автордың кітабын онлайн тегін оқу Сага о Рождённом Землёй
Меир Ландау

Кітап туралы Қазір оқып жатыр2 Тегін фрагмент

Меир Ландау

Сага о Рождённом Землёй

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

12 ст. до н. э. Греки подступили к стенам Трои. В бою погибают царевичи Геркле и Парис. Умирает царь Приам. На трон возводят малолетнего сына Геркле — Тага. Ровно через три дня Троя пала. Таг сбрасывается со стены, не желая попадать в руки врага.

В степях появляется армия таинственного вождя Мастарны.

Греки называют их скифами.

18+

Предисловие

Таг (Тагес) — бог-пророк. По преданию, Таг появился из земли во время пахоты в виде младенца с седыми волосами. Он пропел священное учение окружившим его Лукумонам.

Событие относят к XII веку до н.э.

ЗАПЕВ

«Не лепо ли бяшетъ братия почати старыми словесы трудныхъ повестей…»

Каждое слово начинается с первой буквы…

Каждый путь начинается с первого шага…

Каждая сага начинается с первого звука…

Каждая жизнь начинается с первого вздоха…

Кто Ты, Звёздный Странник? Зачем явился на сей белый свет и когда, где раздался твой первый крик? В чём тайна Твоих Заветов? Где хранятся Они, диктующие нам Основы самой Жизни и протестующие против самой системы вещей? В чём Их Корень? В чём Их Смысл?

Твои Заветы, простые и понятные всем, это самое лучшее из того, что когда-либо было подарено человечеству. Тогда почему Тебе суждено оставаться Вечным Мятежником? Почему Ты вдохновляешь тех, кто гоним при жизни своей, и кто превозносится людьми после своей смерти? И это только потому, что светит светом Твоим во тьме мира сего… Где Ты преклонил Свою голову? Или, может быть, Ты никогда не умирал? Нет! Ты вечен! Поскольку вечна Высшая Совесть! Поскольку вечна Твоя Великая Клятва! Поскольку вечна сама Жизнь…

Ты пропел Гимн Жизни и указал Путь своему народу. Ты научил оставаться человеком везде и всегда, и превознёс детей человеческих превыше всех богов!

Ты хотел быть обыкновенным ребёнком как и все дети. И был рождён им, рождённый как все дети и воспитываемый как все сыновья человеческие, прожив на земле не более двенадцати лет.

Ты просто хотел жить, радоваться жизни, любить и быть любимым, и унаследовать долю всех твоих ровесников… Но судьба распорядилась иначе когда к стенам Твоего города подступили враги. Именно Тебе вручил злой рок скипетр власти. Словно злой насмешкой судьбы легла на Твою голову диадема верховных правителей. Словно смертным приговором прозвучало Твоё Имя, как имя Царя Царей. И Ты принял свой народ в его роковой час! И только Ты, слабый ребёнок, а не войско могучих богатырей, победил и низвергнул врагов!

Исчезает ореол романтики, когда ясно себе представляешь эпоху в которую Тебе довелось жить. Рыцарские романы замешивались на крови, и героический эпос писался кровью убиенных младенцев. Боевые трубы вторили воплям терзаемых детей и женщин. В блеске сокровищниц древних королей до сих пор сверкают огни пожарищ, а в горных ущельях по сей день отдаётся эхом последний вздох умирающего воина… ……

Пылающая степь. Разбойничьи орды надвигающиеся с востока и юга. С севера и запада наползают банды голодных дикарей дремучих лесов. Вот и вся романтика… Тебе было суждено спасти от гибели тот народ, который до сих пор, как и в Твоё время, зовётся тем же именем. Этом имени звучит цвет его русых волос. Ты принял его ограбленным и беспомощным для того, что бы оставить Народом — Богоносцем, подарившим Миру те величайшие сокровища, которыми гордится теперь сей Мир, называя Сокровищами Человечества! И кто знает, как бы повернулась человеческая история, если бы Твоя мать не подарила бы Тебя людям… А Ты подарил народу своему великий дух! И имя народа Твоего до сих пор, со страхом, произносят враги! Потому что Дух народа Твоего, подаренный ему Тобой, не постижим иным народам! А значит, народ сей непобедим! А с ним непобедимы и потомки Твоих современников!

И поэтому народ Твой выжил! И воспрянул! Поднял главу свою, что бы стать ещё более могучей и грозной империей чем в годы Твоих отцов и дедов! Что бы стать той страной, тем народом, из которого полился Свет Знания и Просвещения, Свет Духа Святого, всему человечеству неся Свет во тьме. Ибо в те грозные времена именно Тебя сама Судьба избрала, подведя к престолу предков, что бы спустя тысячелетия прогремело ценой Твоей Жизни Гордое Имя — Святая Русь!

Ты был Скамандрий, Сын Гектора, внук Приама, Потомок Божественного Лабарны. Но всё это забылось во тьме веков, унеслось вслед за ветром времён, потому что Ты вошёл в историю человечества, встав рядом с его Многомудрыми и Блаженными Отцами и Учителями, что бы назваться в грядущих поколениях Таг Всемогущий!

«Солнечный бог небес, человечества пастырь!

Ты из моря выходишь, из моря — сына небес,

и устремляешься вверх, к небесам.

Солнечный бог небес, господин мой!

Рожденным людьми и диким зверем в горах,

псу, и свинье, и насекомому в поле —

всем ты даруешь то, что дано им по праву!

Изо дня в день…

…Приветствую тебя, солнечный бог небес!

Ты видишь сердца всех людей,

но никому не дано видеть сердце твое.

Если кто преступлением себя запятнал,

ты стоял над ним, солнечный бог небес!

Я хожу правой стезей, и ты видел того,

кто мне зло причинил, о солнечный бог небес!…»

(Стихи неизвестного хеттского поэта; II тыс. до н.э.)

Вступление

Жрецу великого храма Асменя, что стоял в троянском порту и был виден моряками задолго до того, как их корабли входили в гавань, этой ночью привиделся дивный сон напоминавший видение. Он видел ветвь явора, низко склонившуюся над ним под тяжестью листьев. И росла она так быстро, как быстро всходит по утрам солнце, а по вечерам закатывается за горизонт. Под весом множества листьев ветвь клонилась, всё ниже и ниже, и казалось, что она вот-вот должна упасть и раздавить собой Лаокоона. А сам Лаокоон лежал в её тени обессиленный, словно больной и немощный. И не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Ветвь же набирала вес и силу, заслоняла собой звёздное небо.

