Э. Л. Кузьмин

Искусство возможного

Размышления о дипломатии и дипломатах

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 327.82

ББК 66.49

К89

Изображения на обложке Питер Брейгель Старший «Большие рыбы пожирают малых рыб» (1556), Черчилль, Рузвельт и Сталин у Ливадийского дворца. Февраль 1945 г. (wikipedia.org), Памятник лидерам «Большой тройки» в Ялте (wikipedia.org).

Автор:

Кузьмин Э. Л. – Чрезвычайный и Полномочный Посол, кандидат юридических наук, автор многих работ по вопросам государственности, международных отношений и международного права.

В книге рассматриваются актуальные вопросы становления и развития институтов дипломатии, ее роли и значения в обеспечении современного миропорядка. Основанная на глубоком анализе широкого круга литературных источников, собственном опыте автора – посла РФ в Уганде (1991–1995) и Хорватии (1999–2004), – впечатлениях от личных контактов с А. А. Громыко, В. В. Кузнецовым, Е. М. Примаковым и другими видными политиками и дипломатами, написанная живым, доходчивым языком, работа рассчитана на преподавателей, аспирантов, студентов и всех, кто занимается вопросами внешней политики и международных отношений.

Обстоятельное рассмотрение в книге норм и положений дипломатического протокола и этикета, многие из которых применимы в цивилизованном деловом и человеческом общении, вызовет несомненный интерес у имеющих выход на международную арену предпринимателей, а также самого широкого читателя.

УДК 327.82

ББК 66.49

© Кузьмин Э. Л., 2021

© ООО «Проспект», 2021

Часть I. МИРОПОРЯДОК И ДИПЛОМАТИЯ

А больше опасаюсь наших собственных
ошибок, чем происков врагов.

Перикл
(афинский стратег, V век до н. э.)

Так создан мир, мой Гамлет!
Так создан мир…

Уильям Шекспир
(английский поэт и драматург)

Чернила дипломатов легко
стираются, если они не посыпаны
пушечным порохом.

Пьер Буаст
(французский ученый)

Глава 1. А не послать ли нам гонца?

Вопрос, вынесенный в заголовок главы, стар как мир. Отправление за пределы собственной территории лиц, уполномоченных вести переговоры с близкими или расположенными «за три моря» соседями, уходящее в глубину веков, долгое время носило спорадический, подчас случайный, характер. Древние племена, к примеру, прибегали к такого рода контактам при необходимости разграничить территории, наладить обмен товарами, объявить войну или заключить мир. В научных трудах, посвященных истории дипломатии, говорится о прообразах дипломатических институтов в Египте, Ассирии и Персидской монархии, в древних Индии и Китае.

Средневековый поэт и философ IX века Юсуф Хас-Хаджит Балагасунский в трактате «Наука быть счастливым», обращаясь к правителю Элику, воспел весомую роль посла еще в ту далекую эпоху:

Не торопясь, Элик, решай дела
При назначеньи нового посла.
Пусть вступит на чужие берега
Достойный Божий раб и твой слуга.
Ему нелегкий путь предуготован.
Пусть будет он умен и образован.
Пусть будет твой посол не чужд уловок,
Владея словом, пусть он будет ловок.
И подтвердить пусть будет он готов
Улыбкою своей правдивость слов.
Но пусть, слова обдумывая чьи-то,
Он понимает, что за ними скрыто.
В чужих краях, Элик, твои дела
Зависят от способностей посла1.

Конечно, в наши времена, добавим от себя, успех в достижении поставленной цели во многом зависит не только от личности посла, но и от тех, кто трудится вместе с ним на ответственных дипломатических постах, отдавая силы, знания и опыт продвижению интересов собственной страны.

Специалисты отмечают, что в Европе понятие «амбасадор» впервые встречается в записях Юлия Цезаря (102–44 гг. до н. э.) «О галльской войне» (кельтское слово «амбасадор» первоначально имело смысл «слуга»). Для обозначения же постоянного представителя государства это понятие стали применять в европейских странах с середины XVI века2.

В условиях рабовладения не существовало каких-то единообразных форм организации дипломатической деятельности; соответствующие отношения складывались и развивались преимущественно в отдельных географических районах и сравнительно ограниченном кругу государств, а международные связи и контакты поддерживались лишь с помощью эпизодических посольств и иных миссий, направлявшихся за рубеж с определенной целью. Причем купцы и банкиры нередко оказывались впереди официальных представителей своих государей, а договоры о торговых сношениях с «заморскими» странами считались дипломатическими документами.

Древний мир греков и римлян знал институты и учреждения, имевшие назначением покровительство иностранцам (проксены, патроны и т. п.); там само государство пребывания иноземных гостей через посредство собственных органов оказывало покровительство иностранцам, находящимся на его территории. Есть, очевидно, своя логика в том, что, согласно мнению специалистов по древнегреческой мифологии, бог купцов и торговли Гермес считался одновременно покровителем глашатаев, послов, хранителем неприкосновенности самих посланцев других земель. Небезынтересно, что и термин «дипломатия» происходит от греческого «диплома» — так на земле древней Эллады называли сдвоенные таблички с нанесенными на них текстами, выдававшиеся посланцам за рубеж с целью определения инструкций и подтверждения полномочий.

В Древней Греции конфликты между общинами и полисами решались при посредстве своего рода прообраза послов, специальных уполномоченных лиц — вестников (керюкс, ангелос); позже — старейшинами (пресбейс). «Гонцы» избирались из граждан почтенного возраста, состоятельных, авторитетных, отличавшихся степенностью и рассудительностью. Посольские поручения давались архонтам города, военачальникам, а иногда и актерам с учетом особого значения, которое придавалось в античных обществах красноречию и декламации. (Последнее обстоятельство не выглядит особенно странным, если учесть, что в XXI веке роль президента весьма успешно может играть бывший шоумен.) По возвращении в родной город члены посольства отчитывались в народном собрании о результатах миссии. Каждому гражданину предоставлялось при этом право высказать свое мнение и даже выступить с обвинениями.

В античном Риме политическое руководство возлагалось на Сенат — орган рабовладельческой знати. Послы (легаты, ораторы и жезлоносцы) избирались обычно из сенаторского сословия, их личность защищалась законом. Полагавшийся послу золотой перстень давал право на бесплатный проезд, помощь секретарей, переводчиков, поваров и другой прислуги. В свою очередь, оказывалось должное внимание иностранным посланцам: им отводили лучшие помещения, приглашали на празднества, дарили подарки. Широкое распространение получили риторско-дипломатические школы, слушатели которых упражнялись в произнесении речей, участвовали в импровизированных диспутах. Особое значение придавалось панегирикам — хвалебным речам в честь императора.

В Древней Греции для защиты интересов иностранцев появился прообраз нынешних консульств — институт проксении. Функции проксенов в Древнем Риме выполняли римские патронаты; затем был создан институт преторов.

Немалая специфика была присуща посольскому делу в Византии (VI–X вв.). Существовало специальное ведомство иностранных дел, обладавшее солидным штатом сотрудников, в том числе переводчиков. Был разработан обстоятельный порядок приема иностранных послов: в Константинополе им отводился особый дворец, становившийся одновременно своеобразным местом заточения, так как к послам никого не пускали, и им самим не разрешалось выходить без конвоя. Приемы у императора были призваны поразить иноземцев своим великолепием и роскошью3.

В период правления Юстиниана были доведены до совершенства принципы «разделяй и властвуй», умение манипулировать партнерами как шахматными фигурами, используя в этих целях интриги, дары, хитрость, лицемерие и коварство. Не удивительно, что со временем и само понятие «византийство» стало нарицательным. Что же касается образа доски, расчерченной на 64 квадратика, то он применительно к мировому порядку появился задолго до З. Бжезинского и А. К. Пушкова, увязавших свои исследования так или иначе с осмысленным и результативным передвижением фигур в древнейшей игре4. Вспомним в этой связи Омара Хайяма:

Мир — я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь. А пешки? Мы с тобой.
Подвигают, притиснут — и побили;
И в темный ящик сунут на покой5.

В феодальном обществе сравнительно редкие, по сути дела чрезвычайные, посольства составлялись, как правило, из представителей наиболее образованного духовенства, а важнейшими дипломатическими форумами были церковные соборы, на которых нередко в присутствии светских государей обсуждались политические вопросы. «Дипломатия Древнего мира, Античности и Средневековья, — отмечалось в литературе, — была пронизана сакральным сознанием. Ритуальные танцы, исполняемые членами племени перед заключением договора, принесение жертвоприношений и обряд «вопрошения оракула» накануне важных внешнеполитических акций в Древней Греции, деятельность римской коллегии жрецов-фециалов, — все свидетельствует о сакрализации дипломатических актов. Сакральным характером обладала и дипломатия Средних веков. Верховным арбитром отношений между правителями был римский папа»6.

Учреждение постоянных миссий ведет свое происхождение из Италии и связано с эпохой Возрождения. Венецианская республика посылала миссии, начиная с XIII века, и ее примеру последовали другие итальянские города-государства. В 1375 году города Милан и Мантуя обменялись послами-резидентами для того, чтобы лучше согласовывать свои действия против города Вероны7. В дальнейшем такого рода дипломатические представительства распространились, а во второй половине XVII века сделались почти повсеместными в Европе, особенно благодаря влиянию Людовика XIV и кардинала Ришелье8.

Высоким уровнем организации посольской службы характеризовалась Венеция. Деятельность ее заграничных представителей регламентировалась до мелочей: послы должны были, в частности, передавать государству полученные подарки; запрещалось беседовать с иностранцами о государственных делах республики; не разрешалось брать с собой жен из-за боязни разгласить тайну; отчитываться о произведенных расходах. Послам предписывалось на регулярной основе направлять на родину депеши о положении дел в государстве пребывания, а по возвращении предоставлять обстоятельный (устный — на заседании сеньории и письменный — для великого канцлера) отчет, который поступал затем в секретный архив.

В просуществовавшей с 1272 по 1808 год в качестве независимого государства Республике Дубровник действовала собственная дипломатическая служба, функции которой исправно осуществляли послы, специальные представители — эмиссары, постоянно действовавшие дипломаты, временные поверенные, консулы, капитаны судов, иные активно помогавшие послам специалисты — секретари, драгоманы. Сложилась система финансовой отчетности, пресекались взятки и непотизм. Подарки (за исключением продуктов питания) передавались в собственность государства. Строго соблюдалась конфиденциальность осуществлявшихся миссий, принадлежавшие государству корабли не могли заниматься перевозкой частной почты.

Постепенно начинает складываться дипломатическая парадигма, в основе которой лежит государственный интерес как высшее мерило во внешней политике. Причем он возводится на уровень «общего блага», несколько ослабевают позиции религии, а политика перестает связываться с моралью. Наиболее последовательное выражение такой подход находит во взглядах выдающегося мыслителя XVI в. Н. Макиавелли9, ставшего фактически предтечей так называемого «политического реализма», основывавшегося в то же время на циничной подмене нравственности и права откровенной силой: «не уклоняться от пути добра, если это возможно, но уметь вступать и на путь зла, если это необходимо». В дипломатию переносится кредо Игнасия Лойолы — «Цель оправдывает средства». И все же при всей одиозности такого ставшего нарицательным понятием подхода не следует забывать о цели, к которой призывал, вслед за основателем ордена иезуитов, флорентийский маркиз пять веков назад — благосостояние государства, возрождающейся Италии. Ради этого он готов был отказаться от славы и, встав на путь зла, «поступать против верности, против любви к ближнему, против человечности».

Во многом хрестоматийным стало определение функции посла Г. Уоттоном: «муж добрый, отправленный на чужбину, дабы там лгать на пользу своей стране». Характерна и оценка дипломатии американским сатириком Амброзом Бирсом в своем «Словаре сатаны»: «Патриотическое искусство лгать для блага своей родины». Увы, как говорится, в каждой шутке есть доля правды! Принципом государственного интереса «без оглядки на мораль» в полной мере руководствовались в своих делах Арман Жан дю Плесси, тот самый кардинал Ришелье, которого чуть ли не вселенским злом А. Дюма представил в «Трех мушкетерах», его патрон «король-солнце» Людовик XIV, а позже Отто Бисмарк, да и многие другие политические персоны. Быть может, Дюма был не столь уж и неправ, рисуя кардинала большим любителем интриг. Насколько известно, ведь именно Ришелье создал в Европе первую серьезную шпионскую сеть.

