автордың кітабын онлайн тегін оқу И стихли выстрелы. Цикл «Пустота»
Владислав Долганов

Үзіндіні оқу

Кітап туралы Қазір оқып жатыр2 Тегін фрагмент

Владислав Долганов

И стихли выстрелы

Цикл «Пустота»

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

16+

Декабрь. 1914. Польша. Вроде бы мы воюем там. За годы службы я столько прошёл, столько видел, что все воспоминания смешались в кучу. Живые, мёртвые, враги, друзья — всё это для меня размытое лицо, которое я так и не могу забыть.

Это как та самая девушка, в которую ты был влюблён, будучи мальчишкой. Ты тайно дарил ей цветы, посвящал стихи, каждую ночь смотрел на луну и представлял её в свадебном платье, но потом она резко уехала, а тебе лишь воспоминания её прекрасного французского парфюма, нежные золотые локоны и размытое лицо, которое ты увидел, когда она стояла возле вагона и оглянулась на последок.

Мы стояли в десяти километрах от передовой, но я уже чувствовал, что вот-вот и нас пошлют в бой. Опёршись на треснувшее бревно, я закурил, пытаясь прогнать эти жуткие мысли из головы.

— Ярик! — окликнул меня кто-то.

Запах сосисок, шаркающий шаг. Я сразу понял, что это наш повар Артём. Он был достаточно упитан, носил очки, что делали его глаза гигантскими. Форму всегда носил на распашку, а ремень и не застёгивал, но когда появлялись офицеры, то быстро приводил себя в порядок.

— Привет, Артём. — как-то холодно сказал я, посмотрев на него снизу вверх.

Его левый рукав был порван. Он стоял и криво улыбался, показывая свои желтые зубы.

— Что случилось? — поинтересовался я.

— Да древесина, будь она не ладна, теперь от офицеров не скрыться. Уверен, что устроят мне…

— Да, ничего не будет, успокойся. Сейчас уже бои кончаются, офицерам лишь бы напиться, переждать, да следующие…

— А я вот думаю, что офицеры заняты только войной и солдатами! Вот как мы победим, война окончится, так тогда и напиться можно будет!

— Возможно, ты и прав, но мне тут Дмитров… — начал я.

— Дмитров рассказал, как Брилец напился и на передовую пошёл шатаясь, да и чуть по нашим стрелять не начал?

— И тебе говорил?

— Говорил… Только вот Брилец в это самое время был ранен, ему ногу перевязывали, я рядом стоял, а спиртом даже и не пахло.

Эти слова смутили меня. Теперь я и не знал кому верить. Пьяные офицеры или офицеры-патриоты, что из этого правда? Правда всегда по середине. Так мне говорила мать всю мою жизнь. Даже когда на фронт забирали, она сказала: «Воюй по правде, сынок! Нет чужих, нет своих, есть люди, которым приказали стрелять в друг друга. Я не могу заставлять тебя. Делай и верь тому, что считаешь правдой.»

— Да странный этот Дмитров — сказал Артём — такие речи заводит… Стреляйте в офицеров, говорит. Да кто в здравом уме по своим стрелять-то будет?!

— Отчаянные жизнью и будут. — ответил я, вглядываясь в чёрное небо. — Даже звёзд нет… — наступила небольшая тишина, повар тоже смотрел вверх. — Артём, будешь папиросу?

— Давай.

Я протянул ему папиросу и прикурил, потратив на это последнюю спичку. Ничего страшного, завтра, вроде бы, должны выдавать. Плитка шоколада, три коробка спичек, две пачки папирос на весь месяц, а может и три.

Этого действительно мало, но а чего ждать от войны? Однако, все у нас друг другу помогают. Если будет нужно, то офицер даст папиросы обычному солдату. На войне не смотрят на ранги и чины, на войне ты — потенциальный труп и плевать, как к тебе обращаются, перед пулями все равны.

