автордың кітабын онлайн тегін оқу  Танино счастье

Евгений Чириков

Никифор нашел себе, наконец, место: он поступил банщиком в торговые бани купца Вавилова. Когда у него взяли паспорт, он почувствовал, что «теперь дело уж крепко», и довольная улыбка озарила его красивое лицо с темной бородкой и с такими ясными синими глазами, какие бывают у нарядных и дорогих детских кукол. Оп тряхнул головой, покрытой темной шапкой завившихся по концам в кольца волос, и показал такие белые и свежие зубы, словно он никогда еще не ел ими. В конторе Никифору выдали по две смены красных рубах и белых штанов, два пояска, пестрые, с вытканными на них пословицами «без Бога ни до порога», старые опорки и медный гребень с редкими зубьями для ношения на бедре на тесемочке, как это полагалось всем банщикам в банях Вавилова. Потом ему велели снять лоснящийся от грязи полушубок, с дырами, чрез которые выглядывал пожелтевший овечий мех, размохрившиеся лапти с онучами и, оставив все это на отведенной ему тут же, при банях, квартире, идти в общее дворянское отделение за 10 к., хорошенько вымыться и надеть выданную ему форму.

Квартира помещалась в конце полутемного коридора нижнего этажа, где было мрачно, пахло вениками, плесенью и мылом, и всегда пели на равные тоны сверчки. Эта была крошечная комнатка, с окном в форме растянутого прямоугольника под самым потолком, и оттого, что окно это пропускало очень мало света и было затянуто переплетом железной решетки, — комната напоминала тюрьму. В одном углу ее были свалены беспорядочной кучей веники и они страшно шумели сухими листьями, когда их задевали; в другом углу стоял некрашеный липовый столик с табуреткой, а в двух остальных — нары: одна была пустая, гладкая и лоснящаяся, словно ее натерли воском, а другая — покрыта серым колючим байковым одеялом с красными поперечинами и забросана старым пальто, с прорванными петлями и вытертым плисовым воротником, жиденькой подушкой в цветной ситцевой наволочке и еще разным хламом из разных видов мужской одежды. Пустая нара и должна была поступить в распоряжение Никифора.

— Светится, — сказал он про эту пару, — видно, что достаточно на ней поелозили!..

И стал располагаться на новоселье. Снял свой полушубок и накрыл им нару мехом вверх; пещер со своим движимым имуществом повесил на стену, на гвоздик, а лапти с онучами снял и пихнул ногой под нару. Потом он сел на овечий мех и почувствовал себя очень хорошо… Лениво почесываясь, он прислушивался к нестройному банному шуму. Сюда доносился глухой и отдаленный звон медных тазов, шум воды, стремительно вырывающейся из открываемых кранов, гул бесчисленных визгливых голосов из простонародного общего женского отделения… Все это сливалось в пестрый, немолчный, какой-то странный хаос звуков, и казалось что весь этот большой каменный двухэтажный дом был пропитан какой-то бестолковой сутолокой, шумливой, кружащейся вихрем…

— Весело у вас! — заметил Никифор вошедшему в комнату Василию, его будущему сотоварищу и сожителю. Тот был чем-то озабочен, забежал только на минутку и, увидев Никифора, сделал недовольное лицо, потому что в комнате было и без этого Никифора очень тесно.

— Весело, говорю, у вас! — повторил Никифор.

— Как в сумасшедшем дому! — вскользь бросил Василий и скрылся.

Посидев минут пять в приятном самочувствии, Никифор вышел из своей берлоги с бельем под мышкой.

— Куда, почтенный, идти-то? — спросил он у кассира.

— Наверх, прямо, потом налево, первая дверь! — крикнул ему кассир из своего окошечка и показал пальцем на лестницу.

Никифор защелкал каблуками опорышек по каменным ступеням лестницы и нашел дверь общего дворянского отделения.

В большом и высоком предбаннике стояли, как в больнице, в несколько рядов мягкие, накрытые простынями койки, блестели светло начищенные и сложенные в порядке тазы, белели новым деревом опрокинутые вверх дном и уложенные пирамидой шайки. Публики здесь было немного: на трех-четырех дальних койках сидели, как мертвецы в саванах, люди в белых простынях, а на некоторых — лежали в приятном изнеможении, закинув руки за голову. На сером, аляповатой работы деревянном диване спал, поджав ноги в стоптанных ботинках, цирюльник, Иван Павлыч, человек с рыжими торчащими щетиной усами, — и одной рукой на всякий случай держался за свои часы с цепочкой, а другую спрятал под голову. Около дивана возвышалось старое трюмо со столиком, а на столике лежала черная каучуковая гребенка с выломанными зубцами, в которых так много скопилось грязи, что никто из посетителей не решался этой гребенкой причесываться, и взяв в руки, сейчас же клал на старое место. Вдоль внутренней стены колыхалась похожая на широкий половик портьера, и за этой портьерой слышался смех и восклицания: там свободные банщики играли в карты и позванивали медными монетами. В узком пространстве между пологом и вешалками дремал Игнат, старый солдат, который хранил платье и вещи публики и был, кроме того, начальником над банщиками этого отделения.

Никифор вошел и осмотрелся. Первое, что было опять-таки очень приятно, — это теплота, а второе — чистота и обширность… Было похоже, что Никифор вошел к господам, а между тем он здесь — на своем месте. Однако, Никифор не решился сесть на мягкую койку, потому что все-таки сомневался… Он заглянул под «полог» — как он назвал мысленно портьеру — и, увидя людей в красных рубахах, понял, что это — свои люди и что их можно спросить насчет коек:

— Поигрываете? — спросил он.

Но никто не ответил: все были в азарте, сверкали белками глаз и стучали кистями рук по ящику, побивая «взятки».

— Надо мыться, — произнес Никифор, желая подойти к решению вопроса издали. Ему не хотелось, чтобы новые его товарищи поняли то затруднение, в которое он поставлен своим невежеством, но так как никто не ответил и на это «надо мыться», то Никифор