Оглавление

Тому, кто правит и намерен править дальше, необходимо умение искажать чувство реальности.

Джордж Оруэлл, «1984»

Часть 1. Новый дом

I

Если бы где-то в этот момент рядом были часы, стрелка бы указывала на 9 утра.

Но смысла в часах не было. Часы — это пережиток прошлого, в наше время в них просто нет необходимости.

Глаза открылись. Ровно в положенное время потолок начал наполняться холодным светом, с каждым мигом все ярче и ярче. Чип в голове подал сигнал мозгу просыпаться. Каждое утро начиналось одинаково: все школьники и студенты Эмпирона просыпались в одно и то же время.

Комната прямоугольной формы, относительно комнат других подростков — небольшая. Обустроена она, может показаться, дико: окно, несколько портретов, представляющих собой тончайшие экраны с движущимися людьми. Такая технология называется «умная фотография» — этакий короткий видеофрагмент, заключенный в стекло и прикрепленный к стене. На столе из деревозаменителя были разбросаны карты памяти, турник давно покрылся пылью, как и стоящее на подоконнике растение: пучок беспорядочно растущих зеленых листков без единого признака на цветение. Ревант скинул с себя одеяло, надел рубашку на вакуумных застежках, штаны и начал спускаться вниз. Ступени, ведущие на первый этаж, выглядели, мягко говоря, уставшими. Краска на лестнице почти вся облезла, прутья, поддерживающие перила, танцевали в разные стороны уже несколько десятилетий. Мать вовсю хлопотала на кухне: для мужа и сына нужно было приготовить завтрак, еще и не забыть про малютку Еву, плачущую в своей колыбели. Отец семейства просыпался раньше остальных, но спускался последним.

— Доброе, — поприветствовал Ревант. Он никогда не договаривал «утро», и так ведь понятно, какое сейчас время.

— Доброе, — сухо ответила мать.

Он зашел в ванную. Как и каждый день до этого, посмотрел в зеркало, скользя взглядом, начиная с шеи, затем медленно поднимая его; пристально вглядывался в свои карие глаза, может, пытался что-то разглядеть в их бездонной пустоте, но сам он не придавал значения этому утреннему ритуалу. Юноша достал из пластмассового шкафчика зубную накладку, прополоскал под холодной водой и вставил в зубы, потом опять поднял глаза на себя: молодой человек семнадцати лет, со смуглой кожей, высокого роста, черными короткими волосами и носом с горбинкой. Он не занимался спортом, но выглядел достаточно спортивно.

Зубная накладка закончила свою работу, уведомив своего владельца мягкой вибрацией. Обязательным считалась ежеутренняя проверка чипа в голове. Для этого выдвигались два дополнительных маленьких зеркала так, чтобы в отражении увидеть затылок. Заметив зеленое, ежесекундно мигающее свечение, нужно было сказать:

— Ревант Лайнхарт. 9:03. Чип-ингибитор в норме.

После этого, наведя порядок, он поспешил на кухню, по пути столкнувшись с отцом. Вместе вся семья села за стол. На завтрак была гречка с мясным пюре.

— Что это? — задался вопросом отец, предполагая ответ.

— То же, что и вчера, — все также сухо отвечала мать.

— Опять фарш из насекомых? Неужели мы не можем утром поесть просто кашу?

— Не говори глупостей! Ты сам знаешь, что белок утром — это полезно, а тараканов много, их не жалко, они дешевые. На вкус они не такие уж и противные, какими кажутся, а заразы в них нет, я их долго сушила. Ревант, нечего так хмуриться! Давай-давай!

Блюдо на самом деле выглядело не так аппетитно, не так, как люди, условно говоря, двадцатого или двадцать первого века представляли себе идеальный завтрак. Но разве был выбор?

С горем пополам семейство одолело утренний ланч, все разошлись по комнатам. Мать скорее подбежала к колыбели, взяла младенца на руки, и, прежде чем кормить ребенка, повернула его к себе спиной так, чтобы был виден затылок, затем громко произнесла:

— Ева Лайнхарт. 9:11. Чип-ингибитор в норме.

В своей комнате юноша прикрепил рюкзак, с которым ходил всегда и везде, на спину, затем спустился вниз, попрощался с остальными членами семьи и вышел на улицу.

