Оглавление

Л. К. Филиппов
Оборванные нити
исторической памяти

Историко-лингвистическое исследование

Р е ц е н з е н т ы :

доктор исторических наук, профессор А. И. Донин

доктор филологических наук, профессор А. М. Молодкин

На обложке:

Хуннский всадник, гуннские всадники (китайские изображения) и вид на Волгу.

В книге предпринята попытка обосновать существующую в науке хуннскую, гуннскую гипотезу происхождения чувашей и их языка.

Для научных работников, занимающихся проблемой этногенеза и этнической истории народов, а также широкого круга лиц, интересующихся происхождением и историей народов Российской Федерации.

Я считаю, что самыми вескими доказательствами происхождения того или иного народа являются те, которые основаны на его языке.

Предисловие

Хронологически книга охватывает период от конца III тысячелетия до н.э. до XX в. н.э., географически — территорию Восточной Азии, Западной Сибири, Средней Азии, Казахстана, Кавказа, Передней (Малой) Азии и Европы. В ней собраны, систематизированы, проанализированы и в строгой логической последовательности сжато изложены письменные сведения по этногенезу и этнической истории хуннов, гуннов. Содержащиеся в них этнонимы и географические названия, непосредственно связанные с этнической историей хуннов, гуннов, объяснены с точки зрения происхождения и значения. Этимология их, как правило, рассматривается на широком историко-географическом фоне. Естественно, что автор при работе над данной книгой использовал свои более ранние публикации, на которые ссылки (за некоторым исключением) не даются. Они частью уточнены, частью обновлены, частью переработаны.

Цель исследования — с той или иной степенью полноты и достоверности обосновать существующую в науке хуннскую, гуннскую гипотезу происхождения чувашей и их языка. Достижение её предполагает исследование этногенеза хуннов, гуннов, их этнической истории специально под углом зрения поисков этноязыковых элементов, связывающих чувашей с хуннами, гуннами. Такая методика исследования даёт более полное освещение затрагиваемому в книге предмету, позволяет рельефнее выделить значение тех событий этнической истории хуннов, гуннов, которые в плане настоящего исследования представляют особый интерес, установить связи между ними и привести их в единую гипотетическую систему, отражающую непрерывную этническую историю хуннов, гуннов.

На исторический процесс сложения того или иного этноса может пролить свет и этимология его подлинного имени. Подтверждение тому — происхождение и значение самоназвания хуннов (а затем и гуннов). Оно, заметим, имеет многочисленные фонетические варианты, которые сохранились в греческих, латинских, арабских, армянских и других письменных источниках, что, между прочим, подтверждает реальность их функционирования в тот или иной исторический период на той или иной географической территории. Учитывая это и территориальную принадлежность, в тексте книги самоназвание хуннов, гуннов даётся в разном написании: сыпар, сывар, сыпыр, сыбыр, сывыр, сапир, сабир, савир, сапар, савар, сувар, сепер, сепир, север и т. д. Его фонетическим вариантам отводится далеко не последняя роль в освещении этнической истории хуннов, гуннов. Сказанное в полной мере относится и к этимологически связанным с ними чувашским языческим именам, а также гидронимам, топонимам, этнотопонимам, оставленным хуннами, гуннами, енисейскоязычными кетами, аринами, ассанами, коттами, пумпоколами и до сих пор функционирующим в разных точках Азии, Кавказа и Европы.

В книге «хуннские, гуннские» слова истолковываются на материале чувашского языка. Объясняется это тем, что в науке устойчиво бытует мнение, согласно которому древнейшими предками чувашей были восточноазиатские хунны [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 456; Аристов, 1896, с. 409 и др.]. Оно позволяет говорить если не о непрерывной линии развития чувашского этноса от восточноазиатских хуннов до современных чувашей, то о генетическом родстве чувашей с хуннами. Связующим звеном в этой цепи выступают кавказские, европейские гунны, одну из ветвей которых, согласно японскому исследователю С. Хаттори (р. 1908 г.), составляют «чувашские племена» [Хаттори, 1980, №3, с. 94].

К сказанному следует добавить, что чувашский язык стоит особняком среди тюркских языков [Федотов, 1980; Мудрак, 1994 и др.] и, по общему мнению тюркологов, является древнейшим из них. В. В. Бартольд (1869 −1930) возводит его к языку восточноазиатских хуннов [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 38, 198, 579], а финский лингвист Г. Рамстедт (1873−1930) считает чувашский язык «единственным остатком языка древних гуннов» [цит. по: Федотов, 1980, с.31]. Эти и подобные им высказывания (а их немало) позволяют говорить если не о непрерывной линии развития чувашского языка от хуннского, гуннского до современного чувашского, то о генетическом родстве чувашского языка с хуннским, гуннским.

Третья часть данной книги как бы не связана с двумя предыдущими, поскольку в ней речь идёт о хуннских, гуннских словах в русском языке. Это так, если исходить из их названий, и не так, если исходить из их содержания, стержнем которого является мысль о генетической связи чувашского языка с хуннским, гуннским. А это значит, что все части книги подчинены единой цели и по праву носят одно название. Вместе с тем они через посредство чувашских слов проливают свет на историю гунно-восточнославянских этноязыковых контактов, о которых по поводу чего-то другого в разное время писали некоторые отечественные и зарубежные учёные. Очевидно, пришла пора говорить об этом не «по поводу» чего-то иного, а специально; тем более накопленные наукой сведения в этой области знаний вполне достаточны, чтобы всерьёз заняться указанными этноязыковыми контактами и обобщённо осмыслить их.

В тексте книги в круглых скобках даются отсылки на предыдущие части, главы, параграфы. Они не только освежают в памяти сказанное выше, но и позволяют связать его с дальнейшим развитием той или иной мысли, что облегчает её осмысление и в известной мере помогает ориентироваться в материале данного исследования. Исключительно важна в этом отношении роль подробного оглавления

Гипотеза о том, что потомками восточноазиатских хуннов, кавказских, европейских гуннов являются чуваши и что их язык по своему происхождению восходит к хуннскому, гуннскому языку, на первый взгляд кажется маловероятной или даже невероятной. Она, надо полагать, будет подвергнута критике и прежде всего теми исследователями, которые происхождение чувашей связывают с огурами, булгарами/болгарами, шумерами, египтянами, этрусками, индо-иранцами, скифами, сарматами, чудью. Хотелось бы, чтобы её оспаривали не путём критики деталей (они часто нуждаются в уточнениях), а по существу, не выдавая желаемое за действительное, не искажая реалии исторического прошлого, что, к сожалению, нередко встречается (особенно в последнее время) в работах, посвящённых этногенезу и этнической истории народов.

Автор стремился стиль изложения приблизить к устному повествованию; от этого книга не становится научно-попу-лярной: она и научная, и популярная.

Выражаю искреннюю признательность судье Верховного Суда Чувашской Республики А. В. Акимову и адвокату Чувашской коллегии адвокатов Н. П. Петрову, обеспечивавшим необходимой научной литературой, изданной в Чебоксарах.

Часть 1. ИЗ ИСТОРИИ ХУННОВ

Хунны — один из древнейших восточно-азиатских народов. В китайской истории они известны под именем хунну или сюнну. Согласно Н. В. Кюнеру, хунну представляет собой старое чтение (произношение) китайских иероглифов, обозначающих чужезем-

ное название хунну, а сюнну — современное [Кюнер, 1961, с. 25]. В работе предпочтение отдано первому фонетическому варианту.

В научной литературе на русском языке принято склонять слово хунну. Следуя этой традиции, в книге этноним хунну изменён на хунны, в связи с чем прилагательное, образованное от него, употребляется в форме хуннский (-ая, -ое, -ие).

1. Хунны в Восточной Азии

История хуннов, их предков тесно связана с историей древнего Китая. Им посвятили свои труды учёные разных стран и времён. Взгляды многих из них исчерпывающе изложены К. А. Иностранцевым, Л. Н. Гумилёвым и некоторыми другими исследователями в специальных работах. Новые разногласия учтены в книге в цитированных трудах. «Поэтому целесообразно не повторять пройденного, а дать, так сказать, двуступенчатую систему отсылочных сносок: ссылаться на последние обобщающие работы, в которых изложение источников и взгляды предшественников уже критически обработаны и проверены» [Гумилёв, 1991, с. 97]. Выше говорилось, что такие обобщающие исследования в хуннологии имеются, и их немало. Вот почему в данной книге использована и двуступенчатая система отсылочных сносок.

