Оглавление

Фотографии предоставлены с согласия Керченсого музея истории обороны Аджимушкайских каменоломен, а также из личного архива автора.

…Мы — первые боги,

Мы — древние дети

Праматери Геи, —

Великой Земли!

Изменою братьев,

Богов Олимпийцев,

Низринуты в Тартар,

Отвыкли от солнца,

Оглохли, ослепли

Во мраке подземном,

Но всё еще помним

И любим лазурь.

Обуглены крылья,

И ног змеевидных

Раздавлены кольца,

Тройными цепями

Обвиты тела, —

Но всё еще дышим,

И наше дыханье

Колеблет громаду

Дымящейся Этны,

И землю, и небо,

И храмы богов.

А боги смеются,

Высоко над нами,

И люди страдают,

И время летит.

Но здесь мы не дремлем:

Мы мщенье готовим,

И землю копаем,

И гложем, и роем

Когтями, зубами,

И нет нам покоя,

И смерти нам нет.

Источим, пророем

Глубокие корни

Хребтов неподвижных

И вырвемся к солнцу, —

И боги воскликнут,

Бледнея, как воры:

«Титаны! Титаны!»

И выронят кубки,

И будет ужасней

Громов Олимпийских

И землю разрушит

И небо — наш смех!

Дмитрий Мережковский «Титаны»

(К мраморам Пергамского жертвенника),

17 июля 1894 г.

Глава 1. Черное небо и огненная земля

Высокое майское небо почти целиком затянуто черным дымом. Земля содрогается от разрывов бомб и снарядов. Небольшая группа красноармейцев 510-го зенитного дивизиона сдерживает натиск превосходящих сил фашистских войск у села Булганак. В небе то и дело огромными стаями проносятся немецкие самолеты, разнося в клочья отступающие к Керченскому проливу советские части. Кто-то стремиться отойти организованно, кто-то панически бежит, кто-то оказывает упорное сопротивление, пытаясь зацепиться хоть за что-то в голой крымской степи. Везде царит хаос, линии фронта как таковой нет, всюду вспыхивают лишь отдельные очаги отчаянных схваток. Без того жаркий весенний южный воздух раскален нестихающим огнем бомбежек и обстрелов. Кажется что, запущена громадная безумная печь, в которой плавится вся реальность — воздух, земля, вода, человеческая плоть и кровь — в одном беспощадном огненном потоке. Едкий дым застилает все густым туманом, в котором все пропадает как в пропасти.

— Слева звено «Юнкерсов», — Елкин, возьми их, мы перехватим «Мессеры» по центру! Черт! Тьфу, зараза… откуда же их столько слетелось? — поднимается, отряхивается и отплевывается от земли командир батареи старший лейтенант Михаил Светлосанов, — Просто как саранча в воздух поднялась непроглядным тайфуном!

— Зато целей много, — откликается рядом комиссар Гогитидзе, — очередь дал и посыпались вниз горящим железом! Красочное крушение всей фашистской мощи!

— Боезапаса бы хватило, — размышляет Светлосанов, — а то при такой скорострельности нас надолго не хватит, еще пехота наседает. Со всех сторон атакуют, и с земли и с воздуха!

— Ничего! Выстоим… — выкрикивает сквозь грохот разрывов младший лейтенант Елкин, — Они и так на нас налетели и разбились как волны морские о скалу! Пока здесь их косим, а там сманеврируем…

— Северо-западнее на 45 звено бомбардировщиков, — докладывает сержант Егоркин, — они просто тучами кружат…

— Вижу! Сейчас мы их поджарим… 1, 3, 5 орудие, товьсь! — Светлосанов не отрывает взгляда от клубящегося темными клубами гари неба, — По цели залпом пли!

— Есть! — восклицает Гогитидзе, — четыре стервятника носом вниз пошли! Как на картинке! Просто песня…

— Да, строй разбили, остальные на вираже отходят, — добавляет Елкин, — не понравилось, как мы им перья ощипали, коршуны поганые!

— Отлично! Теперь возьмите на прицел правый фланг, — командует Светлосанов, — вон они сквозь тучи дыма скользят, сбоку обходят, хотят проскочить к переправе, этого допустить нельзя!

— Черт бы их побрал! — ругается сержант Егоркин, — Да их там тьма! Все небо в черных крестах! Сюда что все «Люфтваффе» слетелось? Плывут как металлические тучи, как в страшном сне…

— Нет не все. Это только 8-й авиакорпус Рихтгофена, — поясняет Елкин, — по данным разведки его перебросили незадолго до наступления. Развеем всю эту нечисть, затем мы здесь и вросли в эти степные камни!

— Что вообще происходит? Почему отступаем? — сокрушается Гогитидзе, — Что на Акмонае случилось? Мы же начали долгожданное наступление! Три армии в боевом маршевом порядке развернуты! Шаг до победы! И вдруг все внезапно летит прахом под откос… Что пошло не так?

— Просчеты были серьезные. И в обороне и дислокации. — с нотками гнева произносит Светлосанов, — Все три армии — 51-я, 47-я, 44-я стояли очень близко к передовой, скученно. Все объекты не замаскированы должным образом. Один мощный удар и все рухнуло, как колосс на глиняных ногах. А дальше — вон она голая степь, — ни укреплений, ни окопов, гуляй, не хочу! Об этом предупреждали командующего фронтом Козлова многие толковые офицеры, но куда там! Понадеялись на силу наступательного удара, все были опьянены предстоящим прорывом, вот немец и использовал все наши ошибки себе на пользу. И теперь вся степь трупами завалена и кровью залита… На той стороне Манштейн правит бал, а он один из самых талантливых военачальников Вермахта, с ним надо было ухо востро держать! А мы лобовой «кавалерийской атакой» решили его позиции взломать, вот и попались ему в сети… и бьемся упрямой рыбой!

Кто бежит, кто уже убит, кто еще трепыхается как мы! Но мы не отступаем, мы еще покажем, на что способны! Мы у этого села Булганак, прочно в землю вросли… И не на шаг не отошли!

— А вокруг нас почти все к проливу бегут… — добавляет Елкин, — Лишь немногие обороняются. Что с армией стало? Смотреть противно…

— Нарушены коммуникации между штабами, — вздыхает Гогитидзе, — связи нет наверно уже нигде. Фашист сразу голову отсек нашему Крымскому фронту, лишив его какого-либо управления. Сломай у машины руль, и она сама покатится к обрыву, что у нас и происходит.

Армия без командования превращается в страшный хаотический поток, что бушует вокруг нас. Никто не знает что делать. Люди в голой степи как живые мишени, укрыться негде… Тыл обнажен, никаких фортификаций до самой Керчи не строили, думали, что через несколько дней будем по набережным Севастополя гулять, а вон все как обернулось! Просто Крах, Катастрофа! Я такого не видел… Не бой, а массовый расстрел тяжелой артиллерией и самолетами! Одно попадание — и сразу братская могила! Какое-то неописуемое дикое языческое жертвоприношение… Кошмарный сон во плоти!

— Да! Не схватка, а настоящая бойня… — на ходу бросает Егоркин, вращая наводящую рукоять зенитки, — Народу полегло не счесть! И это еще не конец! Дымящееся кладбище от горизонта до горизонта….

— Мы еще возьмем реванш! — восклицает Елкин, — Недолго им тут гулять! Остановим и погоним назад, до самого Берлина! Это им не 41-й год! Их время уже кончилось… Главное здесь им хороший заслон поставить. И в долгу мы не останемся, отомстим за всех, за каждого нашего солдата, кто здесь в землю лег…

— Мы у этих скал встали крепко, пока положение не изменится. — оглядывается вокруг Светлосанов, — Фашист нас одолеть не может. А дальше, может, возобновим наступление, когда войска придут в себя и оправятся от удара…

— Нам бы помощь не помешала, — замечает Гогитидзе, — а то при таком темпе стрельбы, боеприпасов нам действительно не хватит! Связи с командованием нет, и не предвидится. Какого-либо снабжения в этой кутерьме ждать не стоит. Надо что-то думать…

— Вышлем разведку, — поднимает бинокль к горизонту Светлосанов, — узнаем, что вокруг нас творится! Ситуация нестабильная, все меняется с головокружительной скоростью, как несущийся «мессер» над нами! Если что, будем отбиваться стрелковым оружием, станем пехотной частью… Самолеты и из пулеметов можно срубить, умеючи! Любое оружие может запеть на разные голоса… А обычная сельская местность может стать бесподобным капканом для врага!

— Да места здесь не простые! — откликается младший лейтенант Елкин, — Я бы даже сказал загадочные! С виду ничего особенного, даже уныло, однообразно и скучно — степь голимая, а внутрь шагни — Тьма непредсказуемая! Одни подземелья местные необъятные чего стоят…

— А тут все в пещерах, в каменоломнях от Акмоная до Керчи! — добавляет сержант Егоркин, — Все изрыто… И такая перепутанная паутина каменная — только ступи и сразу запутаешься! Утопнешь, как в болоте. И под нами сейчас — метров 10—15 вниз, и бездна каменная непредставимая и безвозвратная… Вот так сидишь и не знаешь, что рядом с тобой хищно затаилось!

Ого! А это кто к нам бежит во весь опор? Пехотинец вроде… От своих откололся! Чудной малый! Куда это он, о своей части! Может посыльный?

— Сейчас разберемся! — говорит комиссар Гогитидзе, глядя на приближающуюся пригнувшуюся фигуру солдата, петляющего под обстрелом, — Во всяком случае, не трус и не паникер! Бежит не в тыл, а к линии фронта. То есть к нам… Под пулями и бомбами прорывается, настоящий храбрый джигит! И идет грамотно… Нам бы такой пригодился!

— Почему он все-таки к нам движется? — поворачивается Елкин, — Может действительно для нас приказ? Обстановка изменилась? Передислокация? Но на посыльного он не похож…

Вскоре в окоп сваливается запыхавшийся сержант, опаленный, в изорванной гимнастерке, весь в ссадинах и кровоподтеках, с ППШ-а в руке и толстой подсумкой гранат на плече…

— Жив, пехота? — приветствует Егоркин.

— Ага! Думал не дойду, — улыбается боец, — «Лаптежники» бомбят, что с каждым шагом в воздух взлетаешь, и пулеметами каждый метр прошивают…

— Кто такой? Зачем здесь? — строго спрашивает Светлосанов.

— А да… виноват, товарищ старший лейтенант! Сержант Борис Устрицкий! 384-й стрелковый полк 77-й горно-стрелковой дивизии, вернее то, что от него осталось… Сотня обезумевших под огнем солдат.

— Тебя кто послал? — подключается Гогитидзе — Есть, что нам сообщить?

— Никто, — спокойно отвечает сержант, — Я сам! Увидел бой, оборону, решил присоединиться!

— В смысле? — усмехается Елкин, — Как так, захотел и пошел? А дисциплина, приказ?

— Да какая дисциплина… Вы гляньте, что творится вокруг! — вздыхает Устрицкий, — Никаких приказов уже нет…

Ну, вообщем дело такое… Все отступают, можно сказать бегут! А я не хочу… Неправильно это! Мы солдаты или кто? Нужно фрицев остановить, хороший решающий бой дать! Что-то сделать в этом бардаке… Я об этом думал, а тут вы! Вот я и здесь…

— Где и кто твой командир? — интересуется Гогитидзе.

— Нет у меня больше командира! Я пойду за тем, кто меня в атаку поведет… А тот, кто как заяц по степи бегает от первого выстрела, еще и впереди своих солдат — мне не командир! Я воевать хочу, а не бегать от врага! Если мы ничего не сделаем, так фашист и до Кавказа докатится!

— Наш человек, Михаил Викентьевич! — восклицает Егоркин, — Надо к нам в батарею зачислять! Научим из зениток бить и другим премудростям…

— Ну, все понятно с тобой, сержант Борис Устрицкий, — улыбается Светлосанов, — Не по уставу это конечно, но у нас тут и так все смешалось. Каждый лишний ствол нам только в радость. Будешь воевать под моим началом, а там видно будет. Сейчас немцы опять полезут… Пойдешь сержант, на первую линию, поможешь нашим дивизионным бойцам, может посоветуешь что из окопной науки. Мы — зенитчики и привыкли врага сверху встречать. А тут другой бой разворачивается… Так что, окинь там все своим пехотным взглядом, исправь что надо.

— Есть! — радостно отвечает Устрицкий, — Я уже тут приглядел интересные овражки, можно кое-что сделать занятное… Так, чтоб фриц когти стальные пообломал! И тут и остался!

— Так и будет! — подхватывает Егоркин, — Мы тут тевтонцам знатную могилу организуем! Какой они еще не видывали.

— Добро! На-ка хлебни… — Елкин протягивает Устрицкому фляжку, — С дороги не помешает. Откуда такой красивый, весь черный, в копоти и оборванный?

