автордың кітабын онлайн тегін оқу  На сохранении

Анастасия Вепрев

Эта проза остроумна,
трезва и горька — здесь
сочетаются ранее не сочетаемые,
но волнующие нас и нужные нам вещи.

Полина Барскова*

* Признана в РФ иностранным агентом.

предисловие

«Если бы мужчины рожали, то в мире не было бы войн». Эту ставшую притчей во языцех максиму приходится повторять и сегодня, когда человечество переживает самый большой после Второй мировой войны кризис в своей истории.

Книга Анастасии Вепрев посвящена сохранению одной — зарождающейся внутри нее — жизни. В описываемых автором событиях нет ничего эксклюзивного, не происходит никакой идеализации женщины как носительницы уникального опыта и будущей матери. Но в этой типичности скрывается достоинство каждой женщины, попавшей внутрь системы дородового вспоможения. Разумеется, у каждой есть своя уникальная история прохождения беременности и родов, но всех объединяет универсальный женский опыт и неснимаемое половое предназначение. Неснимаемое, пока вынашивание плода все еще требует женского тела, пока не изобрели искусственную матку, пока мужчины не научились рожать…

События в книге Анастасии разнесены по времени на полгода. Первая часть повествует о похождениях героини по дородовым отделениям для беременных. Вторая — непосредственно о днях перед родами и самих родах. Третья — послеродовые эго-документы женщины: письма, диагнозы, дневниковые заметки. Автор буквально, не метафорически регистрирует будни беременной женщины на основе собственного опыта. В них, на первый взгляд, нет ничего героического. Но у многих мужчин, узнавших подробности этих дней, волосы встают дыбом и выступает холодный пот. Вот как у меня после прочтения. А что же женщины? Почти у каждой из них есть собственная история родов, а также истории их матерей, бабушек и сестер. Можно было бы назвать это многовековым коллективным женским эпосом. Но только литература выводит эту речь из анонимности, индивидуализируя женский опыт.

Анастасия Вепрев скрупулезно и натуралистично описывает от первого лица все производимые с ее телом манипуляции (местный наркоз открывает и такую возможность), а также собственные физические и психологические ощущения, испытываемые при этом. Но все-таки берусь сказать, что это не натурализм и не психологическая проза. Телесная боль и погружение в чувства у автора никогда не замкнуты внутри себя. Героиня проносит свой опыт не в вакууме. Она эмпатична к другим — таким же, как она, женщинам: соседкам по палате и сотрудницам женских консультаций, больниц и родильных домов. Особенно ценна наблюдательность Анастасии Вепрев в описании диалогов самых обычных рожениц, соратниц по судьбе. Посреди бездушной бюрократической машины демографии на первый план выходит человеческий фактор.

Конечно же, важны специфический юмор и самоирония Анастасии, позволяющие читателю подключиться к повествованию и сопереживать героине. Время движется медленно, вбирая в себя всю выморочность ожидания и скуки. Кажущейся скуки, за которой ужас неизвестности. Анастасия Вепрев не отказывается от нарративного «я», и ее крепкая личная история держит и не отпускает. Она доверяет нам пройти вместе с ее героиней через опыт беременности, будто с помощью вынесенной вовне боли.

«На сохранении» — антимилитаристская и гуманная проза, которой так недостает сегодня. Это личный и негромкий «гимн» жизни, воспевающий сквозь сжатые зубы ее ценность. Гимн, после которого меркнут все риторические рюши о высшем предназначении женщины и долге материнства. Хотите знать, каково это — рожать, спросите у женщин.

Роман Осминкин

часть 1
лето. на сохранении

первый день

В душный летний вечер пошарпанная скорая доставила меня в приемное отделение известной мне больницы с наспех собранной сумкой, в домашней одежде, в панике и в кровавых трусах. Посадили на лавку, сказали ждать. Полчаса назад я сама вызвала ее к себе домой, потому что страшно испугалась, увидев, как из меня выливается кровь. В целом, это достаточно стандартное для женщины явление, однако не тогда, когда она беременна. У меня же до этого момента благополучно шел первый триместр, и прекращать его я совершенно не планировала. Увидев кровь, я начала паниковать, полезла в Интернет, прочитала там, что это все, край, конец, катастрофа, и незамедлительно набрала «112». Скорая приехала быстро. Вошли двое очень уставших людей — мужчина и женщина. Она внимательно меня осмотрела и сказала:

— Тебе невероятно повезло, что сегодня дежурит именно эта больница. Она лучшая из возможных — не упусти шанс там пролечиться. А то я знаю таких — только их забрали, подлечили, а они обратно домой бегут раньше времени. А потом снова скорую вызывают, и я их в больницу упаковываю. Ты, главное, отлежи, сколько нужно, тогда все будет хорошо.