— А у меня вот сестра родила… — докуривая, сказал Артём.

— Да? Это здорово, Тёма! Поздравляю! — я пожал ему — И кто у тебя? Племянник или племянница?

— И тот, и другая! — радостно сказал он.

Теперь-то я всё понял. Артём слонялся по окопам в поисках солдата, чтобы поделиться с ним радостью. По стечению судьбы, он нашёл именно меня. Но я не виню его в этом, ведь когда случается что-то хорошее или что-то плохое, человеку не терпится выговориться кому-нибудь на счёт этого. Так случилось и со мной.

— Наверное, они уже сходили в церковь… Хотя, в Петрограде таких не найдешь. — обронил повар.

— В смысле? — удивился я. — В Петрограде полно храмов.

— Да, у нас вся семья католики.

— Теперь ясно про какую церковь говоришь… Ну, ничего, бог он же в нас, так что всё хорошо.

Всё больше я начал замечать, что среди наших католики, православные, протестанты, встречались иудеи, а я — единственный атеист. Мать меня приучала с детства верить в бога, помню как заучивал по десять молитв, но в итоге так и не уверовал. Конечно же, о том, что я атеист в моей семье никто не знает, кроме моей дорогой жены Анны.

Я всегда не понимал, зачем люди верят во что-либо, пока однажды не попал под обстрел. Все, кто были рядом со мной нашептывали молитву, высовывались из окопа, стреляли и прятались. Людям важно то, что жизнь не закончится, если они погибнут, но они сами понимают, что это не так.

— Ярик, а расскажи… — начал говорить Артём, но не успел, ведь его речь прервал подоспевший Брилец, о котором мы вспоминали несколько минут назад. Он прихрамывал на левую ногу, а его рука была в крови.

Нас всех быстро построили. Не было времени на различные разговоры, поэтому Брилец чётко разъяснил:

— Там, на передовой, идёт решающий бой! Мы почти откинули венгров, но всё может измениться не в нашу пользу! Поэтому выдвигаемся, господа, выдвигаемся!

Отобрали почти всех. На месте осталось несколько медичек, тридцать тяжелораненых солдат и Артём, которому приказали приготовить к утру бульон с сосисками. Повар смотрел нам вслед, как верный пёс смотрит на уходящего хозяина. Повар смотрел нам в след, как ребёнок, брошенный своими родителями, которые уходят прямо перед ним. Я не думаю, что он так яро рвался в бой и мечтал оказаться на передовой. Скорей всего, он боялся, что однажды никто не вернётся. Вообще никто.

Сослуживцы рассказывали, что его родителей убили прямо перед его призванием на фронт. Вроде бы хотели ограбить, но отец Артёма пошёл на рожон, но у одного из грабителей оказался револьвер.

Повар не успел толком проститься с ними, а уже ехал в поезде на передовую. Из родственников остались только сестра и теперь вот племянник и племянница. Жена от него ушла ещё задолго до войны, сбежала вместе с иностранцем в Канаду. Но это лишь слухи. Кто знает, может они правдивы, а может лишь выдумка сослуживцев. Я стесняюсь сам спрашивать человека о таких вещах.

Я уже не чувствовал пальцев ног, ветер проникал сквозь наши шинели и кусоворотки. Не спасали даже папахи. До передовой оставалось совсем немного. В воздухе витал запах пороха. Кто-то из наших чихнул, и все дружно сказали ему: «Будь здоров!», на что он невнятно, вытирая нос, ответил: «Спасибо…»

Чем ближе мы приближались к передовой, тем отчётливее я слышал звуки выстрелов, всхлипы, крики, стоны… Чем ближе мы приближались к передовой, тем страшнее мне становилось….Тем страшнее становилось нам всем, даже Брилецу, который не в первой за сегодня возвращается к ней. Это я заметил по глазам солдат. Как бы они все не пытались скорчить серьёзные лица, их глаза… Они чуть ли не слезились. В этом явно не был виноват пороховой запах.

