Оглавление

1. Генератор участи
2. Часть первая. Афера Неудачников
   1. Глава 1. Остров
   2. Глава 2. Визит к Кантеру
   3. Глава 3. Экспериментатор
   4. Глава 4. Подробная оценка ущерба
   5. Глава 5. В ловушке
   6. Глава 6. Странствие двойников
   7. Глава 7. Прощальная вечеринка
   8. Глава 8. Погоня
3. Часть вторая. Пасынки технического развития
   1. Интерлюдия. В Эламе 10:30, заседание Совета
   2. Глава 9. Рассвет, координатор
   3. Глава 10. Частные встречи Кантера
   4. Глава 11. Творение
   5. Глава 12. Инспектор Сато Дракон
4. Часть третья. Во мгле
   1. Глава 13. Призраки
   2. Глава 14. Потемки сгущаются
   3. Глава 15. Во имя справедливости
   4. Интерлюдия. Банкет победителей
   5. Интерлюдия. Творение и творец
5. Часть четвертая. Элам
   1. Глава 16. Последние иллюзии зимы
   2. Глава 17. История координатора
   3. Глава 18. Схватка
   4. Глава 19. Сумерки олигарха
6. Часть пятая. Начало коллапса
   1. Глава 20. Безмятежность не надолго
   2. Глава 21. По ту сторону
   3. Глава 22. И опять Павел Рассвет, координатор
   4. Глава 23. Крах безмятежности
   5. Глава 24. Вспышка
   6. Глава 25. Хаос
   7. Глава 26. Хаос-2
   8. Глава 27. Легенда
   9. Глава 28. Иллюзия выхода
   10. Интерлюдия. Релаксация
7. Часть шестая. Генератор участи
   1. Глава 29. Старт
   2. Глава 30. Последнее дело Мансара
   3. Глава 31. Брат координатора
   4. Глава 32. Комментарии
   5. Эпилог

Памяти О. Б. Н.,

соратника и технократа

Все события вымышлены, все совпадения случайны

Часть первая. Афера Неудачников

Глава 1. Остров

Северо-восточная Европа

«Обмен Разумов — грязное дело!»

(Роберт Шекли)

Лес шумел всю ночь. Циклон раскачивал мокрые ели, ливень хлестал по старым корягам, потоки дождя заливали одинокий остров и приземистый купол посреди него. К утру непогода улеглась и перестала будоражить заболоченное озеро.

Было тихо. Под слоем земли и бетона, в одной из подземных комнат, возле зеркальной стены устроился человек с мольбертом. Художник разглядывал свое отражение в зеркале: силуэт, голову, твердо очерченное лицо. С таким отстраненным интересом изучают чужие фото. Он сменил кисть, взял немного краски и подправил автопортрет, придавая изображению большее сходство.

— Довольны?

Собеседник внезапно вошел через раздвижные двери. Зеркало искоса отразило и этого — низенького, подвижного, словно белка.

— Нет. Картина мне не удалась. Мне сейчас ничего не удается. Похоже, но не отражает внутренней сути. Дешевая поделка в самом полном смысле.

— Ерунда, к черту неприятие. Воспринимайте себя целостно, в зеркале вы, ваш собственный облик в силу сложившихся обстоятельств… А портрет этот, Тони… знаете, он очень хорош. Спалите-ка его на всякий случай. Допишите до конца, раз мазня вас развлекает, а потом бросьте в мусоросжигатель. Нам лишние улики ни к чему.

Живописец отложил кисть и криво улыбнулся.

— Я до сих пор не могу понять, как со мною проделали это. Послушайте, Феликс, скажите мне правду — как?

— А разница есть? Лишнее знание — лишняя скука. Детали не нужны. Главное, результат очень хорош, вы несомненная удача эксперимента.

— Я ведь смогу позже вернуться в прежнее состояние?

— Конечно, легко вернетесь, если захотите. У обратной манипуляции и своя цена, и своя технология.

Тони воззрился на Феликса, пытаясь найти хотя бы легкие признаки лжи. Их не было, чужое лицо выглядело добродушным и честным, поза — естественной и чуть небрежной.

— Хорошо, не будем об этом. Лучше сознайтесь, зачем вы ходите следом за мной?

— Хожу следом? Я просто бродил по дому, потом выбрал пустую комнату, чтобы в ней посидеть. Зашел сюда неудачно. Иногда меня нестерпимо тянет избавиться от компании Кота и Вильмы. Жизнь взаперти почему-то вызывает у меня нелюбовь к людям.

Собеседники замолчали, не зная, как продолжить разговор. Феликс осторожно попятился, словно бы не желая подставлять под удар беззащитную спину. Мягко отъехала в сторону дверь, и он ретировался с непринужденной ловкостью.

Оставшийся на месте Тони подождал, пока тот, другой, уйдет подальше, тоже вышел и в одиночестве прошагал а конец коридора.

— Это я, Тони Лейтен. Сними блокировку, Кот.

За бронированной дверью оказался еще один коридор, а там — полки вдоль стен, запечатанные ящики, выключенный компьютер на маленьком столе, рядом универсальный измеритель, упакованный в прозрачный футляр и забытая баночка с засохшей пастой.

— Хлам развелся.

Хмурый брюнет, со странным прозвищем Кот, техник с потугами на лидерство, перевел на товарища взгляд воспаленных глаз. Его усталость уже сделалась привычной как неизлечимое недомогание, с которым постепенно свыкаются.

— Вещи собираются сами собой, когда перегружен утилизатор. Этот мошенник Феликс после эксперимента переломал все лишнее. Не вызывать же сюда мусорный фургон? Можно, конечно, просто вытащить весь этот хлам на поверхность, и сбросить его в болото.

— Лучше оставить все, как есть.

— Конечно, парню ведь все равно, — насмешливо отозвался техник и ткнул пальцем в угол.

Тот, которого звали Тони, подошел поближе и склонился над продолговатым предметом. Предмет походил на гроб с выпуклой крышкой. Прозрачная выпуклость позволяла разглядеть голого человека с безмятежным лицом, окутавшую его субстанцию, детали оборудования и сложную внутреннюю поверхность саркофага, повторяющую общие контуры тела.

Тони Лейтен не без брезгливого интереса рассматривал все содержимое разом.

— Что ты чувствуешь? — спросил его любопытный Кот.

— Не знаю. Говорят, некоторые видят во сне себя со стороны. Душа смотрит на спящего, но не может вернуться туда, куда положено. Если бы не мое новое тело, я бы тоже подумал, что попал в разновидность кошмара.

— Это все?

— Есть еще кое-что интересное — например, получив его оболочку, я вдруг понял его родной диалект. Мне кажется, у меня теперь его почерк.

— А картины, имена, воспоминания?

— Почти ничего. Понимаешь, моя личность не изменилась — почти нет чужих воспоминаний, только чужие навыки. Я могу говорить и писать на его родном языке, но не помню, как все это выучил. Кстати, как он?

— Дрыхнет мирно и глубоко.

— Может оклематься сам по себе?

— Нет. Если душа бедняги нас сейчас слышит, то, должно быть, молится о благополучном исходе предприятия. В самом деле, если ты не вернешься из Элама, ему придется вечно прозябать под крышкой.

Тони вздохнул.

— Кома или окончательная смерть — какая, к черту, разница?

Кот принялся излагать свои теории:

— Все дело в шансе. Покуда остается хоть крохотный шанс пожить еще, люди за него цепляются.

— Ты думаешь, он понял и принял бы такое?

— Не знаю. Помнишь, каким мы нашли его?

— На дне жизни. В роли сторожа при зоопарке — он там улыбался и кормил ежей, после того, как выкарабкался из клиники для душевнобольных.

— Если бы не знал точно, никогда бы не поверил, что брат такого растения — большая шишка.

— Что тебя удивляет? Чисто анатомически — у обоих нормальный мозг. Они братья-близнецы, просто второму сильно не повезло в жизни. Ты хорошо помнишь их мать — эту шикарную стерву?

— Немного. Я был тогда ребенком.

— Я тоже, но записи ее культовых ролей лежат в Сети. Девушка оставалась секс-символом, пока не постарела так, что увядание не могли скрыть никакие хирурги. Оба парня — дети от ее предпоследнего брака. Один парнишка оказался умником и стал наследником матери. Второго прибрали в психушку, но временами выпускали — он слыл довольно тихим пациентом. Бывшая красотка постепенно отошла на второй план, но доживала шикарно, если под шиком иметь в виду все, что можно купить за деньги. Умерла совсем недавно, по слухам, от склероза конечностей. Сынок, тот, что рос нормальным, живет сейчас в Эламе и сделал там карьеру. Его брат лежит у нас в «гробу», в моем теле. Я стою перед тобой в заемном теле несчастного.

Кот расхохотался.

— Странно, что мы оба стали много болтать.

— Конечно. Пришлось вызубрить кучу всякой ерунды. Я ведь не хочу оказаться пойманным и, к тому же, должен отработать деньги. К тому же, после переноса я не уверен, что с моей памятью все в порядке.

Техник задумался.

— Мне не нравится Новаковский, — нехотя сказал он. — Доктор не из нашей компании. Ты веришь в то, что он не виляет?

— Феликс очень хорош как медик.

— Я не про то. Просто, у меня странное чувство и довольно неприятное. Иногда мне мерещится, что эксперимента не было вовсе, и меня дурачат все — и ты, и Феликс.

— Брось.

— Я-то могу о себе позаботиться. Но мне кажется, что ты, Тони, рискуешь съехать мозгами.

— Ерунда. Мое сознание сейчас работает великолепно — восприятие стало четким, поразительно объемным. Яркие краски, каждый звук слышится отчетливо…

— Вот это мне и не нравится. Слишком похоже на мечты идиота.

— Через две недели я вернусь в собственную шкуру.

— Конечно, желаю тебе уцелеть, компаньон, к тому же, сам очень хочу, чтобы все обернулось удачей. Только мне не верится, что дать человеку новое тело можно по дешевке. Калеки, некрасивые женщины, больные старики — все бы они только этого и хотели бы. Такая штука все равно, что бессмертие задарма.

Тони хмыкнул и отвернулся. С минуту он внимательно рассматривал лицо спящего в саркофаге. Стекло с внутренней стороны слегка затуманилось.

— Ты ведь понимаешь, что это не навсегда?

— Ты опять о своем?

— Да все о том же. Феликс говорит, что хотел легально зарегистрировать свое открытие, но в последний момент испугался. Дело в сроках — понимаешь? Я могу пробыть в чужом теле только полгода. После этого начнутся необратимые изменения, мое сознание растворится в этой оболочке как кусок сахара в чашке с чаем. Я перестану быть собой. Не понятно, что получится в результате, но мне, конечно, не хочется и пробовать. Наш расчет строится на том, чтобы обернуться гораздо быстрее. Две недели — и конец. Поэтому никакого бессмертия, друг. Чужую шкуру можно только примерить, но нельзя украсть навсегда.

— Знаю. Вот в этом и загвоздка.

— Какая?

— Если Феликс очень точно определил безопасный срок, значит, этот срок он на ком-то проверил. Не удивлюсь, если наш друг уже в розыске, и не только у интерпола. Ему нужны деньги наличными, чтобы смыться и доработать свой агрегат. Феликс пойдет на все, чтобы сохранить секреты, и, к тому же, трусоват, значит, склонен к панике или перестраховке.

— На что намекаешь?

— Я бы, до твоего возвращения, посадил парня в кладовую под замок.

Тони задумался.

