автордың кітабын онлайн тегін оқу  Счастье квест

Константин Лидин

Константин Лидин

Счастье квест

Каждый хочет быть счастливым. Но не у каждого получается. Однажды в конце декабря я провел внутреннюю инвентаризацию своих достижений за год — и вдруг понял, что за прошедшие месяцы ни разу не почувствовал себя счастливым.

— Что-то тут не то, — подумалось мне. Надо разбираться в происходящем и принимать меры. Так дальше жить нельзя.

А как?

Книга психолога и культуролога Константина Лидина написана в редком жанре диалогов. Главный герой — путешественник во Времени и Пространстве — встречается с мыслителями различных стран и эпох, чтобы обсудить с ними сущность понятия счастья и все то, что мешает нам быть счастливыми.

Каждый хочет быть счастливым. Но не у каждого получается. Однажды в конце декабря я провел внутреннюю инвентаризацию своих достижений за год — и вдруг понял, что за прошедшие месяцы ни разу не почувствовал себя счастливым. Бывало мне и лучше, и хуже, жизнь приносила некоторые удовольствия, и достижения вроде бы случались. Но ни одного (ни одного!) момента, который я мог бы уверенно назвать счастливым так и не произошло. За целый год.

— Что-то тут не то, — подумалось мне. Надо разбираться в происходящем и принимать меры. Так дальше жить нельзя.

А как?

Я попробовал самостоятельно разобраться в своих претензиях к жизни, но ничего хорошего не получилось. Что такое счастье? Каким образом я его чувствую и переживаю? Что такое «переживаю»? И что такое «чувствую»? Счастье — это, вроде бы, не мысль (нельзя сказать «я думаю счастье»). Но и не действие («я занят счастьем» — тоже не звучит). А что? Эмоция? А что такое эмоция?

Окончательно запутавшись в словах, я решил пойти другим путем. В прежние времена, до изобретения телефона и интернета, было принято странствовать в поисках ответа на сложные, неразрешимые вопросы. Когда человек чувствовал, что не может справиться с жизенно важным вопросом в одиночку, он пускался в путешествия и задавал свой вопрос встречным и поперечным. Выслушав множество мнений, он зачастую получал необходимый ответ — особенно если ему везло на умных собеседников.

Я быстренько изобрел небольшую машину пространства-времени и отправился в путешествие по эпохам и странам — выяснять вопросы о сущности счастья с великими философами и мыслителями. Моя машина времени, правда, получилась воображаемая, так что и великие мыслители существовали отчасти в моем воображении. Многим из них я приписал свои собственные мысли и суждения (право же, без злого умысла). Многие вопросы остались не до конца проясненными, они ожидают следующих моих странствий и встреч с мудрецами. Но беседы все-таки получились содержательные.

1. Сократик. Отличие эмоций от когниций и драйвов. Счастье как гармония трех начал в человеке и обществе

Первым делом я отправился в Древнюю Грецию. В пятом веке до нашей эры в Элладе образовалась удивительно высокая концентрация людей, любящих думать (по- древнегречески — философов).

Древние греки использовали метод логических рассуждений. Двигаясь от одного тезиса к другому, они ковали логическую цепь из высказываний, и этой цепью связывали вопрос и ответ. Считается, что великий философ Сократ изобрел метод последовательного задавания вопросов, шаг за шагом подводящих к конечному решению. Ученик Сократа Платон прославил этот метод, а ученик Платона Аристотель довел его до утонченного совершенства. С тех пор сам этот метод рассуждения называют сократическим, а тех, кто его использует — сократическими философами, или просто сократиками.

Кстати, древнегреческие философы вовсе не были такими величественными и важными, как они представляются сегодня. Сам Сократ в основном проводил время на улицах родных Афин (как и большинство греков того времени). Там он и устраивал свои публичные диспуты с учениками, соперниками-философами и просто с прохожими. Античный философ вообще гораздо больше похож не на ученого лектора, а на популярного блогера.

 

Говорит Сократик:

— Скажи мне, друг мой, случалось ли тебе слышать выражение «возьми себя в руки»?

 

— Да, конечно, — ответил я. — Я и сам себе так говорю довольно часто. Правда, не всегда получается следовать этому мудрому совету…

— Но разве это не значит, что в твоей душе одновременно присутствует два различных начала, одно из которых должно взять другое в некие руки?

— Да, точно, получается именно так.

— Правильно ли будет заметить, что одно из этих различных начал твоей души имеет характер нетерпеливый и жаждущий, а второе — разумный и воспитанный?

— Да, это правда. Брать себя в руки приходится, когда чего-то сильно хочешь, но прямо сейчас это получить нельзя или неприлично, и надо терпеть.

— Назовем первое из названных нами начал Вожделением, а второе — Разумом. Верно ли будет сказать, что противоречие и напряжение между ними сопровождает любое действие, подобно тому, как при стрельбе из лука одна рука стрелка тянет тетиву к себе, а другая его рука толкает лук от себя?

— Да, это ты хорошо сказал. Действительно, похоже.

— Теперь давай разберемся, какое место занимают переживания между этими двумя началами. Бывает ли так, что удовлетворение вожделений доставляет радость и наслаждение?

— О, еще как бывает!

— А бывает ли, что радость и удовольствие ты получаешь от того, что разумным усилием сдерживаешь вожделение, и заставляешь себя проявлять достоинство и терпение?

— Да, и так бывает. Пожалуй, радость и гордость от сдержанного поведения бывает даже сильнее и глубже, чем от простого удовлетворения вожделений.

— Итак, не правильно ли будет сказать, что радость и гордость не принадлежат ни к Вожделеющему, ни к Разумному началу нашей души, но могут сопровождать и то, и другое?

— Да, ты прав!

— А можно ли сказать то же самое и про другие переживания и эмоции? Может ли ярость окрасить как Вожделение, так и сдерживание его посредством Разума? Однажды я проходил мимо места казней. Там, у палача валялись трупы казненных и уже, как обычно, собрались афинские зеваки. Я почувствовал ужасное отвращение, но в то же самое время мне нестерпимо захотелось поглядеть. Колеблясь и запинаясь на каждом шагу, ожесточенно споря сам с собой и разрываясь между противоречивыми желаниями, я топтался на месте. В конце концов я полез в толпу и яростно бормотал, обращаясь к собственным глазам: «Нате, любуйтесь, если вам этого так уж хочется!..». Позже я узнал, что Платон вставил этот эпизод в один из своих диалогов.

Может ли печаль или интерес сопровождать и удовлетворение желаний, и отказ от их удовлетворения? Все ли эмоции таковы?

— Да, таково свойство всех эмоций, нельзя с этим не согласиться.

— Значит, эмоции образуют третье начало в нашей душе, не совпадающее ни с Вожделением, ни с Разумом?

–. Нет, с этим я не могу согласиться. Разве бывает Разум без Эмоций? Даже если мне кажется, что я размышляю абсолютно бесстрастно, «с холодной головой» — на самом- то деле достаточно немного покопаться в себе, чтобы обнаружить тревожность или чувство долга или еще какую-то эмоцию. А что уж говорить про Вожделения!

— Ты совершенно прав, три начала в нашей душе не существуют порознь, одно без другого. Но что нам мешает разделить их мысленно, только в нашем рассуждении? Так мы сможем изучить свойства каждого из трех начал, не рискуя запутаться в подробностях повседневного их проявления.

— Что же, если таков мыслительный прием, я согласен его применить. Посмотрим, что у нас получится.

— Представь себе Вожделения, лишенные Эмоций. Скажем, ты почувствовал голод и поел, никак не сопровождая эмоциями ни то, ни другое. Что получится?

— Как-то не по-человечески получается. Как камень: его бросили — он и летит. Упал — и лежит, пока опять не бросят.

— Можно ли представить себе человека, которым управляют Вожделения, лишенные Эмоций, среди других людей?

— Вряд ли. С ним и поговорить-то не о чем. Какой-то автомат…

— Теперь представим себе Разум без Эмоций. Скажи, где такой Разум будет брать цели для своих усилий? Сущность Разума заключается в поиске способов, путей решения тех или иных задач. Разум всегда отвечает на вопрос «Как сделать?», и никогда — «Зачем делать?»

— Что ты такое говоришь? Разум ставит высшие цели, самые прекрасные и разумные! Например, сделать счастливыми всех людей на Земле — разве это не разумная цель?

— А разве мы не договорились, что счастье по сути своей не относится к сфере Разума? В твоем примере как раз и получается, что Эмоции ставят цель, а Разум ищет путей для их достижения.

— Да, звучит убедительно. Но подожди, а если цели Разуму будут ставить плохие, отрицательные эмоции? Разве не получится, что под действием плохих Эмоций Разум наделает плохого?

— Какие же эмоции ты называешь плохими, а какие — хорошими?

— Это и ребенку понятно! Радость — эмоция хорошая, а печаль — плохая. Если человек смеется от радости — это хорошо. Если плачет от горя — это плохо.

— Вот как? А скажи, случалось ли тебе бывать на собрании достойных людей в память об умершем человеке, которого при жизни любили и уважали?

— Да, случалось.

— Если талантливый оратор скажет на таком собрании речь, вызвав у присутствующих печаль и горе по умершему — так, что самые чувствительные даже заплачут, скажешь ли ты, что это была хорошая речь?

— Конечно.

— А если в театре, на представлении трагедии актер так сыграет роль Эдипа, что повергнет зрителей в истинное горе и вызовет у них искренние слезы — скажешь ли ты, что это хороший актер?

— Да уж, если он заставит зрительный зал рыдать — значит актер гениальный.

— Но как же может быть хорошим оратор или актер, вызывающий у нас плохие эмоции? Разве не правильнее будет считать, что и печаль может быть хороша, если она уместна и прекрасна?

— Да, с этим можно согласиться.

— Теперь скажи, если на представлении трагедии в ответ на игру гениального актера один человек в театре примется радостно хохотать — будет ли это хорошо?

— Что же тут хорошего? Все решат, что он просто сумасшедший.

— Не значит ли это, что любая эмоция хороша, когда она уместна?

— Да, это действительно так.

— А скажи, может ли быть так, что какая-то из эмоций представляется уместной одному человеку и в то же время выглядит неуместной с точки зрения другого?

— Да это вообще обычное дело! Почти все мои конфликты с другими людьми получаются именно так. Им кажется разумным то, что, по-моему, просто нелепость.

— Но ведь иногда все-таки бывает, что личное представление об уместном одного человека совпадает с представлением других людей?

— Да, иногда такое случается.

— Можно ли сказать, что в такие моменты и эмоции этого человека могут быть уместными, то есть, хорошими с обеих сторон — с его личной точки зрения и по мнению окружающих?

— Разумеется, так и будет.

— Может ли быть что-то лучше, чем такое согласие, как в душе человека, так и в его окружении?

— Если в моей собственной душе эмоции согласны с разумом, да еще и окружающие люди настроены созвучно со мной? Да, пожалуй, это самое лучшее, что только может быть.

— Не должны ли мы назвать это состояние истинным счастьем?

Сократик с довольным видом откинулся назад, на свернутое одеяло и стал прихлебывать из своей деревянной чашки. Я погрузился в размышления, примеряя на себя определение истинного счастья. Действительно, за весь прошедший год я не смог припомнить случая, когда бы я не спорил с окружающими, не пытался удержать в себе неуместные эмоции или не боролся сам с собой еще каким-нибудь образом. Может быть, поэтому и возникло ощущение «года без счастья»?

— Скажи мне, друг мой, — снова заговорил Сократик. — Верно ли будет сказать, что все люди имеют некоторые различия между собой, так что не найти и двух людей, полностью одинаковых во всем?

— Ну и вопрос, — отозвался я. — Очевидно, что в каждом человеке есть что-то неповторимое и уникальное, тут и спрашивать не о чем.

— А не ошибусь ли я, если скажу: неповторимая часть личности каждого человека составляет его самую глубокую часть, его сущность?

— Да, и это верно. На поверхности всегда легко различимы те части, которые лишены уникальности и повторяются во многих людях. Когда приезжаешь в чужую далекую страну, в Азию или Африку, то сперва все местные жители кажутся на одно лицо. Только привыкнув и научившись отбрасывать типичные черты, начинаешь различать особенности каждого отдельного человека.

— Прекрасный пример. А верно ли будет поместить и образ истинного счастья каждого человека в глубину его души?

— Да, настоящее счастье всегда скрыто от посторонних глаз. Даже самому себе трудно объяснить, в чем же оно, мое счастье, заключается. Часто бывает так, что только через много дней или даже лет вдруг вспоминаешь — да ведь тот далекий момент и был переживанием моего истинного счастья!

— Не следует ли в таком случае признать, что и подлинное счастье уникально и составляет для каждого человека некую неповторимую сущность?

— Да, я готов согласиться с этим.

— Скажи, случалось ли тебе встречать людей гневливых, которые любят споры и раздоры не ради какой-то выгоды, а только за возможность пережить ярость и раздражение?

— Да уж, таких людей я встречал, и каждый раз получалось приключение.

— А доводилось ли тебе встречать людей, любящих рисковать, людей, охотно идущих навстречу опасности и даже устраивающих опасные положения для самих себя?

— И таких я встречал немало. Есть у меня знакомый дельтапланерист, для которого год пройдет впустую, если он что-нибудь себе не сломает…

— Верно ли будет сказать, что на свете существуют люди, получающие глубокое удовлетворение и от подлостей — мерзкие и отвратительные типы, которые презирают целый мир и самих себя?

— Увы, и такие люди существуют.

