16+

 

Amanda Skenandore

THE NURSE'S SECRET

Copyright © Amanda Skenandore, 2022

All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Анны Нефедовой

Серийное оформление и оформление обложки Александра Андрейчука

Иллюстрация на обложке Дины Климовицкой

 

Скенандор А.

Ангел с черным крылом : роман / Аманда Скенандор ; пер. с англ. А. Нефедовой. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Сквозь стекло).

ISBN 978-5-389-27401-3

Действие романа начинается в 1880-е годы в трущобах Нью-Йорка, где человек человеку — волк и где нет места состраданию, честности и христианской морали. Уна Келли — воровка и мошенница и не знает других способов выживания в этом жестоком мире, кроме неуклонного следования собственному своду правил. Когда Уну ложно обвиняют в убийстве, ей удается скрыться и под чужим именем устроиться в недавно открывшуюся школу медсестер при больнице Бельвью, основанную на принципах Флоренс Найтингейл. Она вовсе не собирается учиться, ей просто нужно залечь на дно и спрятаться от полиции. Однако по мере работы в больнице характер Уны меняется, и она открывает в себе способность к состраданию и даже самопожертвованию.

 

 

 

Моим коллегам-медсестрам

в прошлом, настоящем и будущем

Глава 1

Нью-Йорк, 1883

Прибыло сразу несколько поездов, и непрерывный поток пассажиров — серый и вязкий — потек по перронам подобно сточным водам, устремляющимся в канализацию. Здание вокзала заполнила какофония людских голосов, усиленная многократным эхом и перемежаемая скрежетом металла и шипением пара. Дневной свет, проникавший через стеклянную крышу, не без труда, но все-таки выигрывал битву с клубами едкого черного дыма и порывами ветра, что норовил зашвырнуть на перроны как можно больше колючего снега. Тем не менее Уна предпочитала стоять в тени. Она спряталась за одной из тех гигантских причудливо разукрашенных ферм, что поддерживали стеклянную крышу, и вглядывалась оттуда в лица прибывших. Она смотрела на них и ждала.

Первыми всегда выходили толстосумы — банкиры, торговцы акциями, нефтяные магнаты и заводчики. Они шли торопливо, но с гордо поднятыми головами, словно по фойе собственной усадьбы. Лица их были полны решимости, и одновременно на них читалось явное раздражение по отношению ко всему прочему «сброду», суетящемуся вокруг них. «Время — деньги!» — это девиз всей жизни таких людей. Торопливость и высокомерие делали их легкой добычей — если, конечно, готова терпеть их парфюм и заносчивость. Но нет, не сегодня.

Сразу за этими почтенными бизнесменами шла публика попроще. Усталого вида женщины с цепляющимися за юбки и испуганно озирающимися детьми. Напыщенные дебютантки и носильщики, сгорбленные под тяжестью их багажа. Коммивояжеры со своими товарами в кожаных чемоданчиках.

А за ними и фермеры с кудахтающими в клетках курами, гогочущими гусями и скромными пожитками: смена белья, недоеденная краюха хлеба да потрепанная Библия с заложенным между страниц адресом дальних родственников. Уну они не интересовали. Никто из них не стоил ее драгоценного времени.

Но вот наконец и он. Тот самый мужчина, которого ждала Уна. Одет аккуратно, но без щегольства. Румяный, в расцвете сил. Явно со Среднего Запада. Штат Индиана? Огайо? Иллинойс? Не важно. Лишь бы не Нью-Йорк. Судя по тому, как растерянно он вертит головой по сторонам, — впервые в городе.

Уна еще раз поправила шляпку и слегка покусала губы, чтобы были поярче. Она открыла замок саквояжа, сжав его посильнее, чтобы не раскрылся раньше времени.

Мужчина неуверенно тащился по платформе, пока не увидел указатель на 42-ю улицу. Тут он слегка улыбнулся и ускорил шаг. Уна стала пробиваться к нему через толпу. Когда он опять поднял голову — на этот раз чтобы посмотреть на огромные часы на башне, видневшейся у дальнего края платформы, — Уна шагнула ему наперерез. И он, естественно, столкнулся с ней. Уна слегка вскрикнула, уронила саквояж, и его содержимое высыпалось под ноги ей и мужчине.

— О, мисс, мне так неловко, простите! — рассыпался он в извинениях.

— Что вы, что вы! Это я сама виновата… Я тут немного растерялась…

— И я тоже, если честно. Впервые на таком огромном вокзале…

Уна присела на корточки и начала торопливо собирать свою одежду, не преминув, однако, вскользь улыбнуться ему, когда он склонился рядом. От его честерфилда [1] исходил тонкий запах табака.

— Самый большой вокзал в мире, — прощебетала Уна. — По крайней мере, мне так говорили…

Он подал ей шляпку с лентой и шерстяную шаль. Она аккуратно сложила вещи и убрала в саквояж.

— Не беспокойтесь, прошу вас!

— Позвольте… — С этими словами он протянул руку к следующему предмету туалета — и залился краской.

Уна быстро выхватила у него из рук шелковую сорочку, еще несколько раз коснувшись кружевами его обтянутых перчатками пальцев. В знак смущения она опустила голову, спрятав лицо за полями шляпки.

— Я… э-э-э… — Он неловко заерзал на корточках, пачкая полы пальто о грязный пол.

Уна тем временем подобрала последний предмет своего туалета, убрала в саквояж и защелкнула замочек.

— Спасибо вам! — улыбнулась она и резко встала.

Он тоже поднялся.

— Еще раз простите меня! — Он отряхнул пальто и глянул на часы. — Позволите проводить вас до кеба?

Уна еще раз взглянула на его простое честное лицо и ответила скромной улыбкой.

— Благодарю вас, но я не приехала, а уезжаю…

— О…

— Да, сэр! Я возвращаюсь домой в штат Мэн. Приезжала ненадолго, навестить больную подругу.

— Ясно, — растерянно и явно расстроенно ответил он.

— Что ж, спасибо еще раз! — проворковала Уна, сделав небольшой реверанс.

И она тут же заспешила в сторону поездов, поданных под посадку. Она дошла почти до самого конца платформы, где быстро скользнула в шумный и душный зал ожидания. Уна забилась в уголок и огляделась. Полицейский в дальнем углу зала едва отбивался от пожилого мужчины, размахивавшего расписанием поездов. Уна ухмыльнулась и открыла саквояж. В шерстяную шаль был аккуратно завернут портсигар мужчины в честерфилде. На первый взгляд настоящее серебро, и с витиеватым филигранным орнаментом. С тыльной стороны выгравированы инициалы «Дж. У. К.». Это несложно удалить. Если, конечно, Марм Блэй [2] не пожелает отправить портсигар на переплавку.

Повертев портсигар в руках еще пару секунд, Уна спрятала его в карман между складками юбки. Стянуть портсигар, пока мужчина суетился над ее рассыпавшейся одеждой, было проще простого. Увесистый и довольно большой, он чуть не вывалился ей на голову, когда незнакомец склонился над Уной, чтобы помочь ей собрать вещи. Запустить руки во внутренние карманы его пальто — вот это уже несколько сложнее. Но тут ей на помощь, как всегда, пришла шелковая сорочка. Пока мужчина смущенно извинялся, Уна сунула руку во внутренний карман пальто, в два счета облегчив бумажник на несколько банкнот и два доллара серебром.

Уна закрыла саквояж и поспешила из зала ожидания на Вандербилт-авеню. На улице довольно солнечно, но этим лучам ни за что не прогреть промозглый воздух января. На Центральный вокзал приходят поезда четырех компаний, и у каждой своя камера хранения и свой зал ожидания. В рукаве Уны целая пачка поддельных билетов на самые разные поезда, чтобы свободно переходить из одного зала ожидания в другой и выходить на любую платформу, когда заблагорассудится.