Список литературы о хуннах огромен, ныне о них известно многое. Но в хуннологии, как и в любой другой науке, есть и спорные, до конца не решённые вопросы. В их числе: «Как возникли хунны? Как они сами себя называли? На каком языке говорили?». Предельно кратко рассмотрим, какое освещение они получили в научной литературе.

1.1. Начальный предок хуннов

Основоположник русского китаеведения Н. Я. Бичурин (1777–1853) пишет, что «предок хуннов был потомок Дома Хя-Хэу-шы, по имени Шуньвэй» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 39]. Н. В. Кюнер, сличая его перевод с китайскими оригиналами, вносит такое уточнение: «Сюнну, их предок. Это потомок дома Хяхэу, назывался Шуньвэй» [Кюнер, 1961, с. 307]. Вот как комментируют события, связанные с начальным предком хуннов, китайские историки: «Соинь. Чжан Янь говорит: «Шуньвэй во время Инь [ской династии] бежал на северную границу». Ещё Ле Янь в «Тодипу» говорит: «Когда при [императоре] Цзйе династии Ся не стало доброго управления, то Тан [основатель династии Шан] испустил свист ветра по древесным ветвям. Через три года [Цзйе] умер. Его сын Сюнь Юй женился на многих наложницах Цзйе, бежал жить в Северную пустыню. Следуя за скотом переселился. Китай прозвал его Сюнну». Если говорят, что он потомок государя Хя [Ся], то, вероятно, это правильно. Поэтому Ин Шао в «Фынсутун» говорит: «Во время Инь, говоря о Сюнь Юе, изменили имя на сюнну. Цзинь Чжо говорит: «Во время Яо (легендарного императора Китая. — Л.Ф.) назывались хуньюй, при Чжоу назывались хяньюнь, при Цинь назывались сюнну». Вэй Чжао говорит: «При Ханьской династии говорили о сюнну, что хуньюй их отдельное имя. В таком случае Шуньвэй их начальный предок [ши-цзу]. Вероятно, с Сюнь Юй это [Шуньвэй] одно и то же (курсив мой. — Л.Ф.)» [цит. по: Кюнер, 1961, с. 307].

Из приведённых комментариев китайских историков следует, что начальным предком хуннов был сын последнего императора династии Ся Цзе (Цзйе) и что его называли Шуньвэй, или Сюнь Юй.

1.2. Династия Ся

Была ли династия Ся в древнем Китае? На этот счёт мнения учёных до последнего времени расходились. Одни отрицали её существование, другие считали, что династия Ся была и что в древности Ся значило «Китай». Систематизировав упоминания о событиях периода Ся, содержащиеся в таких древнекитайских памятниках, как «Цзочжуань», «Гоюй» и «Чжушу», Сюй Сюэ-шэн попытался определить район, к которому относятся эти свидетельства. Выяснилось, что таких районов два: равнина близ Лояна в Хэнани (включая долину реки Иншуй, а также Дэнфэн и Юйсянь) и юго-западная часть Шэньси [цит. по: Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 253, прим.; см. также: Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 153]. В 2000 г. на основе радиоизотопного метода установления возраста материальных памятников китайские учёные пришли к окончательному выводу, что китайской цивилизации 4000 лет и что она началась с царства Ся, возникновение которого относят к 2070 г. до н. э. В честь многотысячелетней китайской цивилизации в Китае отлили и в январе 2001 г. установили самый большой в мире колокол.

* * *

Основателем династии Ся считается Юй [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 150—165]. Его именуют обычно сяский по названию местности — Ся находилось в пределах современной провинции Хэнань [Там же. С. 253, коммент.]. Отец китайской истории Сыма Цянь (135 или 145 г. до н.э. — после 96 г. до н.э.) сообщает, что «Юй носил (родовую. — Л.Ф.) фамилию Сы, но его потомкам были пожалованы земли в разных местах, и они названия владений сделали своими [родовыми] фамилиями. Так появились роды Ся-хоу, Ю-ху, Ю-нань … (всего перечисляется 13 родов. — Л.Ф.)» [Там же. С. 165]. Отпочкование от большого рода (племени) сы нескольких родственных родов или племён приводило, как утверждают Р. В. Вяткин и В. С. Таскин, к расширению власти господствующего рода [цит. по: Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 79, коммент.]. Наименования их «были тесно связаны с географическими названиями, с местами их проживания…» [Вяткин, 1972, с. 104].

* * *

Последним правителем династии Ся, о чём говорилось выше, был Цзе (Цзйе) [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 162—164]. Он проводил время в развлечениях, не заботился о народе, царстве, что, естественно, вело к его упадку. По мере ослабления Ся на востоке Китая усиливалось царство Шан. Один из его правителей по имени Тан покорил множество мелких соседних владений, затем напал на роды Вэй и Гу, уничтожил их, разгромил обширное царство Куньу и совершил нападение на Ся. Войска Цзе были разбиты [Там же. С. 165, 168—169; 1975, т. 2, с. 11, 16], сам император бежал в Куньу — к родственным племенам сы. Когда Тан уничтожил и Куньу, Цзе укрылся в горах Наньчао (провинция Аньхой) [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 47].

Так, свергнув последнего императора династии Ся, Тан основал новую династию — династию Шан (Инь). При этом родовую аристократию Ся он оставил на прежней службе. Сыма Цянь сообщает: «Тан пожаловал земли потомкам [дома] Ся» [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 165]. Что касается населения Ся, то оно стало рабами шанцев. Трудом рабов в ту эпоху пользовались довольно широко, в частности их заставляли пасти скот. «Пусть захваченные в большом количестве рабы пасут скот», — говорится в одной из гадательных надписей [Авдиев, 1970, с. 568]. Военнопленных обращали также в рабство, содержали их в заключении, в особых помещениях [Там же].

Не вызывает сомнения, что часть разбитых войск Ся и некоторых других уничтоженных Таном владений, боясь расправы, бежала за пределы своей страны. Бежал от Тана и наследник престола Ся Сюнь Юй (Шуньвэй) — сын Цзе [Кюнер, 1961, с. 307], со своей свитой, которая, согласно Г. Ю. Клапроту, состояла из пятисот человек [Klaproth, 1823].

Сколько людей оказалось в положении беглецов, неизвестно. Думается, что их количество исчислялось не одной тысячей. Для того времени такая численность была достаточно большой.

1.3. Начало новой жизни

Где же беглецы нашли себе вторую родину? В китайской истории говорится, что Сюнь Юй бежал «в Северную пустыню», т.е. в степи южной окраины Гоби. Из этого можно допустить, что и остальные беглецы скрылись в том же направлении. Другого пути у них не было: на востоке господствовали их победители — шанцы, на юге обитали исконные враги Ся — племена мяо, мань, на западе жили племена жун. Правда, северные земли тоже не были свободными (там кочевали степняки), но они были слабо заселёнными. Конечно, северная пустыня была мало пригодной для жизни, однако для беглецов она стала надёжным прибежищем.

С того времени, как беглецы осели в северной пустыне, началась их новая жизнь. Она была полна лишений. Перед беглецами возникла задача первостепенной важности: приспособиться к новым условиям жизни. Суровая пустыня требовала от них мужества, стойкости, организованности. Беглецы всё это прекрасно понимали и сообща победили пустыню. Очевидно, Сюнь Юй, организуя жизнь беглецов, проявил максимум воли, энергии и умения и тем самым заслужил всеобщую признательность. Имя его впоследствии, по всей вероятности, превратилось в титул хуннских государей — шаньюй. История знает такие факты. Так, титул русских самодержцев царь (сокращённая форма от цесарь) восходит к имени выдающегося полководца древности Юлия Цезаря. Титулы шведского, непальского, датского, афганского монархов одинаково восходят к имени Карла Великого (768—814) — могущественного повелителя франков в раннем Средневековье.