Изнемогая, Лаокоон начал читать тексты священных гимнов, но страх охватывал душу и он забывал их слова, терялся, словно храмовый мальчик перед учителем, когда тот упрекал его в незнании азбуки… А ветвь росла и росла… Внезапно, как бы из ниоткуда, на небосводе ярко сверкнула звезда. Она становилась всё больше и больше, и Лаокоон понял, что эта звезда летит к земле… И звезда приближалась ближе, ближе и ближе, оставляя позади себя светящийся след, не огненный, а серебристый…

Наконец, звезда упала неподалёку Лаокоона. Точнее, не упала, а медленно, будто бы осторожно, опустилась на Землю… Вспыхнула серебристым лунным светом и… погасла…

Лаокоон повернул голову, привстал глянув туда, где упала звезда. И удивился. Прямо рядом с ним земля разверзлась. На небольшом холмике из чёрной земли лежал неземной красоты младенец, укутанный в блестящий плащ синевато-чёрного цвета. Младенец не плакал, а глядел на Лаокоона, улыбаясь, почти смеясь старому жрецу в глаза. С головы младенца спал капюшон плаща и Лаокоон пришёл в ужас… Голову этого звёздного дитяти, словно венчали, совершенно седые волосы…

Лаокоон вскочил с ложа проснувшись от беспамятства. Видение до сих пор стояло перед глазами, а душа была переполнена вдохновения и страха. Он мог подробно описать каждый лист этой ветви. Казалось, он слышал их колыхания, их шелест, как будто они была тут, а не там, за границами царства сна…

Лаокоон бросился к старому Приаму…

Царь не спал. Он молча сидел на Золотом Троне в тёмном зале дворца. Сидел одиноко. Зал был пуст как никогда…

Молчаливым и безразличным взглядом Приам встретил Лаокоона, ничего не говоря и не спрашивая зачем жрец потревожил царский покой уже после полуночи.

Лаокоон приблизился и почтительно склонился перед Приамом. Не став дожидаться царского повеления говорить или молчать, жрец поднялся во весь рост и приветственно поднял правую руку…

— О потомок Божественного Лабарны, — произнёс, как всегда величественно, Лаокоон, — о царь царей Приам, сын Лаомедонта, да продлит Господь твои дни и сделает твоё царствование счастливым, а твоих людей радостными под сиянием твоей вечной мудрости. Я явился на твои ясные очи, дабы поведать о дивном видении, виденном сегодня ночью.

— Но ночь ещё не ушла по ту сторону междумирья, — безразлично произнёс Приам, — а ты спешишь разгласить её тайны пред её лицом.

— О повелитель! Едва проснувшись, я поспешил к тебе, ибо важна весть данная во тьме духами ночи. Я видел ветвь явора, древа, что растёт только в северных странах за морем, на берегах Рай-Реки, Древнего Потока пересечённого множеством порогов, откуда явились в эти земли наши пращуры. Она выросла из ниоткуда и росла быстро, набирала силу и мощь, угрожая раздавить меня своей тяжестью. А я лежал под ней обессиленный. Но ветвь не падала, а только росла и росла. И вдруг, с небосвода упала яркая звезда, которая обернулась прекрасным младенцем неземной красоты. Волосы его были настолько седы, как будто бы сей ребёнок живёт уже не одну тысячу вёсен. Он смотрел на меня и смеялся мне в глаза, о царь!

Царь помолчал.

— Царевна Менрва рожает, — произнёс он тихо, наклонившись и глянув в глаза Лаокоону, — ещё вечером у неё начались схватки. Сейчас повитухи хлопочут, ибо она не может самостоятельно разродиться. Я боюсь, как бы Та, Имя Которой Забыто, не унесла в своё царство младенца отдав Мороку мать.

— Повелитель думает, что сие видение о новорожденном царевиче? — спросил Лаокоон.

— Повелитель не толкователь видений, — ответил Приам, — тебе виднее. Ведь ты предвещаешь будущее? Тебе боги открывают тайны мироздания? Я хочу увидеть внука, который станет таким мудрым, как виденный тобой младенец и превзойдёт славой и могуществом своего отца…, а народ хеттов при его власти обретёт такую мощь, как виденная тобой ветвь…

Вестовой вбежал с первыми лучами солнца.

— Повелитель! — крикнул он из дверей, — у наследника престола родился сын! Земля Хатти обрела благословение богов!

Приам встал, и поманив молча за собой Лаокоона, поспешил в покои царевны…

Повитухи по прежнему хлопотали, теперь вознося благодарственные молитвы Асменю, покровителю и защитнику детей. Одна из повитух омывала младенца водой, другая окуривала благовониями, приговаривая полушёпотом известные только ей одной заклинания, в которых желала малышу счастья, крепкой силы и радостных, долгих лет жизни. Повитуха кружилась вокруг младенца держа в руках пучки дымящихся хворостинок, то поднимая их над головой, то опуская низко к полу, из-за чего ей самой приходилось наклоняться, или приседать.

— Зайди солнце за гору, а все лиха за орехову кору, — шептала нараспев повитуха, — на синем море камень, на том камне дуб, на том дубе тридевять ветвей, на тех ветвях тридевять гнёзд, на тех гнёздах тридевять уток — от женочьего, от девочьего, от хлопечьего, от мужицкого — русый волос, чёрный волос, рудый волос, белый волос. Святые святители, идите ему на помощь; как стал так и перестал…

Повитуха повторяла вновь и вновь свои заклинания, а малыш, удивлённо, совершенно не понимая её, жмурился от лучей восходящего солнца…

Приам взял на руки крохотное тельце новорожденного малыша, укутанного в белоснежную простыню…

— Геркле будет счастлив такой новости, когда вернётся из похода, — прижал он внука к могучей груди, — перед твоим рождением, многомудрый Лаокоон видел дивное видение. Оно может означать только рождение могучего царя, который прославит нашу державу и превознесёт Трою над всеми городами мира.

— Мы решили назвать его Таг, — прошептала царевна, глядя на Приама, — мы решили с Геркле, когда он уходил в поход, что если родится сын, то будет носить это имя. Ведь этим именем зовут всех людей царской крови. А когда он вырастет и займёт престол своих предков, то само его имя будет говорить, что он Царь Царей.

