Оглавление

1. В поисках своего дома
2. Новая жизнь (1860)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
3. По чужим следам (1861)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
   7. 7
4. Юдит Моррисон любит тебя (1863)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
5. Кровь с берега ручья (1864)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
6. Жена (1865)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
   7. 7
7. Красное Облако (1866)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
8. Душа реки течёт с рекой (1867)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
9. Большие перемены (1868)
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
10. Знакомые лица (1870)
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
11. Дыхание леса (1871)
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
12. Плохие Лица (1872)
    1. 1
    2. 2
13. Тропа воров (1873)
    1. 1
    2. 2
14. Последний разговор (1875)
    1. 1
    2. 2
    3. 3
15. Схватка (1876)
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
    6. 6
    7. 7
    8. 8
16. Остывшие угли костра (1877)
    1. 1
    2. 2
    3. 3
17. Снег (1890)
    1. 1
    2. 2

Последнее время старик совсем не разговаривал. Он молча сидел на рассохшемся стуле и смотрел в окно бесцветными глазами. Он всегда усаживался таким образом, чтобы в окне не виднелись заборы и постройки, чтобы только сосны и заснеженные верхушки гор отражались в его зрачках.

Он умер в первый день зимы, и его похоронили на следующее утро. На могилу поставили небольшую доску с овальным верхом, на которой чья-то рука криво вывела: «Здесь покоится Кожаный Док Эллисон. Умер в 1915 году. У него нет родных. Пусть Бог не оставит его».

Новая жизнь (1860)

1

Бак Эллисон остановил коня в самом начале широкой пыльной улицы и осмотрелся. На просохшей после вчерашнего дождя дороге застыли глубокие следы повозок и конских копыт. Большинство домов по обе стороны улицы походили на дощатые ящики, украшенные вывесками и надписями, выполненными прямо на стенах. Временами ветер порывисто поднимал с земли обрывки бумаги и тащил их от дома к дому, чтобы прилепить их на какой-нибудь потрескавшийся столб или на покосившийся забор скотного двора.

Эллисону недавно исполнилось двадцать пять лет, но суровый (если не сказать тяжёлый) взгляд из-под сведённых бровей и смуглость лица, которого много дней не касалась бритва, делали его старше. Длинные тёмные волосы, стянутые у висков тонкими полосками сыромятной кожи, опускались на плечи из-под пушистой шапки, украшенной горстью беличьих хвостов и большим орлиным пером. Мягкая замшевая одежда с бахромой вдоль швов на рукавах и штанинах потемнела от бессменной носки и не могла похвастать былой красотой, лоснясь во многих местах. Судя по остаткам бисерной вышивки на спине, куртка некогда предназначалась для праздничных выходов, но теперь стала повседневной.

Прислушавшись, Бак Эллисон услышал заливистый детский смех. Смех доносился из-за кустов, росших вдоль забора, который обрамлял единственный в городе особняк. Бак повернул коня и приблизился к ограде. Во дворе, прячась в тени раскидистого дерева, холёный мужчина с прилизанными волосами сидел на качелях и громко фыркал. Перед ним смеялась и повизгивала девочка лет восьми-десяти. Она всеми силами пыталась напоить господина из большой стеклянной посудины и вся трепетала от восторга, когда вода проливалась мимо его пухлого рта на красивый шёлковый халат. Мужчина хихикал, отряхивая халат руками, но маленькая шалунья сию же минуту вновь плескала из склянки.

Бак наблюдал, никем не замеченный. Сцена заставила его улыбнуться, и озабоченность, похоже, сошла с его загорелого лица. Девочка прыгала, поджимая одну ножку, и кружилась на месте. Её пышное белое платьице то и дело вспыхивало кружевами на жарком солнце.

— Дядя Бен! Вы должны играть взаправду! — переливался её голосок. — А вы никак не хотите, вы не пьёте, а лишь брызгаетесь!

В очередной раз облитый дядя Бен спрыгнул с качелей и пошёл в дом. С него текло. Девочка заняла его место и принялась раскачиваться, поджав под себя ножки в туфлях с голубыми бантами. Внезапно её смех оборвался. Она спрыгнула с качелей и направилась прямо к изгороди, за которой сидел на лошади Бак. Он мог поклясться, что девочка не могла его разглядеть сквозь густую листву, да и солнце било ей прямо в глаза. Но белое платьице подошло к нему почти вплотную. Девочка отодвинула тяжёлую зелёную ветвь, чтобы лучше видеть, и внимательно осмотрела человека на лошади. От него пахло дымом и чем-то ещё терпким.

— Папа говорит, что мы здесь не любим незнакомцев, — строго сказала она, не отрывая взгляда от Бака. Он не шевелился, но лошадь его, будто бы возмущаясь таким нелюбезным обращением, помотала косматой головой и фыркнула.

— Почему вы так смотрите на меня? — Девочка заслонилась рукой от солнечных лучей и сощурилась. Перед ней был человек из тех, какие никогда не осмеливались появляться в её доме. Она часто видела в городе людей, похожих на этого, их называли охотниками и следопытами. Они всегда выглядели грязными, бедными и усталыми, но вели себя независимо. Этот незнакомец чем-то отличался от них, но чем? Своим детским чутьём девочка безошибочно угадала в нём дикость лесного оленя, к которому никак нельзя подойти, чтобы погладить по нежной шее. От этого человека веяло необузданностью и хищной силой. Но он не пугал девочку, несмотря на свои ужасно длинные волосы, не соответствующие привычному облику мужчины, и тёмные руки, покрытые царапинами.

— Почему вы смотрите? — спросила она опять.

— Я не могу ответить тебе, потому что я не знаю ответа, малыш. Я просто смотрю. — Бак Эллисон склонился, чтобы заглянуть девочке в глаза, и его окатило свежестью забытого детства.

— Я не малыш, — топнула ножкой она. — Я леди.

— Хорошо, леди…

— Лиза! — позвали из дома, и в дверном проёме промелькнула полная негритянка в переднике и чепчике. — Все садятся за стол!

— Тебя зовут, леди-малыш, — сказал Бак и поднял ладонь в прощальном жесте. Улыбка не сходила с его лица. Девочка без видимой охоты повернулась и уходить медлила.

— Лиза!