1.4. Соседи беглецов

Кто были соседями беглецов? Сыма Цянь сообщает: «До Тана и Юя [племена] шаньжунов, сяньюней и хуньюев жили на [землях] северных варваров и вслед за пасущимся скотом кочевали с места на место» [цит по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 34; см. также Бичурин, 1950, т. 1, с. 39]. В эпоху Ся они, по мнению Сыма Чжэня (VIII в. н.э.), стали называться чуньвэй, в эпоху Шан (Инь) — гуйфан, в эпоху Чжоу — яньюн, в эпоху Хань — сюнну [цит. по: Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 225]. Цзинь Чжо, повторимся, пишет: «Во время Яо назывались хуньюй, при Чжоу назывались хяньюнь, при Цинь назывались сюнну» [цит по: Кюнер, 1961, с. 307], т.е. хуньюй, хяньюнь и хунну «суть три разные названия одному и тому же народу…» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 39, прим. 4]. Такой же точки зрения придерживается и К. А. Иностранцев, который утверждает, что хунны раньше назывались хуньюй, хянь-юнь, еще раньше шань-жун [Иностранцев, 1926, с. 88]. Держава их, по его мнению, получила название Хунну потому, что имя победившего рода или племени было созвучно с китайским словом хун-ну [Иностранцев, 1926, с. 90]. Отмечая, что хунь-юй, хяньюнь, как и хун-ну, — китайские слова, К. А. Иностранцев пишет: «Мы думаем также, что Хянь-юнь и Хунь-юй — такие же транскрипции, как и Хун-ну, и притом того же самого имени» [Там же]. Однако он не называет это «то же самое имя», но признает, что сказать, какое имя (хяньюнь, хунь-юй или хун-ну) ближе к истинному имени народа, трудно.

Как бы подводя итог всем этим рассуждениям, Ван Го-вэй (1877—1927) подчёркивает, что «встречающиеся в источниках племенные названия гуйфан, хуньи, сюньюй, сяньюнь, жун, ди и ху обозначали один и тот же народ, вошедший позднее в историю под именем сюнну» [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 10]. Данная точка зрения, согласно В. С. Таскину, нашла сторонников среди большинства китайских историков [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 10].

Как видим, однозначного ответа на вопрос «Кто были соседями беглецов?» дать практически невозможно. Л. Н. Гумилев, однако ж, считает, что «хяньюнь и хуньюй были потомками аборигенов Северного Китая, оттеснённых „черноголовыми“ предками китайцев в степь ещё в III тысячелетии до н. э.» [Гумилев, 1960, с. 15]. Условно назовём их одним именем — хуньюй. К какому роду/племени принадлежали хуньюй, неизвестно. Не располагает наука и никакими сведениями об их языке.

1.5. Становление хуннов

Нет сомнения в том, что в начале новой жизни все силы беглецов уходили на поддержание физического существования. О нападении на царство Шан и возврате к прежней жизни они, конечно же, и не помышляли: слишком неравные были силы. С этим надо было считаться, и беглецы, как говорится, держались подальше от греха. Установив дружеские отношения с соседними степными племенами, они кочевали вместе с ними по безбрежной пустыне Гоби, всё дальше удаляясь от Китая. Во главе их, напомним, стоял наследник цивилизованного царства Ся Сюнь Юй со своей свитой, а её, само собой разумеется, представляли аристократы и аристократки, надо полагать, люди умные, образованные. И как таковые они не могли не оказать культурного влияния на своих степных соседей, что позволило им занять важное место в их жизни. С течением времени беглецы, их потомки растворились среди степняков. В результате возникли хунны. Такая точка зрения на их происхождение издавна бытует в китайской истории [Кюнер, 1961, с. 307]. Несколько иначе объясняет происхождение хуннов Л. Н. Гумилёв, о чём будет сказано ниже.

1.6. Этническая принадлежность хуннов

(Рис. 1. Хунн). Этническая принадлежность хуннов — вопрос спорный в науке. Их идентифицировали и с монголами, и с тюрками, и с кетами, или енисейскими остяками, и с иранцами; высказывались также мнения, что хунны представляли собой смесь тюрок и монголов, монголов и тунгусов, тюрок, монголов, тунгусов и финнов. Из них нас интересуют две гипотезы: кетская и тюркская.

Кетская, или енисейско-остяцкая, гипотеза происхождения хуннов связана с именами Л. Лигети (р. 1902; Венгрия) и Э. Дж. Пуллибланка (р. 1922; Англия, Канада), но впервые была изложена в общих чертах О. Менчен-Хелфеном [Maenchen-Helfen, 1944–1945, s. 222–243]. Она основана преимущественно на лингвистическом материале и будет рассмотрена в другом параграфе (ч. 1 §1.15). Пока же отметим, что кетская гипотеза происхождения хуннов нашла некоторое развитие в работах Вяч. Вс. Ивáнова и В. Н. Топорова [Ивáнов, Топоров, 1964], Г. К. Вернера [Вернер, 1969; 1973] и некоторых других исследователей. О связи хуннов с кетами свидетельствуют и такого рода высказывания (правда, ничем не аргументированные): «… имеются этимологиеские доводы в пользу того, что один из народов, известных под общим именем гуннов …, мог быть енисейского происхождения» [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 7]; «Более доказательным представляется предположение о присутствии предков кетов в гуннском конгломерате племён и участии их в формировании ряда южносибирских тюркских и самодийских народностей» [Гурвич, 1980, с. 243].

Наиболее распространенной является гипотеза, согласно которой хунны были тюрками. Заметим: её не поддерживают такие известные лингвисты, как Э. Дж. Пуллибланк, Г. Дёрфер (р. 1920; Германия, ФРГ) и некоторые другие. Но хунны не были тюрками; они «сделались» ими, когда термин тюрк стал наименованием языковой семьи. Скорее всего, наоборот: тюрки были хуннами, ибо они возникли из этнического смешения «пятисот семейств Ашина», говоривших между собой по-монгольски, с тюркоязычными алтайскими племенами, происходившими от хуннов, «тем более что „пятьсот семейств“ монголов были каплей в тюркском море» [Гумилёв, 1967, с. 24]. Эти «пятьсот семейств» в свою очередь возникли «из смешения разных родов» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 221], обитавших в западной части Шэньси, которая в IV в. н.э. была отвоёвана хуннами и сяньбийцами у китайцев [Гумилёв, 1967, с. 22]. Они подчинялись хуннскому князю Муганю, владевшему Хэси (область к западу от Ордоса, между излучиной Хуанхэ и Наньшанем) [Там же]. Когда же в 439 г. тобасцы победили хуннов и присоединили Хэси к империи Вэй, князь «Ашина с 500 семейств бежал к жужаньцам и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал железо для жужаньцев» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 221], где орда, сплотившаяся вокруг него, и слилась с местным населением, наделив именем тюрк или тюркют [Гумилёв, 1967, с. 24]. Это слияние «оказалось настолько полным, что через сто лет, к 546 г., они представляли ту целостность, которую принято называть древнетюркской народностью или тюркютами» [Там же]. Иными словами, древние тюрки возникли после того, как хунны перестали вести активную историческую жизнь. Их разделяет промежуток времени в более полутора тысяч лет! Бесспорно, между этими двумя народами было бόльше различий, чем сходств. Поэтому для утверждения, что хунны были тюрками, нет оснований. Хунны были хуннами.

1.7. Хуннское общество

Кочуя в пустыне Гоби, хунны постепенно обживали этот суровый, поистине богом забытый край, плодились и размно- жались. Двигались они, надо сказать, по земле до них почти не заселённой, не встречая сопротивления. Эти условия жизни выработали в них такую, например, черту характера, как свободолюбие, что так было свойственно хуннам. «Да, — пишет Н. М. Пржевальский, — в тех пустынях действительно имеется исключительное благо — свобода, правда, дикая, но зато ничем не стесняемая, чуть не абсолютная» [Пржевальский, 1948, с. 216].

Около 1200 г. до н.э. хунны, по данным археологии, осуществили переход через пустыню Гоби и оказались на север- ной её окраине — в Южной Сибири. Примерно к этому времени Ж. Дегинь (французский учёный XVIII в.), опираясь на Сыма Цяня, относит создание хуннского общества; эту дату принимает и Кордье [цит. по: Гумилёв, 1960, с. 30]. В ту эпоху хунны обитали в степях от Хэбэя до озера Баркуль [Гумилёв, 1960, с. 30] и уже представляли собой народ.