Я не особо вняла ее разговорам, ибо последний раз каталась на скорой очень давно и благополучно забыла этот неприятный опыт. Похватав на ходу в сумку все, что попалось мне на глаза, и вцепившись в сильную руку врача скорой помощи, я стала осторожно спускаться вниз по нашей высокой и крутой лестнице.

В машине меня положили на каталку, пристегнули, и мы поехали. По пути врач все приговаривала «Как же тебе повезло», а я задумчиво смотрела в окошко на потолке скорой. Небо сменялось проводами, мелькали столбы и зеленые кроны деревьев. Ветки качало, меня укачивало, в машине было душно.

Наконец-то больница. С виду — заброшенное здание в глухом лесу. А действительно ли мне так повезло, как меня уверяли ранее? Внутри я начала осматриваться. Вокруг было пустынно и сонно. Уставшие врачи изредка и молча проходили мимо. Передо мной в коридорной очереди оказалось две женщины. Первая — лет тридцати, высокая, стройная, с укладкой на голове и в длинном цветастом платье, совсем без вещей, — она нервно вышагивала туда-сюда по коридору. Дежурная медсестра предложила ей присесть, но она, резко вздрогнув, отрицательно замотала головой. Другая женщина — грустная, коренастая, около пятидесяти, сидела рядом со мной на лавочке. У нее было много вещей — аж две большие спортивные сумки: либо ей хватило уверенности спокойно и быстро собраться в больницу, либо она заранее знала, что она там окажется. Не знаю, возможно, она просто имела под рукой две сумки и накидала туда все, что могла — чайник, книгу, мяч, купальник, кроссворд и массажер для лица. От скуки я начала воображать лишнее.

Долгое и скучное ожидание прервала медсестра, которая быстро выскочила из ниоткуда и с недовольным лицом прошмыгнула мимо нас, захлопнув дверь кабинета. Там она пошуршала немного и скомандовала:

— На кровь в порядке очереди!

На двери огромными буквами было написано, что вход возможен только в сменной обуви. Я растерялась и не сразу вспомнила, взяла ли ее вообще. В панике я стала потрошить свою сумку, нашла одну шлепку, потом другую, уронила остальное на пол, сумку тоже уронила, громко выругалась, затолкала все обратно, потом обнаружила, что теперь и кроссовки лишние, попыталась запихать их туда же, ничего не вышло, потому что только один кроссовок влезал, а другой вываливался. Затем я подумала, что надо бы было вначале надеть на них пакет, а потом уже пихать в футболки, но было уже поздно, пакет порвался. Наконец я затолкала все в сумку и выдохнула. Сидящая рядом со мной грустная женщина тоже выдохнула, перестала внимательно на меня смотреть, молча достала из кармана бахилы и нацепила их на свою обувь. Так тоже можно было сделать. Женщина в платье куда-то пропала, а грустная зашла в кабинет. Я осталась одна в коридоре рассматривать облупившуюся штукатурку. Время тянулось очень медленно. Наконец грустная женщина вышла обратно, держась за замотанный палец. Вызвали меня. Бросив вещи в коридоре, я зашла в кабинет.

Медсестра стала еще недовольнее, чем была до этого. Она вытирала с пола лужу крови, а потом опрыскала пол, стол и стул антисептиком. Я сразу же вспомнила, как однажды сдавала кровь в поликлинике и зашла в кабинет ровно в момент истерики медсестры в адрес испуганной старушки:

— Я ей говорю «зажми», а она не слушает! Говорю «зажми», а она не слушает! Ну что за люди пошли? Я им говорю, а они не слушают! Все залила тут, коза резаная, своей кровищей, все забрызгала, как коза резаная!

Эта медсестра не кричала, но в мыслях явно грязно ругалась на всех пациентов. Она велела мне сесть и вытянуть руку. Никакой плоскости при этом не предложила, поэтому моя рука осталась висеть в воздухе. Медсестра взяла лезвие и со всей силы уколола мой безымянный палец, словно ударила гарпуном в проплывавшую мимо рыбину. Но рыба оказалась скользкой, а третий закон Ньютона еще никто не отменял, поэтому неожиданно для нас обеих мой палец отпружинил назад и на обратном пути прилетел в лицо медсестре. Она окончательно разозлилась.

— Сейчас буду второй раз колоть!

— Извините. Можно, я хотя бы руку на стол положу? — сконфуженно пробормотала я.

Она согласилась, но второй раз, видимо из вредности, вонзила гарпун посильнее. Пришлось терпеть.