Семья Лайнхартов жила достаточно далеко от центра, поэтому добраться вовремя до школы было задачей затруднительной, хотя всегда выполнимой, так как от человека здесь ничего не зависело. Ревант вышел на улицу по прямой, ведущей к школе. По пути он видел множество знакомых и незнакомых людей. С периодичностью пролетали по серому небу вольтжеты — этакие вертолеты без лопастей, чем-то отдаленно напоминающие машины предков, которые еще передвигались по земле. Вольтжеты завораживали взгляд любого пешехода, понимающего, что на такое ему никогда не заработать. Они выдавались исключительно офицерам армии. И хотя бы стать водителем такого аппарата была уже большая честь. Здесь видны были налицо врожденный талант и отточенные годами навыки управления. Люди, шедшие вместе по улице, могли разговаривать между собой, но они не проявляли никаких эмоций. Да, губы людей то соединялись, то разъединялись при рождении слов; да, уголки рта иногда перемещались, расплываясь по щекам. Но первое нельзя было назвать общением, а второе — улыбкой. Люди говорили друг с другом для обмена информацией, не больше. В каждом движении, жесте, мимике проскальзывала тень подчинения и однообразия. Ревант давно перестал обращать внимание на окружающие дома. Здесь, вдали от центра, они были достаточно старые, но не выглядели ужасно, даже могло показаться, что в их строительстве участвовал архитектор, имевший чувство вкуса. Но все сооружения здесь — это микроскопические частички единого пазла, образующего собой Эмпирон. Независимо от того, какого цвета было здание, когда его построили, оно, равно как и все остальные, отдавало серостью, однотипностью, однообразием. Кроме того, на крыше каждого дома стояли инспирационные вышки. Эти вышки — отражение воли Владыки, Его законов, приказов и сиюминутных пожеланий. Именно благодаря инспирационным вышкам работали чипы, именно благодаря чипам в головах людей сохранялись гармония и спокойствие. Ведь если подумать, все проблемы людей связаны с проявлением эмоций; как следствие, если лишить человека возможности испытывать эмоции, он не сможет действовать нерационально и непредвиденно, на что и была направлена благодетельная воля Владыки.

Но Ревант об этом не думал. Еще бы, как он мог об этом задуматься? Проходя по проспекту 9-AC, трудно было не заметить, что на месте, где должен был стоять дом, стоит лишь расчищенный квадрат. Видимо, стройка только готовится. Ревант вспомнил отца. Тот работал на стройке, как раз сегодня нужно будет помочь ему. В потоке мыслей подросток не заметил, как столкнулся с одним из террамилей. Террамили — самые мелкие звенья армии Эмпирона, представляющие собой затвердевшую землю, заключенную в деревянный скелет. Они выполняли работу солдат и полиции, охраняли города (непонятно, зачем?), шли в рядах первых против врагов Эмпирона, которые вот-вот покорятся воле Великого Владыки. Террамили не понимали человеческого языка, для понимания приказов они, как и все другие люди, использовали чипы-ингибиторы. Но для обычного человека, а тем более школьника, чип этого нечеловеческого существа, выполняющий роль мозга, был недоступен, а посему извиняться было бессмысленно.

Ревант уже почти подошел к трехэтажному серому зданию школы, примечательному своей вышкой высотой в десяток метров. У основания этой самой вышки красовалась умная фотография — портрет могучего Владыки. Конечно, если бы чипы у школьников и учителей не функционировали (что в Эмпироне невозможно), то у них всех бы появлялось чувство гордости. Вот он: вечно молодой, на вид лет четырнадцати, светловолосый, улыбающийся во все свои сверкающие чистым снегом зубы, широкоплечий, с символизирующими всю мужественность его духа скулами, пронзительным взглядом и острым кадыком. Воздух колебал его челку, щеки покрылись легким румянцем. От изменения погоды изменялось и изображение Владыки. В сегодняшнее ветреное утро плащ красиво развевался, в засушливый день он оставался неподвижным, а в легкий моросящий дождь слегка увлажнялся и от этого становился темнее.

