Оглавление

Страшно впасть в руки Бога живого!

Евр. 10:31

— Почему не возвращаться домой? Говорил ты часто прежде о гибрисе. Гибрис[1] настигнет меня? — Безбородый юноша лет семнадцати, с наивно-открытым лицом, изумлённо разводит в стороны руки, густые чёрные брови морщат лоб, но спустя мгновение усмехается, а голубые глаза проказливо искрятся. Тёплый ветер ранней весны ласково треплет густые чёрные кудри, набивается в товарищи, насвистывает песенку, в резком порыве игриво срывает с головы юноши широкополую серую войлочную кавсию[2], щекоча, обдаёт пылью. Юноша хитро смеётся, прищуривает глаза, напускает на себя ироничный вид. — Да полно тебе. Отец, верно, ты подтруниваешь надо мной перед расставанием? Хочешь, чтобы я расплакался как девчонка? Испытываешь чувства мои? Не проверяй. Люблю тебя.

Надменно-властный бесстрастный муж крепкого сложения, лет сорока пяти, к кому обращается юноша, важный сановник по роскошным, до полу, пурпурно-розовым одеждам с эллинскими узорами в золотых нитях, теряет самообладание. Озорство ветра сановнику не нраву. Бесстрастие сменяется гневным раздражением. Подобрав одежды, деловито направляется за убегающей шляпой. Завидев широкие шаги властителя, за беглянкой-шляпой устремляются двадцать мужчин, стоявших шагах в двадцати, поодаль у крытой повозки. Сановник ловит шляпу, машет ею окружению, приказывая оставаться на местах, опустив полы одежд, с прежним достоинством возвращается к юноше.

— Никогда… — Кавсия бережно надевается на юную голову. Гневное раздражение ломается кривой гримасой боли. Слёзы появляются на глазах говорящего. Сановник быстро шепчет: — …Слышишь, меня, сын мой, никогда, никогда, никогда не возвращайся в Бактрию[3].

Сановник стискивает в крепких объятиях юношу. Подолгу не разжимает хвата рук, трётся виском о висок. Разомкнув, шепчет на ухо:

— Вестника нежданного, что принесёт любые новости обо мне, вестника двуличного, что позовёт в Бактрию ко мне сладкими, лживыми посулами… — Ветер перестаёт играть с кудрями, затихает, ему интересна беседа отца и сына. — …так воздай ему равным за равное[4].

Грусть уже свершившейся разлуки посещает прощающихся.

— Страшишь меня? Предчувствуешь беду необратимую? Плохо так же расставаться. — Юноша вытирает слёзы на щеках уже скорее старика, чем сановника. — Как пожелаешь, отец. Не сокрушайся понапрасну. Выполню мольбу твою. Не вернусь в Бактрию. Обещаю тебе. Знаю, желаешь ты мне счастья. Не тревожься понапрасну, вестники из Бактрии меня не посетят. Будешь жить ты вечно. За тебя молюсь богам.

— Молись же богам о преуспеянии семейном, потому как надежды нашего старинного рода ныне лишь в тебе одном заключаются. Законы отеческие чти, жертвы богам исправно приноси, песни на празднествах пой. — Сановник развязывает дорожную суму, вытаскивает пояс странствующего паломника-анахорета[5].

Ничего не расскажет любопытствующим о состоятельности владельца пояс. Не вызовет уважения к её носящему, вещь примитивная, никаких заслуг собой не отмечает. С простой медной застёжкой виноградной лозы пояс. На ремне из туго сплетённых кожаных полос в ожерелье составлены гладкие пузатые тёмно-речные камни в простых железных рамках, подражающих формой вытянутым плодам. Впрочем, со стороны пояс не так уж и плох, словно бы спелые фиги усыпали пояс почитателя Диониса.

— А зачем мне грузила? Рыбу в реках ловить? Так прикажешь добывать себе пропитание в странствиях? — Беззаботность весеннего утра возвращается. Веселье юноши вот-вот перейдёт в насмешки над дарителем.

— Память обо мне. Носи. Бесценное украшение из мощения полов нашего дома. Первые шаги твои на них. Ходил по этим камням и я, как и дед и прадед твои. Погоди же! Увидишь сам, чем дальше удалишься от дома, тем дороже станут мои, как ты сказал, грузила.

— Драгоценные камни, отец! Надёжно от них появятся мозоли на спине. — Юноша шутливо пригибается к земле под тяжестью пояса. — Никогда не видел прежде этот бесполезный ремень рыбака. И когда только ты успел его заказать? — Дар неохотно принят. Пояс с гримасой «превеликого одолжения» надевается. — Он не гнётся. Будет мять на мне одежды. — Застёжка защёлкнута с третьей «неловкой» попытки. Пояс ладно сидит на владельце. Звучит с милым сарказмом над странными причудами дарителя: — Бла-го-да-рю за драгоценные грузила. Надо надеяться, принесут они мне удачу на рыбалке.