— Есть люди, чье счастье лежит в области печали — это унылые, тоскливые люди, которые не любят веселье и во всем видят лишь повод для горевания. Есть люди стыдливые и застенчивые, для которых счастье — чувствовать себя виноватыми. Есть иные, для которых счастье состоит в исполнении долга, люди чести и совести. Они иногда выглядят весьма нудными и требовательными, но больше всего они требуют от самих себя. Встречаются люди, счастливые в состояниях интереса, возбуждения и энтузиазма, как здоровые дети. Есть люди радостные и гордые, они бывают очень обаятельными, но иногда их стремление к гордости перерастает в гордыню и высокомерие. Некоторые счастливы переживанием сильных страстей, потрясающих душу до глубины, а некоторые предпочитают тонкие и едва уловимые оттенки переживаний. И при этом счастье каждого, даже если оно располагается в одной эмоциональной области с образами счастья других людей, все-таки остается уникальным. Так ли это, как я рассказал?

— В точности так.

— Можем ли мы представить себе государство, в котором для каждого человека найдется место в обществе, в точности соответствующее его личному образу счастья? Государство, в котором гневливые занимаются боевыми видами спорта, люди интереса — наукой, азартные и любящие риск занимаются исследованиями в новых землях, людям совести поручены общественные финансы, подлецы играют в политические игры, а люди застенчивые и печальные занимают самые скромные и незаметные посты. Возможно ли такое?

— Выглядит слишком хорошо, чтобы быть реальным. Пока в обществе одни эмоции считаются более ценными, чем другие — будет и стремление людей заниматься не своим делом. Сколько таких, которые занимают чужое положение, играют чужую роль, пусть даже она делает их глубоко несчастными. Они тратят много усилий и приносят большие жертвы, чтобы занять важное место в обществе, хотя это место принесет им больше страданий, чем счастья. Но так происходит потому, что именно это дело или пост считаются престижными.

— Ну что же, тогда нам остается надеяться на лучшее будущее и стремиться к нему, не так ли?

— Хорошо, — сказал я. — Будем считать доказанным, что эмоции не принадлежат к области разума. Кстати, в нашем веке эту область часто называют когнитивной. Но они так же не относятся и к области вожделений, вроде голода или подобных ему телесных потребностей (такие влечения еще называют драйвами). Мы также пришли к выводу, что эмоции сами по себе не бывают хорошими или плохими, это зависит от их уместности. Уместные эмоции помогают человеку, а неуместные — вредят, мешают ему жить среди других людей. Я даже готов согласиться, что состояние согласованности между эмоциями, когнициями и драйвами как в личном плане, так и в социальном — это и есть счастье. И с тем, что состояние счастья во всех его тонких подробностях уникально и неповторимо, а повторяться могут лишь общие черты различных индивидуальных образов счастья.

Но мы так и не выяснили, что же такое эмоции? Какова их природа и откуда они берутся?

Тут, к сожалению, моя самодельная машина пространства-времени закапризничала, из нее посыпались искры, запахло горелой пластмассой, и я оказался совсем в другом месте и в другое время.

2. Византиец. Пять слоев счастья

Я оказался в низенькой и тесной комнатке с покатым потолком, и мне тут же пришло на ум слово «келья». Впрочем, келья была уютно обставлена и хорошо освещена — в высоком окне я заметил настоящие, хотя и волнистые стекла в мелком переплете. Я понял, что нахожусь в средневековой Византии.

Византийская культура просуществовала тысячу лет. Она наследовала приемы рассуждений греков и римлян, но противопоставила им новый способ изучения мира — способ интуитивного прозрения. Логика и рассудок должны были отступить перед приемами внелогическими. Вчитываясь и вдумываясь в священные тексты Библии и писания отцов церкви, византийские философы ждали божественного озарения. Только посланный свыше свет мог, по их мнению, прояснить и бытовые вопросы, и самые общие проблемы бытия. Задай вопрос и жди ответа: если ты веришь искренне и ждешь со смирением — ответ придёт. Возможно, он придёт в форме абсурдной и нелогичной. Так и должно быть. Ибо истинные послания высших сил строятся не на человеческой, а на высшей, божественной логике.

По справедливости заметим, что интуитивный метод в руках византийцев оказался вполне практичным. Строительство, военное дело, устройство повседневной жизни, политика — во всех этих прикладных областях византийцы добились впечатляющих успехов. И это при том, что выживать им приходилось в очень непростом окружении. Строили в условиях постоянных землетрясений, причем довольно часто случались и крупные катастрофы. Непрерывно воевали с агрессивными соседями: кочевниками, молодыми славянскими нациями, старыми врагами из Северной Африки, а позже — с собратьями-христианами Западной Европы, турками-сельджуками и так далее.

Система водоснабжения и канализации в Константинополе и сегодня поражает воображение своими масштабами и инженерным совершенством.

Византийская политика много веков позволяла державе балансировать между сложнейшими, разнонаправленными и многополярными силами этого региона, который и сегодня составляет головную боль для политиков всего мира.

Сегодня интуитивные методы вызывают в основном скептическое отношение, но история Византии доказывает их эффективность.

Сидевший перед окном человек в монашеском одеянии обернулся. Во всем его облике было столько покоя и лукавой доброжелательности, что я сразу перестал напрягаться и невольно заулыбался ему в ответ.

 

 

— Здравствуй, добрый человек, — произнес мой новый собеседник тихо, но очень внятно. — Ты ли ищешь познать, что есть счастье?

— И тебе здравствовать, — отозвался я. — Да, я ищу понимания, что есть счастье и как его достичь. Вернее, я пытаюсь понять, отчего оно, счастье, так редко меня посещает. Побывал в древней Элладе, потолковал с тамошним философом. Интересная получилась беседа, содержательная. Одна беда — я так и не понял, что же мне делать? Как себя вести, что изменить в своей жизни, чтобы счастье не было таким редким гостем?

— Эллинские философы охотились за мудростью земной и надеялись, что смогут выразить ее словами. Но любое сказанное слово наталкивается на другое слово, и слова опровергаются словами. Только бессловесное понимание, которое мы получаем в дар от таинственных сил, ведет нас к истине.

Спроси свое сердце, что есть счастье? В ответ получишь много слов, которые лукаво придут не от сердца, а от ума. Пусть слова приходят и уходят, за их шелестом скоро услышишь ты ответ — сквозь множество понятий проходит только одно. Счастье есть самое желанное и привлекательное, все же остальное не к сути счастья относится, а к его ложным, обманчивым подобиям. Счастье есть то состояние души, которое человек не променяет ни на какое другое. К счастью душа желает возвращаться снова и снова, но удержаться в нем не может — ибо душа должна всегда находиться в движении, остановка же есть смерть.

— Твои речи очаровательны и сладки, — сказал я, стряхивая наваждение мягкого, монотонного ритма и мелодики голоса Византийца. — Но твои слова не более, чем новые слова и ни капельки не приблизили меня к практическому постижению счастья!

— Нет таких слов, которые могли бы дать счастье либо отнять его. Ты получишь то, что ищешь, только если начнешь слышать за словами тишину. Тогда замолчат голоса земные, и ты сможешь расслышать тихий, смиренный шепот истины.

Я не нашелся, что ответить. Византиец кивнул и продолжил:

— Душа человеческая устроена сложно. В ней соединены разнородные стремления и элементы. Есть в человеческой душе и такое начало, которое присуще не одному лишь человеку, но всему живому на земле. Анима, душа живая, называется эта часть человеческой сущности. Анима не отличает добра от зла, красивое от уродливого и не знает божественной сладости размышлений. Она просто живет телесной жизнью — питается, размножается… С анимой связан первый слой счастья.

— Да-да, я понимаю, о чем ты, — заговорил я, снова теряя терпение. — В моё время, когда латинский язык и германские наречия стали вровень с греческим, аниму стали называть инстинктами или драйвами. Два из них главнейшие, как учит нас мудрец нового времени Торстейн Веблен.

Инстинкт Интереса толкает все живое к получению новых впечатлений телесного плана — от еды, от движения, от секса…

Инстинкт Контроля вызывает стремление привести новые впечатления в некую систему, придать им порядок и последовательность. Телесные наслаждения только тогда приближают к счастью, когда приходят по желанию и под контролем. Насильственное кормление даже самой вкусной едой никого не осчастливит.

Исполнение обоих стремлений дает живому переживание, которое называется радостью. В британском наречии радость и счастье обозначаются одним и тем же словом. Получается что счастье это состояние, когда всего нужного для жизни тела много и все оно пребывает под контролем. Радость жизни и есть счастье — счастье чувствовать себя живым.

Но почему же я-то не чувствую особого счастья? Еды достаточно, подвигаться есть где, с личной жизнью — тоже все под контролем. А счастья нет…

— Человек склонен поддаваться очарованию анимы, принимать радость живого существования за свое подлинное счастье. Но на этом слое счастья нет разницы между человеком и зверем, человеком и растением, между человеком и микроскопическими тварями, живущими в капле воды. Если же тебе недостаточно того, чего хватает зверям и травам, то и счастье твое больше, чем анима.

Второй слой счастья объединяет людей в большие сообщества. Для того, чтобы государство, или церковь, или политическая партия могли объединять сердца множества людей, они должны давать своим членам общее счастье. Без общего счастья не будет единства, люди не смогут стремиться к общей цели — потому что целью, оправдывающей любое сильное общественное движение, в конечном итоге является только стремление к счастью.

Есть на земле государства и церкви, построенные на человечном образе счастья. В ранние века своего существования Византийские законы были справедливы и равны к любому. Черные жители Африки и славяне, варяги и греки, латиняне и гунны — все народы находили себе место в империи. Государство и церковь пребывали в божественном равновесии, не отдавая предпочтения никому. Бесстрастная терпимость к различиям между людьми, высшая мудрость согласно учению стоиков, составляла тогда сущность византийского счастья.

Но слаб человек перед соблазнами. В другие времена стали проповедовать злобу и нетерпимость, гнев и ярость. То партии с бешенством нападают одна на другую, грозя разорвать страну на части. То церковь ополчается на церковь, плодя фанатиков и заливая землю потоками невинной крови… Гневное счастье, когда оно становится государственным, приносит людям террор, неисчислимые бедствия и страдания.

Третий слой счастья образуется в маленьком круге близких людей. В семье или в трудовом сообществе, если они действительно дружны, обязательно возникает общий образ счастья. Только тогда такой круг обретает как бы общую душу и становится не просто собранием людей, но группой единомышленников.

Счастье третьего слоя человек делит с небольшим количеством ближних. Редко встретишь семью численностью больше пяти или десяти человек.

— А вот сейчас, — прервал я поток его речей. — Этот слой зачастую складывается в социальных сетях интернета и людей там может быть гораздо больше. У меня вот полторы тысячи подписчиков на странице в фейсбуке.

— Воистину, у Бога чудес много, — отозвался Византиец со смиренным видом и продолжил перечисление слоев счастья.

— Четвертый слой составляет личное счастье каждого. Божественная искра уникальности, живущая в душе каждого человека, создает этот образ счастья. Он так же неповторим, как неповторима человеческая личность. Есть на свете люди похожие, но нет людей одинаковых.

Непросто найти в своей душе искру уникальности. Спроси у любого — кто ты, чем ты отличен от всех прочих людей на земле? Ответят: я грек, византиец по гражданству, житель Константинополя, назовут должность, фамилию, возраст… но все это может принадлежать многим. Обрести же свое, только свое неповторимое счастье — великий труд души, не всякому под силу.

Есть еще и пятый слой счастья. Его существование вызвано тем, что душа большинства живущих людей лишена цельности, разделена на как бы самостоятельные фрагменты. Душа современного человека, погруженная в суету повседневности, разрывается на части в тревогах и заботах. Части души обосабливаются, обретают некое подобие самостоятельного сознания и начинают жить своими интересами, ведут себя настолько самостоятельно, как будто в одном теле находится несколько совсем разных людей. Часто у таких «парциальных личностей» появляются свои голоса, которые звучат внутри у человека, спорят с ним и друг с другом, осуждают его или советуют. Явление это неестественное и неудобное — как если бы пальцы твоей руки обрели подобие своего разума и воли, и начали двигаться независимо. Тем не менее подобная «бытовая шизофрения» широко распространилась и стала уже самым обычным явлением.

Парциальные личности (их еще называют субличности или комплексы) могут иметь свое, парциальное счастье. Иногда счастье субличности оказывается вредоносным и разрушительным, тогда люди ведут себя непоследовательно, сами разрушают, что строили с трудом и старанием. Люди говорят «Это бес в меня вселился», перекладывая вину за свои проступки на неких внутренних демонов.

Огромное количество споров и раздоров вызвано различиями в образах счастья. Субличностные противоречия раздирают человека на части. Родители искренне хотят счастья своим детям, не осознавая, что у детей могут оказаться совсем иные представления о счастье. Люди не могут сработаться в одном коллективе, если их образы счастья несогласованны. Мигранты преодолевают государственные границы, рискуя жизнью — оттого, что их личный образ счастья не совпадает с государственным.

Мы каждый день вступаем в конфликты и войны разного масштаба, чтобы принести счастье другим. Но не спрашиваем, в чем состоит счастье для тех, кого собрались осчастливить. Сколько страданий рождается из неспособности или нежелания понять, что люди различны и счастье у них различно, и нет одного счастья на всех и не будет. Внутри же человеческой души мучительны разногласия между слоями.

Искренне желая счастья себе и другим, человек часто, слишком часто причиняет одни лишь страдания. Вина его — от незнания, ибо заблуждения его искренни. Ведь каждому кажется, что именно его понятие счастья — самое естественное, «само собой разумеющееся», и всякий, кто с этим не согласен, или болен, или заблуждается. Восприятие своего уникального счастья в качестве общечеловеческой нормы служит неиссякаемым источником столкновений между людьми и сообществами. Велико, почти непреодолимо искушение выбрать один из вариантов счастья и объявить его единственным, подлинным, настоящим. И, разумеется, навязать его всем людям без исключения — где убеждением, а где и силой.

