автордың кітабын онлайн тегін оқу Оникромос
Павел Матушек

Тегін үзінді

Кітап туралы Пікірлер10 Дәйексөздер20 Қазір оқып жатыр1.2K Сөрелерде Тегін фрагмент

Павел Матушек
Оникромос

Возможно, жизнь требует расшифровки, как криптограмма.

Андре Бретон

Все слова священны, все пророки истинны, только учти, что они мало разумеют; реши первую половину уравнения, вторую оставь нетронутой. Ты видишь всё в ярком свете, а иные, хоть и не все, – во мраке.

Алистер Кроули

Позднее, в Париже, он больше не рассказывал о некоторых вещах, и только кое-кто из его солдат вспоминал булькающие звуки, долетавшие со стрехи, свист отравленных стрел, бьющих точно в цель, призрачные ночные свечения, а особенно те едва заметные сдвиги в мире, когда на краткий миг он перескакивал в нереальность. Тогда деревья и ленивые речные водовороты вроде бы оставались сами собой, но в то же время чувствовалось, как нечто неведомое лишь притворяется ими.

Даниэль Кельман

Вселенная – это не тесный карман, и действующий в ней порядок не связан неким ограничением у истоков возникновения, по которому в одной части должно повторяться то, что существует в другой. Даже в этом мире больше вещей существует вне нашего сознания, нежели внутри него; и порядок, что мы усматриваем в акте творения, – это порядок, приписанный нами самими; он подобен веревке, протянутой в лабиринте, чтобы не заблудиться. Существование имеет свой собственный порядок, и его не способен постичь ни один человеческий разум, ибо сам разум – лишь одно из множества обстоятельств.

Кормак Маккарти

Тракорне

Холод скапливался в углублениях масляного поддона. Шестерни застучали, словно падающие костяшки домино, и замерли в ожидании. Масло стекало по осям, с каждой каплей предупреждая:

– Вот. Тут. Вот. Тут. Вот. Тут. Вот. Тут…

И вдруг замолкло.

Холод, источаемый маховиком, пополз по коленчатому валу, поднялся по поршням и сгустился в цилиндрах. Мороз напирал всё сильнее. Свечи зажигания позабыли свой навык давать искру, и это беспамятство бельмом расплылось по их керамическому покрытию. Клапаны выбились из сил и уже не могли преодолевать сопротивление пружин. Распределительный вал судорожно цеплялся за зубчатый ремень, но ничего не мог поделать. Тишину, отмеряемую стуком густых капель стекающего масла, внезапно взорвал металлический скрежет стартера. Заглох, попробовал запустить мотор снова… И так несколько раз. Безуспешно. Все подвижные элементы двигателя неподвижно застыли. Черный холод поселился в чугуне.

* * *

– И что там?

– Неизвестно.

– Как это? Ты же неделю назад отдал машину в автосервис.

– Да, но мастер разводит руками. Говорит, ничего подобного прежде не видел.

– Он же чинит машины!

– Дело в характере поломки.

– Я в этом не разбираюсь. Он к пятнице починит? Ты же помнишь, что мы едем к родителям?

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?

– Сможет ли он починить.

– Но у родителей юбилей. Будет праздничный обед. Они еще год назад его запланировали!

– Я ничего не могу поделать. На крайний случай есть же поезд.

– Ты с ума сошел?! С четырьмя чемоданами это кошмар!

– Четыре чемодана на два дня?

– Не начинай.

За окном кухни солнце увязало в перистых листьях акации.

– Он сказал, что это как болезнь и он не знает, как ее остановить.

– Ты о чем?

– Да все о машине.

– Тебя волнуют слова какого-то придурка? Починит – и дело с концом.

– Если починит.

– А почему нет? Что-то заменит, что-то исправит, и все будет хорошо. Ты масло купил?

– Забыл.

– Я же тебе сказала…

– Ну, хорошо, хорошо. Сейчас спущусь в магазин. Заодно выброшу мусор.

– Купи еще молока.

– Ладно.

– И поторопись. Суп стынет.

Но он не вышел.

Остановившись у выхода, посмотрел на ручку двери. От нее исходил отвратительный холод.

* * *

Глухие подводные звуки тонули в полимерном сосуде под неподвижным сферическим сводом, сверкающим, как металлическое зеркало. Слабый сероватый свет пробивался сквозь крышку, но терял при этом столько энергии, что едва достигал темного дна, где хрупкие хлопья известкового налета окружали спираль нагревателя. Из-за пластиковых стенок доносилось нервное потрескивание электрического тока, не достигавшего нагревателя. Что-то в этом ритме перехватывало внешние звуки и меняло их центр тяжести. Вот почему им не удавалось убежать, даже при поднятой крышке.

Чайник изменил свою функцию и теперь, как линза, фокусировал в себе рассеянные звуки, слишком слабые, чтобы их могло уловить человеческое ухо. Так они обретали вес, заставляя дрожать стекло в закрытых кухонных шкафах, а затем тихо расползались по всей квартире.

* * *

– Мам, это всего лишь старый электрический чайник.

– Но я же слышала…

– Но тебе почти восемьдесят! Я не удивлюсь, если ты услышишь шелест ангельских крыльев.

– Не груби, моя дорогая! Слух у меня хороший, и ум за разум еще не зашел!

– Но я же просто пошутила… Мне его снова отнести к пану Зенеку?

– Пан Зенек не починит.

– Починит. Только это старый хлам, который тут же снова сломается. Не лучше ли купить новый?

– Не починит, потому что он не сломан.

– Я четыре раза уже носила. Зачем пану Зенеку нас обманывать, изображая ремонт?

– Потому что у него не так много клиентов.

– Мама, тебе везде мерещатся заговоры!

– Это не теория заговора, это факт.

– Ну что ты говоришь, просто старая вещь просится на пенсию.

– Неправда, он просто не хочет кипятить воду.

– В смысле, не работает.

– В смысле, он делает кое-что другое.

– Что еще может делать чайник?

– Понятия не имею, но это слышно ночью, когда очень тихо. Блуждающие звуки, от которых дрожат стекла и качаются лампы.

– Какие еще звуки, мама?

– Я чувствую их в костях.

– Скорее всего, это у соседей внизу вечеринка.

– Когда чайник в ремонте, ничего не слышно.

– Мама, мне это надоело, я его забираю и завтра привезу тебе новый!

– Не смей!!! Привези новый, но этот оставь мне.

– Зачем?

– Когда я это слышу, то хорошо сплю. Как никогда прежде не спала. И мне нравится это слово, которое повторяют…

– Слово? Ради бога, мама, ты меня начинаешь беспокоить.

– Что-то вроде Тракорне…

* * *

Не вода.

Не влага.

Но холодное дыхание из глубин земли, без труда проникающее сквозь скальные породы, гравий и глинистые слои почвы. Жидкий холод, который, как змея, взбирается вверх, преодолевая силу гравитации. Он просачивается между железобетонными плитами, движется по плотно уложенным кирпичам, по трубам и проводам, прямо под штукатуркой и тонким слоем краски. Он подползает к шуршащему электрическому потоку, заполняющему тонкий металл, – наконец добирается до него, останавливается и терпеливо наслаивает свое присутствие. Он ждет, когда появится черная искра. Затем движется дальше.

Всякий раз, когда проскакивает маслянистая вспышка, лампа над раковиной моргает и гаснет.

* * *

– Что с этой лампой?!

– Дорогая? Что случилось?

– Иди посмотри. В ванной снова перегорела лампочка. Я не могу накраситься.

– Черт, действительно.

– Черт не починит.

– А чертов электрик?

– Месяц назад он поменял старые кабели и патроны. Сказал, что теперь все должно быть хорошо. У него руки кривые!

– Может, проблема не в кабелях?

– Дорогой, ты гений! Подвинься, я у окна накрашусь. А ты вкрути новую лампочку.

– Не знаю, есть ли у нас…

– Тогда проверь! Ты еще спишь?

– Господи, что за муха тебя укусила?!

– Ванная без света. Я спешу, уйди с дороги!

– На этих лампочках разориться можно.

– Тоже мне новость.

Он осторожно взял перегоревшую лампочку. Она была на удивление холодной. Ее холод проник в кончики пальцев и пробудил воспоминания, к которым он не любил возвращаться. Когда ему было десять лет, родители решили, что он уже достаточно большой и пора ему научиться наконец преодолевать свои страхи. А потому отныне ему предстояло спускаться в подвал одному. Он не хотел об этом слышать. Он протестовал, пытался вызвать в них жалость, плакал, кричал, бился в истерике, но родители были непреклонны. Они говорили, что каждому когда-нибудь приходится справляться со своим страхом, и от этого не уйти, потому чем скорее это случится, тем лучше. Да, они понимали, что для сына нет места страшнее, чем подвал, но осознанно и намеренно посылали его туда не реже одного раза в неделю. У него не было выбора. Ноги подкашивались, когда он спускался по крутой лестнице. Далее перед ним открывался длинный коридор, конец которого терялся во мраке. Почему-то желтоватый свет нескольких лампочек не мог полностью осветить это пространство. Уходящий вдаль коридор вызывал парализующий холод и ощущение, будто стоит только перестать всматриваться во мрак, стоит только отвернуться, как из глубины кто-нибудь выйдет. Дрожь охватывала все тело, но отворачиваться все же приходилось, чтобы сдвинуть засов на двери в семейную часть подвала и найти там то, о чем просили родители. Он боролся с собой какое-то время, съежившись под хлипким зонтиком разумных мыслей, а затем, сумев наконец отвоевать немного пространства, свободного от страха, выполнял поручение и быстро возвращался наверх. На какое-то время его оставляли в покое. Пока снова не приходилось спускаться, и все начиналось сначала.

И хотя теперь он уже не боится спускаться в подвал, он чувствует, как волна иррационального ужаса накатывает на него. Силится уверенность в том, что ему вовсе не казалось, и всякий раз, когда он поворачивал голову, из темного конца коридора действительно выходило нечто.

Всякий раз.

Он отпустил лампочку, в которой клубилась ледяная тьма, сел на край ванны и спрятал лицо в ладонях. Под веками у него мелькали картины. Старый автомобиль, окутанный холодной тишиной подземного гаража; грязные окна, смазывающие вид; пластиковый электрический чайник, вокруг которого крошки хлеба складываются в концентрические круги; оголенные концы электрического кабеля, почерневшие от гуляющего по ним тока. Он также увидел пустые комнаты, цеха, складские помещения и их влажный бетонный пол. Услышал, как по ним блуждает тихий, вихрящийся звук. Обнаружил, что звук этот ему знаком, он даже может повторить его.

– Тракорне, – прошептал он, открывая глаза.

Она стояла в дверях. Она была бледна.

– Что?!

– Ничего. О чем ты?

– Ты напугал меня, я звала, но ты не отвечал. Ты плохо себя чувствуешь? Тебе нездоровится?

– Нет. Скорее всего. Сам не знаю.

– Ты что-то сказал, какое-то странное слово…

Мужчина нахмурился.

– Не помню…

Дробо

Не было никакого характерного щекотания за глазными яблоками, и даже над Линвеногром не поднялись эти знакомые странные облака. Не ощущалось никаких волн живого холода, идущих из глубин земли, хотя именно эти признаки предшествуют большинству проявлений ксуло. Не было блуждающих туманных столбов и огромных угловатых теней, которые порой ложатся на целые кварталы, хотя небо остается совершенно чистым. Не было гудящих раскатов, раздающихся по всему городу. Не было никаких предупреждающих знаков. Был закат. Заходящее солнце полыхало ослепительным багровым сиянием. Свет лился сквозь широкое окно кабинета, и казалось, будто в этом потоке замедляются в полете пылинки. Будто сгущается воздух. Друсс сидел за огромным письменным столом, развалившись в удобном кресле. Он устал. Глядел на кружку, в которой заваривались листья аламы. Этот бодрящий настой должен был поставить его на ноги после долгого рабочего дня на территории. Тонкая струйка пара колыхалась над чашкой. Внезапно, всего на мгновение, она неподвижно застыла, исчезла и тут же вновь начала подниматься, но уже из другого положения, словно на краткий промежуток времени перестала существовать.

Тогда он почувствовал это.

Вспышка и разряд, перескакивающий с камня на камень. По щелям в мостовой. По железным решеткам, выкованным угловатым цветочным узором. По фасадам приземистых зданий. Под тонким слоем краски между бугорками шершавой штукатурки. По гибким корням растений, опутавшим водосточные трубы, и по краям керамической черепицы. По заросшим густым мхом трубодомам перусов и их влажным садам. Между жесткими волосками, покрывающими грибницы жилых отсеков, и ниже, по водным каналам, проходя зигзагом по изгибу поверхностного натяжения и перескакивая на заминских головастиков – как раскаленная искра, пробегающая между спинным мозгом, почкой, легким, по коже до стопы и обратно, через кости в череп, где за миг до исчезновения она приобретает мимолетную, изящную форму, после чего угасает.

Друсс впервые в жизни получил столь мощный импульс. Обычно эти явления намного слабее, и вызывает их одна эманация, возникшая в определенной точке города, но этот импульс прошел через весь мегаполис. Через весь Линвеногр. Он жадно ощупывал всё на своем пути, словно что-то искал, стремился к некой цели.

Размышляя над смыслом импульса, Друсс сохранил в памяти форму, которую вспышка приобрела незадолго до угасания. Ее нужно было сохранить. Он открыл таблотесор – ментальный гаджет, с помощью которого мог контролировать ресурсы памяти, параметры своего ума и тела, а также создавать психоинструменты. Прямо перед ним материализовалась прямоугольная полупрозрачная панель управления, заполненная индикаторами, тумблерами, ползунками и переключателями, открывающими разделы и вкладки, отсылающие к более глубоким уровням таблицы. Друсс никогда не был продвинутым пользователем таблотесора, но ему удалось встроить в гаджет несколько уникальных функций, управляющих его талантом чувствовать и анализировать проявления ксуло. Благодаря этому он развил свои способности, повысил их эффективность и уже подростком доказал, что является лучшим искателем ксуло в Линвеногре, по способностям и сенсорике превосходящим своего знаменитого отца. Даже перусы, истинные виртуозы таблотесора, не могли сравниться с ним. Волей-неволей они вынуждены были признать его талант, что сильно облегчало ему жизнь – ведь он был всего лишь одним из двух людей, живших в метрополии заминов и перусов.

Друсс покопался в таблотесоре, открыл проход и спустился в крипту. Его не привлекали духовные поиски, поэтому в этом отсеке он устроил нечто вроде архива. Здесь он хранил запечатленные в памяти вспышки ксуло. Интерьер напоминал темный лабиринт библиотеки, где полки ломились не от книг, а от сотен филигранных светящихся форм. Здесь безраздельно правил архивариус Лестич. Он походил на маленького почтенного старика, но его движения и манера говорить странно ассоциировались у Друсса с покойным отцом.

– Еще один экспонат? – спросил Лестич.

Друсс вспомнил форму вспышки, которая в тот же миг материализовалась в руках архивариуса. Она была большой, сплетенной из полутора десятка потоков вихревой энергии.

– У нас есть что-то подобное?

– Нет. Я впервые вижу такую сложную структуру. Это точно ксуло?

– Не знаю. Проверь это. Сравни с другими. Может, что-нибудь придумаешь.

