Жернова времени

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Александр Свистунов

Дизайнер обложки Андрей Альбрехтов

Иллюстратор Соня Морт

Иллюстратор Александр Павлов

© Андрей Альбрехтов, дизайн обложки, 2018

© Соня Морт, иллюстрации, 2018

© Александр Павлов, иллюстрации, 2018

Данная книга является сборником лучших рассказов конкурса «Жернова времени». Пятнадцать жутких историй отправят читателя в миры, где демоны реальны и живут по соседству, а сухая логика может ответить далеко не на все вопросы.

18+

ISBN 978-5-4493-9222-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Жернова времени
2. Фунт плоти
3. История о том, почему я избил бездомного портфелем, в котором была шестифунтовая гантель
4. Последняя битва Артаксеркса Оха
5. Дневник песка
6. Черный рассвет
7. Ни слова о Шэрон
8. Проклятье Бернадотов
9. Родина поэта
10. Лебединый король
11. Правда Кисурина
12. Пляски мороков
13. Сестра Святого Лазаря
14. Веревочник
15. Записки одного пациента
16. Загнись и сдохни

Фунт плоти

Андрей Гавриленко

Томасина Грэм лежала на земле, раскинув руки. Голова ее была повернута налево, на восток. Глаза девушки, в которых уже скопился снег, словно искали родину — персиковые сады, магнолии с седыми бородами испанского мха на ветвях и белые дощатые домики Саммервила, Южная Каролина. Лицо мисс Грэм по цвету сравнялось с чепчиком, покрывавшем ее рыжие волосы. Серое платье почти исчезло под снежным одеялом. Лишь красную пасть раны, раскрывшейся на животе девушки, снег так и не смог спрятать.

Капитан Рэй Уоллес стоял над телом, широко расставив ноги. Казалось, никакая сила не может его сдвинуть с места. Несмотря на холодный ветер со снегом, Уоллес не стал надевать шинель. Даже сюртук он не застегнул. Чтобы каждому было видно на поясе кобуру с огромным «кольтом-драгуном».

Правее и на пару шагов позади Уоллеса стоял швед Кристоферсон. В руках он довольно небрежно держал ружье. Словно этот предмет ему вручили насильно. Но Уоллес знал, что при необходимости ружье Кристоферсона мгновенно найдет жертву и сразит ее наповал.

По ту сторону тела Томасины стояли еще семь человек. Уоллес внимательно их разглядывал. Все семеро были похожи на оборванцев. Спасаясь от холода, они надели на себя по нескольку слоев одежды — сюртуков, курток, даже фраков. На плечи накинули пледы, коврики и попоны. Поверх шапок навертели что-то вроде паранджей из платков и шарфов. Все вместе эти люди напоминали Уоллесу иллюстрации, виденные в журналах — армию Наполеона, спасающуюся из Москвы.

Но капитана интересовал не их внешний вид, к которому он уже привык за зиму, а выражение их глаз. Пятеро, не отрываясь, смотрели на Томасину со смесью страха и удивления. Шестой — возвышающийся на две головы над соседями — был слабоумный юнец, известный как Гарсон. Уоллес не видел его глаз из-за широких полей шляпы. Но в данный момент кретин его мало беспокоил. Седьмой — индеец-проводник из племени мивоков, по имени Луис. Туземец стоял, закутавшись в свое полосатое одеяло, и смотрел не на труп, а на вершины Сьерра-Невады, окружающие их со всех сторон.

Уоллес, посчитав, что общее безмолвие продлилось достаточно долго, чтобы создать напряжение, нарушил молчание:

— Доктор Виноградофф. Прошу вас подойти сюда и осмотреть тело бедной мисс Грэм, на предмет причины ее смерти.

Из толпы оборванцев вышел человек. На ходу он размотал шарф, скрывающий нижнюю половину лица. Приблизившись к телу, доктор опустился на колени. Легко, почти нежно, коснулся рукой шеи девушки. А затем, запустил пальцы, затянутые в вязаную перчатку, прямо в рану. Покопался некоторое время там. Потом встал, сбросил испачканную перчатку на снег и тихо сказал Уоллесу:

— Смерть наступила от перелома шеи. А затем…

— Громче, мистер Виноградофф! — перебил его Уоллес. — Прошу вас!

— Смерть наступила от перелома шеи, — повысил голос доктор. — Затем была нанесена глубокая рана в область живота. И извлечены желудок и печень.

— Извлечены — значит, вырезаны? — все так же громко спросил капитан.

— Нет, сэр. Вырваны голыми руками.

Уоллес кивком поблагодарил Виноградова и повернулся к застывшей шестерке. Он ожег их тем самым яростным взглядом, от которого бледнели даже солдаты его лихого эскадрона. Двое из ряда сделали шаг назад. Выдержав паузу, капитан заговорил:

— Мы все застряли в этом ущелье. Терпим голод и холод. Смерть приблизилась к нам так близко, что ей достаточно одного взмаха косы. Но все это недостаточная причина, чтобы пожирать своих братьев и сестер! Подобно нечестивым женам Самарии, поедавшим своих младенцев1. Я клянусь именем Господа нашего, что найду совершившего сей мерзейший грех и вот этой рукой отправлю в Преисподнюю!

Хрустнул снег. Один из ряда вышел вперед. Он опустил поднятый доселе воротник, и капитан узнал бледное вытянутое лицо Роберта Гимлина. Усы его, некогда изящно подкрученные, совершенно слились с отросшей за зимовку каштановой бородой.

— Что вы так кричите, наш благочестивый мистер Уоллес? — презрительно спросил Гимлин. — Нам только схода лавины с этих живописных вершин и не хватало. Мы услышали вас, сэр. Но кто вам дал право искать виновных? Я считаю и думаю, что товарищи мои со мной согласятся, что вы лишились всяких прав командира с тех пор, как завели нас в ловушку. В эту каменную кишку, закупоренную с обеих сторон трехметровыми снежными заносами.

— Я повел вас длинным путем, чтобы избежать нападения мормонов2. И потому зима нас застала в горах, мистер Гимлин.

— Мормоны — люди, мистер Уоллес. А с людьми всегда можно договориться. Чего не скажешь о камнях и снеге.

Капитан открыл было рот, чтобы возразить, но Гимлин предостерегающе поднял руку.

— Довольно, мистер Уоллес. С этого момента я не считаю вас за командира. И даже не желаю больше видеть. В этом ущелье, как известно, две хижины, построенные более удачливыми переселенцами для таких бедолаг, как мы. Вы со своим приятелем Кристоферсоном можете оставаться в той, что уже заняли. А остальные — пусть выбирают. Либо остаются с вами. Либо переселяются ко мне и господам Грейди, Бьюту и другим здравомыслящим джентльменам.

С этими словами Гимлин повернулся и пошел прочь. Через минуту за ним из ряда последовала одна фигура. Потом другая. Третья. Помедлил, и все же пошел за ними верзила Гарсон. Индеец и доктор остались на месте.

— Мистер Гимлин! — окликнул бунтовщика Уоллес. Тот обернулся. — Я все же хочу вам сказать. Я не оставляю намерения найти каннибала. Это кто-то из нас. И пусть он услышит сейчас слова Господа нашего. Все движущееся, что живет, будет вам в пищу. Как зелень травную даю вам все. Только плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте. Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша. Взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его. Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека. Ибо человек создан по образу Божию3.

Гимлин зло рассмеялся и закричал в ответ:

— Если бы вы так же хорошо как Библию знали горные тропы, то мисс Грэм была бы сейчас жива. Подумайте об этом, мистер Уоллес.