— Не надо, он обидчив как всякий зазнайка. К тому же, мы специально сняли этот дом, вместе со старыми сооружениями, лесом, болотом и прочим барахлом. Внешний выход заперт, подъемник отключен, ключ только у тебя, и никому не уйти наверх, если, конечно, ты не начнешь выпускать на волю кого попало.

— Да, место забавное. Говорят, раньше тут было личное убежище богача. Он опасался врагов, уж не знаю, может, они существовали только в его воображении. Старик умер от приступа язвы, именно там, где и прятался — в бункере посреди болота, в окружении защитных систем.

Оба замолчали, прислушиваясь к слабому шелесту вентиляции. Пространство, скрытое под слоями бетона и металлической обшивкой, нагоняло смутную тревогу, но ни тот, ни другой ни за что не признались бы в своих ощущениях.

— Все работает как часы, — с не очень искренним восхищением добавил Кот.

— Новаковский настаивает на том, чтобы я как следует свыкся с новым состоянием. Думаю, наш перестраховщик прав.

— Это тот редкий случай, когда и я с ним почти что согласен. Отдыхай. Я подежурю у трупа.

— Полегче в выражениях. Это ведь не труп, а я сам.

— Не заболей раздвоением.

— Да я уж постараюсь.

— Уходи, хватит. Иначе мы поссоримся, а я не хочу бить морду тому чокнутому парню, он ведь ни в чем не виноват.

Необъяснимая вспышка Кота почти сразу прошла.

— Извини, друг, — добавил он в смущении. — Меня сбивает с толку твоя двойственная натура.

Тони пожал протянутую руку.

— Не бери в голову. Я пытаюсь смотреть на перенос как на смену одежды. Так проще жить. Не забудь закрыться как следует. Наш медик ходит бесшумно и любит появляться без предупреждения.

— Буду помнить об этом.

Тони Лейтен протиснулся обратно в коридор, ненадолго ему почудилось, будто за поворотом мелькнула гибкая и верткая фигура медика, но Феликс растаял как морок.

Играла тихая музыка.

За перегородкой плескалась вода. Размытый силуэт перемещался по стене из подсвеченного полупрозрачного стекла.

— Вильма?

Ему не ответили. Раздвижная стена снова распахнулась, привычно отзываясь на приближение.

Девушка сидела на краю кафельного резервуара, ее босая нога с розовой пяткой касалась бурлящей поверхности. Это прохладное кипение порождал насос и мириады воздушных пузырьков. Капли воды стекали по загорелым плечам, по глянцевой ткани купальника, но волосы каким-то чудом оставались сухими — коротко остриженные, густые и вьющиеся от природы.

— Долго еще? — хмуро спросила она, подняла голову, и Тони в который раз дрогнул от странной смеси отторжения, влечения и печали.

Со смугло-розового лица девушки на него пронзительно и ясно смотрели хрустальные глаза — слепые и зрячие одновременно. Зрачков, не было совсем, веки двигались не часто, но то, что заменяло Вильме мимику глаз, выглядело более выразительным. Свет, преломляясь на крошечных датчиках, создавал странный эффект тревожного сияния и пронзительной, нечеловеческой глубины.

— Долго еще? — повторила она и усмехнулась — улыбка получилась широкой, «от уха до уха».

Болезненное очарование тут же рассеялось. Голос девушки звучал хрипловато и вызывающе — так было всегда, сколько ни помнил ее Тони. Раньше он любил размышлять, что может видеть Вильма своими датчиками, и насколько этот мир отличается от привычного для него, Кота и других. Потом он это занятие бросил — понял, что ему безнадежно не хватает воображения.

— Ты так и будешь молчать?

— Извини, задумался о другом. Пришел тебе напомнить, что завтра утром ухожу на дело. Ты довольна?

Девушка вынула гладкие ноги из воды и подтянула колени к подбородку. В такой позе она казалась статуей, которой щедрый скульптор пожертвовал бриллианты вместо глаз.

— Нет, — изрекла Вильма. — Я не довольна. Мне не нравится позиция Кота в этом деле — ты говорил с ним по душам?

— Только что. Мне показалось, что он не доверяет Феликсу.

Вильма тряхнула кудрями. Из ее глазниц струились темнота и сияние одновременно.

— Феликс слишком труслив, чтобы вильнуть в сторону, но с самим Котом будь поосторожнее — он тебя недолюбливает.

Девушка ловким, сильным движением поднялась на ноги, не стыдясь, стянула с себя мокрый купальник (черт возьми, зачем тогда было его надевать — подумал Лейтен) и зашвырнула яркую тряпицу в угол.

Потом неспешно вытерлась ладонями и надела белье и комбинезон.

— Когда видишь то, что могу заметить только я, остальное не имеет особого значения.

Тони переварил двусмысленный намек, но ничего не ответил. Она улыбнулась снова — слишком широко, поэтому не очегь красиво.

— Новая оболочка лучше, чем старая, та уже начинала тебя полнить.

— Это не надолго, максимум на две недели, — машинально отозвался Лейтен.

— Иногда мне кажется, будто неподалеку околачивается оживший труп сына этой самой дивы.

Чья-то тень — то ли Кота, то ли Феликса Новаковского, снова мелькнула по ту сторону стеклянной перегородки, но музыка глушила чужие шаги. Монотонное бренчание струн складывалось в изменчивую мелодию и навевало почти приятную тоску.

— Пошли в мою комнату, поболтаем без лишних свидетелей.

На этот раз в коридоре было пусто — ни следа чужого присутствия. Они дошли до внутреннего подъемника, клеть послушно поползла вверх, стена раздвинулась, пропуская. Вильмина комната располагалась у самой поверхности. Сквозь прозрачный непробиваемый купол круглого отсека струился мутный свет пасмурного дня. Никаких признаков мебели, только роскошный толстый ковер ночного цвета, задвинутый в стенную нишу кейс с инструментами и расплющенная оболочка надувного матраса у стены. Лейтен знал, что Вильма избегает рассматривать свое лицо. Пустота ее временного пристанища напоминала ангар для дорогого устройства.

Полуденный пейзаж за стеклом оставался удивительно четким, как картина гиперреалиста — низко нависшая пелена облаков, серо-зеленая поверхность трясины, редкие и невысокие свечи мертвых стволов.

Зубчатая стена леса торчала вдалеке, подпирая унылое небо. Твердый грунт небольшого острова, окаймленного болотом, почти не просматривался — его скрывали выступы конструкции. Странную неподвижность мертвенного пейзажа подчеркивало полное отсутствие птиц и даже мелкого гнуса. Понемногу навалилась осязаемая тишина. Лейтен непроизвольно дотронулся рукой до стекла — ему казалось, что он видит голограмму, хотя пейзаж по ту сторону купола, без сомнения, оставался настоящим.

Крыша отсека торчал над трясиной словно пуп.

— В документах на аренду это место называется «Сонный остров».

— Зачем понадобилось забираться в такую дикую глушь?

— Феликс все твердил, что скопления людей влияют на точность его приборов. Хорошо и то, что это место никак не связано с Эламом.

— С Эламом связано все, великий Элам суть тавро на нашей голой заднице, которое можно смыть разве что кислотой, но и тогда останется шрам от ожога — грубый и безобразный.

— Хватит!

Вильма замолчала, устроилась на ковре и поджала ноги.

— Тебе повезло, — хмуро добавила она. — Тебя трудно поймать. У тебя нет запоминающегося лица.

— Зато у меня нет и твоих талантов.

— Лесть — очень грубое и жестокое орудие, Лейтен. Чего на этот раз ты хочешь?

— Прокрути всю историю заново. Меня интересуют финансовые расчеты.

— Ты и так в курсе.

— Хочу еще раз услышать — от тебя.

— Как скажешь. У нас классическая ситуация — все или ничего. В пассиве десять тысяч кредо, потраченных на незаметный вывоз Константина, пять тысяч за аренду Сонного острова, тридцать тысяч Феликсу Новаковскому за манипуляции и советы, еще двадцать тысяч на оборудование, перевозки и прочие расходы. Круглых восемьдесят тысяч убытков — мы практически опустошили счет нашей дутой компании.

— Что в активе?

— Полмиллиона от заказчика, если ты найдешь архив. Неучтенное число кредо, которое можно получить из семейных денег, некоторое время оставаясь в шкуре близнеца.

— Почему у них такая странная фамилия — Рассвет?

— Не знаю. Наверное, псевдоним.

Вильма встала и прислонилась спиной к стене, скрестив руки на высокой груди. Неопределенный взгляд ее жутковатых глаз шарил по Тони.

— А теперь, когда ты освежил свою драгоценную память, убирайся прочь. Оставь меня в одиночестве…

Лейтен сразу же ушел.

Ночью он долго не спал и опять слушал вентиляцию — на этот раз она пела как мистраль. Перед рассветом уснул и видел во сне будущее — кресло, обтянутое красной кожей. Мертвое тело самого Лейтена. Распластанная на полу книга в смятом переплете.

Вильма, которой совсем не мешала темнота, встретила рассвет, всматриваясь своими датчиками в кусок заболоченной равнины за толстым стеклом купола. Стволы мертвых деревьев казались вешками, грубой разметкой строящегося лабиринта. Вильма жадно изучала каждый завиток и излом, ей казалось, что вот-вот, еще немного, и тайное станет понятным, и это открытие вернет ее миру гармонию и покой. За ночь не изменилось ничего. Темная аура прочно зависла над местом. Редкие пузыри газа поднимались сквозь трясину и лопались на поверхности воды, но купол легко глушил эти слабые звуки.

Вильма попыталась вспомнить прошлое, то время, когда ее глаза еще оставались человеческими, но не нашла в памяти ничего интересного. Тогда она открыла кейс и выложила на черный ковер немногие уцелевшие реликвии — пластиковую бирку, выданную в сиротском приюте, диплом технического колледжа, нательный крест с давно обломившимся ушком, помятую фотографию женщины с добрым, безвольным лицом.

Утилизатор, должно быть, за ночь справился с перегрузкой — он мягко светился индикатором.

Вильма без жалости выбросила бирку и сертификат. Крест сунула в нагрудный карман комбинезона. Ее не видел никто и, перед тем, как уничтожить вещи, она украдкой поцеловала фотографию.

* * *

— Подъем, мои друзья бездельники! Вы можете проспать банкет…

Голос Кота разнесся по внутренней связи и наполнил веселым гулом пространство яруса.

— Проснись, Тони, скотина, Элам ждет тебя! — орал Кот, отбивая зажигательный ритм пальцами.

Было немного слышно, как по связи вяло ругается Вильма. Она делал это по-латыни, чем изрядно развеселила Лейтена — половины слов он даже не понял.

— Мне снился изумительный сон, а вы помешали, — недовольно заспанным голосом отозвался Новаковский. — Куда теперь?

— В банкетный зал — отметим начало акции и повторим роли.

Лейтен встал, оделся, и инстинктивно отпрянул — прямо из стены навстречу ему шагнул смутно знакомый человек. Опешивший поначалу, Тони сухо рассмеялся, сообразив, что не узнал собственное отражение в зеркальной панели.

— Наверное, Кот прав, мне действительно нужно беречь здоровье.

Банкетный зал, просторный, но с низким потолком, блестел посудой и серебряными приборами. Должно быть, догадливый Кот нашел и активировал бытового кибера — пыль из зала за ночь исчезла, скатерть постирали, теперь она напоминала Тони тонкий нетронутый снег. В той, прошлой жизни, точно такой снег выпадал стылыми ноябрьскими ночами, покрывая поле на окраине города.