Друсс покинул архив и закрыл таблотесор. Его тревожило неопределенное, трудноуловимое предчувствие. Отупляющая усталость улетучилась без следа. Вдруг где-то в квартире громко хлопнула дверь. Друсс вышел из кабинета и по широкому коридору добрался до самой большой комнаты. Здесь он принимал гостей, потому что только это помещение было приспособлено к их размерам.

Центр комнаты занимал большой круглый стол, окруженный тремя широкими и жесткими лежанками. Над одной из них склонились помощники Друсса – Хемель и Тенан. Первый был замином – гориллоподобным гигантом, имевшим гладкую черно-желтую саламандровую кожу и конусообразную лягушачью голову, а второй перусом – мохнатым шаром на трех длинных ногах-прутьях. У каждого перуса из верхней части шарообразного туловища торчит нечто вроде эктоплазматического выроста, который способен изменять форму и является их главным органом чувств. Именно этот вырост и развернулся к Друссу, когда тот возник на пороге комнаты и, встревоженный появлением своих помощников, не мог заставить себя подойти к ним.

– Что случилось? – спросил он неуверенно.

– Мы не знаем, – ответил Тенан, удлиняя вырост и придавая ему форму свернутой трубки. – Мы сортировали находки из сада магистра Акама, и вдруг Басал упал. Мы тут же перенесли его наверх, но, похоже, уже ничего не сделать. Он не дышит.

Человек на негнущихся ногах подошел к лежанке. На ней в скорченной позе, согнутый пополам, лежал его младший брат. Казалось, будто его поразила молния. Друсс коснулся лба и проверил пульс. Не было никаких сомнений. Солнце уже зашло, и тело Басала начало приобретать сероватый оттенок. Друсс ощущал в себе холодное спокойствие. Смерть брата еще не нашла к нему доступа, и разум продолжал работать с неизменной точностью.

– Когда это случилось, он прикасался к какому-нибудь артефакту?

– Да. И затем уронил его. Я слышал, как артефакт покатился по полу, – ответил Тенан.

– Что это было?

– Я не обратил внимания, все произошло так быстро…

Друсс вопросительно посмотрел на Хемеля.

– Я тоже, – пробормотал замин извиняющимся тоном.

– Но вы ничего не трогали? Ничего, кроме тела?

– На это не было времени… – подтвердил Тенан.

– Хорошо. Пойдем, Тенан, мы найдем это. А ты, Хемель, останься, пожалуйста. На некоторое время. Мы скоро вернемся.

– Конечно, я подожду здесь… с ним.

Друсс и Тенан поспешно покинули квартиру, вошли в лифт и спустились на семьдесят этажей вниз. Они прошли через огромный холл, увенчанный арочным сводом, и миновали пост заминов у главного входа.

– Вы в порядке, господин Друсс? Что случилось с господином Басалом? – спросил один из охранников.

Друсс и Тенан прошли мимо, не проронив ни слова. Они вышли на пешеходную улицу, освещенную мерцающими витринами магазинов. Днем и ночью здесь не затихает движение. Свет, льющийся из-за толстых листов волнистого лувиального стекла, играл бликами между прохожих, касаясь их тел. Висящие над улицей жарофонари только начинали дымиться мутным светом. Друсс ловко обогнал нескольких перусов и заминов, нырнул под низко пролетающим тульпой и оказался перед дверью своего офиса. Когда Тенан встал у него за спиной, Друсс тяжело вздохнул и вошел внутрь.

Он повернул выключатель, и лампы наполнили помещение слабым светом, медленно набирающим силу. Предметы, откопанные в саду магистра Акама, по-прежнему были выложены на длинном столе. На первый взгляд ничего не пропало, но Друсс не помнил точно, сколько их было, поэтому мог ошибаться. Нет, он явно ошибался.

– Где он стоял? – спросил Друсс.

– С той стороны, у первой полки, – ответил Тенан.

Друсс опустился на колени и стал осматривать пол, пространство между полками, на которых громоздились загадочные предметы. Все они материализовались вместе с импульсами ксуло. Там были прямоугольные металлические таблички со странными символами, например WМ 43079 или SL 72103, прозрачные кубы, внутри которых мерцали облачка плазмы, и шары с заключенными внутри миниатюрными зданиями в окружении парящих лепестков, напоминающих снег. Попадались здесь также высушенные тушки членистых существ, похожих на насекомых с излишним количеством ног, металлические обломки, излучающие едва заметный свет, изогнутые под невозможными углами фигурки и многое, многое другое.

Однако предмет, интересовавший Друсса, лежал не на полке, а на полу. Он прятался за ножкой стола. Пузатая, скомканная форма. Друсс недоверчиво осмотрел его. Это был самый обычный дробо – некоторые искатели ксуло называют такие кремневым плодом – одним из наиболее часто встречающихся артефактов. Он не мог быть опасным. Разряженный дробо не содержит живого холода, а потому не может быть проводником импульсов ксуло. Да и сам по себе он не способен генерировать заряд, достаточный, чтобы кого-то убить. Друсс поднял артефакт с пола и сжал в руке.

– Этого не может быть, – тихо произнес он.

– Больше здесь ничего нет, – пробормотал Тенан. Его вырост растянулся и нырнул под стол. – Может быть, где-нибудь еще…

Вдруг дверь с треском разлетелась на части, и в помещение ввалились трое дюжих заминов. Друсс узнал самого крупного из них – Ракама, считавшегося великаном даже среди своих соплеменников, начальника городской гвардии. Друсс посмотрел на него без страха, окружив себя безопасным коконом эмоционального холода, словно после смерти Басала перестал принимать активное участие в собственной жизни.

– Ты идешь с нами, Друсс, – гаркнул Ракам.

– Зачем? – спросил Друсс, не отводя взгляда с непроницаемых черных глаз замина.

– Ты не знаешь?! Ты?! Квалл атаковал Линвеногр. Мы пока не знаем, сколько жителей погибло. Паника распространяется по городу как пожар. Мы переводим выживших искателей в купол. Совет уже в сборе. Пошевеливайся, нельзя терять время.

Рев Ракама не произвел на Друсса никакого впечатления.

– Я никуда не пойду, – твердо сказал он. – Оставьте меня в покое.

Ракам мигом подскочил к Друссу и проревел ему в лицо, задув его чрезмерное чувство безопасности, как обычную свечу. Испуганный человек дернулся назад, зацепился за стол и рухнул на спину, увлекая за собой артефакты, выкопанные в саду магистра Акама. Замин стоял над ним, как хищник, готовящийся нанести окончательный удар.

– Ты идешь или мне откусить тебе голову? – буркнул он тихо.

– Убей меня, убей, – плаксиво простонал Друсс. Лишенный иллюзорного кокона, спасавшего от эмоций, он извивался от жгучей боли бессилия, чувства утраты и одиночества. Источником его страданий было тело мертвого брата.

– Понимаю, – холодно произнес Ракам и кивнул своим помощникам. – Отвезти его в Аполлабий. Перус остается.

Вессеро

– Это он? Великий Вессеро?

– Его тело.

– Значит, он.

– Скорее то, что от него осталось.

– Тебе не кажется, что ему чего-то не хватает?

– Похоже на то.

– Это правда, что он выстрелил себе в голову перед тем, как вы обнаружили его в подвале под гардеробной?

– Нет.

– Тогда кто подстрелил его?

– Никто. Это всё сплетни. Когда мы спустились вниз, он лежал в герметичном саркофаге. Коронер сказал, что он мертв уже несколько месяцев.

– Что ты говоришь?! Это невозможно! Великий Вессеро – один из самых известных иллюзионистов города. На его пятничные шоу уже много лет народ толпами валит. Если бы он вдруг прекратил выступления, об этом написали бы все газеты!

– Да, но он не прекратил.

– Я не понимаю…

– Я тоже. Я знаю только, что уже четыре человека погибли, пытаясь достать его из этого саркофага. Они орали так, будто горели заживо. Пятый выжил, но трудно сказать, выздоровеет ли когда-нибудь. Потому ни при каких обстоятельствах не прикасайся к его телу! Понял? Ни при каких обстоятельствах! Сейчас ты переоденешься в гражданскую одежду, получишь документы и с благословения комиссара Берга вывезешь Вессеро из города. Сейчас наши ребята упакуют тело в свинцовый гроб и погрузят в машину.

– Но почему я? Мне кажется, это слишком ответственное задание. Не знаю, справлюсь ли я. Водитель из меня неважный, и могут быть неприятности, если кто-нибудь узнает, что я везу этого людоеда.

– Спокойно. Мы всё провернем в тайне. Никакого конвоя не будет, никто не обратит внимания на обычный автомобиль, если за рулем будет обычный гражданин. К тому же ты будешь под постоянным наблюдением. Если что-нибудь случится, мы немедленно вмешаемся. Все ясно?

– Думаю, да. Так куда мне его отвезти?

* * *

– Поехал?

– Да.

– Хорошо. Отзови людей и скажи им, пусть начинают собирать манатки. Этот балаган меня раздражает. Вессеро даже мертвый вынуждает нас участвовать в его шоу.

– Не слишком ли рано?

– Думаешь, он может вернуться?

– Пожалуй, нет, но нам надо быть готовыми к любому развитию событий.

– Тогда пускай все остаются на своих местах. Надеюсь, что больничное начальство не будет создавать проблем. Полицейские декорации еще могут пригодиться.

– Мне нужны два часа. Этого должно хватить.

– Пусть только доберется до полигона. Мы закроем дело, когда будем уверены, что все кончено.

– Так точно, господин комиссар, хотя у меня все еще остаются сомнения.

– Но это же была твоя идея.

– Вот именно. Я могу ошибаться.

– Ничего не поделаешь. Исключительные ситуации требуют исключительных решений. Есть связь с полигоном?

– И с людьми, которые следят за нашим человеком.

– Замечательно. Где он сейчас?

* * *

Старый фургон легко движется по мокрому асфальту. Стемнело, моросит мелкий, противный дождь. Водитель улыбается себе под нос. Его больше не беспокоит изнуряющая головная боль, которая так долго мучила, что он уже и забыл, каково это жить без боли. Стойкое ощущение, что вот-вот что-то произойдет. Только что? Разве может что-то произойти, когда ты живешь рядом с такой скучной женой? Но он же не женат. А может, женат? Такое же чувство, как если живешь с матерью. У него что, жена вместо матери? Нет, у него точно никогда не было жены. Родители? Он их не помнит. Какие-то, конечно, были. Когда-то. Восторженные толпы? Мимо проплывают огни, которые еще недавно ослепляли, но теперь на них можно смотреть не щурясь. Черное пятно глаз. Ни одного знакомого лица. Без проблем. Что-то приближается. Шаг за шагом, шаг за шагом. Нет. Это дворники отбивают мокрый ритм по лобовому стеклу. Так хочется убежать, забиться в темный угол и одновременно выбраться, атаковать, утолить голод. Руки так крепко сжимают руль, что побелели костяшки пальцев и дрожат плечи. Наконец на обочине мелькнул указатель, фургон притормаживает и сворачивает на грунтовую дорогу. Движется к охраняемым воротам. Вооруженные солдаты проверяют документы и пропускают дальше. Машина въезжает в лес, скользя по грязной колее. Вдали вспыхивает свет мощных галогенных прожекторов. Водитель подъезжает к ним и останавливает фургон. Его просят выйти. Он не сопротивляется, выполняет команды, но в голосах военных звучит напряжение. Его окружают со всех сторон. Толкают стальными прутьями. Прикосновение металла обжигает даже через одежду. Внезапно он падает в глубокую грязную яму. Подняв голову, он видит, как открывается горлышко огнемета. Шипит водяной пар и нечто, что корчится в яме студенистыми комками.

* * *

– Как ты догадался?

– Он единственный, кто пережил встречу с Вессеро и все это время видел его тело, хотя сразу после вскрытия саркофага оно растворилось в воздухе.

Аполлабий

У человека, который с детства воспитывался в Линвеногре, много странных, непонятных и часто пугающих воспоминаний. Он помнит потрясающий взгляд туманного существа, которое перусы выпускают во время Фестиваля Роста, чтобы наблюдать, как оно проходит по улицам города и своим влажным дыханием вселяет жизнь в мертвые предметы, а живому придает совершенно новые черты. С тревогой и восхищением он вспоминает безумства заминов, которые во время Карнавала Таботта приглашают в свои тела сущности из других измерений реальности, и в течение нескольких дней эти создания, бормоча непонятные слова, спешат преобразить Линвеногр руками гориллоподобных великанов: возносят таинственные сооружения и рушат дома, будто желая приспособить город под правила механики чужого мира. Но только некоторые из этих воспоминаний могут сравниться с картиной строящегося Аполлабия.

Когда Друссу было восемь лет, его отец уснул на три дня. Никто не мог его разбудить. Басал и Друсс стояли у его постели. Прижавшись к матери, они тревожно вслушивались в медленное дыхание отца, готовые к тому, что каждый вздох может стать последним. Плакали, прощаясь с этим высоким седовласым человеком, у которого никогда не было для них времени, но он всегда находил способ, чтобы показать им свою любовь – едва заметными жестами, странными подарками и чудесной, хитрой улыбкой, которой одаривал их, отправляясь на поиски артефактов ксуло.

Пока они, смирившись с судьбой, готовились к худшему, отец вдруг открыл глаза, снова улыбнулся им, потом вскочил с постели и в ночной рубашке побежал к магистру Декару, чтобы представить ему предложение Инабулуса Кнальба. Магистр тут же созвал внеочередное заседание Совета. Только отец Друсса слышал голос Кнальба, поэтому был посредником в разговорах с Советом, хотя выглядело это так, будто это сам отец высказывал свои предложения. Перусов и особенно заминов это вовсе не смущало, потому что вмешательство посторонних сущностей – часть жизни в Линвеногре. Совет просто хотел знать, что Инабулус предлагает и чего хочет взамен. Но тот ничего не хотел. Он просто обещал построить в этом городе нечто, что прославит Линвеногр, и он это сделает, потому что лучшего места для этого сооружения не найти. После долгих дебатов предложение Инабулуса получило одобрение, и Совет согласился на создание того, что должно было называться Аполлабием.

Через несколько дней на безоблачном небе появился тонкий лучик золотого света и указал место, где будет вознесено строение. Тогда там находился небольшой парк, созданный на развалинах трубодома, разрушенного во время одного из Карнавалов Таботта. Совет тут же приказал огородить территорию, но долгое время там ничего не происходило. Только спустя несколько десятков дней, посреди ночи, из толщи земли хлынуло нечто похожее на жидкий каменный свет и сразу начало расти. С постоянной скоростью, но не очень быстро, как белый воск, набухающий в огромную каплю, которая набирает вес, чтобы наконец оторваться от земли и упасть в небо. Каждый день вокруг формирующегося объекта собирались тысячи зевак. Все хотели это увидеть. Друсс и Басал тоже ходили туда. Их брал с собой отец. Мать была против. Она боялась, что с детьми может что-то случиться, но отец всегда отвечал на ее страхи смехом.

– Ты ничего не понимаешь, дорогая, – говорил он. – Я знаю, что это будет. Я знаю. Никто не пострадает.