К концу XVI века более или менее прочным становится институт постоянного дипломатического представительства, выстраивается определенная посольская иерархия, основанная на значении и реальном весе тех или иных государств. Возникает служебная лестница и внутри самих посольств. Поскольку сохранялись специальные (чрезвычайные) миссии, возглавлявшие их послы требовали для себя особого статуса. Некоторые государства, не желая терпеть возможного нанесения урона своему престижу, стали возводить обычных, работающих на регулярной основе, послов на уровень «чрезвычайных». В XVI–XVIII вв. складывается и новый дипломатический церемониал (въезд в страну, прием и т. п.), учитывавший статус каждого государства. Всякое отступление от него рассматривалось как показатель изменившихся межгосударственных отношений, как знак особого уважения к стране или, напротив, умаления ее достоинства.

С образованием на европейском континенте крупных централизованных абсолютистских государств начинают возникать постоянная армия и достаточно разветвленная дипломатическая служба, становящаяся важной сферой государственной деятельности. Повсеместно создаваемые специальные ведомства иностранных дел возглавлялись обычно первыми министрами. Реальное же руководство внешней политикой сосредоточили в своих руках монархи и их ближайшее окружение — придворное высшее чиновничество. Династические интересы, стремление к сохранению и приумножению могущества и богатства, захват чужих земель и защита собственных от посягательств соперников, поиски подходов к господству на мировых торговых путях начинают определять цели дипломатии того времени, а обман, подкуп, интриги и даже убийства все прочнее входят в арсенал ее методов и средств. «Дипломаты XVI–XVII веков часто давали повод к подозрениям, — отмечал Г. Никольсон. — Они давали взятки придворным, подстрекали к восстаниям и финансировали восстания, поощряли оппозиционные партии, вмешивались самым пагубным образом во внутренние дела стран, в которых были аккредитованы; они лгали, шпионили, крали. Дипломат той эпохи считал себя “«почетным шпионом”»10.

Думается, как нельзя лучше описываемому состоянию общества соответствовал феномен наделенных завидной энергией, незаурядным мышлением и дипломатическим талантом Наполеона Бонапарта и — под стать ему — французского министра иностранных дел Ш. Талейрана (закроем глаза, вслед за Наполеоном, на полное равнодушие к вопросам морали у последнего). Талейран внес и ряд перемен в организацию министерства иностранных дел, возложил, в частности, на институт консулов защиту торговцев и сбор коммерческой информации. Он восстановил и реорганизовал школу молодых переводчиков, сократил число политических отделов министерства. Весьма нелестно, но и столь же остроумно отзывался Талейран о герцоге де Бройле, министре иностранных дел в правительстве Луи-Филиппа: «Призвание господина де Бройля было не быть министром иностранных дел».

Лозунги свободы, равенства и братства, связанные с нарождающейся буржуазией, привносят немалую специфику и в дипломатию, вынуждают потесниться на соответствующей службе представителей родовой знати, аристократии в пользу завоевывающих все более прочные позиции торгово-промышленных и финансовых кругов. Дипломатия этого исторического периода имела двойственную функцию: с одной стороны, она способствовала преодолению феодальной раздробленности и консолидации национальных государств, а с другой — активно включалась в решение задач завоевания рынков, торговых путей, в целом раздела и передела мира, сфер влияния. При этом все в большей степени учитывались экономические и иные интересы влиятельных промышленно-финансовых групп, шел поиск опоры в активизирующихся парламентах, органах печати, политических партиях, оказывавших заметное влияние на формирование общественного мнения. Первостепенное значение начинает придаваться реальному воздействию на политические настроения в собственных странах, внешнюю политику иностранных государств.

Особое внимание в рассматриваемый период уделяется специальным средствам и способам, призванным придать международной деятельности видимость открытости, широкой гласности, вхождения в дипломатию, как утверждалось с изрядной долей лицемерия в одном из наставлений, «совершенно нового духа, морального принципа». Активизация дипломатических отношений вызвала к жизни и соответствующие теоретические изыскания. Н. Макиавелли выпускает «Письма из миссий». Нидерландец Б. Айала в опубликованном в 1582 году трактате «О праве войны и военных учреждениях», пожалуй, впервые обосновал необходимость посольской неприкосновенности. Итальянец А. Джентили в книге «О посольстве» (1585) обстоятельно рассмотрел вопрос о правах и обязанностях посла. Голландский юрист Гуго Гроций в труде «О праве войны и мира» исходит из общепризнанных основных прав посла: быть принятым тем сувереном, к которому он послан; неприкосновенности личности самого посла, его свиты и имущества. Если послу отказывали в приеме или делали изъятия из его неприкосновенности, причины этого было необходимо обстоятельно обосновать. Но при всех условиях личность посла изымалась из-под действия законов той страны, в которой он находился (появилось понятие «экстерриториальности»). Работа Г. Гроция вышла в 1625 г., а вслед за ней стали появляться другие книги, представлявшие собой своего рода рекомендации по осуществлению послами их функций — английского автора Ричарда Сача (1650), голландца Авраама де Викфорта «Посол и его функции» (1676)11.

Особое место в летописи мировой дипломатии занимает труд «Каким образом договариваться с государями» (впервые издан в 1716 году) Франсуа де Кальера, французского дипломата, советника Людовика XIV, непосредственного участника многих судьбоносных переговоров и мирных конференций. В книге была предпринята попытка противопоставить макиавеллизму «новую дипломатию», основанную на уважении к партнерам по переговорам, принципе «верности праву и договорам»12.

Глава 2. Око России

В Древней Руси дипломатическая деятельность носила своеобразный характер, включая в себя, наряду с договорами о союзе, торговле и поселении, весьма актуальное посредничество при разрешении споров между удельными князьями. Благодаря связям с Грузией и Крымом развивались позиции на ключевых торговых путях. Договорная грамота Новгорода утверждала взаимное право свободной торговли, а смоленско-немецкий договор 1129 года предусматривал это право на суше и на море, равно как и неприкосновенность людей, судов и товаров. В условиях существенного свертывания связей Великого княжества Московского в период ордынского ига важное значение имели русско-шведский и русско-норвежский договоры. В междукняжеской дипломатии Руси XII–XIII вв. большое значение придавалось принципу неприкосновенности послов. Они на началах взаимности пользовались содержанием и средствами передвижения за счет того князя, к которому направлялись. Характерно, что Владимир Мономах рекомендовал своим сыновьям оказывать честь и послу, и купцу, «ибо они, ходя мимо, по всем землям прославляют человека либо добрым, либо злым».

Постепенно благодаря торговым контактам складывались договорные отношения русских княжеств с Польшей, Венгрией, Чехией и другими соседями; русские купцы посещали Александрию, Византию и Багдад, получая при этом политико-дипломатический статус. Их личная безопасность и сохранность имущества предусматривались в договорах. Цари сохраняли непосредственный контроль за деятельностью своих дипломатов.

В рассматриваемый период оформляется и московский «посольский обряд» — внешние приемы ведения международных дел, своего рода прообраз дипломатического этикета, в основе которого лежали западноевропейские образцы со своеобразными азиатскими условностями. Послы царя исходили из того, что будут действовать «как в посольских обычаях ведетца», а «иных государств послы и посланники нам не в образец». Все сношения с иностранными государствами строились на принципе «охранения государевой чести», что выражалось прежде всего в «именовании», за чем стояли далеко не формальные соображения отстаивания конкретных прав и почестей.

Вместе с тем с первых шагов нарождающаяся русская дипломатия придавала большое значение впечатлению, которое миссии за рубежом должны были производить на иноземных партнеров своей торжественностью и пышностью. При них были, как правило, обозы, состоявшие из большого числа даров, а также сонма сопровождающих лиц, призванных подчеркнуть статус дипломата (в свиту гонцов входили 20–30, посланников 150–200, а послов 300–400 человек). Дипломатические подарки включали в себя дорогие меха и оружие, предметы конского убранства, а также животных — соболей, медведей, охотничьих собак.

Александра Невского у нас в стране хорошо знают со школьных лет как замечательного полководца, разгромившего ливонских рыцарей на Чудском озере. Но благоверный князь оказался и великим дипломатом, перед которым стоял своеобразный, говоря современным языком, «цивилизационный выбор» из двух зол — или заведомо стать жертвой в «священной войне» крестоносцев, или найти способ сосуществования с накатывавшимися с Востока волнами воинов Золотой Орды, которые с богами побежденных народов и их служителями не ссорились. Откупаясь данью, Александр сохранял духовную свободу своему народу. «Осторожной, осмотрительной политикой, — считает историк В. Г. Пашуто, — он уберег Русь от окончательного разорения, выиграл время, дав Руси окрепнуть, оправиться от страшного разорения»13. Открывая в храме Христа Спасителя заседание оргкомитета по подготовке к 800-летию со дня рождения А. Невского, Патриарх Кирилл отметил, что молодой князь Александр Ярославич смог мечом опрокинуть угрозы России с Запада и высокой, тонкой дипломатией добиться, чтобы русским землям не досаждали набегами кочевники с Востока14.

Раздвигая на время хронологические рамки настоящего повествования, отметим, что великий российский полководец, герой Бородина, «спаситель России», как назвал его впоследствии народ, М. И. Кутузов послужил своей стране и как российский посол при дворе турецкого султана в Константинополе. «Страницы эти в его жизни известны только специалистам. А зря! — отмечал А. А. Громыко. — Мне кажется, его дипломатическая деятельность заслуживает глубокого уважения и пристального внимания потомков. Миссия в Турции считалась одной из сложнейших на дипломатическом поприще в России. Но и здесь он, человек удивительной образованности и великих талантов, проявил себя с самой лучшей стороны. Поражал он турецких придворных вежливостью речи и изысканными манерами. Удивлял пашей и визирей своим тактом настолько, что те отказывались верить в его военные способности, не могли представить себе, как этот галантный дипломат мог быть тем самым страшным Кутузовым, который вместе с Суворовым штурмовал Измаил и жестоко громил янычар в других битвах»15.

Для осуществления представительских миссий в Россию первое время привлекались специалисты из других государств, преимущественно итальянцы и греки. И только в княжение Василия III, с учетом накопившегося с годами опыта, постепенно происходит формирование и собственной дипслужбы, представленной, как правило, великокняжескими дьяками. Давалось это нелегко, в том числе и в плане чисто внешнего восприятия славянских дипломатических представителей за рубежом. Не очень лестно, мягко говоря, отзывался о наших посланцах, к примеру, датский король: «Если эти люди несколько раз ко мне придут, то мне придется построить для них свинарник, ибо там, где они побудут, полгода никто не сможет жить из-за смрада»16.

Со времени правления великого князя Ивана III Васильевича (1462–1505) ведущее место в «делах посольских» занимает Боярская дума. Она принимала участие в решении почти всех важнейших вопросов внешних сношений, занималась приемом иностранных дипломатов, ведением переговоров, составлением документации. Складываются и определенные посольские обычаи. Существовали и другие учреждения, соприкасавшиеся с посольскими делами. Казна (Казенный двор) — одно из первых государственных учреждений, служащие которого ведали финансовым обеспечением (государевы доходы, пошлины, оброки) и хранением ценностей, и царский Дворец. Вместе с тем в Казенном дворе бояре и казначеи в отсутствие великого князя принимали иноземных послов, привезенные ими грамоты, вели предварительные переговоры. Фактически он стал одним из первых органов по ведению внешних сношений России и одновременно хранилищем дипломатических документов. В ведении казначеев находились материалы, связанные с учетом отправляемых за рубеж различных «поминков» (подарков). Среди лиц, имевших отношение к дипломатической службе, выделялись также «дворецкие». Дворцовые дьяки участвовали в церемониях по приему и отпуску послов, занимались размещением и устройством иностранных дипломатов на подворьях. Они входили в состав посольств, участвовали в составлении наказов российским послам, отправляемым за границу, ведали дипломатической документацией. С начала 80-х годов XV столетия в источниках упоминаются также помощники посольских дьяков («вторые дьяки») и подьячие «у посольского дела»17. Вместе с тем В. О. Ключевский отмечал: «Несмотря на многостороннее развитие дипломатических отношений московского двора со времени Ивана III, долго не заметно особого заведовавшего ими учреждения: их вел непосредственно сам государь с думой»18.