Гимлин с компанией удалились. Капитан вздохнул и обернулся к троим, оставшимся с ним, людям.

* * *

— Я рад, что вы с нами, доктор, — сказал он. — И ты, Луис. Я попрошу убрать тело бедной мисс Грэм. Положите ее за хижиной. Я знаю, что земля промерзла. Но хотя бы присыпьте ее снегом. А потом добро пожаловать в наш дом. Роскошного ужина не обещаю, но тепло гарантирую.

***

По счастью склоны гор густо обросли лесом, и потому дров всегда было в избытке. Четверка Уоллеса собралась сначала около открытого очага. А затем, согревшись, скинув лишнюю одежду, вольно расселись вокруг стола. В ожидании похлебки, которую варил Кристоферсон. Вскоре варево было готово, и швед водрузил котел на стол.

— Копыта мула и полоски из шкуры вола, — сказал он. — Шишки да иголки. Дьявольский суп а ля «Сьерра-Невада» готов.

— Не богохульствуйте, мистер Кристоферсон, — строго сказал Уоллес. Он соединил ладони и проникновенно начал. — Возблагодарим Господа нашего за пищу сию…

— Аминь! — рявкнул Кристоферсон и полез ложкой в котел.

Некоторое время все молча хлебали жиденькую похлебку. Но уже вскоре ложки заскребли по дну котелка и люди, один за другим, совершенно не насытившиеся, разочарованно откинулись на спинки стульев.

Виноградов достал из кармана своего засаленного сюртука чируту4. Прикурил ее от очага и с наслаждением затянулся. Все это время Кристофферсон жадными глазами за доктором. Наконец он не выдержал и жалобно попросил:

— Если это последняя, то хотя бы на разок затянуться оставьте, док.

— А вы, мистер Кристоферсон, достаньте бутылку виски, — сказал Уоллес. — Ту самую, что вы спрятали между ножкой своей кровати и стеной.

Швед что-то недовольно буркнул, но все же полез под кровать. Оттуда он извлек початую бутылку и разлил всем виски. Выпили за здоровье. Помолчали, воздавая должное благородному напитку.

— Жажда и голод, — нарушил молчание Уоллес. — Золотая лихорадка в Калифорнии — жажда наживы, привела нас сюда. А теперь голод убивает нас. И если бы истощение от нехватки пищи приводило к смерти. Но случается нечто ужасное. Человек убивает другого человека, чтобы избавить себя от мук голода. Бедняжка Томасина уже была сиротой, потеряв родителей в пустыне Великого Соленого озера. И вот сама погибла.

— Фунт плоти, — задумчиво сказал доктор и передал окурок Кристоферсону.

— Простите, что? — удивленно спросил Уоллес.

— Фунт плоти, — повторил Виноградов. — Какова его цена здесь, в Сьерра-Неваде? Золото? Берите выше. Сама жизнь.

— Вы хотите сказать, что убийства будут продолжаться? — спросил Уоллес.

— Более чем вероятно, — спокойно ответил доктор.

На некоторое время в хижине воцарилось подавленное молчание. Первым снова заговорил капитан.

— Послушайте, Пол, — обратился он к доктору. — Ведь вас, кажется, так зовут?

— Можно и так, — улыбнулся Виноградов.

— За всех кто собрался в этой хижине, я ручаюсь, — продолжил Уоллес. — Позвольте мне их представить подробнее. Кристофер Кристоферсон — отчаянный кавалерист. Мы с ним прошли всю Мексиканскую войну. От взятия Санта-Барбары до штурма Чапультепека. Он не раз спасал меня, а я его. Луис — крещен в испанской миссии Сан-Диего. Провел десятки караванов через горы. И хоть один из них сквернословящий безбожник и пьяница. А другой — католик. Но я за каждого поручусь, как за родного брата. Вместе мы не раз проводили переселенцев от берегов Миссури до Калифорнии. Попадали во всякие переделки… А вы, доктор Виноградофф? Я, конечно, знаю кое-что о вас. Но все же…

Уоллес смущенно замолк.

— Вполне уместный интерес в данных обстоятельствах, — успокоил его доктор. — Меня зовут Павел Алексеевич Виноградов. Я родился и вырос в Форте Росс. С юности ходил на кораблях Российско-американской компании. Обучился ремеслу флотского врача. Как видите, спасать жизни мне привычнее, чем их отнимать… После продажи форта скитался какое-то время по Американскому континенту. Искал новый дом. Но так и не нашел. До того, как застрять в этих горах, направлялся в Сан-Франциско. Хотел повидать родные места. А затем, на берегу океана, решить, оставаться или ехать на землю предков.

— Как я и думал, вы — истинный джентльмен, — проникновенно сказал Уоллес.– И продолжаю утверждать, что под этой крышей собралось лучшее общество в горах Сьерра-Невада. Но как быть с паршивыми овцами? С компанией мистера Гимлина. Убийство совершил наверняка кто-то из них.

— Я бы и думать забыл про старика Бьюта и дурачка Гарсона, — проворчал Кристоферсон.

Уоллес прикрыл глаза, представляя себе названных людей. Бьют — низкорослый, сморщенный, с седыми патлами, торчащими из-под нелепого в горах цилиндра. Вечно кутается в свой шотландский плед и показывает всем дагеротип сына. Тот поехал в Калифорнию за удачей, да так и пропал.

И великан Гарсон — так его все называют. Настоящее имя никому не известно. Двухметровый идиот, восемнадцати лет. Почти не говорит. Из уголка свисает нитка слюны. Папаша-француз тащил его из Нового Орлеана. Хотел приспособить к тяжелой работе на приисках. Да сам загнулся еще по дороге к горам. И теперь Гарсон неприкаянно бродит среди переселенцев, не понимая, где находится.

— Пожалуй, соглашусь, — сказал Уоллес. — Остаются трое. Патрик Мерфи…

— Чертов ирландец, — фыркнул швед.

— Мистер Кристоферсон! — машинально осадил его Уоллес, не открывая глаз.

Он словно наяву увидел Мерфи. Рыжие волосы, простодушное лицо. Руки с большими крестьянскими кистями. Мерфи покинул Ирландию, спасаясь от Великого голода. Только и за океаном, в Нью-Йорке, не обрел счастья. Решил пересечь континент, чтобы найти удачу. Судя по всему, многое знает о голоде и как с ним бороться.

— Сэм Грейди, — назвал следующего капитан.

Погонщик волов. Широкоплечий, краснолицый. Молчалив. Вечно жует табак. Кажется родом со склонов южных Аппалачей. Из тех мест, где мясо опоссума почитается за редкий деликатес. А отцы спят с дочерями.

— И наконец, наш неподражаемый мистер Гимлин, — сказал Уоллес, открывая глаза. — Я расскажу вам, что это за птица. Мне о нем поведали еще в начале пути. Он шулер. Едет в Калифорнию обирать золотоискателей. А до этого владел борделем в Бостоне. Такие, как он, и мать родную зарежут. Притом в спину или во сне. Мистер Гимлин скользок и коварен, как тот змей, что соблазнил Еву в Эдемском саду. И если бы я не осуждал азартные игры, то все деньги поставил бы против него.

— Что ж, круг подозреваемых очерчен, — сказал Виноградов. — Но позвольте указать еще на одно обстоятельство. Я долго сомневался, ибо не совсем уверен в выводах. Но теперь, все обдумав, решил, что не ошибся. Дело в том, что мне не ясно, каким оружием или орудием нанесена рана девушке. Кажется, ее плоть рвали когтями.