Так и живет человек в сложных отношениях со своим счастьем. В начале жизни он просто живет и радуется этому, как и подобает здоровому ребенку. Затем узнаёт, как следует быть счастливым по представлениям его семьи — и, возможно, вступает в первые конфликты между слоями счастья. Затем знакомится с тем счастьем, которое принято за истину в его стране или в его церкви — и, возможно, учится жить двойными стандартами между тем, что видит внутри семьи и тем, что должен демонстрировать вне ее. Тогда же у большинства людей и происходит расслоение души на субличности, и внутри поселяются «бесы» и «ангелы». Наконец, некоторым людям удается встретиться со своим личным, истинным счастьем — искрой Божественной уникальности в центре души.

Византиец поник головой и задумался о несовершенстве мира и человека. Тихонько, чтобы не помешать его печальным размышлениям, я нажал на кнопки пространственно-временной машины и отправился дальше.

3. Картезианец. Материальная основа эмоций. Информационный поток и нейромедиаторы

Не знаю, что именно разладилось в моей машине, но в этот раз пространство свернулось и не разворачивалось довольно долго. Вися в сером безвременье, я пытался нажимать кнопки, даже постукал по корпусу машины, но ничего не вышло. Только через несколько мучительных минут — или часов? — машина все-таки выполнила свой долг и выбросила меня в следующий узел пространства-времени. К этому моменту я успел изрядно разозлиться.

Очутился я в небольшой комнате на втором этаже кирпичного дома. Из окна открывался мирный вид — спокойная гладь воды медленного канала, кувшинки, каменная набережная, сплошь застроенная такими же домиками под красными и черными остроконечными крышами. Откуда-то доносился неспешный колокольный звон.

У окна за верстаком сидел человек в широких суконных штанах и полотняной рубахе. Перед ним были разложены инструменты — похоже, он занимался шлифованием стеклянных линз для очков. Длинные волнистые волосы до плеч и хитроватая, скептическая улыбка мне кого-то напомнили. Я повернулся и увидел на крючке суконную куртку и твердую лакированную шляпу, похожую на ведерко с небольшими полями. Тут я понял, где нахожусь и кого мне напомнил человек у верстака: я как будто стоял лицом к лицу с портретом Рене Декарта из первого тома его собрания сочинений. Значит, на этот раз меня забросило в Голландию эпохи Просвещения.

В голове непроизвольно замелькали страницы когда-то прочитанных книг: Просвещение распространялось в Европе в 17–19 веках. Короли и римские папы открывали новые университеты, росло число грамотных людей. Обычным делом стало печатание книг (вместо переписывания их от руки, как в предыдущие эпохи). Новости научной мысли быстро и легко становились доступны большому числу интересующихся. Античный метод логических рассуждений, продолжая развиваться, стал переходить на новый универсальный язык — язык математики. При помощи математических формул логические построения выражаются предельно четко и однозначно. Правда, яркая и образная речь греческих философов сменилась куда более сухими и скучными рассуждениями. Зато европейская философия стала гораздо практичнее — математические методы оказались весьма полезны в банковском деле, при построении сложных машин и механизмов (в том числе, конечно, новых видов оружия), в мореплавании через океаны и даже в медицине. Философ эпохи Просвещения уже совсем не похож на блогера или популярного сатирика. Он больше напоминает современного инженера на крупном производстве, применяющего научное мышление для решения практических задач.

Один из крупнейших философов Просвещения родился и жил во Франции, и звали его Рене де Карт. Приставка «де» вообще-то указывает на благородное дворянское происхождение, но семья де Картов занималась мелкой торговлей и была вполне практична. Юный Рене быстро прославился среди европейских ученых тем, что впервые очень четко и внятно описал не способы решения каких-либо конкретных задач, а сам научный метод как таковой. Его книга «Рассуждения о методе» до сих пор служит образцом настоящего научного мышления. Позже, из-за конфликтов с католической церковью философ эмигрировал в Голландию, а потом — в Швецию (римской церкви не нравилась философия, в которой место Бога занимал Разум и Логика). В странах Северной Европы с гораздо более терпимой протестантской разновидностью христианства, ученого стали звать на скандинавский манер — Декарт. А ввиду того, что многие его книги выходили в печати на латинском языке (это был общепринятый международный язык, примерно как сейчас — английский), то его фамилия часто звучала с поправкой на латынь.

— Картезиус. С тех пор ученые, использующие методы рассуждений «по де Карту», называются картезианцами.

Однако присмотревшись я сообразил, что вывалившись из складок пространства- времени, встретился не с самим Рене Декартом, а с одним из его последователей.

 

 

Еще не остыв от раздражения на свою машину, я обратился к Картезианцу в довольно-таки агрессивном ключе:

— Здравствуйте, мастер. А вы, как я вижу, вполне счастливы со своими линзами?

— Здравствуйте, друг мой незнакомый. Не стану спорить — я действительно счастлив, что моя работа дает мне достаточный доход и оставляет время для философских размышлений.

— Удачно! А я как раз путешествую в поисках понимания — что есть счастье, как оно приходит и уходит, как его удержать… успел посетить двоих философов из древних эпох. Один заморочил мне голову вопросами, другой усыпил красивыми фразами. Молчи, говорит, расслабься и жди просветления. А время-то бежит, и уже не сказать, что вся жизнь впереди. Кручусь, перебиваюсь, выживаю, а внятного ответа на вопрос «что есть счастье и как его достичь?» я так и не получил. Может быть, получу его здесь и сейчас?

— Может быть. Присаживайся, начнем разбираться с твоей проблемой. Сначала давай договоримся, что будут означать ключевые слова. Как говорит учитель наш Декарт: договоритесь о смысле слов — и половина споров отпадет сама собой.

— Ладно. В беседе с Сократиком мы определили, что счастье — не мысль и не вожделение, а эмоциональное состояние. Эмоции бывают разные, и счастье тоже бывает разное. При этом плохих и хороших эмоций нет, есть только уместные и неуместные.

Византиец убедил меня, что счастье — не просто эмоции, а самые привлекательные и желанные из них. После этого мы с ним выделили пять слоев счастья — в зависимости от того, о ком речь, для кого именно данная эмоция привлекательна и желанна. Я, как выяснилось, одновременно: живое существо, гражданин своей страны, член своей семьи, уникальная личность и бытовой шизофреник — и, что интересно, на каждом уровне могут быть свои варианты счастья.

Но я так и не нашел связи между философскими рассуждениями и практическими задачами своей жизни! Как же мне все-таки стать счастливым? Целиком, насовсем! Ну, или хотя бы почаще попадать в это состояние?

Выслушав мои горячие, но довольно бессвязные речи, Картезианец покивал головой и, помолчав, ответил:

— Я много размышлял о том, как работает механизм нашего тела и души. Ведь счастье — это когда и душа, и тело работают в согласии и именно так, как предполагает их внутреннее устройство. Всякий механизм лучше всего работает именно в том режиме, к которому он предназначен всеми своими частями.

— Честно говоря, я как-то не думал о своем теле и, тем более, о душе как о механизмах. Но подход интересный. Продолжайте, прошу вас.

— Мы, последователи Декарта, исследовали механику человеческого организма и пришли к выводу, что его эмоциональное состояние управлется из общего центра, который находится в мозгу. Внутри мозга расположена специальная железа, которую называют шишковидной из-за ее сходства с еловой шишкой.

— В наше время известны еще несколько желез мозга, которые участвуют в управлении эмоциями. Но продолжайте, прошу вас.

— Если позволите, я использую аналогию. При управлении повозкой возница тянет за вожжи, чтобы повернуть коня вправо или влево.

— Да, так и есть. В наше время лошадьми управляют редко, но руль, который поворачивают вправо или влево — прямой наследник вожжей. А когда же мы перейдем к сути? Где же счастье — справа или слева?

— Доберемся и до счастья. Мозг управляет эмоциями, рассылая сигналы по ниточкам нервов и кровеносных сосудов. Эти сигналы носят химическую природу и представляют собой особые вещества. Крошечные их капельки распространяются по телу и заставляют испытывать те или иные эмоции. В том числе и те из них, которые ты лично почитаешь счастьем.

— Вот ничего себе, куда мы пришли! — воскликнул я, несколько озадаченный. — Так счастье — это химическое вещество? Можно пойти в лабораторию, заказать там бутылочку счастья, и больше не заботиться ни о чем?

— Некоторые так и делают. Не так давно с нового континента, называемого Америкой, завезли к нам особую траву, табак. Если вдыхать ее дым, на душе становится спокойнее, и тревога отступает. Разве не счастье? А еще одно растение из Америки, которое зовется кока, дает листья, прогоняющие тоску и печаль. Я слышал, что из листьев коки уже извлекли их активное начало, кокаин, и это прекрасное лекарство от душевных расстройств, болезней и даже от нервного кашля. В Индии же с незапамятных времен используют высушенный сок некоторых сортов мака, чтобы изготовить опиум — лекарство, исцеляющее от боли и несущее сладкие, чарующие сны. Жаль, что все такие лекарства очень дорого стоят и недоступны ни мне, ни тебе. Но когда-нибудь их будут выращивать, как тюльпаны, в каждом дворе и даже в доме. Тогда счастье станет доступно любому.

Я совсем уже собрался возмутиться и прекратить эту пропаганду наркотиков, но вспомнил, что во времена Просвещения о наркомании еще знали очень мало. Наблюдения за действием природных наркотиков в Европе только начинались, а синтетических психотропных веществ вовсе еще не придумали.

— Ваш совет, как достичь счастья и удержать его, весьма логичен, — начал я, лихорадочно соображая, что же можно возразить на приглашение стать наркоманом. — Но есть причина, по которой я не могу ему последовать. Попробую объяснить.

Действительно, в мое время уже открыто большинство веществ, посредством которых мозг рассылает команды телу. Известны вещества, приводящие человека в состояние гнева и в состояние страха, вызывающие радость или печаль, энтузиазм или отвращение. Сами они по-прежнему слишком дороги для массового потребления, но открыты вещества искусственной природы, похожие по действию, и они действительно производятся тысячами тонн. Особенно много лекарств используется для борьбы с депрессией — унынием и отвращением к жизни. Теперь мы гораздо больше знаем о том, как такие вещества действуют на человека. И мы теперь знаем, какой опасностью оборачиваются наши открытия.

Видите ли, если я буду искусственно вводить в тело химическую команду «будь счастлив» (в чем бы мое счастье ни заключалось), мой организм перестанет производить собственные вещества с такой же функцией. Железы как бы расслабятся, разленятся и перестанут выполнять свою работу — так же, как лишенная нагрузки мышца слабеет и высыхает.

Тогда мне придется вводить в тело еще больше «вещества счастья». Но и нервы, принимающие команду, тоже начнут терять чувствительность. Ухо, подверженное воздействию сильного шума, глохнет. Так и организм, подверженный сильному воздействию управляющих веществ, теряет способность реагировать на них. Мне придется еще увеличить дозу «вещества счастья» — так глухому человеку нужно кричать прямо в ухо, чтобы он услышал хоть слово. В конце концов количество лекарства станет так велико, что нанесет вред моему здоровью — ибо, как учит нас отец врачей Парацельс, любое лекарство в чрезмерной дозе превращается в яд.

Короче говоря, «химическое счастье» недолговечно. Люди, вступившие на этот путь, обычно живут лет семь — а затем умирают, разрушенные, больные и зачастую потерявшие человеческий облик. Я так не согласен.

— Какие страшные вещи вы рассказываете о своем веке. Неужели прогресс может приводить к таким отвратительным явлениям? — Картезианец помрачнел и задумался. — А я уже представил себе, как быстро и легко найти свое счастье. Перепробовать набор лекарств — от какого наступит самое желанное состояние, то и применять по мере надобности.

Что же, если прямой путь к счастью так опасен, значит, придется искать более сложные и тонкие способы. А скажите мне, насколько точно вы можете указать то эмоциональное состояние, которое составляет счастье именно для вас? В чем ваше уникальное, индивидуальное счастье, которого вы хотите достичь?

— Не знаю. В этом-то и проблема. Если бы я точно знал, что ищу, были бы шансы найти. Иногда хочется быть веселым и шумным, а иногда — все бы отдал за неяркий свет, тихую музыку и грустную книжку. Утром хочется побыстрее проснуться и бодро бежать навстречу новому дню, а вечером все кажется противным и раздражает. Помню моменты, когда я вроде бы испытывал счастье, но они все такие разные…

— Значит, сначала нам придется придумать точную классификацию эмоций. Иначе мы никогда не сможем отличить одно состояние от другого, похожего. Нам нужен инструмент для точного измерения эмоций. Так призовем же геометрию — царицу математики!

— А может, не надо? — я с тоской вспомнил школьные уроки геометрии.

— Надо, друг мой, надо. Кораблю, который не знает, куда плывет, попутного ветра не бывает. Ветру не прикажешь, но можно построить ветряк. Хорошее начало — половина работы! — сыпля голландскими поговорками, Картезианец повернулся к своему верстаку и принялся раскладывать и развешивать инструменты по местам.

— Смотрите, мы заметили, что одни эмоции делают человека сильнее, а другие — слабее, верно?

— Да, это так. Интерес, энтузиазм, возбуждение прибавляют сил, как и гнев и радость, и гордость. Печаль, стыд, отвращение, напротив, силы отнимают.

— А кроме того эмоциональные состояния могут быть упорядоченными, а могут протекать бурно и хаотично, да?