— …Не люблю креветок в кляре, — брюзгливо заявил Новаковский. — Пусть твой кибер подаст мне что-нибудь еще. Наверняка, он стряпал все это из консервов. Соус разведен из порошка, персики неправильно разморожены, а поэтому слишком вялые.

Вильма задумчиво крутила в пальцах стаканчик с «Шериданом». Куда она смотрит своими искусственными глазами, толком не поймешь, Тони и не пытался угадывать.

Кот чуть-чуть перебрал выпивки, его выдавал особенный прищур, пылающие щеки и постоянное стремление взять на себя роль председателя.

Лейтен не стал возражать — призрак полузабытого жутковатого сна все еще портил ему настроение. «Никогда в жизни не сяду в красное кресло». Кот тем временем твердил свое, назойливо повторяя до мелочей разработанные подробности. Вильма взяла пальцами сочную вишенку, съела ее и стрельнула косточкой в сторону механика, но он даже не заметил подначки.

— Контакты только в случае крайней необходимости. Никакого прямого текста, одни условные фразы. Вильма проводит Лейтена сквозь паспортный контроль и в случае неудачи помогает ему отступить. Вы, наш дорогой, наш бесценный друг доктор Новаковский, останетесь здесь — ученый парень такого калибра слишком большая ценность, чтобы рисковать им в Эламе…

Новаковский уже понял подоплеку и сухо усмехнулся, но спорить не стал, должно быть, смирившись в душе с неделями заточения.

Кот угрюмо ссутулился.

— Я буду держать под контролем саркофаг — твердо заявил он. — Вы, Феликс, не соскучитесь в одиночестве. Охранные системы, которые нам оставил покойный богач, очень кстати, они будут задействованы, так что возвращаться без предупреждения не советую — ни тебе, Лейтен, ни тебе, девушка.

Вильма, зрячая и слепая одновременно, повернула голову в сторону председателя.

— Я согласна, Котик, но не слишком ли много ты на себя берешь? Мы все равны, и на этом стоит компания.

Подвыпивший техник несколько секунд в упор рассматривал девушку — его взгляд блуждал по ее лицу, темным коротким кудрям, потом прошелся по крепкой фигурке.

— В конце концов, хотя бы во время акции кто-то должен оставаться главарем. Ты не можешь командовать, Вильма, и не только потому, что женщина. Просто ты всегда держалась на отшибе и была сама по себе. Я не знаю, что делается в твоей башке и что прячется за бриллиантовыми глазами…

— Кот, заткнись.

Техник обернулся к Лейтену и нечаянно уронил тарелку. Остро тренькнуло разбитое стекло.

— А ты, Тони, мог бы стать лидером, но у тебя кишка тонка со мною драться. Давай, бери нож, если хочешь, и попробуй меня завались. Я сверну тебя голыми руками и даже не стану калечить, чтобы не ломать операцию в Эламе.

Лейтен брезгливо скривился.

— Я бы мог тебя проучить, но точно знаю, что твоим языком сейчас ворочает выпивка. Ты ведь проспишься, приятель, а потом сделаешь свое дело на совесть, потому что очень хочешь денег, и потому что без компании ты ничто. Если хочется немного побыть вожаком — валяй, развлекайся. Через несколько часов наше общение ограничится условными фразами, так что форсить в роли босса любому из нас остается недолго.

Краска медленно сползла со щек Кота. Он сел и отставил недопитый стакан. Стояла тишина. Ловкий и гибкий, Феликс потихоньку отодвинулся в сторону, по-видимому, отыскивая пресловутый пятый угол, в котором принято укрываться от драки.

— Ладно, пусть будет мир, мы оба погорячились, — буркнул заметивший это Кот, но руки не подал.

Тони кивнул ему и ничего не ответил. Кибер суетился под ногами у смутившихся людей, собирая тонкие и хрупкие осколки хрусталя.

— Очистить пол. Я собираюсь танцевать, — дерзко заявила Вильма.

А потом играла музыка, та самая, вчерашняя, под которую девушка плескалась в бассейне. Ласково гудели струны, навевая приятную грусть. Техник оттер соперника и по-хозяйски обнял Вильму за талию. Через минуту они крутились в танце и чему-то смеялись, словно позабыв про недавнюю стычку.

Лейтен отвернулся. Он зажмурился, заново вспоминая недавний сон. Чужую незнакомую комнату. Открытую книгу с надломленным переплетом. Красное откидное кресло. Свое мертвое тело на нем.

Глава 2. Визит к Кантеру

Элам. Несколько дней спустя

Вильма ненавидела этот город и втайне боготворила его — за громаду легких на вид конструкций, за гений архитекторов, за суету воздушных такси и за особую атмосферу всеобщего безразличия. Этот муравейник позволял затеряться бесследно. В тот день Вильма предпочитала выглядеть как все. Защитные очки скрывали ее глаза и душу.

Лайнер снизился и гималайская панорама изменилась, ледник сверкнул под косыми лучами вечернего солнца. Бирюзовые краски вершин незаметно переходили в зеленоватые оттенки горных лугов, чтобы на дне ущелий сгуститься в синие непроницаемые тени. Контраст между нежно-голубым сиянием гор и древним зловещим словом — Элам[1] трогал Вильму.

Влага живых век попала на электронные глаза и безобразно испортила картинку. Магия красоты моментально исчезла — бирюза и зелень жалко поблекли, превратив мир в однообразное подобие черно-белой фотографии.

Вильму замутило. Если придерживаться голой правды, ELAM — только искаженное неправильным произношением сокращение. «Восточная лаборатория автоматического менеджмента»[2], имя организации, подаренное городу навсегда.

Конструкции мегаполиса приблизились, теперь они выглядели словно циклопический посев, гигантские ростки башен, грубо продырявившие землю долины.

— Сядем в аэропорту, и пойдет обычная суета с формальностями, черт бы их побрал, — буркнул сосед в кресле напротив. — Не понимаю тех маньяков, которые имплантируют чип в черепную коробку — мой мозг отчаянно протестует против такого надругательства. Я позаботился, чтобы микросхему мне ввели в подмышку. Это довольно удобно, но боязно, что он сломается.

Вильма вежливо согласилась. Кулон на батарейке — пурпурное сердечко величиной с ноготь, мерцал пониже ее ключиц. Сосед, который оказался лысоватым и добродушным на вид толстяком, вошел в раж и не унимался, назойливо рассказывая очередную историю.

В горной долине темнеет рано, там, в густом и живом полусумраке мерцали бесчисленные огни Элама. Толчок заставил вздрогнуть корпус лайнера, накатила минутная тошнота. Вильма подавила неприятные ощущения и вернула ноги в туфли — ступни отекли и это удалось не сразу. В ту же минуту снаружи заиграла музыка, в ласковой мелодии встречи преобладали звонкие колокольчики, а потом тонко и грустно запела синтезированная свирель.

— Вот мы и дома. Пойдемте на выход. Здесь очень ленивые рабочие киберы. Вам помочь с багажом?

Вильма придала своему лицу чувственное и туповатое выражение. Мягкая и полупустая, очень легкая, ее сумка валялась под креслом.

— Не надо, меня встречают.

Толстяк двинулся прочь с самым разочарованным видом. За трапом повеяло техногенной жарой, а за кромкой поля — теплой влагой и стриженной зеленью. Куртки пассажиров флюоресцировали, позади бордюра из стриженых кустов тоже едва заметно, но очень нехорошо мерцало.

«Это барьерное поле, которое окружает площадь. Его не видит никто, кроме меня».

Вильма подобралась. Людской ручеек тек в сторону арки. Неспешно работало устройство сканирования. Толстяк, тот самый, из лайнера, с чипом под мышкой, потел от волнения и жары в первых рядах. Сразу за ним в очередь пристроился худой, долговязый парень в пестром свитере. Свитер, весь в продуманно расположенных дырочках, обвис мешком. Небрежность, скорее всего, составляла неотъемлемую часть стиля и усиливала общее впечатление беззаботности.

Толстяк тем временем робко причитал: то ли в схемах арки что-то не заладилось, тот ли чип и вправду подкачал. Возня вокруг него просматривалась плохо, обзор скрывали пестрые спины. Вильма отступила немного в сторону, выбрала хороший ракурс, дала команду глазным датчикам и три раза сфотографировала арку прохода — сначала общий вид толпы, потом доброе лицо толстяка и, наконец, сама не зная, зачем — долговязого парня в свитере.

Толстяка оттеснили. Он хватался за карманы, скорее всего искал там сердечное. Толпа беззлобно посмеивалась, пережидая, пока освободится проход. Парень в свитере переступил с ноги на ногу и немного переставил свою сумку.

Тревога охватила Вильму. «Дева Мария, только бы не случилось ничего особенного. Только не в Эламе, не здесь и не сейчас, когда я в деле». Она еще не поняла, что происходит — а толстяк уже обмяк, провел пухлой рукой по груди и рухнул ничком, но не на бетон площадки, а на долговязого, который развел руки, чтобы поддержать чужое тело. Лысый с силой вцепился в плечи помощника и осел еще ниже — датчики Вильмы сами собой поймали это движение и приблизили картинку. Хватка явно выглядела чересчур крепкой для больного.

— Посторонитесь!

Все смешалось. Дикий крик перекрыл и тихую музыку, и шелест голосов. Датчики Вильмы отчетливо показали, как толстые пальцы плешивого поспешно раздавили что-то под грубой вязкой чужого свитера. Скорее всего, это был дублирующий чип, то ли вживленный под кожу парня, то ли просто приклеенный к его руке пластырем.

В ту же секунду сломанное устройство перестало подавать ложный сигнал, сработал настоящий чип, ограждение сомкнулось и парень отлетел в сторону в неожиданно умелом, отточенном прыжке. Отброшенный толстяк сгруппировался и мягко шмякнулся на бетон.

Толпа брызнула в стороны. Вильма, остолбенев, смотрела, как парень в свитере пробежал несколько шагов, потом ловко перепрыгнул через живую изгородь, собираясь удрать.

Упал он от столкновения с невидимым защитным полем. Судорожным движением перекатился на спину, выгнулся дугой.

Вильма отвернулась, чтобы не знать, но зрительные датчики, подчиняясь подсознательному желанию, успели сделать последнюю серию моментальных снимков, и эти снимки в ее сознании слились в один короткий ролик.

Длинное и худое, еще живое, но уже парализованное тело беглеца на бетоне.

Угловатый силуэт, словно бы возникший ниоткуда — темная униформа, лицо под затемненным щитком, видны только яркие губы.

Второй похожий силуэт, развернутый в полупрофиль, безликий и грозный.

Чтобы обменяться короткими фразами, оба ловца сдвинули головы. Слов Вильма слышать не могла, но легко читала их по губам.

«Ты вызвал ему санитарную машину?»

«Да, но парень все равно испекся. С гарантией инвалид»

«Я не понял, чего ради было ломиться сквозь барьерное поле»

«Может быть, он не думал ни о чем, а, может быть, просто захотел сдохнуть»

«Лайнер только что сел»

«Да, поэтому барьерное поле города не удержало бы человека. На подобный случай тут и стоит внутренняя защита»

«Смешно до колик»

«Мне тоже, особенно если помнить, что за пределами внешнего барьера лед».

Она заплакала от жалости. К счастью, очки прикрывали эти слезы. Толпа рассосалась очень быстро. Силуэты ловцов ушли, толстяк-провокатор тоже.