В рассматриваемые далекие времена с их своеобразными нравами и обычаями миссия дипломата нередко напрямую зависела от гнева и милости правителей, была подчас сопряжена с угрозой здоровью, а то и жизни. Вот как, к примеру, живописует ситуацию с визитом в Москву посланца крымского хана некто Д. Герсей — агент английской торговой компании и дипломат, живший в России в 70–90-е гг. XVI века. «К ним была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах, лучшей пищей было вонючее конское мясо и вода, им не давали ни хлеба, ни пива, но постепенно они подвергались еще и другим обидам и оскорблениям, но перенесли все с равнодушием и презрением… Посла ввели к царю, но его сопровождавших оставили за железной решеткой, отделявшей их от царя. Это сильно раздражало посла, который протестовал своим резким, злобным голосом, с яростным выражением лица.

Четыре стражника подвели его к царю. Тогда это безобразное существо безо всякого приветствия сказало, что его господин Шигалей, великий царь всех земель и ханств, да осветит солнце его дни, послал к нему, Ивану Васильевичу, его вассалу и великому князю всея Руси, с его дозволения, узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож), — этим ножом пусть царь перережет себе горло… Царь впал в сильный приступ ярости, послал за своим духовником, рвал на себе волосы и бороду как безумный… Начальник стражи умолял царя приказать изрубить крымцев на куски, но ответа не последовало. Посла продолжали держать еще некоторое время, немного обходительнее обращаясь с ним, а затем царь отослал его с таким ответом: “Скажи своему господину, негодяю и неверному, что не он покарал меня, а Бог и Христос за мои грехи и грехи моих людей дал ему, дьявольскому отродью, случай и силу быть исполнителем его воли и упреком мне, но Божьей помощью и волей я надеюсь отомстить и сделать его своим вассалом и подчиненным”. Посол заявил, что не окажет царю услуги передать такой ответ»19.

Новые перспективы для отечественной дипломатии открылись при возвышении Московского великого княжества в середине XVI века. В Москву направлял своих послов император Священной Римской империи, российские дипломаты стали активней появляться как в странах Европы, так и на Востоке. Россия превращалась постепенно во влиятельное государство с собственной международной политикой. В 1549 году на территории Кремля появился Посольский приказ — своего рода прообраз нынешнего Министерства иностранных дел. Приказ возглавил Иван Михайлович Висковатый, в подчинении которого были переводчики, работавшие с 14 иностранными языками. Висковатый и до назначения участвовал в дипломатических делах, сыграл значительную роль во время Ливонской войны. В 1551 году он получил звание «печатника», то есть канцлера, после чего сделался ключевой фигурой в реализации внешнеполитической деятельности.

Сбросившая татаро-монгольское иго Русь сразу же поставила во главу угла принцип равноправия в международных отношениях, укрепление престижа во всех внешних делах. Послу Афанасию Нагому, отправившемуся в 1563 году в Крым с дипломатической миссией, было поручено «беречь накрепко», чтобы крымский хан ни в коем случае не приложил к грамоте с текстом договора «алого нишана» (т. е. красной печати), что автоматически превращало бы договор в жалованную грамоту, свидетельствуя тем самым о признании зависимости русской стороны. Послу было велено возвратиться в Москву без договора, если «крымский хан будет настаивать на “алом нишане”». Формальный, на первый взгляд, момент был для Руси крайне важен, так как свидетельствовал о нежелании даже номинально признать хана правопреемником Золотой Орды. И дипломаты, пренебрегая тяготами долгого и опасного пути, возможным гневом хана, твердо стояли на своем, добиваясь действительно равноправного соглашения.

Висковатого на посту руководителя Посольского приказа сменил дьяк Андрей Васильев. Ввиду важности занимаемого поста преемники Висковатого носили звание думных дьяков. Среди лиц, возглавлявших Приказ, в литературе выделяются такие деятели, как И. Грамотин, братья Щелкаловы, А. Иванов, А. Ордин-Нащокин. А. Матвеев, В. Голицын, Е. Украинцев. По словам Ордина-Нащокина («русского Ришелье») Посольский приказ был «оком всей великой России».

Во второй половине XVI века думные посольские дьяки принимали привезенные послами грамоты; вели предварительные переговоры; присутствовали на приемах иностранных дипломатов; составляли наказы российским дипломатам, отправляемым за границу; знакомились с отчетами российских послов, вернувшихся после выполнения дипломатической миссии на родину; выполняли другие важные функции.

Посольский приказ становился и одним из ведущих центров культурной жизни государства, а его руководители известны как инициаторы написания официальной истории России. Многие молодые люди направлялись для обучения за границу: в Европу и в страны Востока — для овладения основами турецкого, персидского и арабского языков.

В зависимости от значимости дипломатической миссии за рубеж ее участники делились на «послов великих», «легких послов» и «гонцов». Все послы, независимо от звания, получали наказ от Посольского приказа, содержавшего обстоятельные инструкции. На возможные непредвиденные предложения была заготовлена словесная формула: «… и мы о том скажем его царскому величеству, как, Бог даст, увидим его светлые очи». В наказах содержались также инструкции в части церемониала. По завершении миссии представлялся подробный отчет о поездке в виде дневника.

В XVII веке аппарат Посольского приказа значительно вырос, и в нем возникли отдельные структурные части — «повытья», возглавлявшиеся «старыми» подьячими. Три повытья ведали сношениями с Западной Европой, два — с азиатскими государствами. Вместе с тем общее количество персонала, занятого дипломатической работой в центральном аппарате Посольского приказа, составляло 30 человек20.

В условиях набиравшей при Петре I обороты дипломатической активности наказы «великим послам», составлявшиеся Посольским приказом в духе старомосковской дипломатии, педантично излагавшие традиционные правила дипломатического протокола, начинают выглядеть громоздкими, подчас нелепыми и постепенно становятся анахронизмом. Качественный прорыв российской дипломатии произошел именно в эпоху Петра I, опиравшегося в своих действиях на этом направлении на усилия таких царедворцев, как Г. И. Головкин, П. П. Шафиров, М. П. Бестужев-Рюмин, П. А. Толстой, посол в Голландии Б. И. Куракин и другие. В результате выхода России к Балтийскому морю ее геополитическая мощь заметно усилилась. Во время Великого посольства в Европу в 1697–1699 гг. Петр впервые ввел в практику русской дипломатии встречи на высшем уровне, лично заключил ряд важнейших договоров. Великим послам были даны «верющие» полномочные грамоты с целью «утверждения древней дружбы и любви» между Россией и западными державами Европы для того, чтобы «согласиться, каким способом ослабить врагов креста господня — турецкого султана, крымского хана и всех басурманских орд». Фактическое же руководство деятельностью Великого посольства осуществлял сам Петр I, находившийся в составе миссии инкогнито, под именем бомбардира Петра Михайлова.

Для посольства были подготовлены два наказа. Один, опиравшийся на многолетнюю практику, регламентировал правила поведения и церемониала. Другой же, собственноручно написанный самим Петром, отличался предельной конкретностью, лаконизмом, был документом неординарного характера. Посольству предписывалось, в частности, нанять на русскую службу иностранных морских офицеров и матросов. При этом подчеркивалось, что ими должны быть люди, прошедшие службу с самых нижних чинов, выдвинувшиеся благодаря умению и заслугам, «а не по иным причинам». Далее следовал список оружия, материалов для производства вооружения — все вплоть до тканей на морские флаги. «Таким образом, — делает вывод Н. Н. Молчанов, — посольству поручалась миссия, до этого неслыханная в истории не только русской, но и мировой дипломатии»21.

Борясь за укрепление роли России в европейских и международных делах, Петр выделял страны, которые в силу исторических, географических, культурных, экономических и политических особенностей могут и должны быть естественными партнерами или даже ее союзниками. Одно из приоритетных мест отводилось Испании. В инструкции российскому консулу царь указывал: «…будучи в Гишпании… должен ты всех наших подданных торговых людей, которые там будут, во всяких случаях охранять и судить всякие суды между ними…, а когда знакомство получишь, тогда спрашивать, каких товаров им надобно, потом писать вовремя…»22.

Создание тройственной коалиции (Россия, Дания, Швеция), вошедшей в историю под названием Северного союза, было скреплено двусторонними договорами, подписанными лично царем. Это нововведение явно поднимало значение договоров, повышало их авторитет, подчеркивало личную ответственность монарха за соблюдение. Кроме того, упрощалась процедура, ибо акт подписания одновременно служил и актом ратификации. На рационализм дипломатии Петра I обращал в свое время внимание выдающийся мыслитель Вольтер в своей «Истории Российской империи при Петре Великом».

Новаторские подходы к внешней политике подвели к перестройке дипломатического ведомства на коллегиальных началах, подготовке профессионально образованных кадров. С той поры российская дипломатия, руководимая и направляемая первым лицом государства, строит свою работу на коллегиальной основе. На смену Посольскому приказу в 1720 году пришла Коллегия иностранных дел. Усилия Коллегии и созданной Петром сети постоянных дипломатических представительств России за рубежом были направлены, как говорилось тогда, на сохранение «генеральной тишины в Европе». На впервые появляющихся русских консулов возлагаются задачи охраны торговых интересов. Настойчиво, на началах взаимности с иноземными государствами, проводится принцип личной неприкосновенности послов.

Есть свидетельства явного пренебрежения и даже презрения Петра к дипломатическому этикету. Однажды, когда гости садились за стол во время торжественного обеда, датский и польский посланники шумно заспорили между собой из-за более почетного места. Услышав эту перебранку, царь довольно отчетливо произнес слово «дураки». Секретарь австрийского посольства Корб записал в своем дневнике: «Это общепринятое у московитян слово, которым обозначается недостаток ума»23. Петра явно раздражало несоответствие между пышным дипломатическим этикетом и сущностью дипломатии с ее систематическим обманом и пренебрежением к элементарным законам нравственности. Но в духе свойственного ему прагматизма он считал возможным использовать пышные дипломатические церемонии в тех случаях, когда в этом был политический смысл.

Российские дипломаты петровской эпохи, как, впрочем, и их западные коллеги, активно использовали взятки, ложь, воровство и другие неблаговидные методы. Что, по сути дела, и не считалось зазорным. Провозглашаемые же этические принципы служили не больше чем формой дипломатического красноречия. Сохранилось немало свидетельств морального негодования петровских дипломатов и самого царя по отношению к фактам наглого мошенничества, прожженного интриганства и обмана. «В такого рода сентенциях, — отмечал Н. Молчанов, — сказывалась патриархальная наивность и нравственная девственность неофитов. Впрочем, они хранили ее не слишком бережно, ибо надо было жить, точнее говоря, России необходимо было выжить в среде сплошной враждебности»24. Не столь уж экзотическими выглядят применительно к такой обстановке оценки иноземных послов и консулов известным славянским просветителем Ю. Крижаничем как «соглядатаев, предателей и насмешников, врагов, вскормленных в нашем доме, и возмутителей нашего народа». Отсюда и решения, основанные на ксенофобии в ее средневековой разновидности, — закрытие рубежей, которое надо подкрепить «чуженудием», т. е. изгнанием чужеземцев25.

XVII век ознаменовался в Европе, несомненно, окончанием Тридцатилетней войны и заключением Вестфальского мира 1678 года. Успехи Франции того времени были тесно связаны с действиями ее дипломатии, рычаги которой находились в руках кардинала Ришелье — выдающегося политика и дипломата, прославившегося вместе с тем изощренным умом, интриганством и цинизмом. К дипломатии этого периода относятся такие нарождающиеся методы, как создание коалиций, заключение пактов о нейтралитете, иных договоров и даже попытки ведения в иностранных государствах политической пропаганды (в частности, Ришелье придавал значение составлению и распространению за границей политических памфлетов, нацеленных на разжигание религиозных, иных раздоров и смут.