— Малыш, — сказал Бак, — возьми это! — Он быстро, сам не зная для чего, развязал тесёмку на шее и снял какое-то украшение. Он не смог дотянуться до руки девочки и перебросил его через кусты. — У меня нет лучшего подарка. Возьми это.

Он помахал рукой. Лошадь послушно тронулась и повезла его вверх по улице. Лиза сделала реверанс и шаловливо послала вслед уезжающему всаднику воздушный поцелуй. Она нагнулась и подняла из травы оставленный подарок. Это оказалось индейское ожерелье из четырёх параллельных ниток, на которые были нанизаны гладкие продолговатые костяшки с красовавшимися между ними крупными синими бусинами.

— Благодарю вас, сэр, — прошептала она и побежала в дом, пряча подарок за спиной.

Бак спрыгнул на землю перед кособокой конторой Дрейка, которая ютилась возле двухэтажного здания почтовой станции. Вдоль улицы стояли четыре огромных грязных фургона с брезентовыми покрытиями. Чуть в стороне сгрудилось около десятка вонючих коров, виднелись навозные пятна. Худой юноша с серо-зелёным лицом сидел на пыльных тюках и свёртках, сваленных у стены почтовой станции, и прижимал к груди костыли. Бак отбросил длинные косы за спину и направился в контору.

При звуке скрипнувшей двери мистер Дрейк (он сидел за квадратным канцелярским столом, опустив коротко стриженную седую голову) вскинул брови. Мутные солнечные лучи пробивались сквозь пыльные окна и падали на его впалые щёки.

— Бак, дорогой мальчик, — поднялся Дрейк из-за стола навстречу вошедшему и рассыпал какие-то бумаги. — Я заждался… Люди давно бы отправились в путь, но лопни мои глаза, если кто-нибудь возьмётся вести такой крохотный караван…

Дрейк обнял Бака за плечо и отвёл в угол.

— Дело даже не в обозе, Бак, — он понизил голос до едва слышного шёпота. — Скажу тебе честно: эти переселенцы — мормоны. Понимаешь? Они, видишь ли, не в ладах со всем светом. Одним словом, они уже успели попасть в передрягу, и никто не желает проводить их до Ларами. Я рассказал им про тебя, и теперь они могут надеяться только на тебя.

Стулья в комнате были заняты тихими бородатыми людьми, которые выглядели измученными, носили сильно изношенные пыльные рубашки, застёгнутые, правда, на все пуговицы до самого верха. Они грустно улыбнулись Баку сквозь свои бороды, но их улыбки тут же растаяли и фигуры снова превратились в печально-молчаливые силуэты на солнечных стенах.

— Мы ждали тебя дня два назад, — как бы с укором покачал головой Дрейк, — ты опоздал.

— В городе время определяют по часам, — ответил Эллисон, — на равнинах его измеряют собственной жизнью. Я сказал, что я приеду, и вот я здесь. Если бы поторопился, то сейчас лежал бы на излучине Молочного Ручья без волос.

Дрейк понимающе сдвинул брови, явно ожидая увлекательного рассказа, но Бак замолчал. Он сел на корточки, положил ружьё на колени и прислонился спиной к двери, устремив глаза на присутствующих.

— Вот этих людей надо вести?

Дрейк засуетился. Он принялся объяснять, что мормоны очень торопились, потому что рассчитывали нагнать возле Ларами большой обоз до Солт-Лэйк-Сити. Главный в их группе, назвавшийся Брэккетом, наиболее опрятный, но тоже изрядно помятый, держа широкополую шляпу священника в руках, сказал, что они слышали много лестных слов о Баке. Они желали выехать по возможности скорее, дабы успеть воссоединиться со своими братьями по духу и дружной семьёй продолжать ехать до славного города на Солёном Озере.

На рассвете маленький обоз, вовсе не похожий на привычные в пограничье длинные вереницы фургонов, называемые поездами, покатился по запылённой улице Лэсли-Таун. Если бы не громыхание и скрип колёс, то в утреннем тумане повозки, покрытые старым выцветшим брезентом, могли бы показаться призрачными парусниками. Бак молча ехал наравне с головным фургоном. Бок о бок с ним раскачивался в седле мистер Брэккет и монотонно бубнил что-то о каких-то ламанитянах и письменах на скрижалях, будто хотел сыпавшимися из него историями о мормоновских пророках заворожить Эллисона.

В полумиле от города их настиг разгорячённый всадник, осадил высокого гнедого жеребца, на боках которого висели грязные дорожные сумки, набитые доверху. Человек поднял в приветствии мятую шляпу. У него оказалась бритая голова и короткая крепкая шея.

— О`Нил, — представился бритоголовый. — Едва не упустил вас…

Оказалось, он услышал от кого-то, что группа мормонов двинулась к форту Ларами, и решил, что ему с ними по пути, не в город обетованный детей Нефи и Ефира, разумеется, а до укреплённого поста на реке Плат. Он жизнерадостно засмеялся и похлопал рукой по расчехлённому ружью у седла.

— Клянусь святым Патриком, со мной вам будет явно веселее. Ирландия славится весёлыми людьми, а я как раз ирландец…

Когда приблизился вечер, все четыре фургона безжизненно замерли, поставленные квадратом вокруг костра, и возле огня закопошились утомлённые путешественники. Ирландец О`Нил опустился на землю возле Бака и свернул для себя курево.

— Сначала я подумал, что ты здорово уверен в себе, раз взял с собой ватагу этих овец, — заговорил О`Нил, словно продолжая какой-то незаконченный разговор, — но сейчас готов биться об заклад, что ты просто так же мало знаешь об этих святых братьях, как о личной жизни английской королевы.

Бак с удивлением взглянул на ирландца.

— Разве они особенные? — спросил он, кивком указывая на мормонов.

— Особенные? Да ты несведущ в этом деле, как младенец. Ты читаешь следы на земле с такой же лёгкостью, с какой городской мэр пролистывает газету, но, похоже, в людях ты не разбираешься ни на цент. — О`Нил хлопнул себя по ляжкам. — Мормоны ненавидят всех и готовы удавить из-за своей религии любого, кто выступит против неё. В своё время некий Джозеф Смит объявил, что выкопал где-то Книгу Мормона и по ней составил новую Библию, будь ему неладно. С тех пор его последователи считают всех других людей язычниками, даже верных христиан. По разным причинам их гнали отовсюду. Особенно, как я слышал, им досталось в Миссури, где их отстреливали, словно бешеных собак. А они терпели, потому что, согласно своей вере, не имеют права держать оружие в руках. Они вроде как не переваривают насилия.