Музыка еще позвенела и постепенно притихла вдалеке — стереоэффект чистого успокоения получился потрясающе правдоподобным. Сеялся мелкий теплый дождик, этот подарок городской климатической установки. Чей-то кибер метнулся в сторону из-под ног, Вильма вытерла с лица воду и слезы, закинула сумку за плечо и зашаркала туфлями по направлению к арке, к двум сутуловатым технократам, судя по петлицам — служащим двенадцатого ранга[3].

— Да вы опаздываете, девушка.

Таможенники посмотрели на ее двусмысленный кулон и перебросились парой непонятных фраз на смешанном языке.

— Ваш индекс-чип в порядке?

— Думаю, да.

— А не будет наглостью спросить, куда вы его прицепили?

Вильма молча коснулась пальцем головы, потом сдвинула очки и, свирепо прищурившись, показала зрительные датчики. Тот из технократов, который выглядел помоложе, сдавленно ругнулся. Лучик фонаря уперся Вильме в лоб. Лицо мужчины в неверном свете казалось белесым и жирным блином.

— Проходите.

Мерцая поддельным сердцем, она без спешки миновала арку детектора и чуть спустя со злорадством услышала чужой неуверенный голос. На этот раз Вильма хорошо разобрала диалект. Говорили на сильно изуродованном непали в смеси с английским.

— Вильма Кантер. Ты как следует ее прочитал?

— Фью! А ведь все чисто. Виза не неограниченный срок. Пожизненные привилегии.

— Откуда эта птичка? — тихо спросил второй.

— Из гнезда одного технократа. Сама, кстати, индексом не блещет. Но на повседневных делах это не сказывается. Семейный клан — великая сила для таких вот выскочек, потому что умники из Совета не дают подросших внучек в обиду.

— А я, пока не увидел стеклянные зенки, подумывал приударить за ней.

— Пока не лезь. Когда станешь хорошим мальчиком, она возьмет тебя в маникюрщики.

Оба развязно засмеялись, а Вильма уже уходила сквозь теплый мелкий дождик и капли отскакивали от непроницаемых стекол очков…

* * *

Несмотря на потрясение после инцидента в аэропорту, Элам в который раз заворожил Вильму. Цепь озер, почти не различимая в сумерках, тянулась по дну долины. Погруженные в амортизирующую жидкость фундаменты башен, темнели как панцири гигантских черепах. Километровые конструкции жилых ярусов, испещренные точками огней, уходили вверх. Вильма непроизвольно дотронулась до собственной шеи возле кулона — и тут же отдернула пальцы. В разных культурах жесты толкуют по-разному. То, что уместно среди своих, чужаку покажется намеком на совсем иные намерения. Вильма родилась в Эламе, но этот город вобрал в себя слишком много разнообразия, чтобы по-настоящему сделаться домом.

— Хорошая погода для вечеринки, — пробормотала она тихо, но разборчиво.

Кулон опять призывно мигнул. Прохожий, худой подросток, засмеялся и задел ее плечом.

Внутри украшения скрывался миниатюрный передатчик. Что, собственно, не запрещено. Ретранслятор прибыл грузовым багажом и, вероятно, уже действовал. Где-то по ту сторону эфира и очень далеко от ночного города, настороженный Тони Лейтен принял условный сигнал и ответил почти мгновенно — тихий звук его голоса шел из дужки темных очков, прямо в ухо Вильмы.

— Горного тумана сегодня нет.

Ответ означал благополучие для них обоих, и Вильма, отбросив страх, беззаботно окунулась в теплое искусственное ненастье улицы.

Ближнее озеро окрасилось цветными огнями фонарей. Созданный лишь для того, чтобы защитить башню от сейсмических колебаний почвы, резервуар заодно предоставил свою поверхность десятку лодок. На борту пели, причем, довольно приятно — ночь сильно приукрасила пьяные голоса.

Толпа, слегка усталая от сырости, с унылой старательностью веселилась под дождем. По мокрым дорожкам и мостикам брели призрачные из-за тумана силуэты выпивох. Вовсе не призрачные бутылки и банки прибирал одинокий кибермусорщик. Контейнер на его тележке давно уже переполнился, но в полуразумной машинке что-то разладилось, и она продолжала с бесполезной старательностью собирать и ронять хлам.

Город спал. Так дремлет огромное существо, не злое, а только равнодушное… Вильма подумала, что все эти мужчины и женщины, ночные любители приключений, на деле только часть сновидений полуразумного города. Гигантские башни подавляли, темные озера, напротив, создавали ложное чувство пустого пространства. И то, и другое вместе соединялось в то своеобразное и непередаваемое, что называется ночной Элам.

— Здравствуй, место проклятое.

Верткое такси притормозило рядом. Вильма забралась в кабину и отчеканила адрес на элами, стараясь выговаривать слова как можно правильнее. Неясное бормотание, неправильно понятое автопилотом, грозило обернуться бесконечным блужданиями по островам.

Машина очень плавно скользила над самой землей, два-три раза сворачивала под арки, должно быть, давая возможность сканерам считать индекс-чип пассажира. Это означало приближение к кварталам, закрытым для посторонних, но чип Вильмы был самым настоящим, и она позволила себе задремать, всецело положившись на память автопилота. Гироплан[4] сел на почву, аккуратный кусок газона темнел под ногами. Ближняя дверь раздвинулась, как только Вильма подошла поближе. Уличный фонарь сначала включился, а потом сам собою потух за ее спиной, видимо, система управления башней работала в режиме экономии. Точно так же, на короткие минуты, необходимые, чтобы найти дорогу, осветился кусок холла: шахматный порядок плит на полу, панели темно-зеленого камня и металлическая, изломанных очертаний скульптура.

Скульптура выглядела жутковато. Возможно, она изображала человека. С точки зрения Вильмы изображение походило на виселицу.

Узкую, словно пенал, утробу лифта можно было легко рассмотреть сквозь прозрачную оболочку.

— Зачем вы здесь?

Спрашивала женщина — одиноко стоящая, с точеной фигурой, затянутая в серебристое вечернее платье. Скорее всего, дама уединилась, чтобы незаметно покурить. Шум вечеринки прорывался едва-едва, его глушили стены чужих апартаментов. В тонких пальцах незнакомки подрагивала и осыпалась невесомым пеплом сигаретка.

— Я внучка генерал-координатора, его зовут Влад Кантер, — пробормотала Вильма.

Красавица грациозно кивнула. Бриллиант в ее серьге дрогнул, кольнул чужачку радужным лучиком.

— Генерал в последнее время в плохой физической форме. Быть может, вы прибыли как раз вовремя, моя дорогуша. Хотя смерть — это такая гостья, от объятий которой принято уклоняться.

Вильма струсила. Сказанное на изощренном элами[5] имело двоякий смысл. Гостьей была она сама, Вильма, и оставалось неясным, назвали ли ее причиной близкой смерти координатора или только персоной, призванной для последнего «прости».

Разозлившись, она откинула на темя очки и обнажила зрительные датчики.

Странно, но красавица не шокировалась, а лишь проявила умеренный интерес. Было в этой эламитке нечто странное, мерцающее.

— Изящно, в бижутерии на твоем личике чувствуется стиль — только и заявила она.

Растерянная Вильма вернула очки на нос. Странность незнакомки объяснилась очень просто — от женщины тонко, но вполне определенно несло дорогим алкоголем.

— Прощай, милочка, — бросила красавица-эламитка. — Мы еще увидимся.

Уходя, Вильма принудила себя не спешить…

И дальше, дальше, по черному мрамору пола, по переходу на головокружительной высоте, мимо холодно-прозрачной стеклянной стены, за которой тлела бесчисленными огнями панорама долины.

Арка, за которой начинались личные апартаменты генерал-координатора, оказалась не перекрыта — ни створок, ни защитного поля, ни видимых для глаз Вильмы контрольных лучей.

Она осторожно ступила на ворсистую поверхность покрытия, и через несколько шагов видимая реальность исказилась.

Сначала погас свет. Потом пол зыбко дернулся под ногами — видимо, сработал внутренний подъемник. Вильма опустила веки, по привычке, мысленно досчитала до семи и снова открыла глаза.

Торжественно-мрачный колорит интерьеров башни исчез. Ни мрамора, ни металла, ни стекла. У самых колен цвел розовым садовый шиповник. Полосатый шмель, весь в пыльце, ерзал в чашечке цветка. За кусты бузины убегала деревенская песчаная дорожка. Небо, бледно-голубой чуть прохладный купол умеренных широт, навис как раз в том самом месте, где по логике вещей должен находиться потолок.

Светило и пригревало сверху, но видимый источник тепла не показывался. Солнца не было совсем, зато на маленькой стриженой лужайке еще покачивались недавно покинутые садовые качели.

Вильма пошла по тропинке вглубь сада, с интересом прислушиваясь к писку и чириканью в траве. Растения выглядели очень естественно, она сорвала и растерла в пальцах стебель мятлика — зелень на пальцах оказалась настоящей.

— Влад!

Знакомый сухой и надтреснутый голос ответил ей почти сразу.

— Пройди немного вперед, дорогая, я уже давно хотел посмотреть на тебя.

Заросли бузины расступились. Домик, деревенский коттедж с красной крышей, ждал гостей под искусственным небом. Сам Кантер сидел на веранде — сухопарый невысокий человек, до сих пор ловкий и подтянутый, но с чуть заметными признаками слабости. Эта исчерпанность проглядывала в особом положении спины, в похудевшей шее. Руки генерал-координатора, еще сильные, красивых очертаний, лежали на коленях и слегка подрагивали. С прошлой встречи волосы Кантера отросли на пару сантиметров и поседели до оттенка горного льда. Он встал, чтобы обнять Вильму.

— Мне пришлось слишком долго ждать.

— Я вижу, ты переделал свои комнаты. Шмель настоящий?

— Настоящие тут домик, все растения до единого и климатическая установка. Можно даже загорать. А шмель всего лишь проекция. Объем пространства вокруг — художественная иллюзия. Труднее всего оказалось скрыть стены башни. Знаешь как это сделано? Сухой туман специального состава используется как экран для проекции пейзажа.

— Ты звал меня, чтобы похвастаться?

— Нет, моя милая. Просто наш разговор слишком важен для меня, чтобы я начал его вот так вот, вдруг, не разглядев тебя как следует.

Вильма стащила очки, убрала их в карман и уставилась на генерал-координатора сияющей чернотой датчиков.

— Я все такая же.

— Время покамест терпит. Сходи, прими душ, если хочешь, можешь поспать после перелета…

— Сколько тебе лет, Кантер?

— Достаточно для печали, но не достаточно для ума.

Внутри коттеджа пахло немного деревом и очень сильно — кофе. Вдоль потолка передней комнаты шла мореная балка. Пустой холодный маленький камин сиял чистотой и изразцами. Кабинка деревенского душа отыскалась на задворках. Гоняя по коже мыло, Вильма призадумалась, куда же девается вода. Слив, скорее всего, отправлялся в санитарные коммуникации башни, но здесь, поблизости от жимолости и шиповника, под куполом ложного неба и крышей поддельного деревенского домика, ей казалось, что мир Элама — сложная схема, которая существует только в воображении.

Брошенный кулон алел среди одежды. Там же валялись очки. Если Лейтен в этот момент повторял одну из заученных фраз, его старания, конечно же, пропадали даром, но Вильма нарочно позволила себе пять минут бездумного блаженства.

Стал радужным и легким мир.

Шмель покинул кусты и показался по ту сторону покрытого водяными потеками стекла…

Кантер, возможно, так и сидел на веранде. Вильма не слышала за стеною его шагов. Мысли о том, что предстоит сделать, заставили ее не торопиться, она намылилась еще раз, согнала с себя пену с запахом мимозы, неспешно выключила воду и вытерлась хрустящим полотенцем.