«Искусство договариваться с государями столь важно, что часто благополучие знатнейших государств зависит от доброго или худого поведения и от степени понятия употребляемых для договоров особ, — писал упоминавшийся выше де Кальер. — Всякой государь… должен иметь за главное себе правило не прежде употреблять средство оружия для подкрепления или защиты своих прав, как уже испытав и истощив все способы рассуждения и убеждения»26. Утверждение Франции в качестве одной из ведущих держав способствовало расцвету дипломатического искусства. Происходит постепенное вытеснение латыни, господствовавшей в Европе начиная со Средневековья, французским языком, становившимся языком международного общения. Обязательным требованием наполеоновской дипломатии 1804–1807 годов было дипломатическое признание императорского титула Бонапарта. Это требование, помимо династических соображений, диктовалось и стремлением закрепить за Францией новые территориальные приобретения. Официальный титул Наполеона включал в себя соответствующие обращения — «Император французов», «Король Италии», «Протектор Рейнского союза германских государств» и др27.

Могущество и влияние России продолжали расти в царствование Екатерины II, опиравшейся в своей энергичной внешнеполитической деятельности на талантливых руководителей дипломатического ведомства — Н. И. Панина, А. А. Безбородко и ряд других даровитых и образованных дипломатов. «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела», — говаривал, вспоминая свою дипломатическую карьеру, князь А. А. Безбородко28. Блестящей победой отечественной дипломатии стал заключенный в 1774 году Кучук-Кайнарджийский мир, благодаря которому многие балканские народы получили выход на международную арену. Российской императрице, по словам академика Е. В. Тарле, был присущ столь необходимый правителю «холодный, ясный, пристальный умственный взор, который никогда не упускал из виду черту, отделяющую возможное от невозможного»29. Вместе с тем при Екатерине II получило развитие явление, которое сегодня назвали бы «политической пропагандой». Императрица внимательно следила за зарубежными публикациями, препятствовала использованию их во вред России, придавала значение формированию у иностранцев позитивного образа страны. Дипломаты стали приглашаться в поездки монарха по России, в ходе которых и решались подчас сложные дипломатические вопросы. При этом придавалось особое значение протокольно-процедурным вопросам: к традиционному обращению «Ваше величество» необходимо было добавлять слово «императорское»; требовалось целовать руку Екатерины. В два с лишним раза увеличилась численность Иностранной коллегии, в ней появился Политический департамент («Секретная экспедиция»).

С приходом к власти Александра I была проведена реформа центрального управления государством, заключавшаяся в замене коллегиальной системы, сложившейся при Петре, министерской, основанной на единоначалии. В 1802 году был издан Манифест об учреждении ряда министерств, в том числе иностранных дел во главе с государственным канцлером графом А. Р. Воронцовым. Начальный этап формирования Министерства характеризовался частой сменой руководства. Его после увольнения Воронцова в отставку по болезни (1804) возглавляли князь А. А. Чарторейский, затем барон А. Я. Будберг.

Граф Н. П. Румянцев занимал пост министра с 1807 по 1814 г.
«…Русский с громким именем, высокою образованностью, благородную душою, незлобивым характером и с умом, давно ознакомленным с делами дипломатическими и ходом французской революции. Самое же согласие графа Николая Петровича Румянцева на принятие звания министра иностранных дел показывает в нем сильный дух, готовый со вступлением в должность вступить в борьбу с всеобщим мнением, самоотвержение, с которым он в настоящем жертвовал собственною честью для будущей пользы своего Отечества». Столь почтительно характеризовалось назначение Румянцева одним из знатоков российской действительности рассматриваемого периода Ф. Ф. Вигелем30. Ставя интересы России превыше всего, Румянцев, по оценке современников, «просвещенный патриот», добивался пересмотра не вполне приемлемого для страны Тильзитского мира и заключения Эрфуртской конвенции. На сложнейшую пору его пребывания во главе Министерства пришлось вторжение в Россию, временный успех и полный разгром Наполеона Бонапарта.

В разгар наполеоновских войн Александр I заявил, что великие державы в будущем должны гарантировать друг другу сохранность своих границ. А после разгрома Наполеона российским императором было предложено «одновременное пропорциональное разоружение европейских держав», что стало фактически первой в истории инициативой в сфере разоружения.

На Венском конгрессе 1815 года Россия как одна из стран (наряду с Австрией и Пруссией), победивших Наполеона, сыграла немалую роль в создании Священного союза, обеспечившего Европе относительное политическое равновесие на ближайшие десятилетия. Царь, занимаясь делами Конгресса, лично вел переговоры с «иностранными дворами», их представителями и, по признанию военного историка А. И. Михайловского-Данилевского, «не страшился возражений искуснейших государственных мужей своего века, торжествовал над ними не силою, но убеждением и превосходством своих умственных способностей». А шведский посол после одной из бесед с Александром I отметил, что он «в политике тонок, как острие булавки, остер, как лезвие бритвы, и зыбок, как морская пена»31.

Однако, по признанию многих исследователей, доминировали на Конгрессе глава австрийской внешней политики К. Меттерних и все тот же Талейран, сумевший в исключительно сложной для себя обстановке добиться, по его словам, чтобы Франция, «едва переставшая быть пугалом для Европы, становилась в некотором роде арбитром и примирительницей»32.

Принципиальные изменения в деятельности Министерства иностранных дел России нашли отражение в «Учреждении Министерства иностранных дел», утвержденном Николаем I в 1846 году. Документ подытоживал предыдущие законодательные акты, определявшие структуру и штаты Министерства, зафиксировал круг обязанностей каждого подразделения. Министерство имело предметом политические отношения с иностранными государствами, защиту российских подданных за рубежом и содействие «к удовлетворению справедливых домогательств иностранцев по делам их в России». Возглавлял МИД государственный канцлер или вице-канцлер, при котором состояли советники Министерства и чиновники по особым поручениям.

Затянувшаяся Крымская война 1853–1856 годов, падение Севастополя, призывы со стороны Англии продолжить войну, с тем чтобы окончательно «поставить Россию на колени», породили смятение и растерянность в русском обществе. Болезненный этап в какой-то степени завершился в марте 1856 года подписанием Парижского мирного договора, известного также как «Парижский трактат». Договор вызвал противоречивую реакцию в России и мире. Поверженной оказалась страна, игравшая первую скрипку в «европейском концерте». А в апреле того же года ушедший в отставку старый канцлер К. В. Нессельроде, находившийся во главе Министерства иностранных дел в течение четырех десятилетий, оставил в качестве своего рода завещания «Записку о политических соотношениях России», в которой подвергались пересмотру основные принципы сложившейся внешнеполитической концепции. В документе, в частности, отмечалось: «России предстоит усвоить себе систему внешней политики иную против той, которою она доселе руководствовалась… заняться своими внутренними делами и развитием своих нравственных и материальных сил. Эта внутренняя работа является первою нуждою страны, и всякая внешняя деятельность, которая могла бы тому препятствовать, должна быть тщательно устранена». Руководствуясь подобными пораженческими, капитулянтскими настроениями, канцлер предложил ни много ни мало упразднить Министерство иностранных дел России.

Но и в этот драматический период доверительность проверенного веками тандема «глава государства — посол» во многом способствовала минимизации ущерба, наносившегося стране. Уполномоченного России на Парижском конгрессе князя А. Ф. Орлова Наполеон III встречал, как отмечают историки, с «неизменной приветливостью, а беседы проходили в благожелательной обстановке». Инструкции К. В. Нессельроде предоставляли Орлову право самому принимать решения по важным вопросам. Он же, наделенный талантом дипломата, грамотно вел дело, уступая там, где было неизбежно, и проявляя твердость в вопросах, когда можно было рассчитывать на успех. Разумеется, нельзя при этом забывать, «что у него на руках были сильные козыри, добытые русскими воинами… Противников России заставляло умерить свои аппетиты и эхо славной Севастопольской обороны. По словам одного обозревателя, за спиной русских уполномоченных на конгрессе стояла тень Нахимова»33.

В сложившейся обстановке 17 апреля 1856 года министром иностранных дел был назначен князь Александр Михайлович Горчаков. Именно ему суждено было стать творцом и выразителем внешней политики России в течение всей третьей четверти XIX века, с его именем связаны важнейшие внешнеполитические прорывы страны. В циркуляр, направленный новым министром в российские заграничные представительства, были заложены чеканные слова, которые надолго обрели силу хрестоматийного афоризма: «Россию упрекают в том, что она изолируется и молчит перед лицом таких фактов, которые не гармонируют ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредоточивается… Император решил предпочтительно посвятить свои заботы благополучию своих подданных и сосредоточить на развитии внутренних ресурсов страны деятельность, которая может быть перенесена за ее пределы лишь тогда, когда позитивные интересы России потребуют этого безоговорочно… наипервейший долг России есть завершение внутренних преобразований», — разъяснял министр смысл своей яркой, образной формулы, актуальной и в наши дни34.

И, быть может, самое главное: провозглашались «национальный характер» российской политики; свобода в выборе союзников; стремление России «жить в полном согласии со всеми правительствами». Идею сосредоточения России на саморазвитии, реформирования ее и преодоления прогрессирующего отставания от остального мира можно было реализовать, по убеждению Горчакова и его единомышленников, лишь оградив ослабленное государство от вовлечения в международные конфликты. Дипломатическое маневрирование долгое время оставалось для России единственным средством в разрешении противоречий. И все попытки радикальных сил сбить страну с избранного курса решительно отвергались.

Прогресс страны увязывался с необходимостью максимального содействия ему министерства иностранных дел с тем, чтобы «оградить Россию от участия во всякого рода внешних осложнениях, которые могли бы частично отвлечь ее силы от собственного внутреннего развития… приложить все усилия к тому, чтобы в это время в Европе не имели места территориальные изменения, изменения равновесия сил или влияния, которые нанесли бы большой ущерб нашим интересам или нашему политическому положению»35.

Пройдет 14 лет с момента подписания Парижского трактата, европейское статус-кво по итогам франко-прусской войны претерпит серьезные изменения. И в октябре 1870 года Горчаков разошлет другой свой знаменитый циркуляр, в котором четко заявлялось, что Россия не намерена более соблюдать ущербные и унизительные, невыгодные для страны статьи соглашения, существенно ограничивающие суверенные права Империи, лишившие ее, в частности, возможности иметь свой флот на Черном море. Для подобных шагов по тем временам требовалось обладать не только недюжинными дипломатической интуицией и чувством реальности, но и немалым гражданским мужеством.

Член Государственного совета, академик Императорской академии наук, кавалер многих высших российских и иностранных орденов, человек, по оценке своих современников, умный, проницательный, с широким кругозором, А. М. Горчаков отдал дипломатической службе 65 лет жизни, из них 25 — на посту главы внешнеполитического ведомства. Уверенный в себе, независимый, не боявшийся при необходимости перечить императору, он добивался побед «не кровью, а умом» (Ф. И. Тютчев). Политико-дипломатическими средствами Горчаков не только восстановил международный престиж России, ослабленной итогами Крымской войны, но и первым среди руководителей российской внешней политики поставил в ее основу государственные интересы, необходимость полностью использовать внешнеполитический потенциал для вывода страны из кризисной ситуации.

Горчакова, как подметил П. Стегний, часто сравнивали с Бисмарком. Действительно, оба «железных канцлера» умели действовать в экстремальных условиях, обладали высочайшей техникой дипломатического дела — от тактики переговоров до языка нот. Вместе с тем очевидны и принципиальные различия: Бисмарк с его тактикой «железа и крови» был признанным мастером силовых приемов. Горчаков же добивался поддержания мира и равновесия, опираясь на «европейское право», политические способы урегулирования конфликтных ситуаций, а когда они оказывались исчерпанными, прилагал все усилия для их локализации36. По выражению Г. В. Чичерина, князь Горчаков — «последний могиканин старого европейского концерта, дипломатический лирик прежней Великой Европы»37.

