Попытка утешения

Средний возраст лауреатов премии Лицей-2021 – меньше тридцати, и их тексты могут, кажется, дать представление о том, какой будет новая русская литература третьего десятилетия XXI века. Если говорить о прозаиках, у них нет ни пышной барочной метафорики, которая ещё лет десять назад считалась неотъемлемым признаком высокой литературы, ни едва ли не обязательной для писателей 1990-х иронии, ни честной, но мрачноватой трезвости «новых реалистов», входивших в литературу в начале 2000-х. Даже в “Записках волонтёрки” Таши Соколовой, нон-фикшене о буднях ковидного отделения одной из московских больниц, упор делается не на пережитом ужасе, а на способности человека ему противостоять. Это спокойный, стоический взгляд на происходящее: “Вирус, увы, не экспертное жюри, он не решает, кто достойней, а кто нет. Умирают многодетные матери, умирают награждённые орденом мужества, умирают научные деятели и врачи, умирают совсем молодые и ничего не успевшие в жизни”. Тем не менее вывод даёт надежду: “Пандемия научила меня бороться до конца. Я вижу ежедневную работу медиков: не действует одно лекарство? – меняем; умер один пациент – лечи другого; нет правильного времени, чтобы сдаться”.

По большому счёту, все премированные прозаические тексты – литература милосердия и утешения. Это в полной мере применимо к разделившей третью премию с “Записками во лонтёрки” повести москвички Екатерины Макаровой “Цветущий кориандр”. Её герой, уроженец сибирской деревни, становится авангардным композитором с европейской славой и всем своим музыкальным опусам даёт одно и то же название – “Цветущий кориандр” с добавлением порядкового номера. Поначалу это воспринимается как чудачество, комичная странность или даже рекламный трюк, но по мере погружения в прошлое героя оборачивается символом его творческого постоянства, верности избранному пути, неслиянности искусства и жизни. Кориандр цветёт всегда, а любовь приходит и уходит. В психологически тонкой и точной по фактуре повести Екатерины Макаровой поэзия соседствует с мягким юмором, логика уникальной человеческой судьбы сочетается со столь же причудливой композицией, а насыщенный бытовыми подробностями и в то же время музыкальный авторский язык даёт почувствовать главное: старость и смерть органично входят в состав жизни, если она прожита достойно, и не разрушают её красоту. Повесть печальна, но это умиротворяющая печаль осени, столь же необходимая в любом жизненном цикле, как радость весны.

Тоже смешная, грустная и, может быть, ещё более утешительная повесть “Типа я” серебряного призёра, режиссёра Ислама Ханипаева из Дагестана написана от лица восьмилетнего мальчика. В послесловии автор честно признаётся, что интонацию и сюжетную идею позаимствовал из популярного романа американца Джонатана Фоера «Жутко громко и запредельно близко», но читатель быстро об этом забывает: мир второклассника Артура из Махачкалы – совершенно оригинальный. Этот несчастный, трогательный и отважный мальчик, потерявший в автокатастрофе мать, не сразу осознаёт, как важна для него любовь усыновившей его женщины, и пытается найти забывшего о нём родного отца. “Мой герой, – пишет автор, – родился из стремления создать глубоко травмированного и совершенно уязвимого в современном Дагестане мальчика, который знает единственный способ защиты в агрессивной среде – выдумать свой мир, свои правила и закономерности и через них объяснить себе происходящее… Я хотел показать нормального доброго ребёнка, который, как множество сегодняшних детей, старается искусственно сделать себя крутым и плохим, чтобы стать популярным”. Свою задачу Ислам Ханипаев выполнил: пронзительная история маленького Артура может быть интересна и подросткам, и взрослым, а это всегда было приметой настоящей литературы.

Получивший первую премию роман “Лучшие люди города” петербургского социолога Катерины Кожевиной – редкий в нашей словесности гибрид женской и производственной прозы, тем более удачный, что основан на личном опыте автора. Главная героиня, молодая сотрудница центрального офиса крупной газодобывающей компании совершает служебный промах и в наказание отправлена на Сахалин, в маленький город с вымышленным названием Крюков, в котором узнаётся реальный Холмск. Её дело – навербовать пятьсот рабочих для строящегося в городе завода сжиженного газа, и несколько прожитых здесь месяцев позволяют ей понять людей, обитающих в этом экзотическом медвежьем углу на окраине России. Эти люди – не фон душевных терзаний героини, а суть и смысл романа. Рыбаки и безработные, сельские жители и бизнесмены, районные чиновники и наркоманы, местные интеллигенты, заключённые, работники лагерной администрации, русские и корейцы, чьих предков когда-то завезли сюда японцы, мужчины и женщины, взрослые и дети – каждый из этих персонажей написан мастерски, с пониманием и любовью, которая в итоге берёт верх над недоверием, высокомерием, столичным снобизмом героини и свойственными нам всем штампами восприятия современной российской жизни.

Говоря о Катерине Кожевиной, можно вспомнить слова Н. С. Лескова о своём творческом методе: “Я сберегал хорошее в каждом лице и думаю, что в этом долг правдивого писателя. Отрицательные типы я писал хуже, чем положительные, потому что мне тяжело изображать такие характеры, не гармонизирующие с моим личным настроением, но всё же не мог я и рисовать без теней, по-китайски”. Тени в романе есть, но света больше, и даже невесёлый конец, когда землетрясение разрушает надежды героев, не отменяет заложенного в нём утешительного потенциала.

Внимание к повседневности отличает и стихи Сорина Брута (третья премия в номинации “Поэзия”). Его цикл стихотворений “Бесконечный район” как будто проводит нас среди современных новостроек, заставляя рассматривать балконы, вглядываться в окна, вникать, кто выходит из подъезда, а кто возвращается домой, слушать “голоса – // алкашей и школьников, // фанатов и их подруг”. Это верлибры, но лёгкие и прозрачные, как будто автор не ставит целью творческое преображение мира, а просто идёт куда глаза глядят и куда ведут слова.

 
Когда меняется песня в наушниках, на секунду
проступают звуки квартиры. Чайник кипит на кухне.
Гул стиральной машины и шорох клавиатуры спелись,
сирены вой заносит из окон.
Когда меняется песня – кто-то в мусоропровод
бросил пакет в подъезде. И слышно – пакет летит
вниз по трубе…
 

Мир Сорина Брута проницаем и узнаваем, и текст почти неотличим от того, что глаз видит вокруг каждый день. Почти: на это и надежда, в этот узкий зазор обычно и влетает поэзия.

Вторую премию получил студент Литинститута Михаил Бордуновский за сборник “В оптическом парке”. Это тоже верлибры, но их не назовёшь непосредственными – автора увлекает величественная в своей хаотичности сложность мира, и он умеет найти в ней свой образный строй. Он пишет пастозными импрессионистическими мазками, то отступая перед натиском словесной материи, то делая шаг вперёд и выхватывая штрих, образ, цепочку образов:

 
Преображение птиц над пыльной
провинциальной Аллеей Славы —
и поливальные тракторы обезоружены, и
дикие гроздья Су-24 над городом
в штурмовом фехтовании застывают:
республика светотени, любовь моя,
брось камень в стекло проезжающего автомобиля,
или он выйдет из рук твоих, говоря: “Поздно,
раньше я камнем был, но ныне я самый
камень камня и требую власти”.
 

Михаил Бордуновский очень молод, в его стихах подкупает желание зачерпнуть строкой как можно больше подробностей видимого мира и выстроить их по-своему. Возможно, когда-нибудь из этого вырастет узнаваемый поэтический мир.

От первого же стихотворения подборки Ивана Купреянова, лауреата первой премии, веет свежестью, непринуждённостью речи и свободой в обращении с языком. Языковая свобода бывает разной: если её цель – “раскрутить” авторское эго за счёт демонстративного слома языковых конструкций, она обычно оборачивается развязностью и даже наглостью; но если она идёт от любви к языку, то может давать удивительные плоды. Как писала Елена Шварц, “Родной язык как старый верный пёс, – когда ты свой, то дёргай хоть за хвост”. Именно так и происходит в самых удачных стихах Ивана Купреянова:

 
Не страшно, скорее – противно
смотреть на пустеющий мир.
Налей, Антонина Крапивна,
в стаканчик, замытый до дыр.
 
 
Мы виделись мельком и прежде —
четыре ли раза ли, пять…
Я вырос до той безнадежды,
когда это можно считать.
 

Тут на восемь строк два неологизма, но они такие негромкие, домашние, что даже не хочется их так называть – будто человек действительно гладит родную речь по голове и чешет за ухом, нашёптывая что-то ласковое. Такие стихи бегут впереди читателя, натягивают поводок и весело оглядываются, как будто приглашая вместе порадоваться прелести мира. И правда, игра продолжается: «Як-40, як пёсик, задирист» – как не улыбнуться этому «як», вдруг выскочившему то ли из-за украинского, то ли из-за древнеславянского забора – и надо же, оказавшемуся кстати.

У Ивана Купреянова музыкальное ухо и цепкий глаз: «Голубь – жадная птица, отрывисто в нём // исчезает обрывок батона», – читаем в другом стихотворении. Это надо увидеть. Надо уметь обратиться к советской «двухкопейке» так, чтобы из крохотной монетки, рыбьей чешуйки выплыл целый мир: «Некто в шапочке вязаной смотрит с тебя на меня, // а не глобус в колосьях, которому больше не светит». Купреянов не боится писать регулярным стихом, не сливается с бесконечным морем верлибров, он любит предметный мир и умеет заразить своей радостью читателя.

 
На тарзанке тарзанке
я качался качался,
и скрипела скрипела
надо мной высота…
 

Возможно, стихи Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского и Сорина Брута тоже будут набирать высоту – если они не изменят своей любви.

Леонид Юзефович,

председатель жюри премии «Лицей-2021»

Татьяна Вольтская,

член жюри

Номинация Проза. Первое место
Катерина Кожевина
Лучшие люди города
Фрагмент романа

Глава 1

“Николай Гоголь” провалился в яму. На задних рядах кто-то вскрикнул, по салону прокатился лязг металлических пряжек, грудной ребёнок дотянулся до ноты си второй октавы. У Лены внутри всё сдавило, тело перестало слушаться. Ей казалось, что чья-то невидимая рука трясёт аэробус, словно игральные кости, и вот-вот швырнёт с высоты десять тысяч метров. Мужик на соседнем сиденье начал креститься, с отчаяньем втыкая троеперстие в круглый тугой живот. Лена заметила, что он крестится не справа налево, а слева направо, по-католически. Это наблюдение отвлекло её от собственного страха. Через пару минут всё успокоилось. Католик встал, открыл багажную полку, достал из сумки мерзавчик столичной и отхлебнул.

