В.В. Ильин

Теория познания. Гносеология

Учебник

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 165(075.8)

ББК 87.2я73

И46

Изображение на обложке SvetlanaSF/Shutterstock.com

Автор:

Ильин В. В., доктор философских наук, профессор. Известный специалист в области эпистемологии, аксиологии, политологии, макросоциологии. Автор многих работ по фундаментальным проблемам философии.

Рецензенты:

Делокаров К. Х., доктор философских наук, профессор;

Лебедев С. А., доктор философских наук, профессор.

Соответствуя новой программе, учебник представляет систематический проблемный курс для продвинутой университетской аудитории. С опорой на фундаментальные достижения науки и практики автор излагает основные проблемы теории познания.

УДК 165(075.8)

ББК 87.2я73

© Ильин В. В., 2018

© ООО «Проспект», 2018

От автора

Познание – объемный, полифундаментальный, многоотсечный феномен, зиждущийся на использовании всего спектра составляющих богатство человеческой духовности рациональных, нерациональных, иррациональных способов постижения действительности. Теория познания (гносеология) как доктрина образующих стихию познавательной деятельности различимых данностей выстраивается как доктрина:

– эмпирически оправдываемая, имеющая предметную проекцию на реальность, замыкающаяся на фактуальный базис;

– рациональная – в двух планах: плане верификации – гносеологические конструкции не догматичны, декларативны, спекулятивны; будучи доказательными, − они проходят горнило опытного удостоверения; плане тематизации − гносеологические модели не мистичны, чудесны, таинственны; будучи демонстративными, − они проходят горнило логического удостоверения.

Фундирование гносеологии двояким корнем опытно-логического подтверждения правильности собственных рассмотрений, согласно которому единственно надежный путь достижения объективности суждений – согласие с природой изучаемого предмета, – намечает демаркацию между гносеологией – наукой и гносеологией – ненаукой.

Первая – суть логическая вытяжка опытных данных. Вторая – суть скопище измышлений. Задача науки – проявлять интерес к необычному, непривычному, неизвестному, до смысла чего следует докапываться с помощью великого ума, долгих размышлений. На данном основании правильно со всей серьезностью отнестись к полевым исследованиям антропологов, собирающих сведения о нетрадиционных типах духовных практик, полагая, что добываемые ими известия крайне ценны. Однако недостаточны (пока) для построения научной теории.

Ввиду сказанного никакие комплексы нестандартной сопредельной духовности, не подпадающие под опытно-логическое освоение, гносеологией не одействуются. К последнему мы бы причислили вполне интригующие явления – как-то: телепатия (во всех заявлениях – передача мыслей, чувств на расстояние), ясновидение, яснослышание, прорицание (оппонирующее предсказанию), оракульство (альтернативное прогнозу), опыт выхода из тела, переживание единства агента с контрагентом (вживание, соитие), астральные проекции и т. п.

Факты сопредельного опыта – трансценденция пространства-времени, проникновение в запредельные реальности и т. п. с обслуживающими техниками их получения – мистицизм, шаманизм, ритуализм, гипноз, богообразные связи, сенсорная изоляция и т. д., – лукуллов пир для рассуждений. Но рассуждений паранаучных.

Отвергая возможность построения научной теории на крайних, эпатажных формах нерационального, пелене намеков, мыслительной полутьме, зыбких смысловых метаниях, хотя, улавливая в приведенных квазифактах зачинание перспективного тематического осмысления, мы крайне сдержанно относимся к метафизическим (не гносеологическим!) моделям нетрадиционной духовности (специфической – неординарной – мыследеятельности). Здесь: восточные духовные традиции, йога, кашмирский шиваизм, тибетская ваджраяна, дзэн-буддизм, даосизм, суфизм, каббала и т. д.

Гносеологической теории паранормальной духовности не существует: «в принципе» или «пока» – неизвестно. Но с высоты общих правил созидания продуктов науки мы не можем благоволить прокламируемому (упомянутыми метафизическими платформами) супранатуральному инструментарию познавательной деятельности в лице «просветления» (дзэн-буддизм); «созерцательного размышления» (дхъяна), «просветления ума», «отключения чувства» с достижением «внутреннего сосредоточения» (читты) (йога); тождества «брахмана и атмана» (ведийская литература); «высшего полного знания» (джняна) (упанишады); «очищения сердца» (исихазм); мистического «озарения» (ишрак) (суфизм); ритуалистического получения «совершенного знания» (джайнизм); «слития» знания и предмета (интуитивизм). (Ср.: с экзальтированным причастием к теурическому дару художника, открывающего «несказанную, последнюю и окончательную тайну» (А. Белый).)

Допущения переживания целостности бытия, совпадения внутреннего и внешнего в полном самоуглублении (при вхождении в медитацию, транс, экстаз) – допущения, достойные серьезной интриги. Наипаче же интриги не гносеологической, а психофизиологической, нацеленной на прояснение не познающего, а трансформированного потенциала сознания.

Нечто глубоко критическое правильно высказать о тематизации сюжета исходной, отправной точки развертывания познания. Избегая многословия, суть в том, что методологически гносеология чурается идеологии непосредственности, прозрачности, беспредпосылочности познавательных актов. Между тем популярные в негносеологическом сообществе, казалось бы, перспективные идеи ситуационного отягощения духовности первыми образами постнатального развития вызывают настороженное отношение. С одной стороны, широко известен отличающий поведение высших позвоночных наращивающий адаптационный ресурс эффект импринтинга. С другой стороны, если брать сапиента, – вопрос, «есть ли предпосылочные матрицы мысли?», не получает приемлемого ответа. Выработка последнего сопряжена с прояснением проблемы записи в памяти опыта биологического рождения.

Физиологически подобная «запись» актуализируется онтогенетическими условиями, к каким относится развитость коры головного мозга, обеспечивающая возникновение энграмм. У новорожденных же ввиду незавершенности милиенизации оболочки церебральных нейронов такие условия отсутствуют. Отсюда: медицина, физиология ставят под сомнение далеко идущие (впрочем, инспирирующие) допущения перинатальных интеллектуальных матриц.

Мы вышли бы далеко за пределы познания, если бы возжелали его теорию обосновывать хотя и вдохновляющими, но догадками. Нешаткий базис гносеологии в узком позитиве образует платформа с комплексом предначальных диспозиций, в кругу которых – процессуальность, эволюционность, историчность, объективность, всесторонность, конкретность, доказательность, рациональность, критичность, системность, социальность умственных действий.

Глава I.
Гносеология как наука

§ 1. Предмет

Гносеология есть специализированное учение о сущности познавательной деятельности, ее предпосылках, условиях адекватности. Как таковая, она является фрагментом когнитивистики – всеохватывающей рефлективной сферы, исследующей весь спектр ментальных структур, феноменов в различных и всевозможных ракурсах. Когнитивистику как пласт интеллектуальных занятий образуют психология, формальная, диалектическая логика, медицина (в особенности психиатрия, физиология, нейрофизиология, нейрофармакология), этнология, кибернетика, социология, культурология, языкознание, антропология и др.

Психология оценивает неотчуждаемые от индивида акты, явления, состояния, процессы, оказывающиеся плодом персонального отображения, воспроизведения объективной реальности и выработки способов самоосуществления, самоориентации, саморегуляции в ней.

Формальная логика выступает наукой о формах, структурах доказательного мышления, законах выводного знания, способах организации мыслей в ассоциации, приемах, методах обоснования утверждений. Именно этой цели подчинены учения о понятии, суждении, умозаключении, правилах корректного вывода, силлогистика, теории исчисления высказываний, отношений, предикатов и др.

Диалектическая логика изучает фигуры развивающегося рационально-теоретического мышления, нацеленного на устранение познавательной неопределенности, с позиций осмысления и фиксации процессов аккумуляции и конденсации в интеллекте достоверного содержания, восхождения к истине.

Медицина (в единстве и многообразии различных дисциплин) анализирует общие зависимости мыследеятельности от телесного субстрата: рассмотренная как элемент духовности ментальность детерминируется структурными вариациями нервных клеток, анатомией и архитектоникой мозга, гормональной деятельностью желез внутренней секреции, интенсивностью и качеством обмена веществ, – словом, всем морфофизиологическим комплексом. Пристальное внимание к последнему в норме и патологии (разбаланс, измененные состояния сознания), имея в виду некие ближайшие естественные предпосылки ментальности, и составляет заботу медиков-физиологов (соматиков).

Этнология исследует национальные и региональные параметры менталитета под углом зрения их сцепленности с базовым бытовым этноконфессиональным ландшафтом.

Кибернетика характеризует познавательные явления через призму коммуникативных потоков – особенности циркуляции идей (управление, восприятие, обмен, переработка, передача, измерение, оптимизация) как информационно-сигнального процесса.

Социология рассматривает вопросы совокупной детерминации ментальности условиями, характером, образом общественно-практической жизни.

Культурология (и комплекс исторических дисциплин) устанавливает корреляции ментальности со специфическими способами организации и функционирования человеческой жизнедеятельности в фиксированных социально-исторических ареалах.

Языкознание прослеживает связи мировосприятия носителей языка с используемыми (принятыми) языковыми каркасами.

Антропология (структурная, символическая) эксплицирует становление мыследеятельности в ходе оформления коллективного общежития, интенсификации межиндивидной коммуникации и интеракции.

Науки естественнонаучного профиля (в том числе пограничная психология), примыкающие к гносеологии, в отличие от нее достаточно узки экстенсивно: в конечном счете они замкнуты на индивида; гносеология же не скована этой привязкой.

Науки гуманитарного профиля (в том числе пограничная антропология), имеющие общие точки с гносеологией, достаточно узки интенсивно: так или иначе они заняты частной рефлексией (отдельные компоненты, аспекты, уровни) проблематики познания и его оснований; гносеология же озабочена предельными по широте охвата и глубине понимания экспозициями познания, сосредоточивается на выявлении универсальных и фундаментальных предпосылок его формирования, развития, материализации.

Объективный предмет гносеологии, таким образом, – познавательная реальность в полном объеме, – а именно: исчерпывающая совокупность мыслительных актов, процедур, операций, действий, когитальных механизмов с множеством атрибутивных им коренных признаков. Ее-то, эту самодостаточную, внутренне организованную, гомеостатическую духовную реальность (формацию), гносеология и описывает в объективно-логических терминах (в отличие от той же психологии, концептуализирующей эту реальность в аппарате индивидуально-личностных определений).

§ 2. Метод

Возможность постижения существа релевантного гносеологии метода содержится в уяснении общефилософских принципов освоения предметности. Поскольку гносеология − дисциплина философская, она принимает и разделяет стандартные (типовые) философские правила развертывания мысли (движения в материале).

В числе ординарных приемов эвристического освоения предметности здесь: рефлексия, интенсивная теоретизация, генерализация, универсализация, гиперболизация, конкретизация, ассоциация, демонстрация, селекция, эссенциализация1, общенаучные процедуры – анализ, синтез, аналогия (безусловная, условная, простая, распространенная), индукция, дедукция, традукция, абдукция.

§ 3. Цели

Проясняя объективно-логические основания (нормы, установки, регулятивы, источники) познавательной деятельности, гносеология изучает состав, динамику, концепционное наполнение образующих ее элементов, форм. На этом трудном и во всех отношениях благодарном пути гносеология достигает осмысления того, чем в принципе является познание как родовая сущность, понимания природы тех видов и типов структур, с которыми оно (познание) связано и которые индуцируют познавательные акты как содержательно плодотворные процессы.

Согласно такому истолкованию целей гносеологии она выступает фундаментальной наукой, использующей традиционный доказательный инструментарий наук и дающей объемное описание и объяснение фактических, познавательных процедур и приемов (взятых в объективно-логическом, а не субъективно-психологическом или психофизическом плане), которые ведут к знанию. Сказанное позволяет утверждать, что в самом широком, нерасчлененном смысле гносеология занята конституированием факта знания. Конституировать знание значит продемонстрировать его возможность, вытекающую из внутренних потенций познавания. Поскольку в глубинных постановках проблема конституирования знания замыкается на проблему предметной отягощенности сознания − ввиду его содержательной несамодостаточности, несамообусловленности, − данности интеллектуальной сферы, готовые мысли гносеолог оценивает с позиций наличия в них предметных связей: насколько познавательные конструкции и реконструкции объективно значимы.