1.8. Этимологии слова хунну

Языковая принадлежность и значение слова хунну толкуются весьма разноречиво. Ж. Дегиь (ссылки на работы иностранных авторов даются по: Иностранцев, 1926) полагает, что хун-ну (Hiong-nou) может быть переведено по-китайски как «несчастные рабы», но считает, что оно татарское (тюркское) слово, изменённое китайцами, и тут же добавляет, что оно может быть китайское по происхождению [Deguignes, 1756—8, т. 2, p. 13]. По мнению Н. Я. Бичурина, хунну — слово монгольское и является собственным именем [Бичурин, 1950, т. 1, с. 39]. В. Томашек (1841—1901; Австро-Венгрия) выводил его из турецкого корня ön, önä, что значит «расти» [Tomaschek, 1888], а Ф. И. Эрдман (1793—1863; Россия) — из турецкого числительного оп — «десять» [Erdman, 1862, s. 112]. Л. Каён же утверждает, что хунну ни монгольское, ни турецкое, а китайское слово и очень древнее [Cahun, 1895, р. 46]. Китайским считают его и А. Ремюза (1788—1832; Франция), и К. Нейман. Первый из них полагает, что хунну может значить «дурные рабы» [Rèmusat, 1820, р. 8—9], второй — «поднимающие шум рабы» [Neumann, 1847, s. 26]. К. А. Иностранцев хун-ну тоже считает китайским словом, имеющим собирательное значение [Иностранцев, 1926, с. 90—91]. Вивьен де Сен-Мартен (1802—1897) склонен думать, что хунн — финское слово и встречается там в форме хум — «человек» [цит. по: Иностранцев, 1926, с. 82]. Г. Ю. Клапрот (1783—1835; Германия) в диалектах вогульского (мансийского) языка нашёл слово houm, khoum и koum, значащее «человек» и производил имя хунну от этого слова [цит. по: Иностранцев, 1926, с. 64, 117]. А. Вамбери (1832—1913; Венгрия), указывая на то, что куманы (половцы) назывались венграми kum, сближал с этим словом имя хунн [Vambery, 1882, s. 43]. А. П. Окладников хунну связывает с монгольским хÿн — «человек» [Окладников, 1956, с. 91—92]. И. Д. Кузнецов считает, что корень слова хун означает «размножение, распложение живого, доброго, кровно близкого» [Кузнецов, 1957, с. 126]. В.Ф Каховский полагает, что «слово хунн, возможно, выражало понятие происхождения и родства» [Каховский, 1965, с. 126].

Думается, что хунну — слово явно китайского происхож-дения. В этом смысле мы разделяем точку зрения Л. Каёна, А. Ремюза, К. Неймана, К. А. Иностранцева, но в отличие от них считаем, что слово это имеет непосредственное отношение к личности Сюнь Юя, наследника престола Ся, и является его прозвищем, о чём сообщают китайские письменные источники.

«Слово „Хун-ну“ в кит [айских] буквах [знаках] значит злой невольнк», — пишет Н. Я. Бичурин [Бичурин, 1950, т. 1, с. 111]. Однако, считая его монгольским собственныи именем, он подчёркивает, что оно значение китайских букв не имеет [Там же. С. 39]. Между тем смысловое значение этого прозвища как нельзя лучше согласуется с поведением Сюнь Юя. Несмотря на то, что аристократия династии Ся после свержения Цзе была оставлена на прежней службе [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 165], он бежал «в Северную пустыню». Что явилось истинной причиной его бегства, неизвестно. Возможно, Сюнь Юй бежал боясь расправы, желая сохранить свободу и независимость или надеясь со временем возвратить потерянную отцом власть. Как бы то ни было, он оказался невольником судьбы и воли. Стало быть, шанцы не без основания прозвали его хун-ну — «злой невольник».

Попутно заметим, что прозвищем древние китайцы наделяли не только отдельных людей, но и целые племена. Шанцы и чжоусцы, например, племена жунов и ди называли как общим их именем жунди, так и гуйфан, цюаньжун, цюаньи, выражая своё презрение к ним. (Оно здесь выражено словами: гуй — «чёрт», цюань — «собака», входящими в эти названия [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 102]).

1.9. Самоназвание хуннов

Вопрос о подлинном имени хуннов в науке освещался крайне недостаточно и не получил сколько-нибудь удовлетворительного решения. Те исследователи, которые так или иначе затрагивали его, отмечали, что хунны в разное время выступали под разными именами и что самоназвание их неизвестно. Совершенно определённо относительно подлинного имени хуннов высказался, пожалуй, только К. Нейман. Он считал, что собственное имя хуннов — хуньё, что оно, вероятно, значит «люди» и что истинное его значение «лукоеды» [цит. по: Иностранцев, 1926, с. 38—39].

Естественно, вопрос о самоназвании хуннов требует своего решения. И не столько потому, что он не решён, сколько потому, что он, возможно, прольёт свет на начальный этап формирования хуннов.

* * *

Разговор о подлинном имени хуннов начнём с напоминания о том, что беглецы, сплотившиеся вокруг Сюнь Юя, были вы- ходцами из разных владений, а следовательно, разной этнической и языковой принадлежности. Большинство среди них составляли выходцы из Ся и Куньу, где жили родственные племена сы, говорившие, по всей вероятности, на языке китайского типа. Именно они во главе с Сюнь Юем объединили беглецов в одну большую семью, которая фактически представляла собой мини-царство, если можно так выразиться.

Само собой разумеется, Сюнь Юй и собравшиеся вокруг него люди стремились установить те или иные контакты со своими соседями — степняками. Этого требовали сами условия их жизни: беглецы, безусловно, испытывали нужду в продуктах питания, одежде. Кроме того, у них, по всей вероятности, был острый недостаток в женщинах, ибо беглецы в большинстве своём были мужчины. Женщины в древнем Китае находились в бесправном положении [Авдиев, 1970, с. 575]. С ними не считались. В государстве Чжоу, например, самым тяжёлым обвинением для мужчины было обвинение в том, что он «следует советам своей жены» [Там же]. «Господство мужа и отца, порабощение женщины, усугублённое многожёнством… являются типичными чертами древнекитайской патриархальной семьи», — пишет В. И. Авдиев [Там же. С. 567]. Из сказанного следует, что от шанцев в первую очередь бежала мужская часть населения Ся и других уничтоженных Таном владений. Такое положение не могло не заставить беглецов породниться с соседями — степняками; и они, естественно, усваивали их язык, быт, культуру, называли себя, что вполне логично, *сы жэнь (сы — название племени, жэнь — «человек»), т.е. «сы человек», «сы люди», что не расходится с общепризнанным в настоящее время положением, согласно которому древнейшими этнонимами были слова, означающие «человек», «люди», «народ» [Чеснов, 1971, с. 12].

* * *

Но было ли в языке сы племён словосочетание/слово *сы жэнь/*сыжэнь? Если было, употреблялось ли оно в значении этнонима? На эти вопросы невозможно ответить ни положи- тельно, ни отрицательно. Если говорить о китайском языке, то в нём слово сыжэнь употреблялось в значении «евнухи» — так называли в Китае с периода Чжоу рабов первой категории, т.е. рабов, которые выполняли исключительно функции прислуж- ников в аристократических домах и не принимали никакого участия в производстве [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 114].

Имеется в китайском языке аналогичное сыжэнь слово шанжэнь, относительно которого В. И. Авдиев пишет: «Возмо- жно, что слово „шанжэнь“ (торговец) обозначало купца из страны Шан и восходило к Иньской эпохе» [Авдиев, 1970, с. 567]. Этот факт в определённой степени укрепляет нас во мнении, что словосочетание/слово *сы жэнь/*сыжэнь, возможно, употреблялось в речи сы племён.

