел без сна. Все ныло, боль, словно разряды электрического тока, отдавала в каждую мышцу, в каждую клеточку моего несчастного тела. В ушах же стоял такой звон, словно я только что вернулся с рок-концерта. Не хотелось ни ворочаться (к слову сказать, кровать в моем номере была до того жесткой, что я ощущал себя йогом, лежащим на деревянных досках), ни вертеть головой, даже лишний раз набрать воздуха в грудь не хотелось. Я лежал и пялился в потолок. От напряжения, с каким я разглядывал облупившуюся побелку и тонкие, словно нарисованные карандашом трещины, у меня стало двоиться в глазах. Выругавшись, я зажмурился…

И увидел ее! Мярина сидела передо мной и гладила рыжей лапкой волосы на моей голове. В глазах чаровницы вспыхивали золотые огоньки, придавая ей особый шарм.

И вот, только я попытался всласть насладиться своим видением, как оно вдруг отступило, я открыл глаза и с неудовольствием отметил, что уже забрезжил рассвет.

Я сел. Мой взгляд уперся в дурацкий натюрморт с яблоками, висевший на стене. От вида этих противных, явно гнилых, фруктов, я всякий раз морщился и, была бы моя воля, давно бы уже вышвырнул премерзкое полотно в окошко.

Боль в теле все еще досаждала, делала меня неповоротливым и медлительным, но я старался не обращать на нее внимания.

Надо было поторопиться. Горячую воду в этой гостинице включали только по утрам, в остальное же время предписывалось воспринимать холодную струю, бьющую из крана, как нечто должное.

Я, так и бухнувшийся вчера в кровать пыльным и грязным, наконец смог принять душ. Правда, горячую воду отрубили еще до того, как я успел смыть всю грязь с шерсти, и мне пришлось домываться холодной, но это, к моему собственному удивлению, меня ничуть не рассердило. Даже, наоборот, позабавило.

Вернувшись в комнату, я заметил, что натюрморт висит как-то криво, но прикасаться к нему было выше моих сил, и я отвернулся к окну.

Вечером меня ждала подработка на свадьбе, им требовался музыкант, но представив, что после смены мне придется вновь идти до гостиницы по темным переулкам, я решительно отмел сию затею. С меня довольно! Такая подработка не сделает меня великим музыкантом. А жених с невестой пусть поищут себе другого дурачка, который будет музицировать под их слащавые поцелуйчики и под чавканье гостей, жующих лягушачьи лапки.

Передумав еще много чего, я распахнул окно и высунул морду наружу. Скоро мне будет нечем платить за чертовый номер с натюрмортом, вонючими клопами и шебаршащимися под полом крысами. Наверняка придется брать денег взаймы у отца на обратный билет до Англии, а потом выслушивать его нотации о том, что я, этакий болван, вечно не слушаю родительских дельных советов.

Пели птички, светило приветливое, чересчур яркое, на мой английский взгляд, солнце. Не было и следа от той непогоды, в которую я попал вчера. Мои мысли потихоньку приходили в порядок, и жизнь не казалось такой уж скверной, хотя тень отца еще незримо висела где-то подле меня, предупреждая — только позвони мне, и на тебя обрушится волна праведного гнева, которая прибьет тебя с головой.

Разумеется, увлечение музыкой ерунда, лучше уж прозябать в больнице, заполняя глупые карточки и бюллетени… Казалось, мы с отцом жили на разных планетах, и он искренне не понимал, почему место терапевта в главной больнице Бирмингема для меня каторга и что такого я нахожу в бренчании на гитаре где-нибудь в подземном переходе. Сын уважаемых родителей, intellectual, а все тешит себя глупостями, как какой-нибудь волчонок.

Решив прогуляться, я, старательно отводя взгляд от дурацкого натюрморта, вышел из номера в коридор. Еще на лестнице я услышал чей-то голос, показавшийся мне смутно знакомым, но, витая в своих мыслях, не придал этому особого значения. Вряд ли меня можно было чем-то удивить.

— Tiger-wolf! I haven`t seen you for ages[1]! — завопил кто-то, и я опомниться не успел, как оказался в крепких объятиях.

Я попытался вырваться, к тому же постояльцы, отчего-то столпившиеся в коридоре, стали с неподдельным интересом следить за происходящим, подобно зрителям в театре, но мерзкий тип лишь сильнее сжимал меня и совершенно не собирался отлипать.

— Старик, не узнал меня? — вопил мне в самое ухо сумасшедший. — Гляжу, ты повзрослел, хотя всего какой-то год не виделись… Дружище!

Меня выпустили из удушающих тисков, и я инстинктивно отпрянул назад, чуть не налетев на столик администратора. Зато теперь я смог разглядеть того, кто меня так бесцеремонно схапал. Рыжий субъект с острой мордой и хитрыми зелеными глазами улыбался, блестя безупречными белыми зубами, и был не прочь еще раз придушить меня своими костлявыми, но довольно сильными лапами. Не знай я этого лиса, решил бы, что он бешенный. Но, увы, я его знал. Передо мной стоял мой бывший однокашник из медицинского.