Вокруг огороженной строительной площадки мгновенно вырос стихийный рынок, где продавались горячие закуски, предсказания, травяные смеси, талисманы, игрушки и сладости. Друссу больше всего нравились сладкие грибы камрет, запеченные в густом, ароматном левском соусе, а Басал любил кислые брюшки паторов. Прошло столько лет, а он до сих пор помнит эти вкусы. Помнит, как жевал свой камрет и смотрел на зыбкую белую материю, которая набухала ввысь, вытягивалась, как растущий стручок на длинной ножке, устремлялась все выше и выше, пока наконец не оторвалась от стебля и не воспарила в воздухе. Стихли разговоры. Все сосредоточенно наблюдали, как будто не хотели упустить момент, когда стручок белой материи упадет на землю. Но ничего подобного не произошло. Он начал кружиться в воздухе. Он медленно менялся. Сначала расплющился, а затем снова выпучился, чтобы окончательно принять форму идеального полушария, окруженного золотистым сиянием, становящимся все более ярким. Тем временем белый стебель, от которого отпочковался стручок, стал расширяться у основания. Это длилось до тех пор, пока стебель не превратился в огромный конусообразный монолит. Поверхность сооружения колебалась и дрожала, но в конце концов застыла неровными бороздами. Затем появились окна, входы, а над острой вершиной конуса вспыхнуло яркое пламя. Его сияние отражалось в золотом изгибе парящего купола.

Через несколько дней отец Друсса объявил, что Кнальб завершил строительство и нужно оценить его работу. Он взял сыновей за руки и повел к Аполлабию. Друсс боялся, что их не пустят гвардейцы заминов, следившие, чтобы никто не проник на стройку. Он помнит свой страх. И облегчение, когда они с отцом без проблем зашли внутрь. Они долго поднимались по бесконечной лестнице, потому что тогда лифтов еще не было. Они заглядывали в бесчисленные комнаты, коридоры. Ветер свистел и завывал – играл на здании, как на огромном инструменте, пользуясь отсутствием дверей и пустыми оконными проемами. Отец прислушивался к завываниям сквозняков, кивал и иногда отвечал, словно это был голос, что-то ему сообщавший. Наконец они добрались до самой вершины конуса и, войдя под широкую арку, внезапно поняли, что они уже не в здании. Мягко, словно лепестки, изогнутые стены приобрели золотистый оттенок. За овальными окошками виднелся плывущий внизу Линвеногр. Здание и золотой купол составляли единое целое, хотя и не были связаны между собой. Вернее, были связаны, но незримо. Совет был восхищен подарком Инабулуса Кнальба и в благодарность за вклад в создание этого невероятного объекта позволил семье Друсса жить в Аполлабии. Отец выбрал квартиру на одном из верхних этажей. Мама не была в восторге, но Друсс и Басал сразу полюбили эту квартиру.

Почти пятьдесят лет спустя Друсса грубо втолкнули в маленькую овальную комнату. Он едва удержался на ногах. За спиной раздался лязг дверного засова, но Друсс пока не собирался протестовать против такого обращения, потому что чувствовал: Ракам не обманывал. Об этом говорило агрессивное поведение заминов, подкрепленное неподдельным страхом. Нечто напало на Линвеногр, и Басал стал лишь одной из многих жертв этого нападения. Милый Басал. Друсс вытер слезы и выглянул в маленькое восьмиугольное окошко. Внизу открывался вид на огромное конусообразное здание, белое, как кость, и увенчанное пламенем. Некоторое время он искал окна семейной квартиры – ему не хотелось сейчас думать, что это уже его квартира, только его, – а потом взглянул на медленно плывущий Линвеногр, освещенный ночной иллюминацией. Сквозь стены комнаты доносились приглушенные крики заседающего Совета. Они уже ищут виновных. Они уверены, что это работа Квалла. Разве не так сказал Ракам? Но сходство этого импульса с типичными проявлениями ксуло вовсе не обязательно означает, что они исходят из одного источника. Ему ведь не предшествовали никакие ощутимые волны живого холода. Мысли Друсса сосредоточились вокруг смутного предчувствия, того, что было лишь едва заметным следом, оставленным далеким и выветрившимся воспоминанием. Что это было? Ему было необходимо посоветоваться с Лестичем. Причем до того, как его вызовут на Совет. Ему придется воспользоваться всеми своими навыками, всем опытом и уважением, которые он приобрел в этом городе, чтобы разрушить их уверенность и посеять сомнения. Потому что только тогда они позволят ему исследовать это явление. В такой ситуации придется поставить на кон всё. Всё. Он должен сделать это ради своего брата, хотя знает, что уже ничто, даже это, не вернет его к жизни.

Совет обвинит его в халатности. Скажет, что он утаил важную информацию и из-за него погибли многие местные жители. О да. Они всегда так делают. Это их метод нахождения истины. Нужно подготовиться. Друсс провел пальцами по рыжим, сильно истонченным волосам, погладил седую бороду. Наконец сосредоточился, открыл таблотесор и улыбнулся. Прямо перед входом в крипту он понял, что для начала им следует напомнить, что именно он шесть лет назад выследил неуловимого пожирателя, который унес жизни многих заминов и перусов. Как потом оказалось, тот скрывался в теле иллюзиониста Вессеро, хотя носитель почти до конца не подозревал о его присутствии. Правда, вынесенный ему смертный приговор не удалось привести в исполнение, потому что каким-то образом он сумел сбежать из герметичной камеры, запечатанной ментальными блокировками заминов, но с той поры уже не гуляет на свободе в Линвеногре.

Вот так! С этого он и начнет!

Квалл

– Я же говорю, он вошел внутрь.

– Что ты говоришь?! В зеркало?! Если ты замешан в этом, сразу признайся, потому что ты не умеешь врать. Расскажи, как все было!

– Я ничего не сделал. Я уже сказал.

– И еще раз скажешь.

– Да, господин Гроссман.

– Так чего же ты ждешь?!

– Успокойтесь, господин Гроссман. Это ничего не даст. Этот человек очень нервничает. Дайте ему сигарету, или что он там хочет…

– Я не курю.

– Тебя никто не спрашивал…

– Гроссман! Еще немного, и я велю вас вывести.

– Не дождетесь. Он должен быть допрошен в моем присутствии!

– А вы хотите поспорить? Вы так собираетесь сотрудничать с полицией? Вы намерены мне угрожать?

– Я…

– Погодите, я вам кое-что объясню. Вчера на вашей строительной площадке средь бела дня пропал человек. Да, у вас есть разрешение на эти работы, и, похоже, здесь всё законно, но вам уже несколько раз назначали штрафы за нарушение строительных норм. Возможно, этот человек что-то узнал о ваших махинациях, и вам пришлось заставить его замолчать. Откуда мне знать, что это не так? Ваше поведение только усиливает мои подозрения. Поэтому, я прошу вас, заткнитесь и дайте мне работать, а иначе отправитесь на сорок восемь часов в камеру.

– Я вас понял, господин инспектор.

– Вам не повезло, господин Гроссман. Обычно дела о пропавших без вести долго ждут своей очереди. Но речь идет о сыне полицейского, который два года назад погиб при исполнении, так что если вы каким-то образом будете препятствовать моему расследованию либо у меня возникнет ощущение, что вы это делаете, я вас немедленно уничтожу. Я ясно выражаюсь?

– Конечно. Я приготовлю вам кофе…

– Нет. Сделайте два. Второй для свидетеля. А теперь, пожалуйста, выйдите.

– Конечно.

– Хорошо, давайте начнем с самого начала. Как вас зовут?

– Альберт Стетно, гражданин начальник.

– Альберт, можете называть меня просто «инспектор».

– Хорошо, инспектор.

– Скажите, что вы здесь делаете?

– Ровняем, инспектор.

– Что это значит?

– Не все здания, которые покупает господин Гроссман, пригодны для капитального ремонта. Часть из них – обычные развалюхи, и их нужно сносить. Этим мы и занимаемся. Сначала идет тяжелая техника, а потом мы. Вручную разбираем строительный мусор. Вернее, не вручную, а кирками и лопатами…

– Вы хорошо знали Стефана Роско?

– Вряд ли, гражданин… то есть инспектор. Он работал в моей бригаде несколько месяцев, но мы тесно не общались.

Он корешился с Куртом Валицем и его бандой. А я из компании старого Матеуса.

– Этого ветерана?

– Точно.

– И что? Он перешел вам дорогу и вы его прикончили?

– Не говорите так. Да, мы немного конкурировали, но это тяжелая работа, порой довольно опасная, и нам приходится поддерживать друг друга. Никто ни на кого нож не точит.

– А люди все равно исчезают. Как это возможно, Альберт?

– Я уже говорил, что…

– Он вошел в зеркало. Да. Я слышал. Это зеркало действительно немного странное, но в него нельзя войти. Я проверял. Почему Гроссман не приказал вам его продать или уничтожить? Оно же только мешает.

– А Гроссман вам ничего не говорил?

– Что?

– Когда бульдозеры открыли вход в замурованный подвал, господин Гроссман очень обрадовался. Часто бывает, что в таких местах мы находим разные антикварные штуки, на которых можно заработать. Но внутри было только это зеркало. Гроссман велел его вынести, но ничего не вышло. Оно словно растет из камня и, кажется, не имеет толщины. Оно тоньше бумажного листа. Гроссман внимательно осмотрел зеркало и решил, что его надо разбить. Но оказалось, что это невозможно. Мы вооружились кирками и отбойным молотком, но не смогли даже поцарапать его. Тогда Гроссман велел Стефану замуровать это зеркало. Парень приготовил раствор, принес немного кирпичей, а потом…

– Почему Гроссман приказал ему это сделать? Ведь подвал все равно будет залит бетоном.

– Вы правы. Это выглядит бессмысленным.

– Нет, если кому-то не нужны проблемы.

– Я не понимаю.

– Гроссман быстро смекнул, что здесь обнаружилось нечто, что может заинтересовать многих людей, и не хотел этого допускать. Ему нужно, чтобы его инвестиции окупались. И если бы правительственные учреждения сочли эту находку интересной, то ему пришлось бы проститься с ней на долгие годы. И это, вероятно, произойдет. Скажите, когда вы видели Стефана в последний раз?

– Когда он, сидя на полу, укладывал нижние ряды кирпичной стены. Я расширял проем в стене, через который мы собирались лить бетон. Стоял к нему боком. Что-то заставило меня обернуться. Знаете, когда человек кладет стены, он все время производит одни и те же движения. А тут вдруг начал делать что-то другое. Я не мог не обернуться. И тогда увидел, как он перелезает через стену и входит в зеркало. Я не испугался, я ничего не понимал, словно это был сон. Я сделал несколько шагов к зеркалу и остановился. В нем не отражалось окружающее пространство, как раньше. Я увидел внутри красивую ажурную лестницу, которая вела вниз. Потом картина смазалась, покрылась серебром, и я увидел в зеркале себя.

– Раньше вы не упоминали о лестнице…

– Потому что боялся господина Гроссмана. Теперь я могу спокойно рассказать, как все было. Без криков. Хотя я знаю, как это звучит.

– Ну, хорошо. Думаю, на сегодня хватит. Мне еще нужно позвонить и поговорить с Гроссманом.

– Значит, я могу идти?

– Да.

* * *

– Вы сами видите, господин инспектор.

– Действительно, и следа не осталось. Хорошо, что я не успел позвонить.

– А вы собирались это сделать?

– Конечно, но я был неправ. Но вам повезло. Теперь мяч на вашей стороне, а мне никто не поверит.

– Только Стефан видел, что случилось с Альбертом. Остальные просто болтают. Ничего не знают.

– А зеркало?

– Я сказал им, что привел специалистов, которые вырезали его автогеном.

– Никто в это не поверит. Ведь его видели все люди из вашей бригады, а теперь здесь ничего нет, ни малейшего остатка, словно оно провалилось под землю.

– Не волнуйтесь. Видно только то, во что легче поверить.

– Что вы имеете в виду?

– Не будет проблем.

– А что бы вы сделали на моем месте?

– Я бы продолжал искать Стефана Роско.

– Наверное, я так и сделаю. Завтра допрошу остальных ваших людей.

– Я буду ждать вас. Может, это все-таки их работа?

– Будем надеяться.

* * *

Извилистая ажурная лестница вела вниз, между застывших блоков молочного света.

Стефан чувствовал, что ему надо следовать за дребезжащим электромагнитным гулом, от которого вставали дыбом волосы на голове и руках.

Каждый шаг развоплощал его тело.

Он послушно миновал длинные галереи, перекинутые над потоками фосфоресцирующих испарений, обширные залы, утопающие в теплом свете мерцающих символов, сотканных из светящихся нитей плесневых волокон, безглазые статуи из массивной черноты и искривленные пространства, пронизанные вибрацией шлаковых машин. Через некоторое время он обнаружил, что перемещается размеренным движением множества членистых конечностей. Он почему-то знал, что ему предстоит еще долгий путь вниз, и все же был счастлив.

Наконец он возвращался в Квалл.

Менур

Менур жил один. Он не мог и не хотел жить вместе с другими перусами. Ему не было места даже в семейном трубодоме, где под слоем мягкой земли и пеленой паутины созревают следующие поколения желтых яиц, оплодотворенных семенем, давшим жизнь и Менуру. Это одна из многих жертв, которые ему пришлось принести, чтобы освободить свой разум от общественных уз и полностью посвятить себя исследованиям.

Соплеменники некогда возлагали на Менура большие надежды. С раннего детства они заметили в нем талант виртуозно обходиться с таблотесором и проникать в глубинные пласты сознания. Однако самого Менура никогда не интересовали семейные склоки и тем более профессиональная карьера, а потому по собственной воле он оказался на задворках жизни трубодома. Очень скоро он стал авторитетом в области таблотесоров и известным исследователем Конструкта, но ему все равно не позволили предстать перед Судом Двенадцати, чтобы войти в круг Магистров, элиту перусского общества. Менур не чувствовал себя обделенным, потому что не стремился к этому. Некоторые Магистры так высоко ценили его способности, что, несмотря на упорную и необъяснимую тягу Менура к одиночеству и вопреки собственным профессиональным принципам, просили его стать их помощником, на которого, по их заверениям, распространяются все магистерские привилегии. Безрезультатно.

Менура интересовало только одно. Он мечтал создать собственную обсерваторию Конструкта и полностью посвятить себя практике созерцания глубинных структур. Конечно, без поддержки родного трубодома он мог рассчитывать только на себя. К счастью, идей у него было достаточно. Он переговорил с Торопом, тогдашним начальником гвардии заминов, и предложил обучить новобранцев обращаться с таблотесорами. Взамен он попросил выделить ему один из неиспользуемых гвардейских складов, расположенных на берегу озера Леко в районе Салос. Они быстро договорились, так как интерес был взаимным. Менур смог наконец приступить к строительству своей обсерватории, а Торопа радовала мысль, что он делает что-то назло самодовольным Магистрам. Перусы были настолько уверены в своем положении в Линвеногре, что даже не подумали официально запретить преподавание тем, у кого нет официального титула. Потому Менур действовал в рамках закона, хотя и нажил себе по этой причине множество врагов. Не спасало и то, что он был превосходным учителем, гораздо лучше многих Магистров, признанных Судом Двенадцати. Если бы не гвардия, охранявшая Менура, то перусы, вероятно, попытались бы утихомирить своего своенравного собрата, но в данной ситуации они рисковали нарваться на решительную реакцию заминов. Нравилось им это или нет, но Менур осуществлял свой план.

Он обосновался в трехуровневом складе – массивном, нелепом, с толстыми стенами и маленькими окнами. Здание было серым, тусклым и не выделялось в монотонной, тесной и симметричной застройке Салоса, типичной для заминских районов. Но благодаря Менуру здание быстро преобразилось. По его приказу была убрана крыша, и весь третий этаж оказался под открытым небом. Потом к складу подвезли несколько грузовиков земли, чтобы Менур смог разбить свой сад, где собирался выращивать динаморосли и кусты пратоса, дающего масличные плоды тонн – основное топливо для генераторов биотрики.

