Оглавление

Слабость.

Ещё один день подходил к концу. Очередной отрезок времени, прожитый на этой проклятой земле, оплетённой сетью дорог и закованной в доспехи из стекла и стали. Холодное, блёклое осеннее солнце медленно двигалось по небосводу, бросая колкие блики на чешуйки окон далёких исполинов. Их мрачные вытянутые очертания, ощетинившиеся сотнями вышек и антенн, напоминали уродливые зубы бездонной пасти, жаждущей вонзиться в небосвод и растерзать его. Огромный город, раскинувшийся под бескрайним, желтовато-серым небом, судорожно пульсировал в собственном ритме, готовясь встретить надвигающуюся ночь.

Нил Андерсон любил это время суток. Это чувство было сильным и не нуждающимся во взаимности. Неотвратимое движение светила к линии горизонта неизменно завораживало его. Это было его личное время. Он всей душой и сердцем чувствовал, что именно сейчас он по-настоящему свободен. Грудь вздымалась легко и свободно, в такт спокойному, размеренному дыханию. Редкие минуты покоя, которые ничто не могло у него отнять. Ни звуковой сигнал поступающего вызова, ни разговоры коллег, ни служебные разбирательства, ни шум тяжелого грузовика. Час полнейшего, сосредоточенного одиночества и медленных, но в тоже время предельно точных мыслей. И хоть тело всегда было расслабленно, а глаза закрыты, внутри происходила напряжённая и монотонная работа, которую он проделывал каждый день. Это вошло у него в привычку. Это стало его натурой.

Но часу отрешённого одиночества и покоя рано или поздно приходил конец. Андерсон прекрасно осознавал это. Нельзя было сдержать надвигающийся прилив или остановить закат солнца. Нельзя было отмотать время вспять и переиграть всю цепочку сложных или, наоборот, слишком простых и глупых решений. Точно так же нельзя было остановить проезжающий мимо грузовик.

В спокойный, взвешенный и размеренный мир Андерсона с нарастающим шумом ворвался гул мощного двигателя, сопровождаемый лязгом и грохотом пустого кузова. Личному времени пришёл конец. Беспощадная жизнь, по заверению науки даруемая лишь однажды, поспешила напомнить ему, что пришло время выполнять данные перед ней обязательства. Исполнять все пункты этого морального договора, составленного между его совестью и неумолимою судьбой.

Тонкие, обветренные губы Андерсона тронула лёгкая улыбка. Он был вовсе не прочь отработать ещё один день, в срок погашения этого жизненного кредита. В конце концов, он был одним из лучших в своём деле, и этого было у него не отнять.

Нил открыл глаза. Волна горячего воздуха от мощного двигателя, смешанная с крупной дорожной пылью, тут же хлестнула его по лицу. Мужчина невольно прищурился и наклонил голову, укрываясь за поднятым воротником своей плотной форменной куртки. Только сейчас, ощутив резкий контраст перепада температур, он почувствовал настойчивый осенний холод. Это было очень простое чувство, но для него оно значило намного больше, чем для кого бы то ни было ещё. Это значило, что сложная внутренняя работа была проделана как надо, и теперь можно было вновь включаться в жизнь.

Оружие нуждалось в чистке, иначе оно утрачивало боевые характеристики и могло отказать в самый неподходящий момент. Автомобиль нуждался в регулярном техосмотре, иначе мог подвести на большой скорости. Весь окружающий его мир тоже являлся частью этой схемы. И Нилу Андерсону была необходима эта ежедневная психологическая чистка, чтобы не отказать, и не подвести в нужный момент и на большой скорости. Его тело и воля являлись точно таким же инструментом, и точно таким же оружием, требующим ежедневного ухода.

В подобные секунды, возвращаясь в жизнь из короткого забытья собственных мыслей и встречая порывы горячего воздуха, или щурясь от холодных лучей осеннего солнца, он был счастлив. Искренне и неподдельно. Без всяких условий, поставленных перед самой судьбой, оговорок и поправок. Просто счастлив. Он чувствовал этот мир. Он находился в нём. Он был жив. Он был готов выполнить свою работу. Он был готов прожить ещё один вечер и ещё одну жизнь, и сделать так, чтобы для кого-то они не стали последними.