Комичные ужимки одариваемого вызывают у сановника радость.

— Сын мой, знай. — Рука сановника доверительно ложится на плечо юноши. Вновь грусть появляется на лице обоих прощающихся. — Впал я в немилость. Тайные злопыхатели оклеветали меня, ложно обвинив в лихоимстве на царских строительных подрядах. Не знаю их имён, но полагаю, то сторонники матери царя. Её происки. Старуха всё никак не может поумерить тягу к роскоши? Суд царский скор. Бездоказательной молвы оказалось достаточно. Базилевс[6] не пожелал выслушать меня. Более я не управляющий доходами, не главный царский казначей, не доверенный по совету полисов[7]. Серебряную фибулу соратника царя изъяли, и удалён я от двора царя Деметрия. Теперь я лишь незначительный сатрап горной глуши. Базилевс являет невиданную щедрость на унижения преданного пса. То мне нравоучение. Вновь и вновь убеждаюсь, прав старый катехизис пифагорейцев. Истина известная со мной сбывается. «Какое высказывание можно считать самым правдивым? — Что люди злы[8]».

— Нет-нет. Всё образуется. Пустые козни про алчность-и-порок, им нет цены. — Юноша с пылкой горячностью спешит утешить отца. — Родитель мой, был ты устроителем свадьбы базилевса. Заслуг не счесть. Честен ты. Трудами твоими богатства государства приумножались. Учёт твой безупречен. Без тебя казначейство расстроится, доходы придут в упадок. Злопыхатели будут повержены. Базилевс Деметрий[9] осознаёт твой вклад, отец, в благоденствие Бактрии. Тебя призовут в казначейство. Вновь вернёшься в Бактры[10], в царский дворец…

— …Тщетно мы, люди, гадаем и ждём, — решительно перебивает юношу утешаемый. — Ничего мы не знаем. Всё совершается так, как порешит божество[11]. — Сановник разочарованно шумно выдыхает. Прикладывает обе ладони к груди юноши. Требовательным тоном сурово наставляет: — До самых границ Бактрии никому не говори, куда держишь путь. И я никому не скажу, куда ты отбыл. То будет тайна наша. Как покинешь Бактрию и вступишь в пределы дел Селевкидов, отзывайся на расспросы, что под защитой сирийского базилевса Селевка Четвёртого Филопатра[12]. Влиятельные друзья в Сирии[13] озаботятся о тебе. В Селевкии-на-Тигре[14] ждут тебя в эфебии[15]полиса. В суме, в потайном дне зашито старое золото, в статерах Селевкидов. Немного монет, но тебе с лихвой хватит на дорожные расходы.

— Никогда не возвращаться в Бактрию? Что ждёт меня в далёкой Сирии, отец? — Удручённость явственно сквозит в вопросе. — После эфебии? Друзья твои, сиятельные вельможи Селевка, ведь позабудут обо мне? Кем буду я в чужой Сирии? Нищета ждёт меня? Подамся я в учителя или в мистофоры[16]? Кто будет рядом со мной? Никчёмностью моей не будешь ты гордиться. Стыдом покрою камни дарёного пояса. Страшусь осуждений твоих.

— Вяжи хоть хворост. За бедность не буду порицать. В живых останешься, то услада для меня. Сберегу своё сокровище, тебя, мой ненаглядный сын. — Счастливая мечтательная улыбка, сменяя горькое разочарование, появляется на лице сановника. — Найдёшь себе достойную жену, родишь детей. Назовёшь их именами матери и отца. Твоя семья будет с тобой. И эти камни-амулеты помогут вам. Тебе пора отбывать. Ну же, иди к повозке. Не оглядывайся, а то я расплачусь как девчонка. Гелиайне, сын!

Два года спустя

— Сиятельный базилевс Селевк, ты выслушал Гомера их голосами. — Вельможа в пурпурных одеждах, с золотой фибулой[17] «Первые и весьма почитаемые друзья базилевса[18]», увенчанный оливковым венком, становится в ряд с десятком юношей в простых белых хитонах с семиструнными кифарами в руках. — Укажи нам достойного победы в состязании.

— Гелиодор, люблю тебя как самого себя из-за дружбы и справедливости. Все они достойны награды. — Единственно сидящий на кресле в тени колоннады палестры крепкий муж лет пятидесяти пяти, благонравного вида, в окружении многочисленной свиты из магистратов[19] полиса, сановников, стратегов, педотрибов[20] и риторов эфебии, распорядителей состязания меж тем смотрит на кого-то по центру линии исполнителей. Вельможа перехватывает взгляд, слегка наклоняется и находит лицо, отмеченное вниманием базилевса. Взяв за руку, под завистливые взгляды прочих участников подводит юношу к базилевсу.

«Счастливчик! О, вот они, сбывшиеся мечты!» — то молчаливое мнение собравшихся в тени палестры.

