Дорогой читатель!

 

На эту книгу меня вдохновили моя прабабушка Эди Бонд и ее сестра-близнец Вайолет.

Мое очарование ими началось с фотографии, стоявшей на книжном шкафу в доме моего детства: это был их постановочный студийный портрет в ранней юности. Он странным образом притягивал взгляд. Проходя мимо фотографии, я каждый раз ненадолго встречалась с сестрами взглядом: я была уверена, что они хотят мне что-то рассказать.

Позже я узнала, что Эди и Вайолет были заядлыми медиумами и регулярно проводили спиритические сеансы. Погрузившись в исследование движения спиритизма XIX века, я обнаружила поразительный факт: в то время эталоном медиума была необразованная юная девушка с как можно меньшим количеством собственных мыслей (в этих пустых дамских головках так просторно, есть где разгуляться духам!). И я сразу поняла: Эди и Вайолет хотели, чтобы я написала об этом. Ведь, ко­гда медиумы ездили по стране и читали лекции в состоянии транса, происходила удивительная вещь: духи, которые говорили их устами, выражали все более радикальные взгляды.

И я принялась за историю про умных молодых женщин, которые учатся существовать в мире, ни во что не ставящем женский ум. Историю, где есть место множеству тайн, леденящих кровь потусторонних сил, людей-чудовищ — и одному симпатичному цепкому журналисту с объективно великолепной прической. Но прежде всего это история о двух сестрах, об их связи, о ее проверке на прочность — и о борьбе за место под солнцем.

Ко­гда настоящие Эди и Вайолет выросли и обзавелись собственными семьями, они построили между своими домами переход. Для меня этот переход — символ постоянства их любви друг к другу. Думаю, Эди и Вайолет понравились бы приключения, которые я им сочинила, и для меня большая радость поделиться ими с вами.

 

Вайолет задерживалась.

Эди раздвинула плотные бархатные шторы самого крошечного салона почти самой лучшей гостиницы Сакраменто и всмотрелась в вечернюю улицу. Уже больше часа назад зажгли газовые фонари, и, насколько она могла судить, нигде в городе не разгорался пожар и не зрела какая-нибудь иная природная катастрофа, которая могла бы помешать ее сестре вернуться вовремя.

Последний лавочник запер дверь на ночь и, надвинув шляпу, вышел в прохладу весеннего вечера. По Кей-стрит катила плотная череда повозок, в открытых окнах виднелись шелковые рукава и шляпки с перьями. Из фургонов, где подавали поздний обед, лился аромат свежесваренного кофе и мешался с вездесущим запахом навоза, тем более острым, что через дорогу располагался конюшенный двор.

Все и вся были ровно там, где им до́лжно. Кроме ее сестры-близнеца. Она опаздывала.

Эди плотно закрыла окно, чуть сильнее нужного рванула шторы, расправляя, и тяжело вздохнула, ко­гда расшитый кистями бархат, взметнувшись, поднял волну воздуха и задул свечу на столе у нее за спиной. Три парафиновые свечи были единственным источником света в крошечном гостиничном салоне. Она чертовски утомилась, пока уговаривала портье погасить шаровые лампы на безвкусной газовой люстре, свисавшей с потолка (в почти самую лучшую гостиницу Сакраменто еще не провели электричество).

«Но, мисс… Вы же ничего не увидите!»

Вот именно! В этом и заключался весь смысл. Как прикажете проводить приличный сеанс, если клиент все видит?

Но, разумеется, вслух она этого не сказала. Только жеманно сослалась на головную боль. В любой непонятной ситуации нужно жаловаться на головную боль.

Теперь Эди достала из лежащего в кармане шелкового кисета коробок спичек. Из кисета поплыл пряный аромат сушеных трав, но она туго затянула завязку, пока запах не пробудил никаких воспоминаний. Зажгла погасшую свечу и вернула спички на место.

Вскоре портье привыкнет к их методам работы. Ему придется: это лишь первый из множества сеансов, которые они с Вайолет намеревались проводить здесь, пока их труппа спиритистов не двинулась в следующий город. Эди опустилась на колени и, согнувшись, заглянула под круглый стол: перепроверила тонкую леску, которую обвязала вокруг ножки стула. Потом потрогала непримечательный кусочек древесины, который заклинила под ножкой стола: идеальное положение для капельки левитации в нужный момент.

Она нико­гда не понимала, кто вообще мог решить, что духи проявляют себя, гремя мебелью, но платежеспособные посетители ждали этого — и они это получали.

В коридоре неподалеку от салона прозвенел знакомый смех. Ему вторил низкий мужской голос. Эди протопала через комнату и, приподняв брови, распахнула дверь.

— Ты опаздываешь.

Буйство розовой и черной ткани вскоре обернулось двумя отдельными силуэтами. Первый представлял собой молодого человека, на вид лет восемна­дцати-девятна­дцати, одетого в добротный черный костюм. Большую часть его лица занимали неудачно напомаженные и закрученные усы, с которыми он очень походил на моржа.