Средний этаж превратился в паутинный лабиринт, забитый научными пособиями для практических занятий по работе с таблотесором. Это место знали все ученики эксцентричного перуса. Естественно, на низший уровень допускались только самые доверенные друзья Менура. Здесь находилась его обсерватория, то есть большая полость в форме линзы, вырезанная в бетонном полу, окруженная двумя витками медной проволоки, подвешенной на деревянных стойках и подключенной к трем генераторам биотрики. Под голыми стенами лежало множество всевозможных артефактов ксуло. Часть из них излучала собственный мерцающий свет, как жертвенные свечи, добытые из других пространств реальности. Друссу нравилось это зрелище, и он был благодарен Менору за то, что он позволил ему смотреть.

Когда Друссу было шесть лет, отец привел его в мастерскую Менура на первый урок по работе с таблотесором. Уже тогда перуса знали по всему городу. Пробиться к нему было нелегко. Желающие годами ждали в очереди, но отец Друсса умел быть по-настоящему убедительным. А возможно, и Менур не устоял перед искушением научить человека. Независимо от того, по каким причинам он принял Друсса в ученики, незадолго до окончания десятилетнего периода обучения перус стал для Друсса чуть ли не вторым отцом, потому что первый бесследно исчез за шесть дней до четырнадцатилетия мальчика. Это стало ударом для матери. Она замкнулась в себе, сидела неподвижно и часами смотрела на плывущие по небу облака, а Друссу и Басалу пришлось мгновенно повзрослеть. Менур помог им. Особенно Друссу, который полностью ему доверял и считал своим наставником. Басал был младше и намного скептичнее, он с подозрением отнесся к перусу и решительно отвергал его попытки установить эмоциональный контакт. Так продолжалось до тех пор, пока их скорбящая мать не перерезала себе вены, и единственной заменой семьи, которая у них осталась, стал Менур.

Он не подвел. Благодаря ему у братьев не отобрали квартиру в Аполлабии. С его помощью они также смогли успешно продолжить дело пропавшего отца и развить свои способности. Менур не жалел времени и сил, чтобы поддержать их. Он делился с братьями результатами своих исследований и помогал отследить труднодоступные проявления Квалла. Друсс ценил его страсть, заразительный энтузиазм, верность делу, искреннюю заботу и безусловную преданность. Да. Ценил. До вчерашнего дня.

* * *

Когда через четыре дня Совет разрешил ему покинуть золотой купол, Друсс спустился по лестнице на десять этажей вниз и вернулся в свою квартиру. Он принял горячую ванну, переоделся в свежую одежду и устало уселся в кабинете. Была глубокая ночь или очень раннее утро. Друсс вздохнул и спрятал лицо в ладонях. Из раздумий его вырвал тихий стук в дверь. Он поднял голову. На пороге кабинета стоял Тенан. Его эктоплазматический вырост оторвался от дверного проема и, расширившись на конце, принял форму короткой трубки.

– Все в порядке? – спросил он.

– Прости, я не заметил, что вы здесь.

– Только я. Хемель был вчера. Мы караулили по очереди. Не знали, когда тебя выпустят. Чего они хотят от нас?

– Того же, что и всегда. Только больше.

Тенан стал нервно раскачиваться.

– Я не понимаю. Они пытаются свалить вину на нас?

– Типа того. Они сформировали три независимые группы искателей, которым предстоит исследовать природу необычного Импульса, но, как обычно, это всего лишь политические игры. В первую группу вошли одни замины, во вторую – перусы, а третья группа смешанная. Это позволит создать видимость объективности всего мероприятия. Хотя с самого начала было понятно, как это будет выглядеть.

– Будут вставлять палки в колеса конкурентам и красть друг у друга информацию, – заметил Тенан.

– Верно, – мрачно пробормотал Друсс и добавил: – Обе стороны воспользуются ситуацией, чтобы перетасовать должности в Совете, и, даже если что-то обнаружат, сохранят это для себя. Или, что еще хуже, кто-нибудь опубликует какую-нибудь скупую и отцензурированную информацию, чтобы приписать себе раскрытие дела, а затем монополизировать рынок искателей ксуло.

– Это возможно?

– К сожалению. И к тому же весьма вероятно.

– Что ты собираешься делать?

– Я изучу это дело самостоятельно. Своими методами.

– Тебе разрешили? Так просто?

– Не совсем. У меня на это десять дней. Если за это время я не представлю Совету объяснение, мне придется покинуть город.

Тенан присел на корточки. Его вырост сократился вдвое.

– О Таботт! Они не имеют права! – простонал он.

Друсс был спокоен. Он улыбнулся Тенану.

– Какое это имеет значение, если их все равно нельзя переиграть? К тому же это было мое предложение.

– Твое?! Зачем ты это сделал? Они годами ждали такой возможности, а теперь наверняка воспользуются ею. Совет изгонит тебя из Линвеногра в любом случае, независимо от того, сможешь ли ты что-нибудь обнаружить.

– Я знаю, но это дает мне полную свободу действий. Я мог бы спокойно переждать всю эту суету, смиренно следуя рекомендациям Совета, но не собираюсь сидеть сложа руки. Ты поможешь мне?

– Как всегда.

– Ты не обязан. Правда.

– Даже не шути так.

– А Хемель?

– Ты же его знаешь. Он всегда был тебе верен, к тому же он любит вызовы.

– Это хорошо. Вы будете мне нужны. Еще какое-то время. А потом… Потом каждый пойдет своим путем.

– С чего начнем? Есть зацепка?

– Возможно. Постарайся как можно скорее привести Хемеля сюда. Или нет, не будем терять время. Скажи ему, чтобы ждал на площади Бебера. Встретимся там.

– Площадь Бебера? Это же в Салосе?

– Верно.

– То есть мы идем к…

– …Менуру. Да. Я хочу кое-что проверить. Ага, и скажи Хемелю, чтобы он взял многоколесник. Нам нужен быстрый транспорт.

– Тогда, может, лучше ему заехать за нами?

– Нет. Мне нужно пройтись, проветрить голову.

– А если его арестуют гвардейцы?

– Не арестуют, если скажет, что он от меня. Мы имеем право передвигаться по городу даже при чрезвычайном положении.

– Понимаю, – деловито заключил Тенан, открыл свой таблотесор и вызвал Хемеля в окно связи.

* * *

Хемель ждал в условленном месте. Он сидел в открытом шестиколесном авто, окруженный четырьмя заминами из патруля. Когда Друсс и Тенан приблизились к ним, один из гвардейцев обернулся, оскалил широкую пасть, полную маленьких треугольных зубов, и воскликнул:

– Господин Друсс, это вы? Этот лживый замин утверждает, будто ждет вас.

– Вы отдаете себе отчет, что сейчас, после наступления темноты, нельзя предпринимать каких-либо шагов?

У Друсса не было бы шансов победить в стычке с замином, будь он даже низким и худощавым типом, но теперь решение Совета давало ему огромное и полезное преимущество. Просто неоценимое.

– Как вас зовут, гвардеец? – спросил Друсс.

– Хезз.

– Вы командир этого патруля?

– Верно, – гордо ответил замин. – Но вы, кажется, забываетесь. Здесь вопросы задаю я.

– Нет, господин Хезз, – жестко отрезал Друсс. – Мы с моими помощниками, то есть с этим перусом Тенаном и тем замином Хемелем, выполняем важную миссию по приказу Совета. Вы бы знали об этом, если бы чаще обновляли список приказов, получаемых из штаб-квартиры. Я вижу, что в последнее время вы стали немного пренебрегать своими обязанностями. Мало того, что бродите по улицам, не зная последних приказов, так еще и мешаете нам работать. Вы понимаете, как это будет выглядеть в докладе, который я представлю Совету?

Замин оцепенел и не знал, что сказать.

– Я… – начал он, но закончить мысль оказалось выше его сил.

Друсс решил его добить.

– Для начала советую открыть таблотесор и просмотреть приказы, а после предлагаю вашему патрулю поскорее убраться с нашего пути.

– Хорошо, простите.

Хезз рыкнул на своих гвардейцев, которые тут же отошли от многоколесника и сбились в тесную кучку. В воздухе задребезжали таблотесоры. Мгновение спустя Хезз взглянул на Друсса и сказал:

– Всего десять дней. А потом я найду тебя.

– Возможно, господин Хезз, – ответил Друсс, успевший расположиться в многоколеснике рядом с Тенаном. – Но за это время многое может случиться. Давай, Хемель.

Тот открыл свой таблотесор, подключил его к механике авто, ментально проник вглубь двигателя и запустил процесс внутреннего сгорания. Мотор дернулся, разогнал обороты. Многоколесник взревел и под гневные взгляды гвардейцев рванул вперед.

– Куда? – спросил Хемель.

– Через канал и к дому Менура.

– А что за десять дней?

Друсс пожал плечами.

– Тенан тебе потом объяснит.

– Ну, как скажешь…

– А Басал… – Друсс сглотнул слюну. – Ну, вы знаете. У меня не хватило смелости заглянуть в комнату.

– Спокойно. Все в порядке. Мы отвезли его на Компостную станцию.

Друсс почувствовал облегчение, показавшееся ему неприличным. Как будто где-то там, в глубине себя, он радовался смерти брата. Однако быстро понял, что это всего лишь возбужденные эмоции, блуждающие по периферии сознания и затянутые в мелкие вихри навязчивых мыслей. Он очистил разум. Многоколесник мчался по пустынным улицам Линвеногра, над которыми занимался серый рассвет.

* * *

Тенан и Хемель остались в многоколеснике. Друсс воспользовался ментальным ключом, который был записан в его таблотесоре, чтобы открыть психомеханический замок, установленный в дверях мастерской Менура. Он уверенно миновал паутинный лабиринт – его расположение навсегда врезалось ему в память – и спустился по пандусу в обсерваторию перуса. Тот, как обычно, суетился у своих генераторов биотрики, погруженный в мерцающий свет артефактов ксуло.

Его эктоплазматический вырост вытянулся вверх и обернулся к Друссу.

– Прости, – сказал Менур.

– За что?

Друсс уселся на пандус. Он хотел сохранить дистанцию. Предстоял трудный разговор.

– Я подвел тебя. Я должен был что-то сделать. Придумать какой-нибудь способ заблокировать это ненормальное соглашение, которое вы заключили с Советом.

– Ты бы не сумел. Я сам этого хотел. Мне нужна полная свобода. Любой ценой.

– А что ты будешь делать потом?

– Еще не знаю. Сейчас это не важно.

– Я тебя не понимаю.

– И я тебя тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Только ты мог бы пролить свет на то, что собой представлял этот Импульс, но ты этого не сделал. Ты вообще ничего не сказал.

– Я не имею права голоса на заседаниях Совета.

– Но в исключительных обстоятельствах ты можешь сообщить председателю, что хочешь выступить. В сложившейся ситуации они вряд ли отказали бы тебе.

– Почему ты считаешь, что мне было что сказать? С чего ты взял?

– А ты почему меня обманываешь?

– У меня нет от тебя секретов.

– Есть. И не один. Видишь ли, если подумать об этом сейчас, то некоторые вещи кажутся очевидными. Как так получилось, что один чрезвычайно эксцентричный перус позаботился о двух юнцах? Ты всегда избегал семейных зависимостей. Ты всю жизнь избегал их как огня, так почему же, Менур? Почему?

– Ты причиняешь мне боль этими словами. Я знаю, что ты расстроен из-за потери брата, но…

– Не меняй тему. Помнишь, когда я создавал собственный архив вспышек ксуло, ты щедро одарил меня множеством своих трофеев?

– Конечно. Ты и это мне припомнишь?

– Нет, потому что именно благодаря этому я обнаружил образец, по своей структуре очень напоминающий Импульс.

– Как это? Ага…

Перус умолк, и его вырост сжался в комок. Это было похоже на признание. Друсс вздохнул.

– Я так и думал. Когда Лестич докопался до него, я не мог поверить своим глазам. Нечто очень похожее произошло много лет назад, и ты это знаешь. В чем тут дело? Они тоже знают, что происходит, но вынуждены играть в свои политические игры или только ты?

– Только я.

– Как это возможно? Этот Импульс убил несколько сотен жителей Линвеногра. Такие вещи нельзя не заметить.

– Вот именно. Тогда никто не погиб.

– Почему?

– Не знаю. Я только частично понимаю этот процесс.

– Что вызывает Импульс?

– Он возникает, когда человек пересекает границу Квалла.

Наступила тишина. Друсс боялся задать следующий вопрос. Он боялся узнать правду, потому что уже знал, почему Менур о них позаботился.

– Ты чувствовал себя виноватым.

– И это тоже, – тихо ответил Менур. – Но главное, я обещал это твоему отцу.

– Как вы могли? Это сломало нам жизнь. Это убило мать. А теперь, по иронии судьбы, погиб и Басал.

– Ваш отец убедил меня, что есть дела поважнее.

– Прежде чем ты просветишь меня и объяснишь, что было настолько важно, я хотел бы, чтобы ты честно ответил на один простой вопрос.

– Я постараюсь.

– Возможно ли, что мой отец вернулся в Линвеногр?

– Не знаю. Возможно. Есть такой шанс.

Ун-Ку

– Вы действительно хотите это знать? Зачем это вам?

– Ради этого я сюда и приехал.

– Но это бессмысленно.

– Почему? Ваша жизнь – захватывающее приключение. Это материал для нескольких книг.

– Журналистские бредни. Как будто книги имеют какое-то отношение к жизни.

– Забавно, что вы это говорите в своей библиотеке.

– Это всего лишь декорация, она не имеет никакого значения.

– И по вашему мнению, богатые родители и учеба в престижном университете вам тоже не помогли?

– Отнюдь.

– В чем же тогда секрет?

– Понятия не имею. Может быть, это везение. Или проклятие. Иногда их трудно отличить.

– Тогда почему же вы вместо того, чтобы сделать карьеру салонного дамского угодника, уехали в Африку?

– Отчасти из-за долгов, но в большей степени из-за жажды приключений. Я был уверен, что отец разрешил бы мои финансовые проблемы в два счета, но мне хотелось чего-то иного. И когда наемные головорезы начали наступать мне на пятки, мой друг сделал мне заманчивое предложение.

– Фон Браун?

– Разумеется. У этого засранца был небольшой капитал и участок собственной земли в Центральной Африке, на которой располагался алмазный рудник. Проблема, однако, заключалась в том, что он не работал с тех пор, как кто-то перебил всех шахтеров. Так, между прочим, за этим кроется довольно забавная история. У отца фон Брауна было своеобразное чувство юмора. Он переписал на сына землю в Африке, но поставил при этом одно условие – новый владелец должен в течение года запустить шахту. Если ему это не удастся, то право собственности вернется к папаше. С тем же успехом он мог бы подписать своему сыну смертный приговор. Он хорошо знал, что там происходит.

– И что сделал молодой фон Браун?

– Как будто вы не знаете! Он нашел себе компаньона, который оказался настолько глуп, что отправился с ним в Африку.

– Но разве ему пришлось вас как-то особенно уговаривать?

– Идиотские решения – одна из привилегий молодости.

– Что произошло, когда вы оказались в Африке?