Израненная морально, я была отправлена обратно в коридор. Там дежурная сестра отдала мои документы и велела идти в тот кабинет, куда ожидала очереди грустная женщина с сумками. А в коридоре снова наматывала круги первая дама в цветастом платье, в очередной раз в резкой форме отказываясь от предложения присесть. Наконец к ней вышел молодой симпатичный врач. Он был хорошо и дорого одет, однако смотрел холодным волчьим взглядом и на ходу жестко натягивал на руки хирургические перчатки. Вместе они зашли в проктологический кабинет. В тот момент я внезапно обнаружила эту вывеску прямо перед глазами и засомневалась, а в роддоме ли я вообще. Все стало крайне подозрительно. Может быть, мне «повезло» влипнуть в историю, а не вылечиться. Кто знает. Спустя несколько минут молодой врач и дама вернулись — он был так же холоден, а она, наоборот, раскраснелась, верхние пуговицы были криво застегнуты, наружу вылез спортивный лифчик, а сама она взволнованно теребила подол цветастого платья.

В этот момент я отвлеклась на грустную женщину, она посмотрела на меня настороженно и, забрав все свои сумки, зашла в гинекологический кабинет, расположенный рядом.

Я вновь осталась одна в коридоре, было уже около десяти вечера. Я рассмотрела все пузыри лака на стенах и обратила внимание на то, как странно я одета. Внезапно это показалось мне важным. На мне была ярко красная футболка с какой-то фразой по-немецки (целую пачку таких футболок мне выдали однажды в летней школе на одном театральном фестивале в Рейне, и сносу им не было). Под футболкой — льняная бежевая юбка средней длины с разодранным аж до пояса боком, в котором проглядывали трусы. Мой костюм завершал деловой темно-серый пиджак — так я пыталась выглядеть поприличнее. Все три вещи чудовищно не сочетались между собой, хотя разрез с трусами и смещал ракурс этой вопиющей стилистической пошлости на пошлость обыкновенную.

Внезапно из гинекологического кабинета раздался вой и прервал мои мысли. Он пронесся через весь коридор и вернулся подавленным эхом. Я испугалась за грустную женщину. Что же там такое произошло, что она так воет? Может, узнала что-то страшное? Мне стало не по себе — вдруг я тоже что-то такое узнаю? Ведь из меня течет кровь, наверняка это уже почти ребенок из меня вытек! Тут меня отвлекла подошедшая докторка, на удивление спокойная женщина средних лет, и начала опрос прямо в коридоре. Я засмущалась, конечно, но что было мне делать?

— ВИЧем, гепатитом, сифилисом болеете?

— Н-н-нет.

— А раньше болели?

— Вроде н-нет.

— Что сейчас?

— К-к-кровь.

— Покажите.

— В-вот.

— Хм-м-м.

Докторка увлеченно что-то записывала в блокнот, а я уставилась на ее халат с грязными пятнами — не такими, конечно, словно она только что вышла из мертвецкой, но достаточно большими. Время от времени она еще и вытирала об него руки. Я перебирала в голове образы знакомых врачей: один наглаженный чистый халат, другой наглаженный чистый халат и т. д. Она прервала мой ход мыслей удивленным восклицанием:

— Почему вам не удалили кисту?!

— Сказали, что уже поздно и нельзя ничего удалять.

— Они там в вашей женской консультации совсем дураки, что ли?

Я незамедлительно перенеслась в памяти на мое первое УЗИ-обследование. Тогда мне сказали следующее:

— Ну, в целом у вас все хорошо. Однако киста, конечно, большая. Как вам вообще удалось с ней забеременеть? Это поистине чудо!

— А удалить ее нельзя?

— Ну, потом, может быть, после родов. Если она, конечно, не вырастет или не лопнет.

— Что, простите?

— Ну, может, лопнет, а может, и не лопнет, как повезет. Вы, главное, не бегайте, ничем не занимайтесь, ходить быстро не стоит, ванну я бы тоже не принимала, вы, главное, побольше лежите и не нервничайте.

После таких слов я всегда начинаю нервничать еще больше. В голове продолжала громыхать фраза «дураки?», и я вернулась обратно в больничный коридор. Докторка закончила опрос, и в этот момент грустная женщина с сумками вышла из кабинета уже совершенно разбитая. Меня запустили туда следующей. Кабинет не сильно отличался от коридора в плане технической оснащенности, единственное, что там можно было сделать, — это лечь на кушетку без трусов, чтоб тебя осмотрели чудо-чувствительными руками. Город-миллионник, дежурная больница, маточное кровотечение, осмотр руками и глазами. Действительно, мне невероятно повезло! Врачи в смотровом похмыкали, поизучали мои трусы, что-то записали и сухо велели подняться на лифте на шестой этаж.

А где лифт, мне не объяснили. Я вышла в коридор и краем глаза уловила силуэт грустной женщины, исчезающей где-то вдали. Было очень поздно, в коридоре мигала и шумела люминесцентная лампа, и я незамедлительно отправилась за призраком женщины с сумками. Лифт оказался прямо за углом.