Вопрос предметных измерений (содержательности, объективности) познания (знания) − наиболее общий, принципиальный вопрос гносеологии. Гносеологу мало регистрировать протекание интеллектуальных актов, ему недостаточно различений обер- и унтертонов в спектре гносеологических высотно-мелодических параметров. Он должен иметь полную причинную картину тонов, определяемою набором частот мыследеятельностных колебаний, входящих в состав сплошного познавательного звучания. Реперной точкой, от которой он отталкивается, задавая и квалифицируя высоту звуков ладов, тоник в целом, выступает понятие адекватности.

Ввиду многомерности, неоднородности, внутренней расслоенности духовного производства, где пустопорожний домысел соседствует со строгой теорией, следует полагать водоразделы истины и заблуждения, науки и фантазии, достоверности и иллюзорности. Необходимо демаркировать гносеологический демимонд от подлинного «большого света». В противном случае скепсиса в отношении солидности, обоснованности познания (знания), общей его оправданности, состоятельности не преодолеть.

Недопущение реального содержания в пределы и границы сознания снимает разумно устанавливае­мые различия объективного и субъективного, справедливого и фиктивного; оно разрушает базовые интенции гносеологии как эвристичной дееспособной науки непсихологистского профиля. Данные обстоятельства радикализуют проблему права перехо­дить от образов сознания (познания, знания) к объективной реальности и судить о самой этой реальности. Существуют три кардинальные линии тематизации упомянутой проблемы.

Первая линия: переход от содержания сознания к объективной реальности невозможен; судить о реальности, запечатленной в знании, через него и из него, нельзя. Такая линия есть крайний последовательный агностицизм, или всестороннее отрицание возможности познания (знания). Это искусственная позиция; в истории философии реализована не была. Внутренняя несостоятельность последовательного агностицизма обусловливается его самопротиворечивостью: кто доказывает агностицизм, тот опровергает его. Лейтмотивом здесь выступает следующее соображение. Наряду с положительными в познании имеют место отрицательные результаты: положения-запреты (принцип Паули), ограничительные формулировки (теоремы Геделя, Тарского), негативные эквиваленты законов сохранения (невозможность вечного двигателя первого, второго рода) и т. д. По аналогии с ними можно расценить тезис о невозможности познания (знания), а именно: утверждение о невозможности познания (знания) есть отрицательный результат положительной способности познавать (знать). Чтобы прийти к пониманию невозможности познания (знания), нет иного пути, как предварительно развернуть познавательные акты. Отсюда − в силу самоприменимости − доказательство невозможности познания, сопряженное с отправлением познавательных актов, подводящих к знанию (о невозможности познания), демонстрирует прямо противоположное: фактическую возможность и действительность как самого процесса познания, так и его результата − знания.

Вторая линия: от данного в сознании к объективной реальности переходить можно, через призму знания судить об объективной реальности также можно; между тем сущность подле­жащих познанию фрагментов объективной реальности остается недоступной, недостижимой, несхватываемой; удел познания − скользить по поверхности вещей как они даны нам, а не в их самом по себе и для себя существовании. Это − базирующаяся на гипертрофии внутренней активности познающего интеллекта линия реального агностицизма, воплощенная в истории философии. Ее классические приверженцы и адепты − старшие (Протагор, Горгий, Гиппий, Продик, Антифонт, Критий) и младшие (Ликофрон, Алкидамант, Трасимах) софисты; киники (Антисфен, Диоген, Кратет), киренаики (Аристипп, Феодор, Гегесий, Анникерид); члены средне- (Аркесилай) и новоплатоновской (Карнеад) Академии; скептики (Пиррон, Тимон, Агриппа, Энесидем, Секст Эмпирик); Юм и юмисты; Кант и кантианцы; а также те, кто, подобно конвенционалистам (Пуанкаре, Леруа), критическим реалистам (Сантаяна), инструменталистам (Дьюи, Хук, Мид), фикционалистам (Файхингер), снимает проблему объективности знания.

Замыкая познание на сферу опыта (предметный мир дан через призму сознания), реальный агностицизм исходит из оппозиции субъективно освоенной − аутентичной действительности. До времени не входя в анализ правомерности этого фундирующего агностицизм противопоставления, в порядке самой предварительной аргументации подчеркнем следующее.

1. Исчерпывающей логической процедуры установления соответствия знания действительности, говоря строго, не существует. По этой причине агностицизм теоретически некритикуем и неопровержим. Вопрос правомерности выхода сознания (в познании) за свои пределы не умозрительный, а в конечном счете практический.

2. Условия и контуры перехода от мира «для нас» к миру «в себе» устанавливаются в границах бинокулярной модели человека как познающего и действующего, практикующе-преобразующего существа. Познавательная реализуемость предметного мира − всего лишь цвет в красочной палитре цветов; в том, что познавательные конструкции мира − не фантасмагории, убеждает внепознавательный контакт с миром, делающий наглядным возрастание компетентности человечества в овладении им силами природы.

Третья линия: мир познаваем не только феноменально − на уровне поверхности, явлений, − но и по существу; отображающее всеобщие и необходимые свойства действительности знание достоверно; фигуры мыследеятельности не пустопорожни, они предметны, содержательны, соответственны реальному бытию. Это − антипод второй линии − позиция гностицизма, разделя­емая как представителями материализма, так и идеализма. (Надо сказать, что типология «гностицизм − агностицизм» не изоморфна типологии «материализм − идеализм». Признание первичности материального может сочетаться с непризнанием полной познаваемости − элементы агностицизма у Локка. Напротив, признание первичности идеального способно стимули­ровать, в рамках соответствующих систем, признание полной познаваемости − панлогизм Гегеля.)

Независимо от мотивов, по каким принимается, проводится, пропагандируется гностицизм, общим для его сторонников является сознание силы, могущества познающего интеллекта, безудержного в своей экспансии на поприще постижения природы вещей.

Указанное сознание − обоснованный плод множества глубоко укорененных практических убеждений относительно того, что: понятие внутренней, автономности, самозамкнутости познания иллюзорно; познание − не автогенный, предметно изолированный процесс, оно спроецировано на всякого рода объективности (исторические, социальные, природные); мир − не кор­релят сознания, − сознание выходит в познании за пределы самого себя; взятое как перспективный процесс без образов объективности (действительность и деятельность в различных модусах) познание невозможно; ориентация на предметный мир − сущностная энтелехия познания, − познание бывает либо предметным, либо никаким.

Изложенное проливает дополнительный свет на существо обозначенной выше центральной для гносеологии процедуры конституирования знания. Исходя из того, что познающий субъект − не вечно блуждающий неприкаянный Агасфер, а целеустремленный, сосредоточенный на вопросах содержания искатель, цель и итог познания − знание должно быть истинным. С учетом этого в рамках конституирования знания стартовой и финишной целью гносеолога является показать не столько возможность знания, сколько возможность достоверного знания.

Проблема достоверности знания, проблема равенства и неравенства мира миросозерцанию и миропониманию − подлинный нерв гносеологии. Оттого-то перманентная рефлексия этой проблемы − извечная тема гносеологических занятий − позволяет гносеологии осуществлять свое неповторимое призвание объективно-логической дисциплины, занимающей достойное место в ряду наук о познании.

§ 4. Задачи

Исследуя законы формирования объективного содержания знания (в отвлечении от индивидуально-личностной его формы, анализируемой психологией), гносеология выступает рефлективной наукой, задачей которой является обнаружение за данностями сознания структур мыследеятельности, а за этими структурами − инспирирующих их комплексов объективней реальности. Сказанное очерчивает круг задач гносеологии, притязающей на всестороннюю проработку истоков, основоположений познавательной деятельности.

Каковы оперативные версии решения гносеологией таким образом оцениваемых капитальных ее задач? Переходя к их (версий) характеристике, отметим наличие двух взаимоисключающих традиций моделирования существа механизмов познавательного процесса и порождаемого им знания − эндогенной и экзогенной. Квалифицируем их, по возможности, тщательно.

Эндогенная, или имманентная, традиция изолируется от предметного мира; настаивает на самодостаточности сознания; объясняет происхождение знания множеством внутрипознавательных причин. Основным кредо имманентов, позволяющим проводить сугубый и односторонний теоретико-познавательный методологизм, является формула: «Все содержание сознания объяснимо из него самого». В разных условиях и при разных обстоятельствах ей руководствовались поборники столь типиче­ских ветвей имманентной традиции, как нативизм и конструктивизм.

Нативизм. Представляет архаичную, давно преодоленную творческую программу, некогда имевшую статус объяснительного стереотипа, весьма устойчивого и популярного. Речь идет о концепции «врожденных идей», трактуемых как самоочевидные, заведомо истинные (гарантия чего поставляется трансцендентными самому познанию инстанциями, такими, скажем, как «бог» Декарта, intellectus infinitus Спинозы и т. д.) первопринципы, из которых путем дедукции развертывается система потенциального знания.

Конструктивизм. Выступает широкой ассоциацией гно­сеологических школ,течений, направлений (от Канта и Фихте через неокантианцев, Бенеке, Шлейермахера, Шуппе, Шуберт-Зольдерна, Кауфмана, Ремке до Гуссерля и феноменологов), превозносящих теоретико-познавательный активизм и эффективизм. Проводя интериоризацию знания, конструктивисты снимают вопрос о наличии у содержания мысли объективного аналога. Знание как произведение считается адекватным, если отвечает функциональным регулярностям познавательного строя субъекта. Объективное субъективизируется, подменяясь интерсубъективным: порядок организации сознания является первичной формой закона и ближайшим образом обнаруживается как совокупность методов, порождающих опыт во всей полноте его состава, со всем его наполнением. Мыслить, познавать означает поэтому полагать (конструировать) существующее, исходя из основоположений − правил комбинирования идеальных структур, позволяющих изучать не субстанции, а понятия вещей, их генетические (априорные) определения, закономерности пере­хода в рядах мыслимых объектов (функционализм Когена, Наторпа, Кассирера), не имеющих прототипов, в реальности. Требование соотнесения сознания с бытием исключается: бытие как предмет знания есть бытие логическое, бытие дефиниции.

Историческое наследие, говорил В. Соловьев, есть не только дар и преимущество, но и великое испытание. С высот нашего положения позволительно утверждать, что не чуждая мистики линия прямолинейного гносеологического преформизма (нативизм) испытаний не выдержала (абстрагируясь от глубоких вопросов онтогенетики). В здравых формах своего выражения эндогенная традиция полномочно представлена на сегодняшний день лишь конструктивизмом, сильная сторона которого заключается в подчеркивании обозримости предмета познания, оказывающегося объектом опыта индивидуального или антропоисторического уровня.

Отдавая должное конструктивизму, однако, невозможно избавиться от чувства его крайней ущербности, маловдохновительности. Дело в том, что во избежание мифотворчества, визионерства, перехода на волапюк конструктивизм обязан найти архимедову точку опоры, обеспечивающую сознанию статус предметно протекающего процесса. Обязан найти, но не находит. Непредвзято оценивая перипетии конструктивизма, приходишь к выводу, что конструктивизм не способен конструктивно решить проблему содержательности сознания, − удовлетворительных рецептов корреляции субъекта и субстанции при отправлении мыследеятельности здесь не предлагается. Последнее является решающим основанием дискредитации эндогенной (имманентной) традиции в целом.

Экзогенная, или предметно ориентированная, традиция исходит из единства знания с его предметом; разрабатывает специальную технику перевода объективных данностей в познавательное измерение; надстраивает процесс (и теорию) познания над предпосылочными субстанциальными (онтологическими и психологическими) допущениями о реальности. Канон и кан­ву всех рассуждений здесь задает понимание обязательности отнесения сознания к иному для конституирования знания: сознание различает вне себя нечто, к чему оно вместе с тем относится. И определенная сторона этого отношения есть знание − в противном случае знание было бы знанием ни о чем. Убеждение, что содержание знания суть содержание предмета (собственно, цель познания), далеко идуще и впечатляюще. Весь вопрос в том, как его провести, сделав доказательным резюме гносеологии. Учитывая, что обосновать возможность мыслить то, что не есть мысль, для экзогена бесконечно более сложно, чем для эндогена, вопросу нельзя отказать ни в серьезности, ни в остроте. Итак, по какому праву «наши представления» призна­ются знанием определенностей наличной действительности? В порядке концептуальной проработки проблемы в русле экзогенной традиции возникали соответствующие подходы, которые истории гносеологии известны под именем натурализма, телеологизма, панлогизма.