— И кто же это мог быть, по-вашему? — возмущенно спросил Уоллес. — Позвольте напомнить, что я не новичок в этих горах. Мы сразу отметаем медведя. Сейчас зима. Кугуар или волки? Да снегом занесло следы. И мы ничего не можем утверждать. Но почему хищник не забрал добычу с собой? Его спугнули? Тогда самое главное. Вы же сами сказали, что девушка умерла от перелома шеи? Какой хищник способен на такое?

Виноградов хотел было что-то сказать, но его опередили.

— Это сделал сасквотч, — впервые заговорил Луис.

— Кто? — доктор живо повернулся к индейцу.

— Дикий человек гор, — ответил тот. — Огромный, как медведь. Весь покрыт волосами. Я слышал, недавно в горах убили женщину-сасквотча и двоих детенышей.

— Ерунда! — воскликнул Уоллес. — Байки, чтобы пугать новичков в горах. Я никогда не видел этих тварей. И не знаю ни одного человека, который бы их встречал. Я думаю, все объясняется проще. Негодяй сломал девушке шею. А затем рассек ей живот каким-то грубым самодельным ножом. После чего, обезумев, убийца стал расширять рану, разрывая края. Что скажете, доктор?

Ответом послужил храп Кристоферсона. Швед больше всех налегал на виски и теперь сидя спал, свесив голову на грудь.

— Что ж, неплохой совет, — усмехнулся Уоллес. — Предлагаю всем отдохнуть и поспать. Но при этом выставить караул, на случай возвращения убийцы. И первым буду дежурить я.

***

Аккуратно, чтобы никого не разбудить, Уоллес выбрался из хижины. Ветер стих. На чистом черном небе сверкали звезды, напоминающие россыпи ледышек. Капитан зажег фонарь и, топча хрустящий снег, медленно двинулся вдоль бревенчатой стены дома.

Уоллес обогнул хижину и застыл, пораженный увиденным зрелищем. На сугробе, неприкрытая ничем, даже одеждой, лежала Томасина. Ее белая кожа почти сливалась со снегом. Раны на гладком животе не было видно.

Капитан стоял, не в силах ни шевельнуться, ни произнести хоть слово. Лишь фонарь качался в его дрожащей руке. Томасина открыла глаза. Вместо обычных белков и радужки, у нее оказались черные провалы. Девушка подняла руки и опустила на живот. Пальцы стали разрывать плоть. Словно уродливый рот, открылась рана.

— Ешь меня! — завизжала Томасина. — Ешь меня, Рэй!

***

Уоллес вздрогнул и проснулся. Стер обильно выступивший пот со лба. Огляделся. В доме все спали. Капитан встал со стула. Прошел к двери. Снял фонарь, висевший на гвозде у притолоки. Стараясь не скрипеть петлями, открыл дверь и вышел наружу.

Ветер стих. На чистом черном небе, сверкали звезды, напоминающие россыпи ледышек. Уоллес с удовольствием вдохнул холодный воздух. Покачал головой, вспоминая кошмар. Смущенно хихикнул. Он уже собирался вернуться в дом, как какой-то звук, донесшийся из-за хижины, привлек его внимание.

Убедившись, что револьвер все еще висит на поясе, Уоллес тихонько двинулся вперед. С каждым шагом звуки становились явственнее. Это были хруст, хлюпанье и жалобное поскуливание. Капитан осторожно обогнул угол. Поднял фонарь повыше…

Сугроб, который скрывал тело Томасины, был разворошен. Над трупом склонилась маленькая горбатая фигурка. Она копошилась в теле девушки. Хруст становился все громче. Уоллес ошеломленно выдохнул. Фигурка повернула голову в его сторону. Капитан увидел морщинистое лицо, торчащие во все стороны седые волосы, испачканный чем-то темным подбородок.

— Мистер Бьют? — растерянно спросил Уоллес.

Старик выпрямился. Оскалил красные зубы. И тут же оглушительно заверещал:

— Хочу есть! Хочу есть! Хочу есть!

Бьют шагнул к Уоллесу. Капитан заметил в его руке окровавленный нож. Револьвер словно сам покинул кобуру и прыгнул в руку. Уоллес не целясь, выстрелил. Старик рухнул в снег.

Откуда-то со стороны хижины Гимлина послышались крики. За спиной Уоллеса, в доме, тоже зазвучали громкие голоса. А он все стоял и смотрел, как пороховое облачко тает в холодном воздухе.

Из-за угла появились Кристоферсон, Виноградов и Луис. Они остановились рядом с Уоллесом и молча уставились на жуткую картину — растерзанный труп девушки и тело старика, скорчившегося рядом. От мрачных мыслей их отвлек хруст торопливых шагов. Уоллес и остальные обернулись. К ним, размахивая руками, приближался человек. По рыжей шевелюре капитан узнал Мерфи. Ирландец кричал, задыхаясь на ходу:

— Мистер Уоллес! Доктор! Там Грэйди! Его убили…

***

— Перелом шеи, как и в предыдущем случае, — сказал Виноградов, выпрямляясь.– Только в этот раз у тела оторвана рука.

Они собрались над телом погонщика. Труп нашли недалеко от выгребной ямы. Видимо, Грэйди шел туда по нужде. А смерть свою он встретил в тот самый момент, когда Уоллес застрелил Бьюта.

— Но я же убил каннибала, — тихо сказал капитан.

— Очевидно, мистер Бьют был не хищником, а падальщиком, — ответил Виноградов. — Он лишь хотел воспользоваться плодами преступления настоящего убийцы.

Уоллес покачал головой. У него не было ни слов, ни идей.

— Возвращаясь к вчерашнему разговору, — продолжил доктор. — Обратите внимание на то, что осталось от руки Грэйди.

Капитан послушно посмотрел на осколок белой кости, окруженный лохмотьями красного мяса.

— И вы согласитесь, — сказал Виноградов. — Что рука именно вырвана, а не отрублена и не отпилена. Как вы думаете, мистер Уоллес? Способен ли человек оторвать руку другому человеку?

Уоллес поднял глаза, чтобы посмотреть на доктора. Но вместо этого встретился взглядами с Луисом. Индеец напряженно смотрел на капитана.

— Любопытно, — тихо сказал Виноградов. — Кажется в уцелевшей руке Грейди что-то зажато.

Доктор склонился над трупом. С помощью ланцета разжал кулак. Взял что-то, выпрямился и протянул Уоллесу. В ладонь капитана опустился клочок шерсти. Волоски были жесткие, коричневатого оттенка.

— Это не волосы человека, — сказал Виноградов.

— И не шерсть какого-либо известного мне хищника, — пробормотал Уоллес.

Маленький клочок внезапно вернул уверенность капитану. Он оглядел стоящих рядом людей и решительно сказал:

— Я приношу извинения. Я напрасно подозревал в страшном преступлении кого-то из вас. Во всем виновата неизвестная хищная тварь. Мистер Гимлин! Надеюсь, до разрешения кризиса мы забудем наши раздоры?

Шулер не смог справиться с трясущимися губами и лишь согласно кивнул.

— Отлично! — воскликнул Уоллес. В его голосе прорезались командирские нотки. — Слушайте меня! Отныне мы все живем вместе, в одной хижине. Каждый постоянно носит с собой оружие. Даже если ему нужно выйти на пару минут по нужде. По ночам будем выставлять караулы. Ну а кроме обороны, я предлагаю нападение. Есть среди нас хорошие охотники?

Вперед выступил швед.