Лена прикрыла глаза и запрокинула голову. На джинсах и рукавах свитера расцвели томатные пятна, но это уже не имело значения. После восьми часов полёта она чувствовала, как будто её руки и ноги состоят из миллиарда маленьких сжатых пружин. Вот бы сейчас раскинуться на кровати в позе морской звезды, укрыться одеялом с головой и спать десять, двадцать часов подряд. Но вскоре из динамика зашелестела стюардесса: “Уважаемые дамы и господа, просьба убрать откидные столики, открыть шторки на иллюминаторе и пристегнуть ремни безопасности”. Тоска по дому затянула Лену в узел.

Как конькобежец на вираже касается рукой льда, самолёт тронул крылом облако, развернулся и пошёл на посадку. Белая пелена рассеялась, и показался рваный берег острова. В аэропорту было жарко, хотя стоял октябрь. Резиновая лента навернула уже несколько кругов, а клетчатого чемодана всё не было. Лена представила, что её багаж вывалился во время турбулентности и приземлился где-то на площади в Улан-Удэ, а может, его по ошибке отправили в Таганрог или Астрахань. И все её кашемировые свитера, австралийские джинсы и французские сорочки примеряют сотрудницы аэропорта. Впрочем, сорочки ей здесь ни к чему.

Чемодан выехал из тоннеля самым последним, с помятыми боками и расстёгнутой молнией на кармане. Еле стащив его с ленты, Лена двинулась к выходу. У дверей она заметила невысокого парня в камуфляжном костюме, с мясистым носом и короткой чёлкой. Он мял в руках листик, на котором печатными буквами было выведено – “Нефтепромрезерв”. Лена подошла:

– Кажется, нефтепромрезерв – это я.

– А я – Коля. Едем?

Он выхватил багаж и покатил его в сторону стоянки. Колёсики с трудом преодолевали трещины на асфальте – даже чемодан сопротивлялся глупому повороту судьбы. Коля остановился у машины, точнее у настоящего вездехода – высота колёс не меньше метра, из капота торчит труба, похожая на кобру в боевой стойке.

– А это что такое? – Лена тронула металлическую змею.

– Да это шноркель, чтобы по дну реки ездить. У вас таких нету поди в Москве, – Коля тщательно изучил Лену и задержал взгляд сначала на заляпанных джинсах, а потом на белых кроссовках New balance, – прошу садиться в карету, мадмуазель.

Из аэропорта Южно-Сахалинска до Крюкова ехать не меньше четырёх часов. На улице моросило, за окном мелькали невзрачные коробки гаражей и рекламные билборды – “Бестраншейная прокладка трубопроводов”, “Мир пайки”, “Союз православных пчеловодов”. Лена задремала. Где-то через час Коля тронул её за плечо:

– Вы, наверное, кушать хотите? Я позвонил тут Валере, сказал, что встречаю гостя из Москвы, он обещал свежих чебуреков сделать. Наши все у него берут.

Когда в игру вступают “наши”, пасовать неудобно. Коля выскочил у придорожной забегаловки и вернулся со стаканом чая и масляным полумесяцем, обёрнутым в серую бумагу. Лена отхлебнула глоток, и нёбо моментально онемело от кипятка. К тому же чай оказался с сахаром. В Москве она старалась не есть сладкое и мучное, вставала на весы утром и вечером, но если жизнь теперь неслась под откос, то почему бы не придать ей ускорение. Лена отломила кусочек чебурека и положила в рот. В середине мясо показалось сырым. Джип медленно двинулся с места. Разобравшись с обедом, будто пройдя инициацию, Лена прилипла к стеклу. У самой дороги под пляжными зонтами сидели женщины в фуфайках и бриджах поверх колготок, а рядом с ними на столах вместо яблок или банок с огурцами, беспомощно раскинув щупальца, пылились огромные крабы.

– А сколько здесь стоит краб?

– Тараканы-то? Ну, этим рублей триста красная цена. Но лучше брать по пятьсот. Я знаю надёжных людей, обращайтесь.

После крабов начались грибные ряды. На капотах, на леопардовых покрывалах и просто на земле стояли вёдра с лисичками, белыми, груздями и неизвестными шариками, похожими на большие шампиньоны.

– Надо же, какие боровики красивые! Вот бы их с картошкой пожарить.

– Э, нет. Грибы я у трассы не советую брать. Вы что же, не знаете, как людей дурят?

– Не-а.

Коля снисходительно посмотрел на Лену и покачал головой:

– Самые лучшие грибы кладут сверху и на дно ведра. В середине – всякий лом и даже червивые. Вот ты купишь ведро, перевернёшь его в пакет, и не заметишь, что тебя развели, – Коля решил, что настало время перейти на “ты”. – Сама-то в Москве родилась?

– В Москве, да, – от этого признания Лене стало как-то не по себе, как будто её уличили в непотребстве.

– Ну, ты вроде ничего, хорошая девчонка. Но вот ваши к нам когда приехали завод строить, столько гонора у них. Нет, подзаработать, конечно, дали. Я сразу возить народ на стройку подрядился. Но мужики у нас недовольны. Говорят, москвичи посуду не моют, а выбрасывают.

– Что?

– Грязную работу вы не любите и деньгами напоказ сорите. Но это я не про тебя конкретно, ты не думай, – сжалился Коля.

Машина ехала между голых сопок, напоминающих куски халвы. Вдоль дороги вытянулись трёхметровые растения с толстым стеблем и широкими листьями.

– Коля, а это у обочины бамбук растёт?

– Это? Да борщевик обычный. Он у нас и по пять, и по шесть метров вырастает. А бамбук я покажу тебе потом, когда подъезжать будем. Ты лучше про себя расскажи. Замужем? Дети есть?

– Нету, – Коля полез на приграничную зону острых тем.

– А чего так?

– Не хочу, – Лена не сдержала раздражение в голосе.

– Да ты не нервничай так. Ну нет и нет. Успеешь ещё. Я вот недавно открыл для себя одного духовного деятеля, Ошо, знаешь такого? Так теперь вообще не волнуюсь. Он говорил: “То, что есть – есть. Остановитесь и увидьте”. Никуда теперь не бегаю, спокоен как удав, с женой хорошо стало. Вот смотри, что она подарила, – Коля щёлкнул подвеску на зеркале заднего вида. Рядом с георгиевской лентой, крестиком и ёлочкой болталась разноцветная нитяная мандала.

Полчаса ехали молча, но тут сзади пристроился чёрный BMW, резко подрезал Колин вездеход и умчался за горизонт.

– Ах ты, сука! Куда ж ты так торопишься, унитаз на лыжах! Чтоб тебе там шину пробило, урод, – Коля воспринял обгон как личное оскорбление.

Наконец они добрались до перетяжки над дорогой: “Крюков – город будущего”. Лена подумала, что в России есть города светлого будущего и славного прошлого, но хорошо бы нашёлся хоть один город настоящего.

Двухэтажные бараки из дерева, чёрного от влаги, торчали у дороги, как мокрые грачи. Деревьев почти никаких нету, только низкие кустарники. Кое-где встречались кирпичные дома, огороженные двухметровым металлическим забором. На калитках висят таблички-предупреждения про сторожевых собак: “я добегу до забора за две секунды, а ты?” или “собака злая, а кот вообще ниндзя”.

Лене нужно было забрать ключи в офисе “Нефтепромрезерва” – компания на первое время, пока не построит свой посёлок, снимала для сотрудников квартиры в центре Крюкова. Хотя различить, где именно у Крюкова центр, почти невозможно – за сорок минут город можно пройти насквозь. Офис открыли в “районе пятиэтажек”. Вскоре Лена поняла, что это местный даунтаун. Маленький пятачок стал эпицентром общественной жизни – больница, две школы, Сбербанк, ДК, улица Ленина, площадь Ленина, памятник Ленину, церковь-новодел, администрация города и два кафе-конкурента, “Ветерок” и “Тополёк”. Она быстро забежала в контору, расписалась в журнале и взяла ключи у секретаря. Сюда Лена вернётся завтра и будет приходить ещё сто восемьдесят дней, которые тогда представлялись ей худшим временем в жизни.

Коля завёл мотор и повёз московскую пассажирку в её временный дом. На перекрёстке они остановились. По улице двигалась похоронная процессия, каких Лена никогда не видела. Впереди мужчина нёс красный стяг с золотыми иероглифами, за ним на плечах тащили открытый гроб и крышку. На женщинах – белые платки, пара старушек одеты в бежевые халаты поверх тёмных курток и пальто. Вот-вот замашут крыльями и взлетят, как сороки. Коля перехватил Ленин удивлённый взгляд:

– Да, это корейцы хоронят. Они вообще странный народ. Меня как-то позвали на поминки, так у них надо садиться и есть прямо перед гробом, пока его ещё не закопали. Кусок в горло не лезет.

– Ужас!

– А ночью родственники играют с покойником в карты, развлекают его.

– А почему они в белом?

– Вроде как белый у них цвет смерти, как у нас чёрный. Типа волосы к концу жизни седеют. И полюса у Земли белые. У меня есть друг-кореец, так прикинь, он, когда родителям хотел новые окна ставить, они увидели, что белые, и ни в какую. Дурной знак, говорят. Помереть боятся.

– А у корейцев тут своё кладбище есть?

– Да прямо. С нашими рядом закапывают. А иногда и жгут трупаков своих. У них положено. Уезжают на берег и разводят костры, крематория-то нету.

– А это законно вообще?

– А что им за это будет? Они же не убивают. У нас тут, Лена, свои законы.

Через пару минут Коля тормознул у одной из пятиэтажек. Жёлтая штукатурка начала сыпаться и обнажила рыжие кирпичные веснушки. Квартира на верхнем этаже. Коля обещал занести чемодан, но сначала хотел покурить. Лена вошла в подъезд, преодолела пару пролётов и поняла, что на третьем этаже не горит свет. Сунула руку в карман, достала айфон – что за чёрт, батарея села. Придётся идти на ощупь. В подъезде воняло уксусной кислотой. Вдруг она почувствовала, что правая нога вместо твердой поверхности уткнулась во что-то мягкое и бугристое. Лена вскрикнула, рванула вниз через ступеньку, и чуть не упала, вылетая из дверей.

– Коля, там человек лежит! Мертвец!

– Сейчас посмотрим, не кричи.

Он взял телефон с фонариком и двинул в подъезд. Лена осторожно пристроилась за ним. На третьем этаже Коля хохотнул:

– Ну, что ты так вопила? Лежит парень, отдыхает. Ну, принял немного, не сухопутным же ходить.