Натурализм. Принимая за максиму тезис «Не мы отражаем действительность − она отражается в нас» в ходе психофизиологического с ней контакта, натурализм (от Эпикура через Гассенди, Гоббса, Локка, французских материалистов до Фейербаха и вульгаризаторов теории отражения включительно) выступает оригинальным сочетанием гносеологического механоламаркизма и антропологизма. В самом деле, с одной стороны, гипертрофируется роль внешней среды в формировании знания; с другой − предпосылкой бесстрастного, зеркального ее (среды) воспроизведения объявляется строгая психофизическая детерминация: механизм воссоздания явлений через рецепторы запрограммирован на адекватность.

Расхожие клише о фотографировании, копировании реальности в каналах эмпирического и теоретического (!) созерцания, непосредственном запечатлевании воздействующих объектов − концептуальные шиболеты натурализма − дают лишь видимость объяснений. По крупному счету натурализм (антропологизм) безоружен перед лицом столь судьбоносных гносео­логических проблем, как основания заблуждений, критерии схватывания сущностного, разграничение необходимого и сходного, внутреннего и внешнего и др.

Телеологизм. Полагает презумпцию изначальной синхронизированности субстанции и субъекта: по плану творения бытие и сознание, природа и логика действуют заодно; они заведомо резонансны. Осуществляющая взаимосогласование порядка идей и порядка вещей модель «предустановленной гармонии» как подарок, ниспосланный свыше, мистична. Введение ее в контекст рассуждений переходит границу дозволенного, сообщает некую вирулентность гносеологическим построениям.

Панлогизм. Несколько иное, но в чем-то глубоко родственное телеологическому, обоснование возможности совпадения объективного и субъективного в познании развивал Гегель. Решить проблему знания, по его мнению, значит построить особую логику, где теория бытия выступает и теорией познания. Каковы реквизиты этого проекта?

Первой категорией «Науки логики» выступает «бытие». Бытие − чистая предметность, находящаяся вне субъекта. Вторая категория Гегеля − «ничто». В ее введении заключается большой смысл. Если представить, что познание как направленный процесс движения от незнания к знанию начинает раз­вертываться из какой-то точки, для нее можно зарегистрировать нулевую отметку знания. Бытие как онтологическая реальность (и потенциальный предмет знания) для этой точки будет неосвоенным, лишенным определенности «ничем». «Ничто» есть поэтому категория гносеологическая, выражающая отсутствие знания о бытии. Третьей категорией Гегеля является «станов­ление». Было бы логичным предположить, что «становление» принадлежит к разряду категорий гносеологических: обозначает процесс возникновения знания в смысле преодоления незнания, последовательного лишения бытия неопределенности для познания, перехода от «ничто» к позитивной теории, науке, культуре в целом. Между тем у Гегеля «становление» двойственно: оно выражает как процесс становления знания о бытии (развертывание науки), так и становление самого бытия (развертывание действительности).

Основу гегелевского решения проблемы, следовательно, со­ставляет двойственность «становления», позволяющая интегрировать в одной точке диалектику ряда идей и ряда вещей. Два эти ряда, естественно, совпадают, ибо их становление (и последующее развитие) одновременно и параллельно. Содержание остальных категорий, по сути дела уточняющих моменты «ста­новления», также двойственно: они оттеняют нюансы становящегося бытия и познания.

Пробегая частности и детали панлогизма, который в своих предпосылках имплицитно наличествует у Аристотеля (гилеморфизм), отметим, что гегелевский ход на поверку оборачивается тривиализацией темы. Он упраздняет проблему преодоления противостояния бытия и сознания в познании и через познание. Фигуры онтологии и логики, исторического и логического совпадают у Гегеля a priori − двойственность «становления» обеспечивает познание содержания того, что заведомо оказывается содержанием мысли.

Анализ концептуальных ходов и векторов течения ищущей гносеологической мысли специфически просветительских интересов не преследовал, самоцелью не выступал. Погружение в опыт многосложных теоретико-познавательных исканий подразумевало извлечение из него некой морали: что может и чего не может допускать практикующий гносеолог. В деле опти­мизации теоретических инициатив приобщение к ретроспективе бесценно, всегда инспирирующе, духоподъемно.

Из вышерассмотренных кредо для последующего анализа нам важно следующее:

1. Идея завязанности познания на исходные предпосылочные комплексы. Познающий субъект производен от субъекта жизнедействующего. На него накладывают печать особенности встройки в естественную среду обитания − характер интеракции, межиндивидной коммуникации, языка (горизонты знаково-символического опыта), − иначе говоря, способы обработки людьми друг друга, обмен деятельностью. Гносеология в этой связи − изначально социально, исторически, культурно ориентирована (коннотации нативизма).

2. Идея целесообразности познавательной деятельности. Оттачиваясь в ходе родового упрочения Homo sapiens, она эффективна, «предрасположена» к адекватному воспроизведению действительности (коннотации натурализма, телеологизма).

3. Идея познавательного активизма. Освоение действительности протекает в формах субъективной деятельности, что порождает обоюдную и динамическую зависимость познания от реальности и реальности от познания (коннотации конструктивизма, панлогизма).

Потенциал данных идей вполне достаточен для предметного развертывания гносеологии как объективно-логической науки, занимающейся трансцендентальными механизмами познания, которые при контактах с реальностью имплицируют знание.

В подобной плоскости не исследует схожие феномены ни одна наука. Ввиду этого лишены резонов время от времени возникающие претенциозные, однако бессмысленные программы поглощения гносеологии нейрофизиологией, теорией информации, семиотикой, генетической или натуралистической эпистемологией и т. д. Гносеология − семантически своеобразна и иными науками не заменяема.

Глава II.
Познавательное отношение

§ 5. Субъект

Субъект как сознающий, целесообразно действующий агент есть носитель преднамеренности, воления, стимулирующего формообразующего причинения, – откуда следует, что в гносеологическом плане понятие «субъект» выражает одно: широко понятый осмысленный познавательно-преобразовательный активизм и соответствующие ему наклонности.

Рассмотренный по фарватеру, субъект неоднороден, разнопланов, представляет многогранное объединение структур и образований от индивида, социальной группы, страты, общества, сообщества до цивилизации и человечества в целом. Субъект поэтому – не обязательно конкретное физически осязаемое, наделенное человеческой плотью лицо; в различных гносеологических контекстах вводятся разнообразные истолкования субъекта – от персонального самосознания до всеобщего духа и коллективного бессознательного (субъект в бессубъектной форме – первобытные человеческие популяции, собственные темные колебания толпы и т. д.). В зависимости от принимаемого в расчет среза субъективности гносеологическое наполнение «субъекта» варьируется: с каждым потенциальным срезом сопрягаются коррелятивные ему разрешающие возможности (в точно очерченном диапазоне: стадия «доопределения» Я – соматическая – осваивается физиологией; стадия «после утрыты» Я – психиатрическая – осваивается медициной).

Естественная стратифицированность субъекта отображается совокупностью идей, выступающих его семантическими моделями. Охарактеризуем их.

Антропологизм. Единственным, универсальным, высшим субъектом объявляется конкретный психофизиологический индивид, что содержательно оправдывается неприятием общих форм интеллектуального развития. Сосредоточение на человеческой натуре, «организованном теле» (Ламетри) радикально сужает горизонты теоретизации, по сути вынуждает ассоцианизм. Управляемая принципиальным законом ассоциаций: идеи зарождаются и существуют в порядке, в котором возникали вызвавшие их ощущения (оригиналы), ментальная деятельность выступает калькой афферентного потока нервных импульсов и движений (интеро- и экстерорецепций). Анализирующей существо данных импульсов гносеологии не остается ничего иного, как заниматься комбинаторикой – прослеживать соединение элементарных познавательных структур в комплексные (гносеология – ментальная механика). Непредусматривающий непсихологических, ненатурализированных описаний антропологизм как гносеологическая платформа всецело принадлежит прошлому.

Трансцендентализм. Мощная с богатейшими ветвлениями традиция, придерживающаяся феноменологической версии субъекта как всеобщего, внеисторического, внеопытного, «чистого» сознания. Отправной пункт рассуждений – абстрактное понятие познавания в его обезличенной, деперсонифицированной функции (мыследеятельностная машинерия). Трансцендентализм – искусственный аналитический подход, крепится на сильных допущениях классической когитальной философии. В кругу этих допущений – отождествляемость, воспроизводимость, прозрачность актов сознания, их реставрируемость от звеньев исходных до завершающих. Здесь вводится образ усредненного, инвариантного, самоидентичного субъекта, равноопределимого для любой пространственно-временной точки. Последнее обслуживается категориями «каждого нормально мыслящего», «каждого, обладающего разумом», «каждого, чей мозг в порядке» (Спиноза, Кант, Гуссерль) и т. д. В итоге осмысливается не реально субъективное, а некая его схема, получающая проработку в терминах интуитивно очевидного.

Подобная гносеологическая позиция, однако, может быть оспорена. (Она и оспаривалась в истории, которую мы пробегаем, подвергая оценке логические диспозиции.) Действительно, трансцендентализм типизирует субъективное. Но что такое в субъективном типическое? Как оно дано, фиксировано? Субъективность − это цель, выбор, исходная убежденность, приоритет, достоинство, уважение, оценка, смысл и бессмысленность, мир и образ мира. Это гамма, партитура человеческого, взятого во всем объеме. Что тут подлежит типизации? У всякого свои комплексы, понятия, интересы, желания, устойчивые стремления, связанные с частной жизнью. Как типизировать субъективное, когда оно неповторимо?

Прецедент введения в теорию не типического, а действительного субъекта имеется: таковы ультраинтуиционизм, операционализм и другие, однако, ведущие к развалу теории – оказывается невозможным задать инвариантные отношения объектов теоретического мира (тот же натуральный ряд), неподвластные субъективному произволу. По этой причине ультраинтуиционизм, операционализм и подобные им доктрины − метаконструкции, не реализующиеся в практике науки.

Огибая подобные рифы, трансцендентализм уповает на общезначимое содержание мысли, возвышающееся над партикулярным сознанием и наполняющее его смыслом.

Естественно возникает вопрос: как эмпирически-психологически обусловленное сознание генерирует нечто, запредельное самой этой эмпирически-психологической сфере? – вопрос, остающийся в трансцендентализме без ответа.

Эволюционизм. Субъект в совокупности сенситивных и ментальных возможностей и реакций есть плод всей ранее протекшей всемирной истории. Исходные установки эволюционизма – генетизм, историзм, социологизм.

Генетизм. Атрибутивные человеку неэлементарные виды психической активности представляют продукт социально-исторического развития. Рецепция животных избирательна, специализирована, узкоадаптивна; рецепция человека не скована локальностью адаптационных эффектов; в рамках жизнезначимого континуума она универсальна. Акцентуируя данное обстоятельство, еще Гален замечал, что одни элементы существуют для орла, другие – для рыси, третьи – для человека. Животные (по отдельности) чувствуют острее; люди же – глубже. Это «глубже» – от генетической значительности, всесторонности рода, последовательно накапливающего (воспитание), закрепляющего (обучение) и совершенствующего (практика) арсенал сенсуального освоения действительности.

Историзм. В мыслительных актах заложена требующая экспликации специфика человека как конкретно-исторического существа. Способы истолкования эмпирии, правила размещения фактуры в теоретических пространствах, приемы категоризации, языковой артикуляции явлений, желательные типажи знания детерминируются конкретными условиями жизнедеятельности познавателя.

Социологизм. Процесс и результат познания, равно как и его условия, социальны, проистекают из общественно-исторического опыта мыследеятельности, совокупного духовного производства. Приобщающемуся к знанию индивиду они заданы наследием, достоянием, культурой, которая в гносеологическом отношении выступает общечеловеческой абстрактной формацией, фиксируемой соответствующим категориально-логическим аппаратом. По этой причине мышление протекает как интеллектуальное приобщение каждого «Я» к общественному знанию.