— Значит, на свет появился Царь Царей? — улыбнулся малышу Приам, — ты Царь Царей? И удивительно похож на своего отца… Пока что тебя самого хранят дедушка и папа с мамой, да ещё Асмень, хранитель всех малышей, и бедных и богатых…

Таг ещё не понимал чего от него хотят и кто этот огромный старик, держащий его на руках и говорящий что-то странное и непонятное. Он только жмурился от света и беспомощно пытался оттолкнуться от назойливого деда, а дед продолжал смеяться и шутя играл с ним…

У Приама был не один сын. Старшим был Геркле, отец этого малыша. Геркле вырос в могучего богатыря, мечту всех троянских девиц, боготворимого и почитаемого воинами. Он командовал армиями державы хеттов от Моря Тысячи Островов до пустынь, раскинувшихся далеко на востоке, на границах с горной страной Урарту и пустынной Ассирией где живут коварные атураи. Оттуда откуда берут своё начало реки Тигр и Евфрат, текущие в страну халдеев. Он прошёл огнём и мечом от Урарту до Ура и вторгся в Миср (Египет), испепелил страну хананеев и покорил непокорную Финикию, где теперь стояла вторая Троя — Угарит.

О Геркле слагали песни, славили в гимнах и называли его именем детей. Это он, Геркле, посадил всех троянских воинов на коней и теперь троянское войско стало быстрым словно молния, за что враги прозвали его Погонщиком Коней. Ведь он встречал зарю под Милетом, обедал в Лукке, а спать ложился под Ниневией! Ведь он не возил с собой шатров, а ночевал посреди поля у костра, подложив под голову седло, и укрывался плащом. И трусливые враги обещали осыпать золотом любого, кто сразит в бою или предательски, обманом, троянского богатыря Гектора…

Вторым сыном Приама был Парис, рождённый той же матерью-фригийкой, при родах которого она и умерла. Поэтому он и носил фригийское имя в память о своей матери.

Единственное что роднило этих двух братьев, это была кровь. Парис был так же горд и красив, как и Геркле, даже отважен. Но он был слаб. В отличие от Геркле, Парис не особо вмешивался в военные дела. Они его интересовали меньше всего, хотя он старался никогда не пропускать военных игр своего брата. Но редко когда выходил победителем. Он засиживался за книгами и даже пытался писать их. Если Геркле туго давалась грамота, то Парис освоил её ещё в раннем детстве и стал настоящим мастером в чистописании.

В день когда родился Таг, Парис был ещё мал. Ему только исполнился пятнадцатый год. Но даже в столь юном возрасте, отец уже поручал этому мальчику вести переписку с иноземными правителями. Но без всякой воли и повеления отца, Парис самостоятельно, порой в тайне от всех, записывал всё что происходило вокруг, аккуратно и бережно пряча у себя в комнате целые кипы свитков…

После смерти жены Приам долго ходил убитый горем и печалью. Так, у него в жизни появилась ещё одна женщина, дворцовая пряха Гекуба из презренного хаттянского рода. Попросту — рабыня. Через год она родила Приаму ещё одного сына, Ганимеда. Мальчик был прекрасен словно златокудрый бог солнца Яяш. Но, прожив на свете три года, он умер сражённый неизвестной болезнью. Тогда Лаокоон сказал, что боги узрели красоту младенца и забрали Ганимеда к себе на священную гору, стоящую в северных землях прародины хеттов.

Через год после смерти Ганимеда, Гекуба родила Примау ещё одного сына, Энея, во всём похожего на Париса. Этот ребёнок, рождённый от рабыни, не мог считаться престолонаследником не взирая на то, что он являлся родным братом Геркле и Париса, рос с ними вместе, и как и братья считался царевичем. Он оставался сыном рабыни. Что бы Эней мог заявить права на престол хотя бы после своих кровных братьев, Приам должен был объявить его мать свободной и законно жениться на ней. Но Приам не спешил этого делать, несмотря на то, что за полтора года до рождения Тага Гекуба родила ему ещё одного сына — Полидора… Через несколько минут после рождения Полидора, у Гекубы снова начались схватки и на свет появилась Поликсена, единственная дочка царя Приама…

Когда Менрва забеременела, Гекуба стала молчалива и хмура. Дело в том, что пока царевна была просто женой Геркле, хаттянка могла надеяться на то, что в один прекрасный день влюблённый Приам сам возведёт её на престол. И тогда наследником станет не Геркле, а Эней, как сын живой царицы. Но Менрва, дочка Этиона, царя Партахвины, стала матерью очень скоро после своего появления в дворце. И словно гром среди ясного неба у неё родился сын, которого так не хотела Гекуба. Сразу же после своего рождения Таг был объявлен престолонаследником после Геркле… Тридцать лучших витязей страны Хатти поклялись охранять его отныне и до последнего вздоха… Сына Приам мог лишить прав на трон. Но внука не мог… Все надежды и планы Гекубы рухнули… Уже утром её не обнаружили во дворце. Не обнаружили и Полидора с Поликсеной. Напрасно Приам отсылал на поиски пропавшей Гекубы и своих детей отряд за отрядом. Воины возвращались ни с чем… Единственное, что смогли они выяснить, что перед восходом солнца некая хаттянка, чьё лицо скрывала чадра, покинула город. Что ехала она на колеснице, в которой так же видели двух маленьких детей: мальчика и девочку…

Гекуба исчезла. Радость рождения Тага была омрачена исчезновением Полидора и Поликсены. Но тем дороже стал Таг старому Приаму…

Глава 1

…19-е столетие; Османская Империя; Малая Азия; район холма Гиссарлык…

Солнце клонилось к закату, когда на дороге огибающей холм, что стоял неподалёку берега моря, около быстротечной речушки Мендере-Су, утомлённо брёл крестьянин, буквально волоча за собой осла запряжённого в огромную арбу. Осёл явно не хотел никуда идти, словно намекая всем своим видом хозяину: давай отдохнём, полежим под густой чинарой! А, хозяин?

Осёл был так же утомлён недавно спавшей жарой, как его хозяин торопился домой. Но, крестьянин был настойчив…

— Шевелись, шевелись шайтан, — то ли уговаривал, то ли ругал он осла, — что будет, если мы не успеем дотемна? Ты же не хочешь оказаться ужином диких собак?

В ответ, осёл томно глядел на своего хозяина.

— Вот и я не хочу! — восклицал крестьянин и они продолжали свой путь.