Лена подошла ближе и увидела в луче фонаря оплывшее лицо. Человек среднего возраста в таком же камуфляже, как у Коли, лежал на площадке, положив руку под щетинистую щёку, и размеренно сопел. Он даже не почувствовал, что его потревожили.

Коля сделал ещё одну ходку вниз за чемоданом и вернулся:

– Ну, бывай, подруга. Телефон мой сохрани. Я тебе, если хочешь, дам Ошо почитать. Тебе надо.

Лена попрощалась и вошла в светлую однушку. За окном гнули шею жирафы подъёмных кранов и виднелся кусочек моря. В комнате было чисто, из мебели – стенка, стол и грязно-розовый разлохмаченный диван, весь в затяжках и нитках. Над диваном висел плюшевый ковёр с золотистыми оленями. Лена села, с силой выдохнула и погладила оленя рукой: “Ну что, будем дружить?” Олень ударил копытом и подмигнул.

Глава 2

Всё началось с того, что Андрей Андреевич Корольков, владелец компании “Нефтепромрезерв”, дочки большого нефтяного холдинга, посмотрел фильм “Матильда” про балерину Кшесинскую. Его настолько вдохновил антураж картины, что он вызвал к себе Лену и сказал:

– Скоро наш юбилей, Лена, серьёзная дата, пятнадцать лет в отрасли, это всё-таки не шубу в трусы заправлять. Денег не жалей. Закатим царский бал. Всё должно пройти на высшем уровне, позовём партнёров, важных гостей.

– А может, позовём ещё лучших работников из региональных филиалов, с заводов? Чтобы они тоже почувствовали себя частью команды, – Лена рвалась в бой.

– Слушай, я тебе доверяю. Сделай так, чтобы мне перед товарищами не стыдно было. И сразу по месту – это должен быть центр, недалеко от Кремля.

Корольков нанимал молодых заместителей, выпускников программ MBA, платил им большие зарплаты и даже делал вид, что слушает их советы. Он отчаянно пытался угнаться за временем, но чувствовал, что его золотой век остался где-то в 90-х. Бывший комсомолец, рано занялся кооперацией, торговал машинами, попал в банковскую сферу, нарастил мышцы, и вот уже там, наверху, дали добро на допуск к телу № 1, а затем и к кровеносной системе Родины. Правда, нефтянка нулевых оказалась делом скучным. Из предпринимателя Корольков превратился в чиновника средней руки, добровольно позволил приручить себя и поселить в контактный зоопарк. Каждый год он обновлял айфоны, менял любовницу на улучшенную модель и даже встал на сноуборд, но это не помогало. Вместе с волосами, которые покидали голову шеренга за шеренгой, уходило и чувство атаки. Он больше не ощущал себя полководцем, которому нужно вести затяжные войны за рынок, власть и собственную жизнь. Теперь он боролся с запахом изо рта и дряхлеющим телом. Недавно Корольков закрутил роман с Ириной Шу, финалисткой шоу “Холостяк”, и даже подумывал жениться. Сама Ирина называла себя бизнесвуман, выпускала духи Russian sterkh и числилась сопредседателем в одном из фондов развития, то ли инноваций, то ли моногородов.

Лена состояла у шефа на особом счету. Среди коллег-эйчаров она была самой активной, сыпала идеями и часто подменяла директора по персоналу Виолетту Шелягину. Корольков чувствовал в Лене родственный дух антрепренёра, не столь очевидный для неё самой. Она отвечала за мероприятия, программу студенческих стажировок, иногда вела собеседования. Лена стоически приняла идею проводить юбилей компании в стиле благородного дворянства, наняла приличное агентство и занялась организацией праздника. Вскоре для царского бала было решено снять галерею Мылова, расположенную в нескольких минутах от Кремля. Вместе с агентом Лена отправилась смотреть помещение. На входе её заставили надеть бахилы, просторные залы пустовали. Со стен на Лену уставились известные актёры и политики кисти народного художника, все в мехах, с помятыми черепами, как будто наклеенные на картонные задники и покрытые посмертным макияжем.

В головном офисе “Нефтепромрезерва” работало четыреста человек, ещё сто, прошедших конкурс на лучших сотрудников компании, приехали из регионов. Руководители северных офисов и заводов, аппаратчики, газорезчики и вышкомонтажники прибыли в Москву и поселились в гостинице “Пекин”. В программе – венский оркестр, парочка оперных певцов второго ранга, Сосо Павлиашвили и ещё настоящий медведь с ненастоящими цыганами. Всех желающих пригласили в костюмерную Мосфильма, чтобы подобрать платье в пол, сюртук, кадетскую гимнастёрку, расшитый кафтан или поповскую рясу.

После концерта и торжественных речей Корольков, Ирина Шу, высший менеджмент, Сосо Павлиашвили и VIP-гости удалились в отдельный камерный зал. Лена, наряженная в голубое платье с воротником-стойкой и длинной юбкой в пол, раздавала поручения помощникам из агентства, пытаясь уследить одновременно за капризными артистами, медленными официантами и буйными гостями. Она чувствовала себя дрессировщиком-универсалом, у которого в одной клетке оказались попугаи, морские котики и тигры. В какой-то момент Корольков пропал и вернулся в костюме Николая II, наклеил бороду, усы и надел мундир с эполетами. За столиками велись беседы о триатлоне, детоксе, кэш кау, адженде, аджайле и дюдилиженсе. Товарищ Королькова из Госдумы делился впечатлениями от поездки в Колумбию:

– Недавно я съездил на ретрит. Там один шаман учил меня правильно пить айваску, чтобы постигнуть, кто я на самом деле.

– А что такое – айваска?

– Ну, это такой индейский напиток на травах, помогает контакт с духами находить. Неделю только её пьёшь и ничего не ешь. Нас у него в группе было человек десять, кого он вёл к познанию себя. Бизнесмены, топы, один мэр. В хижине под потолком для каждого подвешен гамак, а вокруг гамака – москитная сетка. Ложишься в гамак и видишь, что где-то на уровне лица есть специальная дыра. Это чтобы блевать. Первые три дня вся айваска выходила из меня наружу. А потом перестала. И в какой-то момент я почувствовал, что спускаюсь в преисподнюю. И знаешь, кого я там встретил?

– Ну?

– Хворостовского!

– Да ладно!

– Ну! Мы же с ним из одного города. Из Красноярска, выпивали даже. И говорит: “Хочу, чтобы моим именем аэропорт назвали”. Я его спрашиваю – тебе что, оперы мало что ли? Он – хочу аэропорт, и всё тут. Пришлось позвонить нашим в Красноярск. Он потом по голосованию победил этого, как его? Который боярыню Морозову нарисовал.

– Репина?

– Ну да, точно. Репина.

В соседнем зале, где выпивали рядовые сотрудники, праздник ещё стремительнее набирал обороты. Распутин присел на пол, опёршись на диван с золотыми вензелями. Его борода, инкрустированная кусочками рубиновой колбасы и перламутром майонеза, уже наполовину отклеилась и свисала жалкой мочалкой. Плотно сбитая балерина в сиреневой пачке лила слёзы, глядя на себя в ростовое зеркало. За столиками дамы из бухгалтерии продолжали вести светские беседы, допивая по восьмому бокалу Moёt:

– Ну, и нахрена ты дала этому прыщавому сисадмину? Маша, ты что, не знаешь себе цену?

– Конечно знаю. Но мне уже тридцать семь, скоро стукнет сезон распродаж.

Музыка Малера, Шопена и Чайковского отражалась эхом от арочных потолков, официанты в атласных кушаках разносили закуски, придерживая над головой круглые подносы. Пьяный начальник хозотдела снял с себя пиджак и накинул на плечи мраморной Афродиты: “Прикройся, стерва, распустила груди, стыдоба какая”. Тут Лену потянула за руку секретарь:

– Там это, Эмилии Петровне плохо, надо скорую вызвать.

Лена бросилась в туалет. Эмилия Петровна, матрона лет шестидесяти, возглавляла финансовый отдел одного из региональных офисов, частенько наведывалась в Москву и была приглашена на праздник лично владельцем бизнеса. Видимо, знала что-то такое, отчего состояла на особом счету. Работать к себе брала не только после успешного собеседования или по рекомендации, но и делала для каждого кандидата расклад на таро. А вот тельцов не нанимала ни в коем случае – у них плохая энергетика. Эмилия Петровна сидела в углу женской уборной, широко расставив полные ноги, и верещала:

– Ой, девки, сердце защемило. Щас помру, дышать нечем.

Грудь пятого размера почти вывалилась из декольте с пышным жабо. Рядом на коленках ползала её заместитель, она же старшая дочь, и обмахивала мать кокошником. Пока ждали врачей, решили высвободить ценное руководство из тесной одежды. Лена попыталась расстегнуть платье, но собачка почему-то не двигалась. Наконец молния сдалась. Оказалось, что под платьем Эмилия Петровна обмотана для стройности какой-то силиконовой пленкой. Пришлось разрезать смертоносный кокон столовым ножом.

В самый разгар вечера, уже после того, как Эмилию Петровну увезли на скорой, Корольков решил переместиться из своего уютного зала с депутатами и менеджерами в зал к остальным подчинённым. Он поправил ордена, встряхнул эполеты, взял шампанское, Ирину Шу, и двинул в соседний холл. Госпожа Шу выглядела сногсшибательно. На ней было обтягивающее боди, расшитое стразами, сапоги-ботфорты, а сверху накинут полупрозрачный халат из органзы. Высокую причёску довершала миниатюрная шапка Мономаха.

Один из лучших работников Ханты-Мансийского завода даже присвистнул:

– Жень, ты посмотри, какая Чио-Чио-Сан идёт!

А вот Корольков, который сновал между столиками и чокался со всеми по очереди, делегатам не понравился. Они не признали в ряженом Николае собственного начальника.

– Это что за пидорок с усами к нашим бабам клеится!

– Так это ж, сука, царь! Николай, н-на!

– Ну-ка, отошёл отсюда, фраер. Сейчас мы устроим тебе взятие Зимнего.

И трое крепких мужиков подошли вплотную к царю, отгородив его от столика с бухгалтерами. Один из рабочих попытался приобнять Ирину Шу.

– Это что за цирк? Вы кто вообще такие? – Корольков пришёл в бешенство.

– Красные комиссары, н-на, – с этими словами самый высокий из троицы зарядил Королькову в челюсть.

Ирина Шу завизжала, зазевавшийся охранник рванул от дверей и скрутил пролетариат. Злой Корольков, вытирая кровь салфеткой, удалился с поля битвы. В зале продолжала играть музыка, но все внезапно замолчали. Веселье дало трещину.

Лена присела за бухгалтерский столик, налила Hennessy и хлопнула рюмку до дна.