— Хорошо, мистер Кристоферсон, — улыбнулся капитан. — Вы устроите засидку, вон на том склоне, у северного входа в ущелье. Судя по всему, тварь огромная. Не промахнетесь. Ну а если она не появится через четыре часа, то вас сменят. Кто еще?

Индеец поднял руку.

— Хорошо, Луис, — сказал Уоллес. — Твой проход — южный. Сам выбери себе место.

— Мой отец был великий воин, — сказал мивок. — Пора вспомнить, как он назвал меня при рождении. Теперь зови меня Куейен — меткий стрелок.

— Пусть Господь направит ваши руки, — пожелал обоим охотникам Уоллес.

***

Уоллес поднимался по склону горы, опираясь об обледенелые валуны. Отсюда ему была видна белая стена снега, закрывшая проход. Где-то здесь, среди серых камней, должен был находиться Луис, стороживший южную половину ущелья. Кристоферсон уже вернулся со своего поста и теперь отогревался у очага. Но индеец так и не появился. И теперь Уоллес разыскивал его.

— Луис! Эй, Луис! — кричал капитан. Но лишь эхо было ему ответом.

Уоллес уже отчаялся, когда заметил что-то желтое. Капитан бросился вперед, спотыкаясь о камни. Несколько шагов и вот перед ним лежит индеец, в своей желтоватой оленьей куртке с бахромой. Луис лежал лицом вниз. Затылок его был расколот, словно перезрелая тыква. А красновато-белая масса, виднеющаяся среди черных волос, уже покрылась инеем.

***

Уоллес опустился на одно колено и осторожно сбросил тело Луиса с плеча на снег. Капитан тяжело дышал. Спуск с трупом дался ему нелегко. Но он нашел в себе силы встать. Пятеро выживших столпились вокруг него.

— Никто не смог бы подобраться к мивоку по имени Куейен незамеченным, — капитан переводил взгляд с одного человека на другого. — Значит, того кто к нему приблизился, индеец знал. И еще мы знаем, что убийца огромен.

Уоллес шагнул вперед, раздвигая плечами людей. Прямо к стоявшему в отдалении Гарсону. Капитан выхватил револьвер и направил на сгорбившегося великана.

— Ты ведь знаешь, что за штука у меня в руке, милый мальчик? — спросил Уоллес. — Так что будь любезен, не шевелись.

Позади капитана возмущенно зашумели. Но он, не обращая на это внимание, стволом кольта сбил шляпу Гарсона, а правой рукой сорвал шарф прикрывавший лицо верзилы. Открывшее зрелище, заставила Уоллеса вздрогнуть. На него смотрело то, что можно назвать мордой обезьяны. Морщинистое лицо, обрамленное рыжеватой шерстью. Выступающая челюсть. Мощные надбровные дуги. Тонкие губы. Плоский нос. Сужающийся кверху череп. И большие карие глаза.

Существо оскалило крупные желтые зубы и подняло огромные кисти, обмотанные якобы от холода, несколькими полосами ткани. Но Уоллес был быстрее. Он выстрелил. И на безразмерном пальто сасквотча, появилась маленькая черная дырка. Создание взвизгнуло, повернулось и бросилось бежать к лесу.

Уоллес левой рукой взвел курок, прицелился и выстрелил в спину убегающего сасквотча. Существо споткнулось и упало на колени. Спустя мгновение поднялось и, пошатываясь, медленно двинулось к вожделенному лесу. Капитан снова взвел курок и снова выстрелил. Сасквотч рухнул лицом вниз. Но тут же зашевелился и пополз, оставляя красную полосу на белом.

Снег вокруг хижин был утоптан. Но чуть подальше начинались сугробы. Уоллес сразу же провалился по колена, когда пошел за сасквотчем. Остальные, ошеломленные происходящим, остались на месте. Продираясь через сугробы, капитан, задыхаясь, кричал существу:

— А вы хитрец, мистер Сасквотч! Незаметно убили нашего тихого идиота. Забрали себе его безразмерную одежду и стали прятаться среди нас, изображая Гарсона. И потихоньку убивали одного за другим. Чтобы сразу вас не обнаружили. А дабы не умереть с голоду, закусывали мясом жертв. Ловко устроились! Браво!

Уоллес, наконец, добрался до сасквотча. Существо перевернулось на спину, чтобы видеть врага. Сасквотч тяжело дышал, на губах выступила кровавая пена. Капитан в очередной раз взвел курок и прицелился прямо между больших карих глаз создания.

— Я не знаю, есть ли место в Преисподней для таких, как ты. Но если есть, то туда я тебя и отправлю, — сказал Уоллес и нажал спусковой крючок.

Некоторое время капитан молча разглядывал мертвого противника. Потом, сквозь звон в ушах от выстрелов, услышал крики приближающихся людей. Уоллес обернулся к ним и закричал:

— Доктор! Несите ваши хирургические инструменты.

— Зачем? — удивился Виноградов.

Капитан показал на тело сасквотча и засмеялся:

— Тут не один, и не два фунта плоти. Этого мяса нам хватит до таянья снегов.

Затем, Уоллес посмотрел на далекие вершины Сьерра-Невады и тихо, сам себе сказал:

— Надеюсь.

1) 4-я Книга Царств 6:25—30

2) Мормоны крайне негативно относились к переселенцам не мормонам проезжающим их земли.

3) Бытие 9:3—6

4) Чирута — сорт маленькой сигары

История о том, почему я избил бездомного портфелем, в котором была шестифунтовая гантель

АЛЕКСАНДР ЛЕБЕДЕВ

Каждый когда-нибудь представлял свою смерть. Да что там, когда-нибудь — если вы живете в Цинциннати, вы представляете её каждый день, выходя из дома, особенно после убийства того замечательного чернокожего проповедника в Техасе. Хоть он и боролся против расизма, его сторонники, почему-то, решили, что виноваты всё равно белые, в среде которых сразу стало считаться верхом неприличия гулять по городу без «кольта».

Но, если по-хорошему, смерть должна быть запоминающейся и общественно полезной. В ареопаге, с чашей цикуты в руке, исключительно по той причине, что ты слишком умен и хорош для этой компании, и твоя воспитанность не позволяет тебе слишком долго унижать окружающих своим абсолютным превосходством. Или в бою с очень нехорошими людьми, на холме, чтоб твой легендарный героизм видело как можно больше соратников и противников. И в столетнем возрасте, когда умирать уже не жалко. Обязательно твою смерть должны поместить в школьную программу, воспеть на телевидении и радио, и нарисовать на трехметровом полотне. И чтобы рисовали не жалкие шарлатаны из «Школы мусорных вёдер», а кто-нибудь вроде Константина Брумиди.

Я же вполне удовлетворился бы смертью от руки религиозного фанатика со снайперской винтовкой, чья пуля пронзила бы мне сердце в ходе публичной дискуссии с, скажем, Папой Римским и главой Южной баптистской конвенции, на глазах миллионов людей, наблюдающих за эпохальной победой интеллекта над религией, в прямом эфире. Но, в шестидесятых смерть от снайперской пули стала такой безыскусной банальностью, граничащей с пародией, что мой религиозный фанатик решил обойтись старым добрым ножом.

И да, конечно же, моя смерть наступила ровно в тот момент, когда я меньше всего её ожидал и категорически не был к ней готов. Я мчался, сломя голову, по Уолнат-стрит, к дверям издательства, широко размахивая портфелем и проклиная свою неудержимую тягу к риску. Потому что съесть этим утром сваренное позавчера яйцо было делом рискованным. Я уже во всех деталях спланировал свой путь от вестибюля издательства к заветной дверце с лаконичной табличкой «WC», и, можете представить мою досаду, когда широкое зазубренное лезвие оборвало мой забег практически у финишной черты.