Внезапно осёл встал. Крестьянин и покрикивал на него, и умолял, и даже тащил. Всё без толку. Наконец он не выдержал.

— Я буду бить тебя! Молись паршивец на своём ослинном! Убью и заведу себе ишака! — вскричал крестьянин выдёргивая трость торчащую из земли…

Трость оказалась металлической. Крестьянин потёр её ладонями, заметив, что она вроде бы из жёлтого металла…

— Золото! — чуть не закричал он, став ещё сильнее тянуть на себя трость, — это золото! Клянусь Аллахом! Я богат! Я богат, милый ты мой ослик! Всю жизнь буду тебя лелеять, твоя спина никогда не узнает баула, а шея хомута! Сам поволоку эту проклятую арбу, окажись это только золотом!

Чем больше трость выходила из земли, тем она становилось длиннее и толще. Теперь было видно, что она золотая. Крестьянин выдернул её и начал отчищать от сухой глины. Она оказалась покрыта узором, какими то непонятными глазу буквами, рисунками, а её верхушку венчала дивная птица с распростёртыми в стороны крыльями.

— Это верно скипетр падишаха, — глянул крестьянин на осла, — упрячу-ка я его в баул, да подальше от лишних глаз.

Он развязал огромный мешок лежащий на арбе, и засунув туда жезл, завязал покрепче. Потом глянул по сторонам, не заметил ли кто его. Подойдя к ослу, крестьянин взял его за поводья и продолжил свой путь.

— Ты думаешь, что твой хозяин продаст этот скипетр кому попало? А об этом месте разболтает всем? Нет! Ошибаешься! Твой хозяин умный человек! Он даже жене своей ничего не скажет! Уж она точно растрезвонит на всю округу, аж до Золотого Рога, что каждая собака в Истамбуле будет только и гавкать: «Кямран-ага золото нашёл!» Кямран свезёт его в город, где знает такого человека, который заплатит ему хорошо! Он только старинные вещи покупает. И даже за глиняные черепки платит много, не то, что за этот скипетр. За него он заплатит ого как! — указал крестьянин пальцем в небо, — мы с тобой больше никогда не будем… баулы тягать…

…две недели спустя; это же место…

Находка крестьянина должна была перевернуть историческую науку. Холм Гиссарлык и река Мендере-Су должны были стать известными на весь мир. По крайней мере именно в этом был убеждён никому не известный искатель древностей. Слой за слоем холм исчезал, но пока ничего, даже отдалённо напоминавшего руины, или хоть какие-то обломки древней цивилизации, не попадалось. Только песок да глина…

Среди этой глины и песка нашли много вещей достойных внимания. Но черепки посуды, кости и черепа людей, которых предостаточно можно было увидеть, едва копни эту землю, ещё не указывали на то, что именно этот холм является последней ступенью к заветной цели.

Искатель уже начал волноваться, думая что в очередной раз ошибся. Тот скипетр, который привёл его сюда, он и сейчас держал в руках. Это была единственная зацепка во всей этой истории. Но оказаться скипетр в этом холме мог как угодно. Искатель это понимал. Поэтому он, со скипетром в руках, словно царь над своими погибшими подданными, прохаживался вдоль парусов, разложенных по земле. На этих парусах белели человеческие кости. Много костей и черепов вырытых здесь. Искатель посмотрел на холм, что был усеян рабочим как муравейник муравьями… Холм сравнивался с землёй…

— Следы насильственной смерти, — взял он в руки детский череп и показал подошедшему сзади компаньону, студенту-англичанину, — видишь, Филлипс, бедняге явно проломили голову.

Филипс взял череп, покружил его в руках и снова положил на парус.

— Это череп ребёнка из жилища, которое мы раскопали вчера у дальней горы, около реки. Там целая семья погибла. Скорее всего, рыбаки. Уж слишком много рыбацких снастей мы нашли там. Но что интересно, их кто-то похоронил, хотя вся семья была со следами насильственной смерти. Отец, мать и этот ребёнок.

— Постарайтесь, Филлипс, что бы эти дикари ничего не пропустили и не уничтожили. А тем более, что бы не украли. Знаете ли, турки народ дикий, тащат всё, что плохо лежит.

— Они не украдут, мистер Шлиман. Полиция оповещена и если хоть где-то всплывет, какая ни будь древняя вещица, они немедленно арестуют вора.

Филипс поднял с паруса лежащую неподалёку кость. Он немного задумался, рассматривая её. Потом схватил другую… третью…

— Что с вами, Филлипс? — удивился Шлиман, — вы вспомнили, что вы учитесь на криминалиста?

— Ничего, мистер Шлиман, — ответил Филлипс, — странное какое-то убийство. Может быть это неизвестный нам ритуал?

— Какой ещё ритуал? — Шлиман рассмеялся, — с раскрытием преступления вы опоздали более чем на три тысячи лет! Может быть, вы захотите арестовать преступников? Так единственные свидетели, как и убийцы, уже давно сгнили в земле и напоминают такую же картину, как и эти жертвы!

Филлипс сунул кости Шлиману в руки.

— Смотрите! — показал он, — вот видите?

— Нет, — ответил Шлиман.

— Вот и вот, — ткнул пальцем Филлипс в кости, — это голени, детские голени. Что у них общего?

— Ну, я вижу, вообще то, — покрутил в руках кости Шлиман, — и что же ещё общего?

— Они пробиты гвоздями! На голенях у взрослых таких отверстий нет! Эти гвозди, что мы накопали тут, в массовом количестве, не случайность! Тут произошло истребление населения, мистер Шлиман! Это она!

— Кто, она? — не понял Шлиман, положив кости на место.

— Это Троя! Мы нашли её!

— Гм, — возразил Шлиман, — ну расправа над населением, ещё ни о чём не говорит…

Филлипс настаивал.

— Мистер Шлиман. На этом холме мы срыли римскую крепость. Но ничего не нашли. Ничего подобного! Греческое поместье. Кроме разбитых амфор ничего интересного не обнаружили! Ни одной косточки! А тут…

— Бросьте вы со своими догадками, — ответил ему Шлиман, — это могли сделать те же римляне, или крестоносцы, и даже османы… Пока что нет ни единого намёка хоть на что-то, что бы оно отличало местное население тех лет, от перечисленных мною народов. Пусть будет хоть что-то, из-за чего мы с вами можем с уверенностью сказать, что это Троя!

Шлиман махнул рукой, отходя от паруса с человеческими останками.