— С Акмоная топаем… Когда фрицы внезапно фронт прорвали, началось невообразимое! Связи нет, никто не знает, что делать… Фашист прет стальной лавиной! Позиций как таковых не стало! Все залито кровью, горящим человеческим мясом и обугленными костями. Вся степь трупами завалена. Укрыться негде, зацепиться не за что! Просто массовый расстрел! Потоки обезумевших людей бегут к проливу. Самолеты на бреющем полете выкашивают целые колонны. Как в тире! Настоящая Преисподняя… Вообщем насмотрелся я пока до сюда дошел… На всю жизнь кошмаров хватит!

— Ничего! Мы еще переломим хребет фашистской зверюге! — твердо говорит Гогитидзе, — А ты, Борис, в передышке боя отмоешься чуток и поешь! Будешь как новенький!

— Спасибо! — улыбается сержант, — За неделю впервые нормальных людей встретил. Вокруг все ошалевшие. Не видят и не слышат ничего вокруг! Драпают… Каждый пытается спастись! А где? Тут ямка или приличный овраг — считай, подарок судьбы! При такой бомбежке…

— А Турецкий вал? — спрашивает Светлосанов, — Это же серьезное препятствие на пути фашистов! Как его не удержали?

— Фрицы его хитростью взяли… — отвечает Устрицкий, — Их бронетехника пристроилась в нашу отступающую колонну грузовиков — в облаке пыли не разглядели. А когда заметили, было уже поздно. Смели всю оборону.

— Что ж это творится такое? — восклицает Егоркин, — Три армии в наступление пошли. Народу — тьма! Настоящее Вавилонское столпотворение… И в какие-то часы все прахом пошло! Как дамбу темным потоком смыло!

— Война не всегда наступление! — замечает Гогитидзе, — Это как в нарды играть. Все может быть… Любая неожиданность. Где-то отошли, в другом месте ударили! Все выровняется…. Успех фашистов временный, это факт!

— У нас тут все какое-то неподступно многослойное закручивается! — озирается по сторонам Елкин, — чувствую, битва у нас особая начинается! Не так как всегда.

— Здесь с виду все просто, — добавляет Устрицкий, — а если приглядеться, очень даже заманчиво получается! Если использовать все прелести местной природы, можно фрица изрядно поплясать заставить на раскаленных камнях. Очень тут все обманчиво. Или лучше сказать — замаскировано, самой природой! Готовая цитадель…

— Где бы мы ни были, оккупантам покоя не будет! — горячо говорит Гогитидзе, — Мы этим шакалам такую бурю устроим, что они забудут и самих себя и зачем пришли!

— Пока что наша задача — держать этот участок! — окидывает взглядом позиции Светлосанов, — А как дальше сложится, поглядим… Хотя есть занятные мысли. Чтоб у фашиста земля из под ног ушла! Ну а пока… Опять эскадрильи черные наплывают! Так, огонь по центру 2, 4, 6 орудия — накрываем веером… 1, 3, 5, 7 держите фланги!

Из-за туч выныривают литые, поблескивающие на солнце, корпуса немецких самолетов. Советские зенитки неистово бьют по парящему черной сталью врагу. Два бомбардировщика вспыхивают, и коптя густым темным дымом срываются вниз к земле горящими металлическими кометами. Три «Юнкерса», отделившись от остальных, опускаются ниже и пикируют на сражающуюся батарею. Начинается жестокая дуэль скоростных машин и крутящихся во все стороны орудий. Пулеметные очереди взрыхляют землю, секут по бронированным щитам зениток, пробивают каски и человеческую плоть… Кровь брызгами летит на камни и стальные щиты. По периметру батареи падают сраженные свинцовым ливнем красноармейцы — кто за ручкой наводящего механизма, кто у ящиков с боеприпасами. Истошно завывая, сирены «Юнкерсов» рвут перепонки, давят на рассудок, выворачивают внутренности. Взрывы бомб рушат всякое основание под ногами — почва словно исчезает и все летит в пропасть… Земля подпрыгивает, и танцует в безумной пляске. Попадания авиабомб с воздуха разносят две зенитки и опрокидывают еще одну, огонь рвет все вокруг, выжигая все живое, в грохоте режут слух крики раненых. Столбы земляных фонтанов разрывов осыпают осколками камня и железа и застилают обзор… Кажется схватка уже идет по наитию, почти наугад… Сквозь вязкий дым молниями бьют огненные росчерки захлебывающихся в бешенном темпе стволов… Кабина одного из пикирующих бомбардировщиков разрывается в клочья — очереди секут дальше по фюзеляжу и фашистский стервятник, объятый пламенем, огромным факелом несется вниз. Второй с перебитым искрошенным крылом пытается выровнять полет в воздухе, но трепыхаясь, крутится на месте, и срывается в смертельный штопор. Третий, выпустив еще несколько пулеметных очередей больше для острастки, уходит под облака…

— Вот так вот! Господа арийцы, мать вашу… — смеется Светлосанов, — Получили огонька нашего! То ли еще будет!

— Хотели нас в ближнем бою испытать! — усмехается Гогитидзе, — Слабоваты вы бюргеры, с нами лицом к лицу тягаться!

— Опять фашист в зубы отхватил, — устало выдыхает Елкин, облокачиваясь на стальное тело орудия, — схватки все жестче становятся. У нас потери тоже серьезные…

В клубах дыма появляется политрук Кагин, закопченный и усталый.

— Что случилось, Николай? — спрашивает Светлосанов.

— Плохо дело, командир! — отвечает политрук, — Мы в окружении! Немцы отрезали нас от основных сил! Со всех сторон фрицы… Рядом с нами были какие-то пехотные части, но фашисты рассеяли их внезапной танковой атакой!

— Если прорвать цепь окружения? — предлагает младший лейтенант Елкин, — Наверняка линия обороны немцев сырая… Если сейчас, не мешкая, неожиданно ударить, можно восстановить связь с войсками!

— Кольцо очень плотное! — поясняет Кагин, — И силы несопоставимые… У них бронетехника и пехоты все больше стекается. Сразу закрепляются на позициях, все серьезно и грамотно. Там до горизонта все в фашистских касках!

— Так значит! — зло бросает Светлосанов, -Пока мы здесь сражались, наш тыл разбежался, как и все остальные! Прорываться? Куда? Только людей зря положим… Здесь более менее удобная позиция. Скалы выступают, низины и овраги есть. А там, в степи на открытых дорогах мы долго не протянем.

Я вот что думаю… Под нами катакомбы — глубокие и протяженные. Отличная база для ведения борьбы, пока обстановка не выровняется! Поэтому слушай мой приказ… Переносим матчасть, все что можно унести — в каменоломни. Особенно продукты и боеприпасы. Будем обживаться там… Валериан Сафронович! (обращается к Гогитидзе) Возьми людей и займись эвакуацией дивизиона под землю… Проследи, чтоб все шло надлежащим образом! Врагу ничего не оставлять! И поторопитесь, времени, судя по всему, у нас, не так много…

— Есть! Все сделаем, в кратчайшие сроки! — козыряет комиссар Гогитидзе.

— А орудия? Что с ними? — переживает Елкин.

— Расстреляем боезапас и взорвем, — холодно чеканит Светлосанов, — Спаренные пулеметные расчеты возьмем с собой. Фашисту ничего не останется, кроме черных могил и капканов.

— Вот это поворот! — восклицает сержант Егоркин, — На все 180 градусов! Аж до головокружения… Это что же мы теперь подземные зенитчики? Кого же сбивать будем из недр земных? Небо то, каменное будет!

— Не стальные машины, а живого земного фрица будем сбивать, Алексей! — поясняет Светлосанов, — Также снизу, из темноты ночной, только из пулеметов и винтовок. Не наш формат, но что поделаешь… Зато сюрприз для фашистов будет исключительный. Они явно этого не ожидают. А фактор внезапности на войне многого стоит…

— Раз так, теперь мы их за нос хорошо поводим! — радуется Гогитидзе, — Эти каменоломни как бурное море — зашел и неизвестно что с тобой дальше будет. Фашисты тут лезгинку будут танцевать на огненных камнях! Булганак им врежется праведным клинком!

— Катакомбы — это интересно! — подхватывает Устрицкий, — Я о них слышал, о том, что они очень большие, глубокие и почти непроходимые. Фриц побоится туда лезть…

— А фашист то не дремлет! — прерывает всех Кагин, глядя в бинокль, — Гляньте-ка, товарищи! На нас танки идут, десятка два точно… Причем со всех направлений! И их все больше. Зажимают кольцо.

— У нас только зенитки! — размышляет Елкин, — Хотят нас в камни вмять, и с воздуха и с земли давят! Просто тайфун какой-то из огня и железа… Со всех сторон!

— А чем наши зенитки хуже полевых гаубиц? — подмигивает Светлосанов, — Калибр позволяет… Сейчас мы им устроим праздничный фейерверк! Четные орудия по воздушным целям, нечетные разворачиваем прямой наводкой бьем по танкам! Пулеметные пары опускаем — будем сечь пехоту… Все, выполнять!

Из степи нарастает зловещий гул моторов. Немецкие танки, уверенные в своем превосходстве, черными бронированными монстрами, ползут все ближе…

Серия взрывов прокатывается по позициям красноармейцев. Начинается жестокий бой… Надвигающиеся стальные чудовища открывают огонь уже с дальнего расстояния, прощупывая оборону. Сверху завывают сирены пикирующих бомбардировщиков. Кажется все — земля, железо, воздух и людская плоть и кровь, горит и плавится как в огромной доменной печи. Несколько зенитных орудий разлетаются на куски от прямых попаданий снарядов и бомб. Рядом падают убитые и тяжелораненые…

В неравной схватке батарея продолжает сражаться… Несколько самолетов, тускло блеснув черными фюзеляжами, сорвавшись с высоты, и оставляя за собой густой темный шлейф дыма, стремительно идут вниз в полыхающую степь…

Танки останавливаются. И ведут огонь с дальней дистанции. Больше половины наступающих машин горит огромными коптящими факелами в изорванной взрывами степи. Некоторые танки поворачивают назад… Немецкая пехота, залегшая на сопках, в траве, под шквальным огнем крупнокалиберных зенитных пулеметов, медленно отползает…

— Ну, вот, еще одну атаку на сегодня отбили! — Светлосанов устало снимает каску, вытирая от пота закопченное лицо, — Пока мы… Здесь, фашист будет гореть красным пролетарским пламенем! Немало их тут останется… Не видать им Баварии, Швабии или что у них там еще есть?

— Сутки, максиму двое, мы еще на этих позициях протянем, — говорит Кагин, проверяя казенную часть орудия, — А потом они свою тяжелую артиллерию подкатят. И начнется мясорубка из огня, крови и железа! И в небе самолетов больше чем у нас осталось стволов. Соотношение один к десяти, если не к двадцати. Такая вот у нас получается кровавая арифметика и бесшабашная драка!

— Ну, мы к тому времени будем на другом плацдарме, — улыбается Елкин, — в запутанных тоннелях под землей — путь нас поищут…

Глава 2. Кочующий госпиталь

Часть 1

В первых числах мая 1942 года, медико-санитарный батальон 396-й горно-стрелковой дивизии 51-й армии, располагается в районе Феодосии, на хуторе Минарели-Шибань.

В одной из палаток, военврач Мехбала Гусейнов, военврач Татьяна Муртазаева и медсестра Клавдия Расщупкина, делают операцию раненому бойцу. Снаружи прокатывается серия взрывов, забрасывая палатку комьями земли и раскачивая почву под ногами. Откинув полог, внутрь операционной вбегает фельдшер Михаил Скитневский, которого все зовут просто Мишей.

— Что там происходит? — спрашивает Гусейнов, — как там снаружи?

— А что там может быть, Мехбала Нуралиевич? — пожимает плечами Миша, — Опять авианалет… Все вокруг взлетает в воздух и полыхает. Как всегда! Обычное дело за эти дни.

— Что-то очень часто стало.. — ворчит Расщупкина, — Линия фронта вроде далеко. А эти коршуны шныряют почти каждый день! И бомбят все живое, даже санитарные части… Мы еще живы как-то до сих пор, чудом каким-то невиданным!

— Скоро я думаю, все наладится, — твердо и строго говорит Муртазаева, — если где фашисты и продвинулись, наши загонят их обратно… Только неизвестно что в целом на фронте, на Акмонае творится. Разное говорят…

— А что именно? — поднимает взгляд Гусейнов.

— Кто-то говорит, что немцы фронт прорвали, и наши части спешно отступают… — говорит Муртазаева, поднимая руку с хирургическим крючком, — Кто-то клянется, что в результате нашего неудачного наступления фронт стабилизировался, и как в марте, начались позиционные бои с переменным успехом. Непонятно…

— Канонада артиллерийская близко раздается! — замечает Миша, — Так, что будто за холмом пушки бьют… Мне кажется, положение там тяжелое. Даже судя по количеству доставляемых нам раненых. Такого потока раньше не было…

— Насчет паники и отступления — это все слухи и домыслы, — горячо произносит Гусейнов, — Бои идут и бои упорные! А пораженческие настроения и фрицы могут распространять… Они любят такую пропаганду вести. Листовки, провокаторы и прочее. Опираться нужно только на очевидные факты. Плохо нет связи! Тогда все бы было ясно.

— Кровотечение в легком! — почти выкрикивает Расщупкина, — Как бы дыхание не прекратилось!