— Ну правильно, эмоции могут привести человека в более упорядоченное состояние. А могут сделать его неуправляемым и хаотичным. В одних эмоциональных состояниях человек готов следовать законам и правилам, планировать и контролировать свои поступки, а в других — он становится буйным, диким и опасным для окружающих, да и для самого себя.

— Отлично. Именно для таких случаев наш учитель Рене Декарт придумал геометрическую модель — декартову систему координат. Это двумерная плоскость, в которой расположены два вектора, пересекающиеся под прямым углом. Смотрите! — Картезианец принялся чертить на чистом листе свинцовым карандашом. — Вот так, по горизонтали, мы обозначим силу потока эмоций.

Он начертил горизонтальную черту и обозначил справа «стрелку».

— А по вертикали у нас будет располагаться вектор, обозначающий качество эмоциональных состояний — то есть, их упорядоченность. Чем выше по этой оси, тем меньше хаоса и шума, тем более осмысленные состояния переживает человек.

Он начертил вторую «стрелку» снизу вверх, под прямым углом к первой.

— В точке пересечения осей у нас получается «эмоциональный ноль» — бесстрастие, равнодушие, апатия. Состояние «никакое» — не сильное и не слабое, не бурное и не ровное. Среднее. Кстати, восточные философские системы очень высоко ценят такое бесстрастие. Индусы называют его «ахимса», а китайцы — «у-вэй». Считается, что только в этом состоянии человек может воспринимать мир без искажений и действовать наиболее мудрым и эффективным образом. Ну да ладно, про Восток поговорим в следующий раз.

Справа от нуля у нас располагаются эмоции группы «интерес». Чем дальше от нуля, тем сильнее эмоция. Слабенький, едва заметный интерес, назовём «заинтересованность». Более сильный — «любопытство». Затем идут по нарастанию «энтузиазм», «увлеченность», «возбуждение», самозабвение»… Если и дальше увеличивать силу потока сигналов, состояния организма становятся ненормальными и даже болезненными. Чтобы справиться с растущим потоком переживаний, организм ускоряет все процессы — сердце бьется все чаще, дыхание делается глубже, растет температура тела. В конце концов, организм «перегревается» и может вообще погибнуть. Такое состояние «сверхинтереса» можно назвать истерикой.

— Отлично, я понял принцип! — закричал я, впадая энтузиазм — А слева от нуля по нарастанию располагаются эмоции группы «печаль». Слабые ее формы мы назовем чем-то вроде задумчивости и грусти, затем следуют горе, тоска, уныние. Предельная форма печали называется отчаяние. В этом состоянии все процессы в организме так замедляются, что могут и совсем остановиться — тогда человек тихо угаснет…

— Вниз от нуля у нас разместятся эмоции группы «страх». — продолжал Картезианец. — От самых слабых форм, вроде недоверия и настороженности. Дальше расположим тревожность, испуг, ужас. Предельный страх называется «паника», от него на самом деле может разорваться сердце.

— Да, а вверх от нуля будут эмоции группы «совесть — вина», от слабых форм, как доверие, надежность, уверенность. Затем эмоции средней силы — долг, честь, вина. Предельная эмоция, опасная для жизни, в этой группе называется «раскаяние».

— Постойте-ка, — прервал меня собеседник. — А разве совесть — это не черта характера? Как это она у нас попала в список эмоций? Совесть у человека либо есть, либо ее нет, а эмоции — приходят и уходят, они же состояния.

— А вот не надо путать совесть и совестливость! — запальчиво возразил я. — Пугливый человек с готовностью впадает в состояние страха. А совестливый человек охотно и часто бывает в состоянии совести, что тут непонятного?

— Ладно, давайте закончим с нашей схемой, — сказал Картезианец примирительно. — Смотрите, вот здесь, между интересом и страхом, у нас находится группа эмоций «гнев». Возле нуля будут его слабые формы — недовольство, раздражение, злость. А вот дальше, как мне кажется, надо расположить такие эмоции, как смелость, храбрость, дерзость и наглость.

— Ну, это вы хватили через край, — возмутился я. — Сравнили тоже злость и смелость!

— Обе эти эмоции делают человека сильнее, но одновременно побуждают вести себя не по правилам, непредсказуемо и хаотично, разве не так? — отозвался Картезианец.

Я полез чесать затылок, а Картезианец продолжал.

— Предельные эмоции в группе «гнев» будут называться «ярость, бешенство, исступление».

Между группами «интерес» и «вина» мы разместим замечательную группу эмоций «радость-гордость». Ее слабые и средние формы очень высоко ценятся общественным мнением. Однако сильные формы этой же эмоции совсем не так уж приятны: «гордыня, заносчивость, высокомерие». Предельные формы этой группы тоже опасны для жизни — к трагическим последствиям приводят крайний восторг, восхищение и экстаз.

Между совестью и печалью закономерно окажется группа эмоций «стыд» — от слабых форм неловкости, смущения и застенчивости, через покорность, кротость и униженность к предельной форме, которая называется «позор».

Наконец, между печалью и страхом находятся состояния, делающие человека одновременно слабым и беспорядочным. Назовем эту группу эмоций «отвращение». Ее слабые формы — пренебрежение, презрение. Затем идут подлость, гнусность, мерзость и крайняя форма отвращения — тошнота.

 

 

Пространство эмоций, которое нарисовал Картезианец. Пунктиром обозначена граница, за которой сила эмоционального переживания становится опасной для жизни.

 

Вот, у нас получилось восемь основных групп эмоций. Пунктиром обозначен тот предел интенсивности переживания, за которым эмоция становится несовместима с жизнью и убивает. Если обозначить размерность в каких-ибудь условных баллах, то группа «печаль» окажется в отрицательной области по горизонтали, а группа «интерес» — в положительной. Точно так же группа «страх» будет принимать значения меньше нуля по вертикали, а группа «совесть-вина» — положительные, больше нуля. Теперь мы можем обозначить любое эмоциональное состояние с высокой точностью — в виде пары чисел, координат в декартовом Пространстве Эмоций!

Каждая точка в нашем пространстве означает какое-то отдельное состояние, так что разновидностям эмоций буквально нет числа. Но далеко не все из них имеют собственные названия. Иногда отличия очень тонкие и трудноуловимые — например, жадность делает человека слабее, алчность — сильнее, но обе эмоции находятся недалеко от страха (и жадные, и алчные люди боятся, что им чего-то не хватит). Поэтому мы помещаем «жадность» слева от оси «страх» (между «страхом» и «отвращением»), а эмоция «алчность» оказывается между «страхом» и «гневом». И так далее. Пространство эмоций непрерывно, то есть, из одного состояния в другое мы можем попасть только по непрерывной траектории. Скажем, чтобы перейти из страха в интерес, надо пройти через гнев, разозлиться…

Картезианец так погрузился в изучение схемы Пространства Эмоций, что, кажется, совсем забыл о моем присутствии.

Я понял, что наш диалог исчерпан, и погрузился в собственные размышления. Только что пережитое возбуждение и радость открытия новых идей еще бурлила во мне, и вдруг я осознал, что в эти минуты был по-настоящему счастлив. Я быстро прикинул по схеме и нашел область своего счастья между векторами «интерес» и «радость — гордость», в группе состояний «любознательность, радость познания нового». Точнее определить не удалось, но это было уже неважно. Происходило нечто странное и неприятное.

Я почувствовал, как счастье утекает из меня, я остывал и соскальзывал в холодную серую тишину. Возбуждение выгорело, мир как будто вывернулся наизнанку, и мне стало нестерпимо жаль себя. Я изо всех сил попытался вернуть счастье, такое близкое, горячее, яркое и энергичное, я напрягся всем телом, сжал кулаки и зажмурил глаза. Но в голове зашелестел совершенно неуместный унылый голос: «А ведь уже третье сентября… Осень, похоже, будет дождливая…»

Поняв, что все бесполезно, я едва не зарыдал от скорби над самим собой и нажал на кнопки. Пространство-время сложилось, потом расправилось, и я оказался в другом месте и времени.

4. Дарвинист. Эмоции и эволюция. Эмоции — генетически закрепленные реакции на типовые ситуации. Неадекватность эмоций современной среде обитания человека

Высокий свод готического здания, в котором я приземлился, был едва различим в сумраке. Массивные стены, казалось, хранили копоть веков. Сквозь колоннаду, за рекой виднелись башни и зубчатые стены крепости — я тотчас узнал прославленный силуэт: это, несомненно, лондонский Тауэр и его знаменитый мост. Судя по общему виду города, я прибыл во вторую половину девятнадцатого века.

На скамейке за колонной сидел немолодой человек и рассматривал картинку в газете. Вдруг он сердито свернул газету и несколько раз раздраженно хлопнул ею себя по колену. Я успел разглядеть, что картинка изображает пожилого человека с умным лицом, но с телом обезъяны. Эту обидную карикатуру я уже видел — она высмеивает Чарльза Дарвина и его теорию происхождения видов. Видимо, человек на скамейке расстроился и рассердился из-за карикатуры, потому что принадлежал к последователям этой теории.

Великий биолог Чарльз Дарвин впервые предложил рассматривать животных и растения не как неизменные, повторяющиеся из поколение в поколение копии, а как изменчивую систему. Внешний вид, размеры, внутреннее устройство живых организмов по Дарвину, непрерывно изменяются — эволюционируют. Каждый «экземпляр» живого существа (особь) немного отличается от всех прочих особей своего вида. Такие отклонения от среднего стандарта называются мутации и возникают случайным образом, за счет небольших искажений наследственной информации. Те мутации, которые дают преимущества в конкурентной борьбе за выживание, помогают данной особи дольше прожить и оставить больше потомства. В следующем поколении появляется уже больше особей с такой мутацией. Так, постепенно, в течение тысячелетий виды пластично меняются и приспосабливаются к меняющимся условиям окружающей среды.

Еще совсем молодым человеком Дарвин принял участие в путешествии на корабле «Бигль» к Южной Америке и Австралии. Побывал он и на затерянных в Атлантическом океане Галапагосских островах. Эти голые, неприветливые острова разделены глубокими проливами с быстрым течением, так что животный мир каждого из них развивается изолированно, без связи с соседними островами. В результате одни и те же птицы на разных островах немного отличаются друг от друга, образуя удивительное разнообразие близких, но все же различных форм. Наблюдения и размышления привели Дарвина к центральной мысли его теории: живые существа могут постепенно менять облик и внутреннее устройство, и движущая сила этих изменений — постоянная борьба за пищу, пространство для жизни, солнечный свет и так далее.

Всю жизнь Чарльз Дарвин сражался со своими коллегами-учеными, с церковью и общественным мнением. Над ним издевались, рисовали на него карикатуры, угрожали ему судебными исками и отлучением от церкви. Очень уж трудно оказалось принять мысль о том, что и люди образовались в этом же процессе постепенной эволюции видов. И наши отдаленные предки миллионы лет назад были гораздо больше похожи на обезьян и лемуров, чем на «образ Божий».

В конце жизни Дарвин написал небольшую книгу, в которой собрал множество примеров — как похоже выражение эмоций на лице человека и на «лицах» животных. Гримасы страха и гнева, радости и виноватости действительно очень похожи у человека и крупных обезьян, и даже кошки и собаки иногда поражают очень узнаваемой эмоциональной мимикой.

В наше время авторитет Дарвина настолько велик, что из этой его небольшой работы выросло целое направление в психологии эмоций. Согласно этому направлению, эмоции представляют собой ощущения, которые формируются в результате инстинктивно возникающих гримас. Например, при виде соперника все крупные млекопитающие (и люди в том числе) оскаливают зубы — свое основное оружие. Демонстрируя клыки, люди (и обезьяны, и собаки, и лошади…) посылают сообщение: «Я тебя вижу и воспринимаю всерьез, ты для меня можешь быть опасен, ты сильный соперник. Хочу, чтобы и ты отнесся ко мне серьезно — видишь, какие у меня зубищи?». Отсюда берет свое начало гримаса улыбки. Улыбаясь, один человек выражает другому свое уважение — ты для меня соперник, а значит, равный мне. Не ответить на улыбку означает выразить презрение: «Да какой ты мне враг? Ты никто, я тебя просто не замечаю». В зависимости от мелких подробностей — ширины оскала, его формы, направления взгляда — улыбка может означать и доброжелательное уважение, и прямую угрозу. Ощущения, которые при этом возникают у улыбающегося человека — это и есть эмоции.

Отсюда практическая рекомендация: улыбайтесь, это всех раздражает!

 

Поняв, что гнусная карикатура изображает именно Дарвина, я почувствовал обиду и жалость уже не только к себе, но и к этому мудрому человеку. Дарвиниста, сидевшего на скамейке, мне тоже стало жаль — что должен ощущать человек, если его уважаемого учителя травят какие-то газетчики? Я остановился перед скамейкой, вежливо поздоровался и попросил разрешения присесть рядом.

— Дорогой сэр, — начал я, когда мы немного помолчали в знак взаимопонимания и уважения друг к другу. — Я совершаю дальнее путешествие с целью выяснить, что такое счастье и как его достичь. Встречи с мудрецами прошлого открыли мне, что счастье относится к сфере эмоций. Счастье представляет собой самое желанное, хотя и быстро преходящее состояние и нуждается в согласовании с потребностями сообщества, в котором я нахожусь. Встреча с последователем картезианского метода дала мне ключ к точному определению того счастья, которое присуще именно мне. Но теперь меня мучает следующий вопрос. А именно: отчего люди до сих пор не научились по своему желанию вызывать и удерживать состояния счастья? Отчего в школах не учат распознавать индивидуальные виды счастья? Для чего полиция следит, чтобы эмоции не выражались слишком непосредственно? В чем корень конфликта между обществом и эмоциями — и счастьем в том числе?