За сутки здесь проходит более сотни поездов, и среди пассажиров каждого непременно найдутся такие вот простачки. Обчищать их карманы не так уж сложно. Ведь Уна уже успела наловчиться. Она никогда подолгу нигде не задерживается. Не появляется в одном и том же зале ожидания больше раза в день. И берет только то, что можно быстро и надежно спрятать. Как и у любого вора, у нее есть свои правила, которых она не нарушает никогда.

У мистера Дж. У. К. были часы на серебряной цепочке, а в бумажнике еще не меньше десятка банкнот. Но Уна не тронула их. И вовсе не из сострадания. Просто чем больше украсть у человека, тем выше вероятность, что он заметит пропажу прежде, чем покинет здание вокзала. Уна возвращалась под вечер не с самыми тугими карманами, зато никогда не попадалась. Ну, или почти никогда. Чтобы выйти под залог, требовались деньги, а Марм Блэй вела скрупулезный учет.

В животе Уны снова заурчало. В цокольном этаже вокзала есть ресторан для женщин, но Уна почти никогда не ест во время работы. Ведь надо быть готовой в любой момент броситься наутек, а живот, полный устричного рагу или тушеной капусты с ветчиной, заметно мешает во время бега.

В цокольном этаже можно не только вкусно поесть, но еще и хорошо поработать. Надушенные молодые люди на выходе из парикмахерской, спешащие в туалет леди, бегущие на работу машинисты поездов и проводники… И Уна решила совершить еще один заход перед тем, как отправиться домой.

Она снова зашла в здание вокзала через другой зал ожидания. Направляясь к лестнице, ведущей вниз, она заметила весьма бедно одетого мальчишку: потрепанные штаны, пальто в грязных и жирных пятнах и не менее грязная кепка. Уна закатила глаза, увидев, как оборванец приблизился вплотную к одетому с иголочки мужчине в высоком цилиндре. «Только не это, желторотик!» — пронеслось в голове у Уны. Мальчишка быстро огляделся и потянулся к карману пальто лощеного господина. Уна задержалась на лестничной клетке, хотя и понимала, что через пару секунд сюда отовсюду сбегутся копы. «Не надо!» — мысленно кричала Уна.

Она тоже была когда-то такой же юной. И такой же глупой. Просто чудо, что ей удалось избежать исправительной колонии для несовершеннолетних.

Тем временем мальчишке удалось запустить грязную ручонку в карман пальто мужчины в цилиндре. Уна покачала головой. Неумеха… Уже через секунду он выдернул руку, сжимая в ней золотые часы. Такие стоят не меньше сотни, но воришка получит у скупщика не больше двадцатки. Или еще меньше, если работает на кого-то. Но Уна не могла не отметить, что мальчишке таки удалось незаметно вытянуть часы из кармана. Значит, не такой уж и неумеха…

Мальчик сделал шажок в сторону, и Уна пошла вниз по лестнице. Она успела спуститься всего на пару ступенек — и тут на весь зал раздалось раскатистое «Вор!» Уна напряглась всем телом, как натянутая струна, готовая сорваться с места. Она оглянулась и увидела, что мужчина крепко держит мальчишку за руку, в которой раскачиваются, посверкивая, часы на золотой цепочке.

Вот так малолетки и попадают в колонию. А этот такой худющий, что, если не отправят сейчас в колонию, скорее всего, замерзнет где-нибудь на улице. Уна поспешила к мальчишке, пробиваясь сквозь толпу негодующих зевак, и, не успев сама толком опомниться, уже стояла прямо рядом с ним.

Уна зажала саквояж под мышкой и картинно всплеснула руками.

— Вот ты где, негодник! — громко вскрикнула она. — Мать места себе не находит, а он тут на вокзале ошивается! — и, обернувшись к обокраденному мужчине: — Этот негодник вам чем-то помешал?

Глаза мужчины яростно сузились.

— Этот негодник — самый настоящий вор! Он только что вытащил у меня часы!

Уна опять всплеснула руками и изумленно выпучила глаза. Слишком картинно, должно быть, но нужно во что бы то ни стало отвлечь на себя внимание мужчины.

— Вилли, не может быть! Это что, правда?

— Я… э…

Мальчик еще раз посмотрел на свою руку, все еще зажатую в кулаке мужчины, а затем на Уну… и от его смущения не осталось и следа.

— Простите меня, тётя Мэй! Вы же знаете, мама как запьет… Я уже три дня ничего не ел…

Уна внутренне поморщилась. Люди больше сочувствуют больным, чем пьяным… Но ладно, он ведь еще совсем мальчишка…

— Это не оправдание! Ты же знаешь, у меня всегда найдется тарелка супа для тебя! Немедленно отдай этому джентльмену часы и извинись перед ним!

Мужчина медленно разжал руку. На запястье мальчика остались ярко-красные полосы. Что-то во взгляде этого хитрого лисенка подсказало Уне, что он намерен сбежать, предоставив ей разгребать заваренную им кашу. Поэтому Уна тут же схватила его за воротник грязного пальтишка и хорошенько встряхнула.

— Отдай часы немедленно, ты что, оглох?

— Да, мэм…

Он все же бросил неуверенный взгляд на Уну, но в следующее мгновение отпустил цепочку часов. Те упали в ладонь обокраденного мужчины. Мальчик разочарованно проводил их взглядом, пока мужчина засовывал их обратно в карман пальто.

— А извиниться? — настаивала Уна.

— Простите меня, сэр! Это больше никогда не повторится!

— Вот и хорошо! — потрепала мальчишку Уна.

Продолжая крепко держать его за воротник пальто, она обернулась к обокраденному с извиняющейся улыбкой.

— Примите и мои глубочайшие извинения, сэр! Его мать — порядочная женщина! Она просто никак не может прийти в себя после смерти мужа. Я уверена, вы все понимаете, ведь у вас доброе сердце — это сразу видно. Не смеем больше задерживать вас, сэр!

С этими словами Уна еще раз встряхнула парнишку и прибавила:

— И уж будьте спокойны: перед ужином задам ему знатную трепку!

Выражение лица мужчины ничуть не смягчилось. Он тщательно отряхнул свое пальто, словно оно замаралось просто от того, что Уна и мальчишка стояли с ним рядом.

— Да уж, будьте любезны! — процедил он.

Уна поспешила поклониться и за шиворот вытащила мальчишку из зала ожидания. Как только они вышли на улицу, тот попытался вырваться, но Уна затащила его за стальную опору надземки.

— Ты чего добиваешься? — прошипела она. — На Рандалс [3] не терпится?

— Вам-то какое дело?

Уна отпустила ворот его пальто.

— Никакого. Но из-за таких болванов, которые не думают головой и знай только ищут проблем на свою задницу, все становятся подозрительнее, то и дело хватаются за часы и кошельки. Я уж не говорю про копов. А мне и остальным работать вдвое сложнее.

— Я бы и без вас справился. Вырвался бы и удрал.

— Да что ты? Этот тип вцепился в тебя как бульдог! Ты что думаешь — тебя пожалеют в Гробах [4], потому что ты еще маленький? Сожрут и не заметят! Не церемонятся они с такими, как мы с тобой!

Мальчишка просто пожал плечами. Вот упрямец!

— А родители твои знают, чем ты тут на вокзале промышляешь?

— Нет у меня никого!

— Тогда тебе дорога в благотворительную школу. Там будут хотя бы кормить. И научат читать и писать.

— Ага. А потом отправят на Запад, как всех сирот…

— И что? Это все-таки лучше, чем сгнить в тюрьме.

Он снова молча пожал плечами. Уна присела рядом с ним на корточки. Щеки мальчугана были грязными, одна даже слегка расцарапана. С носа капало.