— Спокойно! Вижу… — Гусейнов склоняется ниже к раненому, — Зажмите артерию! Так тампоны… хорошо! А вот и она… — достает пинцетом тускло блеснувшую пулю, — Ну, вот почти все! Обработайте и зашивайте!

— Ранение серьезное, — всматривается Муртазаева, — его бы и других тяжелых в город. Не в наших полевых условиях держать еще и под обстрелом! Или бы еще в дальше в тыл, где нет бомбежки… Может эвакуировать часть госпиталя? Надо в штаб доложить сегодня!

— Нет у нас больше штаба! — внезапно восклицает Миша.

— Не понял, что? — удивляется Гусейнов.

— Как нет? — подхватывает Расщупкина, — Куда делся?

— Взорвали что ли? — поднимает взгляд Муртазаева, — Под бомбы попал?

— Такие не взрываются! — со злой иронией произносит Миша, — Я только что оттуда… Пусто там! Сбежали они все, наши командиры и начальники. Испугались видимо немецких пушек и самолетов. Почуяли гибель!

— Вот это дела! — ошарашено произносит Расщупкина, — А как же больные и раненые? Что же теперь будет? Персонал? Люди? Что нам делать? Как работать?

— Ты уверен? — внимательно смотрит на фельдшера Муртазаева.

— Вернее не бывает… — грустно вздыхает Миша, — Все собрали — и документы, и вещи, и продукты, и испарились! И машин их нет, еще и дополнительно лучшие забрали. Солдаты из охраны все видели — как они спешно грузились, дали деру до пролива! Понеслись шкуры свои спасать!

— Не может быть! — восклицает Гусейнов, — Я схожу, проверю…

— Да сколько угодно! — флегматично кивает Миша, — Я ничего не сочиняю. Я на такие фантазии не способен. Только идите осторожней. Бомбежка вовсю пляшет… Осколки кругом свистят… Смотрите чтоб не зацепило.

— Это что же творится? — негодует Муртазаева, — Бросить своих на произвол судьбы… Здесь же не просто солдаты в окопах, а больные и раненые! Кому помощь нужна перед лицом смерти! Да за это только под трибунал! Вот сволочи!

— Я слышал от раненых, что это уже массовое явление для нашего Крымского фронта… — сообщает Миша, — Штабисты бросают свои части и позорно бегут! Солдаты и полевые командиры выживают, как могут — по ситуации, сами принимают решения, сами сражаются. Говорят, наш командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов драпанул в числе первых, и уже на Тамани загорает… Вместе со своей свитой! А на передовой остались самые стойкие, кто не потерял голову в начавшемся хаосе.

— Ничего критического я пока не наблюдаю, — говорит Гусейнов, — мы пока на твердых позициях. Кроме самолетов неприятеля ничего нет. Не надо делать поспешных выводов и поддаваться паникерским настроениям.

— А если в нашем штабе уже выяснили, что на самом деле происходит, и смылись, не теряя ни минуты? — предполагает Расщупкина.

— Да, просто так они бы не побежали — поддерживает Муртазаева, — Не оглядываясь на своих подчиненных! Что-то тут не то…

— Что вы предлагаете, в этой ситуации? — обводит всех строгим взглядом Гусейнов.

— Надо произвести разведку нашими силами, и узнать реальную обстановку, -предлагает Муртазаева, — Если положение угрожающее, нам тоже оставаться здесь нельзя, тем более обезглавленными, без начальства. Мы не банда на самоуправлении, надо соблюдать устав!

Мы должны примкнуть к какой-то воинской части и быть там, где мы нужней. И самое главное — мы не можем рисковать жизнями раненых солдат. Наш и врачебный, и воинский долг — их спасти!

— Я готов в бой хоть сейчас! — загорается Миша, — Но если немцы попрут… нам не выстоять. На хуторе почти один медперсонал, в котором в основном женщины и часть легкораненых, кто может держать оружие. Вот и все наше воинство против танков, артиллерии и передовой отборной немецкой пехоты! Нас сомнут в два счета… Вокруг нас даже окопов нет! Палаточный лагерь. Конечно, мы может дать бой, но он будет первым и последним.

— Наши стрелковые части находятся на приличном расстоянии от хутора, — размышляет Муртазаева, — и что с ними сейчас, сказать трудно, вся информация очень противоречивая. И вычленить из нее рациональное достоверное зерно очень сложно. События, судя по всему, развиваются очень стремительно, и мы можем и не узнать о передвижении наших войск!

— Ладно, — вздыхает Гусейнов, — На всякий случай, подготовим все к отправке. Сколько у нас сейчас раненых?

— 39 человек, — отвечает Миша, — те, что с нами остались, и не отправлены в Керчь.

— А из медперсонала кто еще остался? — спрашивает Гусейнов.

— Хирург Буюк-ага и несколько медсестер… — докладывает Миша.

— А если фашисты внезапно здесь окажутся? — волнуется Расщупкина, — Как отбиваться будем?

— У нас только пистолеты… — грустно улыбается Гусейнов, — И к ним патронов всего ничего.

— У раненых, которые к нам поступали с передовой, оружия достаточно, — сообщает Муртазаева, — и гранаты, и винтовки есть, даже противогазы…

— Только полноценных бойцов нет — констатирует Расщупкина, — Я вообще стреляла два раза в жизни и то из охотничьего ружья.

— Миша! Возьми людей, приготовьте машины, заправьте полные баки, — командует Гусейнов, — пусть будут в «заведенном состоянии». Часть медикаментов и оборудования, пожалуй, загрузите тоже… Оставим для работы самое необходимое. Пока не выясним что…

В палатку врывается сержант в грязной оборванной форме.

— Вы кто? — строго спрашивает Гусейнов, — Что случилось?

— Нет времени на разговоры, — сухо бросает сержант, — товарищи врачи! Если не хотите к фрицам в плен, мотайте отсюда как можно быстрее…

— Почему мы должны тебе верить? — сомневается Расщупкина, — Может ты провокатор?

— Я прямо из окопов, вернее из степи… Там сущий ад! Немцы наступают, перемалывая все, что есть, со скоростью летящего снаряда! У вас всего часа три и они будут здесь…

— Кто-то вообще сдерживает их натиск? — негодует Гусейнов, — Почему нельзя фашистов остановить?

— А ты сам иди, попробуй! Там такое творится — не рассказать! Танки по всему горизонту, пехоты как саранчи… В небе «Юнкерсы» воют тучами, все небо в черных крестах! А у нас вся артиллерия разбита, самолетов — один, два пролетит и все! Говорят, все аэродромы разбомблены, горят! Связи между частями нет… Полный Апокалипсис! Степь голая… даже кустов нет, не говоря об окопах! Это уже не бой, массовый тотальный расстрел! Фашист как стервятник наши армии треплет и рвет на части! Конец всему…

— Значит, те солдаты были правы, когда говорили, что фронта больше нет, — печально заключает Муртазаева, — Все бегут, очертя голову… Что ж это творится на белом свете! Все рухнуло в считанные дни…

— А если помощь подойдет? — предполагает Миша, — Мы же не в изоляции еще?

— Товарищи дорогие! — почти с мольбой в голосе обращается сержант, — Уходите отсюда… Пропадете почем зря! Давайте вслед за нами и быстро!

Я не пугаю, я вам сообщаю реальную обстановку!

— А вы то, куда? — интересуется Расщупкина, — Дальше нас — море!

— В Керчь, к переправе! — сообщает сержант, — Там либо эвакуация, либо нормальная организованная оборона. Сообразим на месте…

— Уже насоображали, — злится Гусейнов, — три армии пошли в наступление, и все обернулось прахом! Это как вообще возможно?

— Никто не предполагал, что так будет! — отвечает сержант, — В тылу хорошо рассуждать! Что и как нужно было, а вы туда сходите, и сделайте выводы, что и как! Там люди целыми полками гибнут…

— Я свой долг исполняю как надо, — не утихает Гусейнов, — а вот что у вас, в штабе фронта творилось и чем думали, что довели людей до такой бойни… Это вопрос! Военным преступлением пахнет… Только вот генералов у нас не судят! А солдаты за их ошибки кровью, жизнью своей расплачиваются!

— Хватит дискутировать, товарищи! — обрывает Муртазаева, — Давайте за дело… Мы не должны допустить гибели госпиталя! У нас люди не пределе…

— Да теперь точно надо собираться, — суетится Расщупкина, — в путь-дорожку! Ничего нельзя упустить. Нужно все успеть! Я пошла… Надо всех еще осмотреть перед дорогой, может кого-то перевязать.

— Все не так, как было раньше, — задумывается вслух Гусейнов, — знакомая реальность и логика ломается… Что-то темное и странное наступает, я это чувствую! Привычная война, с ее законами, где все на местах, закончилась! Начинается что-то другое… И нам надо быть больше чем те, кем мы были раньше. Нас ждет совершенно непредсказуемая схватка. Что ж, в путь товарищи!

Часть 2

Май 1942 г. Аджимушкайские каменоломни.

Гусейнов проходит по мрачным запутанным коридорам, освещенным редкими мутно-желтыми электрическими лампочками. Подземные тоннели переполнены, наводнены военными и гражданскими… В каких-то местах просто некуда ступить и приходится пробираться в темноте сквозь живую массу. У всех измотанный вид и как странные пугающие маски, из темноты появляются угрюмые лица всех возрастов, от стариков до детей… Колышущееся море людей кажется ожившей пробудившейся Тьмой от древнего каменного сна. Все это шевелящееся столпотворение похоже на бурлящий зачаровывающий водоворот, утягивающий в глубину мрака.

Петляя по низким проходам, военврач наконец останавливается у ниши с часовым, за которым темнеет вход в охраняемое помещение, занавешанный плащ-палаткой. У Гусейнова проверяют документы и впускают внутрь. В полутемном каменном отсеке стоит высокий худощавый человек в сером плаще с полковничьими петлицами. У него усталый измотанный вид… В темноте тускло поблескивают стекла пенсне.

Рядом с ним горит небольшой костер… Куда бросает бумаги, очевидно документы, другой командир крупного почти богатырского сложения в форме батальонного комиссара.

Они удивленно поднимают глаза от языков пляшущего пламени и испытующе смотрят на Гусейнова.

— Здравия желаю, товарищ полковник! Я военврач 396 стрелковой дивизии Гусейнов Мехбала Нуралиевич! Мне сказали вы сейчас главный на этом участке обороны. Наш госпиталь располагается неподалеку. Я прибыл получить указания. Куда нам идти или где надлежит находиться.

— Да, Вы правы, товарищ Гусейнов, я остался здесь по приказу штаба фронта, для организации обороны и прикрытия переправы наших войск на Тамань. Ягунов Павел Максимович! Я координирую действия всех отступающих сюда групп и частей РККА. Это мой комиссар — Парахин Иван Павлович. Мы вместе руководим этим участком.

— Получается, Вы теперь командующий Крымским фронтом?

— На деле выходит так… — улыбается полковник, — Официально, конечно же, остается генерал-лейтенант Козлов. Откуда Вы прибыли?

— Из-под оккупированной Феодосии. Наше командование покинуло нас. Трусливо бежало, бросив полевой госпиталь на произвол судьбы! Не дав естественно никаких приказаний. В условиях наступающего врага и угрозы уничтожения госпиталя, я принял решение вывезти раненых в безопасную зону.

— Вы не растерялись и взяли командование на себя? — поднимает взгляд комиссар Парахин, — Что ж, очень похвально!

— Так точно! По пути нас бомбили, мы потеряли одну машину. Но смогли спасти большую часть вверенного нам личного состава, сохранить имущество, медицинское оборудование и оружие…

— Молодцы! Приняли правильное решение, спасли людей. А ваших начальников за трусливое поведение мы еще накажем по всей строгости военного времени, — ободряюще говорит Ягунов, —

ситуация сейчас сложная… От нас требуется концентрация всех сил. Немцев надо остановить любой ценой. Сколько у вас человек?

— Около сотни, отряд пополняется за счет отступающих.

— Как и у нас, точное количество устанавливаем… — вздыхает комиссар, беря в руки очередную пачку бумаг и бросая в костер, вспыхивающий новыми огненными языками и искрами, — Сейчас под землю стекаются все, кто готов сражаться до конца!

— Я видел, у вас тут целый город под землей, кого только нет! И военные всех родов войск и масса гражданских, целыми семьями от бомбежки спасаются! Все штольни, словно живые… И раненых тоже много! Имеет ли смысл нам вливаться в этот бескрайний поток и добавлять излишние трудности?

— Ваши предложения? — внимательно смотрит на военврача Ягунов, — Как лучше использовать ситуацию?

— Мы пока можем остаться на своем рубеже. Там также ведут бой наши части. Там надежно и места побольше… Ну и для фашистов еще один барьер в наступлении. Очень непростой!

— Толково. Мне нравится ход ваших мыслей, — улыбается полковник, — покажите на карте точно, где вы находитесь?

— Здесь! — Гусейнов тычет пальцем на северо-запад от Аджимушкая, — Как и Аджимушкай — наша позиция тоже у скал, почти подземная, как кость в горле у фрицев! Удобное место для того, чтобы шакалу фашистскому шерсть подпалить!