Потом оделась, поправила влажные кудри и вернула на место кулон, он в такт пульсу просигналил беспокойным биением. Исчезло легкое искажение мира в виде радужного марева, для этого понадобилось только протереть зрительные датчики.

— Эй, Кантер!

Он покорно ждал у пустого камина — фигура и лицо без возраста, волосы цвета льда и холодные пустые глаза.

— Я не устала. Если у тебя ко мне разговор, лучше начать его прямо сейчас.

— Изволь. Если ты хочешь, прямо сейчас и начнем.

Он закурил и закашлялся, отложил сигарету в сторону и задумчиво уставился на бесполезный камин.

— Излишним будет говорить, что ты моя собственность. Нет, не в юридическом смысле, — генерал-координатор медленно качнул головой. — Времена рабовладения давно канули в прошлое, оно и к лучшему. Но я создал тебя, я вложил в это дело то лучшее, что оставалось во мне самом. Не хочу, чтобы эти небольшие остатки ты выплеснула словно помои. Где ты болталась последние месяцы?

— Отдыхала в Европе.

— Ты была нужна мне здесь, в Эламе.

— А ты не звал меня.

— Ладно, пускай. Я, конечно, просто старый дурак, который вообразил, будто ты догадаешься сама.

— Я сделалась взрослой и больше не хочу играть с тобою в недомолвки — скажи прямо, чего ты хочешь?

Генерал кивнул. Упадок сил опять проступил во внешности координатора, хотя Кантер казался невероятно моложавым — прямая спина, ни намека на полноту.

— Ты дочь моего сына, пусть и внебрачная, но я признал тебя.

— Знаю. Еще я знаю, что родилась уродом с мертвыми глазами, что ты нашел меня в приюте, поднял из грязи и сделал принцессой настолько, насколько деньги могут облагородить случайного пригулка. Не сомневаюсь, что я не единственное незаконное потомство моего папочки. Странно только, что ты так промахнулся и выбрал именно меня — этакое неблагодарное дерьмо.

— Вильма, Вильма! Какой изощренный цинизм… — генерал-координатор стиснул пальцы так, что побелели ногти. — Оставь свои домыслы. Ты моя внучка по крови, этого достаточно для моего внимания и заботы. То, что ты принимаешь за уродство, для понимающего разума — лишь отличие. Я давным-давно почти равнодушен к оттенкам девичьего имиджа, но если бы такая похвала не звучала смешной в устах деда-технократа, я бы сказал, что ты прекрасна. Пусть, по-своему, но это яркое и несомненно обаяние. От того, что ты такая независимая, эти чары только усиливаются.

— Кантер, ты льстец.

— С тех пор, как мой сын погиб в горах, я объективен как никогда. Не хочу собственными руками повредить семье.

— Ты хочешь, чтобы я повторно прошла интеллектуальные тесты?

— Да.

— Хочешь, чтобы я получила-таки права избирателя и занялась политикой?

— Да.

— Ты думаешь, что в предыдущий раз я схитрила и нарочно ухудшила результаты?

— Да.

— Ты считаешь меня сумасшедшей?

— Нет, только немного взбалмошной. И я не слишком тороплю события — думай, только не затягивая размышления до бесконечности. Ты цветешь словно роза, у тебя почти вечность впереди, вот только я не протяну и года.

— С ума сойти, а я-то думала, что ты бессмертен.

Вильма опустила темные очки на переносицу, отсекая хрупкий уют гостиной, камин, бледное лицо Кантера, фальшивый мир деревенского полуденного лета. Где-то за пределами иллюзорной пасторали стояла ночь Элама. Там, среди башен и холодных озер, под искусственным дождем, бродили бледные тени, и кибермусорщик безрезультатно совал в переполненную тележку мятые жестянки.

— Хватит. Не хочу с тобою спорить, мне просто нужно отоспаться. Пусть будет между нами мир, я снова пройду все тесты — почему бы нет? Ты, наверное знаешь, что вовне сейчас полночь. Давай, обговорим детали завтра.

Кантер, который немало поразился такой покладистости внучки, возможно, заподозрил подвох, но он ничем не выдал удивления. Только коротко кивнул и непринужденным движением, с подобием прежней кошачьей ловкости поднялся с кресла.

— Комната ждет тебя. Я закажу киберу луну и звезды. Это будет не ночь Элама в утробе башни, а совсем другая — в такой ночи шуршит трава, поют цикады, падают метеоры, и за маленьким окном вьются крошечные мошки, но они тебя не тронут. Отдыхай спокойно, дорогая девочка. А на утренние часы можно выбрать розовую зарю. Или нет — пожалуй, тебе больше подходит заря золотая.

«А Кантер-то романтик, — решила про себя сильно озадаченная Вильма. — Вот ведь льстивый подлец! Красиво лжет и сам себе поверил. А, может, и не лжет, а только обманывает себя, но это как раз хуже всего. Мне уже его жаль, а если я совсем размягчусь, то не смогу сделать то, что сделать необходимо. И Тони не попадет в Элам. И весь риск дела и все наши муки окажутся напрасными».

— Спокойной ночи.

Она ушла в свою комнату. Кровать тоже оказалась колоритной — высокой, с грудой пестрых подушечек и толстым одеялом. Все добротное и настоящее. Из дерева, полотна и пуха.

* * *

Сон пришел сразу. Во сне она «видела» себя в приюте — темный мир слепорожденного ребенка, наполненный образами-символами без цвета. От символов веяло покоем и легкой тоской. Почти все они казались безопасными.

Сон прервался как бы от толчка извне, и сразу сменился другим. На этот раз Вильма увидела себя двенадцатилетней, на дорожке в парке клиники, в легком платье, с датчиками, к которым она еще не успела привыкнуть. Мир видимой формы, свежий, как маргаритка. Летний полдень. Высокая стена из металлических прутьев.

Один прут оказался выломанным. По ту сторону стены сидел пес — поджарый, с коротким обрубком хвоста и почти без ушей. В его красноватых миндалевидных глазах тлела естественная неприязнь зверя. Слюна с красноватого языка тонкой ниточкой стекала на сухой асфальт. Вильма попятилась, чувствуя опасность голыми руками и ножками, слишком тонкой шеей подростка, всем своим существом, и мягкое тепло лета только усиливало эту тревогу.

Собака шевельнулась, собираясь войти в пролом и напасть, но сон уже смешался, почти перестал быть сном и превратился в обычные воспоминания.

Вильма видела себя в технологическом колледже — знакомые стены, полузабытые приятели, ровные, одинаковые ряды столов. Тонкие уловки. Шпаргалка, записанная в память глазного протеза. Текст подсказки, невидимый другим, тянулся поверх высокомерного лица экзаменатора словно бесконечные титры плохо переведенного фильма. Она могла бы без риска повторять это мошенничество неоднократно, но воспользовалась им всего два раза.

Один раз, чтобы понять и полнее ощутить свое тайное превосходство.

Второй раз, чтобы сознательно ухудшить результаты проверки.

Она хорошо помнила разочарование и плохо подавленную ярость Кантера. «Дура! Я ждал большего, ты обошлась мне слишком дорого». Вильма держалась спокойно, сияющая чернота искусственных глаз хорошо прятала ее душу.

Провал был не полным — полный вызвал бы ненужные подозрения. Итоговый индекс вкупе с происхождением давал ей возможность въезда в Элам, кое-что значил, но сводил ее избирательное право к жалкой отметке в тысячу раз меньшей, чем индекс самого Кантера.

Для генерал-координатора это было сокрушительным поражением, и его раненое самолюбие не выдержало. Вильма с равнодушием фаталиста, холодно посверкивая искусственными глазами, вытерпела оскорбительный разнос.

Они расстались полуврагами, но не без муки в душе: внучка из-за того, что так и не смогла полностью избавиться от благодарности, Кантер — потому что вопреки рассудку успел привязаться к непутевому «созданию рук своих».

Непутевое создание много путешествовало, и деньги координатора на ее счет приходили исправно. Однажды, в уютном и чистом городке Европы, она наконец встретила увидела свою мать. Эта обретенная мать оказалась бесцветной робкой шатенкой. Она и ее черноволосая яркая дочь посидели за столиком кафе, неловко имитируя доверительный разговор, и расстались уже через час, крепко пообещав друг другу встречаться как можно чаще. Обе понимали, что никогда больше не увидятся. Вильма в тот же вечер перебрала в ночном клубе и, шутки ради, соблазнила первого встречного. Шутка оказалась довольно жестокой, потому что превратилась в полугодовой роман, который кончился ссорой и неприятными объяснениями.

Порой Вильме казалось, будто логика ее жизни напоминает порванную нить, и стоит только связать концы…

Впрочем, деньги от генерал-координатора всегда приходили вовремя. Иногда это вызывало подобие угрызений совести — очень неприятное ощущение. Чтобы заглушить беспокойство, Вильма читала что придется, загружая тексты прямо в глазной протез, через крошечный разъем возле края века — ровные строки ползли поверх картины дюн и пасмурного моря, поверх интерьеров отелей и пейзажей «исторических» уголков старой Европы, эти строчки вообще покорно накладывались на любую картинку.

ELAM, [И-Эл-Эй-Эм], существует неверный вариант произношения «ЭЛАМ».

1. Восточная лаборатория автоматического менеджмента: организация, изначально ставившая целью технически целесообразное управление экономикой и глобальным сообществом. Широкие исследования по кибернетике и телекоммуникациям. Работы в области генетических технологий. Поиски альтернативных источников энергии завершились частичным успехом на пятнадцатом году существования. Широкое использование методов стимулирования человеческого разума. Управление образованием. Система интеллектуальных цензов компетентности под названием «тесты Госалы» поначалу введена как внутренняя мера, позже широко используется как всеобщий способ выявления и поощрения умственно одаренных персон.

2.ЭЛАМ — государство-мегаполис. Права эламского гражданства и связанные с ним привилегии предоставляются по результатам теста Госалы, пройденного лично, в Центре Тестирования на территории Элама.

…Они встретились совершенно случайно — Кот, Тони и Вильма. Бывают случайности, которые в самом своем зарождении несут черты неизбежности.

Все трое с треском провалили избирательный тест. Кот — потому, что тяжело презирал теорию, Вильма — потому что пыталась бежать от навязанной ей Кантером судьбы. И только Тони Лейтен оставался темен.

Последнего, по его же словам, ошеломляло собственное невезение. Казалось, система тестирования ополчилась против бедолаги. Возможно, у Тони еще оставалась авантюрная жилка, которая попросту мешала сосредоточиться.

Разнородная троица превосходно ладила в одном — не получив престижного места в общественной иерархии, все они пытались превратить недостаток в преимущество. Некоторое время жизнь, не отягощенная борьбой за величину индекса, шла как по маслу. Кот где-то подрабатывал, Вильме казалось, что эта скрытая от нее сторона жизни Кота не вполне законна, но деньги у него то иссякали, то появлялись снова. Лейтен вяло готовился к очередной попытке пройти тест индексации и проживал остатки наследства. Вильма широко тратила деньги координатора Кантера — так широко, что накануне очередного взноса почти всегда оказывалась на мели.

Они перепробовали все легальные развлечения и кое-что из того из безусловно запретного. Так прошло полтора года, Лейтен провалил свой тест, а Вильма приняла первый безжалостный удар судьбы.