— Ты хочешь сказать, что я веду обоз, в котором никто не умеет стрелять? Эти люди рискнули выбраться в прерию, не вооружившись? — Бак был потрясён. Он не знал, насколько верны слова О`Нил, но убеждённость, с которой говорил ирландец, заставляла его верить услышанному.

— Дружище Эллисон, — ирландец похлопал его по плечу, а в это время над их головами одна за другой проявились во мраке алмазные крупицы звёзд, — в том-то вся соль. Плевать на то, что у них многожёнство, плевать на их новую Библию. Они орут «не убий!» во всю глотку и не возьмутся за пистолет даже для защиты любимого дитяти, чёрт подери. Среди них есть, правда, такие, которые за исправностью револьвера следят больше, чем за чистотой своего исподнего, но таких мало. Их специально сочинили мормонские главари, чтобы уничтожать неугодных. Ангелы-мстители. Палачи на службе у Всевышнего. Года три тому назад эти мстители перебили на Горном Лугу полтораста невинных душ из Арканзаса и Миссури, потому что они ехали из штатов, где в своё время началась травля мормонов.

Эллисон углубился в молчаливое созерцание путешественников. Теперь ему стали понятны их постоянные молитвы и то, что ни разу даже краем глаза не видел у них винтовки или пистолета.

Со следующего дня он повёл обоз ещё осторожнее, хотя и прежде никто не мог обвинить его в невнимательности. Он постоянно выезжал вперёд, разглядывал вздыбившуюся холмистую землю и подолгу высматривал что-то в траве.

Худой юноша-калека в первом вагоне, которого Бак видел возле почтовой станции, то и дело высовывался из-под руки возницы и кричал Брэккету, что ему надоело плестись, что надо ехать быстрее. Брэккет пытался выяснить, что именно беспокоило Бака, почему они двигались так медленно но, проводник отвечал угрюмым взглядом из-под мохнатой шапки.

Однажды он остановил фургоны и уехал далеко вперёд. Вернувшись через час, он объявил, что необходимо переждать.

— Что, собственно, произошло? — высунулся из фургона юноша с костылями.

— Пока ещё ничего, — сказал Бак и слез с коня. Длинная бахрома на его одежде заколыхалась. — Но произойдёт обязательно, если сию минуту поедем дальше.

О`Нил и Брэккет взволнованно забросали Бака вопросами. Ирландец нервно стискивал ружьё. Следопыт пояснил, что видел военный отряд.

— Краснокожие? — спросил О`Нил, обтирая вспотевшую шею и отгоняя мошкару.

Бак утвердительно кивнул.

— Я думал, случилось что-то серьёзное, а вы видели издалека кучку бродяг! — выкрикнул худой юноша из повозки.

Из фургона выпрыгнул ещё кто-то и заговорил, что они упустят обоз мормонов в Ларами. Послышались другие недовольные голоса. Эллисон слушал их молча.

— Я собственные волосы сумею сохранить, — сказал он вдруг, — но что вы будете делать? Или думаете, что индейцы послушают ваши проповеди и повернут обратно? Ошибаетесь, они любят достойного врага, сильного, смелого, храбрость которого можно ощутить на себе. А вас они просто со смехом убьют. У вас нет даже пистолетов.

— У меня есть револьвер! — выкрикнул калека. Загремели упавшие костыли. — И я умею им пользоваться. Когда мы приедем в Солт-Лэйк-Сити, я упрошу мистера Янга сделать меня мстителем… А вы — жалкий дикарь, который хочет заработать побольше денег. Мы платим вам за каждый день пути, поэтому и тянете время…

Мистер Брэккет воздел руки к небу и долго успокаивал своих братьев, убеждая их внять голосу разума. Бак поднялся вверх по склону и устроился под кустом, сосредоточенно вглядываясь в волнистый горизонт. Он не обернулся, когда стихли споры, и остался внешне невозмутим, когда два фургона из четырёх тронулись с места и, тяжело гремя, прокатили мимо него. Лениво следом трусили коровы, протяжно мыча. Бак проводил их глазами и мысленно попросил Всесильных Духов сжалиться над глупцами.

— Бак, — свесился из седла над ним О`Нил, — я поеду с ними. Кто знает, может, помогу чем-нибудь этим библеистам. Отпугну дикарей…

— Отпугнёшь? — спросил в ответ Эллисон, и в его глазах ирландец прочитал приговор.

— В любом случае, скальп у меня не слишком богатый, — принуждённо засмеялся О`Нил и обнажил бритую голову. Солнце вспыхнуло у него на затылке. — Да поможет мне святой Патрик.

Он понёсся вдогонку удаляющимся фургонам. Бак остался лежать на земле, следя за непонятными людьми, которые так спешили к своей смерти. В племени, где Эллисон провёл десять долгих лет, он знал нескольких ослабших стариков, которые специально выставляли себя противнику. Но то было иное. Они готовились к подобной кончине, героической и почти торжественной. Они наряжались, пели песни. Они не желали умереть от слабости и выезжали с военным отрядом или в одиночку, чтобы погибнуть, как полагалось воину. Один из стариков (Бак видел его достаточно близко и понимал, что дряхлые его руки не смогли бы удержать боевого топора) раскинул руки в стороны и остался стоять на месте, показывая врагам, что не сделает ни шагу назад, что он ждёт смерти. И его убили. Бак запомнил, как копьё, которым его пронзили насквозь, вышло из спины наружу. Обмотанная вокруг древка шкура выдры вылезла с обратной стороны тела сморщенным окровавленным клочком, подобно мокрому птенцу…

Но мормонов вело к смерти глупое упрямство.

Солнце нещадно поливало крутые холмы жаркими волнами дрожащего воздуха. Редкие облачка плавились в густом сапфировом небе. Топот лошадей и скрип колёс давно стихли. Наступила мучительная тишина.

— Господи, дай им пройти через ниспосланные тобой испытания, — сложил руки на груди бледный Брэккет.