— Мистер Шлиман! — крикнул в след Филипс.

— Что, Филипс? — обернулся тот.

— А если окажется, что мы стоим в Трое?

— Я сам этого хочу, мистер криминалист…

Волнение Шлимана можно было понять. Он уже начал думать, что в очередной раз ошибся и выбросил кучу денег на то, что бы раскопать ещё один холм, под которым окажется заурядный древний могильник сомнительного происхождения. И появление этого могильника, как правило, объясняется «или» — «или». Так уже было, когда Шлиман вместе со своей экспедицией работал на Итаке. Там он искал дворец Одиссея. Но, вместо дворца легендарного царя он раскопал фундаменты фермы римской эпохи. Нашёл многое. Но это «многое» указывало только на пребывание на Итаке римлян. Подобным образом было и на Крите, когда вместо дворца Миноса он раскопал античный особняк под Ираклионом. Вот и сейчас прошла целая неделя. Работа не прекращалась даже ночью. Нищие турки таскали корзины с песком и глиной, бережно просеивали их, стараясь отыскать для хозяина хоть что-то, что достойно, или не достойно, внимания. Тем более, что этот хозяин хорошо платил, по местным меркам. А за каждую находку он обещал ещё и хорошую доплату. Поэтому, за каждый камушек, за каждый кусочек битого горшка, за каждую железку шла настоящая брань, едва не переходящая в драки…

…вскоре, из земли на свет вышли мечи и остатки кольчуг…

— Нашли! Нашли! — Шлимана разбудили среди ночи крики турок.

В палатку вбежал взбудораженный Филлипс.

— Мистер Шлиман! Мистер Шлиман, они нашли её! — закричал он.

— Что случилось? — в полусне спросил Шлиман.

— Они нашли Трою! — ещё сильнее закричал ему над ухом Филлипс.

Шлиман буквально выскочил из подобия кровати и быстрее Филлипса побежал к холму…

— Что тут? — налетел он на толпу турок и ответ моментально открылся ему сам. Турки только что-то лопотали по-своему, тыкая пальцами в сторону подножия холма. Там зиял, открывшийся в обвале, вход освещённый факелами.

— Земля осыпалась во внутрь, — подбежал Филлипс, — там пустота!

— Я вижу! Копайте дальше! — вскрикнул Шлиман, — любой ценой, но сегодня я должен попасть туда! Слышишь? Любой ценой!

Теперь работа закипела с новой силой. Турки, в предвкушении хорошего вознаграждения, выносили глину ещё бойчее и быстрее, словно это была не глина, а перинный пух. Час сменялся часом… Вход расширялся и оказался довольно широкой дверью, выложенной красным кирпичом. За ним начинался туннель, длинный, тёмный, широкий, уходящий куда-то в глубь, вниз, под гору… Шлиман ступил в него первым, дергаясь, как-то жадно светя перед собой керосиновой лампой… Из туннеля в лицо ударило запахом суши и пыли…

— Не ходите один, мистер Шлиман, — услышал Шлиман позади себя голос Филлипса, — я с вами…

Стены коридора были серыми, сухими, а воздух наполнялся запахом пыльных тряпок и копоти от дыма факелов. Туннель уходил вглубь, ровно вниз. Затем, слегка поднимался вверх и снова спускался ступеньками, как бы убегая к сердцу земли. Так он долго то поднимался, то спускался, словно это был не туннель, а чрево огромной, извивающейся змеи. Но всегда вёл только вперёд, без поворотов и развилок. Только вперёд и вперёд, пока, наконец, не упёрся в стену…

— Шайтаны! — вскрикнул турок, несущий следом инструмент, — там шайтаны!

Он, было, бросился наутёк, но Филлипс, схватил его за руку.

Второй турок просто упал на колени и распластался на полу, что-то бормоча.

— Там шайтаны! — крикнул турок, которого Филлипс держал за руку, указывая вперёд, где туннель упирался в кованую дверь.

Шлиман присмотрелся и сделав несколько шагов осветил тех, кто так напугал турок. Там, под покровом темноты, словно стражи у ворот, стояли две человеческие фигуры из цельного мрамора.

— Тут нет никаких шайтанов, — усмехнулся Шлиман, — это просто каменные изваяния.

Филипс перевёл туркам слова Шлимана и те, успокоившись, последовали за своим хозяином.

Издали, статуи можно было принять за живых людей. Настолько точно они повторяли человеческое тело. Белый мрамор становился явным, только если посмотреть на статую с отдаления, хотя бы с двух шагов. А так, можно было подумать, что это действительно живые люди застыли под чарами древнего волшебника. Чем-то они напоминали римских богов. Но римскими не были. Не были и греческими. Хотя, древний мастер искусно передал и их рост, и возраст, и даже настроение можно было прочесть в их лицах.

Бородатый мужчина сжимал в правой руке три пучка молний обращённых вверх. Он был грозен и важен. На голове его была царская диадема, а глаза сурово смотрели на людей стоящих у двери. Он невольно приводил в дрожь. Левая рука его лежала на рукояти спрятанного в ножны короткого меча…

Вторая статуя, был мальчик-подросток держащий в руках гуся. Мальчик был совершенно обнажён и казалось, что он хочет сказать что-то важное этим непрошеным гостям. Его лицо было не такое как у мужчины с молниями. Скорее наоборот. Оно было доброе и даже наивное. Открытые глаза, лёгкая улыбка как бы приветствовали подошедших путников. Мальчик смотрел с любопытством и прямо в глаза нарушителям спокойствия царства теней…

Шлиман молча рассмотрел статуи и повернулся к Филлипсу, указав на огромный навесной замок на двери между статуями.

— Ваша работа, мистер криминалист…

В ход пошла обыкновенная отмычка… За дверью оказалась ещё одна комната…

…каменный стол посреди огромной комнаты с низким потолком. Высохший до праха деревянный стул рассыпался едва к нему прикоснулись… На столе костяная чернильница, лампадка, амфора, вероятно из под масла. А ещё костяное перо и огромная рака для хранения свитков… В углу комнаты, прикрытые сгнившей тканью, лежали человеческие кости… Тут умер хронист…

Шлиман медленно открыл крышку раки. Перед ним лежало два свитка… Свидетели тысячелетий, ждавшие своего часа, чтобы заговорить… Он закрыл ларец, бережно взял первую находку и позвал всех к выходу…

…месяц спустя; Италия; Неаполь…

Манускрипт был написан на пергаменте, финикийскими буквами, на ахейском диалекте греческого языка. Сохранился он хорошо то ли из-за отсутствия влаги, то ли потому, что его никто не тревожил все эти тысячелетия.