* * *

Думается, первое время беглецов соседи-степняки называли просто человек, люди, а также мужчина, мужчины, тем более что основную часть беглецов, о чём говорилось выше, составляли мужчины; да и в языках самых различных систем известны случаи, когда этноним семантически восходит к понятию «муж- чина» [Абдуллаев, Микаилов, 1972, с. 24]. Но возникает вопрос, на каком языке говорили соседи беглецов. Поскольку наука не располагает никакими сведениями о нём, предположим, что они говорили на языке, получившем впоследствии название тюрк- ского. Но древние тюрки на исторической арене появились лишь в конце V в. н.э. [Гумилёв, 1967, с. 16, 25]. Значит, от той эпохи, о которой идёт речь (второе тысячелетие до н.э.), они отделены промежутком времени в более полутора тысяч лет, о чём уже говорилось (см. ч. 1 §1.6). Огромный временнóй разрыв! И не погрешим против истины, если скажем, что язык, на котором говорили соседи беглецов (если он и был тюркского строя), во многом отличался от древнетюркского. В качестве рабочего термина назовём его пратюркским. На нём говорили не только хунны, но и дунху — «восточные ху» (дун в переводе с китайского означает «восток»), ибо хунны и дунху, по данным китайских исторических хроник, первоначально (в древности) составляли один «Дом», одну «семью», одно «царство». Очевидно, они были родственными по происхождению и языку. Во всяком случае, Г. Мэнэс выявил много общего в погребальной обрядности у хуннов и дунху, хуннов и сяньби-ухуаней/ухуаньцев (речь о них ниже) [Мэнэс, 1993, с. 29—46]. В какой-то период своей истории хунны и дунху разделились — начался самостоятельный путь их развития. И те и другие временами усиливались, временами слабели, распадались и делились. Окончательное разделение хуннов и дунху произошло в 209 г. до н.э., когда первые разбили вторых и создали свою державу (см. ч. 1 §-ы 1.16 и 1.20). К этому времени их языки, должно быть, значительно отличались друг от друга.

Вернёмся, однако, к разговору о том, что первое время степняки своих новых соседей называли просто человек, люди, а также мужчина, мужчины.

* * *

Понятие «мужчина ~ человек» в тюркских языках обозна- чается словами: ə{ˉ}р — в туркм., əр — в азерб., ēр — в алтайском, ер — в тур., кумык., к.-балк., кирг., каз., ног., каракалп., узб., уйг., тув., як., др.-тюрк., ир — в тат., башк., хакас., ар — в чув. [Севортян, 1974, с. 321; Егоров, 1964, с. 30]. В целом они имеют следующие значения: 1) «муж, мужчина» — почти во всех тюркских языках (в др.-тюрк. — «мужской»); 2) «герой, храбрец, витязь, богатырь» — в кирг., каз., ног., каракалп., алт., як. языках; «мужественный человек» — в тур., узб., як. языках; «мужественный, храбрый» — в азерб., каз. языках; 3) «муж, супруг» — в тур., азерб., караим., к.- балк., тат., башк., уйг., хакас., чув. языках; 4) «самец» — в караим., кумык., тув. языках; 5) «человек» — в койб., карагас., сойот. языках [Севортян, 1974, с. 321]. Основными и старейшими среди приведённых значений считаются значения «муж, мужчина», «герой, храбрец, витязь, богатырь» и «муж, супруг»; они образуют ядро семантического состава [Севортян, 1974, с. 322].

Анализируя качество корневого гласного слов ə{ˉ}р, əр, ēр, ир, ар, Ю. Немет (1890–1976; Венгрия) пришёл к выводу о сущест- вовании в древнетюркском языке двух форм их основы: *är и *er“ [цит. по: Севортян, 1974, с. 321], которые, согласно Э. В. Се- вортяну, имели „более первичные формы с этимологической долготой: *ēр ~ *р (точка под буквой е обозначает закрытый корневой гласный е. — Л.Ф.)» [Севортян, 1974, с. 321]. У Г. Дёр- фера — är <*ärä <*härä <*pärä [цит. по: Севортян, 1974, с. 322].

Монгольской параллелью к тюркскому ер… является еrе «муж; мужчина» [Владимирцов, 1929, с. 324; Номинханов, 1958, с. 44], эвенкийской — ур … 1) «самец», «особь мужского пола»; 2) «мужчина» [Севортян, 1974, с. 322]. В шумерском языке эре, уру — идеограмма мужчины чужой страны [Егоров, 1964, с. 30].

Не исключена возможность, что архетип тюркских ə{ˉ}р, əр, ēр, ир, ар — *ēр ~ *р — на языке соседей беглецов первоначально означал не просто «мужчина», а «чужой мужчина», «мужчина чужой страны (чужого племени, народа)». Вероятность такого предположения станет более определённой, если учесть, что психология людей доклассового общества по отношению к внешнему миру строилась по принципу свои — несвои [Чеснов, 1971, с. 12]. Об этом позволяет говорить зафиксированный этно- графами у народов, сохранивших архаическую культуру, боль- шой слой групповых названий, функционирующих по принципу разделения на своих и чужих. Вероятно, соседи бегле­цов — степняки, давая им имя, придерживались характерного для народов доклас­сового общества принципа свои — несвои. В таком случае вполне возможно, что *ēр ~ *р в глубокой древности имело значение «чужой мужчина», «мужчина чужой страны (чужого племени, народа)».

* * *

Спустя определённое время соседи-степняки стали называть беглецов *сы ēр, т.е. «сы мужчина», «сы человек», «сы люди». Произошло это, надо полагать, тогда, когда они поближе узнали друг друга, когда между ними установились более или менее тесные контакты. Они укреплялись и расширялись, чему спо- собствовали и возникшие смешанные браки, в результате «чу-жие мужчины» перестали быть чужими, и *ēр со временем утра- тило присущее ему значение «чужой» и стало употребляться только в значении «мужчина». Процесс дифференциации значе- ния, по всей вероятности, касался не только *ēр в составе *сы ēр, но и вообще слова *ēр, что, возможно, привело к развитию его нового значения — «муж; супруг».

Беглецы приняли этноним *сы ēр; постепенно он вытеснил из употребления их самоназвание — *сы жэнь, распространился также на самих степняков и стал общим именем тех и других. Очевидно, именно тогда беглецы, пройдя ступень двуязычия, перешли на язык своих соседей. А язык, как известно, сплачивает людей в одну социальную общность.

* * *

Впоследствии *сы ēр перестало осознаваться как состоящее из двух слов и превратилось в сложное слово. При этом на стыке двух корневых морфем — *сы и ēр — появился согласный звук. Его появление связано с тем, что для тюркских языков (а мы исходим из предположения, что хуннский язык был языком тюркского строя) не характерно стечение двух гласных звуков в одном слове. Если же они оказались рядом, то между ними, как правило, вставляется согласный звук.

Какой согласный звук появился между гласными в *сы ēр? Поскольку у хуннов было много родов, хуннский язык не был диалектально монолитен, напротив, он представлял собой сово- купность диалектов. Так что хунны могли произносить (и, надо полагать, произносили) своё имя не совершенно одинаково, а вставляя в *сы ēр артикуляционно сходные согласные звуки. Бесспорно, по-разному произносили самоназвание хуннов под- чинённые им иноязычные племена (в том числе, возможно, и как сыар, соар, т.е. без вставного согласного звука).

Если говорить о сохранившихся в разноязычных письменных источниках вариантах предполагаемого самоназвания хуннов, то в них интересующий нас согласный звук обозначен буквой, передающей звук [в], [п] или [б]: Σαβαροι, Σαβειρ (ων), Savir (i), савир, сапир, сабир, сывыр, сыбыр и т. д. Эти фонетические варианты подлинного имени восточноазиатских хуннов дают основание предположить, что в ходе преобразования словосо- четания *сы ēр в сложное слово между корневыми морфемами в конечном счёте появился согласный звук [в] или [п]. Если учесть, что в фонологической системе тюркского праязыка не было щелевых [в] и [ф] [Щербак, 1970, с. 192], и если допустить, что их не было и в хуннском языке той эпохи, то хунны своё имя изначально произносили как сыпар. (Полагают, что в их языке не было звонких согласных). В определённый период развития в хуннском языке появились и щелевые [в] и [ф], и хунны своё имя стали произносить и как *сывар. Возможно, какое-то время звуки [п] и [в] в хуннском языке не различались. В таком случае, было время, когда в хуннской речи *сыпар и *сывар функционировали параллельно.