Они прождали целый день в густо заросшей низине. Бак то и дело выезжал куда-то, долго смотрел, слушал, затем молча сидел около колеса фургона.

Утром он разрешил двигаться дальше. Он знал, что даже провидение не спасло уехавших вперёд упрямцев.

Перебравшись через ручей, Бак дал знак фургонам остановиться. Брэккет осадил своего мула возле Эллисона.

— Что случилось?

Бак потянул носом. Казалось, он не вбирал запах, а ощупывал воздух всей кожей лица. Его глаза буравили пространство. Затем они вдвоём перебрались через хребет длинного пологого холма и сразу же обнаружили фургон, на который было совершено нападение. Метрах в ста от него они увидели тело старика. Во время атаки он, видимо, выпрыгнул и побежал для чего-то к первой повозке. Его застрелили в спину, а голову искрошили дубинками. Рядом валялся топор, взятый из фургона и покрытый кровью. Тело старика было утыкано стрелами. Бак спокойно спешился, нагнулся над землёй и внимательно осмотрел следы вокруг тела.

— Вы пока позовите остальных, — вспомнил он про оторопевшего Брэккета.

Он выдернул из трупа несколько стрел и изучил их. От наконечника к оперению тянулись по три волнистые линии. Бак бросил стрелы и направился к фургону. Вокруг валялись обрывки картонных коробок, куски искромсанной упряжи и белела на солнце рассыпанная мука. Возле колеса лежало тело юноши-калеки, который так яростно ругал Бака за чрезмерную осторожность. Окровавленная правая рука его крепко стиснула барабанный пистолет, но все патроны оказались на месте. Он не успел выстрелить. Индейцы напрасно ковыряли и резали его руку, пытаясь достать оружие. Спазм смерти оказалась сильнее их ножей. Парень был оскальпирован.

Бак обернулся на звук громыхающих повозок. Над хребтом появились качающиеся брезентовые покрытия.

— Много вам придётся пережить на этом свидании со смертью…

Около фургона он увидел возницу. Остаток волос на плешивой голове был сорван, уши отрезаны, в теле торчала добрая дюжина стрел. Рядом с ним растянулся бритоголовый ирландец. Его застрелили в лоб, сняли добротную куртку и рассекли сухожилия на обеих руках. Ружья нигде не было, но вокруг валялись гильзы, много гильз. Ирландец успел повоевать.

2

Оставшийся путь покрыли за четыре дня. Мормоны были укутаны в траурное молчание, которое давило на Бака больше бесконечных разговоров о священной книге мормонов. В их молчании жил чудовищный испуг. Они дышали страхом друг на друга, дышали на Бака. Он ощущал их состояние всем телом. Они оказались в положении косули в окружении охотников.

Сам Бак испытал подобный страх впервые, когда увидел, как индейцы принялись убивать его родителей в точно такой же жаркий и пыльный день. Это случилось десять лет назад. В тот день Бак должен был отметить своё пятнадцатилетие. Индейцы появились внезапно и, пуская стрелы и издавая пронзительные вопли, стремительно окружили караван переселенцев. В памяти мальчика надолго отпечатались окровавленные тела отца и матери с расколотыми черепами.

Высокий дикарь со страшным лицом, рассечённым двумя глубокими шрамами, забрал Бака с собой. Его звали Прыткий Койот. В течение тех нескольких дней, которые белый мальчик провёл в его хижине, дикарь почти не замечал своего пленника. Когда ужасный индеец садился есть, его жена ставила деревянную миску с едой и перед Баком. Вскоре Прыткий Койот отдал Бака другому индейцу. Бак не понимал речи дикарей и не мог спросить, почему его передавали из рук в руки, но был рад очутиться подальше от человека, который хладнокровно и жестоко убил родителей на его глазах. Когда же он познал язык людей, среди которых очутился, он уже не вспоминал о дне своего пленения. Психика здорового человека не позволяет вспоминать кошмары.

Новыми отцом Бака стал индеец по имени Жёлтая Птица. Он происходил из Оглалов, что означает Разрозненные, а его жена Лесное Лицо была родом из Сичангов, то есть Опалённые Бёдра. Оба племени входили в союз семи племён, известный как Лакоты.

Однажды Жёлтая Птица вошёл в палатку и сказал:

— Из похода против Вороньего Племени вернулся отряд Бурого Медведя; воины пригнали много лошадей. — Жёлтая Птица посмотрел на Бака и добавил: — Погиб Прыткий Койот.

— Я рад, — ответил Бак.

Это был единственный раз, когда в его присутствии было упомянуто имя человека, лишившего мальчика родной семьи. Но к тому времени Бак Эллисон уже освоился в обществе кочевников и считался полноправным членом племени. За его плечами было два похода в стойбища врагов, три уведённых лошади и одно прикосновение к врагу в бою, что считалось наивысшей воинской заслугой. Он быстро взрослел, ухаживал за девушками, принимал живое участие в общих праздниках и почти никогда не вспоминал о белых людях.

Однако через пять лет ему пришлось не только вспомнить о людях с белой кожей, но и столкнуться с ними в бою. Навещая вместе с Жёлтой Птицей родственников жены в деревне Маленького Грома, Бак попал под беспощадный огонь американских солдат. Ничего не ожидавшие индейцы бросились врассыпную, как перепуганные зверьки, гонимые животным инстинктом самосохранения. Многие не успели проснуться и остались лежать в палатках, сражённые картечью. Солдаты налетели внезапно, стреляя во всё живое на своём пути. Бак слышал позже, как многие кавалеристы утверждали, будто в ночной тьме и утреннем сумраке трудно отличить длинноволосого воина от индейской женщины. Но поверить не мог, ведь затоптанные тела грудных детишек никогда не были похожи на взрослых воинов…

Двадцатилетний юноша, Бак уже имел репутацию прекрасного охотника и доблестного воина, поэтому привычка мгновенно реагировать на любые неожиданности бросила его на спину послушного мустанга. Увидев, как синяя цепь кавалеристов принялась гонять стайку женщин, среди которых металась его индейская мать, Бак ястребом кинулся к солдатам. С безумным криком он вышиб одного из них из седла ударом боевой палицы и завладел армейским карабином. Сквозь сизую пелену он вместе несколько раз выезжал вперёд и стрелял в сторону солдат. Бак яростно нажимал на спусковой крючок, не особенно надеясь попасть в цель, ибо до этого лишь пару раз держал огнестрельное оружие в руках. И всё же одна из выпущенных им пуль сразила рыжего кавалериста. Расстояние было велико. Пуля попала всаднику в лоб. Это была, конечно, случайность, но именно она дала Баку Эллисону новое имя — Далёкий Выстрел. Впоследствии прозвище укрепилось за ним навсегда, да и винтовка в его руках превратилась в оружие, редко дающее промах.