Шлиман тоже не трогал его. Он ожидал увидеть очередной текст Книги Мёртвых, которая ложилась в могилу чуть ли не каждого знатного жреца и вельможи. Поэтому, лишь только по возвращению домой, он нехотя, наконец взялся за перевод древнего текста. Его больше интересовало, чью же могилу он потревожил в этом туннеле? Тут должно было быть сообщено имя умершего. Древние были бдительным народом и порой оставляли даже описание жизни своих современников…

Ахейский язык мало отличался от классического греческого. Шлиман начал переводить текст буквально сразу, не переписывая буквами современных греков… Его ждало радостное разочарование: это была не Книга Мёртвых…

…из Манускрипта…

«Привет Тебе, о потомок, который прочтёт сие писание написанное мною! Я Лаокоон, жрец великого Яяша, Господина Неба и Земли. Жрец Сына Его, Асменя, Хранителя детей и всего грядущего. Жрец Явы, Святого Духа Дарующего Жизнь Вечную.

Я родился в городе Геброн, в южных землях державы хеттов, некогда могущественной и славной державы народа русоголовых, границы которой простирались от Понта до страны Кеми, и от страны Асир до Моря Тысячи островов. На берегу Моря Тысячи Островов, там где впадает быстроводная Скамандра-Река в его воды, и стоял этот город, могучая и славная Троя, которую коварные данайцы звали именем Илион. Сей град, был градом неприступных стен, величественных дворцов и храмов, и сорока-сороков золотых куполов под небесами, на главах их.

Тут я написал о том как погиб наш славный народ, о его последних днях и о том, как славная Троя и все её города канули в бездну под натиском коварных данайцев и диких касков. Тех самых врагов, что ведомые базилевсом Агамемноном и братом его Менелаем, разорили нашу страну и предали огню и мечу её сады и виноградники, а жителей подвергли избиению и изгнанию. Тогда пала могучая и непобедимая Троя, купленная лестью архонта мирмидонов Ахилла и коварством хитроумного архонта Итаки Одиссея, прозванного Улисом, что означает на нашем языке — «коварный».

И я, верховный жрец всей страны русоголовых, после падения моей державы и гибели всех её царей, подверг себя добровольному заточению в сей темнице, под цитаделью династии потомков Божественного Лабарны. Мой верный слуга Вел, затворил навеки двери охраняемые принесёнными из храма истуканами, Яяшем и Асменем, от проникновения врагов и оставив мне немного еды, пергамент и письменные принадлежности, а так же масло для лампады, удалился, дабы пристать к войску последнего из рода Лабарны, доблестному и отважному царю Мастарне.

А я, стеная оттого, что никогда больше не увижу отца нашего, солнце небесное, чувствуя, что силы покидают меня, начал сей труд. Господи, благослови!

Началось всё с того, что в ночь на седьмой день месяца многоликого Яяша, у царя Приама, правителя Трои и всей державы русоголовых, родился внук. Рождённый младенец был сыном его старшего сына Геркле и жены его Менрвы. Наречён мальчик был именем Таг, дабы, когда воссел бы он на Золотой Трон своих отцов и дедов, потомков Божественного Лабарны, звучало бы его имя как Царь Царей. Отец его, Геркле, посвятил мальчика духу Скамандры-Реки, одному из предков своего рода, царю Скамандру. Посему прозвали Тага во дворце Скамандрий. А жители города именовали так, как назвали его родители — Таг, а по-гречески — Астианакт — «царь».

Тридцать лучших витязей из самых благородных и самых достойных семей державы присягнули защищать и оберегать мальчика до последнего своего вздоха. Их имена мне неизвестны, но имя их начальника, Пайрон, которого враги прозвали Аполлоном, уже тогда гремело на всю страну как имя достойного воина, сравнимого только с Геркле.

Именно Таг сыграет ту роковую роль в истории всего нашего народа, и повернёт русло реки времени, определив судьбу всех потомков народа русоголовых — хеттов.

Подобно как и старший сын Приама, Геркле, и младшие его сыновья — Парис, сын царицы и Эней, сын рабыни Гекубы, по достижению девяти годов Таг был отдан на воспитание начальнику дворцовой стражи, старому и мудрому витязю Анхизу, что бы освоил Таг и письмо, и военное искусство, и верховую езду…»

…1260 год до н.э.; Малая Азия; Троя…

Таг не первый раз сидел на коне. Раньше отец уже брал его с собой на прогулки. Поначалу он ездил в седле отца, или дедушки, пока был совсем маленьким. А потом папа привёл ему настоящего жеребёнка, рыжего, со звёздочкой на лбу. Таг и прозвал его, Звёздочка. Сейчас Звёздочка уже вырос и стал взрослым конём. Да и Таг подрос… Старый Анхиз гонял их по кругу уздечку Звёздочки верёвкой, заставляя Тага править быстрее и быстрее.

Мальчик очень боялся. Так быстро ему ещё не доводилось ездить. Но всё-таки, страха он не выдавал. Негоже царевичам выставлять напоказ свои слабости. Тем более Анхиз именно этому его и учил.

Первый раз в своей жизни Таг управлял конём самостоятельно. Первый раз он сидел на коне, который буквально переходил в рысь… Потом в галоп… Потом снова замедлял шаг… Таг слушался Анхиза, а Звёздочка слушался Тага… Хотя мысли мальчика были далеко отсюда, — на качелях, которые висели в воротах на входе в сад дворца, — Таг старался показать насколько он прилежный ученик…

— Быстрее правь, подгони коня, — словно повелевал Анхиз.

— Но я уже не могу сидеть. Я упаду, — отвечал Таг.

— Не упадёшь. Крепче держись ногами, а руки ослабь, правь руками конём.

— Я правлю…

— Вот так, вот,.. — говорил Анхиз и снова погружался в молчание, словно улавливая каждое движение мальчика, готовый подхватить его в любое мгновение, едва ему довелось бы выпасть из седла…

Но Таг и не думал падать. Ему было даже интересно. Боязнь, чудным образом сочеталась с любопытством. Да и сам он знал, что Звёздочка его никогда бы не сбросил с себя.