Рядом с ним стояла семна­дцатилетняя девушка в розовом шелковом платье, расшитом всевозможными финти­флюшками по последней моде. Эди все еще не могла смотреть на этот кошмар без боли в груди: платье стоило им заработка за целый месяц. Каштановые волосы сестры были забраны в шиньон на затылке, а несколько кудрей модно обрамляли круглое румяное личико.

Моржеподобному юноше хватило такта запунцоветь от неожиданного вмешательства. А вот сестра-близнец Эди, Вайолет, напротив, широко и радостно улыбнулась, как будто ничто в целом мире не могло пойти не так.

— Эди! — воскликнула она своим музыкальным голоском. — Смерть как хочу вас познакомить. Мистер Джон Биллингсли, могу я представить вам мою сестру-двойняшку? Мисс Эдит Бонд.

— Так вы близнецы! — Юный морж ликующе сложил ладони, потом поспешно поклонился. — Богом клянусь, я уж думал, в глазах двоится. Если бы не волосы, — он неопределенно показал рукой на свою голову, — я бы решил, что спятил.

Рука Эди, не успела она одернуть себя, машинально метнулась к волосам. Это был жест смущения. Она пыталась его искоренить — и не преуспела.

Вайолет с Эди были неотличимы почти во всем, по меньшей мере на вид. Ко­гда-то у новорожденных сестер были одинаковые вздернутые носики, ясные зеленые глаза и пучки каштановых волос. Цвет волос Вайолет с возрастом стал насыщеннее и глубже, у Эди же выходило совсем наоборот: ее волосы с каждым годом становились бледнее, пока не выцвели почти добела.

Эди наградила моржа ледяным взглядом.

— Да. Как вы, должно быть, наблюдательны, раз это подметили. — Он открыл рот, собираясь ответить, но Эди не дала ему вставить и слова: — И хотя было бы, несомненно, приятно познакомиться, боюсь, мы вынуждены пожелать вам доброй ночи. Вайолет опаздывает по делам.

— Эди! — Сестра прижала ладонь к груди с той же драматической страстью, от которой ко­гда-то лезли глаза на лоб у зрителей ежегодных рождественских сценок в их родном городе: учитель воскресной школы имел неосторожность дать ей роль Марии. — Мистер Биллингсли, прошу, не слушайте мою сестру. Она бывает излишне резка. — Последнее слово Вайолет адресовала сестре вкупе с острым взглядом, но та не сдавалась:

— Я, может, и резка, но ты опоздала.

С этими словами она схватила Вайолет за локоть и втащила ее в салон.

Морж выпятил грудь, будто собирался вмешаться в то, как Эди обращается с собственной сестрой, но Вайолет только рассмеялась и одарила его одной из своих ошеломительных улыбок.

— Похоже, на сегодня наша песенка спета. Придешь же в субботу в «Метрополитен»?

Эди закрыла дверь перед носом моржа, не успел он ответить.

Едва дверь захлопнулась, Вайолет вывернулась из захвата сестры.

— Эди, честное слово, обязательно так ужасно себя вести? Джон — театральный приказчик, прах побери. Он считает, что у меня настоящий талант. — Эди не сдержалась — закатила глаза. — Да хватит тебе. У него отличные связи в Сан-Франциско, чтоб ты знала. И в Нью-Йорке тоже!

Эди скрестила руки на груди.

— Вот как, значит? Конечно, в его-то годы, умудренный опытом…

— Обязательно обо всех думать самое худшее? Так уж вышло, театр — это семейное дело, и его отец…

— Вай, пусть он говорит, что владеет хоть всем Бродвеем, мне плевать! Мисс Крокер придет с минуты на минуту…

— А я уже здесь, — ответила Вайолет, стягивая перчатки. — Готова к работе.

— А список, который я тебе дала, ты прочитала?

Вайолет сняла шляпу и водрузила на вешалку у двери.

— Вай. Ты читала? Нам нужно подготовиться…

— Эди, бог с тобой, это клятый кот!

В обычной ситуации Эди могла бы рассмеяться. Даже и сейчас она не сумела сдержать легкой улыбки, растянувшей края ее губ. Это действительно была одна из самых забавных просьб, а уж странных заказов с тех пор, как год назад стали практикующими медиумами, сестры повидали немало.

Мисс Крокер была старой девой. Очень богатой старой девой; и ее кот, которого она по неясным причинам нарекла Томасом, был ее единственным верным товарищем. Месяц назад он преставился, и с тех пор она была безутешна и хотела напоследок связаться с ним.

— Ну… — ответила Эди. — Строго говоря, да, это дух кота. Но на самом деле он был скорее членом семьи…

Ее прервал смешок Вайолет. Потом сестра икнула, и от попыток сдержать смех ее глаза заполнились слезами.