Во второй раз судьба столкнула его с белыми людьми в Чёрных Холмах. Грязные бородатые мужчины обстреляли охотничью партию Оглалов с высокого утёса, возможно, желая просто позабавиться. Шутка закончилась для бородачей печально. Никто из них не выжил. Лакоты ни с кого не сорвали скальп, ни у одного не забрали одежду, так как от Бледнолицых отвратительно пахло, но взяли все пистолеты и ружья. У одного из убитых Бак обнаружил на поясе засаленный мешочек с золотым песком.

Так шаг за шагом Бак Эллисон по кличке Далёкий Выстрел начинал своё новое знакомство с белым человеком, о котором он успел изрядно подзабыть. Теперь Эллисон решил посмотреть поближе на мир, который он оставил волею судьбы десять лет назад. Случайно ему повстречался седовласый мистер Дрейк с хитрым прищуром на загорелом морщинистом лице. Он дважды пристраивал его проводником при больших фургонных поездах. На третий раз попались мормоны.

3

Неподалёку от форта Ларами[1] стояли по кругу два больших обоза. Возможно, один из них был именно тот, который мечтали догнать мормоны. Впрочем, их караван мог уже и уйти. Бака не интересовало это ничуть. Он сделал своё дело. Рано утром он оставил позади тёмные строения форта. Несколько раз ему доводилось бывать в этом месте с торговыми отрядами Оглалов, но теперь он впервые навестил пост как белый человек, как следопыт и охотник, каких в форте было множество. Правда, Бак не был уверен, что вполне мог называть себя белым…

Форт Ларами был шумным клочком мира Бледнолицых на земле индейцев. Множество людей сновало между кирпичными стенами домов. Здесь торговали, обманывали, пили, дрались, болели. Пахло ружейным маслом, навозом, спиртом. Вокруг поста на взрыхлённой копытами земле то и дело попадались брошенные переселенцами вещи, дырявая обувь, битая посуда, встречались и разорванные книги, которые солдаты с готовностью подбирали чтобы использовать бумагу для самокруток и для другой необходимости. Баку здорово не нравилось это место. Он пустил коня рысью, перескакивая через поломанные стулья и полупустые мешки с мусором. По воздуху тянулся запах сопревшего белья. Подобных мест теперь встречалось много, но нигде не было столько мусора. Нередко можно было наткнуться на целые спальные гарнитуры, письменные столы и кресла-качалки, оставленные посреди прерии из-за того, что фургоны переселенцев были слишком перегружены. И всё же форт на берегу реки Ларами воплощал собой не богатство, а всю грязь белого человека.

Тёмное неподвижное тело привлекло внимание Эллисона. Он придержал коня. На земле лежал, зарывшись головой в старое тряпьё и опилки, человек. Он был грязен и громко сопел. По запаху Бак понял, что человек здорово пьян. Бак спрыгнул на землю и наклонился над спящим. Это оказался индеец в грязной полосатой рубахе и совершенно сношенных ноговицах на тощих ногах. Один из тех, кого свободные Лакоты нарекли Болтающимися-Около-Форта. Их также называли Бездельниками. Эти опустившиеся краснокожие дикари приспособились существовать на подачках белых, исполняли частенько роли переводчиков и посыльных, кое-как изучив английскую речь. Лакоты презирали их, но всё же не гнали их от себя, когда Бездельники навещали племя… Бак встряхнул пьяного, но тот не отреагировал. Он оказался не способным в ту минуту вернуться в реальный мир. Он был мертвецки напившимся. Бак не разбирался в спиртном, но слышал, что поили индейцев не просто плохим виски, а какой-то специально намешанной бурдой. Он бросил вялое тело пьяницы на землю и вернулся к лошади.

4

Бак развёл костёр и вскипятил кофе, неторопливо жуя пластинку вяленого мяса. Вот уже несколько дней он находился возле небольшого торгового пункта, окруженного частоколом. Поблизости стояло шесть индейских палаток, паслись лошади. За частоколом слышались весёлые голоса. Дикари, одетые в длинные рубашки из мягкой кожи, привезли на обмен охапки пушистых шкурок. На скрипучей коляске подкатила группа упитанных мужчин в помятых пиджаках и с сигарами в зубах.

Ночью за частоколом торгового поста долго и шумно что-то праздновали, слышался смех, пьяное повизгивание какой-то женщины, песни под скрипку и гармонь, топот танцующих ног. А возле одной из индейских палаток, монотонно стуча в бубен, голосили двое краснокожих. Красные отблески костра то и дело прорисовывали в темноте их носастые профили.

Утром Бак обратил внимание на молодого человека с очень аккуратным лицом, словно выточенным искусным мастером. Синие глаза смотрели на мир с повышенным вниманием и некоторым беспокойством. Он стоял с двумя индейцами Виннебаго и о чём-то договаривался. Похоже, юноша покупал лошадь.

Бак приблизился к нему, когда тот, закончив торговлю, уселся перед тлеющим костром и принялся с удовольствием жевать индейскую картошку[2].

— С кем имею честь? — спросил юноша и окинул Бака взглядом, полным небесной синевы.

Эллисон представился.

— Меня зовут Чарли, — в свою очередь представился молодой человек. — Чарли Рейнолдс. Моё имя вам ничего не скажет…

Из-за частокола послышалось протяжное пение гармоники и треньканье банджо.

— Этой весной меня, как и многих других, потянуло в Пайнс-Пик за золотом, — рассказывал Чарли, отхлёбывая ароматный кофе и вкусно причмокивая. — Я решил оставить домашний уют и вкусить самостоятельности. Всё-таки восемнадцать лет уже набежало. Ты, наверное, представляешь, как сходят с ума из-за золота. Так вот и я тоже решил сделаться старателем. Но судьба, как говорится, сплясала другой танец. Партия, с которой я ехал, не добралась до цели.

