Оглавление

Загадка лесного озера

Детективная повесть

Посвящается моей любимой супруге

Fallaces sunt rerum species.

Не все то, чем кажется.

Латинская пословица

Пролог

Панночка бежала по темному лесу, не чувствуя под собой ног. Деревья смутными тенями бросались ей навстречу, цепляясь ветками за волосы и одежду, как будто хотели остановить. Свой венок[1] Зося потеряла уже давно, и теперь лишь пара ленточек не давала распасться копне волос на голове. Одной рукой беглянка поддерживала подол длинной юбки, насквозь пропитавшейся вечерней росой, а другую, судорожно сжатую в кулак, прижимала к груди.

Где-то в чаще зловеще захохотал филин. Чем дальше убегала Зося в лес, тем ближе к тропе придвигались деревья. Небо, поначалу серевшее высоко вверху, вскоре потемнело и съежилось до размеров кружевного платка. Бегущей панне казалось, что рядом с ней, сбоку от тропы, скользят черные тени неведомых существ. Они двигались на самом краешке зрения, но стоило объятой страхом девушке повернуть голову, как тут же прятались за стволами деревьев или в кустарнике. Сердце бегуньи билось у самого горла, а растерянные мысли путались и наскакивали одна на другую. «Здесь должен быть поворот к озеру», — решила Зося, увидев изогнутую сосну, растущую у края тропы. Навстречу ей из темноты белым пятном качнулся подвешенный к ветке череп лошади[2]. «Нет, это дорожка к пасеке пана Кривули, — узнала предостерегающий знак девушка. — Пресвятая дева! Я где-то не там свернула!»

Юная панна остановилась, чтобы перевести дух. Тьма вокруг нее стремительно сгущалась, словно желая заключить беглянку в свои вязкие объятия. В высоком небе замерцали первые звезды. Лес готовился к ночному отдыху. Окружающие звуки могли многое поведать чуткому уху о жизни его обитателей: вон там прошуршал в траве еж, чуть дальше в зарослях ельника сердито цокает белка, а здесь на верхушке сосны о чем-то отчаянно застрекотала сорока.

Поблизости громко хрустнула ветка. Все окружающие звуки вмиг стихли, словно смытые невидимой волной, прокатившейся по лесу. От внезапно наступившей тишины заложило уши.

По спине у девушки пробежал холодный озноб, и она испуганно вздрогнула, выйдя из задумчивости. Подхватив подол юбки, панночка вновь бросилась бежать по едва различимой в темноте тропинке. Несколько раз она меняла направление, сворачивая на развилках. Но вот могучие деревья расступились, и взору беглянки открылась темная гладь лесного озера. Тропа привела ее к крутому обрыву, мрачной громадой нависшему над водой.

Откуда-то издалека донесся разноголосый собачий лай. «Он идет по моему следу», — обреченно подумала Зося. Неслышно ступая по мягкой траве, девушка сошла с тропинки. Шаги ее замедлились. Словно через силу двигая ногами, панночка подошла к самому краю обрыва. Воздух здесь был неподвижен и, казалось, сгустился до осязаемой плотности, напитавшись неясной тревогой. Вокруг торжественно молчал вековой лес. Могучие деревья окружали маленькое озеро со всех сторон, местами подступая к самой кромке воды. Они так тесно сгрудились, касаясь друг друга ветвями, что напоминали собой зрителей в театре, застывших в ожидании захватывающего представления. Среди деревьев девушке почудились смутные тени и десятки любопытных глаз. Далеко внизу чернела вода, отражая, как в зеркале, усеянное бесчисленными звездами небо. Зося что-то прошептала и, прижав руки к груди, бросилась вниз. Безмолвие леса нарушил негромкий всплеск. Черные воды безропотно приняли юную жертву.

Через краткий миг на обрыве, где только что стояла беглянка, появились низкие размытые тени. В отдалении вновь раздался собачий лай, но уже намного ближе. Тени беспокойно заметались, а затем устремились в лес. Вскоре они без следа растворились среди зарослей.

Заморосил мелкий дождик. Листва деревьев тихо шелестела под дождевыми каплями, словно лес аплодировал удавшемуся спектаклю.