— Да, положим, это довольно забавно, но…

— Забавно?! — прохрипела Вайолет. Ее плечи тряслись. Пошарив в кармане платья, она достала список, который Эди утром оставила на ночном столике их номера.

Мистер Хадл, директор труппы странствующих медиумов, за процент от их дохода помогал собрать полезные сведения об усопшем, чей дух клиент желал призвать. Обычно дело касалось занятий, интересов и манер дорогого почившего родственника. Но в этом случае…

— Внешний вид? Черный с белой манишкой, — провозгласила Вайолет, читая вслух. — Любимое блюдо? Рубленая сырая куриная печень. И наконец, вишенка на торте: любимые занятия — лежать на солнышке, царапать диван. — Вайолет подняла голову от списка — по ее лицу струились слезы. — Эди, ты серьезно?

Остатки напряжения между ними испарились, и узел в груди Эди ослаб. И вот она тоже засмеялась, громко судорожно всхлипывая, отчего сестру охватывали новые приступы хихиканья. Так они хохотали добрую минуту, пока Вайолет не пришлось сесть, а Эди не согнулась пополам, вцепившись в спинку стула розового дерева.

— Судьбы ужаснее и быть не может! — произнесла Вайолет, постепенно выравнивая дыхание. — Чтобы величайшей любовью всей твоей жизни был какой-то драный кошак!

Она в ужасе помотала головой, но Эди только пожала в ответ плечами и принялась промокать глаза платком. Ей не хотелось спорить с сестрой о природе любви, но в глубине души она была не согласна. Ко­гда-то их мать любила отца; и если любовь к человеку может закончиться вот так, Эди предпочла бы кота.

В дверь салона постучали, и из головы Эди вылетели все мысли о родителях и любви. Выпрямив спину, она задвинула стул и крикнула:

— Секунду! — Потом шепотом обратилась к Вайолет: — Понимаю, ты считаешь это смешным, но все равно постарайся, ладно? Мисс Крокер вхожа к Мэри Саттон, и если она замолвит словечко…

— Да-да, с миру по нитке. Эди, я все понимаю. Обещаю вести себя прилично.

Как бы демонстрируя серьезность своих намерений, Вай­олет уселась на стул и положила руки на стол ладонями вниз. Потом голосом заправской спиритистки объявила:

— Входите.

Жилистый старый портье открыл дверь перед тучной женщиной, облаченной в черный креп. Вдовья вуаль свисала со спины мисс Крокер на добрый метр. Эди отчетливо услышала, как Вайолет у нее за спиной подавила смешок.

Носить полный траур по коту было и вправду немного слишком.

Портье смерил Эди подозрительным взглядом, очевидно все еще недоумевая по поводу люстры, и чопорно закрыл дверь.

— Мисс Крокер, — Эди склонила голову и заставила голос звучать тихо и торжественно. — Я горячо соболезную вашей утрате. Прошу вас, садитесь. Мы с моей сестрой Вайолет сделаем все, что в наших силах, чтобы сколь-нибудь унять ваше горе.

Эди предложила ей руку. Мисс Крокер приняла ее и охотно пожала.

— Благодарю вас, милая. Понимаю, это необычно, но мне отчаянно его не хватает.

Внутри Эди поднялась волна сочувствия, и на целую секунду она почти пожалела, что они не могут правда призвать кота бедной женщины.

Эди усадила мисс Крокер по правую руку от Вайолет, а сама села по левую.

— Прежде чем мы начнем, — осторожно произнесла она, — остается вопрос…

— Да, да, конечно. — Мисс Крокер запустила руку в шелковый ридикюль на шнурке и извлекла оттуда банкноту. Эди быстро выхватила ее и спрятала к себе в карман. Потом взглянула на Вайолет — та еле заметно кивнула. Они были готовы начинать.

— Теперь, — произнесла Эди, — давайте все возьмемся за руки. — Три женщины переплели пальцы. — Желаете начать с гимна?

Эди ненавидела эту часть представления. Но они обнаружили, что гимн обычно успокаивает старых перечниц, которые еще сомневаются, пристойно ли призывать духов.

«Сам Иисус Христос, — часто говаривала Эди колеблющимся клиенткам, — вернулся духом на землю, ко­гда воскрес. Сами видите, наши дела не могут нарушать волю Господа».

Они начали первый куплет «Издали нам сияет страна»:

 

Издали нам сияет страна,

В нее верою каждый войдет.

 

Вайолет пела чисто и сладко, Эди — как все­гда, без выражения. Но настоящей звездой их трио оказалась мисс Крокер. Пожилая дама вложила в гимн всю душу. Ее фальшивое меццо-сопрано гремело на весь крошечный салон:

 

Сам Спаситель ведет в небеса

Свой искупленный верный народ.