— Да, Вы правы! Врага нужно бить везде и всегда — в любых условиях, при любых обстоятельствах! Если бы у нас командный состав штаба на Акмонае, был бы таким как наши полевые врачи! — вздыхая, расправляет затекшие плечи Ягунов, — Все было бы по-другому… Не дошли бы до такого! Позора…

Ладно, будем двигаться дальше. Сделаем так. Все здоровые бойцы пусть включаются в оборону! А ваших раненых мы эвакуируем в плановом порядке. Придет приказ, придут люди и транспорт. А пока ваша задача — как и наша здесь — держать рубеж! И ни шагу назад!

— Есть! — улыбается Гусейнов, — Есть держать рубеж!

— Чему радуетесь?

— Да как не радоваться, товарищ полковник! За столько суток неопределенности и сомнений, можно сказать, скитаний, кочевья в полном тумане, под непристанным огнем от села к селу, наконец-то чувствуется стальная уверенность, четкий боевой ритм Красной Армии! Цель ясна, задача поставлена. Просто Солнце встает на горизонте… Прямо как на гербе нашем советском!

— Понятно. А где скитались? — спрашивает Парахин.

— Где только не были! И в Каджаларе, и у станции Семь Колодезей, в станице Ленинской и в Багерово… Исколесили степь порядком!

— Много чего повидать пришлось? — сочувственно чуть наклоняется к собеседнику Ягунов, — Путь то длинный и извилистый выдался!

— Еще бы… В Каджаларе чей-то госпиталь сгорел от бомбежки. В Семи Колодезях та же картина…

Там еще и резервуары с горючим пылали… Я насчитал 36 самолетов в воздухе — они пикировали и атаковали, как накатывающимися волнами, группа за группой! Казалось, весь мир горит, и рушится, сама реальность! Дикая безумная пляска Смерти… Кровь и пламя! Больше ничего…

Нам удалось спасти из огня нескольких солдат и командиров. И покатились дальше…

В районе Багерово погибла врач-лаборант нашей медсанчасти, от попадания бомбы в окоп-бомбоубежище. Словом, хватило всего… Чтоб иметь волю и ярость отомстить лютому врагу!

— Воздадим, как положено! Отомстим за всех наших павших товарищей, в эти дни в крымской степи… Фашистские палачи за все поплатятся. Сполна! — воспламеняется гневом Парахин, — Скоро мы их погоним назад, нам только бы здесь, сейчас расхлебать эту ситуацию… А дальше будет лучше. Армия перегруппируется и нанесет сокрушительный ответный удар! А для этого мы должны сохранить, спасти живую силу, как можно больше и материально-техническую часть…

Наш главный бой впереди!

— То есть мы маневрируем?

— Да! Мы уходим с открытого пространства, с неудобной для нас позиции, чтобы обрушиться на врага с другого выгодного для нас плацдарма, — поясняет Ягунов, — то, чего враг не ждет… Пусть пока фашисты чувствуют себя победителями и ослепнут от этого ощущения! А мы пока приготовим сюрприз…

— С моря? Десант?

— В 41-м мы уже оставляли полуостров, и тогда, уже через полтора месяца успешно высадились десантом в Керчи и Феодосии! — продолжает полковник, — И разбили фашистов и гнали их до самого Акмоная… Сейчас будет также. И уже не долгих полтора месяца, а значительно быстрее! А для этого нужно измотать противника до предела… И усыпить его бдительность. Пусть думают, что они победили! Тем неожиданней будет наш контрудар!

— Значит, не все так плохо?

— Это война, товарищ Гусейнов! Гладко и ровно здесь бывает редко… Всегда будут потери и большие жертвы, — замечает Ягунов, — У нас очень умный и коварный противник. Против нас вся Европа, с военной и промышленной мощью!

В этой партии надо играть с большой осторожностью и бить только наверняка. Думать, думать и думать… На десяток, сотню раз проверять каждое решение, искать альтернативные варианты развития событий. Так как одна ошибка может стоить тысячи жизней и потери целого фронта. Как и случилось здесь у нас, в Крыму!

Поэтому мы должны быть безупречны. Это не прихоть, а объективный закон стратегии успеха.

— Я кое-что понял в эти дни.

— И что же? — с живым интересом спрашивает полковник, — Что-то, что коренным образом изменило Вас?

— Можно сказать и так. Очень многое на войне решают личностные качества и солдата, и особенно командира. Не количество, и не сила оружия.

— Так было всегда! Только, к сожалению, часто действительно талантливые командиры могут оказаться в тени… — с долей разочарования произносит Парахин, — А война, как штормовое море, выносит на гребне, самых достойных!

— И снова бросает в пучину… И часто, без возврата!

— По-другому видимо никак. Кому-то надо обуздывать стихии и закрывать бездны… — усмехается Ягунов, — Как маяки посылать спасительный огонь гибнущим кораблям в разбушевавшейся буре!

— Как мы с вами?

— Не преувеличивайте нашу скромную роль… Мы самые простые солдаты и задачи у нас такие же самые заурядные, даже рутинные для войны — не нарушить приказ и выполнить свой долг! — сухо по-армейски декламирует полковник, — Не более… Хотя это, часто и бывает самым сложным. Такова наша профессия.

— Да, жизнь вообще штука непростая… Прямо как этот подземный лабиринт! Не знаешь, куда выйдешь, и что тебя ждет за каждым поворотом. Спасение или гибель, радость или скорбь…

— Да, часто приходится блуждать в потемках, как сейчас. Это Вы верно подметили! — словно о чем-то далеком грустно задумывается Ягунов, — Самое главное — в себе не запутаться и не заблудиться… Помнить про Свет, что в нас горит! И тогда путь окажется настоящим и правильным. Пусть и Вас он будет таким. Что ж, удачи Вам, товарищ военврач Мехбала Гусейнов! Надеюсь, до скорой встречи, в уже наступательной операции! Помните, вы не одни, мы рядом с вами сражаемся! И наша цель — Победа! И других вариантов для нас просто нет…

— Спасибо, товарищ полковник! Теперь воевать будет намного легче… Когда цель обозначена, все на местах, и верные товарищи за спиной! Так мы неодолимы, как эти скалы!

— Возможно. Только скалы холодны и беспристрастны. А суть человека — его горящее пылающее сердце! Которое ведет сквозь любую Тьму…

— Будем гореть, товарищ полковник! До самого конца! Пока фитиля хватит…

— Только не перегорите совсем, — улыбается Ягунов, — раньше времени! Война долгая предстоит. Бейте врага и берегите себя! Мы еще Родине нужны, в полном здравии, нам и после Победы дел хватит! А воевать с умом надо! Во имя Жизни! Во имя Человека и Будущего!

Глава 3. Подземная батарея

Май 1942 г. Булганакские каменоломни.

В глубине темных коридоров, освещаемых редкими факелами, суетятся красноармейцы, перенося вещи, боеприпасы, различную утварь и обустраивая отсеки… В густом мраке огромных залов изломанного камня раздаются гулкие голоса, как будто слетевшихся призраков.

— Ну, как у нас обстоят дела? — гремит в каменных пустотах голос старшего лейтенанта Светлосанова, — Все успеваем?

— Порядок! — отзывается Гогитидзе, — Все по плану! С поверхности занесли, все что можно. И пожитки какие были и боекомплект и оружие… Остались только лафеты взорванных орудий. Фашист ничего не получил!

— Начинаем обживаться, — добавляет Устрицкий, — место для казарм определили. Госпиталь уже готов…

— Как раненые? — спрашивает Светлосанов.

— Терпимо, — отвечает военврач 3 ранга Олег Макогон, — не санаторий конечно, но ничего не поделаешь! Будем что-то изобретать. Бороться! Холод здесь жуткий конечно… Место совсем не для лечения. Сырость, мрак — ощущение, как будто в глубокой могиле находишься! Температура выше 8—10 градусов не поднимается. В таких условиях излечение будет идти очень медленно. Раны, как правило, при таком температурном режиме и повышенной влажности просто не затягиваются. Проводить какие-то хирургические операции при факельном освещении, это почти вслепую — не представляю как! Будем выкручиваться…

— Как с лекарствами? — интересуется Светлосанов.

— Мало, но пока хватает, — отвечает Макогон, — впритык! На будущее надо что-то думать…

— Я уверен, долго мы здесь не пробудем, — говорит Светлосанов, — наша армия перейдет в наступление, и мы здесь, окажемся как раз, кстати, ударив немцам в спину! Они пока не представляют, сколько нас и вообще где мы…

— Даже если они сюда проникнут, — вступает в разговор младший лейтенант Елкин, — найти нас будет очень сложно… Эти каменоломни громадные! Протяженность около 10—11 километров. Система катакомб глубокая, впечатляет! Это как в море нырнуть, только в каменное! Пусть только сунутся… Им тут сразу каюк придет! Мы за каждым углом будем ждать…

— Да они еще толком и не прочухали, — подхватывает Устрицкий, -что у них под носом, вернее под ногами, целый отряд сидит, готовый порвать их на куски! Скоро они поймут, что у нас и из-под земли солдаты встают…

— Это, правда! — улыбается Светлосанов, — Обустроимся и начнем разработку наземных операций. Что с внешней линией обороны?

— В нашу подземную систему 3 входа, — докладывает Елкин, — один, центральный идет вдоль брошенной узкоколейной железной дороги, уходящей вглубь каменоломен. Там даже подобие дверей сохранилось! Все входы мы блокировали. Поставили свои усиленные посты. Возвели заградительные стенки. Получилось наподобие подземных дотов… И самое замечательное — поставили наши спаренные зенитные пулеметы — «двойки» и «четверки»! Фриц сунется — вот будет угощение на славу!

— С такого расстояния, в упор… — прикидывает Устрицкий, — Я представляю! Там просто гансы в фарш разлетятся!

— Крепкий орешек у нас получается, — заключает Макогон, — я бы сказал каменный! Не по зубам фрицам…

— Все зубы здесь и оставят, — усмехается Елкин, — и кости тоже…

— Надо ввести в распорядок дня занятия по рукопашному и штыковому бою! — говорит Светлосанов, — Тактика у нас в корне меняется… Борис, у тебя как с этим? Пехота как никак!

— Ну, я не большой мастер этого дела, — скромничает Устрицкий, — но в рамках общевойскового курса пехотных подразделений, смогу…

— У нас комиссар, Валериан Сафронович, спец по холодному оружию и борьбе, — представляет Гогитидзе, Светлосанов, — Национальные традиции… Оба будете инструкторами — обучать личный состав премудростям ближнего боя. Мы конечно тоже кое-что можем в полевых атаках изобразить… Но мы — зенитчики, у нас навыки больше стрелковые! А сейчас нам придется с противником сталкиваться лоб в лоб. И исход схватки будет зависеть от умений рукопашного боя. Поэтому занятия каждый день по нескольку часов, все оттачивать до автоматизма. Чтоб и во сне все приемы прокручивались…

— Есть оттачивать до автоматизма! — радуется Устрицкий, — Все будет в лучшем виде, товарищ старший лейтенант! Спасибо за доверие.

— Нашим давно говорил, еще, когда в тылу стояли, — с легким укором произносит Гогитидзе, — приходи, генацвале, учить буду, как с ножом обращаться, как часового снять, как незаметно к врагу подкрасться, как на лопатки уложить, так нет же — все ленились! Одни стрельбы и отдых… Теперь наконец-то время пришло! А сейчас буде из них джигитов делать!

Через неделю будут клинком в яблочко попадать из любого положения и с тремя противниками в драке справляться. Еще хевсурскими перстнями поделюсь…

— Это еще что? У тебя, что своя ювелирная лавка, Валериан Сафронович? — ерничает Елкин, — С каких пор, товарищ комиссар?

— Это не украшение, это для боя! — поясняет Гогитидзе, доставая из кармана зазубренное кольцо и протягивая товарищам, — Грозное оружие наших предков!

— Занятная штуковина! — восхищается Устрицкий, вертя в руках, и одевая на палец, — Незаметная, но серьезно убойная!

— Да, если такой в зубы звездануть, мало не покажется! — делает заключение Елкин, — Как кастет, только поменьше!

— Не только в зубы, куда угодно! — воодушевляется Гогитидзе, — Есть сацеми — для толчкового удара, мчрели — с лезвиями для режущих хлестких ударов, а это мнацрави — с зубьями различной длинны и формы. Я потом всю коллекцию покажу и бойцам раздам. В целом вся эта прелесть народная пробивает голову, дробит челюсть, рвет противника в клочья, скоро немец опробует на своей шкуре, что это такое. Когда бьешь, у врага шоковое состояние, в глазах животный ужас появляется, так как не понимает, откуда боль и раны… Нам, сейчас очень пригодится!