1

Стояло жаркое лето 1631 года от Рождества Христова.

Родовитый шляхтич Анджей Ярейко ехал на гнедом жеребце вдоль опушки Припейского леса, раскинувшегося на западе Великого княжества Литовского. Молодой человек находился в том цветущем возрасте, когда годы отрочества уже остались позади, а впереди открывалась широкая дорога взрослой жизни. В эту пору каждому из нас свойственно думать, что любые невзгоды его не коснутся или, по крайней мере, будут легко преодолимы. Святое заблуждение самонадеянной юности, которому еще предстояло развеяться. Было нашему герою на тот день двадцать один год с совсем небольшим хвостиком. Попробуем нарисовать его портрет. На заспанном в столь ранний час лице юноши, в первую очередь, привлекали внимание серые, живые глаза. Их любознательный взгляд являлся верным признаком острого, пытливого ума. Вздернутый кверху, курносый нос предполагал открытость и непосредственность натуры, а маленькие, плотно сжатые губы ясно говорили о настойчивости в достижении поставленной цели и, может быть, некоторой скрытности характера. Заключительной черточкой к портрету служила милая ямочка на округлом подбородке, намекавшая на влюбчивость ее обладателя. Одет паныч был в темно-синий жупан, перехваченный в талии широким поясом, вполне позволявший судить о стройности и даже некоторой худощавости фигуры его владельца. На вихрастой голове косо сидела, так и норовя свалиться на землю, шапка-магерка с задиристо торчавшим кверху птичьим пером. Наряд дополняли просторные суконные штаны, заправленные в желтые сапоги из толстой кожи. Ну и кто же в эти беспокойные времена будет путешествовать без оружия? У левого бедра всадника покачивалась сабля в черных ножнах, а к седлу был приторочен сагайдак с луком и стрелами.

Светило яркое утреннее солнышко. Рассветный туман неохотно отступал перед его золотыми лучами, прячась в сырых лощинах и на дне глубоких оврагов. Дремучий лес, раскинувший зеленые дубравы по обеим сторонам проселочного тракта, пробудился ото сна и наполнился голосами птиц и шелестом листвы. Всю ночь моросил дождь, и почерневшие от сырости деревья

жадно впитывали солнечное тепло, избавляясь от лишней влаги.

Густо поросшая травой проселочная дорога петляла из стороны в сторону, старательно повторяя изгибы лесных зарослей. Жеребец Анджея шел по ней ровным размеренным шагом. Время от времени норовистый скакун порывался перейти на рысь, но его тотчас сдерживала рука седока. Даже легкая тряска доставляла молодому пану неимоверные страдания. У него «безбожно» болела голова после дружеской попойки. Прошлым вечером он увлекся и перебрал хмельного напитка, празднуя с сокурсниками окончание обучения в Краковской академии. После шести лет напряженной учебы получив, наконец, заветный диплом лекаря, сын знатного шляхтича возвращался в родительское поместье под Гродно. Его товарищи — участники вчерашнего застолья — остались отсыпаться в придорожном трактире. Дальше им было не по пути. Расставание вышло бурным и веселым, продлившись далеко за полночь. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus![3] Последним, что запомнил в пьяном угаре Анджей, был осуждающий взгляд дикого вепря. Голова огромного кабана — охотничий трофей хозяина трактира — висела на бревенчатой стене питейного заведения. Потом юноша провалился в бормочущую на разные голоса темноту. Краткий миг забытья, и вот его уже будит зевающий трактирщик. Только начало светать, когда «дипломированный лекарь» покинул гостеприимное местечко и выехал на лесную дорогу. Дальше панычу предстоял неблизкий путь в одиночестве через знакомые с детства места. Они с отцом частенько гостили у здешнего державцы[4] и охотились в Припейском лесу. Последний раз это было в прошлом году, когда Анджей приезжал домой на каникулы.

Рука об руку с головной болью юношу мучила невыносимая жажда. В висках стучало, а язык с трудом ворочался в пересохшем рту. В довершение ко всему, временами панычу чудился приглушенный колокольный звон. «Все, я больше не выдержу», — в который раз подумал Анджей и потянулся к притороченной к седлу кожаной фляге.

Впереди показалась дорожная развилка.