Когда крупные пылинки и мелкие камешки перестали тарабанить по поверхности его автомобиля, он проводил взглядом стремительно удаляющийся грузовик. Ему нравилось это место. Всеми чертями забытый пустырь в опустевшем районе крупного города. Тишина и покой давно стали хозяевами этой брошенной территории, даря приют его мыслям. Несколько минут на мощном служебном внедорожнике, и он оказывался на этой пустующей дорожной развязке. В этом незримом дневнике памяти, который никто и никогда не сможет прочитать.

Не было ничего вечного. Даже крепкие здания из бетона и стали ветшали, когда за ними переставали ухаживать. Словно будучи выключенным из круга внимания большинства людей, время убыстряло свой неуклонный бег для покинутых мест. Будучи ребёнком Андерсон часто бывал здесь. А теперь он оставался одним из немногих, кто ещё мог вспомнить, как всё выглядело задолго до.

Он помнил этот монотонный шум колёс и двигателей проносящихся мимо машин. Пронзительный писк светофоров, отсчитывающих время до смены сигнала. Тогда эта дорожная развязка напоминала ему могучую горную реку, несущую свои полные воды из полированной стали и сверкающего стекла в неизведанные дали. Это была не просто река, а нескончаемая вереница надменного желания человека выразить во внешний мир то, чего он достиг. На какие высоты смог забраться. На то, что пара тройка лишних нулей в его доходах делают его победителем в этом мире. Дают особое, привилегированное право. Подразумевают особое к нему отношение и наделяют правом судить других, будучи уверенным в неподдельной истине своих умозаключений.

Андерсон невольно улыбнулся. Как же это было смешно. Ведь больше это ничего не значило. Во всяком случае, для него. Теперь же этот горделивый поток полностью обмелел. Безмолвными памятниками его былой мощи служили лишь несколько ржавеющих остовов легковушек, вытолкнутых на обочину и так и не утилизированных городскими службами. Сейчас этим направлением пользовались лишь редкие водители грузовиков службы снабжения пригородных зон. И теперь они станут проноситься здесь всё чаще, спеша вернуться на свои автобазы до наступления темноты.

Но пустота и одиночество были далеко не главной причиной, по которой Нил Андерсон каждый вечер останавливался здесь, чтобы поразмышлять о прошлом и попытаться отыскать капли надежды в грядущем. Именно с этой точки, расположенной на небольшой возвышенности, открывался прекрасный вид на его родной город. Серая лента пыльной дороги резво сбегала вниз, несколько раз пересекаясь с брошенными железнодорожными путями. Некогда аккуратные, молодые деревца пешеходной аллеи давно разрослись, образуя большую причудливую арку из своих голых веток. Вдоль проезжей части виднелись высокие заборы их серых бетонных плит, покрытых густой пылью, которую никто даже не пытался смыть последние двадцать лет. А где-то далеко, окутанные блёклой дымкой живущего города, виднелись зубчатые рядки домов, рвущихся в небо, словно земля больше не устраивала их.

Это был его родной город. Хитросплетение ярусов и дорожных развязок. Запрещающих инструкций и броских рекламных вывесок, переливающихся миллионами огней, словно всё было как раньше. Яркая ширма, которую все старались надёрнуть себе на глаза. Это был его родной город, но Андерсон не мог дать точно ответа, любил ли он его. Скорее всего, он просто привык к нему и старался сделать его хоть сколько-нибудь безопаснее. Но в последнее время ему всё больше казалось, что этим высоким исполинам, мерцающим множеством огней, откровенно наплевать на его старания.

Осень вошла в ту пору, когда листва осыпалась с деревьев, и первые холода полностью выморозили из неё цвет угасающей жизни. Причудливые реки мёртвых листьев бежали вдоль дорожного бордюра и скатывались по полукруглым крышам старых складских помещений. Замирали в вечном покое, готовые сгинуть под белёсым покрывалом снегопадов. Но снег не спешил. Теперь много всего, что казалось обычным ещё двадцать лет назад, не спешило приходить в этот мир. Возможно, это была логичная расплата за все его грехи. Во всяком случае, Андерсон часто ловил себя на подобных мыслях.