— Дорогой сэр, благодарю вас за глубокий и содержательный вопрос, — отвечал Дарвинист. — В меру моих скромных сил я попробую ответить и надеюсь на вашу помощь.

Итак, любой конфликт между живыми организмами следует рассматривать с позиций изменчивости видов.

Все, что происходит в живом организме, служит двум задачам — наилучшему выживанию именно этого организма и наилучшему выживанию вида, к которому относится этот организм. Каким образом эмоции помогают выжить человеку? Или, вернее, не современному человеку, а нашим предкам эпохи, когда человек как вид формировался в борьбе за существование?

— Но разве мы можем сказать что-то определенное о таких далеких временах? Знания наши так ограничены, и сами мы бредем во мраке невежества, — отозвался я, продолжая внутренне рыдать от жалости ко всему человечеству.

— Много важных и полезных фактов мы можем извлечь из наблюдения над животными, происходящими из одного корня с человеком. Возьмем для примера такое сильное переживание, как страх. Предки человека и обезьян-приматов, лемуры, больше всего боялись змей. От них не было спасения на деревьях, где обитали наши предки миллионы лет назад. Для приматов — шимпанзе, орангутанов, горилл, которые ближе всего к людям по эволюционному происхождению, змеи и сейчас остаются олицетворением самого страшного, что только есть на свете. Достаточно увидеть, какой ужас у наших «кузенов» — шимпанзе — вызывает любой предмет, хотя бы немного напоминающий змею, чтобы убедиться в этом.

К счастью для наших лемуроподобных предков, змеи не являются падальщиками. Они пожирают лишь свежую, только что убитую дичину. Отсюда, под давлением естественного отбора, формировался механизм защиты от них. Подобно некоторым насекомым, птицам и мелким животным, наши предки научились притворяться мертвыми перед угрозой нападения.

— Позвольте, — отозвался я. — Но я что-то не припомню за собой таких привычек. Я, конечно, не претендую на бесстрашие, но если мне что-то угрожает, я действую.

— В современном городе человек редко сталкивается с действительно сильным страхом. Опасности города внезапны. Вас может сбить автомобиль или неосторожный всадник, вы можете погибнуть от руки грабителя или от заразы, всегда живущей в нашем батюшке-Темзе. Во всех этих случаях человек либо не успевает испугаться, либо умирает в бреду болезни.

Проявления сильного страха мне доводилось наблюдать в Афганистане, во время войны. В минуту опасности человек утрачивает способность к упорядоченному движению, поведению и даже мышлению. Его захватывает «двигательная буря» — он мечется, истошно кричит и совершает множество беспорядочных движений, как бы в агонии.

Если опасность (неважно, реальная или мнимая) продолжает нарастать, наступает парадоксальное состояние «запредельного торможения». Бурная активность сменяется расслаблением и неподвижностью. У человека «подгибаются ноги», его охватывает «ватная слабость», дыхание замирает и даже сердечный ритм становится слабым и замедленным. Глаза выкатываются из орбит и останавливаются, лицо перекашивает неподвижная «гримаса ужаса», имитирующая предсмертную судорогу. Кровь отливает от кожных покровов, их заливает трупная бледность. На коже выступает холодный пот, чтобы еще убедительнее изобразить давно остывшего покойника. Опорожняется кишечник («медвежья болезнь»), чтобы мерзкий запах соответствовал образу несвежего мертвеца. Такова индивидуальная реакция на чувство опасности, которую мы и называем «страх».

Я прошу прощения за столь неаппетитные подробности, но борьба за жизнь не знает приличий.

— О, прошу вас, продолжайте, — попросил я, чувствуя, как жалость отступает, а ее место занимает интерес, смешанный с некоторой жутью. Я живо представил себе этого солдата, который окаменел от ужаса и ждет смерти, уже наполовину мертвый — и по моей спине пополз холодок.

— Реакция на опасность, которую формируют интересы вида, отличается от той, которая сформировалась в интересах индивидуальной человеческой особи, — продолжал Дарвинист. — С точки зрения процветания вида, если особь постоянно подвергается опасности, значит, она плохо приспособлена к своему окружению. Если живое существо постоянно оказывается в опасных ситуациях — значит, у него недостаточно навыков избегания опасностей или недостаточно физиологических приспособлений для преодоления этих опасностей. Такое существо неадекватно своей среде обитания.

В интересах процветания вида, неадекватная особь не должна передать свои особенности потомству. Чтобы избежать появления неадекватного следующего поколения, чувство опасности снижает способность особи к размножению. Нависающая угроза угнетает сексуальные стремления — так во время войны, голода или иных социальных катастроф прямые потери населения усугубляются резким падением рождаемости. Всего несколько веков назад, в эпоху великих географических открытий и последующей экспансии целые народы и племена Африки, Южной и Центральной Америки, островов Тихого океана вымерли при столкновении с внушающими ужас пришельцами из Европы.

— И вновь позвольте вам возразить, — по возможности светским образом произнес я.

— Разве опасности заглушают эротические устремления? Помнится, в буйные студенческие годы мы нарочно ходили на танцы с обязательной дракой в конце, рисковали получить по голове кирпичом или даже ножом под ребра — зато с каким энтузиазмом потом лазали в окна к однокурсницам!

— Вы совершенно правы, дорогой сэр. Чувство преодоленной, успешно отраженной опасности действительно стимулирует сексуальную активность — так в поэме Байрона легендарный Дон Жуан Тенорио, только что убивший соперника на дуэли, бросается в любовную битву с непреодолимым пылом. Однако ситуация движения навстречу опасности, подготовка к битве связана с другим — хотя и похожим — физиологическим механизмом. Вы говорите о реакции на угрозу иного типа. Такая реакция заставляет мобилизоваться, включить все резервы, стать сильнее, быстрее, точнее. Повышается тонус мышц. Сердечный ритм становится более глубоким и частым, как и дыхание. Печень сокращается и выжимает в кровеносную систему пару литров добавочной крови. Повышается температура кожных покровов — человек краснеет и потеет, чтобы отвести избытки тепла. Все это вместе взятое образует реакцию, которую мы обозначаем как гнев (злость, раздражение, ярость). Но и гнев дает лишь кратковременное усиление, быстро истощающее организм.

— Вот это вы точно заметили. Те из наших ребят, кто особенно сильно увлекался уличными потасовками и любовными похождениями, к тридцати годам облысели, а к сорока как-то перестали интересоваться эротикой…

— Постоянное чувство грозящей опасности, даже если оно выражено слабым образом, «включает» механизм защиты вида от несовершенства данной особи. В опасных ситуациях человек ускоренным образом стареет — так, на войне «один год идет за три». Постоянная тревога служит почвой для множества болезней. Например, ощущение угрозы голода (не сам голод, а опасность голодной смерти, даже иллюзорная) стимулирует синдром «лишнего веса». Даже если угроза относится вовсе не к реальному голоду, а, скажем, к нехватке денег на оплату кредитов, организм реагирует на нее привычным, закрепленным генетически способом — накапливает запасы жировой ткани. Ожирение, которое сегодня превратилось в массовый бич богатых стран, напрямую связано с перспективами экономического кризиса и падения уровня жизни.

— Вот оно что. А я думаю — отчего это, как на работе нервный период, так я вес набираю. Главное дело, ем-то меньше, просто некогда — а килограммы прибывают. Живот растет. А это не живот, а комок нервов…

— Подведем итог. Чувство опасности и его проявления, которые мы тут перечислили, составляют сущность одной из важнейших эмоций. Различные по интенсивности и динамике, эти переживания имеют одинаковую основу, так как являются разновидностями одной и той же реакции на опасность, выработанной в ходе эволюции и закрепленной в генетическом коде.

Точно так же и остальные базовые эмоции являются реакциями на типичные, многократно повторенные в прошлом ситуации. Эти реакции возникли, сформировались и закрепились в ходе эволюции всего живого на нашей планете. Сегодня, когда человек сам формирует для себя среду обитания, большинство этих реакций никак не помогают выживанию. В лучшем случае они бесполезны, а довольно часто и вредят, мешают нашей повседневной жизни. В современном городе вряд ли реальна встреча с удавом или саблезубым тигром. А если вам грозит опасность неуплаты по ипотечному кредиту, совершенно бесполезно притворяться мертвым или набирать жировые килограммы.

— Но нельзя же совсем не испытывать страха? Если ситуация угрожающая, неопределенность растет, кругом враги и опасности, то надо же как-то реагировать?

— Гораздо эффективнее было бы в опасной ситуации направить побольше ресурсов на активную работу мозга. Представим себе, что ощущение угрозы инстинктивно вызывает торможение всех функций, без которых можно обойтись в опасной ситуации. Тело расслабленно лежит, деятельность систем пищеварения, размножения, мускульная система, кроме дыхания и кровообращения — все они практически отключены. Все резервы организма направлены на создание мощного прилива крови (а, значит, кислорода и основного «топлива» — аденозинтрифосфорной кислоты) в мозг. Память и мышление обостряются, каждая мелочь наполняется смыслом, ускоряется восприятие — кажется, что время движется замедленно, в каждую секунду можно увидеть, понять, подумать и сделать очень много. В сочетании с электронными средствами информационного обмена, подобная «ситуативная гениальность» многократно увеличила бы шансы человека справиться с угрозами сегодняшнего дня. Но увы, эволюция движется слишком медленно, подобные свойства естественным путем появятся у человека разве только через пару миллионов лет.

Итак, эмоции в основе своей это врожденные, генетически закрепленные реакции на сочетание внешних стимулов. Реакции эти сформировались много миллионов лет назад и на сегодняшний день утратили актуальность и адекватность. Эмоции — это атавизм, вроде волос на теле, бесполезный, неудобный и постыдный. Человек будущего, в ходе своей эволюции, будет постепенно избавляться от этого нелепого и вредного пережитка.

— Очень интересно, — сказал я. — То есть, скажем, интерес — это реакция на появление чего-то нового? А печаль, наоборот, — реакция на утрату, потерю? Да, это многое объясняет. По крайней мере теперь ясно, почему у меня такой хороший эмоциональный контакт с моей собакой.

Но — надеюсь, дорогой сэр простит мой несовершенный интеллект — как же мне все-таки достичь счастья? Я понял, что древние механизмы переживания эмоций сложились миллионы лет назад и приспособятся к современному образу жизни еще через миллионы лет. Но как же быть нам, сегодняшним? Те переживания, которые даны нам эволюцией, не соответствуют нынешнему образу жизни, где взять другие?

Некоторое время мы молча сидели на скамейке. Я ждал совета, а Дарвинист размышлял, что же мне ответить.

— Боюсь, дорогой сэр, мне нечего ответить на ваш вопрос, — наконец заговорил Дарвинист. — Должен заметить, что сам я достаточно часто чувствую себя счастливым. Так бывает, когда я читаю лекцию в университете и вижу, как свет понимания озаряет глаза хотя бы некоторых студентов. Или когда я возвращаюсь из экспедиции с грузом новейших открытий в палеонтологии, а затем вступаю в полемику с этими замшелыми карикатурами на ученых, которые заседают в Королевском научном обществе, и заставляю их замолчать под давлением фактов. Наконец, когда я поднимаюсь ранним утром, принимаю холодный душ и еду на очередной матч по боксу. Честно говоря, я сильно увлекаюсь этим мужественным спортом, с тех пор как были введены правила маркиза Куинсберри, и бокс стал вполне цивилизованным занятием джентльменов.

Но как я могу рекомендовать вам, друг мой, эти способы достижения счастья? Они — только мои, я нашел их и использую потому, что они соответствуют моим представлениям о счастье. Для вас они вряд ли станут тем, чем стали для меня.

Такова двойственная и противоречивая природа человека. Мы — вид Homo Sapiens Sapiens, продукт эволюции и пребываем в ее величественном потоке, наравне с другими видами. Но мы также и миллиарды индивидуальностей, каждый из нас проживает свою уникальную жизнь. Все, что будет истиной для всего человечества, может относиться только к нам как биологическому виду. Общечеловеческое счастье заключается в том, чтобы приспосабливаться к окружающей среде и оставлять побольше жизнеспособного потомства. Или побыстрее умирать, если мы не смогли к ней приспособиться. Индивидуальное счастье каждый ищет сам.

Позвольте же на прощание пожелать вам успехов в поисках именно вашего, неповторимого счастья. И — благодарю вас за содержательную и глубокую беседу.

Дарвинист поднялся, демонстрируя окончание нашей беседы. Мы раскланялись, и я отправился дальше, полный сомнений…

5. Конструктивист. Эмоции и картина мира. Перцептивные атрибуты эмоций

…и оказался в комнате, отчасти похожей на мастерскую художника или столяра, а отчасти — на кабинет ученого, с множеством моделей, причудливых конструкций, книг и рукописей. Прямо передо мной стоял, крепко упершись в пол ногами, невысокого роста человек и смотрел мне прямо в лицо.

Мне стало слегка не по себе, и я принялся осторожно оглядываться. На стенах были развешаны полотна и куски фанеры с нарисованными красными, черными и белыми геометрическими фигурами самого простого вида — квадраты, круги, кресты. Отчего-то возникало ощущение — они заряжены бешеной энергией и даже как бы движутся. В целом складывалось впечатление, что передо мной фрагменты каких-то древних графических заклинаний, языческих рун или магических знаков.

Я понял, что нахожусь в начале двадцатого века, и скорее всего — в России, а мой следующий собеседник принадлежит к движению конструктивистов.

На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков происходили активные поиски нового, синтетического языка в искусстве. Прежнее четкое разделение на живопись, музыку, театр стало тесным. Новый век требовал новых форм выражения.