Широко отмечавшееся в нашей стране в 1998 году 200-летие со дня рождения А. М. Горчакова выявило большой научный и общественный интерес не только к этой выдающейся личности, но и в целом к дореволюционному прошлому отечественной дипломатии. Восстанавливая забытые страницы ее достижений, современная российская внешняя политика вновь начала обретать твердую почву исторической преемственности, давая возможность все более решительно противостоять капитулянтским установкам «ельцинско-козыревской» дипломатии. Творческое освоение «доктрины Горчакова» стало в немалой степени источником формирования новой внешнеполитической концепции России, образа мыслей и действий дипломатов в духе лучших отечественных традиций.

Выступая на открытии торжественного мероприятия, посвященного выдающемуся дипломату России, министр иностранных дел РФ Е. М. Примаков сосредоточил главное внимание на «уроках Горчакова» — тех непреходящих по своему значению соображений и выводов канцлера, которые могли бы иметь отношение и к внешнеполитическому курсу страны в XXI веке. Речь идет, как отмечал Примаков, о необходимости проведения даже ослабленной страной активной внешней политики, которая призвана содействовать кардинальным внутренним преобразованиям, сохранению территориальной целостности и обеспечению безопасности. «Трудно поверить в то, что, уйдя из активной внешней политики, Россия сохранит за собой возможность позже вернуться к ней в том же качестве великой державы, не потеряв инерции, не сдав свои с таким трудом завоеванные позиции на международной арене, — вслед за Горчаковым предостерегал Примаков. — Внешняя политика не терпит “вакуумов”. Возникшая пустота после ухода с первых ролей какого-либо государства вскоре заполняется другим или другими».

Особое значение имеет многовекторность международного курса, осознание того, что без диверсификации внешних связей Россия не сможет ни преодолеть своих трудностей, ни сохраниться в качестве великой державы. Важна уверенность в том, что Россия может и должна играть роль одного из ведущих государств на международной арене — с учетом ее масштабов, мощи потенциала, истории и традиций. «В чем феномен Горчакова? В том, что он почти тридцать лет подряд занимал пост министра иностранных дел России? — задавал вопросы Примаков. И сам же отвечал на них: — Конечно, нет. Сорок лет в этом же кресле просидел граф Нессельроде, но юбилей его не придет в голову отмечать никому из присутствующих в этом зале. Дело в том, что за годы своего нахождения в российском МИДе Горчаков сумел сделать на внешнеполитическом поприще для России XIX века больше, чем кто бы то ни было другой»38.

Н. К. Гирс, возглавлявший внешнеполитическое ведомство после отставки А. М. Горчакова (1882) вплоть до 1895 года, уступал, по общему признанию, своему предшественнику, в широте взглядов и международном авторитете. Однако он бессменно оставался на посту министра иностранных дел в течение всего царствования Александра III, видевшего в нем добросовестного исполнителя своих планов, ценившего его аккуратность и осторожность. Гирс, по словам императора, был «сам себе министр иностранных дел»39.

Вслед за А. Б. Лобановым-Ростовским (1895–1896) и М. Н. Муравьевым (1897–1900) 25 декабря 1900 года на пост министра иностранных дел заступил В. Н. Ламздорф — зрелый дипломат, с определенной системой взглядов, нацеленный на добросовестное служение «самодержавному государю». Однако после существенного ослабления позиций России на Дальнем Востоке в результате русско-японской войны его сделали «козлом отпущения», вынудив завершить в целом удачно складывавшуюся карьеру бесславной отставкой в мае 1906 года40.

Первые шаги подхватившего своеобразную эстафету министра иностранных дел А. П. Извольского определялись во многом неотложной задачей стабилизировать международное положение России, обеспечить ей по возможности мир, предотвратить угрозу нового столкновения с Японией и устранить нараставшую напряженность в отношениях с Германией. Извольский выступал сторонником разворота России «лицом к Европе», где, по его убеждению, были сосредоточены основные интересы страны и вместе с тем назревали серьезные международные конфликты. В основе кредо министра лежало стремление восстановить великодержавный престиж Отечества, хотя он и опасался, что в Европе могут произойти осложнения, в которых Россия, дабы не потерять авторитета, должна быть готова участвовать. Принято считать, что основная внешнеполитическая задача А. П. Извольского — обеспечение России длительного мирного периода для внутренней консолидации и подъема страны — базировалась на ложной посылке о возможности остаться в стороне от надвигавшегося общеевропейского конфликта и потому была невыполнима41.

Причиной ухода в отставку очередного министра иностранных дел С. Д. Сазонова (1910–1916) послужили его расхождения во взглядах с окружением императрицы на характер отношений с союзниками в войне с Германией. В июле 1916 года Николай II передал главе кабинета министров Б. В. Штюрмеру портфель и министра иностранных дел. В МИДе к появлению нового хозяина отнеслись настороженно. По некоторым отзывам, «было совершенно ясно, что Штюрмер станет министром не в фактическом, как Сазонов, но в формальном смысле слова»; от него веяло «обер-церемониймейстером». На фоне неудач армии на фронте, конфликтов с думской оппозицией, земельно-городскими организациями Штюрмер сделался, по выражению Николая II, «красным флагом для всей страны» и был быстро отправлен в отставку с обоих постов42.

Н. Н. Покровскому суждено было стать последним главой внешнеполитического ведомства царской России (ноябрь 1916 — март 1917 года). В отставке Б. В. Штюрмера и назначении Н. Н. Покровского, вызвавших рост доверия к России, за рубежом виделись признаки окончательного подавления «германофильской агитации» в стране. Посол Великобритании в России Дж. Бьюкенен в своих мемуарах так характеризовал Н. Н. Покровского: «Будучи человеком широкого ума, честным и интеллигентным, он придерживался умеренных взглядов и был признанным авторитетом в финансовых и экономических вопросах; он выказал себя превосходным министром»43.

Царские министры иностранных дел, знающие и опытные дипломаты сменяли друг друга, но, бесспорно, именно А. М. Горчаков, поистине выдающаяся фигура в отечественной истории, внес неоценимый вклад в становление и развитие достойной великой России ее внешней политики — по-настоящему суверенной, самодостаточной, принципиальной и твердой.

Дипломатия как неотъемлемая часть государственной машины Российской империи несла на себе все ее черты и особенности, характеризовалась неординарностью личного состава МИДа, некоторой двойственностью понимания высокого смысла дипломатической службы и отношения к ней. И вместе с тем «дипломаты лучше, чем представители других эшелонов петербургской бюрократии, понимали уязвимость России перед лицом общих вызовов», а «общий климат дипломатической службы определялся отнюдь не светскими шалостями, а людьми, безраздельно преданными своей профессии, глубоко понимавшими задачи своей деятельности и высоко державшими русское знамя за пределами России»44.

Было бы в высшей степени несправедливо не упомянуть о весомой роли в формировании российской внешней политики и совершенствовании деятельности МИД страны выдающего российского юриста-международника Ф. Ф. Мартенса. В своей записке министру иностранных дел А. Б. Лобанову-Ростовскому он подверг резкой критике «Учреждение МИД» 1868 года, положения которого не отвечали задачам времени, предложив свой обстоятельный план реформирования Министерства на основе тщательного изучения опыта работы дипломатических ведомств западноевропейских стран. В итоге реализации этих планов российская дипломатия стала значительно больше внимания уделять внешнеэкономическим вопросам, расширилось заграничное представительство. Для обсуждения внешнеполитических проблем стали чаще собираться межведомственные Особые совещания с участием глав не только военного и морского ведомств, но и Министерства финансов.

Ф. Ф. Мартенс стал душой и центральной фигурой мирных Гаагских конференций 1899 и 1907 годов. Он же блестяще провел ряд арбитражных международных процессов. Как отмечалось в литературе, взошла звезда «главного судьи христианского мира», негласного «лорд-канцлера Европы»45. Деятельность по подготовке и проведению II Гаагской конференции была сопряжена с преодолением явной недооценки ее значения Николаем II и министром иностранных дел А. П. Извольским. Но сам Мартенс, разумеется, в полной мере осознавал историческую значимость принятых на конференции и выработанных во многом по его лекалам решений. «Да, кончилась II мирная конференция, и на III я, вероятно, не буду, но я горжусь тем, что ни коварство, ни глупость, ни зависть, ни недоброжелательство не помешали мне создавать по мере сил лучшие основы для общей жизни народов, — отмечал он в своем дневнике. — Я спокойно могу закрыть свои глаза. Ни в России, ни во всем остальном мире меня не забудут после моей смерти, и моя деятельность на пользу развития международного права не будет забыта. Большей награды за свои труды я не могу желать»46.

Сменив в марте 1917 года Н. Н. Покровского, лидер кадетов П. Н. Милюков возглавил внешнеполитическое ведомство в первом составе Временного правительства. На протяжении двухмесячного пребывания на посту министра он был сторонником доведения войны с Германией до победного конца и отстаивал необходимость соблюдения соглашения о разделе Турции. Несмотря на кратковременность руководства МИДом, Милюков сумел добиться признания Временного правительства союзными державами и взаимного подтверждения принятых ранее обязательств47.

В период с мая по октябрь 1917 года пост министра иностранных дел во Временном правительстве занимал М. И. Терещенко, характеризуемый большинством мемуаристов как «случайный человек» во внешней политике, увлекавшийся общеполитическими вопросами в ущерб своим прямым обязанностям и имевший «заметную склонность» не вмешиваться в деятельность аппарата МИД48.

Глава 3. Новая дипломатия

Победа социалистической революции в России в октябре 1917 го-да, активное проведение в жизнь принципов «мирного сожительства» (В. И. Ленин) государств с различным политическим строем, открытости, равноправия и взаимовыгоды больших и малых стран, самоопределения народов существенно обогатили палитру норм международного права, внесли немало нового в теорию и практику мировой дипломатии. Гораздо большее внимание стало уделяться совершенствованию переговорного процесса, занявшего ведущее место среди форм дипломатической деятельности, разработке итоговых документов, заметно возросли реализм и конструктивный характер, объективная обусловленность и научная обоснованность принимаемых решений. Вместе с тем, естественно, важно было сохранить наработанные веками средства, методы и принципы дипломатической техники, сложившееся формы протокола и этикета.

Резким диссонансом выглядели крикливые заявления первого большевистского наркома иностранных дел Льва Троцкого о том, что в условиях «мировой революции» Россия больше не нуждается в «классической» дипломатической службе. Первоначально Троцкий, взявшись в ноябре 1917 года за организацию Наркоминдела, планировал «опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку»49. Однако жизнь заставила его втянуться в активную работу: готовились официальные заявления и письма, шли заседания Брестской мирной конференции. Троцкий фактически саботировал указания главы Советского правительства В. И. Ленина относительно тактики ведения переговоров с Германией и реализуя свой лозунг «Ни мира, ни войны!», не подписав мирного договора, заявил о прекращении состояния войны с Германией и демобилизации русской армии по всему фронту. 3 марта 1918 года мирный договор с Германией и ее союзниками пришлось подписать (уже без Троцкого) на значительно более тяжелых для Советской России условиях. Сам же нарком за неделю до этого сложил с себя свои полномочия.

Царский МИД полностью прекратил существование. Однако перед Советской Россией со всей остротой встала задачи добиваться международного признания. Глубоко символично, что эта миссия, непростая и исключительно важная в сложившейся обстановке была поручена сменившему Троцкого на посту Наркоминдел Георгию Васильевичу Чичерину — потомственному дворянину, профессионалу, находившемуся в молодости на дипломатической службе. И он повел решительную борьбу против левацких, подчас авантюристических, акций предшественника. Вынужденный подписать грабительский и унизительный, «похабный», по словам В. И. Ленина, Брест-Литовский мирный договор, новый нарком сразу же по окончании Гражданской вой-ны приступил к нормализации отношений с Прибалтикой, Польшей и Финляндией, заключению соглашений с Афганистаном, Ираном и Турцией, а позже с Китаем и Японией.