Каждый раз, наблюдая за тем, как солнце готовится скрыться за тонкой линией горизонта, ему казалось, что отсюда город действительно выглядит как прежде. Словно ничего не изменилось, только пришло в запустение. Словно не было уродливой линии периметра, усеянной множеством станций слежения. Словно мобильные группы не носились по всему городу с наступлением темноты, заставляя сердца людей в ужасе замирать от протяжного воя сирен. И словно морги систематически не пополнялись свежими жертвами наступившей ночи. Именно в этом месте, именно в этой точке сошедшего с ума пространства, создавалась хрупкая иллюзия того, что всё осталось неизменным.

Сквозь приоткрытое стекло водительской двери раздался знакомый звуковой сигнал входящего вызова, и безэмоциональный голос диспетчера ворвался в хрупкий мир внутренней гармонии, напомнив Андерсону о существующей действительности.

— Сорок один ноль семь, ответьте, — отчётливо и чисто, без каких-либо помех, прозвучало в динамиках салона.

Андерсон сделал глубокий медленный вдох, наслаждаясь всё ещё висящим в морозном воздухе ярким запахом горячего машинного масла от грузовика, а затем резко выдохнул, возвращая свои мысли в привычный, рабочий режим. Сквозь боковое стекло широкой двери было видно, что над приборной панелью висела плоская проекция входящего вызова. Приветливый интерфейс синеватого свечения отображал лишь пустой квадратик вместо изображения говорящего и бегущий график звуковой волны.

Нил быстро отряхнул замёрзшими ладонями свою короткую форменную куртку и брюки, заправленные в высокие армейские ботинки. От узора из мелких серых пикселей на чёрной поверхности ткани немного рябило в глазах, но так и должно было быть. Привычный вес верного модифицированного «Глока», пристёгнутого в набедренной кобуре, согревал душу. Это было приятное чувство, которое он не хотел бы ни на что променять в этом безумном мире. «Глок» не раз спасал ему жизнь, хотя и считается всего лишь начальным оснащением любого оперативника. Для борьбы с серьёзными угрозами он не годился, но время с его помощью выиграть можно было. Сейчас оружие было снаряжено стандартными девятимиллиметровыми экспансивными патронами повышенного останавливающего действия. Андерсон давно уже сроднился с оружием. Последний десяток лет оно стало главным другом и товарищем в его жизни. Верным. Надёжным. Не предающим и не дающим пустых обещаний. Жаль, что люди не работали столь же безотказно.

Отряхнув одежду, Андерсон коснулся клавиши диагностики синоптического очерка на штатном браслете, вживлённом прямо в плоть правой руки. В нескольких сантиметрах над тёмной матовой поверхностью вспыхнула блёклая цифра пятнадцать. Нил удовлетворённо кивнул. Данный показатель означал, что электромагнитная активность мозга находится на нужном уровне, максимально благоприятном для проведения любой боевой операции. Чем меньше было цифровое значение синоптического очерка, тем ничтожнее был шанс того, что кто-то сможет забраться в твою голову.

Нил улыбнулся и посмотрел на пальцы левой руки, которые давно перестали сгибаться, практически окостенев и утратив мелкую моторику. Белёсые шрамы и рубцы покрывали всю кисть Андерсона, переходя выше и скрываясь под манжетой куртки.

Мало кто знал, но вся его рука была покрыта огромными отметинами и множеством хирургических швов. Появились они после того, как медицинскому отделу пришлось буквально по лоскутам сшивать его плоть. Иногда, оставаясь наедине с ночной тишиной, Нил до сих пор слышал тот резкий, глухой скрежет, с которым зубы скребли по его собственной кости, и хрипящее бурление крови, бьющей из разорванных артерий и вен. Самое удивительное, что из той смены он запомнил только этот звук. Не свой собственный крик, не то, как боль пробирала его тело, подобно высоковольтным электрическим разрядам, и даже не остервенелые хлопки выстрелов, посылающие пулю за пулей в чудовищную голову. Он запомнил только этот глухой скрежет.

Хирургам чудом удалось спасти его руку. Впрочем, у этого чуда было вполне материальное, измеримое в деньгах исчисление. Окажись он простым копом, сидел бы