— Ну, или хоть будь осторожнее! В надземке проще, — Уна дернула головой вверх, где прогрохотал поезд. — Там и копов меньше. И начинай с малого. Мелочь из карманов, или несколько монет у дамы из сумочки. Если украдешь все, не успеешь далеко убежать — хватятся. Когда мужчина идет по делам, он сразу же заметит, если пропали часы. Лучше дождаться, пока он не рассядется где-нибудь, уткнув нос в газету или в стакан с джином.

Уна достала чистый носовой платок, поплевала на него и обтерла мальчишке щеки.

— И умывайся чаще, что ли! Лучший вор тот, кто вовсе на вора не похож!

Придав ему более-менее приличный вид, Уна засунула руку в карман и выудила оттуда десять центов.

— Вот, держи! Иди поешь. И подумай о благотворительной школе.

Не успела Уна протянуть монетку, как почувствовала его руку в кармане своего пальто.

— Правильно! Шарить по карманам легче, когда человек чем-то занят. Но только я не настолько глупа, чтобы держать там что-то ценное для таких, как ты.

Мальчишка смущенно улыбнулся и убрал руку.

— И надо делать все быстрее. А руку засовывай поосторожнее. Попробуй скорешиться с парнями, которые по кебам работают. Может, научат кое-чему.

— А у вас есть напарник?

— Нет. Не доверяю…

Краем глаза Уна заметила какую-то суету у входа в вокзал и резко обернулась. Она спряталась поглубже за выступом железной фермы и притянула к себе мальчишку. Тот самый мужчина, которого парнишка пытался обокрасть, что-то громко втолковывал двум полицейским. Уна нахмурилась. Когда они уходили, он злился, но вроде уже успокаивался. Уна снова обернулась к сопляку, прижала к стене и обшарила карманы и, конечно, обнаружила пропавшие золотые часы.

— Ах ты наглый засранец! Да ты подставил нас обоих!

Она оставила часы в кармане мальчишки — уж лучше пусть их найдут у него! — а десятицентовик забрала обратно.

— Я пойду на север по Четвертой, а ты — на восток по Сорок второй. Только не беги! Иначе они сразу бросятся за тобой. Еще раз увижу тебя на вокзале — сама сдам копам, понял?

Но не успела Уна договорить, как парнишка уже бросился наутек. И естественно, не по Сорок второй, а по Четвертой, то есть туда, куда хотела уйти она сама. Вот болван!

Уна повесила саквояж на руку и вышла из-за фермы. Мимо прошли две дамы в мехах. Уна пристроилась за ними. Шум за спиной усиливался. Какой-то окрик. Резкий свисток. Похоже, копы сразу увидели бегущего мальчишку и устремились за ним в погоню. Уна не оборачивалась. Она шла за дамами, едва не наступая им на пятки. Одна из них с подозрением покосилась на нее: Уна была одета вполне опрятно, но далеко не столь шикарно. Но издалека трудно отличить соболя от кролика. И настоящий шелк от дешевой подделки. По крайней мере, копам, с их куриными мозгами. С расстояния примерно в двадцать шагов она выглядела так, словно вышла на прогулку с подружками. По крайней мере, очень на это надеялась. Правило номер пять: веди себя естественно. За спиной Уна услышала топот пары тяжелых сапог. Один. Идет быстро, но не бежит. Уна приблизилась к дамам в мехах вплотную.

— Нет, ну какая все-таки красивая муфта! — нарочито громко пропела она, подмигнув одной из них. — Это соболь, да?

— Э-э, да, — удивилась дама. — Отец привез из Европы.

— Из России, наверное, — продолжала Уна. — Говорят, лучшие соболя именно оттуда. И так подходит к вашей шляпке!

— Да-да, это ансамбль.

— У Стьюарта я видела очень милый ридикюль, тоже с соболем. Он прекрасно дополнил бы ваш ансамбль!

Уна знала точно, потому что только на прошлой неделе они сбыли именно такой в магазине Марм Блей. Принесший его вор сказал, что на Ледиз-Майл [5] такие идут по тридцать долларов. Вор получил семь, а ридикюль ушел за двенадцать, после того как Уна аккуратно спорола лейбл «Стьюарт и Ко.».

Тяжелая поступь сапог все ближе. Точно коп. Они наверняка разделились в поисках сбежавшего воришки. Или тот мужчина успел узнать ее и послал копов в погоню именно за ней?

Коп прошагал мимо, даже не взглянув на нее. Уна облегченно выдохнула и свернула на Вторую. Ее так и подмывало вернуться на вокзал и сделать последний заход. Но нет — слишком опасно! Глупый мальчишка! Еще немного, и она станет надеяться, что копы поймают его. Столько из-за него неприятностей! А ведь она была готова отдать ему целые десять центов, а?

Но не успела она пройти и квартал, как за спиной раздался голос.

— Вот она, воровка! Держи ее!

На сей раз Уна обернулась и, увидев несущегося к ней здоровенного полицейского, бросилась бежать что было сил.

Глава 2

Уна петляла между лотками с фруктами, газетными киосками и лавками мясников. Она давно спрыгнула с тротуара, а теперь перескочила через рельсы и перебежала на другую сторону улицы, едва не попав под копыта лошадей очередного экипажа. Но топот сапог все так же преследовал ее.

Уна споткнулась и чуть не подвернула ногу, но продолжала бежать. Зажав саквояж под мышкой, она продиралась сквозь толпу, отчаянно расталкивая прохожих локтями. Можно свернуть в одну из безлюдных боковых улочек, но это слишком рискованно — вдруг там тупик? Нужно сориентироваться. Позволив себе немного перевести дух, она закрыла глаза и представила себе сетку улиц с высоты птичьего полета. Прямо по Сороковой можно было бы добежать до Резервуарного парка. Кривые, заросшие кустами дорожки как нельзя лучше подходят для того, чтобы отделаться от хвоста. Но вряд ли она успеет добежать туда. Тяжелый топот полицейского приближался.

Ничего! Не скоростью, так хитростью! Уна замедлила бег — пусть думает, что она выдохлась. И снова перед ее внутренним взором район с высоты птичьего полета. От Мэдисон-авеню отходит один проулок, ведущий во внутренний дворик. За ним — выгребная яма и узкий проход на Тридцать восьмую. Времени мало, но выбора уже нет.

Коп тоже замедлил шаг. Придурок жирный! Ждет, поди, что она схватится за ближайший столб, чтобы не упасть. Что ж, ведь даже не очень туго затянутый корсет мешает дышать. Ну и пусть себе ждет!

Вот он — заветный проулок. Уна шмыгнула в него сквозь просвет в толпе. Прямо над ее головой развевалось на ветру белье, развешенное на веревках, протянутых из одного окна в другое. Уна заспешила дальше, к выгребной яме. В холодном воздухе стоял смрад гнили и нечистот. В углу два больших переполненных мусорных бака. Уна нырнула за них, прикрыв голову пальто, и затаилась среди обрывков газет, засохших объедков и грязного тряпья.

В следующую секунду во дворик ворвался коп. Он тут же выхватил носовой платок и прикрыл нос. Уна сдержала презрительный смешок. Разбаловались копы — у них же туалеты теперь прямо в здании. Тоже мне, неженка! Он осмотрелся по сторонам, приоткрыл двери кабинок уличного туалета дубинкой и метнулся к выходу в дальнем конце двора.

Как только его шаги стихли, Уна встала и тщательно отряхнула пальто. Через минуту, максимум две, коп вернется. Она быстро сняла шляпку и повязала на голову косынку, спрятанную под шелковой сорочкой. Грязный фартук, облезлые перчатки с открытыми пальцами и сажа, густо размазанная по щеке — и она почти неузнаваема. Она скинула с себя пальто и закинула саквояж за спину на потрепанном ремне, который носила с собой именно на такой случай. Теперь, если наклониться, обтянутый пальто саквояж выглядит как горб. Но перед тем, как снова надеть пальто, Уна вывернула его наизнанку. Новички в группе Марм Блей высмеивали Уну, когда она нашила на нежную сатиновую подкладку грубую латаную фланель грязно-серого цвета. Ведь ей пришлось заплатить Марм Блэй за пальто целых двадцать долларов — немало! Но Уну эти насмешки не трогали — в подобных ситуациях такая подкладка была просто бесценна. Уна в два счета превратилась из аккуратной леди-путешественницы в сгорбленную старую нищенку.