— Назови себя, эфеб, — громко командует вельможа конкурса, отступает на шаг позади эфеба. Гелиодор не скрывает своего выбора, благодарно воздевает обе руки к безоблачному небу.

— Аргей, сын Ореста. — Юноша гордо поднимает голову.

— Как вы находите его исполнение? — обращается Селевк к ближайшему магистрату полиса. Базилевс пребывает в хорошем расположении духа.

— Базилевс, его пение соответствует его красоте. — Магистрат не медлит в оценке претендента на награду.

— Аргей, хоть ты и достоин награды, но не сделал я выбор, а потому ты ещё не победитель. — Селевк поправляет пурпурную диадему. Юноша встречает холодный взгляд карих глаз. — Исполни любой отрывок из Гомера, подобающий моему царскому культу.

Селевк задал каверзу. Свита оживает в предвкушении развлечения. Среди влиятельных мужей с избытком знатоков бессмертного творения. Кое-кто из них похваляется полным знанием строк «Илиады». Что ж огласит эфеб?

— Подними песню про битвы.

— Воспой богов.

— Яви идеал героев. — Аристократы высказывают предложения испытуемому.

Но базилевс не даёт много времени на размышления. Раздаётся сухой хлопок. Кифара выставляется в сторону Селевка, струны оживают. Торжественно звучит дорический ритм. Свита замирает в ожидании. Кифарист хоть и юн, но владеет собой. Аргей поёт базилевсу, как подобает петь свободному человеку в празднествах, видом певец горд и лишён угодливого подобострастия. Голос у юноши приятен, интонация в песнопении выбрана возвышенная, отрешённо-жреческая.

Царствовать все сообща никогда мы, ахейцы, не будем.

Нет в многовластии блага, да будет единый властитель,

Базилевс лишь единый, которому сын хитроумного Крона

Скипетр дал и законы, чтобы царствовал он над другими[21].

Исполнение как музыки, так и строк Гомера безупречно. Эфеб доставил удовольствие присутствующим. Удивлённый Селевк рукоплещет первым, а следом за ним рукоплещет и магистрат. Палестра эхом подхватывает похвалу. Распорядители соревнования, то богатые люди полиса, попечители эфебии, льют друг на друга элей заслуженного самодовольства. Гимнасиарх эфебии утирает слёзы радости, одаривает Аргея взглядом отцовской гордости. Смолкают одобрения «сладкой кифаре», откапывается и иное, как полагается в соревнованиях, ядовитое суждение. Где-то из глубины тени, благоухающей изысканными ароматами духов, раздаётся подчёркнуто безучастный голос:

— Базилевс, пред тобой сын хранителя казны Бактрии.

— Бактрия? — Селевк заинтересовано отзывается, не оглядываясь на голос.

Скука среди присутствующих испаряется. Гелиодор прищуривает глаза, пытаясь опознать в свите посмелевшего расстроить награждение.

— Аргей, победитель песенных состязаний в честь династии Селевкидов, — уточняет Гелиодор. — Так ты… и вправду прибыл к нам из Бактрии?

— Базилевс Селевк, прибыл я из свободного полиса Бактры. — Юноша являет редкое хладнокровие, говорит голосом твёрдым в интонации почтительности, не пытаясь скрыть правду. — Отец мой, македонянин, из старой аристократии, сатрап.

На словах «из аристократии, сатрап» из тени колоннады на залитую солнцем палестру выходит начальник стражи базилевса с тремя рослыми соматофилаками[22]. В полной тишине широко улыбающийся Селевк продолжает беседу с эфебом:

— Твой отец отправил тебя в мою Сирию шпионить? Ты из царских детей[23] Бактрии? Ты тайный осведомитель Деметрия? — Вопросы базилевса, в холодном тоне задаваемые, звучат как обвинения в смертельно-тяжких преступлениях.

Спутники[24] Селевка вынимают ксифосы из ножен. Нагое, серое, вечно голодное железо играет солнечными зайчиками на лице Аргея. Вот-вот мечом, а не золотом разрешится участь несчастливого певца. Среди участников состязания смятение и ужас. Знакомцы по эфебии нарушают строгость построения, сбиваясь во взволнованную толпу.

— Спас отец меня от неминуемой смерти. — Честный голос юноши впервые за состязание дрожит от волнения. — Честнейший человек отец мой. Пифагореец, математик[25], верный эллинским богам. По коварным козням матери-царицы родитель мой отстранён от казначейства, сослан в далёкую сатрапию, дабы усмирять бунты непокорных варваров.

Селевк бурно хлопает в ладоши и громко смеётся. Тот продолжительный смех ироничный, лёгкий, незлой, в насмешке, кажется, и не о судьбе юноше вовсе. Ксифосы охраны одеваются ножнами. В свите журчащий шёпот, по интонациям благосклонный.

— А жив ли твой отец? — участливо вопрошает из-за спины эфеба Гелиодор.