Неразличение звуков [п] и [в] наблюдается и в других назва- ниях племён. Так, в орхонских (древнетюркских) надписях в одном месте встречается загадочное этническое имя пар-пурум, или апар-апурум; и в этом месте говорится о прошлой, а не современной автору надписей (VIII в.) жизни [Бартольд, 1968, т. 5, с. 34]. Если допустить, что апар-апурум — то же слово, что и авар-авурум, то надо признать, что под апар-апурум скрываются соплеменники тех авар, которые, спасаясь от древних тюрок, в середине VI в. явились в степи Каспийско-Азовского междуморья, а оттуда ушли в Паннонию. Не исключена возможность, что имя своё авары произносили и как апар. Впрочем, Ю. Немет не сомневается в том, что апар — древнетюркская форма слова авар [Немет, 1976, с. 301]. «К старым фиксациям сейчас добавлена новая, особенно важная: biz beš apar (= bⁱzb^eš^ap^ar)» [Немет, 1976, с. 301; см. также Тенишев, 1958, с. 64]. Следовательно, апар — фонетический вариант авар или наоборот. Кстати сказать, в одном древнегрузинском манускрипте имя кипчаков (кыпчаков) также передано двояко: кипчаки и кивчаки [Мровели, 1979, с. 90].

Неразличение звуков [п] и [в] наблюдается и в чувашском языке [Комиссаров, 1911, с. 340; Казанцев, 1965, с. 80—81; Ашмарин, 1930, вып. 5, с. 309, 337; 1936, вып 10, с. 119, 166]. Обращение к его данным объясняется тем, что ряд исследова- телей, как было сказано в «Предисловии», полагает, что чуваш- ский язык по своему происхождению восходит к хуннскому. Впрочем, речь об этом пойдёт на последующих страницах книги.

Итак, самоназвание хуннов — сыпар/сывар. Оно возникло на базе словосочетания *сы ар, *сы ар — из гибридного *сы ēр, ибо оно — полукалька китайского *сыжэнь, что означает «сы человек; сы люди».

1.10. Выход хуннов на историческую арену

В какой-то период своей истории хунны так усилились, что перешли пустыню Гоби в обратном направлении и, оказавшись на её южной окраине, вторглись в Китай, захватили его столицу, что произошло в 822 г. до н. э. В то время в Китае царствовала династия Чжоу [Авдиев, 1970, с. 572], и событие это описано чжоусцами в одной торжественной песне, которая, как, впрочем, и другие оды этого рода, пелась в храме предков. Приведём её [цит. по: Авдиев, 1970, с. 582—583]:

В шестой месяц, какое смятение!

Боевые колесницы стоят наготове;

В каждую запряжено по четыре статных коня.

Они снаряжены, как это обычно делается.

Сюнну яростно вторглись,

Поэтому мы должны были спешно выступить.

Царь приказал выступить в поход.

Чтобы освободить столицу…

Мы победили сюнну,

Заняв Цяо и Ху,

Захватив Хао и Фэнь,

Дойдя до северной части реки Цзинь.

Наши знамёна, украшенные изображениями птиц,

Развевались своими белыми складками.

Десять военных колесниц мчались впереди…

Мы победили сюнну —

Это пример для десяти тысяч стран.

В песне воспевается храбрость чжоусцев и их победа над хуннами. С большой долей вероятности можно утверждать, что это — первое письменно зафиксированное упоминание о хуннах.

Потерпев поражение, хунны вынуждены были отступить в степь и надолго прекратить набеги на Китай. Этим, вероятно, объясняется то, что после 822 г. до н.э. они не упоминаются вплоть до IV в. до н. э. Этот период их жизни, как и период до 822 г. до н.э., остаётся в глубокой тени.

Царство Чжоу в конце своего существования распалось на независимые княжества. Они воевали не только со своими вра- гами — жунами и ди, но и вели борьбу между собой с целью захвата городов и земель. Она особенно обострилась в IV–III вв. до н. э. Ожесточённо бились такие крупные княжества, как Цинь, Ци, Янь, Чжао и Вэй [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 204—205]. Успех в междоусобной борьбе сопутствовал княжеству Цинь. Чтобы по- мешать его усилению, в 318 г. до н.э. княжества Чжао, Вэй, Янь, Чу, Хань впервые вместе напали на него; в следующем, 317 г. до н.э., Хань, Чжао, Вэй, Янь и Ци в союзе с хуннами опять со- вершили нападение на Цинь, но были отбиты [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 235].

* * *

В III в. до н.э. хунны стали чаще нападать на китайские земли. Особенно страдало от их набегов княжество Чжао. Где-то во второй половине III в. до н.э. его военачальник Ли Му наголову разбил хуннов, «истребив свыше ста тысяч всадников» [цит. по: Материалы по истории сюнну …, 1968, с. 64]. «После этого в продолжение десяти лет сюнну не смели приближаться к пограничной стене во владении Чжао» [цит. по: Материалы по истории сюнну …, 1968, с. 64].

В 222 г. до н.э. княжество Чжао было уничтожено Цинь. Пока они воевали между собой, хуннский шаньюй Тоумань (шаньюй — верховный вождь хуннского общества) занял степи Ордоса. Положение хуннов сильно ухудшилось, когда Цинь, уничтожив и другие княжества, возникшие после распада царства Чжоу, объединило весь Китай. В 215 г. до н.э. его правитель император Ши-хуан послал против хуннов 300-тысячное войско, и хунны были отброшены на «семьсот с лишним ли (ли равен 0,5 км. — Л.Ф.), после чего хусцы (т.е. хунны. — Л.Ф.) уже не осмеливались спускаться к югу, чтобы пасти там свои табуны, а их воины не смели натягивать луки, чтобы мстить за обиды» [Сыма Цянь, 1975, т. 2, с. 104—105]. Китайцы завоевали Ордос, перешли Хуанхэ и заняли предгорья Иньшаня [Гумилёв, 1960, с. 56].

В 210 г. до н.э. скончался император Ши-хуан. На китай- ский престол вступил его сын Ху хай. В его правление вспых- нули мятежи по всему Китаю. Воспользовавшись этим, хуннский шаньюй Тоумань переправился на южный берег Хуанхэ, и хунны «снова стали пасти скот на землях Ордоса» [цит. по: Материалы по истории сюнну …, 1968, с. 22].

Ордос для хуннов имел большое хозяйственное значение: его песчаные барханы «с хорошим травяным покровом, солончаковые луга в низинах и многочисленные озёра с пресной водой создавали исключительно благоприятные условия для ко-чевого скотоводства» [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 19].

1.11. Древние земли хуннов

По сообщениям китайских письменных источников, в древности «Дом Хунну в южной Монголии владел простран- ством земель от Калгана к западу включительно с Ордосом, а в северной Монголии принадлежали ему Халкаские земли к западу» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 46, прим. 3]. Н. Я. Бичурин поясняет: «Ордос есть монгольское название страны, на юге смежной с китайскою губерниею Шáнь-си, а с прочих трёх сторон окружаемой Жёлтою рекою: почему на кит [айском] языке сия страна называется Хэ-нань и Хэ-тхáо. Первое из сих названий значит: по южную сторону Жёлтой реки; а второе: петля, или излучина Жёлтой реки» [Бичурин, 1953, т. 3, с. 43].

При шаньюе Тоумане китайцы не раз вытесняли хуннов из Ордоса, а хунны в годы политической нестабильности в Китае, не раз возвращались в его степи. И всё-таки им тогда не удалось удержаться в желанном Ордосе, и они откочевали в Халху — на северо-запад Монголии.

1.12. Хунны на равнинах Халхи

Как было сказано, хунны открыли Южную Сибирь в XII в. до н.э. и стали селиться на Алтае и в Саянах, в конце III в. до н.э. проникли в верховья Иртыша, Оби, Енисея. Там в ту эпоху обитали разные по происхождению и языку племена и народы.