— Индейцы?

— Да. Они атаковали обоз. Я оказался среди тех нескольких счастливых, кого смерть обошла стороной. Мне думается, что это везение должно стать добрым знаком всей моей жизни… В форте Кирни я сошёлся со старым траппером[3] по имени Грин. Он живёт на острове. Одним словом, пожил я с ним недолго. Не по душе мне люди без совести. Возможно, в этом краю нельзя требовать, чтобы человек из леса был джентльменом, но я пока не привык ладить с такими… Однажды мы с Грином обнаружили на дереве привязанное тело умершей индеанки. Он не долго думая сбросил труп на землю, расчленил его и стал использовать куски в качестве приманки для волков. Чёрт возьми, на этом наше партнёрство прервалось. Я понимаю, что покойнику всё равно, но кормить им псов… Не в моём это вкусе. Грин считает иначе. Может быть, для пограничья это норма? Собственно, из дома я улизнул вовсе не в поисках романтики, я уверен, что таковой вообще нет. Писатели выводят романтическими красками зачастую самые отвратительные стороны жизни и делают из страшного события весьма привлекательную картинку. Разве я не прав, Бак? А тут мне показалось, что многие специально заставляют себя быть жестокосердными, чтобы очерстветь и не пугаться окружающего мира. Ведь здесь нет полированных банкетных столов, с которых можно прихватить ломтик колбаски. Эта земля требует, чтобы человек был волком, чтобы мог одолеть волка, чтобы жить и выживать. Не знаю, сумею ли я стать таким. Мне кажется, что сумею, потому что здесь, несмотря на всю первобытную дикость, есть нечто затягивающее. Я сам себе удивляюсь: откуда во мне такое желание порвать с цивилизацией? Но Бог не простит мне, если я из человека сделаюсь зверем. Он никому не простит этого…

Чарли Рейнолдс происходил из респектабельной семьи, учился в Абингдонском колледже, но вдруг бросил всё и сбежал в дикий край, чем едва не свёл отца в могилу. Хорошее воспитание не помешало ему в кратчайшее время освоиться и вжиться в мир следопытов и охотников, словно он сам родился и вырос на равнинах.

Расставаясь с Эллисоном, он и не предполагал, что через шестнадцать лет судьба сведёт их вновь при совершенно иных обстоятельствах. Но до той встречи он пройдёт через гражданскую войну, помотается после её окончания по пыльным каньонам Канзаса и Колорадо, отстреливаясь от Шайенов, забредёт в Санта-Фе, где его охватит головокружительная любовь к мексиканской девушке. Ангел-хранитель проведёт его по просторам Небраски, не раз сохранит его скальп в стычках с дикарями, оставит невредимым после дуэли в форте Макферсон, тогда как стрелявшийся с ним офицер лишится руки. Наконец, Чарли Рейнолдс доберётся до Чёрных Холмов и до Сочной Травы, где тропа его оборвётся. Именно в долине реки Сочной Травы Бак Эллисон увидит его ещё раз…

Бак распрощался с юношей, однако сам промыкался возле торгового поста почти всю осень, подобно Болтающимся-Около-Форта-Бездельникам. Он не знал, куда себя деть.

5

Зимой он ушёл поначалу на Белую Реку, где устроился в пустующей бревенчатой избе. Неподалёку от задней стены он обнаружил маленький холмик с размокшей дощечкой, на которой с трудом угадывались остатки вырезанной эпитафии.

Баку был нужен запас жира на зиму, и он счёл себя самым удачливым человеком, наткнувшись на медвежью берлогу на второй день своего пребывания в избе, когда отправился на охоту. То, что берлога была обитаема, Бак понял с первого взгляда. Медведь забрался туда через узкий проход и прикрыл отверстие ветками и мхом. Осторожно приподняв ветви, он заглянул в берлогу. Изнутри сильно пахло зверем.

— Чудесно, — прошептал Эллисон и отступил на несколько шагов, чтобы сделать небольшой факел, с помощью которого намеревался выгнать медведя из его землянки.

Запалив факел, Бак приготовил винтовку, проверив наличие патрона в стволе, и шагнул к берлоге. Если бы у него был помощник, Бак чувствовал бы себя увереннее, но он был в полном одиночестве. Сердце учащённо билось. Он собрался с духом и бросил пылающий факел внутрь. Едва освободившись от горящей палки, Эллисон кинулся прочь от медвежьего жилища. Он успел сделать не более пятнадцати шагов, когда услышал злобное ворчание, а затем и рёв медведя. Убегать дальше было невозможно. Бак повернулся и поднял винтовку к плечу. В следующую минуту медведь выбрался из берлоги. Шерсть его ощетинилась, от правого бока валил дым. Отряхиваясь, огромный зверь остановился. Он не понимал, что произошло, и всё ещё находился в полусне.

Эллисон плавно потянул спусковой крючок, и медведь опрокинулся на бок, дрыгая лапами. Бак передёрнул затвор и, продолжая держать медведя на прицеле, приблизился к нему. Язык вывалился из пасти медведя, уши едва заметно шевелились. Но то были последние движения огромного зверя.

— Хороший выстрел, — похвалил себя Бак.

Он ловко свежевал тушу, отделил жир от мяса и внутренностей и наполнил им две большие кожаные сумки. С трудом передвигаясь по глубокому снегу, он вернулся к избе и приготовил лошадь, чтобы на ней перевезти медвежье мясо в дом. Небольшие куски он оставил в качестве приманки для волков и койотов, надеясь, что к утру в его капканы попадётся не один пушистый хищник.

Наслушавшись всевозможных историй золотоискателей, он решил попытать счастья в намывании золотого песка. Дело это, однако, оказалось совершенно для него незнакомым и неинтересным. Бак продержал лоток в руках не дольше двух дней, после чего раздражённо забросил его в дальний угол избы.

— Глупость какая! Куда приятнее бить зверей и продавать их шкуры.