Глава 3

Корпоратив завершился в ночь с пятницы на субботу. Выходные Лена провела скверно. Ощущение нависшей гильотины мешало нормально спать, есть, читать. Она отменила все встречи и просто слонялась по квартире в пижаме, с грязной головой. Лена ненавидела, когда что-то двигалось не по плану. Она не боялась наказания. Тяготило то, что её образ безупречного организатора трещал по швам, как брюки на начальнике хозотдела, когда он остервенело крутил фуэте. И теперь презирала своё отражение в зеркале.

В понедельник она с трудом вытащила себя из дома и всю дорогу мечтала стать невидимой. Кажется, даже дворники и сонные смотрители эскалаторных будок сверлили в ней дыры – “Ты облажалась, Лена”. Это был не первый косяк в её профессиональной биографии.

Пару лет назад Лена предложила Королькову выступить на крупном молодёжном фестивале, чтобы привести в компанию новую кровь. Он воодушевился, купил модные кроссовки и надел цветные носки. Лекция началась прекрасно. Сначала Королькову пели дифирамбы и спрашивали, как устроиться работать в “Нефтепромрезерв”. Потом спросили про капитализацию и разницу в зарплатах между бурильщиком и топ-менеджером. Он легко парировал: “Джентльмены не говорят о деньгах”. Корольков сам указывал на того человека, которому следовало поднести микрофон.

– Вон тот рыжий парень, я вижу, тянет руку, с задних рядов.

– Здравствуйте, меня зовут Андрей, – микрофон начал фонить и плеваться, – так слышно?

– Yes, of course, – Лена давно собиралась намекнуть Королькову, что использование английских слов не делает его Илоном Маском.

– Вот у вас в совете директоров семь человек. И все они мужчины. Почему же там нет женщин?

Корольков перестал улыбаться. На щеках дёрнулись желваки, но он тут же взял себя в руки и решил отшутиться:

– Вы знаете такую поговорку? У семи нянек, – он на секунду замялся, – четырнадцать титек. А дитя без глазу. Так же и с компанией.

Лена с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. В первых рядах кто-то прыснул, по залу покатился шепоток. Корольков принял это за одобрение и попросил, чтобы задали следующий вопрос. Через день на Ютубе появилось видео, как шеф выступает на форуме. Феминистки выпустили несколько разгромных статей, по интернету разлетелись мемы и шутки. К Королькову накрепко прилипло прозвище “четырнадцать титек”. Лена боялась, что это приведёт шефа в ярость. Но он был доволен. Ему позвонили пара друзей и похвалили, как же здорово он пошутил, так и надо с этим либеральным дурачьём. Скоро вообще начнут требовать, чтобы страной управляла чернокожая лесбиянка без ноги.

В тот раз Лене повезло, но сейчас другое дело. Раскачиваясь в такт движению поезда, она представляла, с каким позором ей придётся собирать личные вещи в картонную коробку и сдавать пропуск начальнику охраны. На “Лубянке” вошла женщина в хиджабе, длинной юбке и чёрной куртке. Пассажиры стали напряжённо оглядываться и расползаться ближе к дверям вагона. Лена поймала себя на мысли, что ей тоже тревожно. Она понимала, что всё это предрассудки, платок – всего лишь религиозный атрибут, как крестик. Она ведь не шарахается от каждого православного, хотя, может, и стоило бы. Но тревога только нарастала. Когда Лена три года назад купила себе машину, мать обрадовалась: “Ну, слава богу, будешь реже ездить на метро, там же теракты”. Хотя вероятность погибнуть возросла в десятки раз. Через пару минут Лена всё-таки не сдержала натиск неприятных мыслей:

“А если рядом и правда террористка? Что я успела за свои двадцать девять? Не поставила ни одного великого спектакля. Впрочем, и не великого тоже. Ипотеку не закрыла. Кто придёт на мои похороны? Корольков теперь точно не явится. А гроб будет открытый или закрытый?”

Тем временем девушка в хиджабе достала из сумки зеркальце, гильзу помады и накрасила губы сливовым. У Лены отлегло. Вряд ли смертница стала бы прихорашиваться перед тем, как её тело разлетится на миллион кровавых кусков.

В офисе Лене передали, что Корольков будет ждать её к двенадцати. Она дошла до приёмной и села на малиновый диван. Секундная стрелка двигалась по циферблату резко и шумно, как будто кто-то всё время передёргивал затвор пистолета. Руки горели и стали влажными, но хуже всего – под мышками разрослись пятна пота.

Секретарь жестом показала, что можно войти. Лена с трудом открыла массивные двустворчатые двери и поздоровалась. Корольков ничего не ответил и даже не кивнул. Она несколько секунд простояла у входа, потом доковыляла до длинного T-образного стола и отодвинула дальнее от шефа кресло. Когда Лена садилась, блестящая кожа, перехваченная круглыми таблетками, пронзительно скрипнула. Корольков раскладывал какие-то бумаги, что-то подписывал, сверял, будто рядом никого не было. На дубовом столе уместились два серебристых компьютера Apple, золочёная лампа с синим атласным абажуром, чёрный кнопочный телефон и ещё один дисковый, с наклейкой в виде двуглавого орла. В углу стоял книжный шкаф с коллекционными изданиями Ключевского, Бисмарка, Макиавелли и Сунь-цзы. За спиной шефа, почти у самого потолка, растопырив пожелтевшие ладони, висели старые лосиные рога. Не меньше минуты она просто молча сидела, уставившись на календарь “Служба экономической безопасности. Отечество. Честь. Доблесть”. С каждой секундой ей становилось всё хуже, подступила тошнота.

– Что ты хочешь мне сказать? – Корольков заговорил спокойно, не отрываясь от своих бумаг и не смотря на Лену.

– Я? Я думала, что вы меня вызвали, чтобы… – она запнулась.

– Ты думала? А чем ты вообще думала, когда звала этих уродов? – Корольков швырнул перед собой ручку Montblanc. – Ты меня идиотом хотела выставить?

Лена полагала, что идиотом он выставил себя сам, когда нацепил царские усы. Но, естественно, промолчала. Шеф быстро загасил ярость и продолжил деловым безапелляционным тоном.

– С твоей северной лимитой разговор короткий. Они уже уволены. А вот по тебе вопрос не решён, – Корольков поднял на Лену полый, бесчувственный взгляд. Ей захотелось спрятаться под стол, но вместо этого она уставилась на него в ответ. Самым страшным наказанием была неизвестность.

Через полминуты он всё-таки сжалился.

– Поедешь в командировку. Мы включились в большой партнёрский проект, – Корольков намеренно цедил информацию.

– Куда?

– С глаз моих подальше, – он снова назидательно замолчал, – на Сахалин.

– И что за проект?

– Новый завод сжиженного газа.

Лена представила безжизненную махину с тысячами баллонов, труб и датчиков.

– Что я там буду делать?

– Как что? Людей искать. Архитекторы, инженеры, конечно, есть. А вот ты будешь нанимать на стройку местных, чернорабочих, раз ты их так любишь. Должен ведь кто-то копать и дерьмо носить.

Лена мысленно примерила на Королькова лосиные рога.

– Ты чего улыбаешься? Времени – полгода. Должна трудоустроить минимум пятьсот человек.

Казалось, что проще самой устроиться землекопом.

– Мне нужно подумать.

Корольков откинулся в кресле. Сразу не прогнулась. Это хорошо.

– Ну, думай. Два дня у тебя. Но имей в виду. Я ведь могу просто пальцами щёлкнуть, и тебя ни одна собака на работу не возьмёт. Если не начальство, так безопасники зарубят.

Лена резко поднялась, попыталась одёрнуть платье, но оно приклеилось к ногам. Когда она была уже в дверях, Корольков добавил:

– И вот ещё что. Как говорят мои друзья-виноделы, чтобы ягода вышла хорошей, лоза должна страдать. Может, и выйдет из тебя толк.

Глава 4

Страдать Лена начала уже в своё первое сахалинское утро. Она проснулась от протяжного звука, чуть не проломившего стекло. Ей показалось, что за окном одновременно замычали сотни, тысячи коров. Потом звук повторился, но был уже глуше – стадо отступало. Из старого порта отчалила баржа. Солнце, не пойми откуда взявшееся, полезло из окна, как дрожжевое тесто. Тонкие нейлоновые шторы в ромашку совершенно не спасали от воинственного света. “Господи, всего полночь. Только полночь”, – Лена посмотрела на свои ручные часы, которые, конечно, забыла перевести. Она даже толком не успела уснуть, а в Крюкове уже наступило утро. Кто вернёт ей восемь часов жизни?

В подъезде по-прежнему было темно. Но на третьем этаже вместо знакомого колдыря теперь валялась упаковка от презервативов “Эротика Де Люкс” – знамя любви, победившей морок. Лена облегчённо выдохнула и поспешила на свежий воздух. Пора раздобыть еды.

К торцу соседнего дома примкнул магазин “Магнат”. Лена толкнула тяжёлую дверь, обитую ветхим дерматином, и вошла. Продавщица в голубой пилотке и клеёнчатом фартуке листала газету. Возле ящиков с овощами копались две старушки. Мужик в пиджаке поверх фланелевой тельняшки разглядывал витрину с баклажками пива. Они оторвались от своих занятий и завороженно уставились на Лену, как будто вместо грязного половика постелили красную дорожку, и вошла сама Джулия Робертс.

– Вы почему за собой не закрываете? – наконец отошла от лёгкого оцепенения продавщица. – Тут швейцаров нет!

– Извините, – Лена с трудом прикрыла пудовую дверь.

Она огляделась. Обычный такой магазинчик. Кроме еды продаются шампуни, трёхлитровые банки под соленья, уголь для мангала и женские панталоны.

– Мне йогурт, питьевую “Активию”, можно?

Продавщица протяжно, испытующе посмотрела на Лену, а потом бросила с вызовом:

– Можно. Двести девяносто семь рублей.

– Сколько?! – Лене показалось, что она ослышалась. Это в шесть раз дороже, чем в Москве.

– Девушка, я так посмотрю, что вы не местная. Хоть бы ценники сначала изучили.

Если бы в Москве Лену спросили, сколько стоят яйца или масло, она бы растерялась. Лена давно перестала смотреть на цены в продуктовых и кидала в корзинку всё, что ей хочется. Но сейчас она оглядела магазин ещё раз и обнаружила, что самые привычные продукты – яблоки и помидоры – стоят баснословных денег, как будто их везут из соседней галактики, а не из братского Азербайджана. В центре зала в одном из ящиков лежал маленький, похожий на пушечное ядро, чёрный от пыли арбуз. Кто-то пальцем подрисовал ему улыбку. На ценнике было даже не написано, а выдавлено ручкой без чернил – “1400 руб”. Похоже, арбуз лежал здесь вовсе не для того, чтобы его купили, а как символ лучшей богатой жизни, которая когда-нибудь непременно настанет.