Каково это, когда немытый и нечесаный мужлан неожиданно возникает перед тобой и вставляет тебе в живот огромный охотничий нож? Это больно.

И тут я хочу поругать всех нами любимых, и не очень, писателей. Помните, как они частенько описывают приключения своих героев? «Джим рухнул вниз с Эмпайр-стейт-билдинг, пролетел полмили и, ударившись головой об асфальт, потерял сознание. Очнулся он уже в больнице, в окружении родственников, друзей, девушек из варьете и легким головокружением».

Да, черт побери, многочисленные герои тонут, горят, получают пулю или, даже, целый снаряд. А уж, сколько их было пронзено всевозможным холодным оружием, до того, как пистолеты вошли литературную моду. И что с ними происходит? В самый ужасный момент они впадают в беспамятство, чтобы через неизвестный промежуток времени очнуться в куда лучших условиях.

И вот, стоя с ножом в животе и наблюдая за кровавой Ниагарой, извергающейся из моего нутра на тротуар, я решил последовать примеру сотен литературных героев и потерять сознание. Закрыл глаза. Абстрагировался. Представил себя под самым сильным обезболивающим, который только можно было найти в Огайо… Нет, на всём Восточном побережье. И, в компании милой медсестры, поправляющей мне подушку. Однако, открыв глаза, я обнаружил себя всё на том же месте, и передо мной стояла не медсестра, а мой ненавистный — а я его сильно возненавидел в тот момент — убийца и мускулистой рукой проворачивал внутри меня свой чертов нож.

Поэтому, не верьте чертовым писателям. Даже документалистам.

Я закричал и решил, что пора спасаться собственными силами, но последние, как раз, решили меня предательски оставить. И тогда я понял, что умру так. Зарезанный посреди американского захолустья каким-то бездомным, в луже собственной крови и нечистот. И полицейские, обводящие моё бездыханное тело мелом, будут с отвращением морщиться и кидаться туалетными шуточками.

И только я смирился с вечным ничто, настигшим меня, как с лавочки, стоявшей напротив вестибюля издательства, поднялся седой джентльмен, одетый в старомодный сюртук и цилиндр, и приблизился к нам. Ко мне и моему убийце.

— Доброе утро! — с нескрываемой насмешкой в голосе соврал джентльмен. — Как ваши дела, мистер Фелпс?

Сколько остроумных ответов вы уже придумали, чтобы поставить на место наглеца, издевающегося над умирающим? Я бы придумал не меньше. Но не в тот момент, когда моя нервная система по степени накала соперничала с эпицентром взрыва ядерной бомбы, и нейроны, отвечающие за остроумие, попросту не могли пробиться сквозь болевые сигналы, забившие мозг. Тем не менее, я немного удивился и поразмыслил о том, что может содержаться в голове негодяя, задающего столь нелепые вопросы в столь неуместной ситуации.

— Ммм, страдания мешают вам выражать мысли, — догадался незнакомец, и снедающий меня изнутри огонь мгновенно потух.

Когда дар речи вернулся ко мне, первым делом я произнёс семь грязных слов, которые года через три сделает известными один хиппующий клоун, повторив их во время радиопередачи. Я же на публику не играл, но, в данный момент, они как нельзя лучше характеризовали моё душевное состояние. Вдобавок, из меня по-прежнему торчал нож, за рукоять которого по-прежнему держался самый ужасный убийца, которого я когда-либо видел. Для меня он затмил даже Гитлера. Поэтому меня можно было понять.

Нельзя было понять другое. Застывший, вдруг, как на фотографии, мир вокруг меня. Прохожие, автомобили, капли моей крови, птицы, вспугнутые мои воплем — всё оцепенело. И только незнакомец барабанил пальцами по подбородку, с любопытством глядя на мой вспоротый живот.

— Можно сказать и так, — ответил чудак в сюртуке на вопрос, который ещё не успел слететь с моих губ.

* * *

— Но, смерть — понятие очень неточное. Вот, например, клиническая смерть — это и не смерть вовсе, а зовётся смертью…

— Да-да, я очень похож на безумного шляпника с замашками лингвиста, но мне так редко удаётся с кем-то поговорить, — снова опередил только что сформулированную мною фразу, безумный шляпник с замашками лингвиста, которому, похоже, редко удавалась с кем-то поговорить.

— Рот! — выкрикнул я, даже не думая о том, что именно я выкрикну, чтобы перехватить инициативу.

Незнакомец, кажется, удивился. Поэтому, чтобы закрепить успех, я продолжил кричать:

— Овца! Рука! Ветчина! Взрыв! Нога!

— Кажется, я понял, — догадался шляпник, — вам не нравится, когда я читаю ваши мысли и отвечаю на ваши реплики до того, как вы произнесете их вслух.

— Чертовски правильно! — не снижая громкости, ответил я, и ощутил блеклое подобие триумфа.

Оценив ситуацию, я пришел к выводу, что раз мне дозволено двигать губами, голосовыми связками и прочими мышцами, ответственными за речь, то и нож, наконец-то, я смогу вынуть из своего желудка. Не тут-то было. Данная логика тут не сработала, и я по-прежнему не мог пошевелиться. А единственный шевелящийся человек на улице замолчал и сосредоточил свой взгляд на моём рте, будто с нетерпением ожидал, когда я что-нибудь ему скажу. Признаться, он мне даже напомнил маленького бесполезного терьера, жившего в деревне у моей кузины. Кучерявая блохастая тварь с такой же надеждой взирала на всякого, в чьих руках оказывался её резиновый мячик, пока он не был брошен, чтобы она, развив третью космическую скорость, исполнила своё вселенское предназначение — догнать и обхватить его каучуковую плоть зубами.

Кстати, однажды собачонка погрызла мои оксфорды, и я отомстил ей, зашвырнув мячик на соседний участок, где жил кот, воспитанный не то волками, не то злыми клоунами из Rolling Stones, судя по повадкам. Терьеру крепко досталось тогда, и теперь я размышлял над тем, как повторить этот фокус с незнакомцем, ожидавшим моих слов, как манны небесной. Потому что, сложив два плюс два, я обрел уверенность в том, что он имеет самое прямое отношение к происходящему здесь и сейчас преступлению в отношении моей драгоценной персоны. Увы, подходящих слов, чтобы заставить его броситься под машину или разбить свою ухмыляющуюся физиономию о ближайшую стену, я не нашел.

— Кто вы такой? — задал тогда я самый важный вопрос, на тот случай, если их количество было лимитированным.

Вразумительного ответа не последовало. Мой собеседник расплылся мыслью по древу и углубился в недра философии, которые я благополучно пропустил мимо ушей. Раз он не был способен внятно, в двух словах, представиться, то не в моих правилах было продолжать с подобным типом беседу. Чтобы не терять попусту время. Но ввиду того, что разговаривать здесь больше было не с кем, а время буквально остановилось, я решил изменить своим принципам и предложил нам переместиться в более подходящее для беседы место. Под этим местом я подразумевал абсолютно любое место, в котором из меня не будут вываливаться внутренности и торчать огромный нож.

— Думаете, мне это под силу? — поинтересовался ироничным тоном незнакомец. — Вы ведь не верите в сверхъестественное.

— Зато я доверяю своему опыту, и знаю, что если человек способен вытащить кролика из шляпы, то он и четвертак у меня из носа запросто выудит, — ответил я. — Поэтому нет ничего сверхъестественного в том, что вы, будучи способным остановить время, по щелчку пальцев сможете перенести меня на лужайку перед Белым домом.