Вскоре Он нас введет

В вожделенный тот край наш родной…

 

Ино­гда, если религиозные песни и пляски особенно сильно действовали на нервы, Эди успокаивалась, представляя, что сказал бы отец, узнай он, как именно дочери используют христианское воспитание.

Не то чтобы она собиралась его просвещать.

Они допели гимн, и воцарилось молчание. Сделав несколько выверенных вдохов и выдохов, Вайолет подожгла сушеную лаванду в стоящем посреди стола блюдечке — травяной дым был фирменным штрихом их представления, — и по салону растекся ее мягкий, будто неземной голос:

— Я чувствую среди нас духа.

Эди нащупала ногой брусок, заклиненный под ножкой стола. Медленно и осторожно надавила на него, чтобы казалось, что стол оторвался от земли.

— Духи пришли! — воскликнула мисс Крокер.

— Тише! — предостерегла Эди. — Сестра впала в транс.

И действительно, голова Вайолет запрокинулась, а глаза закрылись. Эди снова нажала ногой на брусок, на этот раз заставив стол трястись, пока не потухла одна из стоящих посередине свечей.

— Свеча погасла, — прошептала Эди, подпуская в голос благоговения.

Мисс Крокер ахнула, но не осмелилась больше сказать ни слова.

Свечку Эди, разумеется, подготовила заранее: укоротила фитиль и так вылепила воск, чтобы, растаяв, от тряски стола он залил пламя.

Голова Вайолет взметнулась вверх, а позвоночник резко распрямился. Тело подобралось, а глаза закрыты — так она весьма напоминала марионетку на чьих-то ниточках. Эди вовсе не желала поощрять непрактичную любовь Вайолет к сцене, но, если начистоту, сестра была довольно-таки талантливой актрисой.

— Марджи? — прокаркала Вайолет. Эди все гадала, какой голос сестра подберет коту, и ее позабавило, что та остановилась на старческом тенорке. Разумно. Кот скончался в глубочайшей старости.

— Томас? Это ты?

Одного взгляда на лучащиеся теплом глаза мисс Крокер, на ее часто кивающую голову хватило Эди, чтобы понять: представления, в сущности, можно было и не устраивать. Женщина — как и многие другие — пришла сюда, готовая поверить во все, что ей скажут.

— Милая Марджи, — проскрипела Вайолет, — мне так тебя не хватает.

По лицу мисс Крокер хлынули слезы, она навалилась на стол и принялась задавать вопросы — и получала ответы.

Счастлив ли он в посмертии?

Да, вполне доволен. Здесь полным-полно рыбы.

Скучает ли он по ней хоть немного?

Ужасно скучает. Но разве не чувствовала она, что он за ней присматривает? Что он все­гда рядом, только в ином бытии?

Мисс Крокер признала, что да, как ей показалось, она ощущала его присутствие, только не была уверена.

— Томас, ты правда все­гда со мной? Где бы я ни была?

— Все­гда, — промолвила Вайолет. Только Эди разобрала в ее голосе нотку смеха. — Едва завидишь солнечный зайчик — знай, я рядом.

Мисс Крокер вздохнула, и по ее лицу расплылась блаженная улыбка.

— Боюсь, милая моя, мне пора, — сообщила Вайолет. — Знай, что я все­гда буду любить тебя и…

Последнее «прости» Вайолет оборвал кашель. Прочистив горло, она открыла рот, собираясь продолжать говорить, но ее тут же скрутил новый приступ.

Такого в их представлении не было.

Мисс Крокер повернулась к Эди, приподняв брови:

— С ней все в порядке?

— Да, — голос Эди звучал спокойно, но она пристально вглядывалась в сестру. — Наверняка это просто… ну, дух щекочется. Они ино­гда очень… егозят.

Вайолет снова кашлянула. Резко и гортанно.

И тут Эди ощутила холодный ветерок на загривке.

Сидящая слева от нее мисс Крокер покосилась на окно, наверняка решив, что внутрь просто задул ночной воздух. Воспользовавшись тем, что клиентка ненадолго отвлеклась, Эди закрыла глаза и потянулась к Завесе между жизнью и смертью.

Вот только ощутила пустоту. Вернее, что-то она нащупала, но Завеса была тоньше, чем должна быть. Будто паутинка вместо привычного плотного шелка.

Завеса истончалась, ко­гда кто-то умирал, но от одной-единственной смерти обычно не менялась так сильно. Может, Вайолет сделала это специально? Она зажгла лаванду, но они не планировали и вправду призывать духа, ведь дух принадлежал коту.

Открыв глаза, Эди сжала руку сестры, молчаливо спрашивая: «Это ты?»

Вайолет глаз не открывала, но еле заметно покачала головой. Она этого не делала.

Из горла мисс Крокер вырвался полузадушенный смешок. Она отвернулась от окна — очевидно поняв, что оно было закрыто, — и теперь переводила взгляд с одной сестры на другую, широко распахнув глаза и приоткрыв рот в начальной стадии шока.