Зайдя в школу, ученики проследовали в главный холл. Каждый рабочий день начинался с Ежедневной клятвы верности Великому Владыке. Вот его портрет, меньший по размерам, чем тот, уличный, торжественно вносят, ставят к стене так, чтобы его было видно всем ученикам. После вступительных слов комиссара школы, каждый, как один, повторяет следующие слова клятвы:

— Дорогому и Любимому Владыке, озарившему верный путь благоденствия и порядка, Установителю контроля за бесконтрольным, Укротителю неукрощаемого, Единственному Властителю земель Эмпирона и всех прочих, клянусь этот день посвятить радости и воле Владыки в своем обучении, быть верным службе и долгу, Эмпирону и Владыке.

Затем — уроки. Ревант зашел в кабинет номер семь, сел за парту и начал ожидать звонка. С каждым следующим мгновением в класс приходили ученики, а за ними послушно волоклись их тени. После того как все сели за свои парты, бездушные головы уставили свои внимательные взгляды на экран-доску. Зашел учитель мистер Коханский и сразу начал, не дожидаясь реакции детей, которой все равно бы не последовало:

— Дети, по программе ПроПРУнаБуП[1] вам всем уже выданы профессии, по которым вы будете работать и служить до конца жизни. Со следующей недели вас разобьют по группам, вы будете готовиться к поступлению в училища. Все курсанты, (обратился он к тем, кому достались определения в военные училища и кого ожидала военная карьера) мисс Миль и мистер Хагг займутся вашей подготовкой к операции по пересадке чипа-ингибитора нового образца. Все остальные, (лицо учителя переменилось) в вашей образовательной программе кардинальных изменений нет. Я отправлю позже списки, с какими преподавателями вам придется работать. А впрочем, лучше это сделать сейчас.

Мистер Коханский опустил веки, сквозь которые глянул наверх. Если бы в этот момент он стоял спиной к ученикам, они бы наблюдали, как желтое свечение сменило зеленое — ежесекундное. В этот момент мистер Коханский отправлял через чип таблицу всем присутствующим в кабинете №7. Это очень удобная технология чипов-ингибиторов сильно упростила передачу информации между человеческими видами. Века назад люди использовали почту, телеграф, телефон, радио и видеосвязь. Во время же рассвета науки и технологий, а именно Великого излечения организма человека (так в Эмпироне назывался день, когда всех граждан подконтрольных земель обязали добровольно внедрить в себя и своих детей чипы), произошел рывок в области прогресса невиданного масштаба. Биты информации, что раньше стояли на страже ограничения человеческого разума, были полностью покорены и стали служить воле человека. Теперь не было преград для связи между людьми — ни пространства, ни времени.

Когда все ученики получили таблицу, прозвучала тема урока, и учитель начал свою лекцию. Никто ничего не записывал, все: рисунки, фотографии, графики и таблицы — передавались сразу в головы обучающихся. Говорить во время уроков было запрещено, поворачивать голову хоть на долю градуса от доски — тоже. В школьных коридорах всегда царила могильная тишина, потому что шум — преступление. Нарушить ее мог только делинквент — человек без чипа.

Придя после школы, Ревант пообедал, после начал думать, как ему занять себя до похода к отцу на стройку. Программой инспирационных вышек не было предписано выбирать, как проводить свой свободный досуг. Если у молодого человека вдруг появилось время, когда он ничем не занят, положено было отправляться в социально значимые места: школы, лечебницы, санитарные пункты, поддерживающие чистоту улиц, и брать на себя часть работы, помогая своим трудом Эмпирону. Но до ближайшей лечебницы по времени идти было дольше, чем ждать прибытия отца, поэтому Ревант занял себя другим.