Особенно это было заметно у Брилеца. Его разноцветные глаза не только слезились, но и дрожали. Он постоянно их протирал и винил во всём пыль, которая якобы так и норовила попасть ему прямо в них. Хотя, какая может быть пыль?! Вокруг было всё усыпано снегом!

Наконец-то мы дошли до передовой. Я быстро спрыгнул в окоп, сняв с плеча свою мосинку. Возле меня уже валялся окровавленный Дмитров. Он был мёртв.

— Вот и дострелялся по офицерам… — буркнул я себе под нос.

Его стеклянные глаза смотрели прямо на меня, как будто призывая к чему-либо, а зная Дмитрова, скорей всего, они призывали меня стрелять по офицерам. Я пригнулся и закрыл их рукой. Стало немного спокойнее.

— Стреляем! За Царя! За Россию! — услышал я крики офицера. После этих слов послышалось протяжное: «УРА!» и несколько смельчаков попытались встать, но были тут же расстреляны.

Я занял позицию и понемногу отстреливал выбегающих венгров. Перед каждым выстрелом я закрывал глаза. Я понимал, что таким образом меня могут быстро пристрелить, но я не хотел смотреть, как я убиваю кого-то. Не так должно быть… Всё это неправильно… Вся эта Война неправильна…

Я нагнулся, чтобы перезарядить мосинку. Когда я вставлял обойму, то случайно выронил из неё несколько патронов.

— Чёрт… — прошептал я и начал искать патроны, роясь в снегу. Благо, что нашёл я их быстро и вставил обратно в обойму.

Когда я вставал, пуля пролетела прямо у меня над головой, сбив мою папаху. Я упал на землю. Рядом с трупом Дмитрова. Я не мог придти в себя. Я не хотел вставать, хотя понимал, что нужно, ведь это мой долг… Перед Государством? Убивать таких же людей, как я, но что воюют с другой стороны…

Вставал я очень осторожно, понемногу выглядывая из окопа. В этот раз уже никого не оказалось, и никто по мне не стрелял. Возможно, этот человек был убит, а возможно просто покинул свою позицию. Этого мне было не узнать.

Тут раздались взрывы. Они доносились со стороны венгров. А позже из окопа вылез израненный Брилец.

— Господа! — начал он — Мы почти откинули их! Давайте же добьем и покажем всю нашу русскую мощь! Покажем им, что значит идти против Великой Русской Империи! За Царя! За Народ! За Семью! За Отечество! — он сделал пару выстрелов из нагана в воздух.

Теперь уже все с криком: «УРА!» бросились бежать вперёд. Мне было страшно, но я бежал, стараясь на ходу стрелять в противника. Пока я бежал я вспоминал лицо своей жены. Было ощущение, что больше я его не увижу.

Рядом со мной бежал молодой парень, которого звали Денис Смирнов. Он был родом из Москвы, на фронт призван сразу после окончания лицея. Как он мне рассказывал, дома ждёт его девушка с прекрасным именем Алиса. Он говорил, что при каждой первой возможности пишет ей письма, а она отвечает ему.

— А дождётся ли? — спросил как-то я его — Я вот думаю, что моя Аня меня не дождаться может, так она мне жена! А у тебя невеста только…

— Дождётся! — уверенно отвечал он — Тут без сомнений! Она любит меня всем сердцем, а я всем сердцем люблю её!

Денис был родом из семьи интеллигентов. С ним можно было побеседовать о книгах, философах, обсудить спорные моменты в истории, но в нём была черта, которая сильно мне не нравилась: он чрезмерно любил Россию и в бою превращался в настоящего зверя. С грозным оскалом он отстреливал венгров, не щадя ни пуль, ни людей.