Огромным событием стали Русские сезоны в Париже. Их организатор, талантливый авантюрист Сергей Дягилев, набрал в свою команду буйную интернациональную молодежь — русских балерин, испанца Пикассо, французского композитора Эрика Сати, польского танцора Вацлава Нижинского и так далее. Спектакли Дягилева собирали полные залы в пресыщенном Париже и почти каждый раз вызывали скандалы. Одни критики с восторгом кричали о новом искусстве, другие — с яростью проклинали «бескультурных дикарей». Равнодушных не было.

Эксперименты продолжались, иногда сильно опережая свое время. Композитор Стравинский писал музыку в сопровождении свето-цветовой партитуры, а полностью реализовать его замыслы удалось только через сто лет, когда появились компьютеризованные лазерные и светодиодные установки.

В театре публику потрясали эксперименты Мейерхольда, Таирова, Бертольда Брехта. Иногда представления принимали вид не просто гротескный, а прямо-таки вызывающий, дерзкий, рассчитанный на гневную реакцию публики.

Постановка синтетического представления «Победа над солнцем», включавшего поэзию (автор слов Алексей Крученых), музыку (Михаил Матюшин) и живопись (Казимир Малевич) была, пожалуй, крайним примером такого эпатажа. В 1913 году ее премьера состоялась в Санкт-Петербурге. В начале представления занавес не раздвигался, а разрывался пополам. На сцене двигались люди, наряженные в костюмы из картона в виде ярко раскрашенных геометрических тел, причем эти фигуры по ходу спектакля разрубались и разрывались на части. Актеры, под бренчание расстроенного фортепиано, пели текст на «заумном» языке:

«Люди! Те кто родились, но еще не умер. Спешите идти в созерцог или созерцавель Созерцавель поведет вас,

Созерцебен есть вождебен, Сборище мрачных вождей

От мучав и ужасавлей до веселян и нездешних смеяв и веселогов пройдут перед внимательными видухами и созерцалями и глядарями: мина вы, бывавы, певавы, бытавы, идуньи, зовавы, величавы, судьбоспоры и малюты.

Зовавы позовут вас, как и полунебесные оттудни.

Минавы расскажут вам, кем вы были некогда. Бытавы — кто вы, бывавы — кем вы могли быть. Малюты утроги и утравы расскажут, кем будете. Никогдавли пройдут, как тихое сновидение. Маленькие повелюты властно поведут вас. Здесь будут иногдавли и воображавли.

А с ними сно и зно.

Свироги и песноги утрут слезу».

В конце пьесы на сцену выносили огромный лист фанеры, на котором был изображен черный квадрат на белом фоне. Это было «антисолнце» — символ победы над светилом. Хор пел:

«Мы вырвали солнце со свежими корнями Они пропахли арифметикой жирные

Вот оно смотрите».

Спектакль протекал в атмосфере непрерывного скандала. Публика вопила и свистела, внося свой вклад в дикое действие. В конце стали требовать автора. Администратор заявил, что автора уже увезли в сумасшедший дом, но Крученых протиснулся на сцену и стал раскланиваться…

Абсурдный, пародийный и скандальный характер нового искусства, казалось, не мог принести ничего ценного и глубокого. Но вскоре выяснилось, что под шокирующей формой скрывается немало серьезных открытий. Особенно мощно новые течения плодоносили в живописи. Казимир Малевич стал основателем супрематизма — целого течения в изобразительном искусстве, а его «Черный квадрат» превратился в символ нового отношения между искусством и реальностью. Другой авангардист — Василий Кандинский — основал направление абстракционизма или беспредметной живописи. Так было доказано, что художник не обязательно должен изображать мир вещей и людей таким, как мы его видим. Картина может быть буквально ни на что не похожа, но при этом оставаться произведением искусства, насыщенным сильными и тонкими эмоциями.

Самые значительные результаты новое искусство принесло в области архитектуры и дизайна. Здесь сформировалось течение под названием «конструктивизм», которое претендовало не просто на новые методы проектирования зданий и городов. Конструктивисты всерьез разрабатывали методы строительства образа жизни людей. Форма зданий, их цвет, бытовая техника и устройство всей «машины для жилья» должны были сделать людей счастливыми.

 

— Ну и что? — не очень-то любезно спросил меня Конструктивист. — Так и будем молчать, или уже начнем беседу?

— Да уж, начнем, — отозвался я, с трудом приходя в себя. В моей голове ревели и вспыхивали видения авангардных экспериментов. — Видите ли, я путешественник. Изучаю опыт разных народов и эпох. Ищу ответа на главные вопросы жизни — что такое счастье, как его достигать, как удерживать.

В нескольких словах я пересказал Конструктивисту историю своих предыдущих встреч с мудрецами и философами прошлого и поведал о своей неудовлетворенности.

— Хотелось бы узнать и ваше мнение. Ведь искусство наверняка имеет отношение к этим вопросам, а вы тут на переднем крае, создаете искусство будущего, — добавил я.

Польщенный Конструктивист смягчился, присел на табурет и указал мне на еще один, такой же странной формы, как и все в его мастерской, но неожиданно удобный.

— Совершенно очевидно, — начал свою речь Конструктивист, энергично двигая сжатым кулаком, как будто забивал им гвозди. — Что единственной задачей искусства во все времена было, есть и будет фиксация, хранение и передача эмоций. Сложные и разнообразные эмоции — предмет столь же драгоценный, сколь и хрупкий. Эмоции стремительно сменяют друг друга, и остановить это мелькание невозможно. Но иногда, пользуясь специально отработанными методами и при наличии особых способностей некоторые люди могут закрепить сложную комплексную эмоцию на вещественном носителе. Объекты, в которых сложные эмоциональные состояния зафиксированы, как бабочка в куске янтаря, и называются произведениями искусства.

Я попытался было вставить словечко о своих задачах и проблемах, но Конструктивист властным жестом велел мне молчать.

— Разнообразие вариантов счастья, к которому стремятся разные люди, практически бесконечно. В принципе, любое эмоциональное состояние может оказаться чьим-то счастьем. Но далеко не каждый способен хотя бы приблизительно его осознать. Огромное большинство людей не похожи на просветленных мудрецов, познавших самое себя. Они попадают в счастливое состояние лишь по редкой случайности и на самое короткое время. Они бредут впотьмах, пытаясь нащупать то самое состояние гармонии своей эмоциональной индивидуальности с запросами общества, и слишком часто проходят мимо.

Художники, музыканты и поэты занимаются тем, что исследуют самые разные эмоции и выражают их в звуках и красках. В этом огромном и все растущем многообразии каждый примерить на себя разные варианты счастья. Искусство — это свет над сумрачным лабиринтом эмоций. Мы не дарим каждому его счастье, но помогаем искать.

— Хорошо, я понял! — отозвался я. — Чтобы найти свое счастье, мне надо походить по музеям и концертным залам. Рано или поздно увижу и слышу такое, что мне подскажет — это про меня, это обо мне! Какое произведение вызовет отклик, в том, значит, и зашифровано оно самое, мое счастье. А дальше? Что же мне, так и жить в картинной галерее с филармонией? И еще: что делать, если я совсем не понимаю современное искусство? Дико мне от живописи двадцатого века, а про двадцать первый я и вовсе ничего не знаю. Что же, переселяться в девятнадцатый век?

— А вот со своей душевной ленью надо бороться! — отвечал Конструктивист. — Поиски счастья — дело непростое и нелегкое. И вообще полезно работать над собой, повышать общую культуру и навыки восприятия искусства. Тем более, что человек всегда охотно распознает намеки на самого себя. Посмотрите на какой-нибудь «Портрет плачущей Доры Маар» великого Пабло Пикассо.

Конструктивист широким жестом указал на небольшую репродукцию на стене. На мой взгляд, там было изображено нечто вроде крокодила, попавшего в автомобильную аварию. Но каким-то странным образом, от картинки так и веяло горем и страданием пополам с гордостью, и даже как бы слышались сдавленные рыдания сквозь судорожно сжатые зубы.

— Сравнивая портрет с фотографиями этой женщины, нельзя не признать — художник изобразил именно ее, — вдохновенно продолжал Конструктивист. — Как же так получается?

Портрет не имеет с реальным человеком почти ничего общего. Лицо объемно, а портрет плоский. Лицо теплое и мягкое, а портрет холодный и жесткий. На лице есть отверстия, а на портрете нет. Портрет неподвижен и пахнет совсем «не по-человечески». Автор портрета отнюдь не придерживается канонов реалистической живописи, так что и пропорции, и форма, и даже цвет лица не совпадают с живым оригиналом. И тем не менее, при некоторой тренировке, мы продолжаем узнавать в картине человека. Мало того — иногда (не всегда и не всякому зрителю) удается «считывать» эмоциональное состояние как изображенного на ней человека, так и автора картины и сопереживать им. «Чудо узнавания» делает зрителя соавтором, сопереживателем картины и составляет значительную часть той мощной силы эмоционального воздействия, которой обладает искусство.

Конструктивист вскочил и принялся расхаживать по мастерской, размахивая руками. Было заметно, что он охвачен энтузиазмом, так что я больше не пытался его перебить.

— Эмоциональные состояния печали, уныния, отвращения, стыда — это состояния подавленности, упадка сил, астенические состояния. Когда человек находится в астеническом состоянии, все его органы чувств работают в ослабленном режиме. Быстрее слабеет цветовое зрение, так что человек в состоянии печали видит мир обесцвеченным и серым. Эта связь настолько устойчива, что работает и в обратном направлении — тусклая и серая картинка воспринимается, как изображение чего-то печального.

Напротив, энергичные и возбужденные стенические состояния заставляют человека видеть мир ярким и цветным. Поэтому яркие и чистые по тону картинки восприимаются с большим интересом или близкими по стеничности эмоциями — радость, гордость, гнев. Все эти эмоции связаны с ощущением прилива сил и энергии.

Он остановился и поглядел на меня, хитро усмехаясь.

— Появившись в моей мастерской, вы, как я заметил, далеко не сразу меня обнаружили. Довольно долго вы разглядывали супрематические композиции на стенах, причем вид у вас был изрядно ошарашенный.

— Ничего удивительного. Я действительно обалдел…

— Причина — яркие краски и четкая, контрастная композиция. Я сам по сравнению с картинами выгляжу, как сравнительно тусклое и серое пятно. Именно поэтому я и не вызвал сразу никакого интереса. Понятно? Продолжаем.

Признаки эмоций по кинэстетическому каналу формируются таким же путем.

Встаньте вот сюда!

Конструктивист поставил меня перед собой и принялся командовать:

— Опустите голову. Так. Теперь совсем повесьте ее. Руки висят вдоль тела. Плечи опущены. Расслабьтесь, почувствуйте себя вялым. Нижняя челюсть отвисла. Так, прекрасно!

Теперь подумайте о своей задаче. Какие у вас шансы все-таки найти счастье?

— Ничего у меня не выйдет, — каким-то чужим, глухим и тихим голосом ответил я.

Пессимизм охватил меня своими холодными лапами. — Все бесполезно…

— Замечательно! — совершенно неуместно, на мой взгляд, обрадовался Конструктивист. — А теперь выпрямьтесь. Грудь вперед. Крепко уперлись ногами в пол. Выше голову. Глубокий вдох, энергичный выдох! Еще раз! Делаем жест рукой, как будто пробиваем стену. Еще энергичней!

Быстро отвечайте, не задумываясь: найдете свое счастье?

— Ха! — закричал я. — Еще как найду! Пусть попробует не найтись!

— Вот так это и работает, — сказал Конструктивист, очень довольный проведенным экспериментом. — Чем более вяло выстроены композиция картины, мелодия музыки, или движения артиста на сцене, тем более печальное состояние в них содержится. Напряженные и подвижные решения в композиции, в музыке, в танце воспринимаются интересными, радостными или гневными.

Таким же образом формируются ассоциативные связи по остальным каналам. Печаль и другие астенические эмоции ощущаются холодными, гладкими, звучат тихо и глухо, на вкус отдают соленым, как слезы. Интерес на ощупь горячий и шершавый, звучит громко и звонко, а на вкус и запах он — сладкий и пахучий, пряный..

— Постойте, остановитесь! — закричал я, уже не в силах сдерживаться. — У меня голова кругом пошла! Какой пахучий интерес? Как все это вообще связано с моим счастьем? Я не собираюсь выступать на сцене, зачем мне знать, как выразить печаль в танце?

Конструктивист сильно удивился и несколько секунд раглядывал меня, высоко подняв брови.

— Вот тебе раз, — произнес он наконец. — Я же именно и отвечаю на ваши вопросы. Если вы ищете свое счастье и хотите его удержать, совершенно очевидно, что надо воплотить его в художественные образы. Нарисовать портрет вашего счастья, выразить его в танце, в музыке, в запахе и вкусе. Тогда-то и получится, что оно закреплено, зафиксировано и уже не ускользнет, как смутный сон.

Мало того. Все, что вас окружает — цвет стен в доме и на работе, форма помещений, расстановка мебели, звуки и запахи — все это складывается в общий эмоциональный фон и воздействует на ваше состояние. Открытия Кандинского и Малевича как раз об этом. Вещи, дома, улицы, завтрак, который вы съедаете, люди, с которыми вместе работаете и отдыхаете — все это несет те или иные эмоциональные состояния. Не только картины в музее, но и цвет вашей повседневной одежды выражает эмоции. Так что, если хотите чувствовать себя счастливым, надо строить вокруг себя среду, насыщенную эмоциями вашего счастья.

Конструктивист снова поднял меня с табуретки и внимательно осмотрел.

— Вот вы — человек яркий, энергичный. Руку мне пожали горячо и крепко. Голос громкий и звонкий. Да и одеколон у вас цветочный, пряный. Так что ваше счастье явно располагается в стеничной области. Я бы сказал, где-то в средней по интенсивности зоне группы «интерес». Так что, если вас будут окружать серые стены, тусклые и вялые люди, глухо бубнящие звуки — не видать вам счастья. Среда не позволит!