Он зашел в ванную, весьма старомодную для своего времени. Матовое покрытие крана местами потерлось, освещение, рассеивающееся по углам комнаты, уже тускнело, пыль будто въелась в ковер на полу, не оставляя шансов тем, кто хотел бы прибраться, а стекло, ограждающее душевую кабину, кое-где вовсе не затемнялось, делая человека, принимающего душ, видимым. Ревант подошел к раковине. Его отражение, заключенное в овальные границы зеркала, отобразило лицо подростка. Послушно выполняя приказ чипа, загорелась подсветка. Лицо Реванта озарилось холодным светом, он, как и утром, посмотрел себе в глаза. Что он там увидел? Ничего. Глупое отражение действительности: поверхность, отражающая существующий мир, дверь, открывающая нечто новое, никак не отличимое от старого, та же конфетка в той же обертке… Но когда человек смотрит на себя в зеркало… что он чувствует? Он видит что-нибудь такое, чего не видят остальные, или что-то, чего он не ощущает в другое время? Что-нибудь приходит в голову этого человека, когда глаза его видят себя, пытаясь разглядеть, что там, дальше? Ревант не видел. Он не мог видеть. Он бездумно смотрел себе в глаза, но был не способен увидеть себя в своем теле.

Так прошло время. Удар хлопнувшей двери означал возвращение отца. Вместе они отправились на строительство дома, начинающего новую в городе улицу. Отец проработал на стройке двадцать пять с небольшим лет. Нельзя сказать, что он был большим профессионалом, от него не требовалось никакого профессионализма. Задача любого человека на стройке — сделать все в точности, как этого требует чертеж, спущенный сверху. К слову, любой строитель по своему личному опыту может сказать, что в последние годы чертежи не менялись, они приходили одни и те же. Чтобы не забивать память чипов, использовались схемы прошлых лет. Дома не менялись, архитектура не претерпела никаких изменений.

Было нерабочее время. Когда отец с сыном прошли в глубь стройки, сложилось ощущение, что они одни, но это было не так. Зайдя в будущую спальню, Лайнхарты увидели Кима, молодого строителя, только закончившего училище где-то в Чосоне. Он знал только слова, связанные с работой, с разговорным английским, а с официальным языком Эмпирона он только знакомился. Невысокий азиат поприветствовал пришедших, после чего стал слушать команды и приказы.

— Ким, пришли балки, они на четвертом этаже. Пронумеруй их по протоколу 85-EZ. А Ревант пока спустится в подвал, возьмет там ведра с краской, принесет их наверх и оставит у входа. Всем все понятно?

Ответа не последовало. В нем и не было необходимости, все до предельного ясно.

— Да, надень комбинезон, ты ещё форму заляпаешь, мать не отстирает, — добавил отец.

В сером, строительном, изношенном комбинезоне Ревант спустился в подвал. Освещение сюда еще не провели, так что он включил заранее взятый у отца фонарик. Будущий цокольный этаж, предназначенный только для служебных нужд, выглядел весьма прозаично. Стены и пол забетонированы, но еще не покрашены, и едва ли их собирался кто-то красить. Всюду были разбросаны мешки, инструменты, какие-то элементы одежды. После недолгих поисков обнаружились и емкости с краской, стоявшие в углу подвала. Фонарь был на тонкой веревочке, через которую Ревант просунул шею и попытался взять сразу два ведра в обе руки, но вес оказался внушительным, руки напрягались, проступили голубоватые вены. Тело начало трясти после неудачных попыток поднять ведра. Он понял, что лучше за один раз принести одно ведро, так хотя бы получится поднять оба наверх.

Схвативши за ведро обеими руками, Ревант присел и силой бицепсов оторвал от земли злополучное ведро с черной краской. От поднятой тяжести эхом раздался хруст в спине, но боли не было. Движениями, напоминавшими походку краба, подросток подходил к лестнице. Вот нога коснулась первой ступени, затем — третьей… Ревант торопился. Сегодня ему повезло, ведь на стройке обычно полно занятий, которые остаются невыполненными к приходу отца и сына Лайнхартов. Обычно время, необходимое для выполнения всей накопившейся работы, исчислялось часами. В этот же день строители поработали на славу, оставив Киму, Реванту и его отцу не так много задач. Так что перенести все ведра наверх (а их было всего два) было разминкой, тренировкой накопившихся навыков.