Не то, что я не любил свою Родину, напротив, я был патриотом, но не понимал таких, как Смирнов. Я был пацифист. Возможно, мне никогда не понять, как убить человека, а потом не сожалеть об этом. После каждого боя, я где-то часа два сидел в одиночестве. Единственное что я делал, смотрел на небо и курил папиросы.

Резкая боль пронзила моё левое плечо. Пуля. Мне было больно, но я продолжал бежать, даже немного ускорившись. Теперь боль поразило моё правое плечо. В глазах начало темнеть, а я начал пошатываться. Третий выстрел. Я уже не мог понять, куда попала пуля. Я свалился в окоп, в котором совсем недавно сидели венгры. Ударившись головой о бревно, я упал навзничь, смотря на звёздное небо.

«Хотя бы умру с красивым видом…» — подумал я, немного улыбнувшись. Глаза постепенно закрылись, а боль начала отступать.

Очнулся я из-за резкого запаха какого-то вещества. Первое, что пришло в голову — спирт. Значит, я жив. Приоткрыв глаза, я увидел медичку Настю, что наносила бинты на раны Брилеца.

— Жив! — услышал я крик Артёма. Когда он подошёл, то запах сосисок перебил запах спирта.

— Жив… Конечно, жив… Помирать мне что ли? — усмехнулся я.

— Не дай Бог! — сказал Артём.

Брилец немного приподнялся.

— Тише, господин офицер, вам нельзя… — пыталась сказать Настя.

— Молчать… — еле проговорил Брилец — Сегодня будет решающий бой… Решающий… Мы от-откинем венгров и сами пройдем… — тут офицер откашлялся кровью — И сами пройдём дальше!

— Помилуйте, Александр Анатольевич, да Сочельник ведь! Канун рождества! У нас пол роты католики, а венгры вообще все! Да, вы и сами католик! Может, не стоит в Святой праздник греху придаваться?! — возразил Артём.

— Артём… — Брилец взглянул на него зелёным и голубым глазами — Бульон готов? — офицер сделал вид, что не слышал его слов.

— Но, Александр Анатольевич, ведь…

— Бульон готов? — перебил его офицер.

— Да… — склонив голову, ответил Артём.

— Разливай его… Всем солдатам. — приказал Брилец.

— Слушаюсь, господин офицер.

Артём принялся разливать бульон всем солдатам. Разливал он в алюминиевые тарелки и подавал каждому лично в руки. Каждый раз давая блюдо, Артём тихо говорил: «Пожалуйста…». Но в ответ не было: «Спасибо…».

Когда очередь дошла до меня, то я быстро взял бульон и достал из кармана прострелянной шинели ложку, тоже алюминиевую.

— Спасибо. — сказал я.

Тарелка немного согревала мои руки, ведь перчаток у меня не было. Я принялся к еде. Вкус был отвратный, я долго пытался проглотить одну сосиску. В итоге мне это не удалось и я выплюнул её на землю. Я знал, что со временем я привыкну к такой еде.

В обед нам выдали плитку шоколада, две пачки папирос и три коробка спичек. Нам сказали, что это на четыре месяца. Плитку я сразу положил в карман. Съем как-нибудь в другой день. Явно не сегодня и не завтра. Скоро Новый Год, может сделаю себе небольшой праздничный ужин, если его можно так назвать.

Открыв одну из пачек папирос, я закурил, вглядываясь в голубое небо. Облаков вовсе не было.

— Ты в порядке? — послышался голос сзади.

Я обернулся. Пред мной стоял Денис. Его левая рука была обмотана бинтами, сквозь которые виднелась кровь. Он тоже курил.

— Сегодня опять в бой… Брилец хочет кинуть абсолютно всех… Зато венгров откинем и дальше пройдем… — как-то грустно проговорил Смирнов.