— Уверен я, отец погиб…

Шёпот свиты смолкает. Любопытство посещает облечённых властью и богатством. О, право, такого занятного развлечения на награждении никто из них не мог предположить.

— …Предзнаменование было. Явился мой родитель ко мне во сне, и был он печален. Геката[26] привела его ко мне. На расспросы явил родитель мой страшные раны. По виду ран жестоко его пытали: кололи, рубили, жгли огнём. Горько плакал родитель мой. И слёзы те были не слёзы, а кровь. Говорил отец мне: «Никогда не возвращайся в Бактрию».

Эфебы певческого соревнования толпой горестно стонут. Никто из них более не завидует отмеченному вниманием базилевса.

— Во сне призрак говорил с тобой? — Гелиодор всерьёз встревожен. Прикладывает правую ладонь к груди, словно бы удерживает сердце в теле. — И кто твоего родителя истязал? Непокорные варвары? Отец твой пал в плену? Назвал призрак кого повинного в пытках?

— Нет, во сне призрак не огласил имён. Вопрошал его о повинных в смерти его, но он лишь повторял: «Не возвращайся в Бактрию». Не варваров то было деяние. — Юноша говорит с Гелиодором, но смотрит на базилевса. — В кошмарном сне уже перед самым расставанием отец сказал, что вестник от убийц прибудет ко мне.

— Из Бактрии? В мою Селевкию-на-Тигре прибудет вестник от убийц? — Селевк ошеломлён не меньше раскрасневшегося на солнце Гелиодора.

— Вот они, нечестивые нравы самозванной династии! — Гелиодор сокрушённо качает головой. Сочувственно касается рукой плеча юноши. — За честность в службе жаловать македонянина пытками! Что ж, каков Деметрий, такова и награда! Великодушие бактрийских царей давно известно в Сирии. Предзнаменование твоё и не предзнаменование вовсе, а уже свершившаяся гнусность. Соболезную тебе, Аргей, сын Ореста. Горька твоя утрата. — Гелиодор воздевает к небу руки. — Призываю богов утешить несчастного кифариста в скорби.

Свита согласно шумит. Селевк задумывается. В раздумьях переменяется в лице до хмурости. Подзывает жестом к себе Гелиодора, что-то долго говорит прямо в лицо склонившемуся пред ним вельможе, встав с кресла, поправляет складки одежд, намереваясь покинуть эфебию, неожиданно обращается к позабытому эфебу:

— Аполлон, покровитель музыки, будь свидетелем награждения. Аргей, македонец, ты победитель состязаний! Эфеб, твой отец может гордиться тобой. Благородное происхождение кифариста видно сразу: и в красоте, и в живости ума, и в искусстве владения семью струнами. — В правой руке базилевса объявляется тугой кошель. — Это назначенная награда, победитель, прими её!

Кифарист замер камнем на месте, не веря услышанному. Живая статуя «Демон растерянности» с шутливой подачи Гелиодора вызывает живую симпатию у аристократов свиты и магистратов полиса.

— Эфеб Аргей, прими награду. — Селевк вновь добродушен. Неожиданная застенчивость певца его веселит.

Монеты весело позвякивают в кошеле. Но награждаемый неподвижен. Базилевс взглядом обращается к начальнику стражи. Юноша подводится к Селевку. Наконец-то бледный эфеб справляется с растерянностью, кифара повисает на ремне, обеими дрожащими руками победитель принимает награду.

— Скажи мне, Аргей. — Селевк хитро подмигивает Гелиодору. — Сопровождал ли ты родителя твоего по делам службы?

— Да, базилевс, сопровождал. Отец часто брал меня в путешествия по Бактрии. — В голубых глазах эфеба наивное простодушие. — Она свидетельница слов моих. — Кифара, висевшая на ремне, поднимается к груди. — Втроём мы объездили Бактрию. Побывали во всех сатрапиях.

— Не встречал ли ты в казначейских инспекциях стратега Евкратида? — Селевк серьёзен в странном вопросе о чинах Бактрии.

— Знаком я лично с Евкратидом, македонянином, стратегом и фрурархом[27]. Представлен был ему отцом и говорил я с ним, но лишь однажды, на празднествах Геракла в Согдиане[28]. — Юношу пытливо изучают три сотни пар глаз, финал музыкального состязания стал обсуждением политики держав. — Повелевает стратег гарнизонами Великой стены Бактрии, что ограждает от варваров северо-запад страны. Стараниями Евкратида крепостные укрепления не ветшают, но регулярно обновляются из средств казны. Войска почитают стратега за лучшего командующего Бактрии. Многие воители из прочих гарнизонов стремятся попасть к Евкратиду на службу. Причина почитания в том, что стратег не позволяет отвлекать воинов стены на хозяйственные работы откупщиков. Гарнизоны не касаются земли. И потому нажил Евкратид себе врагов. Деньги на пограничные гарнизоны расходуются стратегом по назначению, его воины сыты, обучены, вооружены. В смотрах солдаты Великой стены Бактрии лучшие из тех, что видел я.