Адекватный путь интенсивной трактовки субъекта, естественно, синтезирует сильные стороны охарактеризованных подходов. Из антропологизма удерживается идея физико-физиологической организованности субъекта (натуралистическая опосредованность духовной деятельности многоразличными предпосылками и комплексами), позволяющая реализовать единственно разумное естественно-историческое понимание познавательных феноменов (генетическая цепочка: инстинкты – лабильные рефлексы – экстраполяционное поведение на базе идеальных антиципаций). Из трансцендентализма удерживается идея надиндивидуальности, имперсональности, сверхличности субъекта. Серьезные гносеологические модели в самом точном и строгом смысле, апеллируя к субъекту, берут трансцендентальный, «чистомыслительный» пласт, вынося за скобки эмпирического человека. Применительно к субъекту гносеология исключает деиксис: ее субъект неперсонифицирован и небиологизирован – будучи носителем общепознавательных способностей, он удовлетворяет введенному еще схоластами условию constantia subjecti – условию самотождественности, внеконкретновременности. Нарушение, несоблюдение этого требования упраздняет возможность гносеологии как интерсубъективной, оперирующей инвариантами теории (несамоидентичный субъект – гносеологический делинквент, требующий специфического, а не общезначимого описания). Из эволюционизма удерживается идея кооперативной природы всякого знания и его передачи, расширения, усовершенствования, всякого познавательного акта и его применения. Внутренний субъект (Эго) – пустая абстракция. Субъект как индивид обретает самость (самосознание), становясь личностью в ходе социализации, подключения к активу культуры.

§ 6. Объект

В наиболее широком гносеологическом словоупотреблении под объектом как компонентом (целое, часть) объективной реальности понимается любая существующая вне и независимо от сознания данность, на которую нацелена познавательно-преобразовательная активность субъекта. Объект как противостоящая и противопоставляемая субъекту реальность представлен в модусах бытия в себе, бытия для себя, бытия для другого.

БЫТИЕ В СЕБЕ. Объективная реальность как таковая, взятая в ракурсе чистой потенциальности – некоей плотной пассивности, отъединенности от субъекта. Этот модус характеризует скрытые, не явленные субъекту состояния и действительные существования, которые при соответствующих условиях могут быть одействованы – включены в контекст предметно-практической и когнитивной деятельности.

БЫТИЕ ДЛЯ СЕБЯ. Совокупный объект, самодостаточный универсум, охватывающий все сущее, которое, подчиняясь естественным связям, развивается по натуральным имманентным законам. Как предельная абстракция категория совокупного объекта (объекта в целом) выступает общим понятием природы (единство микро-, макро-, мегамира), конституирующим принципиальную канву теоретизации (понимание, объяснение, моделирование) реальных вещей, процессов.

Вместе взятые понятия объекта как бытия в себе и бытия для себя вводят образ самодостаточной, законосообразной (каузальной), универсальной внешней предметности, оказывающейся материей субъективной деятельности. В контекстах употребления рассматриваемых понятий речь идет о виртуальной материи, о, так сказать, чистой онтологии, которая de facto предметом человеческого вопрошания не является. Отсюда, хотя, задаваясь вопросом: «что это?», мы вступаем на почву онтологии, следует представлять разнородность онтологической реальности. Онтология – это и охарактеризованная выше располагающаяся за пределами субъективных возможностей реальность в себе (потенциальная онтология) и данная в этих пределах реальность для нас. Говоря об этой последней реальности, мы переходим в область актуальной онтологии – бытия для другого.

БЫТИЕ ДЛЯ ДРУГОГО. Введение этого понятия связано с отказом от экстраполяции представлений внешней среды на мир в целом, неявляющийся элементом какой бы то ни было частичной деятельности. Онтология здесь поэтому толкуется под углом зрения осуществимых предметных возможностей, – расценивается как нетождественная объективной реальности некая ее часть, выступающая компонентом конкретно-исторического субъективного опыта и совпадающая с объектом. Важнейшим признаком объекта в указанном смысле оказывается «взаимодействие»: существующая независимо от субъекта вещь становится объектом, будучи вовлечена в реальное с ним взаимодействие. Конструктивность подобного понимания хорошо согласуется с физическими и физиологическими соображениями. С позиций физики «объектом» может быть реальный предмет, мировая линия которого укладывается во времениподобный интервал в соответствии с определенными по отношению к временнóму порядку квадрантами светового конуса. С позиций физиологии «объектом» также может быть реальный предмет, располагающийся в сфере фиксированных относительно субъекта каузальных взаимосвязей: объект выделяется из среды посредством конкретных психических реакций на материальные агенты – раздражители, влекущие соответствующие физические, химические, физико-химические, биологические изменения состояния организмов.

Данные семантические нюансы понятия «объект» на протяжении долгого времени в гносеологии не различались; имелась единая нерасчлененная теоретико-познавательная категория объекта как инертного, самодовлеющего материального явления, опознаваемого субъектом в качестве такового до и помимо его фактического (когнитивно, практического) освоения. Последнее предопределяло многочисленные казусы при попытках концептуального моделирования взаимодействия субъекта и объекта в ходе гносеологических теоретизаций – показательный опыт картезианства, окказионализма, наивного реализма, созерцательного материализма и т. д.

Р. Амезедер провел дистинкцию предмета как объекта для нас и самого по себе объекта, что, однако, способствовало усилению неадекватных субъективистских мотивов (Мейнонг, Брентано, Гуссерль).

Избежать подобных несообразностей позволяет выработка рефлективной позиции в отношении гносеологической теории объекта. Объект как отличная от субъекта, живущая независимой от него жизнью самодостаточная реальность есть материя, цель и итог познания. Ведь если призвание познания состоит в демонстрации, что используемые мысли есть не только наши мысли, а и суть вещей, то без введения в гносеологию явного понятия предметности, с которой постоянно сообразуется, соотносится знание, не обойтись. В противном случае мы лишимся источника, средства контроля познания, равно как и конкретных рамок практического преобразования раз познанного мира. Познание как тип общественно санкционированной деятельности окажется обессмысленным. По этой причине понятие объекта, противостоящего субъекту в его предметно-практической и когнитивной активности (первый и второй смыслы объекта), представляется необходимым. Но дело не сводится лишь к этому. Неудовлетворяющий конструктивным физико-физиологическим условиям вычленения объект как единый универсум есть непроявленная для субъекта отрешенная объективность, представленная в полнейшей, дурной трансцендентности. Понимание этого стимулирует введение категории объекта в смысле очеловеченной онтологии, бытия для нас, которая очерчивает горизонты наличного познавательного опыта.

Серьезный разговор о познании не может не касаться предметных оснований человеческой деятельности, протекающей в границах гуманизированной объектной среды с заданным на ней отношением воплощенности субъективного. Любые изменения характера, направленности, масштабов субъективного прямо пропорционально трансформируют соответствующие параметры объективного: чем солидней одно, тем значительней другое. Сказанное подводит к формуле: «Без субъекта нет объекта», выражающей идею зависимости реальной основы отношения субъекта к объектной среде от фактора деятельности.

§ 7. Начало познания

Познание как творческое воспроизведение субъектом объекта в строгом смысле слова не начинается с ощущения. Учитывая, что по своим физиологическим механизмам ощущение – целостный рефлекс, отображающий не только свойства объективного мира, но и субъективные состояния (так называемые протопатические ощущения), корректнее более сбалансированное суждение. С возникающего на базе элементарной раздражимости ощущения начинается не познание, а реальное взаимодействие человека с действительностью, результатом которого могут быть самые разные вещи. Ввиду сказанного существо опыта познавательной деятельности не схватывается расхожим нерефлективным клише: от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике, претендующим на описание движения действительного познания от некоторой отправной точки. Проблема исходного пункта познания, надо сказать, исключительно сложна.

Адекватный глубине проблемы контур рассуждений возникает в створе фундаментализации – представления изначальной и многократной опосредствованности познания различными предпосылками. Во-первых, познание фундировано предметно-вещным типом человеческой деятельности2. А именно: в истоках мышления (это подтверждается и онтогенетически) имеет место сенсомоторный практический наглядно-действенный интеллект, сращенный с предметной активностью. Отсюда, например, столь специфическая черта древнего сознания, как дипластия, характеризующая формирование смыслов из операций с вещами, а не с символизирующими их знаками. Во-вторых, познание сообразуется с наличным запасом мыслей, и вследствие этого, как ни странно это звучит, попросту не имеет начала. Познание не начинается с ничего – с tabula rasa, т. е. с ощущения. Нет никакой возможности начинать познание ab ovo; есть лишь возможность продолжать его, отправляясь от исходных знаний. В-третьих, познание обусловлено языком, имплицирующим семантические каркасы мира (способы членения, описания, категоризации действительности в зависимости от выразительных ресурсов). В-четвертых, будучи совокупностью ннтенциональных актов, познание целеориентировано, избирательно. Познание оперирует некоторым срезом предмета, представленным в ценностно окрашенном пространстве смыслов, координатами которого выступают для каждого конкретного случая специально устанавливаемые субъективно значимые значения параметров объективной реальности. Таким образом, выделение и различение объектов познания поддерживается полем преференциальных дорефлективных структур, составляющих почву мыследеятельности в теории и практике (теоретическое мыслительное отношение – дескриптивная деятельность – познавательные репродукции предметов; практическое мыслительное отношение – прескриптивная деятельность – осуществление разума в мире, «обмирщение» интеллекта).

Подытоживая, применительно к вопросу начала познания уместно исходить из идеи сложности композиции сознания, которую образует: а) пласт некогда сформированных структур (наличный запас знаний); б) пласт актуально формирующихся представлений. Гносеологическая роль ингредиента (а) значительна в особенности с позиций функционирования, развития знания. Опуская детали, она сводится к опосредствованию познавательных актов концептуальными, операциональными, эмоционально-волевыми, коммуникативными, интенциональными комплексами. Понимание этого разрушает миф о живом созерцании как отправной точке познавательных отношений. Живое созерцание – химера, пущенная в наукооборот теми, кто некритически абстрагируется от реальной объемности, многомерности архитектоники и динамики человеческих познавательных самоосуществлений.

Теоретизация проблемы начала познания на протяжении долгого времени производилась в гносеологии в тесной связи с решением проблемы предельных основоположений знания, достаточных для его обоснования. На этом пути возникли трудности, порождаемые самой природой обоснования как процедуры, нацеливающей на фиксацию очередного основания для всякого обосновывающего. С одной стороны, избавиться от данной трудности нельзя: прекратить поиск обосновывающего основания означает реально достичь абсолютно обоснованного основания, что по понятным причинам невозможно. С другой стороны, избавиться от нее необходимо, учитывая линейный, конечный, конструктивный характер человеческого мышления.

Единственный путь преодолеть regressus ad indifinitum состоит в обрыве обоснования на каком-то его витке. Однако это вызывает новые трудности, представление о которых можно получить, оценивая возможности прекратить поиски обосновывающего основания. Таких возможностей две.

Первая: обрыв обоснования обеспечен тем, что некоторое основание обосновывается через себя самое, а не через иное основание. Решение через самозамыкание обоснования не проходит: 1) ввиду тривиальности, так как ставит перед необходимостью преодолеть логический круг, который нетерпим содержательно; 2) ввиду основанности на отношении самореферентности (самоприменимости), так как чревато парадоксами, которые нетерпимы формально.

Вторая: обрыв обоснования обеспечен тем, что некоторое основание принимается как далее необоснуемое. В реальной науке проходит именно этот путь, однако многие выбраковывают его, усматривая в нем подобие рискованного метода неквалифицированных «слепых ставок» с присущими ему субъективизмом, конвенционализмом и т. д. По этой причине, подчеркивая, так сказать, безысходность ситуации, в которой оказывается исследователь, решая рассматриваемую проблему, Г. Альберт именует ее ситуацией «трилеммы Мюнхгаузена»3. Между тем ситуация сама по себе лишена привкуса драматизма, так что Альберт сгущает краски. Обрыв обоснования на каком-то витке, прекращение поиска более фундаментального основания − реальность, как реальность и то, что требование «всесторонней обоснованности» оснований − утопия. На деле обрыв обоснования не означает принятия ничем не обоснованных оснований, так что он не может моделироваться методом неквалифицированных «слепых ставок». В действительности в науке фиксируется некий уровень обоснованности, отвечающий запросам наличного познания, дальше которого не идут. В этом смысле основания науки хотя и наиболее уязвимые, что демонстрирует и процесс развития науки, осуществляющийся как перманентная ревизия оснований знания, но не лишенные обоснованности элементы: они апробированы с точностью до наличного опыта.