– Ну так что, брать будете? Если хотите, вот есть с нашего комбината – “Утро Родины”. Он дешевле. И есть можно.

Продавщица поставила на прилавок литровый тетрапак с клубничным йогуртом.

– Нет, я возьму “Активию”, – Лена не забыла пытку чебуреком. Лучше повременить с местной едой.

– Как хотите, – продавщица, кажется, обиделась.

Лена расплатилась, но потом всё-таки решила спросить:

– А почему так дорого?

– Почему-почему. Пока с материка довезут – этому надо на лапу дать, другому надо на лапу дать. А платит кто? Правильно, мы. А у народа выбора нет. Всё равно берут.

Сбоку подкрался мужичок в пиджаке:

– Да, нищает народ. Всё у нас отобрали. Мишка Меченый развалил Союз, зла на него не хватает, – он вытащил из одного кармана несколько скомканных купюр, а из другого пригоршню монет, – Людочка, мне “Жигулей” полторашку и “Путинку”.

– А чего это ты с утра нарисовался? Оля на дежурстве что ли?

– Да нет, к матери уехала.

Лена вышла. Она выпила свой самый дорогой йогурт в жизни и направилась в офис “Нефтепромрезерва”. За пять минут пути ей встретилась только одна бабулька, которая катила гружёную сумку, будто тащила за руку непослушного внука. Лена представила, что оказалась в компьютерной игре про пандемию, когда по пустынным улицам слоняются зомби, кочуют перекати-поле и одинокие мусорные пакеты. В этой игре она была, конечно же, зомби – под глазами залегли фиолетовые синяки, лицо отекло, мозг вынули. Над дорогой нависла труба с жёлтой грыжей стекловаты. К этой трубе был приделан фанерный баннер – на фоне еловых веток и новогодних шаров надпись – “Тепла, уюта, благополучия”. Висел он здесь, похоже, не первый год. Лена на секунду остановилась, а потом шагнула через арку теплотрассы. Это и есть её портал в новую жизнь.

Под офис для сотрудников “Нефтепромрезерва” сняли второй этаж типовой двухэтажной школы. Детей в городе становилось с каждым годом всё меньше, две школы уплотнили в одну, и здание на год осталось сиротой. Потом первый этаж заняли офисы и магазины – точка микрокредитования “Честное слово”, ломбард “Залог успеха” и целый павильон с товарами для охоты и рыбалки “Мужской рай”.

Лена поднялась на второй этаж. В коридоре наскоро сделали ремонт – поклеили светлые обои с деликатными блёстками, положили ламинат ёлочкой, выбелили потолок, правда, таблички на закрытых дверях по-прежнему напоминали о прошлой жизни – “кабинет ИЗО”, “учительская”, “логопед”. Здесь теперь работали администраторы, бухгалтеры, инженеры, архитекторы, одним словом, планировщики. Но ничего не сдвинется с места, пока не появятся руки, которые начнут воплощать эти планы в жизнь. Три сотни вахтовиков с опытом приедут сюда и поселятся в вагончиках прямо на берегу Залива Терпения, но этого слишком мало. Королькову нужны батраки из местных. И мужчины, и женщины. Не меньше пятисот человек.

Секретарь проводила Лену на рабочее место. Ей достался кабинет географии. Беллинсгаузен, Амундсен и Миклухо-Маклай печально смотрели со стены на зарешёченное окно. В шифоньере за зеленоватым стеклом лежали минералы и какие-то сомнительные окаменелости, образцы торфа и чернозёма. Кстати, а где же глобус? Впрочем, ответ она и сама знала.

Парты были составлены пирамидкой в углу, кроме трёх. За двумя на деревянных стульях уже сидели дамы в районе сорока, одетые как близнецы – в брюки со стрелками и темные трикотажные кофты, плотно натянутые на холмистые животы. “Кадровиков” Марину и Ирину наняли, чтобы оформить всю ту армию местных рабочих, которых Лене предстояло завлечь.

Они не сразу заметили, что кто-то вошёл, увлечённо занимаясь своими делами – Марина подрезала ногти канцелярскими ножницами, а Ирина – вязала крючком. Двое из ларца подскочили со своих мест и залебезили наперебой: “Ой, Елена… Фёдоровна, верно? А мы вас уже так ждём, так ждём”, “Вы хоть выспались, а то лица на вас нету?”, “А у нас тут всё готово уже, журналы завели, квоты по бригадам Григорий Палыч прислал”.

Лена не припоминала, чтобы кто-то её называл так почтительно, по имени-отчеству. Только гаишники, перед тем как вымогать взятку. Она сказала, что новых заданий пока не будет, нужно во всём разобраться и провести одну важную встречу. Ленина парта стояла у окна в самом углу кабинета. На ней было нацарапано: “Помни свои корни. Есть вещи на порядок выше”. Последний раз она сидела в классе после выпускных экзаменов. За окном моросил дождь, свет лампы резал глаза, ноги замёрзли. Её взяли в кольцо директор школы, учительница литературы и классная.

– Будешь сейчас писать под диктовку, раз своей головы на плечах нету.

– Это же надо. Три года её на медаль вели, пылинки сдували, а она такое выкинула.

– И где хоть капля благодарности? Его ведь в райотдел образования отправят, какой позор для школы.

Директор скомкал её выпускное сочинение, исчерканное красной ручкой. Тема, которую Лена выбрала из утверждённого списка, показалась бы травоядной даже самому строгому педагогу – “образ родины в лирике поэтов XX века”. Сочинение начиналось с эпиграфа: “Мы – лёд под ногами майора”. В цитатах, приведённых Леной, также встречались слова “говно” и “вертухай”.

– Ты понимаешь, что это всё низкий штиль? Это вообще не литература! Такие слова мог бы использовать писатель третьего ряда… Набоков!

Лена молчала. Она давно презирала их всех, но, стиснув зубы, достала чистый двойной листок.

На подоконнике рядом с Лениным рабочим местом лежал просроченный календарик с котёнком за 2011 год. Интересно, что сейчас делает Макар? Гоняет мяч, выцарапывает на обоях руны или греет уши под батареей? Она вытащила календарик и решительно зачеркнула сегодняшний день, 12 октября. Это придало сил. Каждую неделю Лена должна сдавать в Москву сводку о нанятых на стройку, а через полгода отчитаться перед комиссией, которую возглавит лично Корольков, о “завершении комплектации трудовыми ресурсами”.

За спиной висела зелёная грифельная доска. На ней Лена будет рисовать звёзды – за каждого нанятого рабочего, который приблизит её к свободе. Так рисовали звёзды на советских истребителях за подбитые самолёты врага. Вот и Лена ощущала себя высланной на фронт.

– Елена Фёдоровна, давайте перекусим. Я с собой колбаску принесла, печенье кокосовое, – Ирина опустилась под парту и зашуршала пакетиками.

Лена чувствовала себя оглушённой рыбой, ей не хотелось ничего. Только бы закончился этот день. А за ним следующий, и следующий.

– Нет, спасибо, что-то нет аппетита.

– Везёт вам, а я вот ем всё, что не приколочено. Может, хоть чайку? Марина чайник из дома специально везла.

– Чая, пожалуй, можно.

Лена открыла сумку и достала термокружку, которую купила на свою первую зарплату в “Нефтепромрезерве”. Она повертела её в руках, отскребла ногтем пятно на донышке, а потом всё-таки опустила на стол, резко, как будто поставила печать. Теперь всё. Она окончательно приняла правила игры. Своя кружка на работе будет поважнее, чем трудовой договор.

Перед тем, как пить чай, Лена решила помыть руки. Марина объяснила ей, как дойти до женского туалета. Едкий запах хлорки, впрочем, стал лучшим навигатором. Внутри не было кабинок, и только низкие бетонные перегородки отделяли унитазы, встроенные в пол. К такой близости с коллегами Лена была не готова.

– Вы не знаете, нет здесь обычных туалетов с дверями? Для учителей?

– А, все учительские остались на первом этаже, там, где “Мужской рай”. Но вы сходите, попроситесь к ним, может, пустят, – Марина раскладывала на тарелочке салями, кружочек к кружочку. Ирина разлила чай в три кружки. Ленин термос возвышался над двумя чашками в цветочек, как башня Москвы-Сити над спальным микрорайоном Камушки.

– А вы с Южного на чём добирались? – Марина закинула в чай три куска сахара.

– Откуда?

– Да это мы так Южно-Сахалинск называем.

Лена рассказала в общих чертах о своей одиссее на вездеходе.

– И мы на Коле ехали, он как дал гари, у меня чуть челюсть не отвалилась.

Выяснилось, что обе жили раньше в Южно-Сахалинске и работали в местном филиале “Нефтепромрезерва”.

– А семьи ваши там остались?

– Угу. У меня дочь взрослая уже, хоть мужиков и жалко было оставлять.

– Да, Маринка у нас мать троих мужей, со всеми в разводе. Я тоже своего на хозяйстве оставила, и деток. Сыну десять, дочке семь. Но мама там за ними приглядывать должна.

– Не скучаете?

– Скучаю сильно, но деньги-то хорошие. По пятницам буду домой ездить.

– А с собой взять не хотели?

– Нет, даже мысли не было. А что им тут делать? Дыра. Торговых центров нет, а куда их водить на выходных?

Глава 5

Лена допила чай и попрощалась. Сегодня у неё особая встреча, назначенная ещё на “большой земле” – знакомство с главой района. По дороге в администрацию Лена наконец начала встречать людей на улицах. Но все они, как и посетители магазина “Магнат”, таращились на неё в упор, нисколько не стесняясь. Лена не понимала, чем вызывает столько внимания, может, всё дело в твидовом пальто или в яркой сумке. Лучше бы в Москве её оставила. Но почему-то казалось, что дело вовсе не в одежде. Будь она хоть в ватнике и галошах или под плащом-невидимкой, её всё равно раскусили бы – чужая идёт. Она двигалась стремительно, тревожно, обгоняя прохожих, как моторный катер вёсельные лодки.