С именем Чичерина связаны «полоса дипломатического признания» новой России; успешная поездка советской делегации на первую после войны международную конференцию в Генуе; подписание Раппальского договора с Германией, обеспечившего прорыв дипломатической и экономической блокады вокруг молодого, становящегося на ноги Советского государства; участие в работе Лозаннской конференции по установлению режима черноморских проливов; предложения о всеобщем сокращении вооружений; многие другие внешнеполитические акции. Поиск совпадающих интересов государств, придание особого значения (если не примата) экономическому фактору в комплексе международных отношений характеризовали идейную направленность дипломатических усилий наркома. Ему принадлежит и честь открытия прочно вошедшего во внешнеполитический лексикон понятия «мирное сосуществование», надолго определившего «modus vivendi» для государств с различным общественно-политическим строем.

Советская дипломатия была призвана, по убеждению Чичерина, поддерживать все, что содействует всеобщему миру, сокращению вооружений, улаживанию мировых антагонизмов и конфликтов, развитию экономических сношений и ослаблению мирового кризиса. Он исходил из того, что Советская Россия, «принадлежа одновременно и Европе, и Азии», является естественным союзником и другом «борющихся за свою политическую независимость народов, и в первую очередь народов Азии». Особое значение придавалось наркомом задачам хозяйственного возрождения страны, развитию соответствующих связей, считая еще в те далекие годы, что предоставление концессий зарубежным партнерам «соответствует нашим же интересам, открывая дорогу к использованию наших естественных богатств»50.

Г. В. Чичерин — человек широкого кругозора, высокообразованный интеллектуал, сочетал нелегкую миссию наркоминдел с активной публицистической и пропагандистской деятельностью; по свидетельству современников, обладая недюжинной работоспособностью, требовал полной самоотдачи и от своих коллег. Не отличавшийся богатырским здоровьем, он менее всего заботился о себе. И сотрудники с удивлением могли наблюдать, как нарком в качестве основного продукта потребляет овес и желуди. А когда ему, страдавшему болезнью желудка, по распоряжению В. И. Ленина прислали 1 килограмм манной крупы, он категорически отказался принять ее, заявив: «Кругом голод, дети голодают, не уговаривайте меня, это противоречило бы моим убеждениям, моим нравственным принципам»51. Невольно вспоминаются слова поэта, сказанные, правда, по другому поводу: «Да, были люди в наше время…»

Непростым было положение наркома в советской иерархии, существовала взаимная неприязнь с И. В. Сталиным. Большой знаток и любитель классической музыки, Чичерин издал книгу о Моцарте. «У меня были революция и Моцарт, — признавался автор. — Революция — настоящее, а Моцарт — предвкушение будущего, но их отнять нельзя»52. 21 июля 1930 года нарком был освобожден от должности по его просьбе.

Сменивший Г. В. Чичерина нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов вошел в советскую историю, прежде всего, как «западник» (в эмиграции он жил в Великобритании и был женат на англичанке), что на практике проявлялось в его последовательной поддержке линии на обеспечение коллективной безопасности в Европе, противодействия нараставшей опасности гитлеровской агрессии. Своей практической работой он подтверждал стремление советской внешней политики к обеспечению мирного сосуществования, к расширению экономического сотрудничества с другими государствами независимо от их социально-политических систем. «Немногословный, организованный, умеющий ценить время, М. М. Литвинов не случайно попал в высший эшелон советских дипломатов. Он не имел специального образования, но хорошо знал дипломатические дела как практик. В дипломатических сотрудниках ценил знание иностранных языков». Так отзывался о наркоме видный дипломат А. А. Рощин53.

«Эра» Литвинова, лучше, чем Чичерин, приспособившегося к сталинскому режиму, продолжалась до 1939 года. Небезызвестный «мюнхенский сговор» воспринимался в советском руководстве в немалой степени как поражение политики «коллективной безопасности» в понимании М. М. Литвинова, что, естественно, резко ослабляло его позиции. На одном из совещаний в Кремле в присутствии ряда членов Политбюро и советских полпредов в Лондоне, Париже и Берлине произошла резкая стычка между Литвиновым и В. М. Молотовым, возглавлявшим в то время Советское правительство. Дискуссия показала, что в связи с фактическим отказом Великобритании и Франции от планов создания системы коллективной безопасности в Европе с участием СССР Москве не оставалось ничего иного, кроме как начать проводить политику опоры на собственные силы. Полпредам была направлена циркулярная телеграмма И. В. Сталина: «Ввиду серьезного конфликта между председателем СНК т. Молотовым и наркоминделом т. Литвиновым… ЦК ВКП (б) удовлетворил просьбу т. Литвинова и освободил его от обязанностей наркома». М. М. Литвинов до февраля 1941 года входил в ЦК, в ноябре был назначен послом СССР в США; оставался на этом посту до августа 1943 года.

Трагические «чистки» 30-х годов прошлого века нанесли болезненный удар и по дипломатическому аппарату. Тем не менее внешнеполитическая служба смогла за сравнительно короткий срок восстановить свой творческий потенциал, сконцентрировав его на защите национальных интересов.

3 мая 1939 года Председатель Совнаркома Вячеслав Михайлович Молотов был одновременно назначен народным комиссаром по иностранным делам. По свидетельству очевидцев, он особо не любил «дипломатическую рутину», не вникал в детали переговоров, но поражал собеседников своей осведомленностью в них, с готовностью шел на уступки, когда мнение оппонентов представлялось правильным, что вызывало симпатии к новому наркому. Молотову был присущ прагматизм государственного руководителя, прибавляла уверенности ему и известная всем особая близость к И. В. Сталину. Позже, в своих мемуарах премьер-министр Великобритании У. Черчилль напишет о Молотове, что он обладал выдающимися способностями и беспощадным хладнокровием. «Проницательные глаза, словесная ловкость и невозмутимость, улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова, его любезные манеры делали из него идеального выразителя советской политики»54.

Подпись Молотова стоит под Договором о ненападении с Германией от 23 августа 1939 года и «секретным протоколом» к нему, оценки которого весьма неоднозначны. Ему выпала доля известить 22 июня 1941 года советский народ о нападении фашистской Германии на СССР, а произнесенной по радио фразе: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» суждено было стать достоянием истории.

15 октября 1941 года было принято Постановление Государственного Комитета Обороны, разработавшего четкий, стратегически значимый план, направленный на создание рабочего центра управления страной. В город Куйбышев эвакуировались руководящие органы государства, в том числе и Наркомат иностранных дел. В городе на Волге в относительной безопасности были размещены и действовавшие на тот момент в СССР иностранные посольства и миссии. Перед Наркоматом были поставлены принципиально важные задачи: с помощью дипломатических и политических средств не допустить вступления в войну Японии; нейтрализовать те силы в Афганистане и Турции, которые стремились к союзу с Германией; расширить взаимодействие с движениями сопротивления на территории стран, оккупированных (полностью или частично) фашистскими войсками; подготовить систему договоров об экономическом, военно-техническом, гуманитарном сотрудничестве с государствами, объявившими войну Германии. В качестве наиболее важной выдвигалась цель заключения соглашения с США и Великобританией о военно-политическом союзе в борьбе с фашистской агрессией55.

В вопросах военно-политического сотрудничества с США, Англией и Францией советская внешняя политика руководствовалась принципиальным ленинским тезисом о возможности «военных соглашений с одной из империалистических коалиций против другой в таких случаях, когда это соглашение, не нарушая основ Советской власти, могло бы укрепить ее положение и парализовать натиск на нее какой-либо империалистической державы»56. И другим не менее важным положением о том, что когда речь идет о классовой борьбе, захватывающей все международные отношения, то «в основу своей тактики, прежде всего и больше всего, необходимо класть учет объективного положения»57. В те дни, когда судьба Отечества решалась на полях сражений, дипломатическая служба не только не свернула своей деятельности, а напротив, как никогда раньше расширила и активизировала ее. С 1941 по 1945 год были установлены или восстановлены дипломатические отношения между СССР и 33 странами.

Обстановка, в которой развертывались события на международной арене, обусловила необходимость новых приемов и методов дипломатической работы. В годы войны впервые в практике советской дипломатии были эффективно использованы международные встречи и контакты на высшем уровне; переписка глав правительств. Встречи и переговоры, проходившие в обстановке военных действий, требовали от представителей внешнеполитической службы применения всего разнообразия средств дипломатического арсенала, четкой организации готовившихся внешнеполитических акций. На завершающем этапе войны необходимо было в полной мере использовать плоды победы над фашизмом и в то же время помешать реализации планов западных держав «переключения войны» с Германии на Советский Союз.

В период войны В. М. Молотов активно занимался расширением контактов и связей с дипломатическими представителями антигитлеровской коалиции, вопросами военных поставок из США и Великобритании, открытия второго фронта в Европе, поддержания корректных отношений с союзницей Германии — Японии с целью избежать войны на советском Дальнем Востоке. Большое значение придавалось восстановлению дипотношений с правительствами стран, оккупированных Германией и находившимися в эмиграции в Лондоне. Советский Союз выступил в качестве одного из учредителей Организации Объединенных Наций и добился внесения в ее Устав демократических прогрессивных принципов взаимоотношений государств и положений, которые впоследствии стали основой многих конструктивных решений ООН по поддержанию мира, осуждению агрессии, колониализма и неоколониализма.

С именем Молотова связаны во многом заключение Договора 1945 года о дружбе и союзе между СССР и Китаем, Договора о восстановлении независимой и демократической Австрии (1955), многие другие принципиально важные шаги советской внешней политики и дипломатии. Дважды Молотов пережил опалу — в 1949 году снят И. В. Сталиным с поста министра иностранных дел; Н. С. Хрущевым в 1953 году вновь назначен министром; им же в 1956 году освобожден.

Сменивший В. М. Молотова на посту мининдел Андрей Януарьевич Вышинский занимал эту должность до 1953 года и оставил далеко не однозначный след в советской дипломатии, да и истории страны в целом. Находясь на высоких постах в судебно-прокурорской системе, он активно участвовал в громких процессах против «врагов народа» 1936–1938 годов, боролся с «космополитизмом» в юридической науке. С аспирантских лет у меня затаилась какая-то особая обида на Вышинского, обрушившегося с резкой критикой на фоне этой «борьбы» на блистательное исследование выдающегося советского ученого И. Д. Левина «Суверенитет» (М., 1948). Левин вынужден был публично покаяться, спасая тем самым свою научную карьеру, а, с учетом переживаемой страной очередной волны репрессий и не последней роли Вышинского в них, быть может, и саму жизнь.

С 1940 года деятельность А. Я. Вышинского была тесно связана с международными отношениями. На посту министра иностранных дел он, несомненно, внес немалый вклад в реализацию основных внешнеполитических установок руководства страны того времени — снятия советской блокады Западного Берлина, активизации отношений с КНДР и КНР и др.; в своих ярких, но резких и грубых выступлениях с трибуны ООН крушил «поджигателей войны». В детской памяти сохранились аршинные заголовки «Речь А. Я. Вышинского в ООН» на полосах газеты «Правда», которые я обнаруживал на столе отца.

В ООН Вышинский работал в качестве постоянного представителя СССР после отставки с поста министра; там же скоропостижно скончался. Высокая образованность, эрудиция, ораторский дар, пытливый ум, знание нескольких иностранных языков странным образом сочетались в этом человеке с суровостью и даже жестокостью в отношении своих подчиненных. И еще одна, не красившая академика Вышинского черта, подмеченная бывшим послом Великобритании в Москве Ф. Робертсом: «В то время все советские чиновники не могли делать ничего другого, кроме как проводить сталинскую политику, не задавая лишних вопросов, но А. Я. Вышинский, поступая как все, производил на меня впечатление особо раболепного лизоблюда, рвущегося подчиниться хозяину еще до того, как тот выскажет свое желание»58.

Короткое время (с июня 1956 по февраль 1957 г.) Министерство возглавлял Дмитрий Трофимович Шепилов, много лет находившийся на ответственной партийной работе: был главным редактором газеты «Правда», секретарем ЦК КПСС, кандидатом в члены Президиума ЦК. Широко и разносторонне образованный эрудит, знаток музыки и литературы, член-корреспондент АН СССР, он быстро завоевал авторитет в дипломатической среде как у нас в стране, так и за рубежом. Однако его карьера стремительно закончилась, и Шепилов запомнился многим как «примкнувший» к «антипартийной группе Маленкова–Кагановича–Молотова», подвергнутой политическому остракизму со стороны Н. С. Хрущева и его сторонников на Пленуме ЦК КПСС 22 июня 1957 г.