Махнув рукой на профессию старателя, Бак Эллисон жил в своём доме ещё месяц, затем затосковал, собрал пожитки и перебрался в лагерь Лакотов, где его тепло встретили члены индейской семьи. Отцу и двум своим близким друзьям он привёз в подарок по длинноствольному ружью, а старейшине общины преподнёс широкий пояс с пристёгнутой кобурой и большим барабанным пистолетом. Множество гостей собиралась в типи[4] Жёлтой Птицы послушать длинные повествования о жизни Далёкого Выстрела среди бледнолицего народа, и белые люди казались дикарям странными существами, которых Великий Дух лишил за какие-то провинности разума и смысла жизни. Сам Эллисон не решился бы в те дни сказать, что за чувства поселились в нём после недолгой жизни рядом с Бледнолицыми. Чувств было много, и разобраться в них сразу не получилось. Его постоянно беспокоили хмурые сновидения, в которых он бродил из одной палатки в другую, то и дело натыкался внутри на бревенчатые стены, которых никак не могло быть в индейском жилище, а сквозь сложенные брёвна протискивались сверкающие стволы винтовок и стреляли Баку в лицо. Привыкший, как все индейцы, видеть в каждом сне важные знаки, Бак решил, что отныне дорога беспрестанно станет приводить его в мир белых людей, и мир тот не сулил ему ничего доброго…

[1] Форт Ларами был заложен в июне 1834 года двумя торговцами пушниной Вильямом Саблетом и Робертом Кэмпбелом. Они назвали фортом добротную бревенчатую хижину, которую отстроили посреди страны кочевников и назвали её именем Вильяма Саблета. Постепенно местечко превратилось в крупный торговый центр. В 1836 году форт Вильям был приобретён Американской Пушной Компанией, вскоре бревенчатые стены сменились кирпичными (в 1841 году); укрепление стало называться форт Джон. Но и это имя не прижилось, и как-то само собой крепость стали величать Ларами из-за протекавшей вблизи реки с этим названием. В июне 1849 года правительство Соединённых Штатов приобрело у пушной компании форт Ларами, превратив его в военный пост. (Здесь и далее прим. автора)

[2] Индейская картошка — так жители пограничья называли похожие на репу крупные корнеплоды, употреблявшиеся в сыром виде или варёном. Иногда их связывали в «косы» и высушивали.

[3] Т р а п п е р (от английского слова trap) — человек, промышлявший пушниной и ловивший зверей капканами.

[4] Т и п и — в переводе с лакотского диалекта означает «дом», «кров». В разговорной речи так обычно назывались все палатки кочевых племён.

По чужим следам (1861)

1

В марте, который Лакоты называли Месяцем-Снежной-Слепоты, Бак Далёкий Выстрел повстречал партию странных пришельцев, которые искали в земле какую-то руду. Они устраивали базы, строили нехитрое жильё, ставили какие-то ориентиры в лесу, что-то постоянно записывали и чертили в толстых тетрадях. Они предложили Баку заниматься заготовкой провизии для их геологической экспедиции. Это было для него обычным делом, заниматься которым приходилось в любом случае. Поэтому Бак принял предложение. Геологи оказались людьми весьма спокойными и в большинстве своём добродушными. Они с интересом расспрашивали его об индейских племенах, любопытствовали, шутили, возмущались.

— Но как же так? Ты утверждаешь, что твои краснокожие друзья это добрые и честные люди. Откуда же тогда жестокость? Откуда отрезанные ноги и головы?

— Такова война, — отвечал Бак, посасывая трубку, — Лакоты часто вспоминают, что белые люди пришли в этот край нищими. Красный человек поверил белому, накормил, не убил. Однако поселенцы обманули. Они твердили о Христе, о мире, о любви, но в душе таили совсем иное. Они стали теснить здешние племена, а кто же согласится с тем, чтобы его гнали с собственной земли? Тогда белые стали покупать землю. Но индеец не понимает, что такое покупка. В его голове не укладывается, что землю можно продавать. Земля — это мать, из которой и на которой произрастает абсолютно всё.

— А мне кажется, что твои индейцы очень похожи на животных по своей сути. Они, разумеется, люди, но душа у них от животных.

— Животные для индейца — родня, соплеменники, братья.

— Волк и олень не братья друг другу, — злобно возразил рыжий парень, — как же вы можете брататься со всем зверьём?

— У нас общий дух…

— Вот я и говорю, что вы — животные, — проворчал тот же хмурый голос.

Как-то во время очередного перехода на место новой стоянки геологи совершенно выбились из сил. Многие из них не раз уже выказывали своё неудовольствие, не слишком привыкшие к кочевой жизни, а в этот раз усталость сделала их особенно раздражительными.

— Сделаем остановку здесь же, — решил начальник партии.

— Здесь невозможно, — возразил Бак.

— Что нам мешает? — резко воскликнул кто-то из-за спины Эллисона.

— Тут слишком открытое место. Посмотрите сюда. Видите примятую траву? Тут совсем недавно проходили лошади, это может быть военный отряд.

— Я дальше не пойду, ни шагу не сделаю! — веско сказал кто-то. — Если ты, Бак, утверждаешь, что знаешь краснокожих, то как-нибудь сумеешь столковаться с ними. Разъяснишь им, что мы не мерзавцы какие-нибудь, а мирные граждане.

Бак пожал плечами. Белые люди не переставали удивлять его своей беспечностью.

В следующую секунду раздался выстрел. Бак резко обернулся на звук и увидел в руках одного из спутников поднятое ружьё.

— Зачем? — крикнул Эллисон.

— Там стояла антилопа, — послышался ответ.

Эти люди привыкли поступать безрассудно. Они бросались за первой попавшейся дичью при каждом удобном случае. Они частенько загоняли своих лошадей и мулов, забывая о том, что лошадям в прерии всегда нужно было сохранять силу на случай непредвиденной скачки.

— Вы не умеете смотреть вперёд, — хмуро сказал Бак.

— Думать о безопасности должен ты, Эллисон, на то мы тебя и наняли, — ответил ему рыжий парень. — У нас полно своих забот.

— Глупо отделять одну заботу от другой. Мир хоть и состоит из отдельных тропинок, но все они спутаны, как нити, в единый клубок, — покачал Эллисон головой.