Вайолет быстрым движением сжала руку Эди. «Я справлюсь».

Сестра подала знак, что сможет незаметно разобраться с Завесой — что бы с ней ни происходило, — а значит, Эди нужно было успокаивать мисс Крокер.

Именно поэтому большинство их сеансов были пустышками. Ведь одно дело — развлекаться получением посланий от усопших близких (в этом случае — близких котов), и совсем другое — по-настоящему ощутить присутствие смерти. Щекотку от ледяных пальцев на задворках сознания. Холодок по позвоночнику. Прямо скажем, это выбивало из колеи большинство. Тех, для кого связь с духами была просто салонной игрой, приятным времяпрепровождением.

Эди откашлялась, готовясь отвлекать внимание пожилой дамы. Но не успела она заговорить, как ее желудок сделал кульбит, а голова закружилась.

В смерти что-то двигалось.

Но не легкой поступью любопытного духа, пришедшего на запах лаванды. Нет. В движении была тяжесть, от которой у Эди заломило зубы.

В голову хлынуло незваное воспоминание. В нем тоже был дух, чье присутствие ощущалось неправильным, и тоже внезапно, без причины истончилась Завеса.

Сердце заколотилось в грудную клетку. Не успев осознать, что́ делает, она рванулась вперед, схватила со стола пустое чайное блюдце и прихлопнула им зажженную лаванду, обрывая плотную спираль дыма.

Ко­гда фарфор звякнул о фарфор, мисс Крокер подпрыгнула и тоненько взвизгнула.

Через секунду глаза Вайолет распахнулись, широко и недоуменно. Она цепко уставилась на Эди, спрашивая взглядом: «Ты чего?»

Но Эди только помотала головой. Сердце все еще колотилось, она дышала с трудом, поверхностно. Ненадолго закрыв глаза, Эди снова потянулась к Завесе. Все еще тонка. Но того, кого она почувствовала в смерти, рядом больше не было.

Вайолет взглянула на Эди с прищуром. Та в ответ кивнула на пожилую даму. Вайолет шумно выдохнула, но тут же снова вошла в роль. Запрокинув голову, она судорожно втянула воздух и вскрикнула:

— Чую, он уходит! Его дух покинул это бытие!

Мисс Крокер замотала головой.

— Томас, постой! Вернись!

— Он ушел! — добавила Эди.

Сидящая напротив Вайолет снова вопросительно подняла брови, но Эди, проигнорировав ее жест, встала и помогла подняться мисс Крокер.

— Прошу вас, мэм. Вам выпало нелегкое испытание. Мы попросим сделать вам чай.

— Думается, — произнесла пожилая женщина, позволяя себя увести, — мне может понадобиться кое-что покрепче. Ну, понимаете, нервы успокоить.

— Разумеется, — пробормотала Эди. Живот крутить перестало, но голова все еще кружилась. Ей требовались усилия, чтобы сохранять невозмутимый и торжественный вид. — Уверена, это можно устроить.

Эди открыла перед пожилой женщиной дверь, но, прежде чем выйти, та остановилась и взглянула на нее с волнением и надеждой.

— Он показался… счастливым. Правда ведь, милая?

Эди посмотрела ей в глаза, и ее сердце смягчилось перед стоявшей там нуждой.

— Да, мэм. По-моему, Томас обрел в посмертии подлинный покой.

Долгую, бесконечно долгую секунду мисс Крокер не отводила взгляда. Потом бледно улыбнулась и кивнула.

— Да, милая. Думаю, так и есть. — Вздохнув, она похлопала Эди по руке. — Что ж, ведите. Меня бьет дрожь, и моим старым костям не повредила бы порция бренди.

Эди кивнула в ответ. Она чувствовала, как взгляд сестры сверлит затылок, но не обернулась. Вайолет будет спрашивать, почему она так резко оборвала сеанс, и Эди нужно было время — сформулировать ответ, который удовлетворил бы ее. Так что она вывела мисс Крокер за дверь, не сводя с нее глаз, и проводила в соседнюю комнату.

Высокие пузырьки с широким горлышком, которыми полнились полки «Центральной аптеки», подмигивали Эди, отражая свет вечернего солнца. А вот лысеющий аптекарь за стойкой лишь сурово неодобрительно хмурился.

— Но, мисс, — заявил он, выпятив грудь до такой степени, что Эди начала всерьез опасаться за среднюю пуговицу его жилета, — если бы вы только назвали мне свою болезнь, я подобрал бы микстуру…

— Мне не нужна микстура, — сказала Эди. Очень терпеливо. В третий раз. — Мне вполне хватит просто трав.

Аптекарь нахмурился еще ожесточеннее. Похоже, Эди раздражала пожилых мужчин, неспособных понять, как это она сама может знать, что ей нужно.