Мне показалось это странным. Человек, который всегда рвался в бой, который был рад убить пару врагов, вдруг грустно говорил о предстоящем бое. Может, он испугался? Вдруг ранение оказалось серьезным и он чуть не погиб? Я осмотрел его с ног до головы. Вроде только одна пуля, да и то в руку…

— Сегодня… — начал говорить он — Сочельник же! А я, как и вся моя семья, верующий. Католик. Ну, не могу убивать в такие дни… Сочельник, потом Рождество…

Я был удивлён. Вроде церковь так рьяно трубит об атеизме русской интеллигенции, а тут на тебе. Он сказал про грех, что не может убивать в святые праздники, но убивает в обычные дни, хотя убийство уже считалось грехом. Мне не суждено было понять таких людей.

— Наверное, я не буду убивать… Не буду стрелять эти два дня. — сказал Денис.

Его слова становились ещё более не логичней. Я не понимал, что происходит с ним. Я принялся объяснять ему свои мысли на счёт убийств в целом. Объяснял я долго, стараясь подбирать каждое слово, чтобы он правильно понял мои мысли.

— Понимаешь, я не верю в бога, но я стараюсь не убивать людей в бою. Мои действия ни чем не подкреплены, вроде греха, как в библии… Я стараюсь не убивать, потому что понимаю, что там, на другой стороне, воюют такие же солдаты, как мы, у которых есть семьи… Там воюют такие же солдаты, как мы, которых заставили воевать, как и нас.

Он ничего не ответил. Денис выкинул папиросу, развернулся и ушёл. День прошёл быстро, никто даже не заметил, как и стемнело. Но выстрелов не было. Ни со стороны венгров, ни со стороны нас. Все просто чего-то ждали.

Брилец еле стоял на ногах. Его поддерживали двое солдат. На моё удивление, он не давал команду стрелять по противнику. Я смотрел в сторону венгров и увидел одного солдата, который целился на меня, а я на него. Я надеялся, что выстрела не будет и на свой риск убрал мосинку в сторону. К моему удивлению, он тоже убрал свою винтовку в сторону. Я достал папиросу и закурил, прислоняясь к бревнам.

Что мы, что венгры так и не двинулись с места. Никто не решился уйти в атаку. Наблюдая за звёздами, я не заметил, как и уснул. В ту ночь я совсем не боялся, что спящего меня убьют. Я был уверен, что выстрелов не будет.

Я оказался прав. Открыв глаза, я первым делом почуял запах сосисок и увидел повара… Поваров. Рядом с Артёмом стоял и другой, одетый совсем никак наши.

— Венгр… — буркнул себе под нос я.

Неужели нас захватили? Раненных, измученных… Не может быть. Столько историй про Великую Русскую Армию, но были захвачены за ночь… Вот и всё. Конец истории.

— Пасуй, пасуй! — услышал я возгласы, доносившиеся фронтовой.

Держась за бревно, я встал, прихрамывая на левую ногу. Теперь я понял, куда попала та самая третья пуля. Возможно, когда я вернусь домой, моя жена примет эту историю за вымысел, но всё, что я опишу дальше, было на самом деле. Я видел это своими глазами. Может быть — это Рай? Вдруг нас убили и здесь все солдаты. И наши. И венгры.

Я посмотрел в сторону нейтрального поля и увидел, как трое наших солдат играли в футбол против троих венгров. Мяч был сделан из какого-то материала. Мне не удалось точно разобрать из какого. Похоже, солдаты оторвали куски с порванных шинелей и сделали нечто похожее на мяч.

— Я точно мёртв. — буркнул я.

Обернувшись, я увидел, как Брилец беседует с офицером венгров.

— Удивлён? — услышал я голос сзади.

Это был Денис. Он курил венгерскую сигарету и доедал свой шоколад. Я начал сразу же расспрашивать его о том, что сейчас происходит. Я привёл свои доводы о том, что мы все мертвы, а это — Рай.

— Друг мой, к счастью, мы живы. Рождество же! В Рождество всегда происходят чудеса! Вот оно! Чудо, настоящее чудо! Какое есть. Господь смиловался над нами и даровал нам… Даже не знаю, как назвать его… Разум? — проговорил Денис.