Правило номер одиннадцать: иногда лучше прятаться на самом видном месте.

Как только Уна застегнула последнюю пуговицу пальто, полицейский снова ворвался во внутренний дворик. Уна сгорбилась и спокойно стояла около мусорных баков, делая вид, что шарит в них.

— Здесь не пробегала молодая дама? — спросил коп Уну.

Та посмотрела прямо в его глубоко посаженные глаза. Он раскраснелся от долгого бега и шумно дышал. На морозном январском воздухе из его носа и рта вырывались клубы пара.

— Какая еще дама? — переспросила Уна с деланым немецким акцентом.

— Воровка!

Уна вернулась к мусорным бакам. Она подобрала заплесневелую горбушку, понюхала и бросила на землю.

— Да таких тут как грязи… Роста она какого?

— Не знаю. Думаю, среднего.

— Худая или толстая?

— Ни то и ни другое.

— А одета во что?

— Голубое пальто и бархатная шляпка.

То ли от холода, то ли от вони, то ли от несварения желудка — коп выглядел так, словно вот-вот взорвется от злости.

— А шляпка какая — с перьями и кружевами или попроще?

— Понятия не имею, — гневно выпалил коп.

В куче ореховой скорлупы и пустых консервных банок Уна откопала бутылку из-под джина. Она подняла бутылку и слегка встряхнула. Судя по звуку, там еще оставалась пара капель. Она протянула бутылку копу. Тот поморщился. Уна пожала плечами, обтерла горлышко бутылки краем пальто и допила остатки сама.

— Так вы видели кого-нибудь похожего?

— Простите, но под это описание каждая вторая подходит. Так что даже не знаю…

Полицейский крякнул и зашагал прочь.

— Но могу сказать, что из-за этих мусорных баков буквально пару минут назад выбежала какая-то женщина.

— Да?

— Ага. Напугала до полусмерти!

— Так что же сразу не сказали?!

— Прехорошенькая. Глаза большие, темные. И маленькая родинка вот тут. — Уна показала на свой нос. — Вы же про родинку не говорили…

Коп побагровел от злости. Казалось, он готов задушить Уну.

— Так куда она убежала?!

Уна указала в сторону проулка, ведущего на Тридцать восьмую.

— Выбежала вон туда. Кажется, направо побежала.

Коп умчался так, что только пятки сверкнули. Уна довольно хмыкнула. Доверчивые ослы. Она вытерла руки обрывком газеты и отправилась в противоположную сторону по проулку, оставив мусор и вонь позади.

Глава 3

В образе грязной сгорбленной нищенки Уна прошла несколько кварталов, пока не оказалась меж обшарпанных кирпичных стен и гнилых деревянных ночлежек района для бедноты. Там она сняла со спины саквояж, но пальто выворачивать обратно не стала. Улицы напоминали огромную свалку: повсюду мусор, вонючие отходы и лошадиный навоз. Зачем рисковать приличной стороной своего пальто? Ведь здесь некому пускать пыль в глаза.

Она шла размеренно, не торопилась, но и не замедляла шага. Так, словно не было в ее потайных карманах серебряного портсигара с именной гравировкой и еще нескольких краденых дорогих безделушек, каждая из которых вполне могла обеспечить ей долгие годы исправительных работ на острове Блэквелла [6].

В животе снова урчало. Так же настойчиво, как и на вокзале. Если бы не этот мальчишка, она давно бы уже сдала краденое Марм Блэй и запивала бы свой нехитрый ужин добрым элем у Хэймана. И это было бы гораздо приятнее, чем такие вот приключения. Первое правило выживания на улицах мегаполиса: не выделяться и не ввязываться ни в какие переделки. Каждый сам за себя! Ее мать была очень сердобольной и всегда всем помогала. И что? Сгорела дотла, как забытый на сковородке стейк. Да и самой Уне непомерная доброта ее матери ничего хорошего не принесла.

Уна кивнула полицейскому О’Мэлли на пересечении Бауэри-стрит и Гранд-стрит. Она говорила ему, что работает на мыловарне, а Марм Блэй приплачивала, чтобы не сомневался. Он приподнял котелок в знак приветствия и продолжил обход. И все равно серебряный портсигар неприятно оттягивал карман Уны. Скорее бы уже вместо него там появились монеты!

Пройдя еще полтора квартала, Уна заметила краем глаза высокого мужчину в синем длинном пальто, прислонившегося к фонарному столбу. Сначала она заметила блеск серебра на шее и только потом взглянула на лицо. Барни Хэррис. Он притворялся — не очень умело, надо признаться, — что увлечен газетой. Как будто для одетого с иголочки журналиста вполне естественно слоняться по вонючим трущобам. Переминался с ноги на ногу, то и дело выглядывая поверх края газеты. Испуганный резким визгом тормозов надземки, он дернулся, оступился и, замахав газетой, чуть не упал.

Уна усмехнулась, но замедлила шаг. Может, свернуть на другую улицу, пока не поздно, чтобы не встречаться с ним? Марм Блэй очень злилась, когда ей приходилось задерживаться в магазине. Да и не в настроении сейчас Уна болтать. Но она обязана ему за фальшивое алиби неделю назад у оперного театра, где ее обвинили в краже кольца с печаткой.

Партия сопрано потрясла всех в тот вечер. И если бы копы оттащили ее тогда в участок и обыскали, то в складках ее юбки обнаружили бы не только кольцо. Но она утверждала, что была весь вечер в компании мистера Хэрриса. И действительно, он разыскал ее в первом антракте и сделал комплимент по поводу платья (естественно, краденого и слегка тесноватого). Так что это не была полная ложь. К счастью, он быстро и верно истолковал выражение лица Уны, когда та появилась в сопровождении копов, и без колебаний подтвердил ее слова.

И теперь она ему должна. Как же это противно! И это против всех ее правил! Как бы то ни было, ей пришлось, тяжело вздохнув, продолжить путь в его направлении.

— Ты в этих местах прям белая ворона! — сказала она, подходя к нему. — Сел не на тот поезд?

— Мисс Келли! Какая встреча! Надеялся, что вы рано или поздно появитесь.

— Так ты месил грязь от самой Газетной мили [7] только ради моей скромной особы? Даже не знаю, польщена я или напугана…

— О, вам нечего бояться. Я бы и цветы принес, но не уверен, что вы их любите.

— Я люблю золотые побрякушки, бриллианты, французский шелк.

— Непременно подарил бы вам все это, но вы ведь тут же отнесете мои подарки в магазин Марм Блэй…

Уна пожала плечами.

— Ну, мне же надо на что-то жить…

Он поджал губы и произнес что-то вроде «хм-м». Его серые глаза слегка сузились. Не с осуждением — Уна видела достаточно осуждающих взглядов, — скорее, озадаченно. Словно она диковинная птичка в антикварном магазине, молчаливая, полинявшая. Эту птичку явно надо спасать. В его глазах читался немой вопрос: может, я тот самый мужчина, что спасет тебя? Может, именно он сможет прервать бесконечную чреду неприятностей в ее жизни?

Он вполне порядочный человек, этот Барни. Моложавый и довольно симпатичный. Из обеспеченной семьи, судя по серебряной булавке для галстука (на зарплату в «Герольд» такую не купишь). Увы, он просто предложит ей другую клетку, разве что попросторнее и из металла поблагороднее.

Поэтому вместо того, чтобы томно потупить взор и смущенно улыбнуться, она дружески хлопнула его по плечу, попутно умыкнув его серебряную булавку.