Лена вышла к главной площади и увидела издалека человек тридцать, столпившихся у серебристого памятника Ильичу. Сначала она решила, что это какой-то митинг или концерт, но, подойдя ближе, поняла, что представление больше напоминает цирковой номер. По клочковатому газону напротив администрации скакали овцы, а за ними, по этому же газону, буксуя и переворачивая дёрн, гонялся полицейский уазик. Со стороны пассажирского сидения из окна торчал громкоговоритель и вещал: “Гражданин Ким! Немедленно загоните своё имущество в грузовик! Вы нарушаете общественный порядок!” Овцы выбегали на дорогу, провоцируя, возможно, первую автомобильную пробку. Публика вокруг Ленина потешалась. “Гражданин Ким! Вы ответите за порчу зелёных насаждений!” Недалеко от клумбы с пожухшими бархатцами стоял припаркованный фургон, на котором, скорее всего, и привезли десяток шерстяных нарушителей. Рядом, в болотных сапогах и клетчатой рубашке, курил водитель фургона. “Нам придётся применить боевое оружие! Слышите? Гражданин Ким!” Невысокий кореец сплюнул сигарету, загасил её носком сапога, и за минуту с помощью длинного прута согнал овец к машине. Коренастый парень помог ему закинуть их в кузов, как мешки с картошкой, а потом запрыгнул сам. Двое полицейских хлопнули дверями уазика и вплотную подошли к корейцу. Один всё ещё не мог расстаться с громкоговорителем.

– Гражданин Ким, вы опять за своё. Придётся выписать штраф. Порча газона – это, знаете ли…

– Да выписывай. Хоть завыписывайся. Где же мне их пасти, если вы всё запретили? Я в своём доме, на своей земле не могу ни чихнуть, ни пёрнуть.

– Гражданин Ким! Попрошу…

– Что ты попросишь? Как маленький был, так впереди всех бежал – дядя Миша, дядя Миша, дайте молока из-под коровы. А теперь что? Вырос, погоны напялил, и всё – гражданин Ким? – кореец махнул рукой и быстро зашагал к кабине фургона и завёл мотор. Полицейские о чём-то зашептались между собой. Публика поцокала и начала расходиться.

Лена, так и не поняв смысла происходящего, зашла в Администрацию. Под одной крышей расположились кабинет главы района, совет депутатов, ЗАГС, отделение полиции и суд. Вахтёр в очках на пол-лица читал брошюру “Группы крови, типы тела, наша судьба”. Похожие очки носил Влад Листьев. Лена хорошо помнила, как по телевизору показывали его похороны. Она тогда спросила мать, почему дяденька с цветами лежит в очках, ведь глаза у него закрыты и он всё равно ничего не видит. Мать не нашлась, что ответить.

Охранник встрепенулся, попросил у Лены паспорт, хотя пару человек перед ней пропустил просто так. Он начал медленно, тщательно выводя округлые буквы, переписывать в журнал её данные со всех страниц. На листе с пропиской остановился, несколько раз перечитал, бубня себе под нос московский адрес: “Шипиловская, Шимиловская… хрен пойми”. Потом секунд пятнадцать, как таможенник в международном терминале, сличал Ленину фотографию с самой Леной и, наконец, выдал листочек, похожий на квитанцию – “посетитель № 13, Горохова Е.Ф.”.

Кабинет Юлии Михайловны, главы Крюковского района, находился на первом этаже. Лена дёрнула дверь приёмной, но она не поддалась, заперта на замок. Странно. Уже одиннадцать часов, даже одиннадцать ноль две. Набрала номер – вместо гудков заиграла “Лунная соната” в электронной обработке. Никто не подходит. Набрала ещё раз. На второй триоли из трубки раздался строгий голос:

– Слушаю.

– Это Елена Горохова, из “Нефтепромрезерва”, у нас встреча с вами в одиннадцать.

– А, вы уже приехали? Я подойду минут через двадцать, – и добавила со значением: – Срочные дела, сами понимаете.

– Понимаю.

Лена ненавидела, когда кто-то распоряжался её временем. Она вообще ненавидела ждать. Чаще всего приходилось ждать в районной поликлинике. Подростком она подолгу сидела в приёмной у терапевта, считала рваные раны на старом линолеуме, слушала, как лампы, перебивая друг друга, мерзко стрекочут на ржавом потолке. Перед ней в очереди обычно сидели три-четыре старушки, которые вежливо здоровались, интересовались её здоровьем и оценками в школе. Лена без труда угадывала нотки корвалола, котлет и жжёного сахара в запахе их шерстяных кофт. Дамы давно перезнакомились и ходили на приём к врачу как на светскую вечеринку:

– Нина, ты в этом году что сажать будешь, “Розетту” или “Пензенскую скороспелку”?

– “Розетту”. И ещё хочу “Ермака раннего” попробовать. Но боюсь, как бы колорад не пожрал. В прошлом году его, гада, еле собрала, потом лежала тряпочкой.

– А чего тебе колорад? Ты внуков попроси, пусть они жука собирают. Мои вон возятся с ним, лапы отрывают.

– А моих не допросишься. Они где сели, там и вокзал.

Когда наступал черёд Лены, она заходила в кабинет, бросала рюкзак у входа, садилась на краешек стула, стоящего боком к столу, и окликала врача:

– Привет, мам!

– А… привет, мышка, – женщина в белом халате отвечала, не отрываясь от собственных записей, больше напоминающих кардиограмму, – как в школе дела? Что за контрольную?

– Четыре.

– Четыре? Почему не пять? – мать поднимала на Лену глаза с нитками лопнувших капилляров.

Лена оправдывалась, что ей достался самый сложный вариант, что другие вообще схлопотали трояки и двойки, но мать всегда заканчивала разговор об оценках одинаково: “Неважно как все, важно как ты”.

Лена обещала, что будет лучше готовиться, потом брала на карманные расходы мелочь из маминого кошелька и мчалась за дошираком и кислющей жвачкой Center Shock. Лене было запрещено входить в кабинет “по блату”, не дождавшись своей очереди, даже за ключами или деньгами на обед.

Юлия Михайловна приехала через сорок минут. Она семенила по коридору как пингвин, сопела и расстегивала по дороге своё болоньевое пальто.

– Ну, проходите, – дама открыла ключом приёмную, а потом и свой кабинет, – я раньше на четвёртом этаже сидела, но потом решила переехать пониже, а то не набегаешься туда-сюда.

Перед входом висело прямоугольное зеркало, чтобы можно было посмотреть на себя, привести в порядок причёску перед тем, как попасть на аудиенцию. Стол в приёмной был завален бумагами, стопки разной величины напоминали тетрис, в который невозможно выиграть – даже если собрать одну строчку целиком, она всё равно не сгорит.

Юлия Михайловна выглядела то ли на сорок, то ли на шестьдесят. Точный возраст определить сложно. Полное лицо, почти без морщин, сразу врастало в плечи – шеи почти не было. Золотые серёжки с рубинами оттягивали крупные мочки ушей. На пальцах по несколько колец, как у жён арабских шейхов. Если муж прогонит – будет на что жить. Она вынула из сумки белый мешок и положила в маленький холодильник, стоявший в углу, потом села на стул и накинула висевший на нём синий рабочий пиджак. На лацкане – значок “Единой России” и герб Крюкова.

– Какие-то свиньи опять перед входом газон попортили, зла не хватает, – Юлия Михайловна, очевидно, не застала корриду с уазиком и овцами.

Лена в красках описала происходящее.

– Ким? Всё не уймётся никак, провокатор. Но ничего, суд разберётся.

– А что случилось?

– Наконец-то областное начальство обратило на нас внимание. Решили территорию вокруг реки объявить заповедником. То есть там ни строиться нельзя, ни хозяйство вести. Это всё заповедная зона. Мы экологию блюдём.

– А с Кимом что?

– А у него там ферма стоит. Ещё родители его строили. Он теперь по закону ничего делать не может. Ни землю копать, ни скот пасти.

– Кошмар какой. Я представляю, как ему тяжело.

– А что тяжело? Землю-то ему легко загрязнять. Там овцы, коровы, свиньи. Нечистоты, одним словом.

– Подождите, а наш завод? Ведь нам выделили под стройку территорию как раз вокруг реки. Получается, мы тоже на заповедной зоне?

– Ну, у вас же современное предприятие, современная очистка, – она забарабанила пальцами по столу, – это особый случай. Ну, вы понимаете.

Лена прекрасно понимала, и ей стало не по себе. Вряд ли местным понравятся такие привилегии для москвичей.

Кабинет Юлии Михайловны был заставлен горшками с комнатными цветами, прямо над столом склонилась поникшая пальма в квадратной кадке. На стене висел портрет президента и, видимо, главы Сахалинской области. Они смотрели в разные стороны, как двуглавый орёл. Здесь же висели благодарности, фотографии самой Юлии Михайловны: одна с губернатором, а другая – с юмористом Геннадием Ветровым, которого то ли по нужде, то ли по недоразумению занесло в Крюков. На гвоздике болталась связка медалей за победы на каких-то соревнованиях.

– А что это за медали у вас?

– А, это? У нас есть секция бадминтона. Иван Ильич уже двадцать лет ведёт, в первой школе. Ребята младшего возраста все областные соревнования выигрывают, наша гордость.

– А старшие что?

– А старших нет. Уезжают они. После девятого. Кто-то тянет до одиннадцатого, – она выложила на стол два телефона, раскладушку Samsung и айфон последней модели, – так что вы хотели?

– Вы ведь знаете, начинается стройка завода, я отвечаю за подбор персонала. Мы бы хотели пригласить жителей Крюкова на работу. Сможете помочь?

– На работу? Я вон секретаршу нормальную найти не могу, на место тёплое. А вы говорите – завод? Конечно, со стройкой всё решилось без нас, – Юлия Михайловна бросила быстрый взгляд на портреты за спиной, – мы люди маленькие. Но вот скажите, какая польза району от этого?

– Ну, как же. Люди получат работу, смогут обеспечить свои семьи, станут меньше уезжать.

– Ну, это люди, а район?

– Разве это не одно и то же?

– Конечно нет. Район – это дороги, дома, в конце концов, безопасность. Знаете, где я была сегодня? На рыбзаводе. Мы будем закупать десять тонн рыбы. А где изыскать средства? Налоги ведь в Москву пойдут от вашего завода, в лучшем случае – в область. Там всё съедят, а нам кость бросят.

– А зачем вам столько рыбы?

– Скоро зима. В прошлом году медведи задрали двух человек на окраине. И пять коров. Мы вынуждены раскладывать рыбу в лесу, чтобы обеспечить им “прикорм” перед спячкой. А то вот так пойдете гулять и встретите шатуна. И никто вам уже не поможет, даже они. – Она снова посмотрела на портреты.

На столе зазвонил айфон. Юлия Михайловна ответила:

– Да, Серёженька. Скоро приду, да. Нет, в магазине не бери ничего. Я рыбки красной принесу. Да. Дядя Паша передал. Ну всё, целую. Пока.

Лена улучила момент, чтобы съехать со скользкой темы:

– Подскажите, а как лучше рассказать людям про наш завод?