Я ошарашенно молчал, пытаясь припомнить, какие стены и люди окружают меня дома и на работе.

— Но позвольте! — наконец выдавил я. — Невозможно же все время пребывать среди ярких, горячих и пахучих предметов. Утомительно, знаете ли. Да и людей я далеко не всегда могу подбирать по своему вкусу. С кем пришлось — с теми и работаешь…

— Так и счастливым не всегда можно быть. И уж точно — не все время. Любое состояние, если оно застревает и перестает меняться, становится источником скуки или даже болезней.

— Но разве счастье может наскучить? Оно же — счастье!

— Не надо разводить мистику. Счастье — такое же эмоцональное состояние, как и любое другое. Единственное его отличие — оно притягательнее всех прочих. Любая, — слышите? — любая эмоция становится скучна, стоит ей только задержаться хотя бы на несколько минут. А скука — состояние настолько неприятное, что люди зачастую предпочитают рисковать жизнью и здоровьем, только бы не скучать.

Мало того, наскучить может не только отдельная эмоция, но и последовательность эмоций. Вот, скажем, есть такое понятие: игры, в которые играют люди. Понимаете, о чем это?

— Да, конечно, — отозвался я, вспоминая умную, ироничную книгу Эрика Берна под тем же названием.

— Игра представляет собой замкнутый контур в пространстве эмоций. Пьяница просыпается похмельным утром, преисполненный отвращения к самому себе и ко всему миру. Затем ему становится тоскливо и печально без любимого зелья. Он переходит в состояние стыда и, от нестерпимого позора, его выбрасывает в противоположную сторону — в эмоцию гнева. Понятно?

— Понятно! — ответил я, вспоминая, как после разговора с Картезианцем меня самого выбросило из состояния сильной радости и возбуждения в противоположное состояние жалости и печали.

— Гнев придает ему силы, он активно ищет возможности снова напиться, а затем пускается в азартные приключения, полные опасностей и страхов. Игра заканчивается там же, где началась — в состоянии отвращения. И так из раза в раз, по кругу без конца.

Но довольно быстро кружение в замкнутом контуре становится ужасно скучным. Тем и неприятны нам пьяницы, что их примитивный мир заключен в повторяющейся, смертельно надоевшей череде одних и тех же эмоций.

Поэтому мой вам совет: если даже в контур ваших игр включено ваше счастье, даже если на каждом витке игры вы снова проходите через самые дорогие и приятные вам состояния — не замыкайте свою жизнь в дурную циклическую последовательность повторяющихся состояний. Ищите новые и новые пути к своему счастью, изобретайте их, конструируйте! Искусство вам поможет.

С этими словами Конструктивист звонко хлопнул меня по плечу, горячо пожал руку и выпихнул из мастерской.

Мне ничего другого не оставалось, как нажать на кнопки и отправиться дальше.

6. Пифагореец. Симметричность эмоциональной сферы. Запреты, прерванные паттерны переживания эмоций и психосоматические болезни.

Похоже, я попал в кабинет врача, потому что в углу стоял стеклянный щкаф с баночками и коробками ампул, какие-то приборы, а на письменном столе лежал стетоскоп.

Впрочем, другая половина комнаты больше походила на уютную переговорную — с мягкими креслами, стеклянным столиком и окном во всю стену, за которым виднелись деревья. В одном из этих кресел сидел мой следующий собеседник, и я его тут же узнал. По профессии он был психотерапевт, и мы встречались в других временах.

Психотерапевты занимаются в основном психосоматическими расстройствами, то есть, болезнями, которые возникают из-за непорядков в душе, но выражаются в виде телесных неприятностей. Таких расстройств существует огромное количество. И даже самые обычные, привычные болячки зачастую возникают не просто так, а из-за душевных неурядиц и переживаний. Основателем такого подхода к болезням можно считать Пифагора — того самого, чьи штаны изучают в начальной школе.

Легендарный математик и философ Пифагор Самосский был также и врачом. Пифагор одним из первых стал учить о важности душевного равновесия как основы психического здоровья. По Пифагору, ни одна из человеческих страстей для имеющих разум не должна быть неожиданной, следует предвидеть все, над чем мы не властны. Если все же придет гнев или печаль, или нечто подобное, рекомендовалось уйти от людей подальше, и, уединившись, «переварить» страсть, тем самым избавившись от нее. Для исцеления души Пифагор рекомендовал слушать музыку, в частности, гимны Гесиода.

Его великий последователь Гиппократ жил на сто лет позже. Он по праву считается отцом медицины, так как первым отделил ее от философии. Гиппократ развил в медицине основные положения Эмпедокла и, как один из основателей Косской школы, установил главенствующую роль гуморального направления. Он считал, что все процессы в теле — и здоровые, и болезненные — происходят в результате движения четырех основных жидкостей, гуморов: крови, лимфы (ее тогда называли «флегма»), желтой желчи и черной желчи. По Гиппократу все болезни, в том числе и психические, в известной мере зависят от воздействия внешних факторов среды, климата, но также и от факторов внутренних, связанных с неправильным смешением соков в организме.

 

Мой собеседник считал себя учеником Пифагора. Как и его учитель, он старался быть всегда ровно-доброжелательным, внимательным к людям и спокойным. Голос у него был такой мягкий и доверительный, что сам по себе действовал, как успокоительное лекарство. К тому же Пифагореец был замечательным слушателем — он так умел слушать, что собеседник, бывало, говорил и говорил, рассказывая про себя такие вещи, о которых и сам себе никогда не рассказывал.

— Здравствуйте, доктор! — воскликнул я, с облегчением чувствуя, как меня покидает раздражение на Конструктивиста с его диктаторскими замашками. — Как удачно, что мы с вами встретились! Я путешествую, пытаюсь понять, отчего мне никак не удается быть счастливым. Может быть я не здоров? Может, это болезнь во мне такая, которая мешает моему счастью?

Пифагореец внимательно посмотрел мне в глаза, как бы прислушиваясь к чему-то внутри меня. Затем слегка отстранился и поморщился: не любил, когда его называли доктором.

Он встал, налил нам обоим чаю и не спеша заговорил:

— Как вы, наверное, помните, античная гуморальная традиция нашла свое продолжение в средние века. Знаменитый «Regimen sanitas Salernitanum», Салернский кодекс здоровья, написанный Арнольдом из Виллановы в начале XIV века, опирается на взгляды Гиппократа. Арнольд ввел понятие темперамента (от латинского слова «темпера», которое означает то же самое, что греческое «гумор», то есть жидкость, сок тела). Темперамент — это преобладание той или иной темперы в теле человека, которое формирует и внешность его, и основы характера, и склонности к тем или иным болезням. Кодекс написан в звучных стихах, весьма выразительно и точно.

Тут Пифагореец слегка откинулся назад и принялся декламировать своим мягким голосом:

В теле находятся нашем четыре различные влаги:

Флегма и светлая желчь, кровь и черная желчь. Воплощенье Флегма в воде, а в земле себя черная желчь обретают; Кровь это воздух, а светлая желчь в огне воплотилась.

 

Каждый сангвиник всегда весельчак и шутник по натуре, Падкий до всякой молвы и внимать неустанно готовый. Вакх и Венера услада ему, и еда, и веселье;

С ними он радости полон и речь его сладостно льется. Склонностью он обладает к наукам любым и способен.

Что б ни случилось — легко распаляется гневом.

Влюбчивый, щедрый, веселый, смеющийся, румянолицый, Любящий песни, мясистый, поистине смелый и добрый.

 

Желчь существует — она необузданным свойственна людям. Всех и во всем превзойти человек подобный стремится; Много он ест, превосходно растет и легко восприимчив, Великодушен и щедр, неизменно стремится к вершинам; Вечно взъерошен, лукав, раздражителен, смел и несдержан, Строен и хитрости полон, сухой он и с ликом шафранным.

 

Флегма лишь скудные силы дает, ширину, малорослость. Жир порождает она и ленивое крови движенье.

Сну, не занятьям свои посвящает флегматик досуги. Лень и сонливость, рассудок тупой и вялость движений. Всякий флегматик сонлив и ленив, и с обильной слюною, Тучен он телом и разумом туп, белолицый обычно.

 

Только про черную желчь мы еще ничего не сказали; Странных людей порождает она, молчаливых и мрачных. Бодрствуют вечно в трудах и не предан их разум дремоте; Тверды в намереньях, но лишь опасностей ждут отовсюду, Жадны, печальны, их зависть грызет, своего не упустят, Робки, не чужд им обман, а лицо их землистого цвета.

— Как-то обидно про меланхоликов написано, — вмешался я. — Я вот как раз меланхолик по темпераменту. Разве я жадный и робкий? У других темпераментов одно хорошее, а тут…

— А вот и зависть, все как написано, — и Пифагореец улыбнулся чуть иронично. — А разве никто из мудрецов прошлого не объяснил вам, что плохих и хороших эмоций нет, а есть только уместные или неуместные?

— Да, я даже согласился с этим. Сократик был так убедителен…

— Меланхолики обычно люди глубокие и склонные к тщательному анализу. Поэтому образ счастья у них — сложный, иногда противоречивый. Тут нет ни плохого, ни хорошего, просто все так устроено. Но мы уже близки к теме вашего вопроса. Продолжаем?

Я кивнул.

— В эпоху Просвещения душа и тело стали рассматриваться порознь, как независимые и даже враждебные сущности. Так началось разделение медицины и психологии, и продолжается оно до сих пор.

Новую попытку соединения представлений о психическом и телесном предпринял в своих ранних работах основатель научной психологии Зигмунд Фрейд. В 1890 году Фрейд начинает специализироваться на расстройствах, при которых пациенты жалуются одновременно на телесные недуги и на четко выраженные неврозы.

Неврозами называются психические расстройства средней силы. Они не так сильны, чтобы совсем «выбросить» человека из повседневной жизни общества. Сильные расстройства делают человека совсем неадекватным и даже опасным для окружающих, разрушают его личность и практически не поддаются исцелению (такие расстройства называются психозами). Неврозы же «всего лишь» мешают человеку жить и успешно развиваться — и, разумеется, мешают ему быть счастливым.

По Фрейду, неврозы возникают оттого, что мощные психические энергии в виде бессознательных стремлений и желаний (вожделений по Сократику) не находят себе выхода наружу, в сферу действий и поступков. Иначе говоря, вместо гуморов античных и средневековых врачей, у Фрейда причиной психосоматических проблем становится затрудненное истечение энергии вожделений.

За последующие сто лет психология добилась больших успехов и расслоилась на множество направлений, школ и течений. Некоторые направления уделяют больше внимания телесной стороне психосоматики. Другие школы и течения рассматривают неврозы преимущественно со стороны психики. Например, целая группа направлений в психотерапии изучает явление алекситимии — расстройства, в основе которого лежит неспособность человека рассказывать о своих переживаниях и проблемах. Алекситимик может быть вполне разговорчивым и даже красноречивым человеком, но при попытке описать свои эмоции он принимается мямлить что-то невразумительное или вовсе молчит. Из-за этого эмоции «копятся», не находя себе выхода, и приводят к душевным и телесным расстройствам.

Несмотря на разнообразие подходов, психосоматические патологии всегда рассматривались как расстройства, вызванные затрудненным истечением «субстанции эмоций» — гуморов у античных врачей, энергии либидо и мортидо у последователей Фрейда, и так далее.

— Вы знаете, у меня есть предложение, — я осторожно тронул Пифагорейца за руку.

— Давайте вы мне все это объясните на конкретном примере. А то от теоретических рассуждений я уже засыпаю.

Пифагореец с готовностью покивал головой.

— Да, конечно. Возьмем, для примера, такую распространенную неприятность, как бронхиальная астма. Я ведь и сам астматик с двенадцатилетнего возраста, с этой штукой знаком почти всю жизнь. Астма — болезнь коварная, она может месяцами и даже годами не напоминать о себе. Но вдруг что-то провоцирует ее — острый запах, кошачья шерсть, глоток холодного воздуха, сильное переживание — и внезапно бронхи у человека судорожно сжимаются. Как точно заметил писатель, «удушье хватает за горло костяной рукой, наполняя гортань и грудь как бы мелко нарубленным конским волосом».

Между прочим, это цитата из замечательной книги Владимира Соловьева «Очарованный принц», литературной обработки анекдотов и притч о Ходже Насреддине. Горячо рекомендую. Но вернемся к астме.

Врачи знают, что острый приступ удушья можно остановить при помощи так называемых кортикостероидных «гормонов стресса». Эти вещества играют роль нейромедиаторов стенических эмоций: гнева, сильного интереса, радости-гордости. Если проглотить таблетку, а еще лучше — впрыснуть эти вещества прямо в кровь, приступ астмы почти моментально проходит. Какая же связь между астмой и стеническими эмоциями?

Стенические эмоции потому так и называются, что их переживание включает мобилизацию, активацию всех сил и резервов организма. Такая тотальная мобилизация как раз и называется стресс. Переживание стресса начинается мощным выбросом соответствующих гормонов, усилением сердечного и дыхательного ритмов, увеличением кровяного давления. А заканчиваться оно должно бурным энергичным движением и громким криком. От радости, от возбуждения и от гнева все живые существа норовят громко закричать, и это — естественная, необходимая часть переживания сильных стенических эмоций.

Иное дело человек.