— Как я понимаю, ты тащился сюда вовсе не за тем, чтобы мило потрепаться. Что надо-то?

Он нахмурился и зажал газету под мышкой.

— Знаете что-нибудь об убийстве в субботу на Черри-стрит?

— Большеносый Джо? А что такого?

— Как его убили?

— Говорят, задушили. Подробностей не знаю.

Мимо прошла женщина, толкая перед собой тележку с ношеными чулками.

— Пятнадцать центов за пару! — громко кричала она.

На голове у нее была грязная косынка, а на плечах — выцветшая шаль.

Уна схватила пару чулок и внимательно осмотрела их.

— Пять! — отрезала она.

— Десять! — настаивала продавщица.

Уна поднесла хлопковые чулки к носу. Они пахли мылом. Их совсем недавно постирали. Порывшись в карманах, Уна протянула женщине монетку в десять центов. Барни при этом с деланым интересом разглядывал склизкий товар рыбной лавки на противоположной стороне улицы. Щеки его пылали.

— От чего раскраснелся — от рыбы или от чулок? — Уна встряхнула покупкой у него перед носом и убрала ее в саквояж. Если краснеет при виде чулок, то что же будет, если увидит шелковую сорочку? Может, уронить саквояж, как на вокзале, и проверить?

Барни откашлялся, достал из кармана карандаш, похлопал по карманам в поисках блокнотика, потом вздохнул и развернул газету.

— Оставим пока белье. Значит, Большеносого Джо задушили. Но кто?

Уна пожала плечами.

— Откуда я знаю? Он резался в карты так, что должен был чуть ли не каждому второму в городе.

— Согласно полицейскому протоколу, в морге при нем нашли десять долларов и золотые часы. Если его убили из-за долга, то почему не обчистили?

— Может, убийца торопился?

— Но задушить-то время нашлось. Нож или пуля быстрее.

— Да, но и шума больше.

— Не поспоришь.

Барни записал что-то прямо на полях газеты.

— А что полиция? — спросила Уна.

— Они склоняются к версии о карточном долге. Профессиональный риск.

— Вполне возможно.

Помимо своего носа Джо славился склочным характером.

— А что, если карты тут ни при чем? Помните проститутку, что нашли задушенной месяц назад на Уотер-стрит?

Марта-Энн. Она какое-то время работала в одном из шикарных публичных домов, зарабатывала за ночь больше, чем Уна за целую неделю. Но несколько лет назад один постоянный клиент приревновал ее к другому и изрезал ей лицо, как тыкву. С тех пор она стала обычной уличной потаскухой.

Уна переложила саквояж из одной руки в другую и сглотнула.

— Как говорят копы, профессиональный риск.

— Обоих задушили веревкой или ремнем. Что, если убийца один и тот же человек?

— Трущобный маньяк-душитель? Ну нет, о таком пошли бы слухи.

— Не факт, если он нездешний.

— Если нездешний — тем более, — с этими словами Уна показала Барни серебряную булавку. — Я ж говорю: чужаки тут как белые вороны.

Барни улыбнулся и забрал булавку.

— Убедительно. Но все же держите ухо востро, ладно?

— Как же без этого.

Барни убрал булавку и карандаш в карман, оторвал кусок газеты со своими записями, а остальное бросил на мостовую.

— Эй! — Уна тут же подхватила газету.

— Ой, простите. Я не думал… Да там и нет ничего интересного. Ничего, что…

— Могло бы заинтересовать кого-то вроде меня? Может, вообще забыл, что я умею читать?

Уна смахнула с газеты прилипшую луковую шелуху.

— А еще цветы предлагал.

Барни снова покраснел и потер затылок.

— Я… Э-э…

Уна несколько секунд наслаждалась его неподдельным смятением, а потом дружески пихнула локтем.

— Да ладно, шучу! В туалете пригодится.

Барни хмыкнул и снова уставился на рыбную лавку, избегая встречаться с ней взглядом. Уна запустила руку в его карман, вытащила серебряную булавку и заспешила дальше.

— Не щелкай клювом, Барни! Услышу что-нибудь о твоем загадочном убийце — дам знать!

Когда она прошла уже несколько ярдов, он окликнул ее. Она обернулась.

— Будьте осторожны!

Глава 4

Настороженное выражение лица Барни, его неподдельная тревога за нее — вот что никак не шло из головы, пока она торопилась дальше к магазину Марм Блэй. Он ведь хороший журналист, въедливый, пусть и не очень опытный. Наконец хоть кто-то проявил интерес к трущобам, кроме этих святош-реформаторов с их корыстными целями.

Может быть, стоило пококетничать с ним? Пусть покупает цветы! В это время года они немногим дешевле золота. Уна запустила руку в свой карман и потрогала серебряную булавку. Острый конец тут же проколол перчатку. Уна выругалась и пошла дальше. На город спускались холодные сумерки.

На углу Орчард-стрит перед ней словно из-под земли вырос хулиганистого вида мальчишка с метлой в руке и бросился подметать дорогу прямо у нее под ногами. По сторонам разлеталась грязь и лошадиный навоз.

— Сколько тебе не хватает? — спросила Уна, когда они перешли через дорогу.

Темные волосы, оливковая кожа — лицо знакомое, но как его зовут, она не знала.

— Пять центов.

Уна прекрасно знала все эти штучки. Отец (скорее всего, вовсе и не отец, а самый обычный аферист) отправляет мальчишку на улицу, веля вечером принести такую-то сумму. Не справится — получит порку. Уна вспомнила, как шла с матерью мимо этого самого перекрестка почти двадцать лет назад. Тогда рядом с ними тоже оказался оборванец с метлой, примерно ее ровесник. Только тогда все дети тоже были ирландцами, а не итальянцами, как сейчас. В тот вечер Уна с матерью опять шли кому-то помогать, и вместо денег мать Уны дала тому мальчику сэндвич из приготовленной утром корзины с едой. Потом она показала мальчишке дорогу к Углам [8] и сказала, что он может пойти в Дом промышленности [9], где получит не только еду, но и хоть какое-то образование.

— Никогда не давай им денег, Уна, — сказала ей тогда мать, — иначе эта мерзкая эксплуатация не закончится никогда.

Уна кивнула, хотя была тогда слишком мала и почти ничего не поняла из маминых слов. Сейчас она остановилась и стала искать в кармане монетку. День уже подходит к концу, поэтому на самом деле мальчишке не хватает наверняка одного-двух пенни. Честный мальчик так и сказал бы. Но на честность еды не купишь. На улице можно выжить только постоянно изворачиваясь и пытаясь обвести всех вокруг пальца. Вот чему матери Уны следовало на самом деле учить свою дочь. Уна бросила мальчику пятицентовик и пошла дальше.

***

Парадная дверь галантерейной лавки Блэй уже была закрыта, окна темные. Но Уна никогда не ходила через парадную дверь. Оглянувшись, она нырнула в небольшой проулок. Пробираясь между грязными бочками с золой, сломанными клетками для птицы и старыми колесами, она добралась до черного хода.

Уна открыла дверь, звякнул дверной колокольчик, и Марм Блэй подняла глаза от жемчужной броши, которую оценивающе разглядывала. Когда Уна увидела ее в первый раз — эту великаншу с пухлыми длинными пальцами и сверлящими маленькими глазками, — она чуть не упала в обморок от страха. Одна оплошность — и она просто сотрет Уну в порошок! Прошло уже несколько лет, но страх так до конца и не ушел. И это несмотря на то, что Марм Блэй научила Уну всем воровским приемам и не раз спасала от колонии. Уна была ее любимицей. Так, по крайней мере, считали все остальные. Но это не отменяло того, что Марм Блэй может в любой момент стереть Уну в порошок.

— Ты только посмотри на это, шейфеле! [10] — Марм Блэй похлопала по стулу рядом с собой.