На этаже меня встретили сонные медсестры, выдали пачку постельного белья, крошечную бумажку с расписанием моих анализов и уколов и отправили в соседний процедурный кабинет. Там другая медсестра объявила, что собирается сделать мне укол прогестерона. Я стояла в недоумении, глядя, как она собирает шприцы, пока она не гаркнула:

— Чего ждем?!

— А чего надо?

— Попу!

— А. А-а-а-а!

Медсестра со всей дури, пока я стояла с задернутой юбкой, всадила в меня первый укол, как кобыле в стойле, — было очень больно! Затем сразу же засандалила второй — мне стало невероятно больно, как будто мне попали в нерв. Я заорала как резано-колотая. Она возмутилась:

— А че зажались? Надо было расслабиться. Сами и виноваты!

Схватившись за горящую ягодицу, я, прихрамывая, выползла обратно в коридор. Куда дальше и на какие еще пытки мне идти?

— Эту в шестьсот шестую палату, где все беременные, а ту надо в пустую, чтоб она всех с ума не сводила, — еще не видя меня, обсуждали медсестры.

— Мне куда? Извините, — нарисовалась я перед их глазами.

— Во-о-он туда, в конец коридора идите, — отмахнулись они от меня и продолжили диалог:

— Ну кто ж ей сейчас ночью будет выскабливание делать? Ты, что ль?

— Ага, щас, разбежалась! Нафиг надо? Потерпит.

Я доползла до своей палаты, где заняла единственную свободную (пятую) койку в самом центре, бросила туда вещи и пошла искать туалет. Он оказался в другом конце коридора — маленький, тесный, грязный и без замков. Отлично. Еще, конечно же, без бумаги и даже без мыла. Когда у нас в общественных туалетах повсеместно появятся бумага и мыло — я вас уверяю, это будет совершенно другая страна. Держа грязные руки подальше от тела, я вернулась в палату и увидела лежащий на раковине обмылок.

— П-простите, мыло общее? — спросила я в темноту.

— Угу, — пробурчали мне в ответ.

Обмылок был совсем крохотным, вероятно, кто-то просто оставил его и не стал забирать домой, потому мыло и стало общим. По остаточному принципу.

Я снова вернулась на сестринский пост, чтобы сфотографировать расписание отделения. Медсестер на посту не было — вероятно, ушли делать выскабливание, которое хотели саботировать. Под расписанием дремала докторка, которая меня осматривала. Я навела камеру на стену, чтобы сфотографировать мой план на грядущие дни, а докторка тут же проснулась и испуганно посмотрела на меня:

— Не надо меня фотографировать!

— Да я не вас, я это… то… — тыкаю пальцем на стену. Она недоверчиво посмотрела на меня пару секунд, а потом вновь закрыла глаза.

Время было уже одиннадцать вечера. Я вернулась в палату стелить себе постель. Внутри по-прежнему было темно и ни черта не понятно.

— Ира, эй, пс-с-с! Прикрыть окно? — шепотом спросило что-то маленькое и худенькое.

— Да, пожалуйста, очень дует.

На улице было плюс двадцать пять. Маленькая девушка с длинными черными волосами вскочила с кровати, закрыла окно и легла обратно в постель. У ее тумбы стоял огромный букет цветов, а сама она была в кружевной коротенькой пижамке в горошек: топ и шорты.

— Я не понимаю, зачем идти помогать людям, если ты их ненавидишь? — продолжила шептать она соседке. Та поддакнула. Я мысленно выразила свою солидарность с девушками — у меня ужасно болела ягодица.

Еще где-то час я пыталась заснуть, но получалось плохо. На моей кровати — железном остове с проволокой — помимо основного матраса лежит влагоустойчивый матрас от протеканий, и он так специфически свалялся, что в его середине образовалась огромная яма с резкими краями. И еще он громко скрипел от каждого движения. Дверь в коридор была открыта, оттуда мне в глаза светил яркий мигающий свет, а из-за закрытого окна было совершенно нечем дышать. Я всухомятку съела домашние оладьи из пакета, которые мне в сумку успел заботливо запихнуть мой муж, вспомнила про читаный-перечитаный много раз опыт задержанных на митингах знакомых, которым приходилось спать в недружественных условиях СИЗО, и надела на глаза медицинскую маску в качестве маски для сна. Так и заснула.

второй день

Утренний регламент буднего дня в больнице выглядит следующим образом.

До половины восьмого всем означенным пациенткам необходимо собрать мочу в заблаговременно выданную баночку и затем положить ее в синюю продуктовую корзину около поста медсестер. Не до конца ясно, как соблюсти интимную гигиену при сдаче анализа в общественном туалете без мыла и раковины, но тут без вариантов. Затем медсестра ход