Гораздо интереснее было стрелять из лука или биться на мечах! Тогда было чем похвастаться перед дедушкой, а то и появлялась лишняя причина подразнить Энея. Эней ничего не умел. Он только ходил и мечтал. А вот Тага Анхиз не уставал приводить в пример этому мечтателю…

Таг действительно стрелял лучше и был шустрее и проворнее. Эней и меча боялся, и рассеян был слишком. Анхиз его стыдил, говорил что негоже дядьке быть хуже племянника! Хотя Таг думал иначе. Какой там Эней дядя? Не такова уж была велика разница в возрасте! Эней был всего на пять лет старше Тага! Старший брат, это да. Но дядей он Энея не считал. Не считал и Париса, хотя Парис уже был взрослый. При чём в оправдание своих соображений Таг приводил кучу доводов. И Париса это веселило. Он только отшучивался и смеялся над тем, какой у него шустрый и сообразительный племянник. А вот Эней обижался…

— А кто ты ещё? Какой ты мне дядя? — смеялся Таг и затем, как правило, ему приходилось убегать. Эней пускался за ним вдогонку с обиженным видом. Тогда, Тагу становилось и вовсе весело! Какой бы дурак, за ним ещё побегал?

— Ты не уважаешь меня, потому что я сын хаттянки! — гнался за ним Эней.

— Ты брат моего отца! — отвечал Таг уже с дерева, на которое залезал, проворнее кошки, спасаясь от Энея.

— Значит и называй меня, как брата отца! — возмущался Эней, стоя под деревом. Залезть на него он не мог, потому что Таг, со знанием дела, выкрикивая какую нибудь дразнилку, отстреливался огрызками яблок. Яблоки у Тага тут были спасением. Он обожал их в любом виде, кроме, разумеется, гнилых.

— Не буду, — целился надкусанным яблоком Таг, — ты всего на пять лет меня старше!

Далее следовало что-то вроде очередного «куть-куть-куть!» и огрызок летел прямо в лоб Энею.

Эней ругался. Таг хихикал и тянулся за следующим яблоком.

— Не на пять, а на шесть! — плакал Эней, обиженный, что его Таг зовёт как собачку и подобным отношением к себе, — на шесть!

— На пять с половиной, — уточнял Таг, грызя своё очередное «оружие».

— На пять с половиной! «Куть-куть-куть!» — прицеливался Таг.

— Ты опять, опять! — бил кулаком по дереву Эней.

— Пиу!!! — обманул Таг Энея, сделав вид, что швыряет в него яблоко.

Эней увернулся и стукнулся лбом об толстую ветку.

— А! Бог шельму метит! — рассмеялся Таг, подбрасывая в ладони недоеденное яблоко, — а яблочко то вот оно! Испугался, да?

Эней расплакался и побрёл прочь, потирая ушибленный лоб.

— А, дядя Эней плачет! Дядя Эней плачет! — рассмеялся Таг вслед и таки запустил огрызок.

— Не попал… — вздохнул Таг.

Огрызок пролетел мимо, но Эней, словно не заметил его.

Все эти дразнилки и подражания зверушкам и птичкам, почему то запали в душу мальчику. Почему, он и сам не знал. Но они раздражало тех, кому он всегда хотел досадить. Самое главное это было необычно. Ещё никто не додумался, например, кукарекать, или куковать, когда хочешь напугать или обмануть врага.

А Таг — додумался. Вот, тот же Эней, например. Его уже передёргивало от всех этих «кукареку!» или «ку-ку!» Он Понимал, что значит Таг выдумал какую ни будь пакость и сейчас он в неё обязательно встрянет…

Таг слез с дерева, и дальше день ему показался неинтересным. Даже скучным. Эней, обидевшись, не хотел с ним играть. А друзей, собственно, больше и не было.

Вечером, за ужином, дедушка обязательно прочитает нравоучение о том, что Эней Тагу приходится дядей, что его нужно уважать.

— В нашей стране, уже давно нет рабов, все равны перед Богом, — обязательно говорил дедушка, — все народы одинаково почитаются друг другом. И не по крови судят о человеке, а по делам его.

Таг и сам знал это!

— Гм, да я не смеюсь над ним, — с серьёзным видом заявил он дедушке, — он просто скучный! И к тому же я не могу называть господином того, с кем играю! Представляю эту картину!

Таг скорчил гримасу и обернулся к Энею, благоговейно сложив руки.

— Не хотите ли построить домик из кубиков, господин Эней!

— Смешно, правда? — обернулся он к дедушке, — и вообще, пусть не загоняет меня на дерево!

— А ты яблоками не швыряйся! — вскрикнул Эней.

— А ты не смей требовать, что бы я перед тобой пресмыкался, как перед господином! — ответил ещё громче Таг.

— А ты не трогай мои игрушки!

— А ты на качелях моих не катайся!

— А ты… ты вообще ещё мал, чтобы старшим грубить!

— А ты мне не указывай, а то я тебя побью!

— Вот ещё! Мышка кошке угрожает!

Таг не сдавался.

— Сам ты мышка! Ты… ты… ты горшок пустой, вот ты кто!

— А ты…

— Ну хватит! — стукнул кулаком по столу Парис, которому надоел шум и гам.

Дети мгновенно замолчали и уставились на дедушку.

Приам вздохнул и покачал головой.

— Нехорошо ругаться тем, кто растёт в одной семье. Тому роду нет перевода, где братья друг за друга горой…

Таг чуть не закричал от отчаяния. Дедушкины нравоучения грозили перерасти в длительный рассказ. И Таг даже знал, какой рассказ должен был сейчас произнести монотонным голосом дедушка. О прутьях и венике! Таг знал его наизусть! Он готов был броситься в ноги дедушке, только бы он замолчал! Но Приам, вместо того, что бы доставать этих двух задиристых мальчишек притчами, посмотрел на Париса и спокойно перевёл разговор на другое.

— Скоро из похода прибывает Геркле. Вестовой принёс весть о том, что наши армии разгромили данайцев возле Золотого Рога и изгнали их с нашей страны во Фракию. Я хотел бы, что бы ты с братом отправился в Аргос и заключил мир от моего имени.

— Но мир может заключить только царь! — ответил Парис, — это не во власти царевичей.

— Я стар для длительных путешествий, — откинулся на спинку стула Приам, — чувствую, что силы покидают меня. Ты мудр. Грамотен. Там где надо — коварен. Ты в курсе всех дел нашей державы и знаешь то, что не знаю даже я. Тебя труднее будет обдурить коварным архонтам.