Влиятельные мужи перешёптываются меж собой. Эфеб-кифарист проявляет разумность в суждениях.

— И много воинов в сытых гарнизонах стратега Евкратида? — С блаженной улыбкой базилевс обращается не к эфебу Аргею, но к многоголосо-шумному магистрату полиса Селевкия-на-Тигре.

— Стратег Евкратид по рангу меридарх[29], наместник Турива[30]. Под его началом десять тысяч копий. — Без промедления Аргей разглашает военные тайны Бактрии. Волнуясь, повторяет с гордостью за родину: — Десять тысяч самых лучших бактрийцев, базилевс Селевк.

— Вернёшься ли ты, Аргей, сын досточтимого казначея Ореста, в Бактрию? — Селевк проводит пальцами по струнам кифары эфеба. Струны жалобно поют. — С моим секретным посланием для стратега Евкратида?

— Да, базилевс Селевк, вернусь, если на то будет твоя воля. — Твёрд в голосе Аргей. — Какие слова донести до фрурарха?

— Скажи Евкратиду, родственнику моему, что поддержим мы его притязания. — Селевк хоть и сладко-нежно улыбается, но по твёрдой интонации голоса отнюдь не шутит. Базилевс проводит пальцами по струнам бактрийской кифары. Струны на этот раз остаются беззвучными.

— Когда мне в дорогу? — высоко поднимает голову Аргей.

Селевк похлопывает ладонью по груди юноши, тихо смеётся, взявшись за кифару правой рукой, левой привлекает к себе, стискивает эфеба-гордеца за плечо.

— О-о-о! Ты ещё и храбрец, Аргей? — Довольный Селевк обводит глазами свиту. — Мне нужны преданные люди. За твои дарования произвожу тебя в друзья базилевса. Ламах, дай мне свою фибулу почётного друга базилевса, новую получишь завтра.

Серебряная фибула Ламаха переходит в руки Селевка, им же прикрепляется к хитону Аргея. Раздаются громко-частые «Ах!». Диск отличия размером с кулак украшен профилем базилевса. Хитон награждённого из тонкой, грубой, дешёвой льняной материи трещит и заметно провисает под тяжестью знака отличия. Завистливые взгляды свиты дополняют награду.

— Мой Гелиодор, твоя хламида[31] истёрлась, пора её обновить. — Селевк протягивает руку и получает пурпурную хламиду с отличием старого первого друга базилевса, с двумя широкими полосами по подолу, вышитыми из тяжёлых золотых нитей. Следом за пурпурной хламидой Аргей награждается и чей-то новой широкополой пурпурной кавсией.

— Ты стал одним из моих друзей, эфеб Аргей, — провозглашает громко базилевс. — Македонянин, ты будешь внесён в список друзей.

— Благодарю, великолепный базилевс Селевк, за… — сбивчиво лепечет юноша.

Слова тонут в рукоплесканиях свиты Селевку. Лицо победителя состязания сравнивается по цвету с оттенком дарованной хламиды. Гелиодор со спины Аргея поправляет складки накидки. Вельможа счастлив более самого награждённого.

— Друг мой кифарист, повремени с Бактрией. — Базилевс стискивает до хруста костей плечо юноши. Но смотрит Селевк в сторону многолюдной свиты, ей и говорит: — Отбываю я, Аргей, по другим полисам моей обширной державы, дабы собирать с жадных людей деньги, продовольствие и рекрутировать войска для войны на востоке. Найди меня в Антиохии по зиме. У тебя сладкоголосая кифара. Будешь эпифанией[32] бога Диониса в моих царских празднествах. Решение базилевса всегда справедливо[33]!

На тех словах властителя магистратами буле полиса воскуриваются благовония. Жрецом царских культов торжественно исполняется поминальная молитва в честь предков базилевса. Раздаётся громкое многоголосое «Славься, равный богу[34] Селевк». Потрепав кудри награждённого, уложив ему на голову пышный оливковый венок, базилевс со свитой покидает эфебию. Властителя осыпают густыми облаками из разноцветных лепестков цветов. Вслед базилевсу отправляются сладкозвучные хвалебницы.

 Гибрис (др.-греч. ὕβρις — гордыня, наглость, высокомерие, смесь) — этический, религиозный, юридический термин из воззрений Древней Греции. В религии — святотатственное, без обоснований, посягательство смертного на божественное. Антагонист разумному общественному порядку, благозаконию (ευνομία). В данном случае — дерзостный выход за пределы судьбы, определённой богами.

 Кавсия (др.-греч. καυσία, καυσιη) — разновидность широкополого берета из войлока, кожи (для защиты от холода и на охоте), металла (шлем), престижный головной убор, характерный элемент одежды жителей античной Македонии.

 Бактрия — древняя область, расположенная по обе стороны среднего течения реки Амударьи (Окса), до Гиндукуша на юге и Гиссарского хребта на севере, отвечающая современному северному Афганистану, южному Узбекистану и южному Таджикистану.