В тот день, когда осенний дождь острыми струйками брызгал в стекла отеля, она прочитала короткое нежданное письмо. Кантер не счел нужным озвучить его, Сеть принесла только невыразительный текст:

В связи с существенной переменой обстоятельств, твое содержание прекращается раз и навсегда. Работу ты сможешь получить у меня, в Эламе, до конца этого года. Если данное предложение не будет принято, я слагаю с себя всякую ответственность и предоставляю тебе свободу.

К.

Вильма беззвучно выругалась и быстро стерла сообщение, потому что не умела отомстить иначе. Кантер оказался по-своему прав, и этого нельзя было отрицать.

Кот выслушал, обещал помочь, а немного позднее в подробностях описал что, когда и как требовалось сделать. Этот же Кот сам подправил ее глазной протез, встроив куда надо миниатюрный блок фотосъемки. Вильма неплохо разбиралась в технической стороне дела и вполне одобрила улучшение. С неделю пришлось привыкать.

Еще через семь дней она, в числе прочих, не очень многочисленных, но и не то, чтобы совсем малочисленных гостей бродила по комнатам частного музея. Картины занимали ее мало, пока Вильма не заметила полотно, исполненное странной экспрессии — кучи облаков цвета красного золота, из которых встают контуры башен покинутого города. Облака отчасти походили на окрашенный огнем дым. Люди, жалкая цепочка согбенных темных фигур, брела вдоль нижнего края картины. Золотой ураган бил им в лица, развевал полы мужских плащей и истерзанные волосы женщин.

Вильма прочитала табличку:

Armageddon

Она отошла в сторону, сделав, однако, пару снимков на память.

Темперы с гималайскими пейзажами и голубоватая Канченджанга восхитили ее ум, но не тронули воображения. Перед самым уходом она прошлась по комнатам еще раз, ленивой походкой, снимая подряд окна, косяки, общую планировку и, отдельно, места, где могли находиться датчики…

…Частную коллекцию обокрали через месяц. С визитом брюнетки в темных очках преступление не связывал никто, да она и сама не знала, куда Кот подевал отснятые материалы.

Денег хватило еще на полгода.

Потом были и другие эпизоды, в которых тройственная компания действовала необычайно успешно. Для Вильмы это стало подобием охоты — щекочущее нервы развлечение, в котором важен не столько результат, сколько сам процесс. Роли распределились естественно, подбирал заказчиков основательный, лишенный воображение Кот, Тони Лейтен тоже пришелся кстати — он, с его фальшиво-безобидным имиджем легко входил в доверие. В решающий момент за дело бралась Вильма. Акции отличались логическим разнообразием и никогда не сводились к насилию, оставаясь только некой разновидностью умной игры.

Однажды, попивая любимый «Шеридан» в полузнакомой компании, Вильма задумалась, внимая разглагольствованиям случайно затесавшегося туда юриста.

На следующий день она вошла в Сеть, переписала в память зрительного протеза уголовное законодательство и запустила поиск по словам «мошенничество» и «хищение». То, что там обнаружилось, охладило азарт сообщества на целых два месяца.

Потом деньги кончились в очередной раз, и криминальное действо двинулось дальше своим чередом.

Окончательный слом наметился только на следующий год — первым устал, как ни странно, Кот. Он слегка похудел, нервно чистил ногти и усиленно поглощал выпивку. Пьяный Кот выглядел развязно и, вместе с тем, жалко. Неведомый для Вильмы мир заказчиков дышал за его спиной. Что-то разладилось в делах и «администратор» предложил троице расстаться. Навсегда, и, если удастся, после финального дела, которое обеспечило бы всех троих на долгие годы.

Вильма с видимой беспечностью согласилась. Именно тогда она заметила в душе в Тони подавленный страх, который скрывался очень глубоко, в самой сердцевине, искусно прикрытый имиджем обаятельного разгильдяя. Они вдвоем обсудили возможные пути отступления, но поначалу не нашли ничего приемлемого.

— Я ненавижу Элам, — однажды сказала Вильма.

— Почему?

— Он символ неравенства, от которого я не могу избавиться.

— И это говоришь ты, любимица фортуны?!

— Конечно, это говорю я, а не кто-то еще. Неравенство вошло в мою кровь и мои кости, в моем черепе болтаются мысли о том, кем я могла бы стать без глазного протеза и подачек Кантера.

— Я думал, ты ему благодарна.

— За что? Тут голый расчет. Он и думать обо мне не думал, пока мой отец не погиб в горах.

— Твой отец тогда тоже жил в Эламе?

— Да. Я никогда его не видела. Пока он жил, я не имела глаз. Когда он умер, и про меня вспомнил Влад Кантер, и мне вставили дорогостоящие протезы, тело отца уже исчезло в ледниках. Можно сказать, что его похоронили Гималаи.

— Тебе лучше помириться с дедом-координатором.

Вильма намотала на палец тугой черный завиток волос.

— Не хочу лизать им задницы. Все люди имеют равную душу, тест придумали те, кто недостатки по части честности пытаются компенсировать избытком наглости.

— Вильма, Вильма! Что ты несешь! Будь у меня твои способности, и такие же удобные для «списывания» глаза, и дед-координатор, я бы не стал выламываться и попросту поднял то, что положили к моим ногам. Но я-то не ты, а всего лишь недоучка художник, которому никогда не пройти проверки. Нужная куча знаний, которые просто не помещаются в моем черепе.

Они, впрочем, не поссорились, и очередная афера раскручивалось все серьезнее. Феликс Новаковский, которого отыскал все тот же Кот, четвертым присоединился к компании.

В следующие недели Вильму тоже начал усиленно посещать страх. Он приходил бессонными ночами и стоял у ее изголовья. После переезда на Сонный остров страх только усилился и дошел до нестерпимых приступов, тогда она, втайне от компаньонов, стала принимать таблетки, которые, вызывая легкое отупение и снимали тревогу. Идея с близнецами представлялась безнадежной — не столько по сложности исполнения, сколько из-за неучтенных последствий. Фигура нанимателя, заказчика преступления, оставалась за кадром. Пожалуй, это пугало сильнее всего.

— Не бойся, не бери с меня пример — как-то сказал Вильме Лейтен, интуитивно проницательный, как все люди, не чурающиеся творчества. — Стоит мне влезть в дом «брата», и я получаю ключи к отступлению. Через его вход в Сеть мы заметем все следы. Кем бы ни был наш наниматель, он не эламит, значит, не сможет распутать весь клубок, и мы благополучно исчезнем, как только получим деньги.

Вильма успокоилась, потому что Тони говорил правду, она понимала это.

Сейчас, под покровом поддельной ночи, в поддельном сельском коттедже, устроенном внутри настоящей башни, страх вернулся, но прежней власти уже не имел. Внучка Кантера тихо встала и запахнула халат, потом босиком прошлась по комнатам, стараясь не производить лишнего шума. Как и следовало ожидать, терминала внутри домика не оказалось — Влад не любил допускать Элам в свое внутреннее пространство.

— Тебе что, не спится? — раздраженный голос координатора раздался слева.

— Ты забыл дать мне стакан. Я хочу выпить водички.

— Зайди на кухню, там найдется все. Если понадобится, можешь найти и больше — в шкаф встроено устройство доставки.

Вильма отыскала пресловутый шкаф и приготовила себе молочный коктейль, потом вернулась в комнату, залезла под толстое одеяло и, досчитав до ста, задремала без снов.

 По случайному совпадению — название древнего государства, в котором, если верить легендам, жили колдуны.

 Eastern Laboratory of Automatic Management

 Всего пятнадцать рангов. Пятнадцатый — самый низкий.

 Легкий летательный аппарат личного пользования

 Язык эламитов.

Глава 3. Экспериментатор

Элам, ресторан «Восхождение», утро следующего дня

Дневной город меняется и производит совершенно другое впечатление, чем ночной — в этом легко убедиться, проведя пару часов на открытой платформе ресторана «Восхождение». Площадка для любителей острых ощущений без видимой опоры (невидимая не в счет) висит на высоте птичьего полета. Можно без помех рассматривать суету прохожих. Датчики Вильмы давали возможность укрупнить картинку, и оценить ее как в общем, так и в мелких деталях. Дух ночного беспутства уже развеялся. Людская масса состояла в основном из мелких офисных служащих, которые вышли поразмяться в перерыв, не довольствуясь виртуальным отдыхом или иллюзорными пейзажами внутри башен. С точки зрения Вильмы фигурки внизу смахивали на статистов освистанного спектакля, которые уже осознали провал главной звезды и без толку суетятся, не имея шансов выправить положение.

Плечи внучки Кантера, сквозь тонкую алую блузку, холодил сквозняк. Она поймала несколько профилей крупным планом и вдруг поняла, что сильно ошибается. В целом эламиты держались с достоинством, но вот с напыщенным высокомерием — крайне редко. В толпе почти не было глупых лиц.

«Вот он, любуйся, отбор по индексу в действии».

Вильма перегнулась через ограждение, чтобы взять удачный ракурс — ребенок в собственном маленьком гироплане с брюзгливым и серьезным личиком — и не заметила, как за ее столик подсели.

— Вильма Кантер, я не ошибся?

Пришел именно тот, кого она ждала. Прежде и единожды Вильма уже видела это правильное лицо, правда, всего лишь в записи, но для искусственных глаз разница между непосредственным восприятием и техническим изображением не важна.

— … Дин Шеннон, психотехнолог. Обер-координатор Шеннон. Простите, если невольно заставил вас ждать.

— Пустяки, извиняться не за что. Это я оторвала вас от более серьезных занятий.

— Серьезные дела скучны, а занимательные несерьезны, и только увидев вас, я поверил, как можно совместить несовместное.

Тот, кто проговорил этот комплимент, сам впечатление производил.

«Он старше меня примерно лет на десять, но словно не имеет точного возраста. Блондин, причем на глаз национальное происхождение не определить. Крупный, но двигается легко. Мог бы стать хорошим бойцом, если бы захотел. Умный и расчетливый, к тому же без потребности лишний раз демонстрировать это. Выдержанный и спокойный. Одним словом, эламит».

— Я внучка координатора Кантера.

Кулон на груди в очередной раз мигнул рубиновым сиянием. Шеннон, не чета толстяку в лайнере, в декольте пялиться не стал. Вильме это понравилось.

— Генерал-координатор — мой давний друг, — коротко сказал он. И добавил:

— Очень жаль, что придется помешать вам любоваться видом.

— Предлагаете начать работу прямо сейчас?

— Если вы не возражаете. Я вырвался из Центра на десять минут, только затем, чтобы забрать вас.

— Я могла бы добраться самостоятельно.

— Да, конечно. Но вашего индекса не хватит, чтобы одной пройти в здание. К тому же, вы моя приглашенная гостья…

— Кантер очень хорошо отзывался о вас, — осторожно сказала Вильма и почувствовала, что промахнулась.

Шеннон улыбнулся — широко, приветливо, тщательно пряча иронию. Улыбка на правильных губах вышла лишь чуть кривоватой.

— Мы работали вместе… одно время. Кантер по натуре теоретик, он умен, наверное, даже гениален, когда имеет дело с теорией искусственных систем. А я склоняюсь к практике и развитию естественный способностей человека. Мы, признаться, расстались, но расстались добрыми друзьями.

Вильма встала и едва заметно поежилась. Высота внезапно испугала ее. «Ходячая логика. Влад говорил мне, что Шеннон психотехнолог. С таким не поспоришь, с ним не знаешь, как и держаться»

— Пойдемте.

Она уже знала подоплеку встречи, и знала, что Шеннон ее знает тоже. Кантер (дела которого в недрах технократической системы всегда оставались широки и многообразны) вызвал старого знакомого, чтобы помочь Вильме пройти тест.