— Вы, вероятно, не понимаете, — продолжил он, и его тон так и сочился снисходительностью, — что я лучше осведомлен, как изготовить пилюлю или настой…

— Хватит вам про пилюли, — вмешалась Вайолет, становясь рядом с Эди. Очевидно, ее интерес к косметическим мелочам в главной витрине иссяк, и она решила примкнуть к диспуту. — Будьте так любезны, выдайте, бога ради, сестре все ее травки, и можно мы уже пойдем? Мы и так кучу времени потеряли.

Эди вздохнула, но вообще-то эффективность методов Вайолет невозможно было отрицать. Три секунды ее недовольного взгляда, и напыщенный аптекаришка уже помчался к шкафам за заказом Эди.

Они впервые пополняли свои запасы в аптеке. До сих пор им удавалось проводить все сеансы, используя только лаванду. Было странно наблюдать, как аптекарь отсыпает им мешочек полыни из одной из множества тщательно подписанных жестяных банок, стоящих в аккуратном шкафу. Матушкины травы все­гда висели на виду, привязанные всюду, куда только можно, кусками бечевки или ненужными лентами. Не было надписей мелким аккуратным почерком: вот такая трава, а вот другая. Их приходилось различать лишь по виду, запаху и на ощупь.

Отойдя от сверкающей мраморной стойки, Эди обратилась к Вайолет:

— Спасибо.

— Мне все еще кажется, что это совершенно излишняя предосторожность.

— Вай…

— На деньги, которые мы здесь потратили, куда лучше было бы выправить мою шляпку. Посмотри только на это перо! — Вайолет наклонила голову, чтобы Эди полюбовалась снежно-белым страусиным пером — оно и правда совсем погнулось.

— Если получим награду Мэри Саттон, — тихо, чтобы не услышал аптекарь, сказала Эди, — вообще новую шляпку тебе купим.

— За девятьсот-то долларов — уж будь так добра, не одну!

— Ладно, пять новых шляпок, — улыбнулась Эди.

— Десять! — возразила Вайолет так громко, что ее голос эхом отразился от стен лавки и хмурый аптекарь замер с розмарином в руках: он как раз заворачивал несколько длинных стеблей в коричневую бумагу и перевязывал. Но ко­гда его недовольный взгляд остановился на Вайолет, та в ответ просто высунула язык.

— Вай! — шепнула Эди, разрываясь между раздражением и смехом. — Прекрати!

Вайолет спрятала язык и одарила аптекаря своей фирменной чарующей улыбкой. Фыркнув, коротышка вернулся к работе.

Эди взяла Вайолет под локоть и увела подальше от стойки. Остановившись у полки с открытками, она схватила первую попавшуюся, чтобы оправдать их бегство. Ей не хотелось, чтобы аптекарь, навострив уши, силился подслушать то, что ей нужно было сказать.

— Понимаю, тебе кажется, что я перестраховываюсь, — тихо произнесла она. — Но мы не можем допустить, чтобы завтра вечером что-то разладилось. Среди зрителей ведь будет Мэри Саттон!

Вайолет закатила глаза, но промолчала. Наверняка потому, что понимала — как и Эди, — что провести частный сеанс с Мэри Саттон можно только по приглашению. И чтобы заполучить его, завтра им нужно было впечатлить ее своим искусством.

Вайолет шумно выдохнула через нос и тоже взяла себе открытку. Но вместо того чтобы рассматривать запечатленный на ней живописный ландшафт, недовольно взглянула на Эди:

— Вчера вечером, вообще-то, ничего не разладилось! Я прекрасно справлялась, а потом ты задергалась и перепугала ту старую дамочку до полусмерти.

Эди, опустив глаза, уставилась на свою открытку. Это была цветная литография калифорнийской апельсиновой рощи с ярким и ясным солнцем. Такие открытки часто отправляли родственникам на заснеженное восточное побережье — и те принимали их, несомненно, с должной завистью.

Сестра была, разумеется, права. Вчера вечером Эди не стоило так резко перекрывать дым. Никакая опасность им не грозила. Да, Завеса, возможно, истончилась. Да, Эди показалось, что в смерти что-то двигалось. Но пока ни она, ни Вайолет не открывали Завесу, ни один дух не мог просочиться в жизнь.

Если начистоту, Эди сама до сих пор не понимала, почему так поступила. Ей двигал инстинкт. Бессознательная реакция на воспоминание, внезапно всплывшее в голове. Воспоминание, которое она обычно хранила запертым на ключ. И о котором не рассказывала своей сестре.

Она моргнула, взглянув на открытку в руке: та как-то оказалась смята. Теперь посреди апельсиновых деревьев шла складка, портя идеальную картинку. Постаравшись разгладить открытку, Эди вернула ее на стойку. Потом натянула на лицо спокойное выражение и взглянула в глаза сестре.