— А как вообще всё произошло? Само перемирие.

— Венгры сделали первый шаг к примирению. Они бросили всё оружие на землю и пошли в нашу строну. Мы замешкались, но потом Брилец отдал приказ сделать тоже самое. Лично я боялся немного, когда шёл к венграм навстречу. Думал, что ловушка какая-то. Но нет! Офицеры стояли, смотрели друг на друга. А потом пожали руки. Ну, мы, солдаты, повторили тоже самое.

Я достал папиросу и закурил, размышляя над словами Дениса. Я наблюдал, как Артём и венгерский повар наливали солдатам кашу. Может быть, это конец войны? Она только началась… Это хорошо, что так быстро закончилась. Больше не будет бессмысленных смертей. Больше не будет выстрелов и запаха пороха. Больше не будет стонов солдат, которые держатся за кровавые бинты. Больше не будет писем с Родины. Мы вернёмся домой, к своим семьям.

Я решил подойти и тоже поесть каши. Взяв металлическую тарелку, я подошёл к поварам. У Артёма был радостный вид. Он налил мне два половника тыквенной каши. Отойдя в сторону, я сел на снег и принялся к трапезе. Ко мне подсел один австриец. По его выражению лица было видно, что он хотел сказать мне что-то, а, возможно, просто выговориться.

— Вся эта… der Krieg [Война] унести много жизни… Всех людей. — робко произнёс он.

Он был щуплый, в потёртой шинели, с реденькими белыми волосами и очками, что делали его вид более нелепым. Левая рука этого венгра была перебинтована. Зубы кривые, от самого несло тухлой рыбой.

— Война — бессмысленна. Её цель унести много невинных жизней и у неё прекрасно получается. — сказал я, доедая кашу.

— Но, если мы, солдат, ничего не сделать, то Der Krieg wird alles zerstören! — сказал он, смотря в небо.

Я, хоть и изучал немецкий язык в гимназии, точно не знал, как перевести его фразу, поэтому просто промолчал. Видимо, австриец понял причину моей неразговорчивости, ибо он почти без акцента проговорил:

— Я знаю русский немного, мой отец работать послом в Москва. Он училь меня языку в детстве. А теперь его нет. — австриец сглотнул слюну, его глаза начинали слезиться — Он умер пять лет назад, на Рождество.

— Мой отец умер, когда мне было десять. Точнее, его убили. Он был офицером в запасе. Однажды отец возвращался домой от своего брата, моего дяди, и нарвался на толпу пьяни. Они пытались ограбить, а когда отец дал отпор, то один достал нож. — я не понимал откуда у меня такая откровенность. Возможно, слова этого австрийца как-то подействовали на меня.

— Es tut mir leid… [Мне жаль] — грустно проговорил он.

— Es ist es nicht wert. Die Vergangenheit ändert sich nicht. [Не стоит. Прошлого не изменить.] — я старался говорить без акцента, но у меня плохо выходило.

— Откуда ты знать язык?! — немного удивился он.

— Учился в гимназии, в Петрограде. Немного знаю.

— Ясно. Забыл представиться! Меня зовут Томас. — он протянул мне костлявую руку.

— Ярик. — сказал я и пожал ему руку.

— Мне очень приятно.

Мы помолчали. Я отнёс тарелку и отдал её Артёму, а потом вернулся на тоже место. С неба постепенно срывался снег. Сначала это были маленькие кристаллы, а потом посыпались большие липкие хлопья.

— В такие моменты Sie beginnen, Ihr Leben zu schätzen [Ты начинаешь ценить свою жизнь]. — сказал Томас, стряхивая снег с шинели.