— Даже в такой ответственный момент, как собственная смерть, вы умудряетесь шутить. Похвально.

— Не похоже на смерть, — парировал я. — Смерть подразумевает прекращение деятельности мозга, как минимум. Я же мыслю, следовательно, не умер.

Безумный шляпник, или кто он там был, внезапно помрачнел и сказал:

— Ладно. Хватит пустословия. У нас есть кое-какие дела. Пойдем.

И даже пальцами щелкать не стал. Просто перенес меня в совершенно темное помещение, о границах которого я мог только догадываться, поскольку не мог разглядеть стен. В центре всепоглощающей черноты вращался голографический глобус, сотканный то ли лазерами, то ли фотонными излучателями — честно говоря, я не слишком разбираюсь в дурацких терминах из мира кинофантастики. И этот глобус четко давал понять, что мой новый знакомый — не волшебник, а обладатель внеземных технологий, и на душе сразу стало немного теплее. Всё-таки благочестивому атеисту разговаривать с волшебниками и прочей фольклорной нечистью не пристало. А вот с инопланетянами или пришельцами из будущего — запросто. К тому же мой племянник как-то водил меня в кино посмотреть на инопланетных роботов, стреляющих лазерами, и я был готов ко всему, что с ними связано.

— Клаату барада никто, — сказал я, будучи твёрдо уверен, что если шляпник-пришелец — плод моего воображения, то заклинание наверняка сработает, как в фильме.

И что вы думаете? Сработало. Он не стал уничтожать Землю, а всего лишь сделал легкое движение указательным пальцем, после которого по всей голограмме зажглись мириады разноцветных огоньков. Я сразу же уставился на них, как загипнотизированный.

— Знаешь, что в твоём портфеле? — поинтересовался пришелец.

— Запасной носовой платок, миниатюрная самоочищающаяся щетка для обуви за два девяносто де…, — начал я было перечислять, но шляпник совершенно перестал воспринимать мою иронию и стальным тоном оборвал меня на полуслове.

— Там книга.

— Там книга, — послушно повторил я и покосился на свой живот.

Он был как новенький, без всяких посторонних предметов, и даже рубашка, заманчиво облегавшая мой пивной животик, казалась куда более чистой, чем была в момент выхода из дома. Сомнений не оставалось — если такой серьезный джентльмен, справляющийся одним щелчком не только с распоротым брюхом, но и с чисткой старых рубашек, говорил, что у меня в портфеле книга, оспаривать его слова не следовало. Хотя, на самом деле, никакой книги у меня не было. Только неоконченная рукопись.

— Смотри, как гаснут огоньки, — сказал шляпник, и я действительно обратил внимание на Восточное побережье, становившееся всё темнее.

— Ноябрь этого года, — пояснил мой новый знакомый. — Твою рукопись издали и, и права на неё выкупили у твоей кузины все издательства от Сиэтла до Далласа. Смотри, уже ноябрь семидесятого…

— Ого! — искренне изумился я. — Мы еще и во времени путешествуем? А можно в прошлое? На пару месяцев назад, и на Луну.

— Сорвать евхаристию Эдвину Олдрину? — шляпник поморщился так, будто я только что оседлал одноногую слепую индеанку. — Что за бред в твоей голове?

— Это не бред! — вступился я за свой бред. — Он выставил на посмешище всех ученых и инженеров, трудившихся над величайшим достижением цивилизации — полёта человека на Луну! И всё ради того, чтобы и там устроить поедания крови и плоти величайшего шарлатана в истории? Только перенеси меня туда на секундочку, я выбью у него…

Тут я задам вопрос, который можно было бы считать риторическим, будь я так уверен, что мой рассказ не попадет в руки одного из отважных лунных первопроходцев. Но, уверенности у меня такой нет, и, с некоторой надеждой, объявляю мой вопрос не риторическим.

Были ли вы когда-нибудь на Луне?

А вот теперь риторический. Были ли вы когда-нибудь на Луне без скафандра?

— Ну как? — полюбопытствовал шляпник, в голос которого вернулись нотки иронии.

Я похлопал глазами. Ощупал своё тело. Несколько раз глубоко вздохнул. И понял, что на сегодня мне уже хватит невыносимых смертельных мук. К тому же, на Луне я умер намного быстрее, чем успел заглянуть в иллюминатор лунного модуля, где святоша Олдрин совершал свои невразумительные манипуляции с продуктами питания.

— Вернёмся к твоей книге? — спросил шляпник тоном учителя, которому очень не хочется выворачивать нашкодившему ученику еще и второе ухо.

Я кивнул. После смерти на Луне вариант с книгой и мерцающими огоньками на голографическом глобусе казался невероятно хорошим.

— В чём суть? — очень бодрым и заинтересованным тоном сказал, максимально вовлекаясь в беседу. — Моя книга станет бестселлером и потушит огоньки… А что это за огоньки вообще?

— Огоньки веры, — будничным тоном ответил шляпник, перечеркнув двумя словами все мои надежды на его научно-фантастическую природу.

— Посуди сам, — продолжал он. — Тебя у входа в издательство жестоко убил полоумный представитель адвентистской секты, чтобы помешать опубликовать венец твоего творчества — книгу о жестокости христианского Бога. По радио и телевидению, во всех газетах страны твоё фото, выдержки из твоих статей и публичных дискуссий. Ты — икона атеизма. Мадалин О’Хэйр произносит в Вашингтоне пламенную речь в твою память. Она заканчивает и редактирует твою книгу, и та расходится миллионными тиражами. Люди массово покидают церкви, потому что твои доводы очень убедительны. «Бог — жестокий эгоистичный ребенок, перед деяниями которого меркнет даже Холокост. Хотите служить такому богу? Так чем вы лучше нацистов?». Люди цитируют…

— Меня, — вставил я, наконец, слово в меланхоличную тираду шляпника. — Ну и что? Это же победа! Ради такого стоило умереть.

Мой собеседник хитро прищурился, глядя, словно, сквозь меня, и спросил:

— Ты действительно так считаешь?

Я вспомнил свою первую смерть (ну та, с ножом в животе, на случай если вы стали путаться в моих смертях) и сразу же усомнился в собственных словах.

— Я не об этом, — хмыкнул шляпник, — я о жестокости бога.

О, жестокость всемогущего и эгоистичного героя греко-еврейского эпоса была моим коньком в каждой интеллектуальной дуэли с верующими. Если вы встречали слащавых проповедников с зализанными волосами и маслянистыми глазами, то знаете их любимую песенку о том, как бог любит вас. Безусловная божья любовь. Как, вы еще не читали послание его любви — евангелие? Так вот же оно! Совершенно бесплатно, в красивой глянцевой суперобложке! Иисус умер за тебя, чтобы ты не провел свою вечность в аду… Зачем я вам всё это рассказываю? Это ведь такие же обыденные в наше время вещи, как коммивояжеры и марихуана. И, конечно же, в независимости от того, стали ли вы жертвой божьей любви или нет, вам известны истории о всемирном потопе и прочих геноцидах, случавшихся в истории не раз, и не два, и, по мнению некоторых хиппи, один из них происходил прямо сейчас во Вьетнаме, где, по проверенным данным, уже погибло три миллиарда вьетнамских детей и, чуть больше, американских солдат. Конечно, я считал странным противоречием безусловную любовь к тем, кого обрекаешь на смерть и жуткие мучения. Всё равно что подойти к муравейнику и сказать:

«О, милые мои муравьишки, ненаглядные термитушки, я вас так обожаю, что всенепременно возьму с собой в Вермонт покататься на лодке» — и швырнуть в них коктейль Молотова. Причем, совершенно неважно, в каком порядке вы это делаете. В любом случае, уверяю вас, вы не достойны любви несчастных насекомых.