– Мы угодили в чан с дерьмом. Немилосердная жара, вездесущая грязь, назойливые насекомые и столь же назойливые и агрессивные племена, вооруженные ружьями и винтовками. Всё это было невыносимо. Я всегда проклинал отца за то, что с раннего детства он заставлял меня участвовать в охоте. Я ненавидел его за это, но благодаря этому научился довольно хорошо стрелять. Поверьте, в Африке это оказалось самым приятным занятием. Это единственное, что позволило мне пережить кошмар пребывания на этом дьявольском континенте. Тупые черномазые таились в кустах и думали, что никто не замечает их белозубые рыла. И вдруг сюрприз. Бах! И одним зубастым меньше. Бах! Еще один грызет землю. Ничто так не улучшало настроение.

– Я так понимаю, что…

– Я знаю, что вы сейчас скажете. Я слышал это много раз. И что любопытно, чаще всего от людей, которые никогда не бывали в Африке. Вот вы были?

– К сожалению, нет.

– Вот именно! Там, у себя на родине, ниггеры – такие же хищники, как львы, тигры или крокодилы. Только гораздо опаснее, потому что они разбираются в огнестрельном оружии и голод, который толкает их на насилие, не имеет ничего общего с отсутствием еды.

– Мы можем продолжать?

– А на чем я остановился?

– Сколько времени у вас ушло на?..

– А, вспомнил! Шахта лежала в глубине материка, поэтому мы запаслись провизией и инструментами, наняли проводника и пару профессиональных шахтеров, а затем отправились в путь. Мы пробирались вглубь территории несколько недель, но часть пути проплыли вверх по Конго, что немного ускорило нашу экспедицию. На месте оказалось, что нам очень повезло, потому что никто не уничтожил тяжелую технику. Благодаря этому мы могли рассчитывать на быстрое возобновление добычи. Это была хорошая новость. Но плохая состояла в том, что мы не нашли ни одного трупа.

– Так это, наверное, хорошо?

– Избавьте меня от вашего невежества. Честно говоря, с самого начала мы рассматривали две наиболее вероятные версии: либо кто-то захватил шахту и не захочет ее отдавать, либо ее сотрудники стали жертвами племенных разборок. Во втором случае следовало ожидать, что на месте обнаружатся изуродованные трупы шахтеров, оставленные для устрашения. Но все оказалось по-другому. Оборудование цело, вокруг ни души, никаких признаков борьбы, а еще ящики с выработкой заполнены до краев. Я в жизни не видел столько алмазов! По большей части они были низкого качества, но всё компенсировалось количеством. Почему их никто не забрал? Я хорошо помню это чувство. Холод в раскаленном сиянии экваториального солнца. Однако руководство уверяло нас, что опасаться нечего, ибо, скорее всего, черные работники восстали против белых управленцев и сами ушли со своих рабочих мест. А затем придумали какую-то сказку про нападение на шахту, забрали себе немного алмазов и разошлись по миру. Остальную часть добычи никто не крал, потому что это настоящий шлак и мало кто знает о существовании шахты. Его слова успокоили нас. Вечером того же дня мы пили ром и смеялись над собственной наивностью. Черномазый оказался менее суеверным, чем мы. Да, это, без сомнения, было весело.

– Так вы остались?

– Разумеется. Ведь мы притащили с собой полтора десятка опытных рабочих, которых набрали на континенте, чтобы, конечно, запустить эту проклятую шахту, но их оказалось явно недостаточно. Мы переговорили с проводником, и он предложил привезти дополнительных людей из какой-нибудь деревни, однако ближайшая находилась почти в двух неделях пути, и это заняло бы некоторое время. Знаете, я вообще-то был за то, чтобы немедленно вернуться в Европу. С тем количеством алмазов, которое у нас уже было, мы бы обеспечили себя на всю оставшуюся жизнь. Однако фон Браун был иного мнения, и поскольку его слова имели решающее значение, то никакого обсуждения не было. Проводник – я не могу припомнить его имени – получил в помощь четырех вооруженных людей и на следующий день двинулся на юг. А мы разбирали снаряжение, распаковывали тюки, выставляли охрану и ждали его возвращения.

– И долго это продолжалось?

– Около двадцати нестерпимо долгих и скучных дней.

– Сколько людей привел проводник?

– Ни одного.

– Как это?

– Он вернулся один, в разорванной одежде, без оружия и с бельмами в глазах.

– Что случилось?

– Он не сказал. Он был сильно обезвожен и едва держался на ногах. Мы дали ему воды, но это мало помогло. Казалось, у него кататонический ступор. Мы положили его в один из бараков, и он неподвижно лежал там под москитной сеткой, как машина с раскрученной пружиной. На следующий день выяснилось, что пропала большая часть шахтеров. Я допросил тех, кто остался, и один из них сказал, что те сбежали, услышав, что проводник кое-что бормочет во сне, а вернее, бесконечно повторяет одно слово.

– Какое?

– Он боялся его произнести, но в итоге я настоял. Не знаю, удастся ли мне его воспроизвести. Там два таких хриплых звука вместе, что-то вроде Ун-ку.

– Ун-ку?

– Как-то так. Никто не захотел объяснить нам, что это означает. Одни говорили, что не знают, а другие отворачивали головы и молча терпели удары. Мне хотелось кого-то убить, и я бы, наверное, это сделал, но нам нужны были люди для работы. Наконец фон Браун велел оседлать лошадей и заявил, что мы сами поедем за этими шахтерами. Я решил, что это глупая затея, и он в принципе был со мной согласен, но считал, что нам все же стоит рискнуть, так как это наш единственный шанс запустить шахту. Тогда я заявил, что останусь и присмотрю за алмазами. Фон Браун меня высмеял. Я догадался, что он хотел сказать, и воздержался от комментариев. Я понял, что нам следует ехать вместе. Перед самым отъездом, ранним утром следующего дня, он принес мне дополнительные тюки и сказал, что на всякий случай мы возьмем их с собой. Они были заполнены алмазами.

– Алмазы везли только вы?

– Нет, он тоже.

– Вы отправились одни?

– Да. Фон Браун заявил, что никому нельзя доверять, потому что наверняка это наши люди посреди ночи покинули лагерь и напали на проводника. Вместе с его эскортом. Поэтому часть из них сбежала, когда проводник каким-то чудом вернулся в шахту.

– А вы что по этому поводу думали?

– Я не знал, чего мне бояться: то ли его прозорливости, то ли прогрессирующего безумия.

– Я понимаю…

– Ничего вы не понимаете! Это был мой друг, я знал его много лет, но там, тогда я чувствовал, что он становится чужим человеком. Хуже того. Как будто он всегда был таким, а я до сей поры знал только верхний слой, эпидермис его личности, который отшелушивается и сходит под безжалостным африканским солнцем.

– Должно быть, это было тяжело.

– Не особенно. Не в той ситуации, когда все мысли сосредоточены на том, чтобы вытащить свою задницу из этого дерьма. Рефлексировать можно, когда тебе ничего не угрожает.

– Но ведь вам повезло, верно?

– Не очень.

– Я читал об этом. Вы запустили шахту, вернулись в Европу миллионерами, а затем отправились в Австралию, где в центре континента…

– Вы верите всему, что читаете?

– Это не какая-то там досужая сенсация. Об этом написано в учебниках.

– Я не вижу разницы.

– А я вижу.

– Я знаю, о чем говорю.

– Хорошо, скажите, сколько времени вам понадобилось, чтобы вернуть шахтеров и запустить шахту.

– Этого так и не случилось.

– Зачем вы так со мной поступаете?

– Вы хотите услышать правду или предпочитаете заглянуть в учебник?

– Это такая игра, да? Я или уйду, или выдержу и дослушаю до конца.

– Ничего подобного не было.

– Ну, хорошо. Что там произошло?

– Неделю мы шли на юг, пока не добрались до сухого каменистого плато. На горизонте мы увидели скопление темных объектов. В бинокль они походили на примитивные хижины. Мы направились в ту сторону. Оказалось, это стоящие группами люди. Одни лежали лицом к пустому небу, другие стояли, прижавшись друг к другу. Всего там было несколько сотен человек. У всех был отсутствующий кататонический взгляд. Они образовывали широкий, неровный круг, в центре которого находился камень.

– Камень?

– Да, огромный белый валун. Казалось, будто он парит в нескольких сантиметрах над поверхностью земли, но потом я слез с лошади и обнаружил, что эта глыба покоится на гораздо меньшем камне, спрятанном в тени большего, и потому создается впечатление, будто она висит в воздухе. Она был идеально сбалансирована. Фон Браун тоже сошел с лошади, и мы вместе уставились на белый валун, как вдруг из-за него вышел невысокий плечистый мужчина, покрытый белыми татуировками. Я испугался и поднял оружие, но фон Браун оказался быстрее. Его револьвер грохнул, и наступила страшная тишина. Мужчина получил удар в грудь, упал на колени, удивленно посмотрел на нас, а потом его лицо превратилось в ужасающую маску. Он указал пальцем на фон Брауна и хмыкнул. Я думал, он задыхается от крови, но нет. Это было какое-то слово. Он повторил его снова и перевернулся на спину. Фон Браун замер, уставившись в пустоту, бельмо затянуло его глаза. Я хотел убежать, но на меня упала тень. Я поднял голову и увидел что-то в небе, вроде одинокое облако, но оно ничем не напоминало облако. Я никогда не видел ничего подобного. Не мог пошевелиться, тень завладела моими мыслями. Я чувствовал, что засыпаю. А проснулся здесь, в поместье моего отца. Почти пятьдесят лет спустя. О своих путешествиях я узнал из газет и книг. Австралия, Гренландия, Антарктида – я никогда не был там. Или был, но вообще этого не помню.

– Я не могу это написать.

– Не вы первый.

– О чем вы говорите?

– Вы не единственный, кто взял у меня интервью. Но их никогда не печатают. Не могут, потому что я все еще стою там. Перед белым камнем. В тени Ун-Ку.

Аворро

Многоколесник покачивался в мутных водах Главного канала у каменного причала. Транспорт у заминов, как правило вездеходный, рассчитанный на передвижение как по суше, так и в водной среде, и это авто не было исключением. Друсс и Хемель сидели, откинувшись в жестких креслах, и уплетали шашлычки из мяса фивара, купленные в уличной жаровне, одной из тех, что в большом количестве расположились на берегу канала, а Тенан наблюдал за ними с берега. Его вырост скорчился и свернулся, как испуганная гусеница птора. Друсс отер губы верхней частью кисти руки и улыбнулся Тенану.

– Ты еще не привык? – спросил он.

Эктоплазматический вырост задрожал.

– Ты шутишь, да? Ведь это отвратительно.

– Но удобнее, чем сидеть на еде, – заметил Хемель.

– Вы делаете это специально! – расстроился Тенан. – Вы же знаете, что я не могу на это смотреть!

– Ты преувеличиваешь, – возразил Друсс. – Мы просто голодны. Я же просил тебя пойти погулять.

– Я не могу бросить тебя сейчас… И вообще у нас есть на это время?

– На еду время есть всегда.

– Точно. Есть, – согласился Хемель.

Друсс часто задавался вопросом, как двум таким разным расам удалось создать сплоченное общество в Линвеногре. Это казалось совершенно невероятным. Судя по всему, у них было нечто общее, что позволяло не враждовать, а жить в согласии друг с другом и сотрудничать. Нечто, что формировало у них схожее отношение к миру и друг к другу. Друсс прожил здесь так долго, что у него развилось чутье, позволявшее видеть, что скрывала в себе отлаженная инфраструктура города, что стояло за политическими интригами и железным правлением всесильного Совета. Однако он уже давно потерял надежду когда-либо понять истинную природу этого постоянного присутствия, которое он воспринимал как нервную пульсацию сложной сети параноидальных зависимостей, маниакального соперничества, прочно вписанной в структуру Линвеногра.

Во всяком случае, так это виделось Друссу.

А как воспринимали это они?

Замины – это крепкие земноводные существа с довольно агрессивной природой и сильно развитым стадным инстинктом; при этом они отличные воины и умелые конструкторы. Основу их общества составляют группы самцов, численностью от десятка до нескольких десятков особей, объединенные вокруг одной самки в гарем, удовлетворяющий все ее потребности. Самок заминов практически невозможно встретить на улицах города. Когда в детстве Друсс и Басал шалили, мама часто пугала их гигантской водяной маткой заминов, грозя, что та придет и заберет их в свое логово, а потом сожрет одного за другим. Страшилка, как это часто бывает с детьми, действовала не дольше минуты. Друсс впервые увидел самку заминов, когда ему исполнилось двенадцать лет, и эта встреча едва не закончилась плачевно.

Пережевывая последний кусок, Друсс вдруг осознал, что это случилось недалеко от того места, где они теперь ели шашлыки. Он поднялся, закинул шпажку в воду и кинул взгляд в сторону порта – туда, где Главный канал соединялся с озером Леко.

– Что? – спросил Хемель, медленно и методично выковыривая шпажкой из зубов остатки мяса, словно специально еще больше раздражая Тенана.

– Видишь вон ту улочку? Ту маленькую. Параллельно проспекту Предетуса.

– Что с ней не так?

– Много лет назад, когда я был еще ребенком, я видел там водяную матку.

Хемель серьезно посмотрел на него.

– Я не могу говорить об этом.

– И не надо. Ты спросил, а я ответил.

– Да, я знаю, прости. Для нас это довольно тяжело. Они, они такие…

– Большие? – предположил Тенан, который обрел душевное равновесие, когда человек и замин закончили трапезу.

Хемель басовито буркнул и, окинув тяжелым взглядом перуса, закончил фразу:

– …прекрасные.

Друсс завороженно смотрел на них. В такие моменты он еще раз убеждался, что ощущение чуждости, въевшееся ему в кожу, когда он находился в их компании, никогда не исчезнет, потому что он и правда не сможет познать никого из них, даже если проживет в Линвеногре тысячу лет.

Друсс сел и вернулся в памяти к тому дню, когда двенадцатилетним мальчишкой возвращался из мастерской Менура. Вдруг затряслась мощеная улочка. Раздался мощный грохот, и стена одного из домов взорвалась кирпичами и облаком пыли. Взрыв опрокинул Друсса на мостовую. Он был ошеломлен и напуган. Он не знал, что происходит, и ему хотелось плакать. Встав на дрожащие ноги, он увидел нечто, выходящее из облака пыли.

Этот образ навсегда врезался ему в память.

Существо напоминало замина, но было огромным, как дом, чудовищным, мокрым. Гора мышц, обтянутая дряблой, обвисшей кожей и увенчанная конической головой, растущей прямо из туловища, без шеи. Чудище выпрямилось, устремило над крышами домов взгляд своих огромных, как прожекторы, глаз, открыло необъятную пасть и рыкнуло. Друсс потерял слух. Он слышал только тихий писк. Больше ничего.

В этой пищащей тишине он ощутил тепло горячей мочи, стекающей по ногам, и увидел толпу заминов, нахлынувших океанской волной, в один миг окруживших гигантское существо и накинувших на него веревки. Гигантская матка сопротивлялась, расшвыривала их по сторонам, словно детские игрушки, но мелких самцов было так много, что в конце концов она сдалась и была втянута вглубь разрушенного здания. Друсс стоял как окаменевший. Он даже перестал дрожать. Не помнил, как вернулся домой. Только через два дня у него восстановился слух, и он нашел в себе слова, чтобы рассказать испуганным родителям, что с ним случилось. Он старался не возвращаться к этому воспоминанию слишком часто, иначе оно напоминало ему о том, что кроется в недрах глубоких пещер, над которыми построены почти все дома заминов.