 «Добром — за добро, злом — за зло» — принцип справедливости пифагорейцев.

 Анахорет (др.-греч. ἀναχωρητής) — отшельник.

 Базилевс, василевс, басилей (др.-греч βᾰσῐλεύς) — наследный монарх с абсолютной властью в эллинских государствах.

 Полис (др. греч πόλις) — город; иногда в значении «родной город»; совокупность граждан города; совокупность граждан государства.

 В оригинале на греческом: «Τι αληθέστατου λέγεται? Oτι πονηροί οι άνθρωποι».

 Деметрий I Аникетос (Δημήτριος Α΄ ο Ανίκητος) — Деметрий Непобедимый, правитель греко-бактрийского государства.

 Бактры (др.-греч. Βάκτρα) — древнейший город, основан ариями в первой половине I тысячелетия до н. э. Столица греко-бактрийского царства. Территория современного Афганистана, пригород Балха.

 Феогнид.

 Селевк IV Филопатр (др.-греч. Σέλευκος Δ» Φιλοπάτωρ, 217–175 гг. до н. э.) — базилевс государства Селевкидов с 187 по 175 г. до н. э. Убит в 175 г. до н. э. приближённым Гелиодором, сановником Сирии.

 Государство Селевкидов.

 Селевкия-на-Тигре (др.-греч. Σελεύκεια ἐπὶ τῷ Τίγρει) — город, основанный в 306–305 г. до н. э. полководцем Александра Македонского Селевком Никатором (Завоевателем). В эллинистический период, до 141 г. до н. э., оставалась восточной столицей и резиденцией соправителя восточных сатрапий государства Селевкидов. Вошла в состав Парфии. Территория современного Ирака, предместья Багдада.

 Эфебия (др.-греч. εφηβεία) — в классическую эпоху государственно-общественное объединение в греческих полисах свободнорождённых юношей, эллинов, призывного возраста (17–20 лет) для прохождения обязательной военной подготовки, присяги и получения гражданства. В эллинистический период и в позднюю античность — закрытое платное высшее учебное заведение с незначительной военной нагрузкой для юношей из привилегированных сословий в целях углублённого постижения греческой культуры.

 Мистофоры (др.-греч. μισθοφόροι) — наёмники, включённые в состав постоянных войск.

 Фибула — застёжка для одежды, в большинстве случае металлическая, одновременно служившая украшением.

 Друзья базилевса (др.-греч. φιλοι τοδ βασιλέως) — наиболее приближенные придворные, имевшие влияние на государственные дела, образовывавшие вместе с «соратниками» (έταιροι) закрытый корпоративный совет (синедрион) царя эллинистических государств, вносились в «список друзей», могли не занимать официальных должностей, подразделялись по степени влиятельности на четыре категории: «друзья» (φιλος), «почётные друзья», «первые друзья», «старые первые друзья» или «первые и весьма почитаемые друзья». Друзьям предоставлялся свободный доступ к царю. Имели право носить отличительные пурпурные македонские плащи и пурпурные македонские широкополые шляпы. При лишении звания друга с придворного публично срывали эти отличительные одежды и вычёркивали имя из списка друзей.

 Категории свободных граждан в державе Селевкидов: частное лицо (ρέτας), магистрат (τελεστά) и народ в целом (δαμος).

 Педотриб (др.-греч. παιδοτρίβης) — тренирующий ребёнка, воспитатель.

 Илиада, ΙΙ, 203–206.

 Соматофилаки (др.-греч. σοματοφύλαχες, буквально телохранители) — адъютанты.

 Царские дети (др.-греч. βασιλιχοι παιδες) — корпус пажей, элитная придворная организация эллинистических государств из потомков знатных родов, лично преданных царю, «питомник будущих полководцев и наместников», учреждён Александром Великим. Число пажей при Антиохе IV — шесть сотен.

 Спутники (др.-греч. δορύφοροι, буквально копьеносцы) — в данном случае эскорт царя и охрана царской резиденции.

 Пифагорейцы разделялись на две группы последователей: акусматиков (слушателей), ответственных за религиозные ритуалы учения, и математиков (учеников), развивающих четыре пифагорейских знания (матемы) — арифметику, геометрию, гармонию, астрономию.

 Богиня тьмы.

 Фрурарх — командующий гарнизоном.

 Согдиана — древняя область, расположенная в долинах рек Заравшана и Кашкадарьи.

 Меридарх (от др.-греч. μερίδες — части, μερίδοφχες — наместник части) — наместник части сатрапии или, в данном случае, командующий десятитысячным отрядом (мириадом), делившимся на три части (гиппархии).

 Провинция Бактрийского царства.

 Хламида — древнегреческий плащ.

 Эпифания (др.-греч. επιφάνια) — явление людям божества в оболочке смертного.