— Добро! — улыбается Светлосанов, — У нас все в ход пойдет! Работать надо с тройной отдачей… Бой у нас серьезный и жестокий предстоит. Когда немец поймет что к чему, наверняка озвереет до крайности — ему части Красной Армии в тылу точно не нужны! Начнет душить и изгаляться как может, а эта тварь та еще…

— Вроде культурная нация, — размышляет вслух Макогон, — такой вклад в историю! И музыка, и литература, и живопись и философия! И такая эпидемия рассудка началась! Не так давно европейские евреи чувствовали себя спокойно только в Германии. А сейчас что? Расстрелы, концлагеря, сплошной геноцид… Словно какое-то чудовище проснулось и вырвалось наружу! Я сам еврей, не могу представить масштабы этой катастрофы. Как у них, у немцев кто-то из мыслителей сказал — «Сон разума рождает чудовищ…» Вон их и расплодилось немеренно! Сумасшествие…

— Да какая там культура? — восклицает Елкин, — Дикими варварами были изначально, таковыми и остаются… Маска, фасад цивилизации, глянец дешевый! А внутри — хищное алчное нутро! Культурный и цивилизованный человек будет другие народы уничтожать? Истреблять мирное население, сжигать людей живьем? Вот отсюда все и идет…

В Европе только греки древние и были подлинно культурной нацией и творцами настоящей передовой Цивилизации! Так и тех, вся эта свора северная свирепая и разноплеменная, поглотила…

А сейчас эти отсталые в нравственности полуразвитые обезьяны стали вдруг «избранной расой»! Где? В чем? В земле, залитой, пропитанной кровью невинных? В сожженных городах? В уничтожении культур других народов?

Современные вандалы… Не видящие никого, кроме себя! Монстры, которые оставляют после себя только пепелища и руины. Адский смерч в человеческом обличье!

— Всякому Злу приходит конец, — констатирует Светлосанов, — и любое преступление рано или поздно наказуется…

Так что всем этим выродкам со свастикой, неминуемо настанет конец! И мы его приблизим… Уже здесь, в этих каменных глубинах.

— Странное все-таки человеческое существование… — грустно задумывается Макогон, — С начала времен люди неистово, просто лихорадочно истребляют друг друга. Когда же это все кончится?

Настанет ли светлый день, когда не будет литься кровь, и не раздастся ни одного выстрела? А будет только счастье, радость, пение птиц и детский смех?

— Тут разобраться надо вначале, — отзывается Устрицкий, — кто действительно человек, а кто зверь лютый… Кто мира хочет и справедливости для всех живущих на планете, а кто живет только грабежом и войной, наживой и насилием. И вся эта «культурная» буржуазная Европа! Что сейчас происходит? «Драх нах Остен» Расширение жизненного пространства… За счет чего? Гибели, истребления славянских и других народов! А все капиталисты эту темную воду и мутят…

— Даже в природе есть шакалы и прочие мерзкие твари, — подхватывает Гогитидзе, — так и в обществе — заводятся опасные паразиты, убийцы-фашисты! Их нужно только искоренять. Вот Вы, Олег Андрианович, прогрессирующую гибельную опухоль, чем вырезаете? Остро отточенным скальпелем! И боль возникает, и кровь льется, и часть своего организма человек теряет… Это Неизбежно! Так и здесь… Мы войны не хотим. И в Гражданскую не мы воевать начали, а псы буржуазные ненасытные! Мы только защищаем наши дома и наши семьи, нашу любимую советскую Родину от беспощадного вероломного врага! Это самое дорогое… И мы будем за землю свою, за мирное Будущее, сражаться яростно и беспощадно. И по-другому никогда не будет!

— Да это понятно все, — вздыхает Макогон, — я немного не об этом! О сущности человеческой природы и ее непредсказуемости. Какими мы можем быть… В зависимости, куда нас переключат неизвестные нам силы, как реле слепой машины. Как мало мы еще знаем и о себе, и о мире. Пробираемся наобум, как в тумане… И чем все это закончится, никому не ведомо!

— Жизнь проходит ступени эволюции, — вступает в дискуссию Светлосанов, — и с каждым новым этапом, мы расширяем свои возможности. А мы, как бы нам ни мешали, всегда идем вперед, и сами строим наше светлое Будущее… И когда-нибудь все встанет на свои места и воцарится долгожданная Гармония! Наш путь долог, труден и опасен, но интересен. Человек — занятная штука Мироздания!

— Люди — самое важное в этом мире! — добавляет Гогитидзе, — Мне кажется, на нас лежит большая ответственность… И возможно все наши беды от того, что мы не всегда это понимаем. Мы — корень всего! Мы — солнце над горами тьмы! И Надежда на лучшее… Перед нами много искушений и ловушек. И от нас зависит, будет ли этот мир существовать вообще! Наш бой начался очень давно, и еще не скоро закончится.

— Тогда самое лучшее, что сейчас мы на своем месте… — резюмирует Елкин, — И нас уже не свернуть!

— Потому мы что мы не нечто изолированное, — продолжает Устрицкий, — мы везде, нас сама Матушка-Природа выдвигает на ратное дело и честный бой! Товарищ комиссар прав — и ветер, и огонь, и земля с водой, и вообще все, что вокруг — оно за нас! И мы за него! Как одна семья… Оно, окружающее знает, что мы сражаемся за Все Живое на земле! За покой и процветание!

— Когда-то это называлось Раем, — улыбается Макогон, — Эдемским садом, или по иудейски — «Пардис»! А потом фашистский змей туда вполз и все отравил! И тьма опустилась над миром! Все Благое исказилось…

— И теперь мы возвращаем все к истокам, — твердо декламирует Гогитидзе, — Только без религиозных сказок. Мы построим передовое научное общество, небывалое и удивительное. Там будет все технически совершенно и…

Неожиданно из темноты выныривает запыхавшийся сержант Алексей Егоркин.

— Что стряслось? — поворачивается к нему Светлосанов.

— Доброго всем утра! Или ночи? Одна холера темно, как в преисподней! Ну, что товарищи, соскучились по фрицам? Тевтонцам недобитым? А то они уже стучатся к нам в железные двери… Пора встречать заморских поганцев!

— Где? — спрашивает Елкин.

— На центральной… колее. — Алексей, снимает с плеча автомат, — Наблюдатели доложили, движется около 3-х взводов. Идут вяло, почти беспечно, уверены в себе… Рыскают по оврагам, приближаются непосредственно к нам. Смеются и что-то кричат на своем лающем языке. Довольны и упоены собственным превосходством. Скоро будут у нас на пороге!

— Смеются? — вскипает Гогитидзе, — Сейчас плакать будут, кто жив останется.

— У других входов что-нибудь есть? — спрашивает Елкин, — Какое-нибудь движение или что-то подозрительное?

— Никак нет! — докладывает Егоркин, — Там все тихо. Они, скорее всего о них еще не знают. А тут — вход в шахту, двери, хоть и заброшенно покосившиеся и заросшие, но все равно внимание привлекает, плюс промышленная ветка железной дороги прямо к нам, как указатель… Тут любой дурак увидит и придет поглазеть.

— Насчет других входов, уверены, что там никого нет? — спрашивает Светлосанов, — И это не отвлекающий маневр, на центральной? Хорошо смотрели?

— Так точно! Чистая степь, как на ладони. Никакого движения! Мы даже наружу выходили метров на десять- пятнадцать на сопки — никого!

— Тогда бьем гадов на Центральной? — воодушевляется Устрицкий, — Преподносим им урок на будущее?

— Да, все на позиции! — командует Светлосанов, — Покажем им, что такое наша подземная зенитная батарея…

…В тишине и сумраке входа в штольни, накренившись, скрипит массивная металлическая дверь… Поток ослепительного света врывается в каменоломни, выхватывая из тьмы изломанные громады глыб.

В проеме появляются приземистые фигуры с оружием наизготовку… Эхом в тоннеле звучит чужая отрывистая речь. Бледные лучи фонариков тонут в густой вязкой тьме…

Вперед выдвигается разведгруппа немцев. Остальные рассредотачиваются у входа в широкий коридор. Пройдя несколько метров, останавливаясь и вслушиваясь, авангард фашистов, не замечая ничего подозрительного, дает сигнал, и вооруженная колонна осторожно движется дальше, внимательно осматривая каждый угол.

— Красиво идут мрази, — шепчет Егоркин, — грамотно…

— Последние свои шаги отсчитывают перед смертью, — усмехается Устрицкий, — путь в Пропасть! Пусть возвращаются… к себе, во Мрак! Где родились! Кольцо замыкается…

— Подпускаем как можно ближе, — наставляет Светлосанов, — они нас не видят, здесь граница света и темноты, да и замаскировали позиции хорошо, молодцы! Бьем точно, по моей команде!

— Я бы их еще вблизи пощупал, без автомата, — ерзает Гогитидзе, — в реальном поединке, лицом к лицу! Кинжал — вот настоящее оружие, на все времена!

— Еще придется не раз, Валериан Сафронович, — улыбается Светлосанов, — и лезвие затупится не раз о фашистское мясо и кости…

— … Так, у нас тут «Четверка» спаренная стоит… — прикидывает Елкин, — Отлично! Ну что, родимая, не подведи! Сейчас им будет гром небесный из всех стволов! Сам Зевс всемогущий снизойдет…

— Главное, чтобы они ничего не почуяли раньше времени, — еле слышно произносит Светлосанов, — расслабились, «победители»! Идут пленных брать… Полностью уверенные в своем превосходстве! Это их и погубит… Еще чуть-чуть, вон тот выступ пройдут и можно… Так, сюда, хорошо! Приготовьтесь! Батарея, Огонь!!!

Действительно как внезапный гром, шквал пулеметного и винтовочного пламени раскалывает затхлую спертую темноту катакомб… Фашисты теряются от неожиданного нападения, но скоро приходят в себя и начинают оказывать сопротивление… Забрасывают гранатами позиции красноармейцев, но те надежно скрыты в каменном убежище, наподобие импровизированного дота. Бой принимает упорный характер, немцы, рассеявшись по тоннелю, ведут плотный огонь, но почти наугад, по вспышкам выстрелов — рассмотреть что-либо в темноте каменоломен практически невозможно. Пули визжат и рикошетят по скалам. Взрывы гранат разрывают камень, вызываю облака вязкой пыли, которые застилают видимость. Но скоро извергающееся неистовое пламя зенитных пулеметов, как дыхание разъяренного дракона, бешенный пульс стучащих очередей, дает перевес в схватке. Крупнокалиберные пулеметы сметают фашистскую пехоту, пробивают каждые метр коридора сверху вниз, кроша камень в песок… и разрывая в клочья незваных вооруженных до зубов пришельцев. Немцы начинают отползать к выходу, прикрывая друг друга, и пытаясь вынести раненых. Но огненный смерч сносит почти всех… Кое-кто уже достигает выхода, но тут во мраке тоннеля, озаряемого вспышками выстрелов раздается громогласное «Ура!» и топот десятков ног… Поток красноармейцев тенями устремляется в контратаку.

— Опрокинем фашистскую мразь! — выкрикивает Светлосанов, увлекая за собой бойцов, — За Родину! За Сталина!

— Кончилось ваше время, нечисть поганая, — подхватывает Елкин, отбрасывая опустевший трофейный МП-40, и вынимая из кобуры ТТ, — теперь мы наступать будем!

— Все здесь лягут, — вскидывает ППШ-а Егоркин, — рыцари баварские, мать их… Не один не уйдет…

— Вот это дело! — радуется Гогитидзе, — Сейчас я им покажу, как с горцами воевать… Всех перережу… как баранов!

— Попались в капкан, стратеги! — усмехается Устрицкий, — Умы европейские, вот так все для вас и кончается… Уже в который раз!

Красноармейцы с примкнутыми штыками, вихрем налетают на опешивших немцев, сминая их ряды. Завязывается горячая рукопашная схватка. Фашисты отчаянно сопротивляются, в ужасе пытаются вырваться из живой стены, волнами окруживших их советских солдат, но бесполезно… Куда бы они не пытались прорваться, их быстро везде находит блистающая литая красноармейская сталь… Тяжелые выдохи, резкая ругань, удары прикладов и отточенных штыков, выстрелы в упор и просто кулаки — скоро все заканчивается. Отряд Светлосанова вырывается на поверхность и рассеявшись у каменоломен, открывает плотный огонь по стоящим у входа фашистским частям. Не ожидая такого напора, немецкая пехота, находясь на открытом пространстве, и совершенно не понимая, откуда взялось в тылу такое количество сражающихся красноармейцев, быстро отходит к окопам…

Тут же на катакомбы обрушивается артиллерийский и минометный обстрел. Земля вздымается огромными столбами. Во все стороны летят куски скал и железа…

Солдаты подземелья отходят вглубь каменоломен, собирая трофеи.

— Замечательно! — выдыхает разгоряченный схваткой Светлосанов, перепрыгивая через груду обвалившихся у входа камней, — Первая партия подземной войны в нашу пользу… Мы им еще не то устроим! Ох, фашистская собака здесь покрутится в огненном кольце!

— Отличный бой! — вытирает нож и боевые перстни на пальцах Гогитидзе, — Пятерых уложил… И еще бы покрошил, да все так быстро кончилось! Теперь надо к ним наведаться. На ужин! И угостить своими дарами…

— Славно! — осматривается Елкин, — Полсотни фрицев только здесь в коридоре валяется… Надо всех пересчитать и занести в журнал боевых действий. И трофеев много! Теперь так и будем боезапас пополнять… Импортным, так сказать оружием! Посылок с Большой земли вряд ли дождемся.