– Что случилось? О чем ты думаешь? – спросил Тенан.

– О том, как мне повезло, что я могу работать с вами, – соврал Друсс.

Эктоплазматический вырост начал раскачиваться, как трава на ветру.

– Я знаю, что это шутка, но я ее не понимаю.

«Я тоже», – отметил про себя Друсс, но промолчал.

Перусы не менее странные, чем замины. Это невероятно любопытные паукообразные существа, Они напоминают пауков, любопытны и чрезвычайно привержены ритуалам. Живут колониями в трубодомах, которые действительно напоминают широкие дымоходы, поросшие изнутри огромными наростами грибниц, в мякоти которых перусы вырезают свои жилые отсеки. Трубодома не имеют крыш, естественный свет проникает внутрь, освещая сады, устроенные на дне этих сооружений. В этих садах перусы выращивают свои биотрические лианы и откладывают яйца, из которых выводятся следующие поколения перусов. Эти существа – любознательные исследователи, способные вступать в симбиотические отношения с растениями. Они упорно систематизируют мир, поэтому среди них можно встретить приверженцев самых различных теорий, объясняющих устройство реальности, зачастую противоречащих друг другу. Однако не в этом причина непостижимости их существования. Непреодолимым барьером является принципиально иное строение их организмов, а следовательно, несколько иной способ взаимодействия с миром.

Они не питаются так, как люди или замины. Перусы поглощают пищу через кожу. Они буквально сидят на еде, имеющей консистенцию текучей суспензии или жидкой кашицы. Конечно, это сопровождается сложным ритуалом, который никто, кроме них самих, не понимает. Еще более загадочным является церемониал удаления экскрементов, которые выходят из их организма через эктоплазматический вырост. Этот процесс связан с серьезными запретами и табу, но, как утверждает Менур, это наиважнейшая религиозная практика в жизни каждого перуса. Больше он ничего не согласился выдать. Можно предположить, что это имеет какое-то отношение к спинным железам перусов, вырабатывающим крепкие волокна, похожие на паутинные нити, но способные выполнять функции дополнительных органов чувств и внешних резервуаров памяти.

Может показаться, что органически Друсс находится намного ближе к заминам, нежели к перусам, но это лишь кажущаяся близость. Обманчивая. Он был, есть и всегда будет здесь совершенно чужим существом. Друсс вздохнул и взглянул на небо, где солнце медленно приближалось к зениту, и произнес:

– Мой отец преодолел долгий путь, чтобы добраться до Линвеногра, хотя даже понятия не имел, что такой город существует. Я рассказывал вам об этом?

– Нет, – ответил Тенан, а Хемель подтвердил кивком головы.

– Вместе с нашей будущей матерью, моей и Басала, он покинул анклав Тумсо, в котором жила свободная человеческая община из нескольких десятков человек. Он не желал больше там оставаться. Он видел больше, чем другие. Ощущал подземные волны живого холода и мечтал о Пространстве Конструкта, хотя вначале и не подозревал, что существует нечто подобное и это можно наблюдать с помощью таблотесора. Отец ощущал странные импульсы, пучки энергии неизвестного происхождения, которые всегда были направлены в одну и ту же сторону. Ему хотелось узнать, почему он это чувствует, что это за импульсы и куда они устремлены. Но отец понимал, что вдвоем они не справятся, и дождался, пока к анклаву приблизится один из огромных торговых караванов заминов, которые колесят по всей Усиме. И когда это произошло, ему улыбнулась удача. Когда караван остановился рядом с анклавом, неожиданно образовался пузырь уплотненного воздуха и угодившая в него повозка начала мерцать.

– Перипатетическая петля, – пробормотал Хемель.

– Верно, но мой отец не знал, что это и как называется. Ему еще не был известен жаргон искателей ксуло. Он даже не знал, что такие искатели вообще существуют. Однако почувствовал, что под землей находятся некие небольшие предметы, образующие круг, внутрь которого и попал фургон. Искатель, путешествовавший с караваном, незадолго до этого погиб в лапах дикого гавуса, и оказалось, что лишь мой будущий отец способен обнаружить эти предметы. Он понятия не имел, что нужно делать, но не собирался сидеть сложа руки. Попросил лопату, осторожно выкопал один из предметов, тем самым нарушив петлю, и повозка перестала перескакивать во времени.

– Скорее всего, Дробо, – заключил Тенан.

– Возможно, но отец не рассказывал мне, что это было. Важно, что благодаря тому случаю его талант оценили и ему разрешили присоединиться к каравану. Вместе с матерью он много лет путешествовал. Исколесил пол-Усимы. Познакомился с перусами, которые научили его работе искателя ксуло и посвятили в тонкости этой профессии. Говорят, побывал и в Ак-Бе, где ему пришлось бежать от гомолов, пытавшихся силой затянуть его в ряды Коллектива Разири. Кажется, удалось ему повидать и Пахлакраве, город вхралей, слепленный из видоизмененной горной гряды. Я не знаю. Может, так оно и было. Ясно одно. В какой-то момент он узнал, что есть такое место, единственное во всей Усиме, где вспышки из Квалла возникают не спорадически, а почти ежедневно. Это место – Линвеногр – город, построенный на берегу озера Леко. Отец решил, что только там сможет узнать ответы на мучившие его вопросы. Однако проблема в том, что он их так и не узнал. Он прожил здесь много лет, был хорошим искателем, даже превосходным, и заслужил признание Совета, но за это время ни на йоту не приблизился к пониманию истинной природы вспышек и артефактов. А потом стало еще хуже.

– Он исчез, – сказал Тенан.

– В конечном итоге. Да. Но еще раньше, после того, как Инабулус Кнальб при его участии построил Аполлабий, это здание стало его одержимостью. Отец стал утверждать, будто именно оно является ключом к тайне Квалла и ксуло, вспышкам и их необычной частоте.

– Скорее всего, он исходил из того, что здание видно в Пространстве Конструкта, – предположил Хемель.

– В те времена многие исследователи утверждали, что благодаря этому факту мы наконец-то поймем корреляции между нашей плоскостью реальности и Пространством Конструкта и произойдет прорыв в исследованиях.

– Ничего подобного, однако, не произошло, – добавил Тенан.

– Вы правы, – подтвердил Друсс. – Но мой отец пребывал в таком отчаянии, что, вопреки всему, решил совершить нечто радикальное, способное объяснить всем реальный смысл существования Аполлабия и открыть стабильный проход в Квалл.

– В каком смысле? – спросил Хемель.

– В буквальном, – ответил Друсс.

– Как он мог это сделать? – заинтересовался Тенан.

– Вот этого я и не знаю, – тихо признался Друсс.

– А Менур? Что он тебе сказал? – буркнул Тенан.

– Он знал, что отец планирует спуск в Квалл. Он также знает, когда это произошло. В некотором смысле он помог ему, предоставив свою обсерваторию, но понятия не имеет, какую технику использовал мой отец. Он утверждает, что его переход оставил уникальный энергетический след. Поистине уникальный в своем роде.

– Хорошо, – пробормотал Хемель. – Я могу понять, что ты стремишься узнать тайну исчезновения твоего отца, но это никак не связано с нашим расследованием. Мы ищем зацепку по совершенно другому делу. Время уходит. Мы должны сосредоточиться на…

– Погоди! – вмешался Тенан. – Разве ты не понимаешь?! – Его вырост напрягся и повернулся в сторону замина, как полупрозрачный ствол ружья. – Именно это он нам и объясняет!

– Что? – растерянно спросил Хемель.

– Все, что он знает. По порядку. Его отец, спуск в Квалл и этот уникальный след. Я уверен, что своими очертаниями он напоминает смертоносный Импульс.

Друсс улыбнулся Тенану и сказал:

– Ты всегда был удивительно сообразительным.

– Подождите, а то я не успеваю, – проворчал Хемель. – Более тридцати лет назад отец Друсса использовал какую-то неизвестную технику, чтобы спуститься в Квалл, и оставил позади себя энергетический след, который удивительно похож на Импульс. Так?

– Верно, – подтвердил Друсс.

– Откуда у тебя образец того спуска?

– От Менура.

– Он тоже вызвал смертоносный Импульс?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю.

– А Менур знает?

– Тоже нет.

Хемель почесал коническую голову.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что это тупик. Нам нужно больше.

– Согласен, – признался Тенан.

Друсс сглотнул слюну и тихо сказал:

– Есть кое-что…

Хемель пристально посмотрел на него, и Тенан неподвижно застыл.

– …Менур утверждает, что моему отцу нужно было еще научиться у кого-то этой технике спуска и он не смог бы это сделать за несколько дней. Обучение должно было занять не менее года.

– И что это нам дает? Это было так давно, – простонал Тенан. – Как мы теперь найдем этого наставника? Даже если он еще жив.

– Это проще, чем кажется.

– Как это? – удивился Хемель.

– Помню, задолго до исчезновения отца мать вдруг начала с ним спорить. Она кричала и плакала. Она боялась за него. Хотела, чтобы он перестал куда-то ходить. Я долго не мог понять, в чем дело. Мама упоминала не то какой-то дождь, не то изморось, и это мне казалось более чем странным, потому что кричала она на отца и в солнечные дни. Только потом, когда я подрос, я наконец понял, куда ходил отец. Правда, в то время его здесь уже не было и не было никого, кто мог бы объяснить мне, почему он это делал. Теперь ответ напрашивается сам собой.

– Ну, конечно! – ахнул Хемель. – Поле Мороси! Он ходил на Поле Мороси!

Эктоплазматический вырост мгновенно спрятался в шарообразном теле перуса, издав при этом протяжный жалобный свист, что было явным признаком того, что Тенан испугался.

– Я знаю, о чем ты думаешь, но ты не можешь этого сделать, – сказал Хемель.

– Наоборот.

– Это чистое безумие! Ты можешь погибнуть.

– Я всегда хотел увидеть это место, но мне не хватало смелости. А теперь мне просто необходимо. Это многое упрощает. Подвезешь меня?

– У меня нет выбора, да? Но только до Цистерны. Ни за что на свете я не полезу на Поле Мороси. Тенан, ты едешь?

Перус, не сказав ни слова, сел в многоколесник и свернулся на заднем сиденье.

* * *

Главный канал заканчивался большим круглым бассейном, окруженным густым лесом трубодомов, между которыми извивались узкие улочки. Так выглядел центр района Практо, в котором безраздельно правили перусы. Они были повсюду, даже на вертикальных стенах своих трубодомов. Хемель выехал из воды и стал медленно маневрировать в толпе трущихся друг о друга перусов. Надо было набраться терпения, потому что они неохотно уступали дорогу, а кроме того, вытягивали в сторону авто эктоплазматические выросты, словно хотели хорошенько рассмотреть нарушителей их покоя.

Друсс кинул взгляд на заднее сиденье, на котором свернулся Тенан.

– Поздоровайся со своими друзьями, – сказал он. – Может, они быстрее уйдут с нашего пути.

Тенан соскользнул с кресла на пол.

– Думаешь, меня заметили? – пискнул он.

Друсс неодобрительно покачал головой и посмотрел на Хемеля.

– Не обращай внимания, – пробормотал замин, не сводя глаз с многолюдной улочки.

Вскоре толпа поредела, и многоколесник поехал быстрее. Трубодомов тоже стало меньше. Появилось больше деревьев и колючих кустов Практо. Именно от них район получил свое название. Наконец Друсс с помощниками добрались до Цистерны – Главной водопроводной станции Линвеногра – угловатого здания из крепкого красного кирпича с огромными водонапорными башнями. Хемель объехал Цистерну и притормозил. Сразу за ней открывалась широкая, поросшая травой равнина, совершенно свободная от построек и простирающаяся до дальних лесистых холмов. Трава блестела в лучах солнца, будто мокрая, словно здесь только что прошел дождь. Но на Поле Мороси так было всегда. Плывут ли над Линвеногром дождевые облака, или же простирается чистое голубое небо – в воздухе здесь постоянно висит мелкая блестящая изморось – дар или проклятие того, кто здесь живет.

Друсс вышел из многоколесника.

– Мы подождем, – сказал Хемель.

– Лучше не надо. Неизвестно, что произойдет. Если я выживу, то вернусь в квартиру в Аполлабии, там и встретимся. А если нет, то можете пользоваться моей документацией и коллекцией ксуло. Я уверен, что они вам пригодятся, когда вы начнете самостоятельно заниматься поиском. Ну, идите уже.

– Как хочешь, – кивнул Хемель, а потом развернулся и уехал.

Стало тихо. Легкие перистые облака неторопливо скользили по небу. Друсс двинулся вперед, в сторону холмов. Вдруг он почувствовал на лице влажное прикосновение мелкого дождя, несущего с собой странный запах, который ассоциировался с чем-то холодным, инородным, чуждым этой траве и небу.

Совет никому ничего не объясняет, но и так понятно, что именно он привел сюда Друсса. В известной степени. Так же получилось и с тульпами – летающими спрутами, которые в районе Энез, над рухнувшими крышами заброшенных домов, плетут воздушную паутину мыслерядов. Много лет назад Совет решил отправить своих наблюдателей в разные регионы Усимы, чтобы следить за перемещениями самых опасных и непредсказуемых существ, живущих на этой планете. Так, на всякий случай. Парадоксально, но несмотря на то что наблюдатели действовали очень осторожно, одного их присутствия оказалось достаточно, чтобы привлечь к себе внимание тех, кого Совет боялся больше всего. Внезапно незваные гости появились в Линвеногре и остались здесь навсегда.

Друсс не мог этого помнить. Это произошло задолго до прибытия отца в город. Говорят, тогда здесь прокатилась волна беспорядков, в ходе которых наиболее пострадал район Энез, разрушенный и сожженный воинственными заминами и поддержавшими их перусами, решившими выгнать чужаков из города. Погибло много местных жителей, но ни одного пришельца, что быстро охладило пыл протестующих и привело к тому, что Совет разрешил пребывание незваных гостей в Линвеногре. Такое решение было принято, главным образом, для того, чтобы предотвратить волнения среди граждан, потому что самим пришельцам никакие разрешения не требовались. С тех пор тульпы свободно летают над городом, занимаясь своими непонятными делами, и постепенно жители Линвеногра смирились с их постоянным присутствием и тем, что они вообще не участвуют в жизни города. Пришлось им смириться и с тем, что травянистая равнина на окраине города стала территорией, принадлежащей вхралям. Точнее, вхралю. Потому что с самого начала он был только один.

Они назвали его Аворро, что на языке перусов означает «белый», и рассказывали о нем вещи, в которые трудно поверить.

Однажды Хемель повторил Друссу удивительную историю. Он услышал ее от члена своей семьи – замина, пережившего нападение на гнездо вхраля. Замины развернули против него дюжину боевых многоколесников и вместе с многотысячной добровольной армией выдвинулись на травянистую равнину, которая впоследствии была названа Полем Мороси. Когда они добрались до места, из гнезда появился вхраль, и внезапно мир перевернулся вверх дном. Земля, поросшая травой, превратилась в зеленый свод, нависший над необъятной бездной неба. Замины с криком попадали вниз и исчезли в синеве. Выжили только те, кто успел вцепиться когтями в дерн и продержался до возвращения к норме. Тот, кто рассказывал об этом Хемелю, утверждал, что хуже всего было то, что никто не верил словам спасшихся, ведь подобный эффект переворачивания нигде больше не наблюдался. Только здесь. На Поле Мороси. Именно сюда пришел Друсс на встречу с существом, от которого все держатся подальше, потому что многие любопытные, подобно тем заминам, исчезли здесь без следа.