Паныч взял в руку флягу и принялся задумчиво ее разглядывать, как будто видел в первый раз. Ладонь ощущала приятную прохладу полного живительной влаги сосуда.

Из леса к развилке выехала телега, запряженная малорослой лошадкой мышиного окраса. Правил ею мужчина средних лет, одетый как простой селянин: темно-бурая свитка[5], полотняные штаны и кожаные постолы[6]. Голову возницы покрывала широкополая соломенная шляпа — брыль, из-под которой выглядывал хрящеватый нос и далеко вперед выступающий подбородок.

В телеге на охапке сена лежала девушка. Ее бледность и неподвижная поза наводили на мысль: «Мертва или, по крайней мере, без чувств». Тело в повозке сильно тряслось и подпрыгивало на ухабах. Голова девицы при этом безвольно качалась из стороны в сторону. После очередного сотрясения девичья рука перевалилась через край телеги и повисла в воздухе. «Мертва», — уверенно определил Анджей. Он вдруг отчетливо вспомнил признаки трупного окоченения и почувствовал, как вчерашний хмель покидает его голову. Вот и пригодились медицинские знания, полученные в академии! Паныч резко осадил Гнедка и внутренне напрягся, обхватив ладонью рукоять сабли.

Селянин равнодушно взглянул на встречного путника и остановил повозку. Спрыгнув на землю, он зашел сбоку и уложил руку покойницы на прежнее место. Вслед за телегой из леса выехали двое всадников. В одном из них Анджей узнал Зрибеду Хованского — сельского войта[7] из близлежащего местечка Логовицы, другой — лысый с бандолетом[8] на луке седла — был ему незнаком. Увидев шляхтича, всадники придержали лошадей. Хованский признал в юноше давнего знакомого и приподнял шапку на голове, здороваясь, а затем что-то сказал своему спутнику. Лысый хмуро взглянул на паныча. Кивнув войту, он перехватил поудобнее ружье и направил лошадь в объезд телеги.

Анджей ждал приближения незнакомца, оставаясь на месте и ощущая растущее внутри беспокойство. Его жеребец нервно переступал ногами, словно чувствуя настроение седока.

— Янек Свиридович, — подъехав ближе, представился лысый. — Возный[9] Гродненского повета.

В подтверждение своих слов судебный исполнитель достал из дорожной сумки верительную грамоту. При этом бандолет возного, словно случайно, оказался направленным в грудь молодого шляхтича.

Анджей внимательно изучил предъявленный документ и вернул его владельцу. После чего оглядел с головы до ног представителя судебной власти повета. Взору паныча предстал коренастый мужчина с покатыми плечами и внушительным животом. На вид следователю было лет пятьдесят, но он казался еще полным сил для своего, более чем зрелого, возраста. На округлом, с мягкими чертами лице, выделялся узкий ястребиный нос. Разительным контрастом гладкой, ярко блестевшей на солнце лысине служили кустистые брови и вислые с проседью усы. Из-под лохматых бровей на юношу сурово смотрели небольшие, синего цвета глаза, а в длинных усах пряталась жесткая складка рта. Своим обликом Свиридович напоминал старого, опытного кота, дремлющего у мышиной норки. Стоит беспечной мыши на миг зазеваться, и она будет тут же схвачена и безжалостно съедена. Одет служитель закона был в вишневый жупан, плотные штаны и высокие сапоги. Из оружия Анджей заметил короткое ружье и кривую саблю.

— Анджей Ярейко, — в свою очередь назвался юноша. — Чему обязан, пан возный?

— Дозвольте спытать[10], откуда и куда пан едет? — любезным тоном, никак не вязавшимся с ледяным, пронизывающим взглядом, поинтересовался Свиридович.

— Я закончил обучение в Краковской академии и возвращаюсь в родительское поместье под Гродно, — не таясь, ответил Анджей.

— А пан часом не приходится родственником ясновельможному пану хорунжему[11] Любомиру Ярейко — главе Гродненского ополчения?

— Он — мой отец!

Анджею показалось, что взгляд слуги закона потеплел. Бандолет теперь «смотрел» куда-то в сторону леса.

— Я с паном Любомиром бился бок о бок в битве с турками под Хотином, — доверительным тоном произнес Свиридович.