 «Решение царя всегда справедливо» — слова из речи Селевка I (App Syr. 61).

 Эпитет «равный богу» (ισόυεος), как и «бог/богиня» (Θεός) часто употребляемы по отношению к царям/царицам эллинистических государств Востока и считались допустимыми.

Глава 1. Прерванные сны

Едва базилевс Селевк с влиятельными мужами сатрапии и полиса покинул палестру эфебии, как эфебы устремились с поздравлениями к Аргею. Помимо непосредственных участников состязания, ещё пятен сотен юношей-эфебов окружили награждённого. Палестру наполняют возгласы ликования. Всяк стремится прикоснуться к счастливчику.

— О-о-о!

— Боги, я это видел!

— Да здравствует эфебия родная!

— Ты отмечен! Ты отмечен самим базилевсом!

— Аргей прославил эфебию Селевкии!

— Позволь потрогать хламиду друга базилевса!

— Ах-ах, какая восхитительная фибула с ликом Селевка!

— Наш Аргей — влиятельный вельможа!

— Пред Аргеем всегда открыты ворота царского двора!

— Аргей, товарищ мой, ты гостишь у меня до зимы!

— И у меня гостишь!

— И у меня!

— Нет! Аргей будет гостевать у нас всех по жребию!

— Аргей, мой сотрапезник, я одарю тебя одеждой, достойной для служения базилевсу!

— Мы все тебя одарим!

Эх, юность, славна ты щедростью посулов. И щедростью проделок тоже. Пока иные товарищи уверяли Аргея в искренности чувств, трое весельчаков выгнали из хранилища деревянного коня для обучения бою верхом. Деревянный, мастью белый, на скрипящих колёсах вместо ног, конь расталкивает толпу эфебов. Десяток рук подхватывает Аргея и усаживает верхом. В безобидную шутку лицом наездник смотрит на круп. Герой чествования поднимает высоко над головой кифару. Эфебия неистовствует. Конь с кифаристом переходит на бег вокруг колоннады. Коня тащат трое зачинателей проделки, им помогают с боков, с крупа. В толпе, бегущей за конём, часты падения. Падающие увлекают за собой бегущих следом. И вот вокруг колонн палестры в пыли лежат, смеются, хлопают в ладоши, гогочут, ругаются, барахтаются с сотню незадачливых последователей белого коня. Кто-то из них бросает клич:

— Наш Аргей, любимец богини Тихе[1]!

Клич подхватывают пять сотен голосов. По их разрозненности клич сливается в волну ликования.

— Аргей! Тихе! Славься… Тихе! Аргей!

Бравый конь, проделав три с половиной круга, замирает у возвратившихся наставников эфебии, риторов и педотрибов. Кифарист покидает белого коня. Приходит черёд риторов и педотрибов выразить радость от награды для эфебии. Кифариста душат в объятиях вечно серьёзные учёные мужи. В тех объятиях раздаётся смущённо-удивлённое:

— Апполодор, учитель мой, вы гордитесь мною?

— Да, мой ученик! Апполодор из Селевкии твой учитель.

— Антипатр! И вы поздравляете меня?

— Я задушу тебя, Аргей! Ты дал мне повод гордиться самим собой!

Но поздравления затихают, когда появляется начальник эфебии. Важного вида муж, лет сорока пяти, небольшого роста, жилистый и крепкий, в простых одеждах, седой, с сияющей лысиной, проходит с непроницаемо-суровым лицом через расступившихся эфебов, педотрибов, служек, рабов. Сблизившись с Аргеем, начальник эфебии без объяснений снимает с кифариста оливковый венок и… увенчивает им сам себя.

— Слушайте все! Я, Диоген из Селевкии[2], воспитал этого знатного юношу! Его награда и моя тоже! Славься, мой ученик!

Начальник эфебии стискивает Аргея. Аргей пребывает в полнейшем счастье. И, разжав руки, Диоген хвалой отправляет в небо:

— Восславим же бога, огнём жизни нас наполнившего! Бога — разумного устроителя миропорядка! Призовём на наше празднество эфебии космос в образе Диониса! Откупорим амфоры с вином! Дионис, приди, почти нас присутствием!

Такое предложение не вызывает оспаривания. Вновь Аргея усаживают на белого коня, теперь уже наставники эфебии и лицом к голове коня. Первым возглавляет торжественное шествие важный Диоген, начальник эфебии, следом за ним педотрибы с превеликим достоинством чинно ведут под уздцы коня Аргея. Диоген направляется к стое[3] эфебии, к креслу, где ещё недавно восседал Селевк.

Аргея перемещают на руках с коня в кресло. Почести победителю не в шутку возданы.

— Аргей, ты понимаешь, какую честь ты добыл для эфебии? — Педотриб, ответственный за фехтование, запугивает друга базилевса.

Но счастливый кифарист не успевает ответить на вопрос.