— Меньше всего нам нужно, чтобы какой-нибудь беспокойный дух потревожил тебя завтра вечером, ко­гда в зрительном зале будет Мэри Саттон, — Эди пожала плечами, стараясь говорить беспечно. — Просто хочу быть готовой, если мне понадобится пройти.

Вайолет посмотрела на нее внимательно и цепко. Каждой из сестер досталась половина дара матери: через Вайолет говорили духи, а Эди умела ходить между жизнью и смертью. Но, в отличие от Вайолет, своим даром Эди не пользовалась почти год. Со дня смерти матери.

Вайолет склонила голову набок, вглядываясь в сестру. И Эди заранее поняла — как часто понимала, — что́ она скажет.

«Это не твоя вина».

Но она не хотела, чтобы эти слова звучали вслух. Не оттого, что думала, будто сестра лукавит. Вайолет, конечно, и сама в это верила. Но лишь потому, что не знала правды.

Из-за стойки за их спинами раздалось деликатное покашливание, и, развернувшись, они поймали ледяной взгляд надутого аптекаря. В руках у него было полдюжины бумажных мешочков с травами.

— Мисс, с вас ровно два доллара.

Вайолет громко застонала. И в глубине души Эди вынуждена была с ней согласиться. Травы обошлись в кругленькую сумму и порядочно ударили им по карману. Она подозревала, что коротышка раздул цену, быть может из обиды, что Эди отказалась от его драгоценных микстур. Но ей не хотелось доставлять Вайолет радость, признавая, что с заказом она и правда погорячилась. Вместо этого она вынула из сумочки деньги и заплатила, хотя и стиснув до боли зубы.

Эди убрала травы в холщовую сумку, и они с Вайолет вышли на шумную главную улицу деловой части Сакраменто; мимо них грохотал плотный поток телег, повозок и запряженных лошадьми омнибусов.

Ко­гда они с Вайолет шагали по деревянным мосткам, приподнятым над землей на метр с лишним — река Сакраменто часто выходила из берегов, — по спине Эди, несмотря на мягкую весеннюю погоду, пробежал холодок.

Не нравились ей эти мостки. Ее тревожило, что они с Вайолет будто выставлены на витрину и за их променадом по Третьей улице наблюдают все кому не лень. Хотя, думалось ей, винить именно мостки было бы несправедливо. Ведь она чувствовала это беспокойство с тех самых пор, как позавчера они прибыли на вокзал Сакраменто.

Прошло два дня. Оставалось всего пять.

Ко­гда мистер Хадл только объявил, что труппа отправляется в Сакраменто, Эди совершенно всерьез размышляла, не пропустить ли эти выступления, хотя понимала, что то­гда их место в программе окажется под угрозой. Проведя полгода в турне по востоку и среднему западу, она привыкла чувствовать себя в относительной безопасности. Возвращение в Калифорнию, да еще в город, откуда можно было за неполный день доехать на повозке в их родной городишко, слишком походило на игры с судьбой.

Но потом мистер Хадл рассказал ей про Мэри Саттон. Эта богатая жительница Сакраменто обещала неприлично огромную награду первому медиуму, который сможет призвать неизвестного духа. Эту награду не смогли получить даже самые видные медиумы запада. Но если дух, которого ищет эта женщина, пребывает в Завесе где-то подле нее, Эди с Вайолет получат деньги играючи.

Семь месяцев назад, ко­гда у сестер кончились последние сбережения и они еле выживали, скудно питаясь один раз в день, Эди поклялась себе, что найдет способ заново выстроить жизнь, которой сама их лишила. Труппа мистера Хадла стала первой ступенькой, но кругленькая сумма вроде награды Мэри Саттон могла обеспечить им с Вайолет настоящую независимость — впервые в жизни.

Возможность была просто-напросто слишком заманчивой, чтобы ее упускать. И вообще, напомнила себе то­гда Эди, они сбежали почти год назад. Разумеется, ничего страшного, если они всего на недельку вернутся.

И до сих пор — не считая непонятного происшествия на вчерашнем сеансе с мисс Крокер — все действительно шло довольно неплохо. Позавчера, на первом представлении труппы в театре «Метрополитен», публика приняла их очень благосклонно. Сестры уже договорились о нескольких частных сеансах на этой неделе. А завтрашнее представление в «Метрополитен», как сообщали надежные источники, должна была посетить сама Мэри Саттон.

Эди чуть встряхнулась и в мыслях велела слишком сильно колотящемуся сердцу успокоиться. Волноваться не о чем. Все будет хорошо.

Они с Вайолет завернули на Кей-стрит и направились к «Юнион-хотел», их приюту на эту неделю. Как и большая часть центра города, он выцвел и казался сошедшим со страниц истории. Пусть в остальной Америке стоял 1885 год, во многих районах Сакраменто еще ощущался порядком выветрившийся дух золотой лихорадки, привлекавшей сюда старателей три­дцать с лишком лет назад. И «Юнион-хотел» не был исключением. Его неко­гда, должно быть, ослепительно-белый фасад пожелтел от старости, а широкие веранды, идущие вдоль второго этажа, напоминали об архитектурном стиле, модном еще в те времена, ко­гда эта земля принадлежала Мексике.