Лицо следователя вмиг преобразилось, утратив свою холодность. Жеребец паныча принялся с интересом обнюхивать пегую кобылу возного.

— Что случилось с бедной девушкой? — не смог удержаться от вопроса Анджей.

— Утонула в лесном озере, — вновь «заледенел» Свиридович. — Сегодня на зорьке ее нашел вон тот местный рыбак. Лежала в воде возле самого берега. Представьте себе, третий такой выпадак[12] за два месяца. Прямо какая-то напасть… Молоденькие паненки так и скачут в воду с обрыва в одном и том же месте. В пору уже сторожевой пост ставить…

— Кто она?

— Панна Зося — дочка аптекаря Юзефа Зейдмана из Логовиц.

— Пан возный, конечно же, будет проводить обследование тела, чтобы установить точную причину смерти, — с плохо скрываемым волнением произнес Анджей. — Я закончил факультет медицинских наук Краковской академии и мог бы оказать содействие…

Свиридович задумчиво посмотрел на юношу, но ничего не ответил. Пауза затянулась.

Кое-что в позе утонувшей девушки показалось странным молодому лекарю. Анджей спрыгнул с коня и подошел вплотную к телеге. Склонившись над утопленницей, он с трудом разжал тонкие пальцы, стиснутые в кулак и прижатые к груди. На раскрытой ладони мертвой девушки лежал кожаный мешочек. Оберег? Анджей взял находку в руки и потянул завязки. Внутри обнаружилась ладанка Пресвятой девы Марии и слипшаяся от воды прядь темно-русых волос. Волосы выглядели самыми, что ни есть обыкновенными, а вот миниатюрная икона представляла собой настоящее произведение искусства. На лике святой была заботливо прорисована каждая черточка. Дева Мария с грустью и состраданием смотрела на этот грешный мир. Чуть выше ее левого плеча виднелся непонятный знак. Иконка была целиком сделана из серебра и изначально украшена восемью крохотными драгоценными каменьями красного цвета. Сейчас гнездо одного из самоцветов пустовало. «Откуда у дочери сельского аптекаря столь ценная вещь?» — мысленно удивился Анджей. Сложив найденные предметы обратно в мешочек, юноша отнес его возному. Следователь задумчиво покрутил оберег в руках, после чего спрятал в дорожную сумку.

— А что если девушки не по своей воле в озеро прыгают? — озвучил вдруг пришедшую ему на ум мысль начинающий лекарь.

Вопрос повис в воздухе. Налетел сильный порыв ветра, и вековой дуб у дороги зашумел листвой, словно требуя ответа.

Свиридович недовольно крякнул и повел бандолетом из стороны в сторону, казалось, ища в кого бы выстрелить. Не найдя подходящей цели, он повернулся к Анджею:

— Не в Ореховичи ли пан направляется?

— Туда…

— Нам по пути, — дружелюбно заметил возный. — Дозвольте составить пану компанию. Так откуда пан едет?

«Может быть, все-таки удастся договориться об аутопсии[13]», — с надеждой подумал Анджей и вскочил на своего жеребца. Оживленно беседуя, новые знакомые поехали по дороге вдоль опушки леса. Гнедок с явной симпатией пофыркивал в сторону кобылы возного. Та в ответ лишь недоверчиво косила глазом и подрагивала кожей на боках.

Сельский войт поехал следом за вельможными панами, приотстав, чтобы не мешать их беседе. Бесцветные глаза Хованского с тревогой всматривались в лесные заросли, а на его лице блуждала, словно приклеенная, угодливая улыбка. Это на случай, если пан возный вдруг пожелает о чем-нибудь спросить или отдать распоряжение. Сказывалась извечная привычка заискивать перед представителем власти. Оглянувшись назад, войт сердитым голосом поторопил замешкавшегося возницу. Тот, что-то недовольно буркнув себе под нос, влез на скрипнувшую под его тяжестью телегу и щелкнул кнутом, понукая лошадь. Маленькая кобылка, запряженная в повозку, привычно поднатужилась. Телега с утопленницей тронулась с места и покатила вслед за шляхтичами и главою местной общины. Звуки голосов следователя повета и его соб