Оставались три чертовых ступеньки. Ревант поднял левую ногу, уже собираясь ступить далее, но тут воля случая сыграла с ним плохую шутку. Раскачавшись, ведро с черной краской оказалось за спиной, тем самым уравновешивая ногу, собирающуюся продолжить путь наверх. В один момент тело стало подобием древних весов. Но вес был неравен, что-то должно было перевесить…

Так и произошло. Многокилограммовое ведро потянуло подростка обратно в темный подвал. Ревант просто не мог удержаться, он хватал руками воздух, искал ногами опору, но все было тщетно, он полетел назад. Удивительно, что чувствует человек при падении, даже человек с внедренным в него чипом-ингибитором? Сердцебиение учащается, дух захватывает так, что вздохнуть, пока не приземлишься, нельзя. Но что это за ощущение?! Физики, когда ещё существовала эта наука, использовали термин «свободное падение»… Свободное…

Реванту не повезло. Его приземление с нескольких метров высоты было жестким, с не самым благоприятным исходом. Честно говоря, с катастрофическим исходом, предопределившим его судьбу. Он упал затылком на последнюю ступеньку именно тем местом, где располагался чип. Перед глазами был потолок, сбоку — холодное свечение фонарика, упавшего недалеко от головы. Ревант немного прижал подбородок к шее — свет, прятавшийся на верхнем этаже, отдалился на миллиарды световых лет… Тени… Из темных, неосвещенных уголков подвала начали вырастать черные силуэты, без четко выраженных конечностей, даже без облика, но с прожигающими своей чернотой глазами. Тени не приближались, они были приклеены к стенам, но с каждым мгновением они увеличивались, и через какую-то долю секунды достали до потолка. Они множились с неестественной силой. Что это? Об этом никто никогда не говорил, никакой волной инспирационная вышка не извещала о таком состоянии, когда, завидев что-то несуществующее, черные пятна со зрачками больше кулака взрослого спортсмена, человек не только не предпринимал бы попытки спасения, но даже оставался на своем месте, не в состоянии пошевелиться. В самый неподходящий момент фонарь погас. Свет, до этого озарявший комнату, теперь давал видимость на расстоянии вытянутой руки. В один момент, по крайней мере, так юноше показалось, прозвучал щелчок, после которого наступила мертвая тишина. Воцарился мрак. Тени заполонили собой все пространство, даже свет с лестничного проема больше был не виден. Остались только глаза, пожирающие своей бездонностью, темнее ночи в самой чаще леса. Они не двигались, все также были приклеены к стене, если тень еще не разрушила собой стены. Не в состоянии больше держать зрительный контакт, Ревант сдался, отвернул голову и… потерял сознание.

 Так называлась Программа Профессионального Распределения Учащихся на Будущие Профессии

II

Постепенно Ревант приходил в себя, но картинка в глазах все равно плыла из стороны в сторону. Его мучил вопрос: «Что произошло?» Он попытался встать, что оказалось несколько затруднительнее, чем ожидалось. Темнота, окутавшая комнату, отступила перед тонкой полосой света, излучаемой фонарем, к которому и повернулась голова Реванта. Свет, оказывается, все это время горел так же ярко, как и раньше. Парень перевернулся на правый бок и, взяв фонарь в левую руку, поджал под себя ногу, опираясь на нее.

— Что-то не так, что-то точно не так, — приговаривал он шепотом. Ощущение нестерпимой тревоги, будто тысячи колокольчиков, бездельно лежащих на полках высотой с ангар, начали падать, сотни за сотнями, издавая невыносимый звон. Опершись правой рукой о пол, он пальцами коснулся чего-то мокрого. Это была кровь. Усевшись, Ревант начал оглядываться по сторонам. Лежавшее вверх дном ведро было плотно закрыто, поэтому черная краска не разлилась по полу. Из лестничного проема в подвал попадал свет, где-то наверху были слышны разговоры. Ничего не поменялось, но… все было не так. Будто само восприятие окружающего резко переменилось: мир вокруг имел тот же облик, только ощущения от него были совсем другие. Ревант поспешно поднес ладонь к затылку, к месту, где у него был вживлен чип-ингибитор.

Чип на месте, светодиод на окровавленной коже под слоем коротких волос было легко нащупать. Облегчение мурашками пробежало по коже.

С верхнего этажа кто-то спускался, об этом известили громкие шаги. Они будто придали заряд силы, адреналин ощутился во всем теле. Ревант быстро вскочил на ноги, слегка покачиваясь от помутнения в глазах. На лестнице появился отец.

— Что ты тут так долго? Мы сидим и ждем тебя уже полчаса! Пара несчастных ведер, их давно можно было поднять!