— Только война отнимает эти жизни… Мы — животные. Убиваем таких же, как и мы, не задумываясь об их семьях, матерях, жизнях…

— Ich bin mit dir einverstanden. [Я согласен с тобой]. Люди многое не понимать. Я тоже многое не понимать и ты. Мы все многое не понимать. Но войну — мы все обязаны понять. Я и ты понимать, что такое война. Остальные… Нет. Одни бояться офицеров, другие не понимать, что делать. Das ist alles [Вот и всё]

Меня поразили его слова. Было ощущение, что я встретил родного брата с другой стороны на этой бессмысленной войне. У меня с Томасом были одинаковые взгляды, мысли, во всём соглашались. Он, видимо, тоже увидел во мне родного брата. Он рассказывал о своей жизни в Вене и как он попал на фронт:

— Ко мне в дом вломились. Сказать, что идти война и я нужен там. Я — врач. Но не военный врач. Ich hatte drei Tage Zeit, um mich von meinen Kindern und meiner Frau zu verabschieden [Они дали мне три дня, чтобы попрощаться с женой и детьми]. — Томас достал фотографию девушки и показал мне — Это Бинди. Моя Фрау.

Жена его действительно была красивой. Её глаза, будто два изумруда, смотрели мне прямо в душу. Если бы Томас не спрятал фотографию, то я вряд ли бы смог отвести взгляд от неё. В ней была какая-то своя загадка. Теперь я понял, почему Томас женился на ней.

Я рассказывал Томасу о том, как прекрасен Петроград. Рассказывал о его узких улочках и парках, по которым я когда-то гулял с дамами. Он же рассказывал мне о Вене, Германии, работе врачом и как трудно ужиться с тремя дочками.

— Es ist unerträglich schwierig, Yarik! [Это невыносимо сложно, Ярик] — смеясь, говорил он. — Поскорей бы окончилась эта война и я…Я снова увидел их. — по его щеке прокатилась слеза — Моих прекрасных дочек.

— А мы с Анной пока не планировали детей… Война, чёрт бы её побрал. Но не знаю, готов ли я быть отцом, когда вернусь домой?

— Я не был готов. Но рад, что стал им. Видеть, как они все счастливы — моя… радость.

Томас рассказывал, как отец брал его на рыбалку, учил мастерить игрушки из дуба и как застукал с сигаретой, когда неожиданно вернулся домой. А я пытался рассказать всё то, что помнил о своём отце. Но в памяти было лишь, как он забирал меня со школы. Я решил не рассказывать об этом.

Если бы я описал все наши разговоры, то не хватило бы страниц моего дневника. Мы общались обо всём, ведь нам обоим хотелось выговориться. Хотелось на день забыть о войне. Мы общались и общались, рассказывая различные истории из жизни. Мы не заметили, как наступил вечер. Австрийцы и венгры уходили на свою территорию. Пришла пора уходить и моему «брату». Мы стояли на нейтральной территории и молчали.

— Сегодня же Рождество! — неожиданно вспомнил Томас — У меня есть подарок. — он достал карманные часы и пачку австрийских папирос. — Часы подарил мне мой отец.

Я был поражен. Я снял с пальца перстень и достал из кармана шоколад, который собирался сегодня съесть.

— Перстень подарил мой отец.

Мы обменялись подарками и обнялись.

— Завтра моя рота отступать. Скорей всего, мы не увидимся… Прощай, брат. — он похлопал меня по плечу и ушёл к своим. Я немного постоял на месте, но позже сам ушёл.

Почти все солдаты спали. Не спал только Брилец. Он курил в стороне. Я решил не донимать его своими вопросами, а лечь на землю, как и все. Караула не было сегодня, ведь все знали — стрелять не будут.

Впервые в своей жизни я задумался о Боге. Вдруг он спустился с небес и остановил все войны? Вдруг больше не будет кровопролитий? Теперь будет мир! С этими мыслями я и уснул, надеясь, что всё будет хорошо.

— Ярик, здорово сегодня было же, да? — вырвал меня из сна чей-то голос.