Такое намерение, не являясь преступным, вызывало очередное двоетолкование.

Задачи подбирал вычислитель — машина Госалы. Каждый тест оставался уникальным, хотя все они признавались одинаковыми по сложности. Считалось, что угадать невозможно, Вильма допускала возможность злоупотреблений вокруг индексов, но до сих пор любые подозрения оставались без доказательств. Кантер, впрочем, отправляя ее к другу, выглядел несколько смущенным — словно протекционист, пойманный за руку приятелем.

— Чем мы займемся? — хмуро спросила она у Шеннона.

— Я обещал Кантеру развить ваши скрытые способности.

— О!..

Эламит снова улыбнулся — на этот раз открыто и обаятельно.

— Полностью согласен — мера, очевидно, излишняя, но, поверьте мне, безопасная как чистка зубов и довольно забавная. По крайней мере, в том виде, в котором я ее предлагаю вам. Над собою я проделывал подобное десятки раз и, как видите, не совсем еще лишился рассудка…

Вильма оценила юмор и влезла в гироплан, приткнутый к ресторанной площадке. Белесая невыразительная официантка скептически посмотрела вслед, но с места не тронулась. Можно было не сомневаться, что чип неплательщицы уже прочитан и стоимость обеда попросту вычтут с банковского счета Вильмы.

Под свист ветра машина отчалила и перестроилась в нижний ряд.

— Это далеко?

— Да совсем недалеко, мы почти на месте.

Они поднялись чуть повыше и влетели в люк башни, видимо, Шеннон пренебрегал наземными дверями.

— Тут черный ход, — подсказал он.

— Ваш мозговой метод на самом деле создает гениев?

— Да как сказать… Влад преувеличил и сочинил легенду, в которую сам же и поверил. Я пользуюсь установкой, чтобы отдыхать — она и в самом деле забавна. В целом считается, что каждый сеанс развивает скрытые способности, но нет способа сравнить сбывшиеся и несбывшиеся варианты. А потому я так и не уловил эффекта, — довольно беззаботно объяснил эламит.

Вильму передернуло от необъяснимой неприязни. Ненадолго показалось, что ожило устройство связи, потом она поняла, что Тони молчит, и этот звук — лишь едва уловимый шум крови самой Вильмы.

Изнутри Гуманитарный Центр выглядел блеклым, просторным и холодноватым. Машину Шеннон припарковал на внутренней стоянке, прямо в башне. Сотрудники, изредка в униформе, а чаще в гражданской одежде, шли мимо Вильмы, на брюнетку с пылающим кулоном никто не обращал внимания, и несколько полезных снимков тут же отложились во встроенную память ее поддельных глаз. Занятый своими мыслями координатор не заметил манипуляции.

Они вместе свернули под арку и вошли в кабинет Шеннона. Раздвижная дверь сомкнулась за их спинами, отрезая ропот многих голосов, шаркающие звуки шагов, сияние полудня в широких окнах. В комнате оказалось пустовато, спокойно, и очень тихо. Блеклый пустой телеэкран занимал стену напротив стола. Вильма присела на кушетку и вытянула ноги. Она не видела себя со стороны, а если бы могла увидеть, то оценила бы несоответствие собственного яркого облика холодной чопорности Гуманитарного Центра.

— Начнем прямо сейчас. Пожалуйста, возьмите этот шар в ладони.

Шар (величиной с крупный грейпфрут) оказался теплым и немного зернистым на ощупь.

— И все?

— А вы ожидали, что я подключу вас к компьютеру?

— Пожалуй.

Шеннон устроился напротив нее, на стуле. Его ладони, спокойные и уверенные, красивых очертаний, оставались пустыми — ни пульта, ни кнопки, никаких признаков явного контроля.

— Расслабьтесь, не надо слишком напрягаться, думайте о приятном — этакий теплый ветерок в душе.

Вильма опустила веки. «А ведь это никакая не стимуляция мозгов, — вдруг отчетливо и тоскливо осознала она. — Это проверка на правду. Кантер не поверил мне. Он понимает, что перемена в моих воззрениях произошла неестественно быстро. Он отправил меня, собственную внучку, к Дину Шеннону — к этому холодному расчетливому типу, чтобы пошарить в моей душе и вывернуть ее на изнанку. Именно так выворачивают карман, одно движение, и вот — из него сыплется то, что еще не успело потеряться: пыль и труха, нечто серое, потом дешевый талисман, купленный на распродаже и, под конец, потраченная на две трети губная помада.

Дин, развлекается… А для Кантера собственная внучка только средство. Он может счесть меня мусором и сбросить со счетов, может уничтожить, а может и пригреть, если эксперимент с шаром его устроит. А я не знаю, как держаться, и о чем думать, тоже не знаю. Я понятия не имела, что такое вообще возможно…»

— …расслабьтесь, ей богу, у вас напряжено лицо, так не годится, если не будет расслабления, придется начинать процедуру заново…

Разум Вильмы метался в поисках выхода. Ладони, которые держали шар, слегка вспотели, их покалывали невидимые иголочки, ощущение получалось неприятное, словно от укусов голодных муравьев. «Вот ведь дрянь, и откуда оно черпает энергию?».

Шеннон, похоже, подстроился и легко угадывал чужие мысли.

— Здесь многие устройства подпитываются так, — с деланной любезностью отозвался мучитель.

«Самые дорогие мои воспоминания — для него только лабораторная грязь».

Вильма проглотила горький комок в горле.

— Мне щиплет руки — это нормально?

— Пощипывание — только результат вашего внутреннего неприятия, — мягко отозвался Шеннон.

«Господи, хоть бы случилось что-то и помешало ему…»

Темные очки, откинутые на темя, скользили по волосам, внутри дужки едва слышно шуршало — далекий голос Тони казался встревоженным:

«Горного тумана сегодня нет»

«Как он некстати вылез, я ничего не могу ответить».

Вильма попыталась выгнать размытый образ Лейтена из своей памяти. Ненадолго ей показалось — Шеннон почувствовал что-то интересное и весь напрягся в предвкушении развязки. Она чуть приоткрыла веки. В щелочку можно было наблюдать правильное, спокойное, немного ироничное лицо эламита.

— Мне кажется, лучше снять эти очки, — внезапно сказал он. — Очки нам только помешают.

Координатор сократил дистанцию, довольно развязно протянул руку, коснулся головы Вильмы. Она сжалась. Через секунду темные очки оказались у него в руке. Шеннон сложил их и убрал в собственный внутренний карман.

— Попробуйте представить себе ветер, — вежливо, но настойчиво попросил он.

Она снова сомкнула веки.

…Горячий вихрь нес острые песчинки, песчинки кололи лицо, бесчисленные мелкие уколы походили на укусы муравьев… Напор воздуха пригибал волю и изнурял зноем. Голова казалась пустой изнутри и легкой — вот-вот унесет.

— Все в порядке, — подбодрил Дин.

Вильма (та, которая существовала только в воображении) попыталась отвернуться. Ее невесомая сущность заколебалась и немного подвинулась, почва (почвой оказался песок) вязко поплыла под ногами.

— Замечательно…

Этот довольный как мурлыканье голос отрезвил. Вильма из видения обрела жесткость, своей неподатливой сущностью отодвигая ветер. Он, однако, не прекратился, а сделался злее, песчинки опять хлестнули по скулам.

…Мучительно хотелось заслониться. Она перебирала воспоминания, подыскивая среди них подходящий заслон. Абстрактные, безвидные впечатления слепого детства на какое-то время придержали опаляющий жар урагана, но не выдержали и, сметенные, распались на вполне зримые рваные клочья. Жизнь в колледже запомнилась слишком пресной, чтобы сгодиться в дело. Память услужливо подсовывала совсем другие образы — Лейтена, Новаковского и Кота, пасмурный день над серым островом посреди болота, влагу, прохладу, изломанные очертания деревьев, тесные переходы и мрачную роскошь подземелья, стеклянный саркофаг и бледное лицо спящего в нем человека.

«Вильма!»

Сначала показалось, что Тони зовет ее, но очки с секретом оставались в кармане у координатора. Скорее всего, очередную шутку сыграло воображение. «Сейчас этот эламит догадается обо всем». Калейдоскоп воспоминаний крутнулся еще раз. Внучка Кантера нацелилась, и выхватила из пестрой картинки-мозаики один-единственный подходящий крошечный осколок.

Им оказался летний полдень в сквере клиники. Солнце раскалило высокий забор с выломанным металлическим прутом. По ту сторону стены, в густой пыли, сидел уже знакомый поджарый зверь. В его красноватых миндалевидных глазах тлела ненависть. Слюна с языка вязкой ниткой стекала на асфальт. Вильма-из-видения в отвращении попятилась, чувствуя опасность всем своим существом и счастливое свечение лета только усиливало эту тревогу.

Собака напряглась, собираясь напасть.

Вильма хорошо видела миг начала прыжка — напряглись рельефные мышцы под рыжей шкурой, широкие, сильные лапы (сначала передние, потом задние) оторвались от земли, взбив напоследок фонтанчики невесомой пыли.

В следующий миг мощный удар сбил ее с ног. Горячий скользкий язык коснулся шеи, острые клыки впились в кожу…

В полупустой комнате Гуманитарного Центра перепуганный Шеннон склонился над потерявшей сознание внучкой генерал-координатора.

— Эй, помогите! — позвал он в растерянности, и, конечно, не получил ответа.

«Что я наделал — я ведь, пожалуй, перегнул палку, когда пошалил с ее сознанием. Это было слишком интересно. Чертовски яркие образы — меня и самого проняло насквозь».

Сейчас, когда датчики девушки оставались прикрытыми веками, ее странность почти исчезла. Яркий, с точки зрения Дина довольно вульгарный кулон в виде сердечка, короткими вспышками мерцал где-то пониже ее ключицы. На лице, напротив, застыла маска дерзости и облагороженного упрямства. Спутанные темные кудри свесились на лоб.

«Бог мой, как дико я промахнулся — если внучка Кантера заболеет, то скандал с самим Кантером мне гарантирован. Даром, что старый лицемер лично попросил меня вмешаться…»

Переживая минутное раскаяние, он поднял безвольное тело на руки и переложил на кушетку. Нащупал пульс — тот бился слабо, но ровно. Ненадолго Шеннону показалось, будто шнурок от украшения впился девушке в шею и мешает дышать, он попытался найти застежку, не нашел, вынул из кармана летней куртки складной нож, перерезал нить и убрал беспокойное сердчишко с глаз долой — в ящик стола. Красное мигание прекратилось и это ему понравилось.

«Если я сейчас по связи вызову врача, огласки не миновать. В лучшем случае инцидент сочтут кабинетно-любовной интрижкой садистского толка, а в худшем пойдет слух о том, что я в своих исследованиях слишком вольно экспериментирую с непосвященным в дело материалом. Все это, конечно, мелочи, но накануне голосования в Совете любые сплетни могут обернуться скандалом».

Он подобрал брошенный шар и запер его в сейф, нашел на стеллаже миниатюрную диагностическую аптечку и прижал контакты чипа к голому запястью девушки. Должно быть, в этот день против Шеннона восстала сама судьба, но лекарственный картридж устройства оказался безнадежно пустым — характерный запрос на подзарядку сразу же легким покалыванием отозвался в пальцах координатора. Тогда он, проклиная в душе неудачу, отпер дверь и выбрался в суетливое пространство коридора.