Здесь необходимо вернуться к вопросу о происхождении хуннов и кратко изложить точку зрения Л. Н. Гумилёва на их этногенез. Он считает, что из смешения беглецов со степными кочевыми племенами возникли не хунны, а образовался первый прахуннский этнический субстрат. Когда же прахунны пересекли песчаную пустыню Гоби, на равнинах Халхи произошло новое скрещивание, в результате чего возникли исторические хунны [Гумилёв, 1960, с. 15]. С кем же перемешались прахунны на Алтае и в Саянах? Согласно Л. Н. Гумилёву, с динлинами [Гумилёв, 1960, с. 27]. Не только с ними, добавим от себя. В Минусинской котловине, Туве (шире — в Южной и Юго-Западной Сибири) хунны ассмилировали, «переплавили» в себе многие местные племена и племена, приходившие сюда из самых различных мест.

Вернёмся, однако, к динлинам.

1.13. Кто такие динлины?

Определённые сведения о динлинах, как и о ди, дили, сохра- нились в китайских хрониках в связи с их данными о светло- глазом и светловолосом народе «на рубеже н.э. и в последние века до неё» [Алексеев, 1969, с. 196]. Обзор этих данных про- изведён Г. Е. Грумм-Гржимайло [Грумм-Гржимайло, 1909; Он же: 1926, т. 2], и «он полностью сохраняет своё значение» до сих пор [Алексеев, 1969, с. 197].

Родина динлинов — южная окраина пустыни Гоби, «она же, согласно китайским данным, была родиной и дили, иначе чи-ди» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 167]. Г. Е. Грумм-Гржимайло пишет (в цитате старая орфография заменена современной): «О дин- линах, как таковых, китайцы дают нам самые скудные сведения, но в „Бэй-шы“ мы находим указание, что народное название красных ди (чи-ди) было ди-ли, изменившееся в динлин по переходе их в конце IV века по Р. Хр. на северную сторону Гобийской пустыни…» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 167]. С от- сылкой на Н. Я. Бичурина он сообщает также: «Имя динлин хотя и появляется в истории позднее чи-ди, но не в IV веке по Р. Хр., а в конце III века до Р. Хр.» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 167, сн. 8].

Этнонимы динлин и ди, по мнению Г.Е.Грумм-Гржимайло, фонетические варианты одного и того же этнического имени [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 169]. Считаю доказанным, пишет он, что «динлины, дили и ди китайских летописей были одним и тем же народом» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 170], и даёт им следующую характеристику: «Динлины были свободолюбивым и подвижным народом, они распадались на множество, по-види-мому, очень мелких родов и собирались для отпора врагу лишь в редких случаях и притом на самое короткое время — это говорит нам вся их история. Китайцы только потому и побеждали их, что имели обыкновенно дело не с сплочённым народом, а с отдель- ными поколениями… Что динлины не были склонны к под- чинению, выше всего ставя свою индивидуальную свободу, вид- но из того, что они без колебания бросали свою порабощённую родину и расходились — одни на север, другие на юг, туда, где ещё был простор, куда не добирались китайцы со своим госу- дарственным строем, чиновниками и правилами общежития» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 171—172]. «Динлины имели сердца тигров и волков, говорят нам китайцы, удивлявшиеся их мужеству и воинской доблести» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 170].

На основании сводки сведений Г. Е. Грумм-Гржимайло со- ставил как бы словесный портрет чи-ди — красных ди. Они, со- гласно ему, характеризуются следующими признаками: «рост средний, часто высокий, плотное и крепкое телосложение, про- долговатое лицо, цвет кожи белый с румянцем на щеках, бело- курые волосы, нос выдающийся вперёд, прямой, часто орлиный, светлые глаза» [Грумм-Гржимайло, 1926, т. 2, с. 34—35].

Итак, родина динлинов — южная окраина пустыни Гоби. Первое их переселение на север — в Маньчжурию, к озеру Бай- калу и в Алтайско-Саянский горный район –, по китайским сведениям, должно быть отнесено к концу V в. до н.э. [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 172—173]. Переселение динлинов на север- ную окраину Гоби имело место и в последующие эпохи, здесь с ними смешались некоторые местные племена, в том числе хунны, что произошло в Маньчжурии, на Байкале и в Алтайско-Саянском горном хребте [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 172].

О языке динлинов, как пишет Г. Е. Грумм-Гржимайло, «не имеется сведений в литературе» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 187, сн. 96], тем не менее он склонен сближать его с языками индо-китайской группы [Грумм-Гржимайло, 1926, т. 2, с. 38].

* * *

Л. Н. Гумилёв с учётом новых (для его времени) истори- ческих и археологических материалов высказал свои сообра- жения по динлинской проблеме, уточняя, дополняя некоторые суждения о них Г. Е. Грумм-Гржимайло [Гумилёв, 1959, с. 17—26]. Признавая, что ди и дили — фонетические варианты одного и того же этнонима, он, опираясь на работы Г. Ф. Дебеца, не отожде- ствляет динлинов и ди [Гумилёв, 1959, с. 18—20].

Дили, согласно Л. Н. Гумилёву, «были, по-видимому, родст- венны ди, так как второе их название — чи-ди, т.е. красные ди» [Гумилёв, 1959, с. 18]. Они кочевали в Хэси (степь к западу от Ордоса), в IV в. н.э. перешли на север в Джунгарию [Гумилёв, 1959, с. 18].

В своё время с саянскими динлинами, согласно Л. Н. Гуми- лёву, «смешались пришедшие с юга предки хуннов (т.е. прахун- ны. — Л.Ф.)» [Гумилёв, 1960, с. 24, 27], о чём уже говорилось. «Действительно, уже за 200 лет до Р. Хр. хунны застали там (на Саянах. — Л.Ф.) несколько динлинских владений, которые и поко- рили» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 172]. В результате воинст- венные и свободолюбивые динлины смешались с не менее воин- ственными и свободолюбивыми хуннами. Потомки их, естест- венно, унаследовали не только психические, но и физические черты своих предков.

На северной окраине Гоби с хуннами смешались не только динлины, но и предки кетов.

1.14. Кто такие кеты?

Для начала отметим, что наиболее ранние исторические све- дения о кетах относятся к началу XVII в. и что слово кет — «человек» в русском языке в значении этнонима утвердилось в 20-х гг. ХХ в.; до этого русские служилые люди, начиная с XVII в., кетов называли остяками, енисейскими остяками, енисейцами [Алексеенко, 1980, с. 122; Алексеенко, 1967, с. 4], хотя они не имеют ничего общего с обскими остяками (хантами), также как и с самодийцами, которых тоже называли тогда остяками [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 13]. На вопрос «Кто такие кеты?» Вяч. Вс. Ивáнов, В. Н. Топоров, Б. А. Успенский отвечают так: «Без преувеличения можно сказать, что кеты являются одним из наиболее загадочных народов земного шара, изучение которого может пролить свет на целый ряд ключевых вопросов, связанных с судьбой народов и языков Сибири, Алтая и Центральной Азии» [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 5]. Библиография исследований, посвящённых кетам, достаточно большая — содержит несколько сот названий [Алексеенко, 1967, с. 251—259; Топоров, 1969, с. 243—283; Этногенез народов Севера, 1980, с. 249—274; Алексеенко, 1982, с. 116—117].

1.14.1. Современная территория расселения кетов

Кеты — одна из малочисленных народностей Сибирского (Енисейского) Севера. Расселены они в северной части Красно- ярского края, главным образом на территории Туруханского района — по притокам Енисея: Подкаменной Тунгуске, Бакланихе, Бахте, Елогую, Сургутихе, Пакулихе, Имбату, Турухану и Курейке [Дульзон, 1968, с. 7; Алексеенко, 1967, с. 3]. Небольшая часть их живёт в Ворогове и Ярцеве: Ворогово — самый южный посёлок Туруханского района, Ярцево входит в Енисейский район Красноярского края. Первый из них расположен на левом берегу Енисея (недалеко от устья Дубчеса — левого притока Енисея), второй — в 40—50 км выше первого по Енисею (недалеко от устья Сыма — левого притока Енисея), тоже на левом берегу.

Откуда пришли кеты на Сым и Дубчес?