На следующий день он возвратился с охоты и обнаружил всю геологическую партию перебитой. Похоже было по следам, что на них напали индейцы из племени Черноногих. Бак не ощутил ни малейшего расстройства, глядя на окровавленные тела белых людей. Он знал, что они были чужеземцами, копались в земле, выискивая что-то такое, что могло привлечь других белых. Они были беззлобными, не проповедовали насилия, но даже своим безобидным образом жизни они сеяли в девственном краю беспокойство. Новый пришелец означал ещё один бревенчатый дом, заборы…

2

В августе Бак появился в Ливенворсе и услышал, что между американцами завязалась страшная драка. Южные штаты подняли мятеж против Севера.

— Мистер Линкольн решил выпустить черномазых на волю, чтобы они без разрешения прыгали с дерева на дерево, — втолковывал Баку осунувшийся солдат, вероятно, улучивший свободную минутку или драпанувший самовольно из казарм в город, чтобы отвести душу за стаканчиком. — Вот мы и отдуваемся за него, головы под пули подставляем.

Бак отошёл от стойки и устроился за столом в углу помещения. Салун гудел, источая наваристый запах спирта, табака и бульона. Над поверхностью грязных столов сновали мухи. Громко дзынькали стаканы, скрипели стулья, кто-то перебирал пальцами по клавишам пианино, насвистывая при этом.

Неожиданно за центральным столом, где перешёптывалась толпа зрителей возле игравших в карты и густо клубился сигарный дым под свисавшей лампой, голоса раздражённо повысились. Отодвинув стул, поднялся прилизанный мужчина.

— Я тебя удавлю, будь я трижды проклят! — рявкнул другой человек, следом вставший из-за стола, схватил первого за плечи и бросил на пол. — Хейг, я от тебя и костей не оставлю!

Посетители загалдели. Задвигались стулья. Хейг поднялся с пола, качнулся, выпрямился. Он потирал ушибленное плечо и щурился на противника. Тот, правильно сложенный, длинноволосый, с двумя револьверами на поясе, стоял перед ним на широко расставленных ногах и что-то тихо говорил. Пару раз он продвинулся к Хейгу на полшага. Кто-то схватил его за руку, но он отряхнул чужие пальцы и опять свалил Хейга ударом кулака.

— Это Джеймс Батлер Хикок, — шепнул на ухо владелец заведения, видя любопытство на лице Бака, — его называют Диким Биллом. Судили за жестокое убийство целой семьи, но почему-то он остался невредим. Возможно, врут. Может, не судили. Теперь он служит в форте Ливенворс главным погонщиком и разведчиком.

Дикий Билл перешагнул через рухнувшего картёжника и в дверях салуна задержался.

— Часы ты у меня не выиграл. Ты шулер, поэтому я хочу получить часы обратно, — сказал он.

— Нет! — Хейг сплюнул на пол и покачал головой, не то подчёркивая свой отказ, не то приводя себя в чувство после удара.

— В девять я должен быть в штабе, — продолжал Билл, — поэтому часы мне нужны к восьми.

— В это время мне самому потребуются часы, — откашлялся Хейг — У меня свидание, мне нельзя опаздывать.

В салуне затаили дыхание. Никто не шевелился, никто не позволил себе скрипнуть половицей под ногой. Тишина напряжённо вздувалась.

— Я буду ждать тебя на улице. — Билл повернулся и вышел. Громыхнули его сапоги по лестнице, и салун загудел. Взрыв голосов, советующих и сочувствующих, охватил картёжника. Бак прошёл сквозь толпу и посмотрел через непротёртое стекло на улицу. Билл Хикок сидел на ступеньках магазина на противоположной стороне улицы. Бак видел на его лице маску подчёркнутого равнодушия.

— Хейг, я видел, как Хикок стреляет, не связывайся! — крикнул кто-то.

— А мне плевать! Почему меня должны называть трусом?

— Потому, что лучше называться трусом и быть живым, чем лежать без признаков жизни в деревянном ящике.

Хейг отмахнулся и вышел на веранду.

— Разве уже время? — поднялся Билл и шагнул вперёд. — Почему ты торопишься, Хейг? Жизнь не следует понукать. Ты умеешь передёргивать карты лишь за столом, приятель, но сейчас ты поймешь, что не везде получается быть шулером.

— Пошёл ты… — Хейг заговорил невнятно, будто простуженным голосом заурчал бродяжный пёс. В руке его тускло мерцал револьвер. Он поднял его и выстрелил. Пуля звонко разбила стекло на другой стороне улицы. Билл остался неподвижен, но правая рука его, словно самостоятельное существо, сделала едва уловимое движение, и сию же секунду клубы пороха окутали его фигуру. Хейг упал на спину, не меняя позы. Его голова тяжело стукнула о порог салуна и замерла. Во лбу несчастного все увидели дырку от пули.

— Кто-нибудь ещё желает последовать за ним? — донёсся голос Билла из вечерней мглы.

Бак не спускал с него глаз. Он был восхищён. Взращённый воинственным народом, который умел ценить храбрость и ловкость, он сразу уловил характер Дикого Билла. Он внутренне аплодировал Хикоку, поражённый его элегантным умением убивать. Совершенно ясно, что Билл рисовался. Ему было лет двадцать пять, впрочем, Бак мог ошибиться на пару лет. Но Дикий Билл оказался куда большим игроком, чем самый заядлый картёжник. И он играл не на деньги. Ставкой была его собственная жизнь. Билл играл в своё удовольствие, смакуя каждое движение, каждый поворот головы. Он был молод и уверен в себе. Он смущал противника уверенностью в глазах, выступая, как актёр на подмостках, будто в действительности ему ничто не угрожало. И Эллисон понимал это. Так же выказывали свою храбрость Лакоты, скача неторопливо перед цепью противника, выставляя себя во весь рост, чтобы доказать свою храбрость и неуязвимость… Дикий Билл совершал показательное действо, а не убийство на арене цирка. Он, казалось, не думал о дуэли. Бак отступил от окна, раздвинув плечом пару неподвижных франтов, и пробрался к двери. Хейг лежал, неподвижно уставившись в перекладину на потолке, и в левый глаз ему стекала из дырки во лбу кровь. Эллисон невольно подумал, что картёжнику повезло, потому что смерть настигла его мгновенно, ведь в прерии смерть была обычно мучительной. Глаз покойника таинственно заполнялся красной мутью. В левой руке мертвеца лежали часы, из-за которых, похоже, разгорелась ссора. Бак нагнулся, забрал часы и спустился бесшумно по ступеням. Он протянул часы Биллу.

— Б