— Базилевс впервые посетил эфебию Селевкии. Понимаешь, впервые с основания! — Педотриб-борец вежливо подсказывает ответ важной персоне.

— …И впервые с основания эфеб награждён базилевсом в палестре!

На тех словах первая амфора с вином, неполная, с остатками от вечерней трапезы, откупоривается. В простой глиняный ритон[4] льётся неразбавленное вино. Кусочек драгоценного льда из подвалов столовой становится единственным украшением подношения другу базилевса. Оживает кифара. Торжественно-громко поёт Аргей:

— Эрикипай, Загрей[5] и Дионис, космоса великолепия устроитель, вечно живое создание, испепелённый и из пепла восставший, дважды рождённый Вакх — бассарей, быколикий[6], многочтимое семя святое, сын Лето[7], лекарство людское от скорби, всеблагой бог-разрешитель! Владетель кифары моей, внемли мне и приди, раздели со мной радость! Я же славлю вином за победу тебя!

Вино, хоть и неохлаждённое, поглощается жадными глотками в полдень жаркого осеннего дня, а ведь так и захмелеть легко.

— Друг базилевса Селевка, Аргей, о достойный, убываешь ты на службу базилевсу, не забудь о нас, скромных педотрибах. Яви к нам доброту! Осыпь же нас почестями, когда в силу войдёшь.

Мольба педотриба-воителя в словах серьёзных, сказанная меж тем тоном иронично-насмешливым, тут же поддерживается солидными басами учёных мужей. К тем просьбам присоединяются и радостные эфебы. Всяк принимается припоминать благодеяния, свершённые для друга Селевка. Кто катался на спине награждённого, кто дрался и в драке вышел удачно побеждённым, кто за уши таскал, но слышатся и иные: «свозил на лодке до Ктесифона[8], когда пожелал ты», «на рынке снедью потчевал в праздник богов», «на симпосий[9] торговой гетерии часто приглашал и пел ты нам».

— Я вас люблю, эфебия моя! — под кифару отвечает чествуемый. Его опустевший ритон вновь полон вина. — Буду помнить вас всегда.

— Кассандр, сын Аминты, скажет речь! — Один из трёх весельчаков, тех самых, что выпустили белого коня, бесцеремонно локтями расталкивает эфебов. Узкоплечий, среднего роста юноша с нагловатым квадратным лицом принимает позу оратора, выставляет левую ногу вперёд, закладывает правую руку за хитон, левую за спину. Слушатели замирают.

— Не ты ли, Аргей, товарищ мой, два года назад при знакомстве в палестре — а свёл нас в тот день Персей и он мне свидетель… — На призыв оратора появляется ещё один из погонщиков белого коня, долговязый нескладный Персей. — …Говорил мне…

Аргей, подражая в позе властителя, указывает Кассандру ритоном на некую колонну чуть поодаль от себя.

— …Да-да, именно под той колонной, — принимает правку оратор, — слова известные, в печали изгнания у поэта явившиеся, печаль навевающие, и спорили мы с тобой горячо над теми словами:

Спор наш ничем не закончился в день знакомства. Много привёл ты примеров, против них я ещё более выставил. Не свалил ниц ты меня доводами. Ныне ты сам примером своим опроверг любимую истину многих. Сбывается, что смертный желает, ибо горделиво-могуч он! И нет хаоса случая в твоей победе для эфебии. Не обманывал ты судьбу. Не подкупал судей. В радении же добыл ты, смертный, славу. Грезил ты, смертный, спал в обнимку с кифарой. Изо всех развлечений оставил себе ты только значительно-важное, а именно познание гармонии космоса в семи струнах, и потому само проведение привело тебя к победе. Божественное повсюду. И то божественное добро к нам. Тебе досталась очевидная справедливость свыше за познание логоса. Потому и мы будем дерзать, как ты. И мы будем трудиться, как ты. Сбылось у тебя, да сбудется и у нас, верных товарищей твоих!

Речь Кассандра вызывает живую поддержку у эфебов. Всяк из них поминает радение в ученичестве Аргея. «Любимец муз!» — восторженно раздаётся среди юношей.

В ответ Аргей вручает товарищу полупустой ритон, предлагает жестом выпить вино, перебирая струны кифары, обращается к педотрибам:

— Стоя эфебии, священное место познания учения стои расписной. Благодарю вас, мои наставники, за стою эту в Селевкии и ту стою, афинскую, за слова великого философа Зенона, что услышал от вас. Покидаю я вас…

— …Ко мне гостить он отбывает… — громко бахвалится оратор Кассандр и допивает ритон до дна.

— …С верою в добрый миропорядок бога, во всех его божественных ипостасях, и приму я от него долю свою без страха и надежды, и буду желать ту долю, какой она прибудет мне, и добьюсь преуспевания мудрости в жизни своей. Благодарю вас.

К тем словам Аргея стараниями служек-рабов прибывают во множестве тяжеловесные амфоры с вином, ритоны, посуда, родниковая вода, мёд и