– Как-как. Можно развесить объявления на центральной площади, на остановках. Но вы видели, у нас стенды все поломанные? На остановках крыша течёт. Потом можем людей в ДК собрать, но там микрофоны плохие, колонкам по два-дцать лет уже. Народ придёт, будет время тратить, от своих дел оторвётся, их бы чаем напоить.

– Я поняла вас, Юлия Михайловна.

– Поняли, и славно. Я вам дам телефон своего помощника, Вани. Он всё сделает как надо. И людей соберёт, и с объявлениями поможет. Но вы тоже постарайтесь.

Лена кивнула. Она всю встречу невольно разглядывала портреты за спиной Юлии Михайловны, в массивных золочёных рамках.

– А, вам портреты понравились? Это я сама специально багеты заказывала. И фотографии выбирала.

– Хорошие фотографии, – Лена подумала, что губер ещё ничего, а вот президент как-то неестественно обрезан по локти.

– Я Ваню попросила, он их в фотошопе обделал. Всё-таки нехорошо, сейчас на всех портретах видно, что президент без кольца. А я думаю, неправильно это, что он развёлся и жену новую не показывает, как будто стесняется. Мы ведь его всегда поддержим, он нам как родной. Правильно?

Лена неловко улыбнулась, записала телефон помощника и пожелала хорошего дня. Безрукий Путин безразлично посмотрел ей вслед.

Глава 6

На улице Лена заметила стенд “Лучшие люди Крюкова”. С крайнего портрета на неё смотрела сама Юлия Михайловна, с шапкой коротких кудрявых волос и висками, стриженными под машинку. Лену охватила внезапная тревога. Погода испортилась. Облака проступили на небе, как грязная пена на говяжьем бульоне. Владимир Ильич, возле которого ещё недавно толпились люди, тянул руку в сторону супермаркета “Семёрочка” и васильковых куполов церкви-новодела. По центру пятиугольной площади прогуливались две женщины с колясками, мимо промчалась бездомная собака с обрубленным хвостом. Лена вспомнила столицу и тот день, когда она своими руками выстелила дорожку в эту дыру.

После разговора с Корольковым о Сахалине и виноградных лозах она была сама не своя. Даже кофе выпила всего чашку вместо положенных семи. У выхода из бизнес-центра её чуть не сбил с ног разносчик пиццы на самокате. Но вместо того, чтобы разозлиться, она долго провожала его печальным взглядом. Москва никогда не казалась ей городом мечты, но тогда Лену накрыла острая нежность потери. Ей хотелось обнять каждый фонарь, каждого голубя, каждое транспортное кольцо, прорастающее уроборосом. И вон того парня с напомаженными волосами, которые блестят сильнее, чем его дорогие оксфорды, и китайских туристов, парами переходящих дорогу, и улицы, укатанные в плитку, и шпиль дворца с триколором как из телевизионной картинки на Новый год. А вот домой ехать не хотелось. Пальцы сами потянулись к телефону.

– Эжен, нам нужно срочно встретиться. Кое-что случилось.

– Боже! Какой-то психопат сделал тебе предложение?

– Можно и так сказать.

В его голосе вспыхнуло радостное возбуждение:

– Через полчаса буду на Чистых.

С Женей Куропаткиным Лена познакомилась на заре своей HR-карьеры, пять лет назад. Их сблизил случай. Очередной новогодний корпоратив “Нефтепромрезерва” медленно катился к своему логическому финалу. Гости разъехались из ресторана, прихватив общественный алкоголь и столовые приборы. Лена сидела у барной стойки, отмечая боевое крещение. Кто-то похлопал её по спине.

– У вас там это… женщину забыли, – DJ Эжен, ведущий вечера, уже успел переодеться из смокинга в вельветовый спортивный костюм.

За колонками действительно полулежала длинноволосая брюнетка, но Лена понятия не имела, кто это. Она наклонилась и потрясла незнакомку за плечо.

– Валера, лапы убери.

– Девушка, праздник закончился, вам домой пора.

– Сдристни, сволочь. В отель не поеду.

Они побрызгали на неё воды, опять потрясли, пытаясь выяснить имя и адрес, но девица сквозь сон заявила, что никуда не собирается.

– И что дальше? – это было первое невменяемое тело, с которым Лене пришлось иметь дело. Она нервничала, как молодой интерн.

– Можно вынести её на мороз.

– Жалко, – уже через год она без единой капли сомнения выставит на улицу младшего юриста.

– Ладно. Тогда подождём, пока её не стошнит. Тут всё равно ещё убираться будут до утра.

Ждать пришлось долго. За несколько часов DJ Эжен пересказал Лене всю свою жизнь. Будущая звезда корпоративов появилась на свет тридцать лет назад в самом северном городе мира. Родители переехали в Норильск сразу после института. Они мечтали заработать денег и завести большую семью. Их план наполовину удался. В начале девяностых отец уже попал в менеджмент “Норникеля”. И с тех пор чета Куропаткиных стала коллекционировать квартиры в разных районах Москвы и Сочи. Надеясь, что когда-нибудь там поселятся их многочисленные потомки и они сами, когда выйдут на пенсию, наконец-то заживут по-человечески. Но после того, как родился Женя, мать так и не смогла выносить ни одного ребёнка. Четыре беременности оборвались на ранних сроках. Уже подростком сын уговаривал родителей вернуться на материк, но отец мёртвой хваткой держался за свою службу. Дурак. Женя жалел их за синдром отложенной жизни и ничего не мог поделать. Он отучился в нефтегазовом, но его интересовала не служба, а новый мир вокруг. Пёстрый и изменчивый, в отличие от затяжной полярной ночи. Он ни в чём не нуждался, менял сценические имена и просил, чтобы так его называли и в жизни, выступал на вечеринках, путешествовал и даже снялся в клипе Анны Семенович. Но, несмотря на быстрое чередование декораций и планов, в жизни Жени была одна постоянная, о которой Лена и сама догадалась. Он всё время держал руку на пульсе, боялся, что его разоблачат и оттолкнут. Особенно близкие.

Искренность за искренность. Лена рассказала, как мечтала когда-то стать театральным режиссёром, собирать полные залы и нехотя выходить на поклон – “ну, что вы, это всё актёры, им и аплодируйте”. А потом что-то пошло не так. Сначала мать категорически отвергла её поступление в театральный вуз – “Поднимись сначала на ноги, получи хлебную профессию. С твоими-то мозгами можно поступить хоть на юриста, хоть на экономиста. А массовиком-затейником ты всегда успеешь стать”. Был бы жив отец… Он один умел гасить это воинственное благоразумие. Двадцать лет назад он даже уговорил мать потратить последние деньги на лотерейный билет вместо тушёнки. Трое суток до зарплаты они ели только макароны.

Над Лениным рабочим столом ещё со школы висел постер – “Don’t stress. Do your best. Forget the rest”. Даже если бы она случайно угодила в раскалённую лаву, то изо всех сил старалась бы продержаться там дольше других. Но учёба на экономическом вовсе не была купанием в вулкане, а, скорее, заплывом через пресное озеро. Очень скоро Лена стала лучшей студенткой на курсе. На кафедре ей предложили отличную стажировку, потом работу в компании, о которой мечтали многие. Колея чужих ожиданий становилась всё глубже. Лена разучилась говорить “нет”. Ей ужасно не хотелось разочаровывать других, и в конце концов она разочаровалась в себе. “Может, я никогда и не была достаточно хороша для театра?”

После этих признаний случайному попутчику Лена чуть не стала жертвой сокрушительного сплина, но тут спящую пациентку всё-таки стало тошнить. Они довели её до туалета и по очереди держали волосы, пока брюнетка окончательно не пришла в себя. Потом вместе искали по полу её потерянный телефон и звонили Валере, чтобы “наконец-то забрал свою любовь из ресторана”.

В апреле Лена получила от Жени сообщение и чуть не подавилась кофе: “Ты не могла бы стать моей девушкой?” Она не думая ответила “нет”. Через пять минут он позвонил.

– Это всего на сорок минут. Понимаешь, у меня отец из Норильска приезжает в командировку. Так уж вышло, что ты теперь знаешь меня довольно хорошо. Ну, и ты занималась в театре.

– А если обман раскроется?

– Не будь занудой. Они так переживают, что я до сих пор не познакомил их ни с одной женщиной. Все их друзья уже с внуками. Я решил, что это немного приободрит стариков.

– Слушай, ну, может будет проще сказать, что ты никогда не сможешь жениться, – и добавила после неловкой паузы, – на женщине.

– Это их просто раздавит. А отец… Нет, он точно не поймёт.

– И на что ты надеешься, что они ничего не узнают до конца жизни?

– Ну, в Норильске все живут на десять лет меньше.

– Эжен!

– Просто к слову пришлось. Короче, ты мне поможешь или нет?

Через день они встретились на застеклённой веранде итальянского ресторана. На улице стоял уверенный плюс. Эжен стряхнул напряжённое выражение лица и приобнял Лену за плечи. К ним приближался человек в норковой шапке и в куртке, тоже отороченной мехом. Он крепко пожал руку сыну и протянул Лене внушительный букет красных роз. Ей стало не по себе. Куропаткин выглядел значительно старше своих пятидесяти двух лет, с курчавой седой шевелюрой цвета топлёного молока. Он небрежно взял меню и громко, так, что люди за соседними столиками обернулись, сказал.

– Ну, выбирайте, что хотите. Папа с Севера приехал.

Его неловкая демонстрация достатка показалась Лене трогательной. Разговор, на удивление, завязался легко. Куропаткины действительно относились друг к другу с теплотой, смеялись и болтали о жизни в Норильске. О канатах, которые натягивают между домами, чтобы людей не сносило ветром, о северном сиянии, о газовых тучах и чёрном снеге. А ещё Женя хвастался, как они втайне от матери бегали купаться в озеро Долгое, которое на самом деле никакое не озеро, а технический водоём ТЭЦ. Его называли “норильским чудом”, потому что даже зимой вода оставалась горячей. В конце вечера, когда отец ушёл в уборную, Эжен расплылся в улыбке и подмигнул Лене. Вскоре ему подарили ещё одну квартиру – с намёком на расширение семьи.

И вот через пять лет он приехал в кафе на Чистые, в клетчатом костюме-тройке, кепке-ватсонке, с подкрученными усами и бело-голубой улыбкой.

– Ну, выкладывай.

И Лена рассказала всё о корпоративе и предложении, от которого сложно отказаться.

– Не вздумай ехать в эту дыру! Ты же просто сольёшь в унитаз полгода своей жизни!

– Я вообще-то рискую сейчас слить всю свою жизнь целиком. Как я потом буду искать работу?

– Ну, слушай, твой Корольков ведь не Брюс всемогущий. И потом всегда есть два вариант – жёлтый и зелёный.

– Что?

– Яндекс-доставка и Деливери Клаб.