Парис отставил кубок с вином.

— Станут ли меня слушать Агамемнон и Менелай? Я в их глазах юнец!

— Данайцами, из племени мирмидонов, которые пересекли Ильмару и высадились на Золотом Роге, руководил твой ровесник, Патрокл. Его голову Геркле везёт в Трою.

Приам помолчал.

— Данайцы слушают силу и решительность. Авторитеты для них это мудрость и хитрость. Глянут они на меня и подумают, что Троя ведома старым и больным царём. Глянут на вас, и поймут кто троянские вожди. Если вы им покажите свою уверенность, то завтра, данайские воины станут вашими верными псами…

— Эти пожиратели брюквы никогда не держат своих слов!

— Не говори так, Парис! — простонал Приам, и даже Таг отбросив ложку перепугано глянул на дедушку, словно эти слова были обращены к нему.

— Не говори так, — повторил старый царь, — эти, как ты говоришь, пожиратели брюквы, есть грозные враги. И не надо их недооценивать. Я не хотел бы своим детям и внукам оставлять в наследство нерешённую проблему. Лучший бой это тот, которого не было. Не забывай этого.

На этих словах Таг посмотрел в потолок и, отодвинув блюдо, встал.

— Я не хочу есть, дедушка.

— Таг, тебе надо расти и набираться силы, — ответил внуку Приам, — а ты пренебрегаешь едой!

— После еды живот растягивается, словно барабан и мешает бегать. Я с трудом залажу на Звёздочку.

— Прекращай вредничать! — вмешался Парис, — если отобедал то сиди молча и жди, когда все воздадут хвалу богам за посланную трапезу!

— А ты вообще отстань! Я не голоден! И чего ради, я должен ждать всех, когда мне хочется уйти?

— Прекрати грубить, — сказал Приам, — сколько голодных детей вокруг, которые мечтают, хоть что ни будь покушать? А ты смеешь перебирать едой на царском столе и не хочешь попросить о том, что бы Асмень им тоже даровал пищу?..

Таг схватил стоящее посреди стола блюдо, на котором ещё дымилось жареное мясо и направился к выходу.

— Ты куда!? — вскочил Парис, увидев ошалевшие глаза отца.

— В город, искать голодного мальчика, такого же, как и я, — торжественно ответил Таг, — я отдам ему мясо и он не будет голодным! И вообще, когда я стану царём, я буду собирать всех детей, которым нечего кушать, и они будут кушать вместе со мной!

Таг толкнул ногой лёгкую дверь и, выйдя, так же ногой, её закрыл. Дверь громыхнула словно по ней ударили молотком.

Приама разразил смех.

— Налей мне ещё вина, сын! Не могу я больше это спокойно терпеть! Он смешон и наивен, словно храмовый мальчик!

— Прости отец, — подал ему бокал Парис, — но мне кажется, что он просто нахал и его поведение с каждым днём становится всё возмутительнее и возмутительнее. Его отец постоянно в походах и видит его не чаще, чем раз в году, и то между отдыхом и сборами. Менрва в нём не чает души и не хочет замечать дурных вещей в его поступках. Если мы не возьмёмся за его воспитание уже сейчас, то, что из него вырастет через десять лет? Ведь он уже в свои девять живёт только своим «хочу»!

— Я поговорю об этом с Геркле, — махнул рукой Приам, — я знаю, что мы его слишком баловали и холили… Это моя вина. Я очень страдал по малышу Ганимеду, а после исчезновения Полидора и Поликсены, кажется, совсем сошёл с ума и выполняю все прихоти этого непоседы…

— Не будь наивным, отец, — перебил его Парис не дослушав, — он не непоседа и не избалован. Он умён и хитёр! Неужели это не заметно уже сейчас? Он чувствует всё во сто крат сильнее нежели мы, и понимает, что ему всё позволительно! Вчера он нагрубил, матери так, что она плакала из-за него… Почему она молчит? Над Энеем он просто издевается! Он восстаёт против всех сложившихся порядков во дворце и плевать хотел на мнение других! Ему ничего нельзя ни сказать, ни приказать. Он всё сделает в точности до наоборот!

— Так ли? — глянул Приам на Энея.

— Он вчера измазал мне ручку сажей для письма и стрелял в моё окно вишнёвыми косточками из рогатки, — пробурчал Эней.

— Из рогатки? — усмехнулся Приам, — вот сорванец! А где же он её взял?

Эней потупил взгляд и отвернулся.

— Понятно, — сказал Приам, — значит, он стащил её у тебя? Да-а… Нынешняя молодёжь, Парис, совсем разбаловалась. В моё детство, я бы никогда не выстрелил из рогатки к Энею в покои! Во дворце, кто-то бы просто не досчитался глаза…

Приам встал и, кряхтя, направился к выходу.

— Парис, — подозвал он сына, — поди-ка сюда.

Парис встал из-за стола и подошёл к отцу.

— Направь в город Анхиза, — сказал Приам, — и парочку воинов из охраны нашего сорванца. Не дай бог с ним что-то случится…

Потолкавшись по базару Таг, наконец, нашёл того, кого искал. Чернявый смуглый мальчишка громко просил милостыню перед лавкой сапожника.

— На, — сунул ему Таг золотое блюдо, — но что бы съел!

Паренёк удивлённо посмотрел на Тага, потом на блюдо, испуганно кивнул и бросился наутёк, унося с собой и блюдо, и мясо на нём.

— Эй! Ты куда!? — обиделся Таг, — я с тобой!

Он, было, рванул за мальчишкой, но чья то сильная рука сжала ему плечо. Таг вскрикнул, поднял голову решив обязательно выразить всё негодование, но все слова застряли у него в горле. Над ним стоял Анхиз…

…слова нравоучения, дедушка говорил на сей раз сурово и строго. Таг только отворачивался, насупившись и с обиженным видом поглядывая то на дедушку, то по сторонам.

— Да не жалко мне этого блюда, — говорил Приам, — я ещё десять могу этому мальчику подарить, таких же точно. Ты мне лучше скажи, зачем ты стрелял Энею в окно вишнёвыми косточками? А если бы ты ему в глаз попал? Остался бы Эней без глаза. Ты же не хочешь, что бы Эней был одноглазым и убогим?

— Нет, — пролепетал Таг.

— А сажей, зачем ему дверную ручку измазал? А огрызками яблок, зачем швыряешься? Ведь

...