Подумав обо всём этом, я внимательно посмотрел на шляпника и понял, что ему всенепременно хочется услышать мою точку зрения, а не только читать сумбурные мысли. И я вкратце обрисовал ему ситуацию, втайне надеясь, что он пролетел сто световых лет из другой галактики не для того, чтобы укорять меня в богохульстве, и его интерес к моим отношениям с религией исключительно научный.

— Так ты веришь в существование жестокого и эгоистичного творца с садистскими наклонностями по отношению к своему творению? — уточнил шляпник в очень возмутившей меня форме.

— Конечно, нет! — издал я восклицание, полное негодования.

— А зачем тогда так трудиться над изучением и описанием того, кого нет?

Ха, усмехнулся я про себя. Это был вопрос уровня дискуссии в воскресной школе с верующим трехлетним мальчуганом. Мой собеседник сам это понял и пожал плечами. После чего задал вопрос чуть более осмысленный.

— Неужели ты считаешь человечество настолько хорошим, что, окажись ты на месте творца, никогда и ни за что не наслал бы на Землю, скажем, потоп?

И тут я всё понял. Я был в коме. Либо, злобные хиппи похитили меня, обкололи своими ЛСД, и я пребываю в трансе. И моя эндопсихическая сущность под влиянием чувства вины перед одноклассницами, за которыми я как-то подглядывал в школьной раздевалке, формирует образ то ли бога, то ли ангела, то ли еще кого-то, пытающегося составить конкуренцию моему эдипову комплексу… Честно говоря, я не слишком силен во всём этом сложносочиненном псевдонаучном бреде, которым многочисленные шарлатаны в кожаных креслах кормят бесхребетных кретинов за семьдесят долларов в час. Но, в данный момент я предпочитал довериться шарлатанам от науки, нежели шарлатанам от религии. Первое для атеиста было не так унизительно, как умереть и вести посмертную беседу с кем-то, чьё существование ты опровергал всю сознательную жизнь.

— Убить миллионы женщин и детей лишь за то, что раскаялся в их творении — поступок, достойный маньяка, — сказал я.

— Люди сами убивают миллионы себе подобных каждый день. Истязают. Насилуют…

— И всемогущий добрый бог легко это позволяет, — я мрачно усмехнулся.

— Бог вообще всё позволяет, ибо дал людям выбор, и они выбрали жизнь без него, когда Адам и Ева ослушались его единственной заповеди. С тех пор Земля — сама по себе. Несмотря на то, что бог постоянно даёт шанс спастись. Спастись от потопа с Ноем — но кто ему поверил? Спастись от египтян с Моисеем — но сколько раз они отворачивались от него? Наконец, бог показал, что можно прожить вполне обычную человеческую жизнь, не согрешая и не становясь рабом земных грехов — но вы, мистер Фелпс, считаете эту историю дешевым фарсом. Что бы вы хотели от творца? Чтобы он привязал к вашим конечностям ниточки и тянул за них постоянно? Выбирал за вас, что поесть, куда пойти, кого любить, что почитать…

— Вы утрируете, милейший, — воображаемый инопланетный святоша начинал меня злить. — Обладай бог теми качествами, которые декларирует каждый обманщик в рясе, то не было бы холокоста и крестовых походов.

— Значит, если кто-то, имея возможность предотвратить зло, не предотвратил его, то сам становится в нём повинен?

— Совершенно верно! — выпалил я, торжествуя.

Приятно побеждать даже воображаемых оппонентов.

— Тогда остановите его, — произнёс шляпник и исчез.

Голограмма и черный зал вокруг тоже исчезли, и я очутился в полумраке крохотной комнаты, в которой сквозь тяжелые занавески кое-как пробивался дневной свет. Всё вокруг было обставлено в стиле антикварной лавки Плешивого Джо Гарднера из Ковингтона, что расположен через реку от Цинциннати. И в старой деревянной люльке, укутанный в шерстяную шаль, тихо посапывал пухлый малыш с едва пробивающейся черной шевелюрой.

— Это Гитлер, — шепнул мне на ухо голос незримого инопланетянина, который, видимо, не слишком-то любил театральные эффекты и интригу.

— Гитлер, который Адольф? — уточнил я.

Младенец услышал меня, открыл огромные черные глаза и расплылся в обворожительной улыбке.

— У меня и пистолета нет, — сказал я, окидывая комнату взглядом в поисках чего-нибудь подходящего для убийства шестимесячного ребенка.

— Возьми за ногу, размахнись и ударь пару раз о стену. Или выкинь из окна. Тут третий этаж, а внизу — прекрасная каменная мостовая, — любезно подсказал мне голос.

Я подошел к окну и отодвинул в сторону занавеску. Проводил глазами конный экипаж до ближайшего угла. Подивился оборванцам, бегущим следом и собирающим наперегонки конский навоз. Обернулся и посмотрел на малыша. Адольф Гитлер мне агукал.

— Сделай мне его чуток постарше, — предложил я.

— А какая разница? — ехидно спросил невидимый шляпник. — Для бога вы все младенцы, буквально только что покинувшие утробу. Докажи, что ты лучше бога. Останови холокост, вторую мировую…

— Эй, так не честно, — возразил я, беря с туалетного столика увесистую фарфоровую фигурку, изображавшую розовощекого гармониста, с которого гусь пытался стянуть штаны. — Бог может взять и поместить его куда-нибудь в Кордильеры, прежде чем он начнет Пивной путч. Например. А я вот не могу.

— Почему? — говоривший засмеялся.

Я посмотрел на малыша и сказал:

— Откуда мне знать, что это вообще Гитлер?

Шляпник хохотал мне в ухо так, что оно заболело. Левое ухо.

— Так ты уже веришь в то, что бог может кого-то переместить в Кордильеры? — спросил голос.

Я замахнулся. Вспомнил всё, что знал, читал, видел и слышал о нацистах и войне, о концлагерях и о геноциде, и зажмурился. Потом разжал веки и внимательно посмотрел на младенца, который с не меньшим вниманием взирал на меня. Ох уж эти младенцы, они такие милые создания, особенно когда не плачут, не гадят и не заблевывают всё вокруг мерзко пахнущей белой гадостью. И этот паренек был чрезвычайно милым. Видимо, нацистская дисциплина была привита ему с молоком матери.

— Считаю до трех, и спасать мир уже будет поздно, — шепнул шляпник.

— Всё равно, так нечестно, — сказал я, когда снова очутился в черной комнате с занесенным над головой портфелем. — Я не предлагал богу убивать младенцев.

— Для бога нет разницы, — ответил мой воображаемый собеседник, — каким именно образом вмешаться в жизнь людей, которые не хотят этого. Что смерть, что Кордильеры — это насилие и нарушение священного принципа — свободы воли. Бог не для того дал вам свободу.

— Ладно, я понял — геноцид — это наше дело, — махнул я рукой на этого непробиваемого фанатика. — Ты меня не убедил, но, оставим твою шаткую логическую конструкцию в покое. Но, как же потоп? Или казни египетские? Если верить Ветхому завету, всё это непосредственное вмешательство бога в жизнь людей.