Уна поставила саквояж на пол и подсела за длинный узкий стол, стоявший посередине комнаты. В магазине было две конторы. В одной, соединявшейся с магазином, стоял полированный дубовый стол и шкафы с аккуратными рядами конторских книг, всё официально. Вторая — в которой Уна и сидела сейчас — служила одновременно мастерской и пунктом скупки краденого, с потайными нишами под половицами и неприметным кухонным лифтом, чтобы спускать тяжелую добычу в подвал.

Марм Блэй молча передала Уне брошь и лупу.

— Хромой Тоби просил за нее шестьдесят пять долларов! Что скажешь?

Уна повертела брошь в руках, оценивая вес, и только потом взяла в руки лупу. Жемчужины были закреплены на изящной подложке из травленого серебра. С тыльной стороны стояло клеймо одной из самых известных ювелирных лавок «Мартин и сыновья».

— Изящная. Стоит, думаю, не меньше шестидесяти.

— Посмотри-ка внимательнее!

Уна снова взяла в руки лупу и стала пристально рассматривать брошь. Сначала она не увидела на ней ничего особенного. Марм Блэй, тяжело и хрипло дыша, склонилась над ней. Холода ее легкие всегда переносили с трудом. Уна понюхала брошь — металлического запаха нет, значит, чистое серебро. Да и по весу похоже. Если бы брошь была легче, Уна заподозрила бы, что толстая часть полая внутри. А если тяжелее, то это посеребренный дешевый металл. Уна перевернула брошь и осмотрела застежку. Работа тонкая, но вот только сама застежка выглядела какой-то слишком хрупкой. Уна взяла тряпочку, окунула ее в средство для полировки серебра и слегка потерла застежку. Та осталась такой же тускло-серой, как была.

— Застежка не серебряная. Не чистое серебро, это точно. Да и сделана как-то топорно.

— А еще что? — выжидательно спросила Марм Блэй.

Уна снова перевернула брошь и снова принялась разглядывать жемчужины. На серебре они казались застывшими капельками дождя. Все одинакового цвета и размера. Это и смутило Уну. Если бы это были настоящие жемчужины, под лупой-то было бы видно, что они слегка отличаются формой и размером. Ведь каждая настоящая жемчужина уникальна.

— Жемчужины подделка, хотя и довольно искусная.

— Все?

— Нет.

Уна поскребла ногтем каждую жемчужину. От тех, что были настоящими, на пальце оставался тонкий слой перламутра. От поддельных же — представлявших собой заполненные воском стеклянные шарики, покрытые изнутри перламутровым раствором, приготовляемым с использованием молотой рыбьей чешуи, — на пальце не оставалось ничего.

— Примерно половина.

Марм Блэй одобрительно кивнула. Уна отдала ей брошь.

— Думаете, кто-то уже перепродал ее и заменил настоящие жемчужины искусственными? — спросила Уна. — И застежку заменил?

— Возможно. Но это был кто-то очень умелый, если это так. Иначе в ходе этой работы пострадало бы серебро.

В городе было не так много умельцев — считая саму Марм Блэй, — которые смогли бы так искусно проделать эту работу. Но это был бы адов труд. И все ради нескольких жемчужин и маленького кусочка серебра?

— Вы же не думаете…

— Что это сами «Мартин и сыновья»? Вполне возможно. Покупатели все равно не заметят разницы.

Она улыбнулась, погладила Уну по коленке и добавила:

— Не только мы хотим кушать, шейфеле!

— И сколько вы дали Тоби?

— Пятнадцать.

Нормально. Хотя Марм Блэй, конечно, будет нахваливать брошь покупателям и продаст в итоге минимум за пятьдесят. Она положила брошь в выстланную бархатом шкатулку.

Когда Марм Блэй взглянула на Уну снова, глаза ее уже не смеялись.

— Говорят, ты опять попала в какую-то историю на вокзале?

Уна заерзала на стуле. Кто уже успел настучать? Вроде она никого из банды Марм Блэй на вокзале не видела… Но это всего лишь означает, что у той есть глаза и уши, о которых Уна не в курсе.

— Да ерунда!

— Ерунда?

— Ничего особенного. Я же здесь, не правда ли?

— Да, хоть и с большим опозданием…

Она окинула Уну еще раз своим ледяным взглядом, но потом выражение лица смягчилось. Она снова погладила Уну по коленке.

— Да ладно, сегодня на ужин все равно хазенпфеффер [11]. Я никогда не любила крольчатину… Так что давай, хвастайся, что там у тебя сегодня.

Уна вывернула все карманы и выложила на стол перед Марм Блэй их содержимое. Золотое кольцо. Пара детских перчаток. Несколько скомканных банкнот. Серебряный портсигар. Но серебряную булавку Барни она оставила при себе. Она украла ее для того, чтобы доказать свою ловкость, а не чтобы продать. Возможно, в один прекрасный день она вернет ее Барни. Или нет.

Марм Блэй сначала подсчитала деньги, а потом стала изучать остальное. Кольцо сразу приобщила к золотой цепочке от часов. На переплавку. Перчаточки были мягкие, почти не ношенные. Марм Блэй попыталась натянуть перчатку на свою огромную ладонь, но застряла на половине.

— Так, ладно, — пробурчала она и швырнула их в коробку с прочей одеждой.

Затем она взялась за серебряный портсигар.

— Я бы дала за него много больше, если бы на нем не было инициалов.

— Гравировка не такая глубокая. Можно сошлифовать за пару минут.

Марм Блэй поджала губы и метнула взгляд в сторону прочих серебряных безделушек, лежавших в куче на переплавку. Но через пару мгновений кивнула.

— Наверное, ты права.

Она положила портсигар в шкатулку вместе с брошью, а потом закрыла ее на ключ, который всегда носила на цепочке на шее.

Не дожидаясь особых указаний, Уна подхватила шкатулку и отнесла ее в противоположный конец комнаты, где стояло кресло с выцветшей обивкой. Уна немного отодвинула кресло, подняла край ковра и спрятала шкатулку под половицей.

— Завтра останешься работать здесь, в мастерской. — Марм Блэй протянула Уне несколько банкнот и спрятала остальное в карман. Уна даже не стала пересчитывать. Она знала, что там меньше, чем она надеется, но больше, чем она заслуживает.

— Но я не хочу…

Марм Блэй остановила ее ледяным взглядом.

— Besser frieher bewohrent, aider shpeter bevaint.

Уна уже столько раз слышала эту фразу, что прекрасно понимала ее смысл: «Тише едешь — дальше будешь».

Глава 5

Уна прошла по Малберри-стрит в самую гущу трущоб и начала взбираться по крутой лестнице многоквартирного дома, зажигая спичку на каждой площадке, чтобы осветить темную лестничную клетку. Стены с облупившейся краской, в полу зияют дыры, под ногами толстый слой пыли и грязи.

Обычно Уна даже не замечала грязь и вонь мочи и гниющих отбросов, но сегодня та прямо душила ее. Почему жильцы не могут аккуратно опустошать свои ночные горшки и мусорные ведра? И почему не вытирают ноги, заходя в дом? Марм Блэй жила в шикарных многокомнатных апартаментах, расположенных прямо над магазином, с водопроводом и канализацией. Лучшие ткани, которые ей приносили через черный ход, она пускала на обивку своей мебели и шторы для окон. Лучшие из краденых гобеленов и картин удостаивались чести украшать стены ее апартаментов. А Уне опять месить вонючую грязь, пробираясь по обшарпанному коридору к своей комнатушке. Уна вытерла подошву туфли о ступеньку и стала подниматься дальше.