Вернемся к гносеологии, решающей несравненно более сложную задачу. Обрывом обоснования с принятием фиксированного уровня обоснованности можно довольствоваться в конкретном знании, имеющем дело с частными вопросами. Однако этого недостаточно для теории знания, имеющей дело с общим вопросом его «предельных» оснований. Что в этом случае означает обрыв обоснования? Какую степень обоснованности здесь можно принять? Осмысление этих и подобных им вопросов привело к разработке совершенно естественной логики исследования. Если обрыв обоснования невозможен, но нельзя обойтись и без него, обоснование кончается там, где найдены самоочевидные элементы. Их поиск, на долгие времена определивший существо эпистемологических исканий, упорядочивается в три русла.

Первое русло – эмпиризм, уповавший на «естественный свет опыта». Адептам этой линии свойственно толкование эмпирического (опытно-индуктивные методы познания, получаемые с их помощью факты, протоколы наблюдения, результаты экспериментов и т. д.) как базиса несомненности знания; допущение прямого замыкания теоретического уровня на эмпирический.

Оценивая программу, укажем на следующее.

1. «Существует только данное и только данное действительно», – утверждал один из основателей наиболее рафинированного эмпиризма – неопозитивизма – М. Шлик. Однако опыт развития науки продемонстрировал обратное. Как выяснилось, не существует и не может существовать автономных от теории концептуально материальных предложений «чистого опыта»: эмпирический материал структурируется, интерпретируется согласно допущениям, принятым в контексте теории. Наука вследствие этого нередко оказывается в ситуации, когда одним и тем же фактам предлагается различная, подчас диаметрально противоположная концептуализация. В этом смысле невозможно истолковать науку целиком в терминах опыта, даже если включить в истолкование весь опыт.
2. Потерпела крах установка на описание чувственного опыта в терминах физиологии органов чувств. Было показано, что такое описание не отвечает столь важному критерию научности, как интерсубъективность. Физикалистское описание состояний воспринимающих субъективных структур под влиянием внешних стимулов не предполагает общезначимых оснований их идентификации, так как для фиксации этих состояний не удается задать отношения интерсенсорности. Отсюда – отсутствие алгоритмов выявления общезначимых фактов, без которых невозможна наука.
3. Оказалась несостоятельной концепция прямых дедуктивно-редуктивных отношений между теоретическим и эмпирическим уровнем. Первый не дедуцируется из второго вследствие своей творческой сущности: он возникает в ходе синтетической продуктивной деятельности, которая не имеет ничего общего с прямым непосредственным обобщением опытных данных. Теоретический уровень не редуцируется к эмпирическому уровню в силу невыводимости из опыта своей инфраструктуры – концептуальных принципов, идеализаций.
4. Не прошла пропагандируемая эмпиристами идея устранения из науки теоретических терминов (программа элиминация Т-терминов). Т-термины не могут быть вовсе устранены из науки, так как даже в случае наиболее радикальных проектов их элиминации они вводятся неявно: подразумеваются. Кроме того, идея элиминации Т-терминов, играющих описательную, объяснительную, моделирующую, систематизирующую и т. д. роль, неприемлема потому, что влечет неоправданное усложнение науки, превращает ее в малоэффективную, громоздкую, искусственную конструкцию.
5. Выявление поливариантной тенденции опыта – его возможности подтверждать различные, в том числе ложные теории – развеяло эмпиристский миф о реальности experimentum crucis (решающего эксперимента).
6. Не была решена проблема индукции, будучи преобразована в форму проблем вероятностной индуктивной логики, − тем самым вопрос обоснования знания в эмпиризме был вообще снят и заменен вопросом его оценки.

Второе русло – рационализм, уповавший на «естественный свет разума». Поборникам стратегии присуще признание в качестве «незыблемого» базиса знания аксиом, из которых с помощью дедукции – средства трансляции истины от посылок к заключениям – достигается вся полнота знания; истолкование формализации (в широком смысле слова) как приема, который не нуждается в какой бы то ни было рефлексии.

Квалифицируя эту доктрину, отметим следующее:

1. Аксиомы как положения, недоказываемые в данных системах знания, не требуют доказательства не в силу самоочевидности, а в силу иных причин. О наиболее существенной говорилось выше, когда подчеркивалось, что в науке невозможно доказывать и доказать все, хотя, вероятно, к этому нужно стремиться.

В содержательных аксиоматиках аксиомами служат положения, которые обосновываются за пределами фиксированных систем – в исторических, генетических, диахронных и т. д. исследованиях; «предельным» средством обоснования их является совокупная общественно-историческая практика. В формальных аксиоматиках аксиомами служат всегда истинные формулы, имеющие интерпретацию. Поскольку, как показал опыт исследований, аксиомы имеют функциональный статус, обнаружилась несостоятельность учения рационалистов об их «непреложном» характере.

2. Не выдержала испытания и догма рационалистов о якобы абсолютно строгом характере математики:

а) источником точности и строгости математических теорий является способ формально-аксиоматической организации, однако он реализуется на относительно поздних этапах исследования (деятельность по организации знания). На начальных этапах исследования деятельность математиков отмечена печатью неточности, нестрогости. Здесь математика не занимается исключительно выводами логических следствий из ясно заданных посылок. Как и во всякой другой науке, ученый осуществляет исследование совершенно иначе: он пользуется своей фантазией и продвигается вперед индуктивно, существенно опираясь на эвристические вспомогательные средства (Ф. Клейн);

б) многие положения, утверждения, проблемы математики – неразрешимы. Наличие неразрешимых проблем вытекает (в общем случае) из теоремы Геделя о неполноте, утверждающей: во всякой непротиворечивой формальной системе S, содержащей минимум арифметики, имеется формально неразрешимое утверждение (формула) А, такое, что ни А, ни ~А не выводимы в S. Существование неразрешимых проблем допускается также теоремой Геделя о задачах относительно неразрешимых, вытекающим из нее следствием о наличии абсолютно неразрешимых задач, тезисом Сколема о невозможности системы аксиом, которая охватывает все, что хочет охватить, и др.

В 1935 г. А. Черч привел пример неразрешимой массовой проблемы, а позже совместно с Дж. Россером установил неразрешимость элементарной арифметики. В 1947 г. А. Марков и Э. Пост доказали неразрешимость проблемы тождества для полугрупп, которая ставилась А. Туэ в 1914 г. В 1952 г. П.С. Новиков доказал неразрешимость проблемы тождества групп, поставленной в 1912 г. М. Деком. Он же доказал неразрешимость проблемы изоморфизма (в теории групп). В 1958 г. А. Марков показал неразрешимость проблемы гомеоморфии полиэдров. В 1970 г. Ю. Матиясевич доказал неразрешимость десятой проблемы Гильберта.

Неразрешимость бывает двух видов: неразрешимость утверждений – следствие теоремы Геделя о неполноте, и неразрешимость алгоритмическая (десятая проблема Гильберта). Попытки уточнить понятие алгоритма (теории лямбда-конверсии Черча, рекурсивных функций Клини, финитных комбинаторных процессов Поста и др.) привели к общему выводу о невозможности алгоритма, решающего проблему разрешимости;

в) в математику входит комплекс имплицитных представлений, не поддающихся дедуктивизации, формализации. Сюда относятся оценка, выбор конкретных аксиом, использование тех или других приемов, законов, операторов, понятий и т. д.;

г) в математике распространены непредикативные определения, способные вызывать парадоксы.

3. Говоря о позитивных возможностях формализации, следует подчеркнуть релевантность ограничительных результатов Геделя, а также ставшей традиционной после введения ее Гильбертом практики метаматематического анализа формализующей процедуры.

Третье русло – интуитивизм, уповавший на озарение. Как известно, интуитивизм неоднороден, поляризован. На одном полюсе – откровенные иррационалисты типа С. Франка, которые обосновывают существование научного знания допущением мистической «самовыразимости» бытия для субъекта. На другом полюсе – мыслители, примыкающие к рационализму, которые, вводя некий трансцендентный познанию фактор (см. § 4), обосновывают возможность познания его действием: каким-то образом он актуализирует предзаложенное в субъекте знание, развертывает его в систему науки.

Присущий интуитивизму значительный элемент фидеизма делает неприемлемой предлагаемую им программу обоснования науки.

Избегая многословия, на фоне исторических перипетий поиска непосредственного, сознательно необосновываемого начала познания, согласимся, что не существует абсолютного, предельного, незыблемого, непроблематизируемого базиса знания, о котором мечтали и который допускали эмпиризм, рационализм, интуитивизм. Не существует такой – логической, фактической, интуитивной – структуры, которая была бы достаточной для обоснования реального знания.

Реальное знание не возникает вследствие прямой (индуктивной) генерализации опытных данных. В результате творческих процедур знание формируется из знания. Для его создания важно наличие исходного (предпосылочного) интеллектуального слоя, инспирирующего поиск и поставляющего узлы и детали возводимых концептуальных конструкций. Придавая этому тезису максимально широкое толкование и проецируя его на некий отправной пункт познания, возможно прийти к следующему пониманию вопроса генезиса эпистемологических форм.

Для становления полноценных (нефеноменологических, неспекулятивных) единиц познания одинаково важны и эмпирия и теория. Эмпирия замыкает умственные построения на материал, делает их содержательными, осмысленными. Теория придает им логико-рациональный характер, сообщает номологичность, универсальность. Порождающая структура знания, следовательно, − не эмпирия и теория порознь, а специфическое синкретическое образование в виде тривиальной теории и примитивной эмпирии. Выбор данных прилагательных продиктован необходимостью передать зачаточный, элементарный тип оснащения деятельности, в теоретической плоскости способной на незатейливые концептуализации в согласии со здравым смыслом, а в эмпирической – на неспециализированные воздействия (операции) на естественные предметы.

Сказанное без всяких условностей и оговорок, уверений в относительности и неоднозначности трактовок утверждаемого, столь характерных для эмпирическо-номиналистических и рационалистическо-реалистических версий, позволяет принять следующую схему развертывания познавательных форм: I. Синкретическая ступень – примитивные, разрозненные истолкования − образы примитивных, разрозненных данных наблюдений, фактов. II. Более или менее проработанные модели явлений. III. Дескриптивные (феноменологические) теории. IV. Частные теории, базирующиеся на частных теоретических схемах. V. Фундаментальные теории, основывающиеся на фундаментальных теоретических схемах.

Ступень I − квазитеоретическая. Уровень интеллекта здесь соответствует обыденно-практической стадии своего функционирования. По мере выхода из эмбрионального состояния познание удаляется от поверхности: изучение связей и отношений предметов, представленных в повседневной практике, оно начинает переводить во внутренний план, оперируя не с натурными формами, а с их аналогами – особыми абстрактными объектами, идеальными конструктами. С этого момента отсчитывается фаза собственно теоретической мысли – ступени II−V. Она и будет выступать темой дальнейшего обсуждения.

Глава III.
Феномен знания

Термин «знание» традиционно употребляется в следующих трех смыслах. Первый имеют в виду, когда говорят о некой предрасположенности, способности, умении, навыке, которые базируются на осведомленности, как что-либо сделать, осуществить. Второй смысл подразумевают в случае идентификации знания с вообще любой познавательно значимой (в частности − адекватной) информацией. Третий смысл соответствует специальному толкованию знания как особой познавательной единицы (гносеологического таксона). Этот смысл предполагает квалификацию знания как ненаучного − практически-обыденный, художественный и т. п. опыт; донаучного − протознание − базис грядущей науки; лженаучного − домыслы, предрассудки, камуфлирующие под науку (френология); паранаучного − знание, не удовлетворяющее науке по своему гносеологическому статусу (парапсихология); антинаучного − нарочитое искажение научного взгляда на мир (дезориентирующие хилиазмы, социальные утопии); и, наконец, − научного − специфический тип мировосприятия и мироотношения, реализующий гносеологический регламент науки.