С первых лет существования молодой Республике Советов пришлось бороться не только с вооруженной иностранной интервенцией и внутренней контрреволюцией, но и против клеветы на ее политику. В обращении Наркоминдел РСФСР от 18 апреля 1919 года к трудящимся стран Антанты подчеркивалось: «Вся бесчисленная армия продажных писак капиталистического журнального мира была пущена в ход для того, чтобы чернить, обливать помоями, осыпать самыми нелепыми клеветническими обвинениями народную революцию в России, грозившую с каждым днем все более увлечь силой своего примера народные массы всего мира»59.

И заданная тональность не менялась с годами. Если в свое время в Декрете о мире на Западе видели «едва прикрытый призыв к мировой революции», то уже значительно позже француз Е. Салье утверждал, что Советское государство стремилось-де обеспечить себе позиции, которые на протяжении пяти веков являлись целью российской монархии60. В 70-е годы прошлого столетия на свет была извлечена старая фальшивка «Завещание Петра I», в котором император якобы призывал будущих правителей России «захватывать подступы к южным морям». В стремлении «завоевать весь мир» обвинял «кремлевских лидеров» президент США Р. Никсон61. Но и при этом наши оппоненты были вынуждены отдавать должное профессионализму советской дипломатии, считая, в частности, что она «находчива», «неуступчива», но подчас «превосходит и побивает западную».

Идеологическая направленность подобных подходов признавалась и самими западными учеными. Так, характеризуя американскую внешнюю политику, французский политолог Раймон Арон писал: «Идеологическая дипломатия? И да и нет. Но, бесспорно, негативно идеологическая, то есть направленная против фактических или потенциальных марксистско-ленинских режимов… Если считать, что целью имперской дипломатии Соединенных Штатов является создание благоприятного окружения, то благоприятным считается (все в большей степени и неизбежно) окружение, характеризующееся неприсоединением государств к марксизму-ленинизму, а следовательно, гарантированного свободой доступа лицам, товарам и капиталам (чаще всего), прибывающим из Соединенных Штатов»62.

Внешняя политика государств формируется под воздействием множества факторов, тесно переплетается с вопросами социально-экономического развития и нередко маскирует их суть. И как не вспомнить здесь провидческие слова В. И. Ленина о лицемерии и фальши буржуазной дипломатии: «Обман масс народа разработан артистически по отношению к “делам” внешней политики, и нашей революции приходится от этого обмана трижды солоно»63.

В политологии Запада второй половины XX века сложился определенный стереотип, своего рода методология, построенная на истолковании отдельных событий и фактов в отрыве от мирового общеполитического контекста, реальных международных отношений, вбрасывании заведомых фальшивок и ложных тезисов, на основе которых делались выводы о «руке Москвы», стремившейся якобы к подчинению всего мира64. В центре внимания оставались вопросы, связанные со Второй мировой войной: велись нападки на соглашения, выработанные в рамках антифашистской коалиции. Французский историк А. Конт в книге «После Ялты» утверждал, что «ялтинская система — это более или менее согласованное господство» двух сверхдержав — СССР и США. При этом, по его мнению, наибольшие выгоды «ялтинская политика» принесла Советскому Союзу. «Ялта, — писал он, — повлекла за собой раздел мира», руководители США и Великобритании «фактически отдали Сталину Польшу»65.

С созданием ядерного оружия именно оно начало рассматриваться как главное средство «сдерживания» коммунизма. Бывший министр иностранных дел, а затем премьер-министр Канады Л. Пирсон в книге «Дипломатия в ядерный век» призывал «наращивать и использовать силу» для поддержания дипломатии. В атомный век «наша непосредственная временная защита от мрачных последствий, — глубокомысленно утверждал он, — требует наличия у нас подавляющей и полностью разрушительной силы»66.

Глава 4. Громыко и его школа

В сложнейший период в жизни мирового сообщества у руля советской внешней политики и дипломатической службы был поставлен (февраль 1957 года) Андрей Андреевич Громыко. Он участвовал в подготовке и проведении конференций «большой тройки» (Сталин — Рузвельт — Черчилль) в Ялте и Потсдаме, поработал несколько лет послом в США, возглавлял делегации на встречах в Думбартон-Оксе и Сан-Франциско, увенчал своей подписью от имени СССР исторический документ — Устав Организации Объединенных Наций и стал в 1946 году первым представителем нашей страны при ООН.

Громыко был участником, а впоследствии главой советской делегации на 27 сессиях Генеральной Ассамблеи этой всемирной организации. С целью показать масштаб личности этого человека, его международного авторитета Ю. В. Дубинин, по его словам, «не растекаясь мыслью по древу», приводит зарисовку с натуры. Перед открытием ежегодной сессии Генеральной Ассамблеи ООН руководители делегаций государств-участников, собираясь заблаговременно в зале заседаний, обычно подходят к своим коллегам, чтобы пожатием руки, кратким приветствием засвидетельствовать им свое почтение. К одному министру могут подойти два-три коллеги, к другому — несколько, а к кому-то — ни одного. Что касается А. А. Громыко, то его появление на местах советской делегации, вызывало повышенное движение в зале, и очередь тех коллег, кто считал непременным засвидетельствовать ему уважение, выстраивалась через весь огромный зал пленарных заседаний Генеральной Ассамблеи67.

«Вопросом вопросов» были для Громыко, по его собственному выражению, переговоры по контролю над гонкой вооружений. Выступив в 1946 году от имени СССР с предложением о всеобщем сокращении и регулировании вооружений и о запрещении военного использования атомной энергии, он прошел все этапы разоруженческой эпопеи. При нем были подготовлены и подписаны Договор 1963 года о запрещении ядерных испытаний в трех средах, договоры по ПРО 1972, ОСВ-1, а также Соглашение 1973 года о предотвращении ядерной войны. Подписание в 1968 году Договора о нераспространении ядерного оружия Громыко рассматривал как свою вторую по значению подпись под историческим документом (после подписания Устава ООН). Его жесткая позиция в отношении возможной передачи Японии Южно-Курильских островов вытекала из общей линии на закрепление результатов Второй мировой войны.

Внешняя политика государств формируется под воздействием множества факторов — внешних и внутренних: борьбы политических групп, уровня экономического и социально-политического развития, географического положения, исторических традиций и др. Процессы внешнего порядка и порождаемые внутренним развитием диалектически переплетаются между собой и при исследовании международных отношений должны рассматриваться как единый комплекс. Громыко довелось возглавлять МИД СССР в период конфронтации двух противоположных и противостоящих друг другу идейно-политических систем, что нашло отражение в образном определении его как «холодная война». Постоянно возникали кризисные, как минимум критические, международные ситуации, которые могли привести к вооруженным конфликтам между США и СССР. Достаточно вспомнить опасную напряженность вокруг Западного Берлина в 1961–1962 годах, Карибский кризис в октябре 1962 года, военные конфликты на Ближнем Востоке 1967 и 1973 годов, войну во Вьетнаме, события в Анголе, Эфиопии и т. д. Роль возглавляемой А. А. Громыко советской дипломатии в том, что вследствие этих конфликтов «холодная война» не превратилась в «войну горячую», была ключевой.

Ситуация для министра иностранных дел СССР осложнялась подчас и субъективным фактором, когда в конце 50-х, начале 60-х годов прошлого века на выработку основ внешней политики страны оказывал решающее влияние Н. С. Хрущев со своей нередко нетерпимостью к чужому мнению, чрезмерной «эмоциональной заведенностью». Проекты официальных советских заявлений, личных писем зарубежным руководителям, естественно, готовились в МИДе. В них было все продумано, юридически взвешено, изложено грамотным, профессиональным языком, но делалось это в традиционно сухом и официальном стиле. «…Покритиковав “сухаря” Громыко за какой-то проект послания, Хрущев заявлял, что надо его переделать, — не без сарказма вспоминал А. Ф. Добрынин. — После этого он начинал громко говорить, жестикулируя, как бы обращаясь к воображаемому президенту… При этом обильно использовал богатый русский фольклор, весьма образный народный язык, далеко не всегда укладывавшийся в рамки дипломатической переписки…»68

Идеологические оппоненты Советского Союза на Западе связывали периодические обострения в мире с нарушениями нашей страной «стратегической стабильности», наращиванием «военного потенциала», предрекали неизбежность мирового конфликта. За прошедшие после окончания войны десятилетия советская внешняя политика активно отстаивала интересы страны. Некоторые акции носили подчас конфронтационный характер, отражавший особенности биполярного мироустройства. Но и тогда нашим дипломатам удавалось находить со своими партнерами взаимоприемлемые решения. Для выработки текста Московского договора 1970 года только Громыко провел 15 встреч с советником канцлера В. Брандта Э. Баром и столько же с министром иностранных дел В. Шеелем. И министр по праву считал самым большим личным успехом закрепление в договорном порядке послевоенных границ в Европе. Была расчищена дорога к Совещанию по безопасности и сотрудничеству в Европе. Значение подписанного в августе 1975 года в Хельсинки Заключительного акта имело мировой масштаб. Он стал, по существу, кодексом поведения государств в ключевых сферах взаимоотношений, в том числе и в военно-политической.

Но и в этих условиях любое ухудшение международной обстановки связывалось нашими идеологическими оппонентами с Советским Союзом, а разрядка как таковая объявлялась не более чем «тактическим приемом, направленным на сохранение ялтинских аксиом»69. Ставшие общепризнанными позитивные итоги Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе начали интерпретироваться в качестве уступки Советскому Союзу как продолжение «ялтинской линии» раздела мира. Упоминавшийся выше А. Конт характеризовал хельсинское совещание как «в основном победу общеизвестной настойчивости СССР», который вновь «добился признания раздела Европы» и «полного права на владение Восточной Европой»70.

Проводимая Советским Союзом политика мирного сосуществования вступала в неизбежное противоречие с идеологической нетерпимостью в отношении социально-экономического строя ведущих стран Запада, с провозглашаемыми ими «либеральными» ценностями. В то же время активно развивались связи с антисистемными движениями (партии, профсоюзы, молодежные организации) коммунистической ориентации, что не могло объективно не вести к определенной разбалансировке всей конструкции международных отношений. Однако советская дипломатия, проявляя высочайший профессионализм, упорно отстаивала национальные интересы и не давала «холодной войне» перейти опасную черту. Был приведен в действие весь арсенал превентивной дипломатии, в том числе в рамках участия в международных организациях, выражавшейся в разработке различных программ, направленных на обеспечение безопасности, предотвращение вооруженных конфликтов, осуществление международного правосудия.

Активное руководство дипломатической службой великой державы доктор экономических наук А. А. Громыко успешно совмещал с работой главного редактора журнала «Международная жизнь»; издал ряд крупных трудов по проблематике внешней экспансии капитала; за научные исследования дважды удостоен Государственной премии СССР. Это был человек высокой эрудиции, любивший литературу, знавший толк в музыке и изобразительном искусстве. А путь его в дипломатию начинался в 1934 году с кандидатской по сельскому хозяйству США.

Громыко служил интересам своей страны, по словам видного немецкого политика Э. Бара, с «великим умением» и «уникальным опытом»71. Госсекретарь США С. Вэнс видел в советском министре «скрупулезного профессионального практика, человека величайших способностей и высокого интеллектуала, обладающего и всеми другими чертами государственного деятеля»72. В связи с состоявшейся в 1999 году научно-практической конференцией, посвященной 90-летию А. А. Громыко, его многолетний оппонент и партнер Г. Киссинджер писал: «Громыко делал ставку на большое мастерство, терпение и дисциплину и никогда не приступал к переговорам без того, чтобы не ознакомиться со всеми деталями вопроса. Он достигал важных целей и редко допускал ошибки, которых можно было избежать… Несомненно, он был одним из наиболее способных дипломатов, с которым мне приходилось иметь дело»73.