С самого раннего детства, с младенчества, юного человека начинают приучать к тому, что громко кричать нельзя. Если младенчик вопит, а младенцы умеют это делать удивительно эффективно, родители беспокоятся. Почему ребенок кричит? Должна быть причина, у него что-то не в порядке. Надо срочно это прекратить, дать соску или грудь, спеть тихую песенку, покачать. Возможно, ребенок учится переживать гнев или радость, он вопит от ярости или от восторга оттого, что пришел в этот мир — но нет, родители готовы на все, лишь бы он замолчал.

Так начинает формироваться механизм, прерывающий естественное развитие стресса. Начало протекает, как положено — гормоны выделяются, тело готовится к нагрузке, легкие раздулись и гортань готова к мощному крику, а крика-то и нет. Нельзя кричать, кругом же люди. А крик рвется наружу, и спазм, перекрывающий гортань, все сильнее. В какой-то момент этот спазм захватывает и бронхи — и вот, первый приступ бронхиальной астмы. Любой случайный элемент окружающей среды, который присутствовал в этот момент рядом, может закрепиться и навсегда связаться с ощущением удушья (этот эффект называется импринтингом). И в следующий раз, погладив кошку, человек начнет задыхаться, как бы сдерживая рвущийся наружу вопль.

Замечательный пример художественного, но удивительно точного описания прерывания развития эмоций по требованию этикета мы находим в произведении Льва Николаевича Толстого «Детство», глава XIV «Разлука». Особенно показателен момент, когда главный герой, ребенок, от лица которого ведется повествование, переходит от эмоции горя и печали, которая свободно изливается в слезах, к эмоции гнева и раздражения на бестолковых слуг и затем — к эмоции интереса-возбуждения от начинающейся поездки. Мальчик бессознательно чувствует, что стенические эмоции неуместны при прощании с матерью и подавляет их. В этот момент он переживает приступ, очень похожий на бронхиальную астму: «…я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду». Здесь ребенок останавливает развитие возбуждения, «становясь на горло» самому себе, а затем переходит в режим переживания астенических и упорядоченных эмоций при помощи ритма (машущий платок). Ощущение того, что неуместные переживания удалось прервать, а показать уместные (в момент разлуки положено печалиться и плакать) наполняет его приятным чувством соответствия ожиданиям окружающих.

Я на собственном опыте убедился в тесной связи астмы с эмоциональной сферой. Долгое время эта болезнь сильно мешала мне жить. Я перепробовал множество всяческих лекарств, которые давали либо временное улучшение, либо никакого. Реальный прогресс наметился только тогда, когда я начал петь в качестве солиста университетского хора. Интенсивные нагрузки на дыхательную систему (а руководители у нас были весьма требовательные) в сочетании с переживанием сильных артистических эмоций дали яркий оздоравливающий эффект. Позже я подключил к пению элементы дыхательной гимнастики йогов и собственные упражнения — и астму удалось преодолеть. Заметим, что полностью эта болезнь не излечивается никогда, но можно найти такой образ жизни, при котором она не мешает. Так что сейчас мне даже кошки не страшны.

Пифагореец облизал пересохшие губы и сделал несколько глотков чая из своей чашки.

— Ладно, с астмой более-менее понятно, — сказал я и задумчиво почесался. — А что насчет других аллергий? У меня вот, вы знаете, экзема. Надоела, дрянь такая, а сделать ничего не получается.

— Мы ведь в прошлый раз придумали упражнения, даже записали. Вы их делаете?

— Да вы знаете, как-то все не получается. Сам не пойму, в чем дело. Как ни соберусь начать — опять что-то мешает. В прошлый раз поделал их несколько дней, только втягиваться начал — опять проблема. Бежал через газон, споткнулся за железяку, упал, разбил колено… Тут вот появилась новая мазь на гормональной основе. Дорогая, правда.

— И как, помогла?

— Сначала, вроде бы, помогала. Потом опять все стало плохо…

— Давайте, я попробую еще раз объяснить. Прерванные переживания эмоций могут вызвать очень разнообразные конфликты в организме. Скажем, одна из самых «запретных» эмоций в нашем современном обществе — гнев. Выражать гнев в открытой форме нельзя почти нигде и никогда. А ведь подготовка к переживанию гнева проходит очень глубоко, и затрагивает практически все значительные системы организма. Остановленный на ранних стадиях развития гнев чаще всего «консервируется» в мышечных блоках. Группа мышц напрягается, чтобы блокировать развитие гнева, да так и остается напряженной. Субъективно такой блок ощущается, как будто в тело «всунут» какой-то посторонний предмет, чаще всего — тяжелый и твердый. Выражение «камень за пазухой» означает, что гнев блокирован мышцами живота в районе солнечного сплетения — и в такой законсервированной форме он может храниться годами. Если гнев останавливается позже, когда он уже успевает вызвать повышение кровяного давления, то раз за разом расшатывает регуляцию кровеносной системы и вызывает, в конце концов, гипертонию и сахарный диабет.

Похожим образом блокируется страх, только «камень» чаще ложится на сердце. Самый ритмичный орган тела чувствительнее всего к хаотическим нарушениям ритма, а высокая тревожность — фактор риска по сердечно-сосудистым расстройствам.

Прерывание развития эмоций группы «отвращение» вызывает спазмы желудка. Желудочный сок выбрасывается вверх по пищеводу, вызывая во рту противный вкус «медной пуговицы». Одновременно он раздражает пищевод и провоцирует язву желудка.

Печаль угнетает организм, так что прерванное ее переживание — прямой путь к различным нарушениям иммунитета. «Да брось ты печалиться и плакать! — говорят друзья человеку, которому грустно. — Не распускай нюни, надо веселиться!». А загнанная внутрь, не пережитая до конца печаль исподволь открывает ворота инфекциям.

Экземы, псориазы, нейродермиты — следствие недопережитых эмоций группы «совесть — вина». Преступление должно завершаться Наказанием. Ощущение того, что ты нарушил некий Закон и некие Правила, и не очистился от проступка, не понес наказание и не раскаялся — вот это ощущение прямо связано с расстройствами кожных покровов. Блокированная совесть как бы говорит человеку: «Как же ты выглядишь в глазах Закона и Справедливости? Твое поведение безобразно, и это все должны видеть». Человек не может высечь сам себя, потому что так не принято, поэтому он приимается сам себя расчесывать и расцарапывать.

— Это что же получается? — недовольно спросил я. — Лучшее средство от моей экземы — это розги, так что ли?

— А что, — спросил в ответ Пифагореец. — Неужели мучительные процедуры, вроде гемодиализа, намного лучше? Увы, медицина и психология продолжают расходиться в разные стороны. Врачи ремонтируют тело, забыв о наличии в нем души, а психологи лечат душу, игнорируя тело. Так и будет, пока мы не вспомним заветы Пифагора и не начнем снова учиться управлять своими эмоциями.

Увы, друг мой, в этой области гораздо больше вопросов, чем ответов и внятных рекомендаций. Пифагор жил давно, и как именно использовать его идеи в нашей современной жизни — не очень понятно.

Давайте вспомним, какие упражнения мы договаривались попробовать. В качестве первого шага я вам предложил, как бы, вывернуть ситуацию наизнанку. Представьте себе, что вам почему-либо нужно вызвать у себя обострение экземы. Что надо сделать, чтобы кожное раздражение усилилось? Смысл этого упражнения — в восстановлении контроля над течением болезни. Если вы можете ее усилить — значит, можете и ослабить, и вовсе прекратить. Это, конечно, еще не исцеление, но начало движения к нему. Будем пробовать?

— Будем.

— Вот прямо сейчас и начинайте.

Пока я концентрировался на упражнении, моя машина перебросила меня к следующему собеседнику.

7. Интегральный психолог. Застревания эмоциональных состояний и восемь классических неврозов.

В этот раз переход затянулся. Повиснув в серой пустоте не-пространства и не- времени, я стал последовательно исполнять упражнения Пифагорейца, и действительно почувствовал, как кожа перестает болеть и чесаться. Я начал было представлять себе, какая прекрасная жизнь у меня настанет, когда я избавлюсь от экземы, и мне откроется свободная дорога к счастью. Но тут же вспомнил, что с уходом болезни я потеряю и вескую причину для получения больничных листов. Я представил себе, как день за днём спешу на свою кафедру в свой университет и раз за разом, снова и снова излагаю студентам одни и те же теории и примеры, одобренные министерством… Мною все давно выучено наизусть, и я начинаю уже тихо ненавидеть студентов, которые все еще не усвоили материал, который, как мне кажется, я им уже излагал тысячу раз… и нет ни одного шанса прервать эту монотонность, хотя бы по болезни.

Счастье опять отдалилось от меня куда-то за горизонт. Может быть, поменять профессию? Или город? Страну? Но разве есть на свете такое место для жизни и работы, где можно заниматься только любимым делом и ничем другим? Вряд ли.

Тут переход, наконец, закончился, и я вернулся в обычное пространство-время.

 

Зал небольшого кафе почти пустовал. За столиком на двоих сидел мой давний знакомый — Интегральный Психолог. На столике между нами стоял небольшой чайник с зеленым чаем и пара чашек.

Психологов часто путают с Психотерапевтами (а тех — с Психиатрами). И напрасно. Психиатры занимаются тяжелыми расстройствами души, психозами. Пациенты психиатров зачастую не могут найти себе места в нормальном обществе, и живут в специальных клиниках, пока не поправятся. Психотерапевты занимаются случаями средней тяжести, когда душевные расстройства составляют серьезные, но все же не катастрофичные проблемы. Психологи вообще предпочитают называть своих подопечных не «пациентами», а «клиентами». Обычно клиенты — люди, в целом вполне благополучные и даже успешные. Им нужна только помощь и поддержка, чтобы сделать свою жизнь еще успешнее и сдвинуть баланс счастья и страданий ближе к счастью.

Психологи (в отличие от психотерапевтов и тем более — психиатров) стараются обойтись без химических средств воздействия. Чаще всего они работают «в разговорном жанре» — лечат словом. Впрочем, в арсенале психологов есть еще много способов: занятия искусством, рисованием, танцами, сочинением сказок, специальные виды гимнастики, массаж и даже молитвы.

Психолог, сидящий напротив меня, использует интегральную методику. Это значит, что он в своей работе практикует множество конкретных способов и подходов, не пытаясь ограничиться каким-то одним. Если ему кажется, что в данном конкретном случае лучше сработает слово — он разговаривает с клиентом. Если опыт и профессиональная интуиция подсказывают, что больше проку будет от других методов — он рисует с клиентом, поёт с ним, иногда даже дерётся. Человек он по манерам ироничный и даже саркастичный.

Психологи (в отличие от психотерапевтов и тем более — психиатров) стараются обойтись без химических средств воздействия. Чаще всего они работают «в разговорном жанре» — лечат словом. Впрочем, в арсенале психологов есть еще много способов: занятия искусством, рисованием, танцами, сочинением сказок, специальные виды гимнастики, массаж и даже молитвы.

Психолог, сидящий напротив меня, использует интегральную методику. Это значит, что он в своей работе практикует множество конкретных способов и подходов, не пытаясь ограничиться каким-то одним. Если ему кажется, что в данном конкретном случае лучше сработает слово — он разговаривает с клиентом. Если опыт и профессиональная интуиция подсказывают, что больше проку будет от других методов — рисует с клиентом, поёт с ним, иногда даже дерётся. Человек он по манерам ироничный, даже саркастичный.

Горячо и сбивчиво я вывалил на него свои впечатления от путешествия, закончив свою речь страстным сомнением о возможности счастья, несмотря ни на какие усилия. Мне ужасно хотелось, чтобы он меня переубедил.

— Хотите поговорить о счастье? — переспросил меня психолог, слегка улыбаясь. — Хорошо, давайте попробуем. Лично я считаю, что главным препятствием на дороге к счастью являются неврозы. Невротик не может быть счастлив по определению.

— Вы думаете, что я — невротик? — неприятно удивился я. Психолог устроился поудобнее и продолжил:

— Давайте начнём с основного понятия. Что такое невроз? История психологии неврозов гораздо короче, чем история медицины. Ей, этой истории, всего полтораста лет. Даже само понятие неврозов все еще остается довольно-таки туманным. То ли это болезни — неврозы включены в международные реестры заболеваний. То ли расстройства, то есть, ошибки в работе психики, наряду с вредными привычками, вроде курения. То ли это вообще черты характера, которые надо не лечить, а перевоспитывать.

Психолог саркастически улыбнулся, видимо, припоминая неразбериху в психологии неврозов и разнобой мнений на их тему.

— Рассмотрим неврозы в связи с классификацией эмоций. Возьмем для начала самый изученный и самый «классический» невроз — истерию. Ее главный признак заключается в демонстративном поведении. Истерик как бы все время находится на сцене, где играет некую роль.

Истерия бывает весьма правдоподобна. Скажем, «играя роль слепого», истерик может действительно потерять зрение и перестать видеть. Это явление так и называется — истерическая слепота. Отличить ее от настоящей утраты зрения иногда не может даже профессиональный окулист-офтальмолог. Истерический невроз может имитировать почти любое телесное состояние — глухоту, паралич, сердечный приступ, даже беременность.

Истерический невротик постоянно нуждается в том, чтобы привлекать к себе внимание окружающих. Проявления интереса необходимы истерику, он (она) купается в интересе, глотает его, дышит им. Если интерес хотя бы ослабевает — или, не дай Бог, пропадает, — истерик переживает это так, как будто его жизнь кончилась.

Сопоставляя описание истерического невроза у разных авторов, от Фрейда до современных классификаторов болезней, убеждаемся — истерия представляет собой застревание в области эмоциональных состояний группы «интерес». Любопытство, возбуждение, энтузиазм — вплоть до «перегретых» состояний, которые не напрасно называются истерическими — все это необходимо истерику, как наркотик. Ради того, чтобы вновь и вновь испытывать эти эмоции, истерик гото

...