Lord Dunsany

FIFTY-ONE TALES

Copyright © The Estate of Lord Dunsany, first published 1915

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK

and The Van Lear Agency

All rights reserved

 

Перевод с английского
Валентины Кулагиной-Ярцевой, Светланы Лихачевой, Галины Шульги

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Татьяны Павловой

Иллюстрации Сидни Сайма

 

Лорд Дансейни

Пятьдесят одна история : рассказы / Лорд Дансейни ; пер. с англ. В. Кулагиной-Ярцевой, С. Лихачевой, Г. Шульги. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Иностранная литература. Большие книги).

 

ISBN 978-5-389-31126-8

 

16+

 

Эдвард Джон Мортон Дракс Планкетт, 18-й барон Дансейни, публиковавшийся как лорд Дансейни, — знаменитый автор множества романов, пьес и литературных сказок, стоявший у истоков самого жанра фэнтези. Едва ли не первым в европейской литературе он создал целый «вторичный мир» — со своей космологией, мифологией, историей и географией. Его мифология повлияла на Лавкрафта, Толкина и Борхеса, а парадоксальный юмор, постоянная игра с читательскими ожиданиями — на Нила Геймана и на всю современную ироническую фэнтези. В данной книге вашему вниманию предлагается сборник мастера — «Пятьдесят одна история».

 

© В. С. Кулагина-Ярцева, перевод, 2015

© С. Б. Лихачева, перевод, 2025

© Г. Ю. Шульга, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

РАНДЕВУ

Бродила Слава по большим дорогам и, беспечно распевая, заигрывала с бессовестными авантюристами, а поэта обходила стороной.

Поэт слагал для нее венки сонетов, дабы украсить чело ее в чертогах Времени, а она щеголяла в дешевых гирляндах, что швыряли ей по пути шумные толпы, — в гирляндах, свитых из всего того, что непрочно и бренно.

И всякий раз, как только увядали эти гирлянды, к ней возвращался поэт с сонетами и песнями, а она все смеялась над ним и щеголяла в дрянных венках, хоть все они и увядали к вечеру.

И однажды поэт горько упрекнул ее и молвил:

— О прелестница Слава, на больших дорогах и на проселочных тропах не брезгаешь ты хохотать, горланить и шутить с никчемными людишками, а я тружусь во имя тебя и грежу о тебе, но ты насмехаешься надо мною и обходишь меня стороной.

А Слава повернулась к нему спиною, но, уходя, оглянулась через плечо и улыбнулась ему так, как никогда не улыбалась прежде, и еле слышно шепнула:

— Я буду ждать тебя на кладбище за Работным домом через сотню лет.

ХАРОН

Харон налег на весла. Он так устал, что ему было все равно.

Он давно утратил счет годам и векам: эти разливанные потоки времени, и неизбывное уныние, и натруженные плечи — все это давно стало для него не­отъемлемой частью миропорядка, что порожден богами и неотделим от Вечности.

Если бы боги однажды послали ему встречный ветер, все время на его памяти поделилось бы на две равные глыбищи.

Вокруг него неизменно царила такая серость, что, если бы хоть малейший отблеск света задержался на миг среди мертвецов — скажем, на лице такой царицы, как Клеопатра, Харон бы его просто не разглядел.

Странное дело, мертвецов ныне здорово поприбавилось. Если раньше они приходили от силы по полсотне, то теперь — тысячами. Но Харон не имел обыкновения задумываться в серой и сумрачной душе своей, почему все так; это ведь не входило в его обязанности. Он снова налег на весла.

А теперь вот берег был пуст. Никогда такого не случалось, чтобы боги подолгу не присылали никого с Земли. Ну да богам виднее.

А потом пришел один-единственный человек. Бледная тень, трепеща, уселась на пустое сиденье, и вместительная ладья оттолкнулась от берега. Только один пассажир: что ж, богам виднее. Великий и усталый Харон все греб и греб, а рядом с ним дрожала бледная, безмолвная тень.

Шум реки был что тяжкий вздох — так Скорбь в начале начал вздыхала среди своих сестер; и не мог этот вздох угаснуть так же, как эхо человеческого горя затихает на земных холмах, — он был таким же древним, как время, как боль в натруженных плечах Харона.

И вот, неспешно скользя по серым водам реки, ладья подошла к берегам Дита [1], и бледная, безмолвная тень, все еще трепеща, сошла на берег, а Харон устало повернул ладью обратно в мир. И молвила бледная тень, что некогда была человеком:

— Я — последний.

Никому дотоле не удавалось вызвать улыбку на устах Харона, никогда прежде не рыдал он.

СМЕРТЬ ПАНА

Достигнув Аркадии [2], прибывшие из Лондона путешественники принялись оплакивать смерть Пана.

И вскоре они увидели его — он лежал неподвиж­но и тихо.

Рогатый Пан лежал недвижим, роса сверкала на его мехе; в нем не было жизни. И они сказали:

— Действительно, Пан умер.

И, печально стоя над огромным распростертым телом, они долго смотрели на незабвенного Пана.

И настал вечер, и на небе появилась звездочка.

И вскоре из деревушки в одной аркадской долине, напевая протяжную песню, пришли аркадские девушки.

И вдруг, увидев в сумерках лежащего старого бога, они остановились и зашептались между собой. «Каким жалким он кажется», — сказали они и тихонько рассмеялись.

И, услышав их смех, Пан вскочил, так что камешки полетели из-под копыт.

И путешественники долго стояли и слушали, как скалы и вершины холмов Аркадии оглашались звуками погони.

СФИНКС В ГИЗЕ

Совсем недавно я стоял перед статуей Сфинкс.

Лицо ее было накрашено, она хотела пленить Время.

А оно не пощадило ни одного накрашенного лица в мире, кроме ее лица.

Далила [3] была моложе Сфинкс, но уже обрати­лась­ в прах.

Время не любило ничего, только это пустое накрашенное лицо.

Мне было не важно, что она безобразна, не важно, что она на­красилась, важно только то, что она хотела выманить у Времени его тайну.

Время бездельничало у ног Сфинкс, вместо того чтобы разрушать­ города.

Времени не надоедала ее глупая улыбка.

Кругом стояли храмы, которые Время забыло обратить в руины.