— Чего только не бывает на белом свете, — Устрицкий закидывает за плечо очередной немецкий карабин, — Всю жизнь по степям бескрайним бегал… Пехоту всегда царицей полей называли. А теперь… в подземном окопе караул держать, и рубиться, слившись со скалами невероятной глубины!

— Главное фрица бить! — Егоркин переворачивает труп немецкого унтера, доставая из его кобуры поблескивающий парабеллум, — А как и где — неважно! Хоть наверху, хоть под водой, хоть у нас в недрах земных затерянных…

— У нас тут сражение особое будет, — Светлосанов поднимает с земли немецкий фонарик, задумчиво щелкает выключателем, — такое вряд ли когда-то было! Я не слышал, чтоб кто-то под землей воевал и в училищах этому не обучают… Потребуется концентрация всех сил и физических и духовных! Не забывайте… Придется придумывать новые методы ведения боя.

Сегодня мы отлично справились. А на завтра будем думать, как фашистам здесь безвозвратную ловушку устроить…

Глава 4. Что мы сможем? Танталова Кухня…

В глубине каменоломен, в зале средних размеров, уставленном ящиками и мешками, копошится несколько человеческих фигур. У дальней стены коптит полевая кухня. Около нее хлопочем дивизионный повар Капитон Гагуа… Чуть поодаль, врач Макогон и его жена Галина, промывают в кипятке медицинские инструменты. Входит политрук Николай Кагин.

— Здравствуйте товарищи! — приветствует Кагин, — Как обстановка?

— Все согласно распорядку, Николай Александрович! — отзывается Гагуа, — Готовлю ужин, из того, что есть… Запасов у нас не густо! Приходится изобретать на ходу.

— И что мы имеем на сегодняшний день? — уточняет комиссар.

— Рацион пока будет такой: два раза приварок из перловой каши, сваренной на комбижире и частично воде, около трех столовых ложек и кусочек лаваша. Лаваш сам пеку, муки еще есть немного. Сахара, соли и обычного хлеба нет. Только запас крупы, и тот небольшой. И это еще зависит оттого, сколько нам здесь придется обитать, — сообщает повар, — надолго еды не хватит. И под землей я хлебных полей не наблюдаю, как и пасущийся скот… Что-нибудь известно, каковы наши планы?

— Да, меню далеко не ресторанное и даже далеко не казарменное… Но пока будем сидеть на таком пайке, — говорит Кагин, — а там что-нибудь придумаем. Насчет сроков пребывания — все зависит от обстановки на фронте… А сейчас проанализируем ситуацию вокруг нас, соберем разведданные, там и примем решение — что мы реально можем сделать и сколько нам здесь пребывать. У Вас как дела, Олег Андрианович?

— Да вот пришли с супругой, шприцы прокипятить да прочий инструмент обработать, — улыбается Макогон, — мы теперь с кухней соседи, наш медблок рядом, за углом, пара поворотов… Так что все при деле!

— Все правильно. Иначе нельзя, — оглядывается вокруг комиссар, — У нас тут условия особые. Чуть расслабился — сразу капут! В этой темноте бездны каменной, всегда нужно быть начеку…

— Какие все-таки варианты нашего ближайшего будущего есть? — спрашивает Галина, укладывая готовые шприцы в медицинскую биксу, — Долго же здесь нельзя находиться! Каменный мешок, изоляция полная. Мы здесь отрезаны от всего и всех… Что думают командиры?

— Вариантов может быть два… или больше, — поясняет Кагин, — пробиваться к партизанам в Крымские леса, либо на соединение с какой-то более крупной воинской частью, подобной нам, попавшей в окружение. Выйти с боями к побережью, и уйти через Азовское море. Или оставаться здесь, наносить удары по врагу и ждать возвращения нашей армии. Что более разумно и надежно.

— А какова гарантия скорейшего прихода наших войск? — спрашивает Макогон, опуская в кипящую воду хирургическую сталь, — То, что мы видели, весь этот разверзшийся Ад, то, что творилось и продолжает твориться вокруг — внушает очень нерадостные мысли. Армии разбиты, фронт уничтожен… Повсюду полный хаос и огромные потери в живой силе!

— Гарантий нет. Но есть объективная обстановка, — твердо произносит политрук, — фашистов остановят, если уже не остановили… Такой бег по степи нацистская собака не выдержит! Выдохнется и ослабнет. А дальше будет мощное контрнаступление, и мы наконец-то погоним эту свору палачей вон из Крыма. Немцы измотаны боями не хуже нас. Кто-то бежал, а кто-то яростно сопротивлялся фашистским ордам. У фрицев тоже потери немалые, взять конкретно нашу батарею, сколько мы их за эти дни перемололи! И их наступающие части тоже порядком потрепанные, еще до всех этих событий. По данным разведки, у них большой недокомплект в дивизиях был. Моральный упадок. Усталость от изнурительных позиционных боев… Так что их успех временный, можно сказать случайный. Скоро мы ответим и ответим очень мощно и грозно! Недолго им осталось здесь гулять….

— Еще мой дед говорил, — подкладывает в печь дрова Гагуа, — нельзя чужое забирать — больше отдашь, все потеряешь и сам погибнешь… А эти фашисты — хуже зверей! Один прах и пепел за собой оставляют, кровь и могилы. Нет им пощады! И одна у них дорога — в Черную Пропасть…

— Горя они много людям принесли, — вздыхает Галина, — Не сосчитать, не измерить… И наказания такого не придумаешь, чтобы заплатили за всю боль и пролитую кровь! Несоизмеримо. Они же проносятся как саранча, как стихийное бедствие, выжигая все, что связно с Жизнью…

— Свет и Тьма, Добро и Зло, Жизнь и Смерть… — рассуждает Макогон, — Бытие и Пустота, Яхве и Сатана — испокон веков сражаются! Вот и наша битва — только продолжение Того, что началось когда-то очень и очень давно… И мы за Жизнь боремся, как можем, а не за всемирный Концлагерь и Кладбище народов…

— Ну, Олег Андрианович, дорогой, — улыбается Кагин, — тут уже мифологией сильно попахивает и фантазиями околорелигиозными! По мне так фашист — просто выродок, сорняк, аномалия человеческого племени, эпидемия, которую надо ликвидировать. Здесь и Сейчас! А не где-то там, в смутных истоках, в глубине веков…

А как бороться с опасными вирусами — это Вы сами знаете, Ваша непосредственная область. Огнем и Хирургическим Мечом, и сокрушительной атакой антибиотиков…

— Мифы тоже на какой-то почве возникают, — возражает Галина, — не просто так! Может и про нас что-то сложат… Как мы в Бездны каменные погрузились и боролись с лютым мировым Злом.

— Ну с вами не соскучишься! — смеется Кагин, — Так мы и до сказок дойдем… Не могу себя представить волшебным персонажем! Хоть как крути. Другой у нас отчет, более жесткий… Тут никакая магия не выдержит.

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Преодолеть пространство и простор!» — лукаво напевает Капитон, — Разве не так, да? А товарищ комиссар?

— Не то берете, — парирует политрук, — наши общественные достижения основаны на науке, а не на смутных древних преданиях! Мы драконов не выводим, а куем на заводах самолеты! Есть разница? Так-то… Есть насущные социальные задачи и есть пустые вымыслы, мечты болезненные бесплотные, зачастую даже вредные! Эту границу надо четко понимать. Где химеры, а где подлинная реальность. И соответственно выбирать правильный курс на основе показаний нашего Разума!

— Только всегда ли мы руководствуемся разумом в принятии именно верных решений? — улыбается Макогон, — А как же наши чувства, чуткость, внимание, сострадание?

— Да… и как же Сердце? — подхватывает Галина, — и Любовь?

— Вы прям все в одну кучу свалили! — усмехается комиссар, — Чувства это уже другая область. Нравственная. Она необходима. Это стержень всего! Но мы речь не об этом ведем… Есть и другая составляющая нашей природы.

Одной любовью танк не подобьешь, и из винтовки не выстрелишь! Для этого и иная закалка нужна.

— Может это и есть Любовь к Родине? — замечает Гагуа, — Только преломленная в стальную волю и праведный гнев? Разве не любовь к своему дому и близким, нас всех здесь, в брошенных каменоломнях, собрала? И заставила взять в руки оружие и сражаться? Разве мы сейчас не любим?

— Капитон прав! — восклицает Галина, — Еще как любим! И так сильно, что даже в глубину земли спустились, как герои древнегреческих мифов… И готовы дальше идти, в самый Тартар!

— Ох, женщины! — грустно вздыхает Кагин, — Сидеть бы вам дома, детей растить, хозяйством заниматься, а не с нами под пулями бегать… Вам все романтику подавай, даже на войне. Вы и здесь красоту находите. В ужасе всего происходящего! Все, увы, гораздо прозаичней! Есть дикая, беспринципная, беспощадная схватка, без каких-либо правил… И все! Никаких героев, никаких титанов, никакой божественной помощи Извне… Никаких разукрашенных красивых побед! Ты жив — а рядом дымящиеся трупы твоих товарищей. Это «победа»! Никакой грандиозной эпической поступи! Только смертельное дыхание врага и собственное раскаленное напряжение на грани лихорадки! Кто кого разорвет в клочья… Как будто постоянно висишь на краю обрыва, и постепенно с этим свыкаешься.

— Война может влиять по-разному! — размышляет Макогон, — С одной стороны крайне ожесточить, но с другой — сделать еще более человечней и светлей… Научить ценить Жизнь, каждое ее мгновение.

Все тяготы и лишения войны, могут человека, и сломать, и уничтожить, но могут сделать Великим и Мудрым! И только от него зависит, к какому берегу идти…

— Да! Война нас меняет… — задумывается Гагуа, — Мы уже никогда не будем прежними. Она и закаливает, и опустошает… Главное — человеком остаться, не сорваться с катушек!

— Может быть, это и есть самое трудное, — оглядывается по сторонам на нависшие глыбы политрук, — остаться самим собой, несмотря ни на что…

А на фронте на нас столько сваливается, что и не успеваешь подумать о чем-либо!

— Человеку все это не присуще, — тихо задумчиво Галина, — убийство, горе, потери… В основании своем мы не хотим всего этого, ни к этому стремимся! Нам нужен покой, гармония, процветание, рост, а не разрушение… У нас другая природа! Как мы вообще выживаем в этой бойне… Мы же светлые существа, сотканы из солнца, небес и цветов! Как надо себя сломать, исказить, растоптать, стереть — чтобы хотеть убить мирного другого человека. Я о фашистах! Это действительно болезнь сознания. И очень опасная!

— Это все идеология, — констатирует Макогон, — играющая на человеческих слабостях. Искушение! Такое же как от Эдемского змея… Стоит шагнуть — и обратной дороги нет. Ядовитые иллюзии оплетают как щупальца голодного чудовища, или как болотные гадюки! И с каждым укусом отрава становится все изощренней и смертельней, а кажется небесным нектаром…

Так человек и запутывается в сетях гибели!

— Рубить надо наотмашь! — горячится Капитон, — Без сна и отдыха! Как наши отцы и деды в Гражданскую… Чтоб ничего мерзкого и темного не осталось.

— Это как Гидра! — продолжает Макогон, — Одну голову срубил, тут же отрастает две или три, еще вероломнее и ужасней… Опять же это темные заводи, глубины нашей скрытой непредсказуемой природы, наших потаенных желаний! Если только Огнем, как в мифе…

— Опять вы за свое! — распаляется Кагин, — Мифы пусть остаются мифами, сказки — сказками! Пусть эти истории для воспитания младшего школьного возраста останутся… У нас здесь все раскалено до плавящегося Железа Правды! Кстати, как и было в Древней Руси, без сказочных туманов — просто и сурово! Под огнем все на свои места становится, и ты понимаешь, кто ты есть на самом деле… А под Красным пролетарским огнем — особенно!

— Важно только чтобы самим не превратиться в пепел… — печально замечает Галина, — Тогда будет уже поздно что-либо понимать.

— Плоть — ничто! — категорично заявляет Гагуа, — Главное — дух… Внутренний Порыв, как горный ветер беспредельной свободы!

Только огнем клинок закаляется и становится непобедимым оружием! Товарищ комиссар прав! Только пламя цвета нашего знамени делает нас настоящими большими людьми. И может, другого пути к этому нет…

— Дорог у нас много, — заключает Макогон, — но все они сходятся в одном, самом главном — предназначении человека… Нести Свет и Развитие! Продолжать начатое до нас.

— Свет надо защищать, — отрезает политрук, — и очень яростно! Иначе он погаснет от тяжелого дыхания мрака.

И в этой борьбе не может быть никаких сентиментальностей! Здесь только Огонь и Сталь… И сознание, которое в этом всем плавится! Так создаются новые эпохи.

— Эпохи Камня и Железа? — улыбается Галина, — А Цветы не живут в пламени… Они гибнут сразу!