— Tiger-wolf! Tiger-wolf! — ткнув в меня пальцем, повторил лис. В долгу я не остался и, точно так же ткнув в лиса, в тон ему ответил:

— Booby-fox[2]! Booby-fox!

Мы оба расхохотались, не обращая на постояльцев никакого внимания. А их стало только больше, даже сверху спустились поглазеть на двух сумасшедших англичан, или, как с пренебрежением говорят о нас французы, «ростбифов». Действительно, что с нас возьмешь?

— Сам ты сумчатый! — сказал я сквозь смех.

— Не обижайся, Кони! — покровительственно махнул лапой мой бывший однокашник. — Я прекрасно помню: только попроси тебя дать списать конспект, ты сразу его из кармана белого халата вынимаешь. Это я, между прочим, на болвана должен обижаться!

— На болвана? Ах да, ты же у нас на самом деле вундеркинд! На год раньше закончил учебу. Вернее, декан выгнал тебя за прогулы. Ну и как тебе взрослая жизнь, братец Лис?

Лисандр Тодд, сколько я его помню, был типичным прожигателем жизни. Ночи он проводил в клубах, девушек менял так быстро, что даже я, какое-то время входивший в круг его близких друзей, не мог с точностью назвать их приблизительное число, а уж что касается модных костюмов и дорогих прибамбасов — Лисандру завидовали все парни с нашего потока. Наверное, кроме меня одного. Да, моя семья не могла похвастаться счетами в банках со множеством нулей, но я одевался прилично, хотя и далеко не так, как наш баловень судьбы. Мне было достаточно того, что я имел.

Однако сейчас передо мной стоял изрядно похудевший лис в обычной рубашке и далеко не дизайнерских брюках. От былого шика не осталось и следа.

— Пошли, прогуляемся, — буркнул мне однокашник, бросив нервный взгляд на толпу. — Не люблю, когда разглядывают.

***

— С чего это ты вдруг перебрался к «лягушатникам»? И чего забыл здесь, в этой мерзопакостной гостинице? Она явно не для твоей ухоженной шерстки, — пошутил я, только мы вышли на улицу.

Лисандр усмехнулся.

— Ох, Кони… Логичнее, чтобы я обо всем этом спросил тебя… Ты же выучился на врача, лапы у тебя, как сейчас помню, все говорили, золотые. А ты здесь. Непорядок. — Он хлопнул меня по плечу.

— Ты не прав. Доучиться я не успел. Сбежал из дома в поисках лучшей жизни.

— Сбежал? Ну и ну. В голове не укладывается. — Лисандр задумчиво ковырнул лапой камешек на дороге. — Ну а я… Чего я? Сам, небось, понял, что как только декан, зверюга, выгнал меня, родители сразу из дома поперли. Сказали, крутись сам, как хочешь… Вот и забросила меня судьба сюда… Почти год здесь, а живу где придется, питаюсь помоями и никак не могу выучить этот лягушачий язык!

— Так уж и помоями, — не поверил я. — Ты же всегда был очень деятельным. Из таких, которые на всем деньги сделают. Потерял былую хватку?

— Потерял… Хотя ты прав, по-разному бывало. Еще совсем недавно деньги у меня водились, дела шли в гору… А сейчас… все надо начинать сначала. Да не суть важно. Ну а ты у нас теперь кто?

— Никто. Музыкант.

Лисандр расхохотался. И даже остановился. Держась за живот, он хохотал так громко, что мне стало обидно.

— Не злись, братец, не злись! — отсмеявшись, сказал лис. — Я… просто… Знаешь, ты всегда был практичный, трезвомыслящий… Медик. И тут… О, ха-ха! Му-зы-кант! Как так?

— Еще и не такое в жизни бывает.

— Слушай, у меня есть немного деньжат. Пойдем, сходим, пожрем. Красиво, как короли! Я тут одно местечко знаю… — Глаза Лисандра возбужденно сверкнули, и он сглотнул слюну.

— Может, не надо? Сам сказал, что на мели! — попытался возразить я, но Лисандр уже ухватил меня за локоть.

— Парень, сбежавший из дома ради бренчания на гитаре, должен ценить вкус жизни. А не стонать, как prim young lady[3]! Если сказал, что угощаю, значит, угощаю! Запомни, чувак, лис, он хоть и хитрый, но доброту помнит. Ты всегда мне помогал. Рефераты за меня писал, на практике подменял… Что, я друга не угощу? — Вот так, безостановочно болтая, этот мерзкий тип совершенно спутал все мои утренние планы и уволок за собой.

Хотя что это я? Не было у меня никаких планов. В самом деле, не звонить же родителям. Что бы я им сказал? Извините за то, что я никчемный волк?

Плохие мысли. Дурные. Надо гнать их поганой метлой. Почему бы мне в самом деле не развеяться? Если, конечно, у этого лиса и правда есть деньги. На то он и лис, что может обмануть, уж я-то своего бывшего однокашника знаю, как облупленного.