Но несмотря на явные признаки упадка, «Юнион-хотел» был заведением солидным — именно там останавливались члены сената, приезжая в город на заседание парламента, — потому мистер Хадл счел его подходящим: какие бы баснословные деньги он ни потратил на роскошные апартаменты для медиумов, они дважды окупятся, ко­гда за столики для сеансов потечет богатая клиентура.

Мимо прогрохотал запряженный лошадьми омнибус — ярко-синяя повозка стучала по проложенным посередине улицы путям, поднимая пыльный шлейф. Ко­гда пыль осела, перед гостиницей, среди ряда ожидающих повозок и кэбов, Эди заметила кое-что, от чего у нее глаза на лоб полезли.

— Неужели…

— Руби! — вскричала Вайолет. — Что такое на тебе надето?!

Услышав свое имя, Руби Миллер, молодая женщина с блестящими светлыми волосами, обернулась. Сощурив искрящиеся голубые глаза, она вгляделась в толпу на тротуаре. Отвисших при виде нее челюстей хорошо одетых мужчин и женщин, заходивших в гостиницу и покидавших ее, Руби как будто не замечала. Ей, конечно, к таким взглядам было не привыкать. За круглое румяное личико и тонкий, но фигуристый стан ее часто называли самой красивой из медиумов труппы. Но сегодня она привлекала внимание не своей красотой, а экстравагантным нарядом.

В отличие от Эди и Вайолет, одетых в длинные юбки и застегнутые по самую шею блузки, Руби щеголяла в чем-то вроде ярко-голубых брюк, которые парусом раздувались из-под коричневого клетчатого сюртука с пышными рукавами.

Заметив сестер в толпе, Руби улыбнулась им и радостно замахала рукой, подзывая. Вайолет пробормотала себе под нос что-то о преступлениях против стиля, но Эди ее проигнорировала. Все ее внимание принадлежало великолепному серебристому велосипеду, руль которого изо всех сил сжимала подруга. Велосипеды были последним писком моды, но, поскольку последние полгода медиумы переезжали от города к городу, Эди еще не доводилось на них кататься.

— Вы не поверите! — воскликнула Руби, ко­гда сестры подошли к ней, и покрутила рулем, отчего металлические спицы колес засверкали в ярком послеобеденном солнце. — Он мой на целых два дня!

Эди оглядела велосипед сверху донизу: треугольное кожаное седло, уходящая глубоко вниз рама, между ручками руля закреплена плетеная корзинка.

— Ох, Руби, как чудесно!

Руби улыбнулась.

— И не говори! Сегодня с утра гадала одному малому, и он, как узнал, что я нико­гда раньше не каталась, одолжил мне велосипед своей сестры. Она уехала из города…

— Хватит вам про велосипед, — перебила Вайолет. — Руби, ты выглядишь как беглянка из цирка! Что это за уродливые… конструкции?

Эди ткнула сестру локтем в бок, но Руби только расхохоталась.

— Это называется шаровары. — Она подняла правую ногу и показала на кромку брюк, сжимавшую ее щиколотку. — Разве не прелесть? Мой клиент предложил одолжить сразу и костюм, раз уж я собираюсь учиться ездить верхом.

На последней фразе Руби, чья бледная кожа плохо скрывала румянец, слегка порозовела. Эди наблюдала за ней, склонив голову.

— Этот малый, — медленно произнесла она, — похоже, крайне… обходителен.

Руби пожала плечами, но ее щеки зарумянились еще гуще.

— Думаю, это может быть связано с тем, что я обещала отправиться с ним на пикник завтра перед выступлением. Понимаете, у него свой велосипед, и он предложил выбраться к…

— Ох, Руби, — простонала Эди. — Ты опять, что ли?

В ту же секунду Вайолет воскликнула:

— Ах, Руби, он симпатичный?

Лицо подруги стало вовсе пунцовым. Она была всего на год старше сестер, а значит, еще слишком молода (ну, по мнению Эди), чтобы влюбляться и остывать с такой частотой. Тем более что ни один из ее романов не доводил до добра.

Не далее как в прошлом месяце, ко­гда труппа выступала в Рочестере, она не являлась на представления все выходные, потому что какой-то дурной ловелас подмигнул ей и уговорил сбежать и тайно обручиться у Ниагарского водопада. По счастью, Руби очнулась прежде, чем случилось непоправимое, и все же мистер Хадл только чудом не выгнал ее из труппы. Наверняка он оставил ее только потому, что Руби, как и Вайолет, была любимицей публики. У нее не было настоящего таланта к обращению с Завесой — по крайней мере, Эди была в этом почти уверена: медиумы обычно не обсуждали такие вещи, — однако, как