Внезапно Друсс вздрогнул. Остановился. Еще несколько шагов, и он упал бы в широкий каменный колодец. Это здесь. Он сглотнул слюну. До сих пор он не задумывался, что будет делать, когда доберется до места. Может, ему стоит крикнуть? Позвать его? Друсс собрался с духом, но вместо крика из горла вырвался изумленный вздох. Потому что он уже здесь. Выходит.

Гигантская членистая фигура цилиндрической формы, фосфоресцирующая мутным белым светом и перемещающаяся на сотнях длинных конечностей, тонких и легких, как паутина. Друсс почувствовал себя карликом рядом с этим существом и пошатнулся, ошеломленный его поразительной чуждостью.

Вхраль поднял одну из своих тонких ножек и пронзил ею Друсса насквозь. Нет. Произошло кое-что другое. Не было больно. Мир распался на отдельные элементы, оказавшиеся буквами странного алфавита. Друсс услышал тихий шепот и оглянулся. Голос травы улетал к городу, над которым что-то парило, но на этом нельзя было сфокусировать взгляд. Волосы на затылке встали дыбом. В текстуре неба, в силуэте далеких трубодомов, в повторяющемся узоре кирпичей на фасаде Цистерны прятались слова, и смотрелись они так, будто всегда были там начертаны. Друсс прочел их без труда.

кто умеет смотреть

видит Ун-Ку

висящее над городом

смотрящее в каждого отдельно

что хочешь

получишь

пока все не изменится

чтобы быть таким же

как всегда

И вдруг всё кончилось. Слова исчезли. Друсс остался один. Он ничего не понимал, и ему хотелось посмеяться над собственной наивностью. Неужели он и в самом деле думал, что придет сюда просто так и поговорит с вхралем? Он действительно полагал, что сможет задать ему какой-нибудь вопрос?

Друсс покачал головой. Странная легкость ощущалась в его теле. В задумчивости он двинулся к Цистерне, прокручивая в голове, как вернется в свою квартиру. Оказавшись в тени монументальной водопроводной станции, Друсс почувствовал, что он не один, но осмотреться не успел. Что-то повалило его на землю и толкнуло в темноту.

Телкро-оквал-зехка-липто

– Где уборщица? Она должна была помочь нам.

– Она перестала приходить на работу.

– Я почему-то не удивлен. Но всё же нам пригодилась бы дополнительная пара рук. Я нигде не могу найти последний ящик профессора Якура. С большим красным символом…

– В форме спирали?

– Да. Ты видел его?

– Когда его привезли два месяца назад.

– А сейчас?

– Ты проверял на складе?

– Дважды.

– А в лаборатории?

– И там.

– Тогда я не знаю.

– Может, уборщица что-то знает? Она каждый угол должна знать. Посмотрю, есть ли ее телефон в картотеке.

– Да оставь ты уже эту уборщицу. Секретариат давно перевели в новое здание. Ты ничего не найдешь. Я бы на твоем месте обыскал казематы.

– Откуда ему взяться в подвале?

– Ты прав, наверное, его забрали.

– Не обязательно, наши безделушки все еще ждут своей очереди.

– Тогда тебе надо спуститься.

– Я не пойду один.

– Ты все еще боишься?

– Говори, что хочешь. Мы идем?

– Ну, ладно. Я и так здесь почти закончил.

* * *

– А там?

– Пусто.

– Черт, где он может быть? Только его я не включил в список.

– Может, проверим это тесное помещение рядом с котельной?

– Никто не держит экспонаты во влаге. Это было бы глупо.

– Если только никто об этом не знает.

– Что ты имеешь в виду?

– Где именно ты нашел тело Яшки?

– В конце коридора, рядом с входом в… котельную.

– Вот именно. Почему я не думал об этом раньше. Иди! В этом месте?

– Да.

– А дверь в котельную была открыта или закрыта?

– Кажется, закрыта.

– Ты уверен?

– Думаю, что да.

– А в кладовку?

– Тоже. Не помню, чтобы что-то закрывало обзор, а коридор довольно узкий.

– Тело лежало на животе и головой в ту сторону?

– Да. Я подошел со стороны головы, и мне пришлось повернуть его, чтобы посмотреть, кто это.

– Значит, он не мог перевернуться после выхода из котельной, потому что тогда эта стальная дверь осталась бы открытой. Яшка заблокировал бы ее своим телом.

– Он проходил по этому коридору несколько раз в день. Приносил образцы в холодильную камеру. У него не было причин заходить в…

– Это правда, но я не верю в совпадения. Давай заглянем в эту кладовку.

– Да пожалуйста. Там одни картонные коробки.

– Раздвинь их немного.

– Зачем? Ведь сразу же видно, что… о, черт!

– Вот твой ящик.

– Что он здесь делает?

– Хороший вопрос.

– Кто-то его спрятал?

– Возможно, но не в этом дело.

– Что это значит?

– Подожди, дай подумать… Знаешь, что в этом ящике?

– Понятия не имею. С тех пор, как он приехал, не было времени заглянуть к него. Всегда находились более важные дела, а потом еще этот ремонт.

– Наверное, именно тогда его перенесли сюда. Либо перед, либо сразу после ремонта. Смотри, на всех картонных коробках видны следы штукатурки и краски. Думаешь, рабочие будут спрашивать у кого-то разрешения?

– Пожалуй, нет.

– Вот именно… Сами мы его отсюда не вытащим, но всегда можем заглянуть.

– Ну, не знаю. Наверное, он запечатан. Наверное, не стоит…

– Мы скажем, что печать повредили при транспортировке. Дай фонарик.

– Ну и что там?

– Кто-то нас опередил. Крышка сломана. Сам посмотри.

– В ней есть что-нибудь, кроме опилок?

– Я проверю здесь, а ты покопайся с другой стороны.

– У меня ничего.

– А у меня есть глиняная статуэтка и лист бумаги, на котором кто-то записал слитно четыре слова: «Телкро-оквал-зехка-липто».

– Странно. Что это за язык?

– Понятия не имею. По-моему, это какая-то тарабарщина.

– А фигурка? Покажи. Что это?

– Машина? Символ? Или бесформенное пятиногое животное?

– Шутки шутками, но такой большой сундук на одну маленькую фигурку и исписанный каракулями листок? Это не смешно.

– Я согласен. Чего-то не хватает.

– Надо проверить, может Якур приложил какое-то письмо.

– Сомневаюсь. Этот псих прислал нам из Монголии восемь таких ящиков, и ни в одном не было письма. В них были только не описанные геологические образцы и жалкие окаменелости – в общем, бесполезный хлам. Этот сундук был последним, и всем казалось, что внутри в нем то же самое, что и в предыдущих. Поэтому никто не спешил проверять.

– Думаешь, Яшка заглянул?

– Возможно, так и было, но вряд ли это связано с его смертью. Он умер от сердечного приступа.

– Так говорят.

– Ой, прекрати… Я знаю, ты любишь теории заговоров, но, во-первых, у нас нет оснований подозревать, что кто-то убил Яшку, а во-вторых, если что-то действительно находилось в этом ящике, то оно, вероятно, было довольно большим. Один человек тайно не вынесет этого. Ну, как? Сговор? И только мы ничего не знаем? Или я что-то знаю и не хочу тебе говорить? Ну и параноик же ты.

– Но ты согласен со мной, что здесь что-то не так?

– Определенно! Почти два месяца назад в Институт приехала последняя коробка Якура. Вскоре после этого начался ремонт. Через неделю после того, как рабочие вышли из здания, нашли тело Яшки, и это перед дверью склада, в который занесли ящик. Кажется, вскрытие убедительно доказало, что его убил инфаркт, но через несколько дней мы все заболели чем-то вроде очень заразного гриппа, после чего здание было помещено в карантин. Однако исследования не выявили ничего определенного, никаких известных патогенов. Волей-неволей пришлось вернуться к работе, и, хотя никто уже не болел, дирекция прислушалась к нашему совету и решила, что Институт переедет в новое помещение. Да. Это раздражает! Мы явно что-то упускаем. Что-то ключевое. Как думаешь, что?

– Не знаю, дорогой Шерлок.

– Мы видим последствия, но причина отсутствует, дорогой Ватсон.

– Пустое место в ящике?

– Что бы там ни было.

– Ясно… Хватит глупостей. Мы немного увлеклись, тебе не кажется? Мы попались на шутку Якура, который нас разыграл, вот и всё. Остальное – ряд странных, но вероятных совпадений.

– Да, наверное, ты прав, но это мы узнаем, когда Якур вернется из своих монгольских вояжей. Хотя на самом деле это уже не имеет значения. Как видишь, сейчас здесь нет даже тараканов, и никакие слова не изменят этого. Пошли отсюда. Работа ждет.

– Хорошая идея. От этого места у меня мурашки по коже.

– Надо сказать ребятам из логистики, чтобы его завтра забрали.

– Может, лучше ящик оставить?

– Болван.

– Я? А кто положил на место записку и глиняную фигурку?

* * *

Густав Якур чувствовал, что его здесь не должно быть. Он обернулся и посмотрел на древнюю плотину, закрывавшую почти половину горизонта. Ее присутствие напоминало настойчивый взгляд – постоянно щекочущий шею, давящий между лопаток. Едва солнце начало подниматься по безоблачному небу, Густаву уже приходилось спешить. В противном случае он не успел бы вернуться в лагерь до наступления темноты, а впереди у него был долгий путь, ведущий через лабиринт каменных трещин, глубоких каньонов и гравийных осыпей, среди которых трудно найти тень. Он взял с собой всего несколько вещей, чтобы ничто не задерживало марш и подъем. С усилием оторвал взгляд от плотины и двинулся вниз по каменистой тропинке.

Что привело его сюда? Что он искал?

Как сквозь туман он помнил, что когда-то вел другую жизнь. Изучал камни, писал научные труды, искал минералы и находил руды металлов по заказу научных институтов и частных предпринимателей. Это продолжалось до тех пор, пока он не уехал в Монголию и на пригородном рынке не встретил старика в маске из странного камня.

Старик оказался на удивление разговорчив. Он свободно говорил по-русски, поэтому проблем с общением не было, и к тому же охотно отвечал на вопросы. Он объяснил Густаву, что относится к вымирающему племени липтосов, самозваных хранителей долины Амра, которую с одной стороны окружает цепь невысоких, но отвесных гор, а с другой – закрывает гигантская плотина, сооруженная много тысяч лет назад древними предками его народа. Она была возведена в те времена, когда там было еще много воды, однако строители вовсе не собирались задерживать ее в долине. Наоборот. Они хотели осушить это место, потому что вода может разрушить святость, которая там заключена.

Старик не стал объяснять Густаву, что такое эта святость, но предложил отправиться вместе с ним в долину и изведать на себе ее благословение. Густава не пришлось уговаривать, и они сразу двинулись в путь. Пыльная дорога сменилась каменистым бездорожьем, а затем неприглядной пустошью, продуваемой всеми ветрами. Они брели от деревни к деревне, от гостиницы к гостинице, а места`, которые они проходили, становились все более примитивными, все более далекими от цивилизации, и у Густава возникло ощущение, будто он движется назад в прошлое. Наконец на горизонте вырос характерный зубчатый массив плотины, и с наступлением сумерек они зашли в пустынное поселение липтосов.

Его жители молча брели, погруженные в себя, как будто в состоянии транса. Старик, так и не назвавший своего имени, прошел через весь поселок и ни с кем не поздоровался. Здесь всё казалось покрытым тонким слоем серой пыли. Путешественники провели в поселке всего одну ночь и на следующий день отправились дальше в путь. Через несколько часов они оказались на стоянке, разбитой у подножия гигантской плотины. Это было одно из тех мест, откуда липтосы начинают свой путь вглубь долины Амра. Вблизи плотины из-за ее невообразимой величины Густав начал непроизвольно сутулиться, всё время прятал голову в плечи, а ночью спал прерывистым, беспокойным сном.

В долину можно было попасть только через щели в потрескавшемся монолите. Протискиваться по закопченным туннелям, судя по виду, готовым обрушиться в любой момент, было не слишком приятно. Но это ничто по сравнению с тем чувством, которое охватило Густава по другую сторону. Огромная плотина и прекрасный вид на лабиринт Скалистых каньонов, галечных холмов и дюн серой пыли разбудили что-то в основании черепа. Тревожно знакомое чувство, которое зудит и дергает мозг, как холодная игла, чтобы, достигнув более освоенных областей сознания, всплыть на поверхность явных эмоций и принять форму иррационального ощущения опасности. Это походило на предупреждающий сигнал или органическую тревогу, которая включилась, потому что Густав оказался в том месте, где никогда не должен был находиться.

Старик сказал ему, что на территории долины можно передвигаться только по обозначенным тропинкам и ни в коем случае нельзя отклоняться от них, но не объяснил, почему здесь действуют такие правила. Густав колебался. Он уже не был так уверен, что хочет узнать о святости, заключенной в долине, но, несмотря на сомнения, все время следовал за стариком. Дорога была трудной. Им приходилось протискиваться через узкие проходы, карабкаться по развалинам и пробираться сквозь густую пыль. Наконец, спустя несколько изнурительных часов, они добрались до места назначения. Старик завел Густава в чрево огромной пещеры. Ее наклонные стены двигались в мерцающем свете факелов. Когда Густав понял, что не огонь заставляет их двигаться, было уже слишком поздно. Густая тьма проявилась, как сложный иероглиф.

Он пришел в себя в лагере у подножия плотины. Он был слаб, волочил ноги и нигде не мог найти своего спутника. Другие липтосы, с которыми он пробовал общаться, говорили на непонятном лающем языке, и никто не носил каменной маски. Через несколько дней Густав окончательно пришел в себя и решил бежать, но это оказалось невозможным. Тем не менее он не сдавался и упрямо повторял попытки, но эффект каждый раз был один и тот же – как бы далеко ему ни удавалось уйти, как только он засыпал, его тело возвращалось в долину.

Однажды, когда он в очередной раз отправился в деревню липтосов искать старика в каменной маске, он заметил темную полосу густого дыма, поднимавшуюся над горизонтом. Благодаря этому обнаружил лагерь исследователей из монгольского университета в Улан-Баторе. Там были биологи, геодезисты, инженеры и геологи. Густав рассказал им, что с ним случилось, но его высмеяли. Никто не собирался проверять, есть ли в его словах хоть капля правды. Ученые сказали, что история проклятой долины – одна из древнейших и самых популярных монгольских легенд, поэтому ему придется получше постараться. У Густава не было никаких доказательств, подтверждающих его слова, поэтому он решил их получить. Он приносил из долины камни и окаменелости, которые, по его мнению, подходили друг другу, как части машин, но оказалось, что только он видит в них что-то необычное.

Спустя некоторое время этих «доводов» накопилось так много, что руководитель монгольской экспедиции из жалости предложил помочь перевезти находки в родной институт Густава. Коллеги пытались помешать этой затее. Они говорили, что не следует утверждать сумасшедшего в его иллюзиях, но делали это не слишком убедительно, ведь дополнительные расходы мало кого волновали – экспедиция монгольских исследователей располагала почти неограниченным бюджетом, так как по заказу военных занималась в основном поисками месторождений урана. Густав лично заполнил восемь ящиков, написал адрес и пометил красной спиралью. Он не описывал содержимое, потому что, вопреки всему, ему все равно казалось, что ценность находок очевидна и сундуки вызовут сенсацию сразу после их демонстрации. Однако Густав решил приобрести еще один образец – то, что развеет любые сомнения. Ему больше нечего было терять. Он отправился на поиски пещеры, куда его привел старик в каменной маске. Методично обыскал долину и через несколько дней нашел это место.

