3
Утром, когда накинута на дольний мир мантия света, не узнать особняк с парком на пригорке, представшим ночью в сиянье голубой луны. Черная чадра тьмы спадала, обнажая довольно обшарпанное строение былых эпох с прогалинами облупившейся штукатурки, полусбитым на фасаде гербом, и все строение, уж не мечтавшее о пластической операции ремонта. Парк тоже пребывал в заметном запустении и нуждался в хорошем парикмахере, который подстриг бы сухие ветки и кустарники, побрил лужайку, причесал клумбы. Парикмахер — это, разумеется, садовник, а, возможно, и целая команда их. Таблица на двери сообщала, что вы попали в реабилитационную клинику «Встань и иди».
В палату с раскрытыми окнами рысью вбежала медсестра:
— До-оброе утро! Как спалось, мои хорошие? Меряем температурку, давление и прочее напряжение!
Спавшие медленно и неохотно зашевелились, теперь их можно было рассмотреть: это были старики, пережившие средне отпущенный век. Один был дрябл настолько, что сквозь обвислую кожу просматривался скелет; открыв глаз, он тонко, тошно застонал:
— Ой, ой, все постыло! Боль, боль, боль! Одна боль…
Другой представлял собой многоугольную глыбу:
— Заткнись! — огрызнулся он на кричавшего.
Третий был на пороге старости, свежий еще кавалер с мутными глазами, в вязаной шапочке; директорским тоном он востребовал:
— Пить! Пить! Пить!
Четвертый все еще спал, уткнувшись в подушку, и на его лысом черепе вздыхали клочки ковыля. Возле каждой койки было припарковано по креслу-коляске, а ходунки и костыли выстроились в шеренгу под стеной. Из соседних палат доносился божевiльный [3], иными словами, умалишенный, божевольный или же без бога в голове крик. Старое, что малое; и старики также необъяснимо кричат, как младенцы. От детдома до дед-дома — всего один шаг длиной в жизнь.
Медсестра подняла с пола подушку и потрясла спавшего за плечо, всколыхнув ковыль на черепе:
— Эрнестин! Эрне…
Увидела его серое лицо и закричала так, что все стонавшие, оравшие в шоке затихли. Видавшая виды медсестра выбежала, грохоча копытами медицинских сабо, и вернулась не иначе, как с врачом, на груди которого висел стетоскоп.
Спустя несколько минут пациента, накрытого простыней, вывезли из палаты на каталке.
«Встань и иди» была травматологической клиникой для людей здоровых, прошедших испытание несчастным случаем: сломал руку, ногу, а то и шею, попавших в аварию или вывалившихся из окна. Теперь они передвигались на инвалидных креслах, ходунках или в ходунках-«башнях» в человеческий рост, где их привязывали ремнями на всех уровнях: бедер, поясницы, плечевых суставов. Переломам люди более всего подвержены на склоне лет, для этого им не нужно принимать участие в автогонках, скачках или взбираться на Монблан, Эльбрус с Белухой, им было достаточно оступиться на коврике в спальне или на бордюре тротуара. Остеопороз для многих с годами становится опаснее гонок, скачек и прыжков с парашютом.
В клинике имелся спортзал, гостиная, служившая также столовой и телезалом, была терраса; был и бассейн — вводные процедуры весьма на пользу пострадавшим, однако, уж лет пять, как он был закрыт, замурован на ремонт. Обеды доставляли готовыми из комбината питания городских больниц. На первом этаже работало кафе и «Все для всех» — газетный киоск со всякой всячиной, от бульварных бестселлеров, лотерей до аптечно-парфюмерных излишеств.
Клиника «Встань и иди» была отдельным анклавом, жившим по законам сломанных конечностей и позвоночников, а вследствие, частенько, и жизней.