— Я… я упал, — сказал сын в смятении, — я поднимал ведро, а потом оно упало, а я за ним…

— Ай, — махнул рукой отец, — самому проще все сделать.

Двое взрослых — отец и Ким — быстро управились с двумя ведрами. Отец недовольно продолжил:

— Иди, снимай комбинезон. Подождешь меня у входа, я скоро поднимусь.

Ревант ожидал отца на крыльце недалеко от дома, накинув капюшон из-за начинающегося дождя. Очень странное ощущение еще не покидало тело, об этом напоминали и засохшие следы крови на кончиках пальцев. Где вечная гармония, спокойствие, царившее в голове каждого Эмпиронца? Где воля Владыки? Почему сейчас на душе царило внутреннее беспокойство, перерастающее стихийными волнами в страх? От этого ощущения становилось душно. Отец промелькнул сначала в окнах, затем, не выходя из помещения, в открытую дверь громко сказал:

— Ты иди! Ким не так заполнил лист, теперь все заново нужно переделывать. Я один пойду, ты меня не жди.

Лайнхарт старший исчез в строящемся помещении, Ревант развернулся и резво пошел по тротуару к дому. Чем дальше он шел, тем больше мыслей посещало его, опережая друг друга.

«Мне никогда не было так плохо. Боль в голове распирает, осколочная граната взорвалась в черепе». Он никогда не обращал внимания: Эмпирон, протекторат, город и даже эта улица — как организмы с маленькими клетками — людьми, текущими по сосудам-улицам. «Вольтжеты… как они работают? Наверняка, кто-то должен знать, как работают эти автокары. Они скользят по небу, эти сверкающие редкие птицы, а в них — еле видимые, заметные только при открытых окнах офицеры, в белой форме, со сверкающими петлицами и фуражками с золотистыми лавровыми листками. А эти летающие фонари, гуляющие по городу в тех местах, где по ночам особенно темно! А эта… инспирационная станция. Высокое сооружение с приемником и каким-то, похожим на рупор, овалом. Но не так ведь, все не так! Почему, если я протяну руку вперед ладонью вверх, то я почувствую мокрые капли дождя? Почему прохожие так неестественно тупят свой взгляд на мокрый тротуар, по которому идут? Кто такие террамили? Почему никто не замечает стоящих посреди улицы деревянных мутантов с оружием?»

Вопросы у Реванта рождались с невероятной скоростью и их поток невозможно было остановить. Все вокруг казалось новым, будто до этого он жил в другом обычном мире, как любой нормальный человек. Что произошло?

Вернувшись домой, он застонал, головная боль не утихла. Ревант скинул куртку в прихожей. Нужно было постирать вещи и принять ванну — кровь осталась на затылке и одежде. Дверь отъехала к стене, Ревант зашел в комнату, но свет не включился. «Странно», — подумал он, ведь свет всегда включается, когда внутрь кто-нибудь заходит: датчик света ловит сигнал из чипа и включает свет.

Ревант подошел к ручному выключателю, лампы по контуру потолка загорелись. Невольный взгляд скользнул к зеркалу. Оно опять притягивало, требовало посмотреть в себя. В конце концов нужно было проверить, удостовериться…

По бокам из зеркала аккуратно выплыли еще два, меньших по размеру, издали как бы поглядывающих друг на друга. Взгляд упал на левое маленькое зеркало, отражающее свечение чипа. Вернее сказать, свечение, которое должно было быть. Ревант пригляделся. Там, где светодиод обычно излучал зеленый сигнал стабильной работы, ничего не было. Под бордовой кровью — ни-че-го!

— Нет, нет, этого не может быть! Какого черта? Чип сломался! — паника завладевала разумом, — что со мной будет? что со всеми нами будет?

Будто небо обрушилось на рассудок, продавливая его вглубь, вниз и вниз. Чувство предательства перед самим собой, перед всеми окружающими пронизывало с головы до ног. Каждая клетка его тела кричала о беде, о том, что его мир, так долго казавшийся безопасным и предсказуемым, рушится перед глазами. Гладкий, пускай и старый, пол ускользал из-под ног.