Густав знал, что у него остались всего сутки, потому что затем группа монгольских ученых двинется дальше на восток и окажется уже вне его досягаемости. Столь долгий путь ему не удастся пройти без сна, поэтому пришлось войти в пещеру немедленно. Он должен был достать этот образец, положить в девятый ящик и точно описать – прежде всего, ему следовало объяснить, почему его нужно держать подальше от влаги.

Густав Якур протискивался между валунами, лежащими на дне глубокого каньона, и сосредоточенно делал каждый шаг. Это занимало внимание, обманывало страх. На полпути к пещере он начал думать, что его план может сработать, но это была уже не его мысль.

Липто

Пронзительный влажный холод привел его в чувство. Друсс попытался пошевелиться, но левая сторона тела оказалась полностью обездвижена. Он открыл глаза и понял, что лежит на боку, частично погруженный в топкую, грязную почву. Опираясь на свободную руку, он с хлюпаньем вытянул туловище из вязкой жижи и сел. Он промок до нитки и дрожал от холода. Прямо над головой огромные листья абадо создавали сплошной полог, под которым стояли полумрак и резкий запах гнили.

Друсс ощущал слабость, головную боль и тошноту. Но знал, что ему необходимо собрать силы, чтобы встать, начать двигаться и как можно скорее снять с себя мокрую одежду. Он поднялся со стоном и раздвинул в стороны листья абадо. В глаза ударил яркий свет полуденного солнца. Его лучи хлынули сквозь просвет и потекли по мохнатым пузырям – наростам грибниц, опутавших вертикальные стены сооружения, похожего на гигантский колодец, на дне которого рос заброшенный сад. Трудно спутать это зрелище с другими. Друсс покачнулся, но сумел устоять на ногах. Он осторожно приблизился к стене. И речи быть не могло, чтобы пытаться взобраться по мицелию. Друсс не собирался даже пробовать. Он мечтал только найти клочок сухого грунта, на котором можно было бы раздеться, высушить одежду и согреться в лучах солнца, пока то не скрылось за кромкой этого заброшенного трубодома.

К счастью, в нескольких шагах от него, у самой стены, лежал поваленный ствол карликового экмара. Друсс с трудом стянул с себя блузу и брюки, выжал их и перекинул через ствол. Затем снял ботинки и поставил на шершавую кору экмара. Голый уселся рядом, как птица на ветке, подставив спину солнцу. Озноб медленно отступал, но чем дольше Друсс смотрел на свою грязную одежду, тем сильнее его охватывала злость. Действительно, он должен был разозлиться из-за похищения, изоляции и украденного времени, которого у него оставалось не так уж много, но, к собственному удивлению, более всего его раздражала испорченная одежда. Друсс не мог с собой ничего поделать, хотя понимал, что это глупость, а обитая в городе, где преобладают существа, в принципе не пользующиеся одеждой, нельзя рассчитывать на понимание. С детства ему приходилось терпеть насмешки и издевательства заминской и перусской детворы. Хорошо, что у него был брат. Благодаря Басалу Друсс всё это выдержал и дожил до того времени, когда стал настолько зрелым и выносливым, что подобные оскорбления перестали его задевать.

Бедный Басал… Друсс скорчился на стволе и почувствовал себя как никогда одиноким. Он вспомнил образ брата, матери и отца, а потом начал представлять себе, что бы было, если бы они жили среди людей, среди одетых существ. Как бы сложилась их жизнь? Были бы они счастливее? И были бы до сих пор вместе?

Друссу вспомнились странные рассказы о Маленьких Человечках Короля Орфы, которые, кажется, очень похожи на людей и тоже носят одежду. Только они намного меньше. Друсс задумался, не может ли быть так, чтобы люди придумали Маленьких Человечков, чтобы не чувствовать себя единственной расой на Усиме, которая по непонятным причинам носит одежду. Погруженный в свои мысли, он кинул взгляд в сторону и заметил, что его брюки немного сползли со ствола карликового экмара. Он протянул руку, чтобы поправить их, как вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Он мгновенно повернул голову и у противоположной стены трубодома увидел голого, скорчившегося человека. Друсс встал. Тот тоже поднялся. Друсс махнул ему рукой. Тот повторил его жест, и Друсс понял, что смотрит на свое отражение, возникшее на зеркальной поверхности круглых листьев призрачной лианы, вьющейся по стене подобно струйке сизого тумана. Именно в такое состояние переходят растения, когда их окутывает влажное дыхание существа, выпускаемого перусами во время Фестиваля Роста.

Друсс пригляделся к себе. У него были короткие тощие ноги, узкие плечи, худые руки и вздутый, торчащий живот, под которым скрывался маленький скрюченный член. Осунувшееся лицо покрывала седая растительность – усы и борода, которые он лишь изредка подстригал ножницами. Сквозь редкие рыжие волосы просвечивала веснушчатая лысина. Его брат очень на него походил, хотя ростом был чуть выше. Но теперь, когда не стало Басала, Друсс стал человеческой особью, единственным представителем своего вида в этом городе. В отрыве от других людей он не уродлив, не красив, не высок, не низок, не умен, не глуп. Он – неудобная диковина, которую следует удалить из Линвеногра или бросить в месте, подобном этому, где он в одиночестве умрет с голоду.

Друсса охватило гнетущее чувство уверенности в том, что он никогда не узнает ни тайну Импульса, ни то, чего в действительности добивался его отец и почему ради этого ему пришлось спуститься в Квалл. Друссу казалось, будто внутри него пустое неподвижное пространство, сосредоточенное вокруг явственного ощущения, что его жизнь закончится именно здесь, что он исчезнет из Линвеногра так же, как когда-то исчез его отец, и что это, собственно, уже произошло.

Друсс сел и утопил лицо в ладонях. Он подумал, что с помощью таблотесора можно было бы вызвать Тенана и Хемеля, но тут же понял, что это мало что даст, ведь он не знает, где находится. Город большой, и даже если помощники сразу кинутся его искать, даже если им очень повезет, то без конкретных ориентиров им потребуется несколько дней. Слишком много. А время уходит. Это, наверное, тот самый момент, когда стоит сказать себе: «Всё, хватит, дальше я не пойду!» И эта мысль принесла ему успокоение. Он поднял голову, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение, – и замер. Его зеркальный двойник не сидел, как он, а стоял, улыбался и указывал пальцем вверх.

– Что? – спонтанно вырвалось у Друсса, который видел в своей жизни множество зеркальных лиан, но ни в одной из них не проявлялось отражение, наделенное собственной волей.

В ответ двойник Друсса развел руками и еще раз с улыбкой направил палец вверх. Друсс машинально поднял глаза, но не заметил ничего полезного или заслуживающего внимания. Голубой круг безоблачного неба и солнце, уже коснувшееся кромки трубодома.

– Это какое-то безумие, – пробормотал Друсс.

Двойник пожал плечами, не переставая улыбаться, и было в этом что-то обезоруживающее, удивительным образом наполняющее живой энергией и побуждающее к действию.

Друсс преодолел внутреннее сопротивление, собрался и открыл таблотесор, но почему-то не мог на нем сосредоточиться и воспринимал как нечто бесформенное, мерцающее и размытое, скопление бегающих белых муравьев. Это было странно, но наводило на размышления. Друсс закрыл таблотесор и взглянул на своего зеркального двойника, который теперь покорно повторял его движения. Он растерянно размышлял, что все это значит, и в то же время пытался уловить нечто уже всплывающее из глубин воспоминаний. Он внимательно наблюдал. Терпеливо ждал, когда образ обретет плотность, резкость и наполнится призрачной материей памяти.

Дождался.

Друсс вспомнил, что несколько лет назад Менур возбужденно рассказывал ему об экспериментах перусов и их успешной, но малоэффективной разработке, позволявшей глушить таблотесоры. Метод работал исключительно на небольших расстояниях, а один перус мог воздействовать лишь на один чужой таблотесор. Кажется, несмотря на многочисленные попытки, повысить эффективность этого метода не удалось и дальнейшая работа была приостановлена. Да, именно так, Менур еще утверждал, что мощный разрушительный импульс может ненадолго отключить личностные функции сознания. А это значит, что перусы по-прежнему втайне совершенствуют методы внешнего воздействия на механику таблотесоров, и им почему-то очень важно, чтобы последний человек в Линвеногре бесследно исчез.

Не дождетесь!

Друсс забрался на ствол карликового экмара и крикнул:

– Эй ты, паукообразный, покажись! Я знаю, что ты там!

Долго ждать не пришлось. Через некоторое время из-за края трубодома осторожно высунулся эктоплазматический вырост.

– Да, я с тобой говорю! Скажи своему Магистру, что он ошибся! Понимаешь?!

Вырост сжался, потом нервно вытянулся, как будто перус не мог решить, что делать, и вдруг без предупреждения исчез из виду. Друсс удовлетворенно улыбнулся: сильная приверженность иерархическим отношениям – их самое слабое место. Какие бы ранее приказы ни получил этот перус, создававший помехи, теперь ему придется посоветоваться с Магистром, которому он подчиняется. И Друсс может этим воспользоваться.

Он быстро открыл таблотесор – как и ожидалось, у него не возникло проблем с его обслуживанием – и вызвал Тенана. На панели засветилось серое окошко, в котором материализовался длинный ланцетный лист.

Система общения в таблотесоре была капризной и полной неожиданностей. По непонятной причине никто не выглядел в коммуникаторе так же, как в реальности. Информация, проходящая через глубинные структуры разума, с которыми связан каждый таблотесор, обрабатывалась по непонятным, хотя и стандартным алгоритмам. Благодаря этому Тенан всегда изображался как ланцетный лист, Хемель – как игрушечный многоколесник, вырезанный из дерева, а Друсс появлялся как книга, на обложке которой вместо названия красовался схематичный рисунок Дробо. В этом, на первый взгляд, была некоторая закономерность. В конце концов, одним из любимых занятий Тенана было выращивание праксли – биотрических кустарников, покрытых длинными ланцетными листьями. Известна была и страсть Хемеля к многоколесникам, и его навыки автомеханика. Да и жизнь Друсса вращалась вокруг отслеживания импульсов из Квалла и поисков артефактов ксуло. Однако эта простота была обманчивой. Ведь без особого труда можно было бы найти и другие стороны их существования, столь же, а может и более важные, только гораздо более скрытые, так почему же именно эти, а не иные жизненные увлечения ложились в основу образов таблотесора? Что здесь было определяющим? Возможно, ключевым здесь является то, что за ними кроется и что невозможно заметить с уровня, на котором ум обычно познает себя? Лучшие умы, не в пример Друссу, посвящали жизнь поиску ответов на подобные вопросы.

Ланцетный лист смешно изогнулся и начал радостно подпрыгивать.

– Это Друсс! Это Друсс! Он жив! – попискивал он. – Что случилось? Где ты?

– Слушай внимательно, потому что у нас всего минута! – сказал Друсс. – Меня похитили перусы и заточили в заброшенном трубодоме, но я не знаю, в какой части города. При мне таблотесор со сбитыми настройками, и я потерял счет времени. Как долго…

– Полтора дня…

– Слава Таботту! Еще не все потеряно. Вы должны меня найти! Я подозреваю, что они держат меня на окраине района Унтус. Я не уверен, но это было бы удобное место. Далеко от центра, много заброшенных трубодомов и недалеко от Компостной станции.

Лист закружился.

– Немедленно выдвигаемся! Это неслыханно! Зачем кому-то похищать тебя? Не могу поверить, что это…

Ланцетный лист исчез в окошке, а панель снова покрылась белыми муравьями. Друсс закрыл таблотесор и посмотрел вверх. На наростах грибниц стояли два перуса. Маленький и большой. Первый – рядом с краем, а второй на половине высоты трубодома. Друсс был почти уверен, что этих двоих он видит впервые в жизни.

– Вы меня разочаровали, – басовито хмыкнул перус. Его вырост имел форму кучевого облака, предвещающего скорый дождь, и на фоне безоблачного неба смутно напоминал настоящую тучу. Это, безусловно, был один из Магистров.

– Вы меня тоже, – парировал Друсс.

– И чем же? – искренне удивился перус.

– Вы испортили мою одежду. Вы знаете, как трудно найти в этом городе кого-нибудь, кто может сшить брюки, блузу или пальто?

Перус смущенно молчал. Его эктоплазматический вырост попеременно то удлинялся, то укорачивался.

– Вы понятия не имеете, верно? – продолжал Друсс. – Но уверяю вас, это трудно. Очень трудно. У меня такое чувство, что в других делах вы тоже плохо разбираетесь. Думаю, вы не заметили, что я свободный житель Линвеногра, который действует по приказу Совета, и, похитив меня, вы рискуете получить серьезные неприятности. Однако я допускаю, что произошедшее является результатом ужасной ошибки и в действительности вы искали кого-то другого…

– Я прекрасно знаю, кто вы, господин Друсс, – перебил его перус. – Думаю, я никогда не пойму, в чем ваша проблема с этими полотняными чехлами, которыми вы покрываете тело. Посмотрите на себя, без них вы выглядите нормальнее. Однако это не означает, что я настолько умственно отсталый, чтобы по ошибке захватить последнего человека в Линвеногре. Не оскорбляйте меня.

– Тогда я действительно не понимаю…

– Довольно этих игр! С кем вы общались? Что вы им сказали? Вы отдаете себе отчет, что вы безответственно рискуете жизнями других? Если потребуется, мы убьем не только вас, но и тех, с кем вы поделились своими знаниями. Мы вынуждены защищаться!

Друсс почувствовал холодок, пробежавший по позвоночнику.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Действительно не понимаю.

– Не отрицайте. Это просто смешно. Я давно за вами наблюдаю. До сих пор вы не представляли для нас никакой угрозы, но теперь все изменилось. Вы хороший искатель ксуло, любознательный, полезный для города, и вам бы стоило им оставаться. Вы должны были сидеть в своей уютной клетке в Аполлабии и заниматься своими делами, а не лезть в те сферы, которые вас не касаются. По-видимому, из-за смерти вашего брата вы позабыли основные правила. Вы забыли, чей это город и кому принадлежат его тайны. Зря вы взялись за расследование Импульса и зря отправились к Аворро. Если вы вернулись от него целым и невредимым, то у меня есть основания полагать, что вы уже все знаете. И я не могу допустить, чтобы ваши знания вышли за пределы стен этого трубодома. С кем вы разговаривали?

Друсс тяжело вздохнул. Он не собирался выдавать Тенана, хотя понимал, что рано или поздно этот беспринципный перус доберется и до его помощников. Он лихорадочно соображал, что делать, чтобы оттянуть этот момент. Друсс мог бы рассказать перусу, что на самом деле произошло при встрече с Аворро, но боялся, что это его совершенно не интересует. Он просто устраняет всех, кто потенциально угрожает его планам, а знают они что-либо или нет, не имеет для него ни малейшего значения. Этот холодный расчет был понятен Друссу, хотя он и не знал, что именно перус пытается защитить. Однако ввиду параноидальной предосторожности Магистра Друссу оставалось

...