Как оказалось, кстати. Верный соратник, доктор медицины Ливнев, ждал чего-то у стены. Вид доктор имел рассеянный, задумчивый и неприкаянный, хмурился, морщился, и смотрел словно бы сквозь Шеннона, куда-то вдаль.

— Ты в порядке?

Они охотно пожали друг другу руки.

— Пожалуй, не совсем в порядке — с утра чертовски трещит башка.

— И у меня та же самая проблема. Вчера вечером был на банкете у нашего специалиста по эвтаназии.

— А по виду свеж.

— Я вынужден считаться с этим чудаком, он не признает отказов. Но, явившись на вечеринку, мне не следовало там дегустировать несовместное. Я не выполнил это золотое правило, и, как следовало ожидать, нажрался. Так что, моя покладистость — вот настоящая причина моих несчастий.

— Могу только посочувствовать.

— Кстати, у тебя не найдется запасного картриджа к аптечке?

— Психотропный или общего профиля?

— Общего, — с непроницаемым видом отозвался обер-координатор.

— Несколько штук завалялось у меня в кабинете. Тебе прислать это через доставку? Я все сделаю, — пообещал Ливнев, хотя на деле даже не тронулся с места.

Шеннон, однако, на уловку не поддался.

— Если хочешь, я зайду за картриджем вместе с тобой, — любезно предложил он.

Ливнев нехотя сдался и побрел к лифту, неспешно передвигая ноги — как видно, и вправду чувствовал себя неважно. Обер-координатор оглянулся на дверь кабинета. Он испытывал сильнейшее желание захлопнуть и заблокировать ее, но для этого пришлось бы сначала войти внутрь, чтобы забрать ключ. Ливнев не отличался деликатностью и вполне мог завалиться следом или заглянуть в проем и обнаружить бесчувственную Вильму.

Шеннон пережил короткий миг колебаний, после чего решился — и быстро зашагал к лифту, едва ли не подталкивая медлительного коллегу перед собой.

— Тебе, друг, должно быть, и вправду плохо, — вяло прокомментировал доктор медицины.

В кабинете Ливнева Шеннон забрал то, что хотел, прервал беседу и заторопился обратно, с легким удивлением замечая, как нарастает в душе иррациональная тревога. Лифт оказался занят. Элегантная женщина в пурпурном, ожидая кабину, вертелась перед зеркальной панелью. Она норовила рассмотреть в зеркале свой акцентированный костюмом зад, а потому выгибала шею так, что живо напомнила Шеннону фламинго.

Он едва сдержался, чтобы не наградить незнакомку грубой репликой. Лифта все не было. Постепенно паника охватила координатора.

Он прикинул количество этажей, который отделали его от Вильмы и незапертого кабинета — нечего было и думать, чтобы воспользоваться лестницей. «Похоже, я тут застрял на полчаса», — понял взбешенный Шеннон и не сдержался:

— Вы прекрасны, словно видение человека в абстинентном синдроме[1].

Красавица перевела непонимающий взгляд в сторону Шеннона, но он уже мчался по лестнице, перешагивая через две ступени…

Координатор влетел в свой кабинет через десять минут и вздохнул с облегчением. Вильма заторможенная, но вполне живая, устроилась в его кресле и смотрела на телеэкран, задумчиво накручивая на палец завиток темных волос.

— Вы знаете, я был в отчаянии, я помчался за помощью — примирительно и жалобно сказал Шеннон. — У вас акклиматизация, так что оставим эксперименты — они вам не идут. Простите меня, ради бога, за неудачную попытку помочь. Мне кажется, ваши способности не нуждаются в улучшениях.

Вильма вздрогнула и отвернулась от телеэкрана. Шеннон проследил за ее реакцией и оторопел.

«Она включила экран — зачем? Конечно, чтобы посмотреть передачу и расслабиться после неприятных впечатлений. Девушка искала обычного развлечения».

То, что показывал экран внутренней связи, к развлечениям не относилось никак. Камеру, которая посылала изображение, воткнули где-то под потолком. Сейчас она искоса давала панораму знакомого координатору небольшого зала, выхватывая зеленоватые халаты, деловито ссутулившиеся спины двух медиков, стойку с оборудованием, толстый шнур, уходящий в розетку на стене, и длинный, прозрачный ящик-саркофаг.

Человек в саркофаге спал или находился в беспамятстве. Он не был мертв — обручи ребер медленно приподнимались в ритме дыхания. Лицо оставалось спокойным, бледные опущенные веки не дрожали.

Если бы Шеннон мог проникнуть в тайну событий недавнего прошлого, он понял бы переживания Вильмы безо всякого шара. Внучка координатора хорошо помнила залегшую под серой пеленой облаков топь, бункер, секретную комнату, и другой саркофаг, в котором точно так же теплился чужой, похищенный и запертый разум. Аналогия больно поразила ее. Не жалостью, нет, скорее страхом.

Но Шеннон, проницательность которого вовсе не была абсолютной, видел совсем другое — некстати включившийся экран и расстроенную девушку в кресле. Она была красива — яркой и теплой красотой активного существа, которую не портили странные глаза. Напротив, с точки зрения Шеннона они придавали Вильме сходство с бабочкой-нимфалидой и делали это сходство законченным и совершенным. Вульгарное сердечко на шнурке, заброшенное в дальний ящик, больше не мешало его восприятию.

«Вот извращенец, — подумала догадливая Вильма. — Ему нравятся мои датчики».

— Поищите очки, ладно? — неуверенно попросила она.

— Да вот они… О, господи!

Искренне расстроенный, обер-координатор пошарил в кармане и вытащил то, что осталось: раздавленное левое стеклышко пошло трещинами, дужки перекосились.

— Не припомню, как это произошло, — с искренним раскаянием заявил он. — Должно быть, я слишком торопился и ударился о двери. На мой дилетантский взгляд, эта вещь не совсем в вашем стиле. Она вам очень дорога? Может быть, отдадим ее в ремонт?

— Не надо!

Вильма живо представила, чем чреваты попытки ремонта.

— Бросьте в мусор, — моментально нашлась она. — Этот фасон устарел еще в прошлом сезоне.

Шеннон покорно сунул сломанную безделушку в отверстие утилизатора.

Между тем Вильма втайне прикинула, насколько просветил эламита эксперимент с шаром. Получалось, что вообще не просветил — обер-координатор держался очень открыто, хотя и выглядел несколько обескураженным. «А нужно ли спрашивать про саркофаг? Если спрошу, он решит, что интерес спровоцирован обычным любопытством, а если промолчу, моя замкнутость будет выглядеть подозрительно».

— Что это было? — она кивнула в сторону мертвого, угасшего экрана.

— Ах, это…

Шеннон замялся.

— Съемки реанимационной установки, — ответил он после короткого колебания. — Замечательная вещь, можете мне поверить, но внешне выглядит просто ужасно — как хрустальный сказочный гроб.

— Понятно. А вы не подбросите меня в резиденцию Кантера?

— Конечно, да. Рабочий день кончился — с меня довольно.

Фраза «а что вы делаете сегодня вечером» вертелась у него на языке, но показалась самому Дину слишком банальной.

— Кстати, показать вам город? Это можно сделать по дороге.

— А разве его можно показывать?

— Почему бы нет?

— Элам слишком большой, и слишком погружен в себя. Этакая самодостаточная громадина. Мне кажется, настоящая жизнь идет внутри башен, а то, что снаружи, глядится до странности однообразно.

— Не знаю, наверное, все дело в том, что вы не видите город так, как вижу его я. Говорят, привлекательность в глазах смотрящего.

Она отметила, что обер-координатор произнес слово «глаза» мимоходом, нисколько не смутившись. По-видимому, он не имел в виду физического различия между нормальными людьми и Вильмой.

— Так вы собираетесь вместе со мной посмотреть кое-что интересное?

— Пожалуй, да.

— Тогда садитесь в гироплан.

За пределами Центра Шеннон вырулил повыше, похолодало, Вильме сделалось зябко. Она заметила пропажу кулона, но никак не могла вспомнить, видела ли вещицу на себе до момента возвращения Шеннона в кабинет. Лейтен наверняка пребывал в тревоге, но внучка Кантера ничего не могла поделать и с этим — она только слабо надеялась, что шнурок попросту перетерся, после чего сомнительное сердечко тихо затерялось среди мелкого канцелярского мусора.

«Если этот эламит подберет кулон и разберется в его устройстве, то наверняка разоблачит меня, и тогда Кантер узнает все, его непрочная приязнь растает как снег на солнечном склоне, а расплата будет такой, что подумать страшно».

— Куда мы, все-таки, летим?

— Сейчас узнаете.

Гироплан пошел вниз, от иллюзорного падения захватывало дух.

Шеннон вылез первым и протянул Вильме руку.

Местечко, где они оказались, должно быть, находилось за пределами застройки, неподалеку от барьерного поля. Горы, лиловеющие и громадные, терпеливо ждали за невидимой границей Элама. Впереди смеркалось, солнце садилось где-то за спиной. Багровый диск уже наполовину скрылся за силуэтами башен. В этот час разница между рукотворными громадами башен и камнем хребта незаметно стиралась. С гор принесло тревожный запах пустоты и льда.

— Пойдемте, — позвал Шеннон.

Дорожка, выложенная плоским осколками гранита, уходила в сумерки, деревья, не очень высокие, но живописные в своей неухоженности обступали ее с двух сторон. Породу растений Вильма не рассмотрела, во всяком случае, выглядели они достаточно дико и естественно.

— Это преддверие.

Сумерки давали Вильме преимущество. В неверном свете она видела лучше эламита. В двух десятках шагов впереди выгибалась арка из дикого камня, сразу за нею редковатая темнота вечера сгущалась до смоляной черноты, оттуда исподволь и чуть-чуть потянуло настоящей серой.

— У вас есть фонарик?

— Он нам не пригодится.

С каменной арки свисали рваные плети вьюнка. Вильме показалось, что по дорожке совсем недавно прошло крупное животное. Сломанные стебли сочились вязкой влагой. Оторванный и размозженный лист подсыхал на гранитной плите.

— Это место за пределами города? — не уверенно спросила внучка координатора.

На этот раз Шеннон промолчал.

Он шагнул в темноту и тут же исчез. Оставшаяся в одиночестве Вильма попыталась понять соль шутки с исчезновением. Снова повеяло серой. Животное грузно возилась в глубине зарослей.

— Шеннон!

Молчание.

Она еще раз присмотрелась к мертвому листу на граните. Сок из растения уже вытек. Раздавленная оболочка сморщилась и высыхала. Процесс распада происходил невероятно быстро.

— Ладно, эламит проклятый, тебе меня не запутать.

Вильма вслед за Дином переступила грань темноты. На долю секунды ее датчики ослепли, не помогало даже ночное видение. Казалось, что мир исчез, придавленный бесконечным океаном первозданной ночи. В пустом пространстве мерно колыхались тоска и покой. Им не было ни конца, ни края, ни в смысле протяженности, ни в смысле философическом. Несчастная как никогда Вильма захлебывалась от уныния и неизбежности. Она попробовала плакать, но горячие слезы на щеках остывали и оказывались холодны словно лед. Она не испытывала никакой боли и не понимала природы своего отчаяния, к тому же, не задумывалась о природе.

Все это — видение, темнота и мучительная депрессия продолжались совсем не долго.

— «Оставь надежду всяк, сюда входящий», — насмешливо протянул Шеннон.

— Ну и шуточки у вас.

Арка и темнота напрочь исчезли. Внучка координатора находилась в непонятном, но явно не под открытым небом расположенном месте. В клубящейся коричневой дымке терялись дальние стены и свод помещения. Оно ощущало