Нет, Марм Блэй надо отдать должное — она очень добра к Уне. И вообще все знали, что Марм Блэй — самая честная из скупщиков краденого, если такое слово вообще применимо к этим людям. И разве она не взяла Уну под крыло тогда, много лет назад? Разве не научила ее всему, что знает сама? Будь Уна порасчетливее, вполне могла бы позволить себе жилье получше. По крайней мере, Марм Блэй все время говорила ей так. Если съешь сразу весь бублик, шейфеле, в кармане останется только дырка…

Когда Уна познакомилась с Марм Блэй, ей не было еще и одиннадцати и она прожила на улице всего несколько месяцев. Но эти месяцы показались ей годами, долгими и трудными. Она еле узнавала свое грязное и осунувшееся лицо, отражавшееся в витринах магазинов.

В то утро она проснулась со слипшимися на морозе ресницами и еле смогла открыть глаза. Когда она добежала до черного хода булочника, который раздавал черствый хлеб нищим вместо того, чтобы скармливать его скоту, то поняла, что уже опоздала. Молочник, развозивший молоко по Бауэри, не отрывал глаз от своей телеги, поэтому стянуть хоть крошку у него Уна так и не смогла. Продрогшая и голодная, она поплелась в Еврейский квартал. Тряпки, которыми она обмотала ноги, совсем истрепались, и она надеялась найти обрезки в помойке возле ателье. В самом центре квартала шла оживленная торговля всякой всячиной: овощи, куры, жестяная посуда.

Уна увидела краем глаза тележку с яблоками, оставшуюся без присмотра. Она тут же подбежала к ней и запустила туда ручонку. В следующий момент она почувствовала железную хватку на запястье. Длинные мясистые пальцы, явно мужские. Но, подняв голову, Уна увидела перед собой женщину, и вовсе не продавщицу этих яблок. Судя по опрятному внешнему виду, эта дама просто вышла утром за покупками. Уне она показалась настоящей великаншей. Серые колючие глаза так и сверлили, а о том, чтобы вывернуться от нее, можно было и не мечтать.

Не успела Уна и рта раскрыть, как появился и продавец яблок. Ну все. Сейчас великанша настучит на нее, а продавец яблок позовет копа. И вместо цепких пальцев этой женщины на руках Уны окажутся наручники. Но великанша лишь взглянула на продавца.

— Полпека [12], bitte, — сказала незнакомка, — и еще одно специально для этой шейфеле.

Она подала продавцу яблок свою корзину и выудила три блестящие монетки из расшитого бисером шелкового кошелечка, висевшего на запястье. Когда продавец яблок подал женщине ее корзину, заполненную свежими ароматными яблоками, она взяла одно, склонилась к Уне и дала его ей со словами:

— В следующий раз поосторожнее!

Уна взяла яблоко и улыбнулась. Но звон монет в кошельке этой женщины… Уна не смогла устоять. Как только та отпустила, наконец, ее руку, Уна рванула кошелек на себя и побежала во весь дух. Она не успела пробежать и половины квартала, как почувствовала, что кто-то схватил ее за воротник и приподнял над землей как котенка.

— И куда это мы так спешим? — с издевкой произнес коп.

В следующее мгновение он увидел шелковый кошелек, который Уна крепко сжимала в руке.

— А-а… Понятно… А вот эта изящная штучка точно не может принадлежать такой оборванке, как ты.

Уна извивалась как уж на сковородке, сердце ее бешено колотилось. От этого копа точно не приходится ждать ничего хорошего. В отчаянии она запустила в него яблоком и попала ему прямо в нос. Коп взвыл от боли и разжал руку. Но не успела Уна вскочить на ноги, как владелица кошелька снова крепко схватила ее. Сожми она пальцы сильнее — и хрустнет кость.

Но великанша этого не сделала. Вместо этого она присела перед Уной на корточки, посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

— А ты, смотрю, жадная.

Сердце Уны по-прежнему бешено колотилось, к глазам подступали слезы, но все же она смогла выдержать взгляд этой женщины.

Та помолчала пару мгновений и добавила:

— И бесстрашная, да? А теперь проверим, насколько сообразительная.

Она метнула взгляд на полицейского, все еще державшегося за свой нос.

— Слышала когда-нибудь о колонии для несовершеннолетних?

Уна кивнула.

— Отлично. Тогда ты наверняка знаешь, что это далеко не райский уголок.

Уна снова кивнула.

— Ну, тогда выбирай: верни мне кошелек, или я сдам тебя полицейскому и он доставит тебя прямиком в колонию.

Уна со вздохом протянула женщине кошелек.

— Умница! Так, ну а теперь скажи мне, где же твои родители?

Уна молча понурила голову.

— А-а… — с ноткой сочувствия в голосе протянула великанша. — Тогда пойдем со мной, шейфеле. Ты же хочешь быть воровкой? Слушайся меня, и я научу тебя всему. Станешь лучшей воровкой, хитрой и быстрой. И украдешь столько яблок, сколько пожелаешь.

С этими словами она вынула из кошелька пару монет и вложила их в руку все еще державшегося за нос копа, проходя мимо него.

— Здесь всё в порядке.

Потом она еще раз через плечо посмотрела на Уну и пошла дальше.

Уна, поколебавшись пару секунд, пошла следом. Обойдя полицейского, она таки подняла с земли свое яблоко.

С тех пор прошло четырнадцать лет, и она ни о чем не жалеет.

Вот Уна опять в своей убогой квартире. В гостиной темно, печка давно остыла. Здесь жили еще три женщины, которые тоже работали на Марм Блэй. Сейчас никого не было дома, но кто-то оставил окно приоткрытым, и фланелевая занавеска полоскалась на ветру. Уна бросилась к окну и захлопнула его. Она не стала растапливать печь, хотя и продрогла. И к керосиновой лампе, стоявшей на столе, она тоже не притронулась. Она зажгла свечу и пошла с ней прямиком в маленький закуток без окон, служивший спальней.

Возможно, Марм Блэй и права. Лучше завтра отсидеться в мастерской. Того копа она обхитрила, в этом сомнений нет. И вряд ли кто-либо из пассажиров, видевших ее вчера на вокзале, сможет хоть как-то описать ее. Только какими-нибудь общими фразами. Женщина. На вид лет двадцати пяти. Темные каштановые волосы. Чистая кожа. Она носила одежду неброских матовых тонов, чтобы глаза ее казались карими, а не зелеными, и шляпу с широкими полями. Уже не модно, да, но зато скрывает лицо. К тому же если у того копа, что гнался за ней, мозгов было все-таки чуть больше, чем у курицы, то они сейчас упорно ищут женщину с родинкой на носу. Пустить по ложному следу — один из первых трюков, которому учила Марм Блэй.

Но тот стервец с золотыми часами, он-то как следует ее разглядел. Если его схватят, то наверняка запоет. Да еще и повернет все так, что это она надоумила его украсть часы. Может быть, они даже отвезут его в галерею главного инспектора Бирнеса. Узнает ли он ее среди множества развешанных на стене фото? Фото довольно старое и расплывчатое, ведь она притворилась, что чихает, как раз перед тем, как сработала вспышка. Но ведь и женщин там не много. Всего-то несколько десятков среди примерно тысячи разыскиваемых воров и прочих преступников. Некоторые хвастались, что их фото висит в галерее. Уна не так глупа. Но тоже гордилась этим, втайне.

К черту мальчишку. Не собирается она сидеть тут в этой промозглой квартире как нашкодивший малыш, поставленный в угол. Марм Блэй не запрещала ей выходить из дома сегодня вечером. Хотя в этом и не было необходимости. Уна сама знала правила. А одним из правил Уны, в свою очередь (седьмым), было следовать правилам Марм Блэй. Но черт возьми, как же ей надоело плясать под дудку своей покровительницы. Уна выскользнула из пальто и швырнула саквояж в угол. Брошенная Барни газета совсем измялась в кармане. Ничего, в туалете не важно. Уна бросила ее рядом с саквояжем. Отсчитав от заработанных денег половину, она осторожно отогнула кусок бумаги, прикрывавший дырку в стене у самого пола. Там, в дыре, чуть правее отверстия, лежала банка. Уна вынула ее и открыла крышку. В банке лежали монеты и банкноты, и ожерелье с камеей из слоновой кости.