— В огне рождаются Новые Цветы, — вдохновенно декламирует Гагуа, — только их надо увидеть! Они как звезды на небе, освещающие путь всем обездоленным и заблудшим! И они не сравняться ни с чем!

— Мне кажется, в непрекращающихся войнах, — печально произносит Макогон, — мы все дальше уходим от своей истинной природы. Все больше запутываемся и теряем присущие нам силы. И летим вслепую… В коварную пропасть!

— Впервые в Истории мы вознесли простых рабочих людей… — гордо вещает Кагин, — Поставили на пьедестал Славы! На которых плевали веками, держа за «чернь» и холопов. Относились как к домашнему скоту! А мы с этим покончили! Вот настоящее сострадание! И подняли знамя Справедливости!

Мир только начинает прозревать под лучами нашего социалистического Солнца! И мы больше на блуждаем в потемках, а идет уверенной победной поступью… К Счастью для всех народов! Когда не будет границ и государств, а будет Большая Дружная Семья Человечества!

— У всех есть семья, — мечтательно тепло улыбается Гагуа, — самое святое, что есть! Это основа всего… Так почему не сделать одну Огромную семью?

В принципе все так просто… А мы все кровь льем! Веками…

— Спесь всему виной, эгоизм и пренебрежение ближним, — негодует Галина, — если бы уважали и трепетно относились ко всем, все было бы иначе! Каждый считает себя лучше другого, еще и свою национальность тоже…

Все хотят превосходства над себе подобными и еще и жить за счет них! Вот и вся формула.

— Если внимательно присмотреться, Человек — странное существо, — как то отрешенно говорит Макогон, — он способен на все, на все немыслимые действия и поступки. Такое ощущение, что мы только врата или площадка, пристань, или своеобразный радиоприемник, и через нас постоянно что-то транслируется до конца неведомое нам…

— Это уже сумасшествие какое-то, достопочтенный Олег Андрианович! — усмехается комиссар, — У нас есть разум и воля! И они отфильтровывают все стихийно-психические реакции. Вам ли это не знать?

— Человек гораздо глубже простой физиологии, — возражает Макогон, — в нас еще много такого, чего мы и не представляем.

— Когда-нибудь все узнаем, — бодро говорит Гагуа, — все поймем! Мы твердо идем Вперед! Развиваемся… Становимся сильнее и лучше! И никаких пределов нам нет.

— Только так и не научились за века, — мрачно иронизирует Галина, — жить вместе и не уничтожать друг друга! Еще считаем себя цивилизованными…

— Передовая часть человечества осознала это, — пылко заявляет Кагин, — а с тьмой и невежеством мы успешно боремся. Не все сразу дается! Счастье надо завоевать… В любом случае прогресс идет полным ходом.

— Прогресс больше технический, — не соглашается Макогон, — а в нравственном плане мы такие же дикари как и тысячи лет назад… Те же желания и устремления. Ничего не изменилось!

— Да что Вы сегодня такой мрачный, Олег Андрианович! — подмигивает Гагуа, — Как на похоронах! Жизнь прекрасна, чтобы не происходило! Мы — живем, это уже великий дар! Мы полны сил и способные на многое…

— Я, Капитон, предпочитаю понимать реальность, как она есть, — поясняет Макогон, — объективно, без розовых очков! И она, наша окружающая действительность, сложна и сурова, при кажущейся внешней дружелюбности и простоте, если не сказать — Жестока! И не всегда мы можем понять, что на самом деле происходит. Мир носит маски, почти непроницаемые, за которыми увидеть суть и истинное лицо почти невозможно….

— Нам и в самих себе бывает трудно разобраться, — добавляет Галина, — как головоломка внутри, не говоря уже о необъятном мире вокруг!

— Ну как бы там ни было… — деловито говорит политрук, — Нам здесь придется разбираться со всем — без всякой мистики! И с собой, и с каменоломнями этими бездонными, и с фрицами наверху… Капитон, насколько продуктов точно хватит?

— Недели на две, — хмуро выдыхает повар, — максимум на три, может, протянем! А там все…

— Мысли есть? — спрашивает Кагин, — Как и где можно харчами разжиться?

— Будем растягивать из того, что есть, — поясняет Гагуа, — урезать паек насколько возможно. Село рядом! Там скот пасется, иногда сюда забродит к каменоломням, я сам видел. Да и лучше с местными контакт наладить, постоянную связь установить. Это нам сильно поможет, если не сказать спасет от голодной смерти. На крайний случай на поверхности у катакомб много травы растет, разной… Повезло, что сейчас весна и уже лето наступает! Из травы варить тоже можно что-то вроде супа… Попробуем.

— Неплохо, — задумывается политрук, — Будем прорабатывать все варианты. Связь нам нужна, как воздух — и с местным населением и с Большой землей. Без нее мы как в густом тумане…

— А что с водой? — спрашивает Макогон, — Как мне известно, запасы на исходе, а в каменоломнях этих диких, колодцев нет. Что будем делать? Без еды мы еще можем как-то протелепаться, а вот без воды — пару суток и все… Ни один живой организм не протянет… А у нас еще раненых сколько!

— С водой плохо, — тяжело вздыхает Гагуа, — На несколько дней осталось… А там неизвестно что.

— Эту проблему решим, — уверенно говорит Кагин, — Есть кое-какие наметки и предложения. Выход найдем. Если мы под землей сумели оборону организовать, то хозяйственные нужды решим и подавно!

— Без воды мы все быстро погибнем, — констатирует Галина, — тут простая арифметика природы — «или-или»… Ничего не сделаешь, против монолитных законов этого мира!

— Не хорони нас раньше времени, Галя! — смеется Кагин, — Никто не умрет! Красная Армия не из таких ситуаций может выйти! Не обстоятельства и условия подчиняют нас, а мы их! Так было и будет!

Мы и в этой Тьме, будем гореть неодолимым алым пламенем!

Глава 5. Встреча во Тьме…

28 мая 1942 года в Булганакских каменоломнях, в штабе отряда собрались старшие командиры. За столом из ящиков от снарядов, в свете фонарей «летучая мышь», склонились над картой старший лейтенант Михаил Светлосанов, комиссар Валериан Гогитидзе и младший лейтенант Елкин. Чуть поодаль, в углу, радист сержант Дементий Гегечкори настраивает рацию.

— Немцы, похоже, поняли наши серьезные намерения, — докладывает обстановку Елкин, — и тоже обстоятельно взялись за дело.

Нас окружили плотным кольцом армейских частей и мертвой зоной в 200—300 метров, в зависимости от характера местности.

— Насколько сильная линия обороны? — спрашивает Светлосанов, — Бреши есть?

— По данным разведки, достаточно мощная и продуманная, — отвечает Елкин, — Минные поля, колючая проволока, окопы в несколько рядов, пулеметные точки, много пехотных подразделений, саперные части и минометные батареи… разнокалиберные — от легких, до тяжелых новых шестиствольных! У них убойная сила, как у полевых пушек. Снайперы еще появились — проверяли на приманках — бьют безупречно. Начинают возводить дзоты. Наши секретные лазы пока не обнаружили.

— Значит, мы блокированы, — задумчиво произносит Светлосанов, — Собственно этого и стоило ожидать… Немец тоже далеко не дурак! Сети плести они умеют…

Наши каменоломни достаточно протяженные, может, есть выходы за полосой обороны фашистов? Это бы нам здорово помогло…

— Пока не обнаружили, — говорит Гогитидзе, — исследуем, будем искать! Мы едва на своем участке с обустройством разобрались, да охрану у известных входов выставили, а тут вокруг — настоящее море камня! Бескрайнее… Заблудиться в два счета… При невероятно запутанном лабиринте глубина до 30 метров доходит, это не шутки! Система очень сложная, месяцами, если не годами нужно изучать. Все очень непросто и непонятно.

— Нет у нас никаких месяцев, Валериан Сафронович! — строго отрезает Светлосанов, — Нам надо знать территорию базирования как свои пять пальцев! Иначе жди гостей… Враг тоже не дремлет! Если мы фашистов пару раз отпугнули в тоннелях, это еще не значит, что они в другом месте не полезут! Будем ходить и изучать, методично, шаг за шагом, каждый поворот, каждый камень… Это вопрос жизни и смерти! Создадим дежурные команды и все по очереди пойдем в дальнюю разведку катакомб. Будем составлять подробную карту. Это необходимо. Может, откроется что-то интересное. Что со связью, Дементий?

— Пока ничего, — отвечает Гегечкори, — эфир забит немецкой речью… На наши позывные никто не откликается! Слой камня очень внушительный, большие помехи… Надо антенну вытягивать наружу, может тогда дело лучше пойдет.

— Тяните, — сурово чеканит Светлосанов, — не медлите! Нам связь нужна как воздух. Надо узнать обстановку вокруг нас и соответственно принимать решения. Боевые действия лучше координировать с операциями на фронте, а не идти вслепую…

— Даже если наш услышат, — замечает радист, — вряд ли будут с нами говорить!

— Это еще почему? — восклицает Гогитидзе, — Чем мы провинились?

— Не провинились, товарищ комиссар! Дело совершенно в другом, — поясняет Гегечкори, — при отступлении или крупной передислокации меняются коды и шифры… Обычная практика. Наши призывы могут принять за провокацию немцев. Так что все это очень ненадежно.

— Что ты предлагаешь? — пристально смотрит Светлосанов, — Бросить совсем рацию?

— Нет, — улыбается Дементий, — Внимательно слушать и немцев, и наши сводки, когда сумеем перехватить… На основании всей информации выстроить общую картину происходящего в нашем районе.

— Толково! — одобряет Светлосанов, — Хоть что-то будем знать. Как с внешним наблюдением? Известно еще что-то помимо фашистской блокады?

— Да, кое-что есть, — сообщает Гогитидзе, — в юго-восточном направлении идут сильные бои и днем и ночью. Похоже, там сражается крупная группировка наших войск… Это тоже район старых выработок — каменоломен. Может, там еще линия фронта проходит.

— Будем производить разведку, — твердо заявляет Светлосанов, — и лучше — подземную! На поверхности сейчас любое появление чревато большими жертвами. Поэтому наш козырь — это подземелье и темнота! Будем привыкать, и обживаться в новых условиях.

— Место нам досталось, конечно, очень необычное, — задумывается Елкин, — в плане скрытности понятно и все надежно. И снаряды не пробивают, и нас не разглядишь и не найдешь, как ни старайся…

Но сами условия обитания здесь… Холод, пронизывающий до костей, в шинелях мерзнем! Тьма как болото утягивающее, брошенные подземные выработки, растянутые на десятки километров! Как будем контролировать такую громадную площадь? Нас не так много…

— Страхом… — улыбается Светлосанов, — Фашисты не знают, сколько нас и где мы конкретно находимся. Тьма и каменный лабиринт наши союзники, а не враги!

Мы как призраки, будем появляться, и растворяться во мраке. И где мы возникнем в следующий раз, предугадать невозможно. А по площади катакомб поставим посты на пересечении главных узлов галерей… И пусть попробуют нас взять! Мы везде — за каждым неприметным камнем, в каждой скользящей тени, в каждом темном углу… Им никаких сил не хватит! Простое оружие здесь уже бесполезно. Тут другая схватка разворачивается…

— Лейтенант прав, Михаил Викентьевич! — замечает Гогитидзе, — Людям непросто будет в таких подземных условиях. Это не казарма и не окоп, где вся привычно и понятно. Солнца нет. Воздух спертый, тяжелый… Холод опять же, постоянная темнота. Здесь особый подход нужен. Не каждый к этому готов! Я буду с солдатами лично беседовать. Укреплять и оттачивать их дух и волю! Чтоб выдержали все подземные испытания.

— Все правильно. Дело говоришь, Валериан Сафронович! — поддерживает Светлосанов, — Без внутренней силы и убежденности любое оружие — хлипкая деревяшка или железка. Сердца надо зажигать, чтоб полыхали как ночной пожар!

— Не сомневайся, командир! — воодушевляется Гогитидзе, — Зажжем… Будут так гореть, что в этой тьме катакомб станет светло как днем! Кровь в жилах будет огнем неистовым полыхать, глаза молниями сверкать, воля как горы к небесам поднимется! Победа будет за нами!

— Мы все ушли сюда, — добавляет Гегечкори, — в каменную пропасть осознанно… Сделав свой выбор! И других вариантов для нас больше нет. Кто хотел — тот сбежал к проливу, как трусливый шакал… А мы будем сражаться, сколько сил хватит!

— Я уверен в нашем дивизионе, — заключает Гогитидзе, — но свою комиссарскую работу буду проводить еще интенсивней и глубже… Каждый может оступиться или поддаться слабости. Наш бой непростой и тяжелый. Я должен быть рядом.