И тут же оказался за рулем своего небольшого грузовичка в паре кварталов от дома. Какой-то придурок сдавал назад из крохотного переулка, зажатого между высотками, и грозил врезаться прямо в мою дверь. Поэтому я, обругав его, тоже врубил заднюю передачу и сразу почувствовал легкий толчок. Выглянув из кабины, я увидел глупую девчонку, лежавшую на дороге. Маленькая слепая идиотка мало того, что не смотрит по сторонам, так еще и, наверняка, что-нибудь повредила, ударившись о мой кузов. Вон, уже верещит. Тупая маленькая тварь, заткнись!

У нас на заводе один водитель так влез в огромные долги. Задел на переходе старика, и уже пятый год оплачивает ему лечение и медсестру, катающую столетнего пройдоху на коляске по парку каждый день. Продал квартиру, жена его бросила, ушла к жирному лавочнику, жившему в его доме. А бедный Вань Ган ютится в клоповнике на окраине Биньчжоу и ест один топинамбур.

Я сдал чуть вперед, чтобы маленькая глупая девчонка смогла выбраться из-под кузова, но сразу же представил себя в пожизненном рабстве у её родителей, настолько тупых, что не научили ребенка выбирать безопасные места для игр. Представил Жуань, укоризненно смотрящую на меня, и её огромный живот, из которого уже через месяц должен был появиться маленький Ю… Разве мог я позволить какой-то глупой дурочке лишить мою семью будущего?

Сдав назад, я почувствовал, что заднее колесо подскочило. В зеркале заднего вида было видно, как девочка дрыгает ножками, пытается отползти назад. Это всё из-за того, что я еду со смены порожняком. Задняя ось совсем не нагружена…

Они живучие. В прошлом году Ти Мучьжи рассказывал, как он раз пять переехал женщину, прежде чем она, наконец, издохла. Зато, всего 170 тысяч юаней компенсации семье, и никакого долгового рабства. Да, пришлось взять кредит… Ну ничего, я тоже возьму кредит.

Проклятье, даже после пятого раза она всё еще шевелилась. Я с ужасом заметил, что последний раз её развернуло вдоль тротуара, и она, отчаянно вереща, тянулась к бордюру. Нет, определенно нужно давить её передним колесом. Да, вот так. Вот теперь, когда её маленькая головка взорвалась переспелым арбузом, расплескавшись по асфальту, можно смело вызывать полицию и скорую помощь…

— Аааааааааааааа!

До меня не сразу дошло, что протяжный хриплый вопль принадлежит мне.

— Ааааааааааааааа! — это я вопил уже вполне осознанно.

Затем, используя семь грязных слов в самых разных вариациях, я поинтересовался у невозмутимого шляпника, что это сейчас было.

— Поместил тебя в шкуру обычного работяги из Китая, — ответил тот. — Немного перенес в будущее, лет на тридцать. Так такое в порядке вещей.

— Как такое может быть в порядке вещей?! — взорвался я, швыряя в темноту портфель. — Это какое-то извращение!

— Ты был им. Ты мыслил его категориями. Неужели ты не понял, почему он так поступил?

— Аааааааааа! — заорал я снова от ощущения сверхъестественного ужаса, овладевшего мной.

Потому, что понял. Понял бедного работягу, вкалывающего по двенадцать часов ради своей беременной жены и будущего ребенка, ради своего маленького счастья, и это понимание было самым ужасным, что я когда-либо испытывал в жизни. После ножа в животе и закипающей в легких крови.

Черт возьми, я был этим китайцев, раз за разом переезжающим маленькую девочку, чтобы отделаться сравнительно небольшим штрафом. И я не видел в этом жестоком и четко осознаваемом убийстве ничего противоестественного. Никакой жалости, никаких сомнений. Только ненависть к ребенку, по вине которого я мог лишиться всего.

Я орал снова и снова. А голограмма Земли остановилась и над Китаем зажглись тысячи маленьких телевизионных экранов, на которых различные транспортные средства методично по нескольку раз переезжали людей. Взад-вперед, взад-вперед. Один старик встал и попытался отойти, но большой минивэн догнал его и вмял в стену. А потом еще раз. Водитель вышел, проверил, жив ли он. Потом на него набросились родственники старика, которых он, на свою беду, не заметил.

— Поделом, ублюдок, — прошептал я.

В следующую секунду я подбросил в воздух шестимесячного младенца и ловко отбил мотыгой. Разбрызгивая кровь и мозги, он со смешным бульканьем пролетел мимо дерева, в которое я метил.

— Опять не попал, — разочарованно пробормотал я.

— Хватит развлекаться Чхун! — окликнул меня бригадир Сарин. — Добивай своих и иди помогать сюда! К вечеру должны прийти еще горожане!

Чертовы горожане. Наверное, им неприятно было идти пешком, босыми ногами протаптывая дорогу в джунгли. Кичливые интеллигенты, решившие, что раз надели очки и прочли пару книжек, то им теперь можно есть из фарфоровых тарелок, пока моя семья по пояс в болоте растит для них рис. Вот тебе, мерзкий эксплуататор. Вот тебя, вьетнамская подстилка. На, жри мою мотыгу! Как смешно и легко лопаются их черепа. А если сунуть мотыгу в рот и провернуть, можно вырвать нижнюю челюсть, и мозга вытекает прямо через рот…

Да здравствует свободный народ Кампучии! Да здравствует брат номер один!

— Да здрав… — я осекся на полуслове и немигающими глазами посмотрел на шляпника.

— Это будет через шесть лет в Камбодже, — пояснил он.

— А это через пятьдесят лет в Леванте…

После Леванта я бросился на него с кулаками, но он отправил меня в шкуру очередного негодяя, даже не осознававшего своей сущности.

Два раза я побывал во Вьетнаме. Сначала в вьетконговцем, отрубающим руки привитым детям. Потом — рейнджером, с улюлюканьем поливающим пулеметным огнем забитую людьми деревенскую школу. Был арагонским наемником, вырезающим благоверных католиков во французской деревне, чтобы после переоблачиться в крестоносца, закидывающего членов катарской семьи одного за другим в пылающий дом, чтобы очистить их души. Рубил мачете черных, как уголь, людей, которых гнали и гнали на стадион, а я рубил и рубил, пока не отнялась рука, из-за чего мне стало очень стыдно перед друзьями за свою слабость, и я расплакался. На спор перерезал горло заключенным всю ночь, поскольку немецкий оберст пообещал мне золотые часы, если я смогу преодолеть потолок в тысячу сербов…

И этот круговорот всё больше засасывал меня. Неведомая сила бросала меня из тела в тело, из разума в разум, чтобы, отрыгнув в черную реальность и дав осознать ужас произошедшего, продолжить это извращенное истязание. Я мстил, ненавидел, спасал, любил, испытывал удовольствие и боль, насиловал, убивал, калечил, пытал, ставил эксперименты… А потом меня словно растянули на дыбе и подвесили над стремительно вращающимся голографическим земным шаром, с которого к моему лицу, к моим ушам и к моему разуму тянулись мириады крохотных телевизоров. И то, что они показывали, заставляло меня кричать, срывая голосовые связки, харкать кровью и биться в исступлении. Но, сверх ужасных вещей, что творились каждый миг на Земле, воздух наполнился самым большим хором, который я когда-нибудь слышал. И голоса в этом хоре, перекрикивая друг друга, молили о мести, о смерти, о жестокой расправе над обидчиками, о смерти, о жалости, и вопрошали бога, где он…

— Что вы делаете, мистер Фелпс, — спросил седой мужчина, одетый в старомодный сюртук, с чудаковатым цилиндром на голове.

Я даже не обернулся. Я был слишком занят. Но мужчина настойчиво повторил свой вопрос, и мне пришлось крикнуть, чтобы он убирался и не мешал.

—