«Я обязан кому-нибудь рассказать, меня обязательно должны вылечить. А вдруг нет? Вдруг подумают, что у меня никогда не работал чип, что я всю свою жизнь скрывал это, что родители скрывали у себя дома делинквента? Да, об этом нельзя никому говорить. Хотя, может, мне помогут? Может, мне встроят чип обратно? Неужели ни у кого никогда не выключался чип? Ведь наверняка их вставляют обратно, наверняка…»

Лихорадочные рассуждения были прерваны:

— Ревант, что ты там так долго делаешь? Мне тоже в ванну надо.

— Я моюсь, мам.

— Почему нет звука воды? С душем что-то случилось?

— Он… я… — Ревант растерялся, не зная, что сказать, — я сейчас, сейчас…

Уснуть не удалось. От осознания всего произошедшего за последние сутки, от одной мысли о вероятном будущем спать не хотелось. Ко всем рассуждениям добавился вопрос: как вовремя проснуться утром? Роль будильника всю жизнь играл чип, а теперь что? Если вовремя не проснуться, родители точно заподозрят что-то неладное, так что нужно проснуться ровно через десять минут после того, как чайник на кухне известит свистком о вскипяченной воде. А если проснуться на минуту раньше или позже? Мысли водопадом заливали сознание, так что всю ночь Ревант делал то, чего в такое время никогда не делал — не спал. Он пытался, закрывал глаза, ворочался с боку на бок и, казалось, даже видел что-то похожее на сон или гипноз: Он стоял на крыше здания, где-то в одиннадцать этажей, вокруг тянулись провода, перевязанные вместе, соединяющиеся около инспирационной вышки. Обычная, ничем не отличающаяся, вот только без охранников-террамилей и с погасшими огнями — она не работала. Ревант стоял на крыше один, в той же пижаме, в которой пытался поспать. И здесь он думал, размышлял: «Что будет со мной? Зачем нам, гражданам Эмпирона, эти чипы? Я думал, что без них нельзя жить, но… я живой. А у Владыки есть чип? Владыка знает, что его гениальную разработку можно остановить одним случайным падением с последней ступени подвальной лестницы?» Ветер обдувал лицо, руки и ноги; морозило, а вокруг расстилался пейзаж из высоток. Он был не в своем родном городе, это было похоже на что-то, что раньше люди назвали бы мегаполисом.

Границ города не было: слева возвышались стеклянные небоскребы. Должно быть, там решалось, какой сигнал посылать вышкам; справа — нескончаемые маленькие домики в четыре-пять этажей. Ревант смотрел вокруг, замерзший от ветра, и думал… А после, будто оборванный на половине мысли, резко вспомнил, что он у себя дома, в своей кровати, юноша укрылся одеялом и попытался скрыться от мысли, что он теперь делинквент…

Утром получилось проснуться (если это можно так назвать) вовремя, с кухни на первом этаже прозвучала мелодия чайника, и Ревант стал считать про себя ровно десять минут, чтобы встать, надеть рубашку на вакуумных застежках, штаны и спуститься вниз. Мама стояла, склонившись над Евой, успокаивала ее. Младенцы, недавно получившие чипы, часто плакали, еще не в силах совладать со своими эмоциями.

Дверь в ванную открылась, Ревант включил свет и начал чистить зубы. Он не мог теперь смотреть на себя, он боялся собственного отражения. Быстрее, чем он успел об этом подумать, работа зубной пластины завершилась, настала пора утренней проверки чипа. Боковые маленькие зеркала выехали по разным сторонам, нужно было сказать фразу, только сказать, ничего больше. Глаза уставились на затылок, наблюдая небольшой черный островок в океане кожи. «Что-то нужно сказать. А может, не нужно? Если промолчать, то наверняка придет помощь, чип вживят обратно, и жизнь пойдет прежним ходом, — думал Ревант. — Хотя, что я такое говорю? При утренней проверке самое последнее, что нужно делать — это молчать».

После раздумий, очень неуверенно и тише, чем обычно, он произнес:

— Ревант Лайнхарт. 9:03. Чип-ингибитор в норме.

Он стоял неподвижно. Зеркала задвинулись назад. Кажется, все обошлось.

Позавтракав, все засобирались по своим делам. Школьники выходили из домов один за другим, в их потоке был и Ревант. Ощущение искус