— А насчет огня… — усмехается Елкин, — Мы тут уже пошалили слегка! Ночью, ближе к утру, когда немец дрыхнет, выкатили наших красавиц спаренных пулеметных, добавили ракет, сигналок — их целые ящики остались и задали жару! Пулеметные очереди как змеи прошивают всю степь… Ракеты вспыхивают везде — небо полыхает, как будто целый полк в тылу у фрицев высадился! Мы еще сирены — с десяток ручных «ревунов» включили, вот так потеха началась! Акустика в скалах знатная. Натурально атака с воздуха! Вот получился праздник и фантастическая иллюминация! Нашим бывшим царицам такое и не снилось! Фейерверк неописуемый! Фашист в окопах аж подпрыгнул… Ополоумел! Понять не может, что к чему. Умора! Настоящее Светопредставление… Пока они челюстями щелкали, наблюдая воздушные узоры, и выискивая в темноте неба наши самолеты, мы с флангов зашли и знатно их потрепали! Пока мы в окопах пехоту долбили, их прожектора небо режут туда-сюда, зенитки просто захлебывались, расстреливая пустое пространство. А мы их во мраке ночном тихо давим, как паразитов несносных. Славно прогулялись!

А потом, только мы скрылись, они вдогонку свою какофонию минометную включили! Будто землетрясение началось! А нас уже не достать. Они только вход обвалили и все…

— Кончились у них спокойные дни! — довольно сияет Гогитидзе, — Спать мы им теперь точно не дадим! Они это уже уяснили — сами уже на взводе… По ночам палят с перепугу от каждого шороха или просто от нервов. Знают, псы нацистские, чем для них южная ночь может обернуться!

— Что ж, отлично! — резюмирует Светлосанов, — То, о чем я и говорил, они уже нас боятся! Дальше — больше. Стянут войска. Пойдут еще раз на штурм, понесут потери. Что нам и нужно!

Каждый бой здесь — это облегчение положение на фронте. Фашистских сволочей надо бить везде, во всех уголках земли, в лоб, в спину — куда угодно, главное бить!

Тогда и общее дело быстрей пойдет и Победа не за горами будет!

— Вроде европейцы, претендуют на культурную нацию, -усмехается Гегечкори, — а элементарных вещей не понимают. Бесполезно с нами воевать! Как можно победить горы и Солнце? А мы сейчас, как и они, за Жизнь боремся! Как предки наши! И Правда на нашей стороне!

А все лживое и темное, хищное и алчное обречено на позорную Смерть!

— Мы этой войны не хотели, — гневно произносит Елкин, — гансы сами напросились, все здесь и останутся! У них другой дороги, кроме черной пропасти, нет!

— Вот мы ее здесь и организуем, — подмигивает Светлосанов, — в лучшем виде! Так нам нужно еще подумать…

В коридоре внезапно раздается шум. Инстинктивно, все тянутся к оружию. Из густой темноты выныривает сержант Егоркин, весь неузнаваемо в белой известковой пыли.

— Ты откуда такой взъерошенный, Алексей? — спрашивает Гогитидзе.

— Типа шухер, товарищи, — сержант прислоняется к выступу, тяжело отдышавшись, — в смысле тревога!

— Что стряслось? — внимательно смотрит Светлосанов, — Говори скорей…

— Похоже, фрицы в штольнях…

— Вот те на! — восклицает Елкин, — Каким образом? У нас все блокировано! Сквозь стены прошли что ли?

— Хрен их знает… — сплевывает известковую крошку Алексей, — Но сидят над нами, на верхнем ярусе.

— Вот это поворот событий! На все девяносто градусов, — изумляется Гегечкори, — Это как мы их проморгали?

— Видимо, недооценили мы врага, хотя были предельно внимательны и осторожны! — хмурится Светлосанов, — Слишком самонадеянны были. Но если все-таки противник нас перехитрил, но каким образом, мы же как в коробке сидим, с закрытой крышкой? Как они могли появиться у нас незаметно после всех атак и пройти посты? Что-то тут не то…

— Каменоломни большие, — замечает комиссар, — наверняка лазы еще где-то есть… Может из местных кто скурвился, помог! Есть такие — за банку немецкой тушенки мать родную продадут, не то что, Родину! Вот и нашлись проводники, привели псов прямо к нам!

— Ты уверен, что это немцы? — Светлосанов пристально смотрит на сержанта, — Хорошо разглядел?

— Ну… не глаза в глаза конечно, — рассказывает Егоркин, — но с близкого расстояния, видел в щель… Сидят у костра, причем костер у них почти незаметный, по всем правилам разведки сделан, прикрыт, сразу и не заметишь! И с фонариками по тоннелям ходят, все что-то ищут, факелов нет, а фонарей много, что не характерно для наших отступающих частей, и лучи у них не как наши с желтизной, а белые немецкого производства. И самое главное, тут уж никаких сомнений — балакают не по-нашему! Речь чужая, это я точно разобрал! Точно они!

— Тебя не заметили? — напряженно спрашивает Елкин.

— Нет. Я осторожно, аки мышь! — улыбается сержант.

— Сколько их? — снимает со стены висящий автомат, Светлосанов, — посчитать успел?

— Темно было… Но судя по голосам, лучам фонарей и прочим приметам около 10—15 человек точно, не больше…

— Как раз количество для опытной диверсионной группы, — констатирует Гогитидзе, — надо их резать по-тихому! Пока не расползлись по каменоломням по 2—3 человека для выполнения подрывной работы любого профиля — от взрывов до устранения командного состава. У них это отлажено, как конвейер работает. Поди, еще в нашу форму одеты. Медлить нельзя, их надо давить, чем быстрее, тем лучше. Изучить местность и засаду устроить для других вражеских групп.

— Комиссар как всегда прав! — оглядывает всех Светлосанов, — Поднимайте 2 взвода — Азарова и Кобы и все туда… Далеко это?

— Нет! — оживляется Егоркин, — Самое тревожное, что совсем рядом… Не на окраине, а в расположении нашего гарнизона!

— Ничего! — успокаивает Гогитидзе, — Фриц дурак, сам пришел! Смерть уже нашел! В путь, товарищи!

На запутанно-изломанной границе между верхним и нижним ярусами катакомб, пробивается тусклый призрачный свет из одного из узких проходов… Недалеко, слившись со скалами, затаились красноармейцы Светлосанова.

— Ну, что, когда пойдем? — шепчет Гогитидзе, — А то руки настоящего дела просят… Святого Возмездия! Мы уже на одном уровне с ними. Пора, момент самый удачный, а то уйдут…

— Сейчас присмотримся, — почти оцепенело, не отводит взор от группы противника Светлосанов, — бить надо наверняка, в самый подходящее время и в десятку! Чтобы враг и понять не успел, что происходит…

— Мутно все, — чуть опускает ствол автомата Елкин, — ни черта не видно. Маячат как привидения!

— Странные они какие-то, — недоумевает Гегечкори, — на военных не очень похожи…

— С чего ты взял? — приглядывается Елкин, — Фигуры обычные и весьма увесистые!

— Осанка у них не тянет на разведку, — говорит радист, — и штурмовиков, да и вообще на какое-либо спецподразделение! Движения бестолковые, очень безалаберные, развязанные, суетливые, почти гражданские. Диверсант скользит как тень, крадется как кошка, ступает как мышь, проносится как дуновение ветра. Его захочешь — не заметишь! А эти, гляньте — увальни… шатаются как пьяные медведи!

— А ведь Дементий прав, — поворачивается к подчиненным Светлосанов, — Какие-то они не такие! Надо бы их прощупать как-то…

— А может шмальнуть по ним всем нашим народным хором, — выдвигается вперед сержант Егоркин, — и дело с концом, и никаких сомнений! Отсюда удобно… А там разберемся, кто они — «СС», «СД» или еще какая холера, но что не наши — факт! Позиция у нас, как раз что надо… В минуты всех положим до одного! Пискнуть не успеют…

— Расстрелять их всегда успеем, — размышляет Светлосанов, — наше положение действительно выгодное — они почти в тупике. Тут все-таки понять надо. Зачем они здесь. Как попали и главное кто они. Уж и вправду, больно подозрительные. В смысле не типичные военные…

— Да что там понимать, командир! — горячится Елкин, — По мне так пару гранат для начала, потом магазин разрядить от души, и повязать тех, кто останется… Лешка прав, речь то не наша!

— Ну, правда, что ждем, Михаил? — теряет терпение Гогитидзе, — Пока разбегутся по щелям, как тараканы, ищи их потом в этой беспредельной каменной бездне… Атаковать надо и прямо сейчас!

— Может вы и правы! — колеблется Светлосанов, — Ладно, всем приготовиться! Огонь по моей команде. И сильно не увлекайтесь, нам пленные нужны! Работаем аккуратно!

— Все будет как на хирургическом столе… — улыбается Елкин, поглаживая корпус оружия, — Уж что-что, а стрелять мы умеем, хошь из зенитки, хошь из автомата!

Немецкие прославленные асы, что в степи валяются, в сгоревшем железе, красноречиво подтвердят…

— Вон там в углу, в темноте, — указывает комиссар, — еще группа сидит. Возьмите на прицел! Чтоб не ушли…

— Есть! — вскидывает автомат Егоркин, — Сейчас мы их…

— Стоп! — неожиданно рубит на полуслове Гегечкори, — Товарищи… Это не немцы!

— А кто ж это, по-твоему, французы? — саркастически бросает Елкин, — Арабы или индусы что ли? Кто здесь еще может быть?

— Откуда такие выводы? — поворачивается Светлосанов.

— Речь не немецкая! — твердо резюмирует Дементий.

— Ты как разобрал? — удивляется Егоркин, — Тут особо не слыхать ничего…

— Я радист! — объясняет Гегечкори, — У меня ухо уже как антенна работает… Я скоро летучих мышей местных понимать начну! Так вот не немецкий это язык…

— Может румыны или итальянцы? — предполагает Светлосанов, — Их тут навалом наступало вместе с фрицами. Всю культурную Европу собрали, мать их…

Ну, так что слышишь, Дементий?

— Что-то очень знакомое… — замирает Гегечкори, вслушиваюсь в тишину подземелья, — Сейчас!

— Вах! Я теперь тоже разбираю, слышу, — улыбается Гогитидзе, — я все понял… Кто бы мог подумать!

Комиссар встает в полный рост и идет к проему, высовывает туда голову…

— Ты куда? — почти полусвистом змеиным шипит Светлосанов, — Совсем сбрендил, комиссар? А ну назад!

— Все нормально командир! — уже в голос басит Гогитидзе, — Расслабьтесь все… Это не то, что вы думаете.

И далее гремит в густую темноту по-азербайджански:

— Salam yoldaşlar! Sizi necə, buraya düşüb? Haradan?

(- Привет товарищи! Как вас сюда занесло? Откуда вы?)

— Ты с кем там болтаешь, Валериан? — ошалело хрипит, вцепившись в трофейный МП-40 Елкин, вжимаясь в скалу, — Ты же всю группу раскроешь! Что за…

— Uzun danışmaq! — раздается в ответ голос по-азербайджански, — Bəs siz kimsiniz?

(- Долго рассказывать! — А вы кто?)

— Так, если там наши советские, — выкрикивает Светлосанов, не снимая палец с курка, — давайте перейдем на язык понятный всем!

— Как скажешь дорогой! — летит эхом с акцентом, по каменным залам в ответ, — Так кто вы?

— Это наши азербайджанские части… — шепчет Гогитидзе, — все в порядке! Я их разговор понял, они не диверсанты!

— Вы на мушке! — Светлосанов на всякий случай отодвигает комиссара от проема, — И давайте-ка вы нам представитесь, как положено, чтоб не было никаких недоразумений.

— Хорошо… — парит эхо над изломанными сводами, — Будь по-вашему!

Из мрака выходит крупный человек в грязной, потрепанной советской форме, осунувшийся и закопченный.

— Начальник госпиталя медико-санитарного батальона 396-й горно-стрелковой дивизии 51-й армии, военврач 3 ранга Гусейнов Мехбала Нуралиевич! — представляется он, — Со мной медперсонал и раненые… Мы здесь почти неделю скитаемся.

— Документы есть? — выходит вперед Светлосанов, одной рукой держа на ремне автомат у пояса в боевом положении, — Да, вид у вас, прямо как у нас, все прелести подземелья на лице отпечатаны!

— Конечно, все как полагается! — Гусейнов достает из кармана помятые бумаги, — Можете посмотреть…

— А ты откуда, Валериан Сафронович, азербайджанский знаешь? — интересуется Елкин, — Ты же грузин, насколько я еще что-то понимаю в нациях.

— Я все наречия кавказские знаю, — отвечает Гогитидзе, — я, когда услышал, ушам не поверил, потом догадался.

— Значит, дружба народов спасла всех… — восклицает Елкин, — Хорошо, обошлось! А то бы своих постреляли… Ну а ты, Егоркин, артист! Не наша речь! Вот тебе и немцы, перед тобой стоят!

— Дак, я же что… — слегка конфузится сержант, — Не по-русски же шептались! Поди тут разбери на войне, чей язык, за фашистов целая орда сражается! А у нас в Красной Армии все только по-русски изъясняются…

— Все верно, — поддерживает Светлосанов, — Алексей молодец! Группу обнаружил и был крайне осторожен. Объявляю благодарность! Так держать!

— Служу трудовому народу! — бодро отзывается Егоркин, — Спасибо товарищ командир!

— А Вы товарищ Гусейнов, присаживайтесь, — продолжает Светлосанов, — да поведайте нам, как вы очутились в наших подземных краях…