Запах сосисок. Это Артём. Я приоткрыл глаза и увидел, что повар лежит недалеко от меня. Он смотрел на звёзды и улыбался.

— Конечно, здорово… — я зевнул — Может, война и кончится так.

— Впервые вижу, чтобы в людях проснулся разум. Я рад за всех людей мира! Буду молиться, чтобы всё было хорошо.

Наступило молчание. Я уже полностью открыл глаза и тоже любовался звёздами. Сегодня они были особенно красивы. Я вспомнил об Анне. Думал о том, как она там. Я сильно скучаю по жене. Вспоминаю её красивую улыбку и красную помаду, которой она постоянно красила губы. Вспоминаю её чудесные духи и нашу первую встречу.

Это произошло в марте 1909 года, в Севастополе. Я прогуливался по набережной, дыша свежим морским воздухом. Я — выпускник гимназии №1479 имени поэта Виталия Центрального, города Петрограда. Приехал сюда отдохнуть от этой московской суеты, ведь работал я… Впрочем, уже неважно кем я работал. Война отобрала моё прошлое. Остались лишь воспоминания. Лишь редкие письма с Родины связывают меня с прошлым. Но когда война кончится, то я вернусь уже совсем другим человеком.

Я отвлёкся. Я перепрыгнул пару ступенек и пнул камень в сторону. Улыбка с моего лица не сползала. Возможно, это заслуга пары стаканов нарзану или бутылки крымского вина. Впереди я заметил девушку в белом платье. Её кудрявые каштановые волосы развивались на ветру. Я не мог отвести от неё взгляда, она манила меня. Её зелёные глаза сверкали на солнце, словно два изумруда. Я хотел подойти к ней, но боялся. Не знал под каким предлогом. Девушка робко оглядывалась по сторонам и неожиданно её шляпку сдуло. Она полетела куда-то в сторону моря.

— Сейчас поймаю! — крикнул я и побежал за шляпкой.

Я решил использовать шанс, что был дарован мне судьбой. Поймав шляпку почти у самого берега, я быстро вернулся к прекрасному созданию и с гордостью, словно рыцарь убивший дракона, вручил ей пропажу.

— Мерси… — робко отозвалась она.

— Вы из Франции? — с ухмылкой спросил я.

— Мой отец француз. Мама русская. — так же робко ответила она.

— А как зовут вас?

— Анна… А ваше имя?

— Ярослав… Можно ли мне проводить вас до вашей квартиры?

— Ну, проводите. — теперь в её голосе была слышна нотка храбрости.

Она протянула мне руку и мы вместе ушли куда-то вдаль. Я и сам понять не могу, как так завертелось, что мы теперь женаты и счастливо живём в Петрограде. Прошло пять лет, а всё пролетело мигом, как те два стакана нарзану и бутылка крымского вина.

— Ярик… Проснись… — голос с акцентом взывал ко мне. Это был Томас.

Открыв глаза, я увидел перед собой своего старого приятеля.

— Томас! Ты же говорил, что мы не увидимся? Я так рад! — я мигом подскочил и протёр глаза. Но радоваться было поздно. Вид у моего друга был печальный. Глаза в слезах. Я сразу подумал, что он пришёл объявить о том, что нам вновь придётся убивать друг друга. Слава богу, что это оказались лишь мысли.

— Ярик… Сегодня я узнать, что мой брат погиб… Там — он указал пальцем влево, в сторону Франции (я подумал, что в строну Франции). Слёзы выступали на глазах. — Он спасал солдата… Прикрыть своим телом… — Томас достал смятое письмо и дал мне, а сам не сдержался и зарыдал.

Я пытался перевести как можно больше. Многое, что было написано там мне не суждено было понять, но суть… Жуткую суть я уловил. Написал тот самый молодой солдат, которого и спас брат Томаса. Он описывал подвиг, говорил, что никогда не забудет его. Просил прощение, винил себя в смерти брата.

Я отдал письмо Томасу

...