– Легко сказать, тебе ведь не нужно платить ипотеку.

Лена и сама не знала, зачем задевала друга. Его тяготило, что все его серьёзные расходы покрывает отец, но он не стремился это менять. Эжен сделал вид, что пропустил её шпильку мимо ушей.

– Помнишь ту ночь? Ты рассказывала, как мечтала стать режиссёром? Может, это повод круто поменять свою жизнь?

Лена молчала. Это была страшная мысль, которая и так не давала ей покоя. Эжен положил в рот кусочек стейка.

– Обещаю, что не дам умереть тебе с голоду.

– О, ты не знаешь, сколько я ем.

– Ничего, займёмся собирательством.

– Эжен, я тебе очень благодарна. Но подозреваю, что через десять лет я просто проснусь никем. Неудачницей с десятью котами. Я потрачу силы, молодость, энергию на воздушные замки.

– Ты в любом случае проснёшься Леной Гороховой. Понимаешь? Человек всегда больше своей работы, всегда больше любого проекта. В конце концов – как можно быть неудачником, когда у тебя десять котов?

– Но ведь только в голливудских фильмах герой ставит все деньги на зеро и срывает куш. А по теории вероятностей…

– Ладно, Горохова. Я понял, что ты ссыкло, но я тебя и такой люблю. Влюбишься в бурильщика скважин – проведу свадьбу со скидкой. Кстати, как у тебя на личном?

– Стабильно, как в морге.

– Всё вздыхаешь по своему урбанисту?

– Он архитектор.

– Ты всё правильно сделала, не сомневайся. Найдёшь кого-нибудь получше.

Но она сомневалась. За последний год не было и дня, чтобы Лена не сомневалась в своём решении насчёт Лёши. Она готова была отдать свою годовую зарплату, чтобы просто подержать его за руку.

Глава 7

Вернувшись после встречи с Эженом, Лена завалилась на грязный пол в коридоре и пролежала, не шелохнувшись, минут десять. Она решила, что вообще больше никогда не встанет, никуда не поедет и умрёт от истощения. Возможно, так бы и произошло, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельство высунулось из комнаты, разбежалось и с наскока атаковало Ленину правую ногу. Вторжение мохнатого астероида помешало Лене и дальше погружаться в свои страдания:

– Макар, прекрати сейчас же. Я тебе не мышь.

Кот продолжил грызть её носок, издавая низкочастотное урчание. Лена села и сгребла его в охапку.

– Хочешь жрать? Ладно, пойдем, жопа полосатая.

Макар послушно потрусил за Леной в кухню. Вообще он редко позволял себе такие выходки, но тут уж Лена слишком долго не обращала на него внимания – пришлось пойти на крайние меры.

У Лены с Макаром были не только дружеские, но и деловые, можно сказать, партнёрские отношения. Она его кормила и чесала, а он в свою очередь нёс службу завхоза, следил за порядком в доме, как ему казалось правильным – окапывал растения в горшках, стряхивал с комода пыль вместе с керамическими фигурками. У Макара было несколько “нычек” – под кроватью, за раковиной в ванной, под ковриком у входной двери. Туда он утаскивал всё, что лежало в беспорядке на полу – случайно упавшие носки, посудные губки и винные пробки.

Из-за Макара Лена впервые пошла на кражу. До того, как подружиться с ней, кот вёл разгульный образ жизни. Он охотился на голубей, выпроваживал со двора конкурентов. Макар не был бездомным. Он жил на первом этаже их панельного дома и выпрыгивал на прогулку прямо из форточки. Как-то в феврале Лена увидела на подоконнике Макара, дрожащего, припорошенного снегом. Он поджимал переднюю лапку и тыкался мордой в закрытое окно, но никто не запускал его внутрь. Лене стало жаль кота. Она шагнула в сугроб и взяла его на руки. Макар не стал сопротивляться, а как-то сразу обмяк и прижался. Они вошли в подъезд, и Лена постучала в старую деревянную дверь со стёсанными косяками. В глубине квартиры послышалось шевеление, потом кто-то начал медленно, громко впечатывая каждый шаг в пол, двигаться к ней. Напряжение росло. Лена подумала, что сейчас выйдет лесной тролль или великан.

– Кто там? Фёдорыч, ты?

– Это соседка с пятого этажа. У меня ваш кот.

Дверь распахнулась, и Лена чуть не закашлялась от спёртого запаха перегара и гнилого лука. На пороге стояла женщина с обвисшим лицом кирпичного цвета. Байковый халат, накинутый на голое тело, едва прикрывал её грудь в рыжую крапинку. Женщина протянула руку, схватила кота за шкирку и швырнула в тёмный коридор как шар для боулинга. Лена хотела возмутиться, но троллиха хлопнула перед её носом дверью, не сказав ни слова.

С Макаром Лена потом частенько встречалась во дворе, иногда она покупала по дороге с работы пакет кошачьего корма и угощала своего нового друга, которого хозяева, кажется, не очень-то баловали. Уже тогда она придумала ему имя и даже титул. Гордая осанка, презрительный взгляд, благородный окуневый окрас и серебристое пузо. Не иначе как перед вами его сиятельство, барон Макар фон Жоп. В одно весеннее утро Лена как всегда собиралась в офис, подошла к своей машине и увидела на капоте Макара. А рядом с ним лежал дохлый воробей. Макар чуть пошевелил воробья лапкой и посмотрел на Лену – вот тебе, подруга, от меня. Всё в лучшем виде. Уже задушенный.

Но потом Макар куда-то пропал. Лена не встречала его месяц или полтора, начала волноваться, не попал ли он под машину или под башмак хозяйки. Майской субботой, возвращаясь от матери, Лена увидела, как Макар, подранный, с откусанным кусочком уха, гноящимися глазами гордо вышагивает вдоль бордюра. Заметив Лену, он бросился ей в ноги, моментально забыв про свой титул, и начал пищать, как маленький котёнок. Лена, растроганная, прижала его к себе, даже не думая, что испачкает бежевое платье, и поняла, что больше не хочет отпускать. Она просто взяла и украла чужого кота.

Так они и стали жить вместе. Лена боялась, что Макар будет вести себя как дикарь, но он быстро смекнул, что валяться на мягких простынях и есть по расписанию гораздо приятнее, чем морозить лапы и удирать от дворовых собак. Он проявил себя как педант. Ел только свежее незаветренное мясо, мог минут пять копаться в наполнителе для горшка, пока не возведёт, наконец, зиккурат идеальной формы. В квартире любил занимать позиции с хорошим обзором. Когда Лена умывалась в раковине, запрыгивал на край ванной и пристально следил, чтобы ни одно чудище не напало на неё со спины. Если она приводила кого-то домой после тиндер-свидания, кот мог лечь на подушку и впиться коготочками в голову гостя, издавая при этом самое нежное и невинное урчание. Лена злилась на него за такие выходки: “Тоже мне, моральный камертон”.

После трапезы Макар прыгнул ей на колени и блаженно захрюкал. Лена залезла в Фейсбук и тут же отпрянула от экрана. На странице висело новое сообщение от бывшей одногруппницы, Оленьки Штейнберг. “Дорогая, у нас летом юбилей альма-матер, помнишь? Будут все наши, Натусик уже бронирует билеты из Нью-Йорка, Светуля отпрашивается у своего английского олигарха, Коля переносит какой-то форум. Ты ведь знаешь, у него всё на год расписано. Кстати, как у тебя дела? Ты, наверное, уже большой начальник? Или выскочила замуж за банкира? В общем, жду не дождусь нашей встречи. Никакие отказы не принимаются”.

Можно сказать, что всю последнюю неделю судьба щадила Ленино самолюбие, но, послав Оленьку, передумала. Ноутбук случайно упал со стола. Лена решила, что это знак, и не стала отвечать. На хер тебя, Оленька. И кот с ней авторитетно согласился: “на херрр-на херрр-уррр-урр”.

Лену всё сильнее будоражила мысль о новой жизни, трепетной темноте зрительного зала, горячем дыхании софитов. Какой спектакль мог бы стать её визитной карточкой? Может быть, “Орфей” Жана Кокто?

На следующее утро Корольков позвонил сам.

– Ну что? Решила насчёт Сахалина?

– Решила.

– Прежде чем ты скажешь “нет” и поставишь крест на карьере, хочу предложить тебе пари.

Вселенная качнулась. Лена, как несчастный Голлум, который любил загадки больше жизни, не могла пройти мимо ни одного спора.

– Какое?

– Твоя сорокалетняя начальница вдруг решила родить ребёнка. Через полгода она собирается в декрет. Если ты вывезешь Сахалин, то станешь директором по персоналу.

– А если нет?

– Пойдёшь мести улицы.

Перед глазами мигнула картина. Лена в дорогом платье, с идеальным макияжем рассказывает этим курицам из универа, что стала самым молодым директором по персоналу в нефтянке. Почти все они выросли в обеспеченных семьях, носили Louis Vuitton, ездили на красных «Мини Куперах». Лена чувствовала себя неуютно. С ней здоровались, иногда шутили, просили конспекты или подсказку на экзамене, но никогда не звали на вечеринки, не обсуждали парней и не хвастались косметикой. На втором курсе она полгода откладывала деньги, которые мать выдавала на обеды. Между парами вместо супа съедала булку или бутерброд с сыром, принесённый из дома, и, наконец, купила маленькую сумочку Furla. В эту сумочку не влезала ни одна тетрадка, но Лене было плевать. И на заработанный гастрит тоже. Она во что бы то ни стало хотела показать одногруппницам, что одной с ними крови.

Утром перед парами Лена небрежно накинула ремешок на плечо и вышла на улицу. Обычно она садилась за первую или вторую парту, но тут подошла к четвёртой, где та самая Оленька остервенело пудрила прыщ над губой. Лена спросила, не занято ли рядом, выложила на стол свою Furla и начала демонстративно копаться в поисках ручки. Соседка заметила сумочку и протянула ладонь, чтобы погладить блестящую кожу.

– Ой, извини. Я хотела посмотреть, думала, это из новой коллекции, – длинноволосая фея убрала руку и снова уткнулась в карманное зеркало, – а это старая. Я такую два года назад носила, только жёлтую.

Пелена рассеялась. Карета превратилась в тыкву. Гастрит напомнил о себе ноющей болью. В тот момент Лена решила, что через несколько лет купит себе столько сумок, сколько нарощенных волос на Оленькиной глупой голове. Сейчас она была к этой цели как никогда близко.

Ещё пять минут назад Лена стояла на краю трамплина, готовая прыгнуть в незнакомую воду. Но сейчас снова шагнула на твердую землю.

– Я согласна. Директору ведь положен личный водитель?

– Быстро учишься, девочка.