§ 8. Знание – технология действия

Аттестует рецептурно-эмпирическое, утилитарно-инструментальное умение, способность изготавливать, получать материальный предмет с заданными свойствами в опоре на ранее приобретенный опыт. Подобное знание – достояние мастерового, ремесленника, умельца, усвоившего технологию (алгоритм) выделки, производства жизненно важного продукта. Гносеологически речь идет о несистематизированном не обработанном средствами теории навыкании – практическом приобретении специальности (квалификации), закрепляемым упражнением, привычкой. Причастность профессии требует знаний, исходно кристаллизуемых не из рефлексии (теорийной проработки предметной сферы), а из нормативно-инструктивной канвы деятельности «делай, как я», передаваемой носителем искусства (техне) своего дела. Социально-исторически грандиозной сценой генерации знаний-технологий выступал ареал древневостчной культуры.

§ 9. Знание − признание истины

Понятие знания согласно второму смыслу идентичного термина задается основанием познавательного отношения субъекта к истине, формам ее фиксации, удостоверения, признания. Проблематика способа удостоверения истины как характерологической особенности знания возникает в связи с различением концептов «истинность в себе» и «знание». «Истинность в себе» суть положение, высказывающее нечто так, как оно есть, безотносительно к субъективному мышлению, восприятию, переживанию; идет от сущего, обусловливающего ее вневременность, независимость от любого индивидуального акта сознания и его содержания; соотносится с предметной присущностью, дистанцируясь не только от уникального, но и от универсального субъекта, от истории науки − лишь бы утверждаемое истиной действительно принадлежало тому, что в ней утверждается.

Сопряженная с сущим истинность в себе предопределяет незатрагиваемую случайными, темпоральными, психологическими условиями познания свою содержательную ценность: многообразию частных познавательных актов выражения одного и того же содержания соответствует единая истина в качестве самотождественного содержания (Риккерт, Кассирер, Гуссерль). В последнем состоит момент трансцендентности передающих истину в себе суждений. Поскольку если подобные суждения не были трансцендентными, если бы они не обладали никаким значением, выходящим за пределы данного в них, если бы вся их ценность совпадала с тем, что они представляют собой в качестве психических процессов, истина тогда прямо творилась бы в актах суждения (Фрейтаг, Фолькельт). То, что отличает познавательную значимость истины (плоскость quaestio juris) в процессах нашего ее сознавания (плоскость quaestio facti), всецело зависит от в себе истинности − вне обстоятельств причастности к ней конкретных мыслящих интеллигенций (излюбленный мотив вышеупомянутых антипсихологистов).

Знание же как сознаваемая истина заключает специфическое познавательное отношение субъекта к истине, обусловленное формами ее удостоверения и признания. Будучи процессом лишения противостоящего субъекту объекта его чуждости, познание трансформирует объективное в субъективные образы, системы понятий. Если «истина в себе» фиксирует объективное обстояние дел «с позиции вечности», без становления ее в культуре, постижения человеком, то «знание» как способ задания истины для субъекта, характеризует меру отчетливости для субъекта ценности того или другого когнитивного содержания. Знание, следовательно, есть не просто констатация истины, а право субъекта на истину (истина для нас) с позиций наличия для этого доводов, оснований.

В зависимости от определенности последних варьируется модальность (от гипотетической до аподиктической) суждений, изменяется (нарастает, убывает) наша уверенность в обладании истиной.

Субъективное признание истины как аксиологический акт − феномен комплексный, складывается, протекает на фоне наличия объективных и субъективных причин.

Объективное основание признания чего-то истинным конституируется объект-интенцией (О-интенция) суждений, в которых столько истинного, сколько отвечает природе познаваемых вещей (несет истину в себе). Объективно-достаточное основание признания истины оформляется в экспертизе − фронтальном концептуальном и практическом опробовании знания (логическая, эмпирическая проверка, оправдание, испытание, проработка). Удостоверенная О-интенция суждений поэтому детерминирует их интерсубъективность, общезначимость − для каждого гносеологически стандартного, среднетипического, среднестатистического познавателя возникающее в качестве интегрального эффекта испытаний (в случае верификации) основание признания чего-то истинным обладает и достаточностью, и универсальностью. В противном случае разрушаются каноны познавательных отношений, появляются симптомы гносеологических девиаций.

Субъективная значимость суждений, или признание истинности по субъективному основанию, имеет три ступени: мнение, вера, знание.

МНЕНИЕ. Мнение есть сознательное признание чего-то истинным по недостаточным субъективным и объективным основаниям. Характеризуя чувственное отношение субъекта к истине, связанное с когнитивной неуверенностью, мнение сопряжено с гносеологически гомологичным ему сомнением, возникающим в ситуации нехватки или отсутствия субъективного опыта, сковывающего простор квалифицирующего суждения: является ли некое положение дел истинным. Мнение означает отсутствие у субъекта принципиального, последовательного взгляда, на некоторый предмет, одновременную наличность разноречивых сомнений, существование которых − за неимением ясных оснований (аргументов) − не позволяет однозначно судить о предмете. Проблема отсева альтернатив в границах мнения сродни метаниям буриданова осла: отсутствие системы коррелятов предпочтения либо торпедирует выбор, либо реализует его как полуинстинктивное, бездоказательно-безотчетное, спорадически произвольное действие. Чем руководствуется, почему поступает именно так в рамках мнения субъект, не знает и он сам: любая случайность, любая деталь могут сыграть роль соломинки.

Гносеологически изоморфна мнению догадка, не представляющая сознательного признания за истину заключенного в ней содержания. Скажем, решая проблему становления научного атомизма, следует разводить высказывания современного естествознания и греческой философии. Атомизм Больцмана, Смолуховского, Резерфорда − нечто иное, нежели атомизм Левкиппа и Демокрита. Игнорировать это различие означает нарушать чувство истории, смешивать знание и гносеологически альтернативную ему догадку. Догадка включает неявную, неудостоверенную, случайно фиксированную истину, достоверность in nuce. Последнее подчеркивает: «знать» и «знание» не совпадают с «быть истинным», «обладать истиной», они означают «признавать истиной», имея на то соответствующие дискурсивные основания.

ВЕРА. Вера есть сознательное признание чего-то истинным, достаточное с субъективной, но недостаточное с объективной стороны. Как и в случае мнения, здесь мы имеем дело с изумительным и непонятным инстинктом, актом «скорее чувствующей, чем мыслящей части нашей природы» (Юм). Отличие одного от другого заключается в том, что субъект-интенция (С-интенция) признания истины опирается на ощущение согласованности (а не несогласованности, как в условиях «мнения») суждений с прежним субъективным опытом, всем миросозерцанием, ощущение, которое в противоположность мнению (сомнению) поставляет момент убежденности, несомненности, истинности чего-либо для субъекта.

С гносеологической точки зрения вера есть скрытый параметр, вводимый в субъективно значимую ситуацию для стабилизации поведения, упразднения неоднозначности, выбора вполне определенной жизненной линии. Объект и принцип веры недостаточен и незначим для всех; он достаточен и значим для меня. Веруя, я апеллирую к свободной высшей воле, надеясь на ее вмешательство в мою собственную судьбу, − тем самым я упрочиваю порождаемые мной цепи причинения.

Под гносеологический типаж «веры» подпадает «идеология», также выступающая формой удостоверения и признания истины по недостаточным объективным (сообщающим универсальность) и достаточным субъективным (идущим от особого характера субъекта) основаниям. В традиционной лексике понятие «идеология» употребляется для обозначения свода взглядов на реальность, способы ее освоения, трансформации с позиций целей, ценностей, идеалов, принятых различными субъектами социокультурной жизни, начиная с индивида, группы, класса, общества, сообщества и кончая человечеством в целом. Фиксирующая, отражающая и выражающая многоразличные субъективные интересы «идеология» (во всяком случае до сего дня) аттестует виды партикулярного, кружкового, т. е. всегда частичного сознания. От прочих модификаций последнего и в особенности образований массового, повседневного сознания идеологию отличает устойчивость: модели субъективных ориентаций, самоутверждений, действий и последействий в социуме достигают здесь степень прочности предрассудка, что является следствием всесторонней обработки, стереотипизации обыденного сознания, итогом немалых пропагандистских усилий.

Отсутствие достаточных объективных (опирающихся на доказательство, обоснование, экспертизу, проверку) и наличие достаточных субъективных (персональных ожиданий, прозрений, антиципаций) оснований для признания чего-то истинным делают идеологию разновидностью тенденциозного, нарочитого, умышленного, «себе на уме», нагруженного сознания. Такому сознанию присущи:

− спекулятивность − своеобразный примат идей, воспаряющих над реальностью и производных от нее интересов. Продуктам, фрагментам, компонентам сознания, идеям в пределах идеологии уготавливается автономная, конституирующая функция с полным игнорированием земных источников, условий их (идей) возникновения. Идеи превращаются в руководящий, направляющий, определяющий относительно действительности параметр;

− иллюзорность − отсутствие рефлексии и понимания реальных источников идей на фоне демонстрации предметов такими, какими они идеологам кажутся, означает абсурдизацию действительности, изображаемой в превращенном, перевернутом виде, точно в камере обскура. По этой причине идеологический процесс есть творение человеческой головы, в корне своем мистификаторский, ложный;

− догматичность − идеологическое сознание − фокусированное; отправляющемуся от исходных (незыблемых, априорных) принципов идеологу главное − остаться им (принципам) верным, проявить преданность, неотступничество. Идеологу хватает стоицизма не менять своих мнений даже о вещах, которые его огорчают. И в этом смысле вопреки Марку Аврелию идеолог в полной безопасности от них. Идеолог невозмутим и неколебим. Душа его безмятежна, вращается в модальности de dicto, предопределяющей: а) подмену позитивных исканий методологией. Идеолог представлен в позиции перстуказующего: не проводя исследований, он поучает, как надлежит проводить их; б) превращение теории в разновидность прожектерского сознания. Прожектерство − модификация сектанства. Отгороженное от жизни плотно закрытыми дверьми безоглядного доктринерства, подобно сектанству, оно занято выработкой ответов на никем не поставленные и не заданные вопросы; в) отсутствие радикальности, под которой разумеется способность понимать вещь в ее корне. Мысль идеолога скользит точно по маслу, ибо ищет он не там, где требуется искать, а где светлее. Он не анализирует, а спрягает, согласует, связывает, увязывает, дефилируя по поверхности и останавливаясь у первой неоднозначной версты, дабы самоисчерпаться, утратить интенцию на постижение глубинных смыслов происходящих событий. Он говорит о чем угодно много и преимущественно хорошо, однако далек от сопоставления причин со следствиями, прослеживания сущностных связей наглядно данных частей с природой целого;

− апологетичность − будучи субъективно ориентированным типом духовного производства, ввиду локальности, идеология мало-помалу утрачивает способность реалистичного рассмотрения, − чем дальше, тем больше отходит от фактической природы вещей, превращается в искаженное отображение, иллюзию. Неспособная к изменению, прогрессивной самокоррекции согласно требованию жизненных реалий идеология становится безоглядной защитницей принятой (заданной) линии. Нестыковка с действительностью, контрпримеры, явные и скрытые противоречия, неувязки до мозга костей враждебны идеологии, но ею не принимаются: не реальность порождает на свет идеологию, а идеология реальность. Чем капитальней рассогласования, тем тверже, несокрушимей идеология. По самой сути своей она противостоит критицизму и в данном отношении сближается с мифом, процесс идеологического творчества становится процессом производства идеологем, смыкается с мифотворчеством;

− авторитарность − обслуживая частные субъективные интересы, идеология приписывает им всеобщность, выдавая за универсальные. Именно по этой причине идеология не терпит диссидентства, инакомыслия. Беспрекословное, слепое подчинение бытия − данному виду сознания, практики − данному множеству идей, реальности − данной совокупности принципов, − подлинное и окончательное кредо идеологии. Идеология вездесуща, воинствующа, всепроникающа, действует по закону железной трубы, имеющей два конца и не оставляющей выбора: либо с нами, либо против нас;

− репрессивность − подведение явлений под искусственные доктринальные схемы не может не сопровождаться профилактической опричной работой: ведь если ложь − принцип, то насилие − метод. Проявляя экспансивную сущность и адресуя установки массам, идеология подталкивает их к соответствующим перекройкам (перестройкам) действительности, связанным с насильственным принятием экзистенциальных, поведенческих, мыслительных стандартов, правил общежития, способов жизни. Несогласные как слой искореняются. В практической амбициозности, предвзятости, силовой нетерпимости скорее запустить доктрину в реальность, исходя из логики борьбы и условий, а не требований объективного обстояния дел заключается глубинная агрессивность идеологии, берущей на вооружение наиболее прямолинейный и одновременно тривиальный метод развязок каких бы то ни было проблем − метод Александра Македонского.