При максимальной сосредоточенности на делах, всей своей внешней суровости и, как иногда казалось, угрюмости, «мистер Ноу» был доброжелателен к людям, которых уважал, ценил чувство юмора и сам мог удачно пошутить. Задокументирован обмен остротами между ним и Г. Киссинджером. Когда тот, рассматривая красивые люстры в Кремле, спросил, правда ли, что их повесил еще Иван Грозный, Громыко в тон ответил ему, что царь установил только кондиционеры74.

Чтобы по достоинству оценить масштаб личности А. А. Громыко, необходимо внимательно ознакомиться с его мемуарами «Памятное», в которых автор не только поделился с читательскими массами обстоятельным изложением основных вех своей судьбы, но и высказал бесценные соображения опытнейшего дипломата, без малого три десятилетия возглавлявшего внешнеполитическое ведомство великой державы и оказывавшего огромное, подчас определяющее влияние на выработку ее основных деяний на международной арене.

«ГЛЫБА. ГИГАНТ. Человек без нервов. Невозмутим до невозможного. Слоновья память. И т. д., и т. п. Многие люди находили свои эпитеты к характеристике крупнейшего дипломата нашей страны XX века. Каждый пытался обозначить личное восприятие этого выдающегося политика, ученого, человека и, конечно же, прежде всего, дипломата, прожившего поистине замечательную жизнь и оставившего не след, а, можно сказать, борозду в истории страны и дипломатии»75. Остается только присоединиться к этой оценке Ю. Е. Фокина — опытного профессионала, осуществлявшего весьма непростые и в высшей степени ответственные функции генерального секретаря внешнеполитического ведомства СССР, долгие годы знавшего министра с близкого расстояния.

В июле 1985 года А. А. Громыко был избран Председателем Президиума Верховного Совета СССР. «Пост поболее, чем министр, — глава государства. Но времена были уже другие», — констатировал талантливый дипломат и журналист Б. Д. Пядышев, много лет реально помогавший Громыко осуществлять руководство одним из лучших периодических советских изданий — журналом «Международная жизнь».

И с нескрываемой грустью Пядышев продолжал: «На Смоленской площади прощания с шефом, проработавшим здесь около трех десятков лет, не было. В жаркий июньский день сотрудники сгрудились у окон высотного здания, наблюдая отъезд… Кортеж, взяв вправо, выехал на Садовое кольцо, водители, как говорится, “ударили по газам” и умчали пассажира в Кремль, на новое место. Вот и все прощание. Первое время к А. Громыко как Председателю проявлялся должный респект. М. Горбачев на важных публичных встречах появлялся с ним рука об руку, но постепенно аура развеивалась. Председателя отгородили от внешней политики. Единственного оставшегося в живых подписанта Устава ООН не сочли возможным направить на торжества по случаю 50-летия Хартии»76.

В 1985 году я занимал высокую по тем временам «номенклатурную» (утверждаемую в ЦК КПСС) должность помощника первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР В. В. Кузнецова — многолетнего соратника А. А. Громыко по МИДу, переведенного в Президиум Верховного Совета в 1977 году на учрежденный новой Конституцией страны пост для оказания реальной помощи генсеку ЦК КПСС Л. И. Брежневу, возглавившему одновременно и высший орган государственной власти. По характеру своих обязанностей общался с помощниками Громыко, а самого Андрея Андреевича видел председательствующим во время заседаний Президиума Верховного Совета или на общих партийных собраниях нашего коллектива. И только после ухода Кузнецова на пенсию я был официально представлен Председателю Президиума в своей новой должности заместителя заведующего Отделом международных связей. Завотделом В. Г. Высотин не очень любил, как он выражался, «подныривать под начальство» и чаще всего поручал мне докладывать шефу вопросы межпарламентских связей, организовывать его встречи с зарубежными делегациями, заниматься протоколом в самом широком смысле этого слова. Встречи с Председателем Президиума приобрели регулярный характер.

Разумеется, я далек от мысли существенно обогатить образ Громыко — слишком недолог был период общения с ним на завершающем этапе его карьеры и жизненного пути. И тем не менее, может быть, отдельные впечатления добавят какие-то нюансы и полутона в многокрасочный портрет этого незаурядного человека.

Стремление Андрея Андреевича к максимальной точности во всем, предельное внимание к деталям проявилось и в процессе подготовки своих мемуаров. Один из его помощников В. П. Пархитько с головой (в прямом смысле слова тоже) погрузился в эту работу. Служебный стол, приставной столик, книжные полки были завалены разного рода архивными материалами, подшивками бесчисленных старых газет и журналов. Зато читатель знаменитого двухтомника «Памятное», изданного гигантским тиражом в нашей стране и переведенный на языки многих народов мира, мог быть уверен в полной достоверности событий и фактов, описанных в мемуарах.

Людям старшего поколения, возможно, помнятся «телемосты» между СССР и США, которые в конце 80-х годов прошлого века организовывал «вошедший в моду» Владимир Познер. Они вызывали живейший интерес у зрителей по обе стороны Атлантического океана, однако ограничивались бытовыми, обывательскими вопросами, не вторгаясь в остросюжетные политические проблемы. И когда в нашем Отделе международных связей вызрела идея организовать полномасштабные теледебаты между депутатами Верховного Совета СССР и членами конгресса США, возникла ситуация, когда «и хочется, и колется», — слишком уж необычным выглядел замысел. И только решительная позиция Председателя Президиума позволила реализовать эту по тем временам далеко не стандартную и даже взрывоопасную затею. «Телемосты» имели большой общественный резонанс, а явно довольный результатами эксперимента Громыко стал всерьез рассматривать Отдел как существенный, весьма полезный рычаг в решении внешнеполитических задач страны со своего «парламентского угла».

Вскоре мне было предложено возглавить Отдел международных связей, что стало для многих полной неожиданностью: заведующие отделами практически все были «варягами», приходившими чаще всего с партийной работы — из аппарата ЦК КПСС или из обкомов партии. Но для всесильного Громыко такая практика, разумеется, не могла быть помехой. Во время беседы Андрей Андреевич тепло отозвался об Отделе; поинтересовался моими занятиями научной работой, публицистикой (я в те годы нередко публиковал статьи под собственной фамилией в газетах «Правда», «Известия», журналах «Коммунист», «Международная жизнь», «Мировая экономика и международные отношения» и других изданиях); подчеркнул, что для этого надо обязательно находить время, держать себя в хорошей интеллектуальной форме. Такой подход резко диссонировал с равнодушием, а то и злокозненностью, которые я ощущал со стороны руководства аппарата в связи со своими экзерсисами.

Одним из главных направлений моей работы стала подготовка памяток к беседам (совместно с МИДом и В. П. Пархитько) с зарубежными парламентариями, политическими деятелями, журналистами. Громыко позитивно оценивал нестандартные заходы, расцвечивавшие его глубоко содержательные самостоятельные рассуждения по существу обсуждавшихся проблем и не нуждавшиеся в чьей-либо «подпитке». С удовлетворением воспринимались им подобранные к месту философские размышления на тему «Кто мы? Откуда? Куда идем?», поэтические строфы Дж. Сантаяны, ссылки на роман Э. Хемингуэя «Прощай, оружие!», таких титанов литературы, как Я. Кавабата, Кобо Абэ и другие. Даже сравнение «бананово-лимонного» Сингапура у А. Вертинского с современными достижениями в области высоких технологий хорошо «сработало» в ходе встречи со спикером парламента страны — одного из «азиатских тигров», об успехах которого говорил весь мир.

И в те горестные годы, когда затеянная М. С. Горбачевым «перестройка» явно начала сбиваться с пути, Громыко оставался убежденным коммунистом, искренне уверенным в правоте дела, которому служил всю жизнь. Помнится, к встрече с многочисленной делегацией школьников из США он попросил подготовить большой, очень теплый фрагмент о В. И. Ленине (а в стране исподволь начиналась кампания травли его памяти), где этот великий человек сравнивался с Дж. Вашингтоном, А. Линкольном и другими политическими кумирами американцев.

О том, что для А. А. Громыко протокол не пустой звук, я знал, разумеется, и раньше. Но в Кремле получил еще один предметный урок на этот счет. Находясь в кабинете Председателя Президиума, докладывал ему одну из очередных бумаг. Неожиданно дверь приоткрылась, и дежурный из приемной, явно взволнованный, произнес: «Извините, Андрей Андреевич, там к товарищу Кузьмину иракский посол». Я заерзал на стуле, не зная, как действовать. Громыко хмуро взглянул на меня: «Вы договаривались с послом о встрече? На сколько?» И получив ответ, что на одиннадцать, кивком головы указал на висевшие в кабинете часы. «До 11 еще двадцать минут. И запомните: с точки зрения протокола являться на встречу намного раньше еще хуже, чем на нее опаздывать. Послам надо бы это знать».

Довелось принять полновесное участие в подготовке и проведении государственных визитов А. А. Громыко — в Венгрию, а спустя полгода — в Румынию. Работал в тесном контакте с опытнейшим дипломатом — заведующим Отделом стран Восточной Европы МИД СССР Борисом Иосифовичем Покладом: вместе формировали делегации, готовили памятки к беседам, проекты выступлений, встречали шефа в Будапеште и Бухаресте, в его самолете возвращались на родину. Несмотря на весь свой предыдущий опыт, бесчисленные визиты, Андрей Андреевич придавал особое значение этим двум поездкам, поскольку отбывал за рубеж в качестве главы государства. И если, как и следовало ожидать, пребывание в Венгрии прошло без каких-либо неожиданностей, в обстановке полного взаимопонимания и сердечности, характерных для того времени высокого уровня партийно-государственных отношений между нашими странами, то визит в Румынию сулил сюрпризы.

До приезда Председателя Президиума подготовительной группой была завершена работа по доведению до стадии подписания принципиально важного Договора между СССР и CРР о дружбе и сотрудничестве, или, как мы его называли, «большого договора» о взаимодействии нашей страны с Румынией, этим enfente terrible бывшего социалистического содружества государств. Румынские дипломаты оказались, как и следовало ожидать, страшными упрямцами и спорщиками, цеплявшимися за каждую формулировку. И все же, несмотря на колоссальные усилия с нашей стороны, осталось несколько позиций, которые, как говорится в таких случаях, пришлось «вынести за скобки», на усмотрение лидеров двух стран. Приезд Громыко, буквально несущего в себе какие-то особые энергию силы и магию уверенности, не оставлял пространства для споров. Быстро был найден компромисс, и под свет юпитеров и дружные аплодисменты собравшихся Договор был увенчан подписями Председателя Президиума Верховного Совета СССР и лидера Румынии Н. Чаушеску. «Нелегко же всегда приходилось оппонентам Громыко по переговорам», — невольно подумалось тогда.

И тут же представилась возможность оценить и чувство юмора Андрея Андреевича. Вручая Н. Чаушеску орден Ленина, которого он был удостоен по случаю своего 70-летия, Громыко замешкался, тщательно пытаясь проткнуть булавкой ордена левый лацкан пиджака своего визави. «Не за свое дело взялся, — под смех присутствующих комментировал ситуацию Председатель Президиума. — У нас есть специалист по этим вопросам», — продолжил он и, с усмешкой скользя взглядом по советской части собравшихся, неожиданно остановился на моей персоне. Никогда в жизни мне не приходилось заниматься подобной процедурой. Ткань сановного пиджака, словно прошитая стальными нитями, упорно не поддавалась, а мягкая булавка ордена предательски гнулась. Когда процедура, наконец, успешно завершилась, Громыко долго жал руку Чаушеску и широко улыбался. Б. И. Поклад шепнул вернувшемуся на место мокрому от волнения «специалисту»: «Ну, ты, Эдуард, словно чеку тащил из гранаты. Обязательно это историческое событие и твой вклад в него отражу в своих мемуарах», — весело завершил мой напарник и спустя четверть века сдержал слово.

Несмотря на внешнюю суровость и некоторую хмурость, Андрей Андреевич был внимательным, чутким человеком. И в Будапеште, и в Бух

...