* * *

Тунгусы (эвенки и эвены) называли кетов общим для всех остяков (в том числе хантов, селькупов) именем дяндри. Те из них, которые жили в бассейне Сыма, выделяли несколько групп ближайших к ним дяндри: гагишал, кеткар (кеткандяндри), нюмнякар (нюмнякан) и дюкул (дюкур, дюкундра). Все они, кроме гагишал, известны на Сыму и в настоящее время [Алексеенко, 1975, с. 215—216]. Кеткарами тунгусы называли кетов с русской фамилией Кетских и самоназванием тымдэгең (ед. число тымдэгет), в котором Тым — название реки Кети (Кеть — правый приток Оби). Согласно преданию кеткаров и этнониму тымдэ- гең — «кети люди», кеты пришли на Сым и Дубчес с Кети [Алексеенко, 1975, с. 216]. Они, возможно, представляют собой часть расселившихся там енисейцев-пумпоколов [Долгих, 1950, с. 95; Алексеенко, 1975, с. 218].

Соплеменников, ушедших на Сым и Дубчес, кеты называют юги — јогэн, југын (jogən, jugən). Этноним юги — не кетский и не остяцкий (хантыйский), его этимология неизвестна, неизвестна и этническая принадлежность югов. Пришедшие на их земли кеты, согласно фольклорному материалу, вначале враждовали с ними [Алексеенко, 1975, с. 214—215, 222]. Несмотря на это, имя юги со временем распространилось и на них. Способность этнонимов усваиваться носителями иного языка широко известна.

По предположению Е. А. Алексеенко, юги «не принадлежали к енисейскоязычным народам» [Алексеенко, 1975, с. 222]. «Мо- жет быть, — пишет она, — к лексике югов относится гидроним Сым, который не находит своего объяснения из языков народов, исторически известных для данной территории, — тунгусского, енисейского, самодийского. В бассейне Сыма, — продолжает Е. А. Алексеенко, — наряду с тунгусскими, встречаются кетские назва- ния рек, где компонент сым является субстратом: Колосим, Ал- чим, Оксым и др.» [Алексеенко, 1975, с. 222].

По месту расселения в низовьях Сыма и на побережье Ени- сея вблизи устья Сыма югов называют ещё сымскими кетами [Алексеенко, 1975, с. 211].

Подлинное имя кетов-югов — кънъс кет, что означает «свет- лый человек» (мн. число къндең, дең — «люди») [Алексеенко, 1975, с. 219; 1967, с. 3—4]. В этой связи уместно напомнить о том, что древнейшими этнонимами были слова, означающие «чело- век», «люди», «народ» [Чеснов, 1971, с. 12].

1.14.2. Откуда пришли кеты на Енисейский Север?

Енисейские кеты, или енисейцы — это не только собственно кеты, но и пумпоколы, ассаны, арины, котты, которые до прихода русских на их земли жили южнее кетов (в бассейне Среднего Енисея, в верховьях Кети) и к ХIХ в. полностью растворились в местной (селькупской, тунгусской (эвенкийской), тюркской) этнической среде и сменили свой язык. Что интересно, спустя много веков после завоевания перечисленных енисейских племён хуннами, потомки некоторых из них объявляются на Средней Волге, о чём будет сказано во второй части данной книги (см. ч. 2 §2.11.2).

По данным топонимики, енисейцы в начале нашей эры обитали в горно-таёжных районах Южной Сибири. Предположи-тельно в первой половине первого тысячелетия они перемес- тились в район Среднего Иртыша — Васюгана [см. подробно: Алексеенко, 1980, с. 118—140; Дульзон, 1962а, с. 50—84 и др.]. Ко времени прихода русских кеты обитали «по Енисею вплоть до истоков, по правым притокам Оби (Тыму, Кети) и отчасти к востоку от Енисея» [Ивáнов, Топоров, Успен- ский, 1968, с. 5].

То, что енисейцы — выходцы из Южной Сибири, признаётся многими учёными. (Данные, свидетельствующие об их южном происхождении, приведены И. С. Вайнштейном [Вайнштейн, 1951, с. 3—7]). Обобщая их точку зрения, И. И. Гохман пишет: «… переселение кетов на территорию современного их обитания из южных районов Обь-Енисейского бассейна можно считать твёр- до установленным фактом, базирующимся как на исторических сведениях о сравнительно недавнем расселении кетоязычных групп, так и на данных топонимики» [Гохман, 1982, с. 7].

Естественно, возникает вопрос: «Откуда пришли предки кетов в южные районы Обь-Енисейского бассейна?». Некоторые исследователи полагают, что появление их там связано с карасукцами и их культурой, культурами карасукского типа (1200 — 700 гг. до н.э.), которые занимали огромную территорию, в том числе Южную и Юго-Западную Сибирь. По их мнению, карасукцы на берега Енисея и Абакана пришли с востока, ибо их культура, согласно им, связана с восточными цивилизациями Внутренней Монголии и бассейном Хуанхэ [Киселёв, 1951]. Другие исследователи склонны думать, что основную массу карасукского населения составляли европеоиды, которые могли прийти в Южную Сибирь с запада; правда, они, по их мнению, могли прийти и с востока: ведь европейцы в эпоху бронзы, по предположению В. П. Алексеева, жили «и в Туве, и в Монголии, но происхождение их всё равно связано с территориями, которые, как оказывается, лежат далеко на запад от Алтае-Саян» [Алексеев, 1972, с. 250]. При этом происхождение карасукцев не сводится целиком к переселению с запада, ибо круглоголовые европеоиды могли прийти на Абакан и Енисей с юго-запада, юга или юго-востока, поскольку их ареал в эпоху бронзы доходил до Внутренней Монголии [Алексеев, 1972, с. 251—252]. Оттуда они могли переселиться в Минусинскую котловину.

1.14.3. Происхождение предков енисейских кетов

Сравнивая ареалы культур карасукского типа с ареалами кетских топонимов, а они «распространены в Туве, Забайкалье, Канской, Минусинской и Кузнецкой котловинах, в районе Красноярска, в южной части лесной полосы Западной Сибири, примыкающей к лесостепи, а также и в более северной её части — по Тыму и Енисею от Енисейска до Курейки…», Н. Л. Членова приходит к выводу, что «во многих районах ареалы культур карасукского типа совпадают с ареалами кетских топонимов…» [Членова, 1975, с. 226—227]. Более того, она утверждает: «Можно найти и ряд детальных соответствий в результатах изучения культур карасукского типа и кетских топонимов. Так, — продолжает Н. Л. Членова, — Минусинская котловина и Тува, по археологическим данным, — древнейшие районы карасукских культур, а по топонимическим данным — древнейшие районы расселения кетоязычных народов, что совпадает, кроме того, и с преданием кетов о приходе их на север «от истоков Енисея»» [Членова, 1975, с. 228].

Н. Л. Членова отмечает, что прямых связей между карасук- ской культурой и материальной культурой современных кетов мало, а имеющиеся параллели (она их перечисляет) позволяют ей предположить, что «носители самой карасукской культуры или одной из культур карасукского типа — одни из предков кетов» [Членова, 1975, с. 225]

Е. А. Алексеенко в свою очередь считает, что прямых соот- ветствий в культуре кетов и древних карасукцев ожидать не приходится, ибо между ними стоит огромный временнóй разрыв. И тем не менее к выявленным прямым связям между карасукской культурой и материальной культурой кетов она добавляет ещё другие [Алексеенко, 1980, с. 128]. Признавая этническое опре- деление археологических культур топонимическим материалом перспективным, А. Алексеенко обращает внимание на отсутствие хронологической синхронности между енисейскими топонимами и карасукскими памятниками. «Если связывать появление енисей- ского пласта топонимов с карасукскими памятниками, — пишет она, — то неясно, почему не оставили следов в топонимике носи- тели более поздних культур: Тагарской, Таштыкской, Большере- ченской, ведь именно они, а не енисейские топонимы должны были бы предшествовать тюркскому слою» [Алексеенко, 1980, с. 129]. Между тем «енисейские топонимы в Южной Сибири были повсеместно перекрыты тюркскими» [Алексеенко, 1980, с. 129]. Вопрос остаётся открытым.

Соображения о связях кетов с населением тагарской или карасукской культур, по мнению И. И. Гохмана, «