Как видно, идеология, представляя сорт превращенного отображения действительности с превалированием С-интенций, оказывается продуктом политипических симбиозов догматизма и начетничества, лицемерия и утопии, застойности мысли и узости интеллекта, рассогласованности слова и дела, тенденциозности и агрессивности и т. д. Индуцируемые идеологией дереализация и дезориентация духовности, разумеется, опасны, однако не в них одних дело. Гораздо опаснее то, что, овладевая массами, идеология реализует себя как мощная материальная сила, − сила, отличающаяся воинственностью и слепотой. Идеология, следовательно, используя оборот Ортеги, не просто объявляет шах истине, не просто деформирует познание и практику. Идеология, в точном смысле слова, обладает натуральной убойной силой, − на деле она разбивает жизни и судьбы общества и опекаемых им людей.

ЗНАНИЕ. Знание есть объективно и субъективно достаточное признание истинности суждения. Познание вообще охватывает всю сферу суждения − предикативного и допредикативного, все виды мысли, приобретающей любую форму (от вербальной до визуальной, изобразительной, музыкальной); в нем находят материализацию различные варианты удостоверения содержания, акты веры в разнообразных модальностях. Познание, следовательно, − производительный процесс, результатом которого выступает многообразие знания. О последнем − речь ниже. Здесь же, расценивая знание как форму сознательного признания истины, уместно подчеркнуть следующее.

Схоластическая философия толковала познание через призму модели двух заведенных часов: имеется начало principium essendi и начало principium cognoscendi, по которым все, долженствующее быть, существует, а все существующее − познается. Против этой наивно-реалистической модели восстает весь наш познавательный опыт. Действительно, в мире масса до конца или вовсе не познанных вещей, добротного знания о которых не имеется.

Знание − не божий дар, а результат демонстрации. Будучи средоточием О- и С-интенций, воплощенных в суждении, знание кристаллизуется и по азимуту от сущего, и по азимуту от субъективного отношения к истине. О-интенция поставляет материю знания, С-интенция задает порядок восприятия мира, поставляет право наделять информацию объективной значимостью. В результате возникает универсально согласованное понимание действительности, базирующееся на дискурсии; мысль и объект утрачивают самобытность, переходя в среду, где мир как взаимосогласованное целое существует для нас (Бозанкет) − в виде достоверной рациональной реконструкции. Мир знания поэтому есть мир в логической форме, о нелогическом мире мы лишены возможности знать (Пэко, Витгенштейн).

Сфера знания – необозрима, необъятна. Но есть в нем нечто, позволяющее различать общую основу ее составляющих. Это нечто – специфический гносеологический этос (совокупность ценностей, правил, предписаний, стандартов, канонов, императивов), задающий и регулирующий сам ход освоения предметности, генерации результатов, отстаивания убеждений, отношений к коллегам и наследию. Здесь спрессована своеобразная «порождающая грамматика» тех конкретных, крайне различных, переменчивых идей, концепций, теорий, действий, которые в богатстве своем образуют динамический массив реальной науки.

Гносеологический регламент знания (разумеется, в идеале) – свод жестких, точно формулируемых требований к формам получения, удостоверения и признания истин. В отличие от прочих видов интеллектуальных занятий в деле разыскания истины представитель знания руководствуется началом достаточного основания. Согласно последнему ни одно допускаемое в «знание» положение (в идеале) не может считаться истинным и справедливым без явного основания, почему именно дело обстоит так, а не иначе. В более развернутой редакции закон достаточного основания предъявляет ко всякому входящему в «знание» утверждению три требования: 1) во всяком утверждении субъект должен заключать достаточное основание предиката; 2) утверждения должны быть достаточно обоснованы в опыте и законах мышления; 3) утверждения должны быть необходимо обоснованы с помощью других утверждений (выведены из родовых утверждений) (Липпс). Закон достаточного основания намечает водораздел «знания» и «незнания»: в «знание» допускаются лишь всесторонне апробированные, выверенные, подвергшиеся экспертизе единицы познания. Составляющие «незнания» не являются необходимо обоснованными; обоснованность же фрагментов «знания» такова, что характеризуется необходимостью (аподиктичностью). Аподиктичность знания, означающая его принудительность для всякого субъекта познания, конституируется внутренним строем знания, его логической организованностью, понимаемой как архитектоническая упорядоченность знания.

Группа разобщенных идей не образует знания; для этого требуется много больше, а именно: «систематическая связь в теоретическом смысле», под которой разумеется обоснование знания и надлежащий порядок в ходе обоснования (Гуссерль). Категории «систематически связанное», «логически обоснованное», «структурно упорядоченное» обозначают композицию знания, построенного по принципу познания «из основания». Этот принцип в итоге и обусловливает тот тип отношения субъекта к истине в условиях знания, какой характеризуется «обязательностью признания».

Факт обязательности признания в форме принудительной реакции «нормально мыслящего» субъекта на комплексы надлежаще обоснованного, логически эксплицитного, аподиктичного знания давно зафиксирован в гносеологии. Чувство, с каким мы воспринимаем суждение знания, является в точном смысле имперсональным, надличностным: комбинируя суждения, рассуждая, мы чувствуем себя связанными ощущением очевидности, которое реализуется как транссубъективное, надиндивидуальное повеление, которое обязывает согласовывать с собой наши квалифицирующие и поисковые акты. Поэтому отсутствие аподиктичности в рассуждении выступает показателем выхода за пределы знания (последовательной дискурсии), где проявляется состояние субъективной неуверенности: исходя из каких оснований, как рассуждать, реализовывать способность суждения.

Обобщая отметим, что устанавливаемые по закону достаточного основания условия «знания» – сугубо дискурсивно удостоверяемые. Не случайно, вообще говоря, уже Платон, выявляя гносеологическую специфику знания в отличие от субъективной убежденности типа мнения, объявлял условия первого рациональными, а условия второго – чувственными. Так, пожалуй, впервые возникло понимание различия ощущаемой (незнание) – «идеационной» (знание) истины.

Сфера незнания может включать истину, но эта истина остается «в себе», не являясь должным образом удостоверенной. Специфической чертой ненауки является ее соответствие нерефлективной стадии интеллекта, необремененного контролем, анализом своих собственных ресурсов (процедуры образования и преобразования знания) и стремящегося вывести истину из чувственной реальности (Гегель). Сфера знания же содержит концептуально одействованную, рационально обработанную истину. Значит, знание следует связывать со способом приобщения субъекта к истине, именно: приобщение согласно кодексу рациональности (баланс О- и С-интенций), принятому в такой форме познавательной деятельности, как знание.

Завершая рассмотрение проблематики знания как признания истины по достаточным объективным и субъективным основаниям, обратим внимание на еще одну допускаемую комбинаторикой возможность: признание истины по объективно достаточным, но субъективно недостаточным основаниям. С гносеологической точки зрения данный случай − вырожденный. Истории познания известны феномены: Эрмит, Марков не признавали геометрию, в эпоху триумфа полевых представлений Яноши отстаивал эфирные и т. д. Все эти связанные с взаимодействием научных школ, перипетиями жизни самоутверждающихся индивидов многоразличные фобии, предрассудки, навязчивые штампы представляют предмет занятий психологии, социологии, истории, но не гносеологии. Рефлексию «особости» субъекта проводят хронисты, биографисты, летописцы, а не гносеологи. Последние имеют дело с суждениями не восприятия, а стандартного опыта. Если в актах познания не дифференцируется доказанное очевидное и слепое предубеждение, если отрицается преимущество обоснования перед некритической установкой, то разрушается возможность теории как теории вообще, утрачивается возможность теории познания.

Сказанное справедливо, однако не в полной мере. Вихри познания более глубоки и витиеваты, понимание чего не позволяет удовлетвориться предоставленными ориентирами. С целью демонстрации мысли углубимся в только что выписанную картину.

Мнение есть сознательное признание истины по недостаточным субъективным (S) и объективным (О) основаниям; вера есть сознательное признание истины по достаточным субъективным и недостаточным объективным основаниям; знание есть сознательное признание истины по достаточным субъективным и объективным основаниям. Или в более компактной символической записи:

Мнение

•

Вера S •

Знание S • O

Комбинации S- и O-оснований, наглядно градуируя плоды когнитивных усилий, демонстрируют степень воплощенности «доказательной достоверности» в «суждениях вкуса», позволяют вводить качественные, модальные оценки мыследеятельностных продуктов «выхода».

Мнение (гносеологический типаж

• ) суть чувственная (эстематичная) форма выражения истины, атрофирующая все и всякие признаки обоснованности. Сфера мнения бездоказательна, декларативна, гносеологически необязательна, мотивирована смутным, дискурсивно не невосстановимым предчувствием. По этой причине о мнениях не спорят; их уважают – не уважают; воспринимают – не воспринимают, но никогда не расценивают как регламентированные способы законных рассуждений о субстанциальном.

Гносеологически жалкие, ущербные, вслепую пущенные стрелы мнения социологически обретают несвойственную им силу гражданского оружия через феномен навязывания – вовлечения в орбиту предвзятостей посредством пропаганды (технологии brain-washing). Дразня честолюбием, потребностью в самоутверждении пред ликом «сильных» («популярных») мира сего, мнение рекрутирует новообращаемых в стаю. Шиболет стаи (толпы) – отсутствие динамического упорства индивида, а значит, податливость, нерефлективность, импульсивность, консервативность. У Толлера на вопрос «кто вы?» толпа отвечает «масса безымянна». Наше «просвещенное» время Московичи называет «веком толп». Как люди сбиваются в антиинтеллектуальное «коллективное вещество», проще говоря, – в стаю? Как возникают ведущие и ведомые в человеческих группировках? Бехтерев для объяснения «восстания масс» вводил фигуру «социальная эпидемия». Гносеологически последняя тематизируется идеями «некритичность», «неаналитичность», – следовательно, «суггерендность». Если брать половое основание, под силовое поле суггерендности подпадают прежде всего женщины (носители «аффективного» сознания). Если брать образовательное основание, то в качестве наиболее суггерендных проявляют себя неофиты – необразованные слои. Если брать социальное основание, придется указывать на деклассированные (граждански несамодостаточные) страты – бомжей, маргиналов, лимитчиков, мигрантов. При неблаговидном ухищрении раскачать общественный контур точечно влияют именно на эти группы населения. Соответственно ментальный рычаг противостоять предубежденности мнений (и обслуживающей их пропаганды) – наращивание критичности, аналитичности, автономности мысли, действия, побуждения.

Вера (гносеологический типаж S •

) подобно мнению суть чувственная (эстематичная) форма выражения истины, атрофирующая общезначимые доказательства. Сфера веры (идеологии, апологии – апофеозиса), передавая демонстрационную закупорку души в смысле универсальном, обнажает уповательную ее (души) сторону в смысле партикулярном. Шлейфы от «особого характера» субъекта, активируя S-основание из прошлого частного опыта, предрасполагают к принятию беспочвенных линий. Так складывается поддержка любых (и не торжественно заявляемых) «пафосных» обстояний. Трепетное отношение, священную преданность в качестве нарочитой склонности души возможно выказывать женщине, партии, безличному процессу – «автоматизация», «механизация», «химизация», всевышнему и т. д. Упор на вере, крепкой лишь субъективными предпосылками признания, идет рука об руку с насилием, – в отсутствие общезначимых техник удостоверения ценностей прибегают к репрессии. При невозможности мысленно показать преимущество неких взглядов обращение в «свою веру» сопровождается принудительным созданием адептов (угнетением, притеснением – опыт широко истолкованного миссионерства).