Эту камею носила мать Уны. Однажды она отнесет ее Марм Блэй и продаст. Когда слоновая кость будет снова в моде и за эту подвеску можно будет выручить побольше денег. Уна отложила в коробочку половину — нет, пожалуй, все же четверть — своего дневного заработка и серебряную булавку Барни. Затем она закрыла крышку и вернула коробочку в тайничок.

***

Сначала она заглянула к бакалейщику и купила мясной пирог и чашку ароматного глинтвейна. Там она столкнулась со своей соседкой по комнате, Дейдре. Длинные рыжие волосы и изящный носик. Красивая, но глуповатая — лучше напарницы не найдешь. Дейдре отвлекает, а вторая обчищает карманы. Одно время Уна работала с ней в паре, когда обе были еще совсем молоденькими и новенькими у Марм Блэй. Однако, получив право голоса, Уна настояла, чтобы ей разрешили работать одной. Так намного легче — ведь не надо постоянно следить еще и за своей напарницей. Особенно такой, как Дейдре.

Зато повеселиться с Дейдре можно было на славу. Из лавки бакалейщика они пошли прямиком в смешанный клуб [13], расположенный напротив. Честные работяги — портовые и заводские — сидели бок о бок с ворами и карточными шулерами и говорили о предстоящих выборах олдерменов [14] или кто кого победит в сегодняшних боях без правил. Любой из них был рад купить Уне выпить, но почти всегда они ожидали чего-то взамен. Как минимум излить душу. Или поцеловать. Или даже перепихнуться по-быстрому в одном из номеров над баром. Если мужчина был приятным и у нее самой было подходящее настроение, Уна соглашалась. Но сегодня Уна купила себе виски сама, оставив мужчин профессионалкам с ярким макияжем и глубокими декольте.

В проулке за баром играли в кегли. Уна сделала несколько ставок. Она закурила и материлась как последний пьяница, когда ее фаворит промахивался. Дейдре утащила ее в танцевальный клуб на Черч-стрит, но только тогда, когда в ее кармане остался всего один доллар.

В клубе Уна плюхнулась за столик со стаканом виски и так и сидела, пока Дейдре кружилась и извивалась в объятиях то одного, то другого партнера. Сама Уна отказывала всем, кто подходил к ее столику — с потными ладошками и надеждой в залитых алкоголем глазах — и предлагал потанцевать. По правде говоря, Уна никогда не любила танцевать. Что за удовольствие? Вся в поту, ноги гудят… Она сидела и думала о том, что Марм Блэй по-прежнему снисходительно относится к ней. Ровно так же, как в тот первый день около тележки с яблоками. А она ведь давно стала лучшей воровкой и мошенницей в банде Марм Блэй! Может, пришло время отправиться в свободное плавание?

Дейдре подсела к Уне. Щеки ее пылали, она часто дышала и глаза ее весело горели.

— Ты вообще танцевать сегодня будешь?

— Нет! — отрезала Уна, сделав большой глоток виски.

— Ага. Вот если бы здесь появился твой репортер, небось, сразу вскочила бы и пустилась в пляс.

— У нас деловые отношения, формальные. И все.

— То есть ты хочешь сказать, что откажешь ему, если он предложение тебе сделает? Да ладно!

Сама мысль об этом отбила у Уны всякую охоту пить виски дальше. Барни был, конечно, далеко не самым плохим вариантом. Упорный, хотя и не очень хваткий. Но именно таким он ей и нравился. Но что за жизнь будет у нее, стань она женой Барни? Бесконечная готовка, уборка, дети… Да она даже картошку сварить нормально не сможет. Ну, допустим, для этого Барни наймет прислугу — судя по его серебряной булавке, он сможет себе это позволить. И что тогда? Уне совсем не нравилась перспектива сидеть целыми днями в душной гостиной, словно зверь в клетке.

— Ну не по мне это! Честная жизнь не для меня!

Дейдре хмыкнула.

— Лучше как эти? — Она кивнула в сторону двери. В театре закончилось представление, и в клуб входили новые посетители, а за ними потянулись и проститутки.

Уна никогда не осуждала этих женщин. Что бы ни говорил отец О’Донахью на воскресной мессе, есть хочется всем. А это занятие еще опаснее, чем воровство. Она видела шрамы на их телах. Знала тех, кто умер от венерических заболеваний или сошел с ума. Не говоря уже о Марте-Энн или Хелен-Джоуэт, которой проломили голову топором.

— Мне и так хорошо, спасибо, — проворчала Уна, хотя уже жалела, что спустила столько денег на ставки. Но все можно вернуть за один удачный день на вокзале.

Дейдре покачала головой и убежала танцевать дальше. Уна одним глотком допила свой виски, но не стала заказывать еще. Уже выпитый алкоголь разлился приятным теплом по всему телу, придав ему необычайную легкость. Если выпить еще, то тепло превратится в огонь, а легкость — в полнейшее отупение. И тогда один неловкий жест или одно неудачное слово — и случится взрыв. Уна уже не раз просыпалась с разбитыми в кровь кулаками или заплывшим глазом, горько сожалея о том, что перебрала накануне вечером. Отец говаривал, что у Келли горячая кровь. Но сам от выпивки раскисал — рыдал и нес всякий бред, пока не падал замертво. Не раз Уна клала руку ему на грудь, опасаясь, что он мертв, и чувствовала медленное дыхание и слабый стук сердца. Видимо, буйство передавалось через поколение.

Уна уже собиралась уходить, когда к ней подошел один из театралов. Молодые, самоуверенные и высокомерные, после спектакля — «Свидание под луной» или какую еще там ерунду они смотрели? — они врали своим женам и матерям, что пойдут пропустить по стаканчику в Юнион-Клаб, а сами искали, с кем бы повеселиться всю ночь. Для них Уна — как и любой другой представитель низших классов — была всего лишь очередным развлечением.

— Такая красотка, как ты, просто обязана хорошо танцевать, — сказал молодой человек, протянув Уне руку.

Прозвучало это скорее как приказание, чем как комплимент.

— У такой красотки, как я, вовсе нет желания танцевать с…

Уна собиралась сказать «с каким-то недомерком вроде тебя», но, заметив запонки с рубинами, сказала другое:

— …со всяким сбродом. Но разве откажешь такому благородному джентльмену!

Он протянул ей свою руку в перчатке, и Уна с готовностью за нее ухватилась, улыбаясь изо всех сил. На вопросы отвечала как настоящая леди — этому в свое время научила мать. К счастью, вопросов было немного. Да и не для этого он пригласил ее танцевать. Она поняла это, когда его рука практически сразу начала спускаться по ее спине все ниже и ниже. Уна тут же поправила его руку, но при этом кокетливо взглянула на него, давая понять, что не все еще потеряно. При этом она, естественно, сумела аккуратно снять запонку с одного манжета у него на рукаве.

Через пару танцев удалось снять и другую, заливая про один хороший клуб, где они смогут пропустить по стаканчику, а потом подняться к ней… Но когда другая танцующая пара слегка столкнулась с ними, Уна взяла паузу, якобы из-за того, что развязался шнурок, и улизнула через черный ход, пользуясь тем, что кавалер отвернулся.

Она пошла к дому длинной дорогой, мимо фабрик и складов на берегу Гудзона. Запонки были легкой добычей. Но особенно ее грела мысль о том, что она обвела вокруг пальца лощеного зазнайку, полагавшего, что охотник — это он, а Уна — его очередная легкая добыча. Только вот снимать запонки вовсе не значило залечь на дно, как предписывают правила. Так что придется придержать эти запонки несколько дней, чтобы не вызывать подозрений у Марм Блэй.

Или… Уна широко улыбнулась, несмотря на порыв ледяного ветра от реки. В это время года здесь часто объявляется Бродяга Майк. А Марм Блэй об этом знать не обязательно.