Знание (гносеологический типаж S • O) суть рациональная, дискурсивная (ноэматическая) форма выражения истины, активирующая все возможные демонстрационные комплексы. Fons et origo знания – каноническая доказательность (венчающаяся логической систематизацией), формирующая универсальное чувство обладания истиной, справедливое как для всех, так и каждого. Невстраиваемое в корпус когитальной аподиктичности «умышленно мыслящее» лицо («себе на уме»), квалифицируясь в терминах ментальной девиантности, из рассмотрений устраняется. Последнее культивирует почву трансцендентализма, оперирующего усредненным, типичным мыследеятелем, стандартно, «нормально», т. е. автоматично реагирующим на надлежаще обоснованную, удостоверенную истину.

Справедливо, но до известных пределов. Представление о нестандартно мыслящей мысли, инаково заявляющем себя, интригующем сознании как неприемлемом преступлении нейтрализуется логически оправданным допущением следующей объемной позиции в систематике познавательных способностей. Простая комбинаторика наводит на вариацию, закрепляемую записью

• O

Это – специфическая когнитивная стадия, концентрирующая то, для чего адекватных слов-понятий не выработано. Квалифицируем ее как крайне важную таксономическую единицу, релевантную первооткрывательству. Возникает субъект (единичная интеллигенция), с позиций особого взгляда которого универсальная общезначимая система знания (опирающаяся на демонстративность О) неполноценна.

Традиционная гносеология данный случай обходит, проводя его по статье «девиация». Между тем направляемая требованием полноты, всесторонности рассмотрения мысль обязана включить его в свою компетенцию. Включить под видом «не перверсии», а добропорядочного звена, заслуживающего позитивной концептуализации. Намечая некий опыт последней, истолкуем означенный когнитивный ярус в терминах естественной поисковой морфогенетики, институционально размещаемой в нише первопроходчества, пионерства, интеллектуального лидерства, идейного экспансионизма, складывания эвристики в науке актуальных исканий.

Итак, предмет анализа – борьба субъекта с комплексами общезначимого, но с его позиций необоснованного знания.

Погружаясь в проблемную сферу, уточним самозаконность предлагаемой постановки. Классическая гносеология как капитальная доктрина познавательного процесса, концептуализирующая феномен нацеленного на конденсацию истины знания, организуется как весьма отрешенная теория, спрягающая argumentum ad rem. С этих позиций – подобно тому, как ради жизни утрачивают смысл жизни, ради знания утрачивают смысл знания. Назначение знания – искать, выявлять, фиксировать объективное обстояние дел. Теория знания же тематизирует знание не как охваченное духом исканий «сочинительство» – живую, амбициозную выработку истины (ad cogitantum et agentum homo natus est), а как сданное в архив (ad acta) сочинение – выдохшуюся, уставшую от самой себя выработанную истину, ожидающую officium supremum.

Если ограничивать претензии гносеологии контуром aut bibat, aut abeat, она удовольствуется просмотром лишь трех указанных строчек; высказывается о запечатлеваемой в знании «истине в себе»; диагностирует четвертую запись (

• O) как патологию. Если же переводить движение размышляющей мысли в плоскость «исканий», обостряя вопрос порядка восприятия-представления мира (не незаведомым образом «самого по себе»), а ресурсами знания, тогда придется моделировать упрочение резонансных сценариев реальности в определенных содержательных средах в атрибутике, данной Homo symbolicum в границах исторической социокультуры. Такая редактура, сосредоточиваясь на концептуализации вариации < • O >, вовлекает в гносеологически значимую предметную сферу непосредственное созидание знания во вполне конкретных человекоразмерных условиях, располагающих автономными потенциями символической обработки объективного материала.

Символический фонд исторической социокультуры предобусловливает самую форму знания, – расцениваемая в качестве путеводительной установки, данная платформа позволяет взять проблему гносеологического статуса знания не лобовым (и как было выяснено неинспирирующим) трансценденталистским, а фланговым (социально-эпистемическим) маневром.

Активация О-основания в мыследеятельности ответственна за культивацию в ней всеобщности и необходимости (универсальности, аподиктичности), – признаков, проблематизируемых особым характером частной интеллигенции. Как это возможно? Ответ поставляется экспозицией структуры знания, слагающейся из (1) истины; (2) способов ее удостоверения: знание есть истина, взятая с обоснованием; знание есть доказательное право на истину. Более тщательно охарактеризуем обозначенные структурные компоненты.

(1) Истина. Знание в отличие от незнания запечатлевает объективное обстояние дел. Со своей представительной, отобразительной стороны оно является «миметичной» духовной организацией, «подражающей» природе вещей, – в образно-аналоговом плане адекватно воспроизводит, воссоздает ее черты и параметры. Чтобы знание сложилось и состоялось, требуется, следовательно, status rerum (SR) – некое внесубъективное присутствие, содержательно уподобляющее мысль миру. На этом основании гносеология комбинирует принципом корреспонденции: по форме модельно-аналоговая, образно-эйдетическая конструкция предметно соответственна, резонансна коррелятивной ей реальности; ряд идей и ряд вещей тождественно-подобны, совпадают. Мост от объективного к субъективному наводится многотрудным пытанием и испытанием (тематизацию которого, собственно, и предпринимает гносеология, классики которой – от Аристотеля до Гуссерля – развертывают концепцию «органона»), удостоверяющим достижение «безусловного». Безусловное (истина) в условном (мыслительное изощрение) и есть SR, удостоверяемый «независимой» (внепознавательной) экспертизой, которая «напрямую» замыкает мысль на мир, идентифицирует смысловые и предметные грани.

(2) Удостоверение истины. Средства познания, инструменты мышления, фигуры доказательства, гипотезы существования, онтологические допущения, исследовательские программы, интеллектуальные схемы, интимные доверительности Lebenswelt суть grosso modo символические формы, порождающие как дорефлективную, так и в особенности рефлективную цельность мировосприятия. В общих чертах изложение техники миростроительства символического сводится к уяснению моментов а) синтезирования духовной формации; в) опосредствующей роли тезауруса.

а) Продуктивный синтез. Детализирует процесс кристаллизации знания, выглядящий как генерация законосообразных предметоориентированных суждений вида

конституированных формально – порядком идейной систематизации – демонстративность, импликативность, квантифицированность, метризированность; содержательно – порядком предметной систематизации – причинность, естественность, рациональность, номологичность. В результате по закону достаточного основания (гарантирующему формально – универсальность, содержательно – эссенциальную аподиктичность) SR встраивается в сетку концептуальных взаимосвязей, благодаря чему законы, а посредством них все одиночные сведения, получают свое дискурсивно фиксируемое методическое место4. Последнее доопределено не только технически (логически), но и теорийно (концептуально): игра природы (lusus naturae) в познании трансформируется в символотворческую игру ума (lusus ratione), через интерпретативные тематизирующие процедуры прибегающую к плодотворной версификации. Скажем: если Альберт Великий при нагревании свинца просто получал «желтый свинец», то Шталь уже регистрирует как «факт» «дефлогистированный свинец», а Лавуазье «наблюдает» образование «окиси свинца»5. Познающий разум не преформичен, он – отягощен. Отягощен символическими диспозициями, позволяющими в трактовке банальной эмпирии усматривать (через гипонимизацию, таксономизацию, категоризацию) разнообразные (подчас разнородные) вещи;

в) Опосредствование тезауруса. Утрирует момент отягощенности познающего разума множеством презумпций, пресуппозиций.

Стадия чувственности. Координирование элементов опыта в зависимости от диспозиций просматривается с ранних этапов онтогенетического развития. К трехнедельному сроку младенцы отвечают на взгляд внимательно смотрящего человека. С 4 месяцев ребенок распознает мать; с 7 месяцев двигается к ней. Следовательно, проявляются ощущения, взятые со значениями; складываются отнесения сенсорики к фрагментам прошлого опыта – апперципирования. Концептуализация подобных явлений наводит на идею базового осознания, внимания-осознания с избирательной фокусировкой, т. е. с обременениями «теорий», «схем», «систем понимания»6.

Sense data обволакиваются когнитивными репрезентациями, – сызмальства выстраивание образов как рецепторный акт ассистируется протеканием сверхфизиологических (незамкнутых на восприятие и преобразование энергии раздражителей в нервное возбуждение) символических реакций. Таким образом, правомерно зафиксировать: чувственность представляет агрегацию потоков physei (от природы) и thesei (от символических установлений). Уже с этой фазы обнаруживается двойственность, – перцепции предметны – соотнесены с SR, что обусловливает относительную независимость воспринимаемых характеристик объекта от чувственных отображений; перцепции символичны – соотнесены с накопленными отображениями, что обусловливает их апперцептивность (в реальности есть симбиоз: восприятие в пакете с осознанным восприятием).

Стадия сознания. Бытие в знании восстанавливается (не подменяется) логосом с толщей опосредствований, предтеч, многопрофильных шлейфов. Умопостигательные формы вещей из вещей не выводятся, они образуются автокаталитически – самонаведением, самовозбуждением, самоотображением. Самовзаимодействие идей эмерджентно самооплодотворительно – структуры становящиеся оформляются как переработки предковых сетевых аналогов.

Лейтмотив креативной преобразуемости символических форм в кумуляции наследия оказывается ключом решения головоломки когнитивного морфогенеза, выступает плацдармом объяснения происхождения единиц знания любой сложности. Откладывая до времени надлежащую экспозицию мысли, оценим пока что лишь внешнюю сторону дела; акцентуируем в этой связи феномен дрейфа неких «перспективных» соображений.

Создание наследия протекает как кумуляция (через идейную стабилизацию) «символического капитала». На этом основании гносеология комбинирует принципом когеренции (средневековые схоласты для данного случая вводили основополагающую категорию constantia subjecti). Типичные воплощения когеренции:

Инкорпорация. Декарт не рекомендует относить «сомнение» к жизненной практике. Пирс строит на этом систему. Метод проб и ошибок как рычаг логики исследования Поппер заимствует у Дьюи, равно как у Юма – ведущую роль фальсификации.

Трансляция. Выдвинутая астрологами, хиромантами, хирологами идея характерологии нашла утилизацию во френологии (Галь), физиогномике (Лафатер), физиологической типологии (Гален, Кречмер), графологии, кляксографии (Роршах).

Презумпция. Введенное Оремом математическое табулирование стимулировало прогресс аналитической геометрии.

Пресуппозиция. Отображаемое мышлением качественное изобилие Вселенной понимается (должно пониматься!) в количественных категориях.

Семантизация. Геометрия – ветвь физики (механики) (Евклид – Ньютон): «…вычерчивание прямых линий и кругов, на котором основана геометрия, относится к механике… Геометрия опирается на механическую практику и есть не что иное, как та часть всеобщей механики, которую точно излагает и доказывает искусство измерения»7.

Метафоризация. Кочующий механистический императив «действительность – механически заводимые часы с человеком-винтиком». Комплекс «механической конструируемости реальности» утверждается в европейском духе при переходе от качественной космософии средневековья к выпестованному Ренессансом взгляду на мир как полю приложения деятельности, предмету собственного творения. Согласно такой парадигме всякий фрагмент универсума – объект для обсчета, производя который можно содержательно его исчерпать, знать о нем все желаемое. «Измерить все, что измеримо, и сделать измеримым все, что неизмеримо», – на уровне методологической рефлексии итожил Галилей, придавая квантитативизму некий регулятивный статус. До Галилея, чисто эмпирически, в практике госстроительства схожие идеологемы реализовывал Макиавелли, втискивавший державный опыт в узкую колею голого строгого расчета. Рычаг социального зодчества – вычисление. Такой тактики держались вышедшие из механицистко-техницистского концептуализма авангарда Гитлер и Розенберг; материализующий инструментальный способ модернизации России через форс-мажорную индустриализацию за счет крестьянства Сталин; проектировавшие по сакрализованным текстам коммунистическое общество в одной отдельно взятой отсталой стране маоисты и полпотовцы и прочие социальные инженеры.

Стилизация. Трафаретная интерпретация на базе универсализации образа – штамп «механизм-машина» в классической культуре. Гоббс: государство – машина; Ламетри: душа – автомат; Смит: рынок, управляемый «невидимой рукой».

Калька. Идейное копирование: историософия Августина с представлением человеческой истории как манифестации некоего сокровенного смысла – дальнейшее историософское спекулирование в исполнении Гуго Сент-Викторского, Боссюэ, Вико, де Бональда, Ж. де Местра, И. Горлеса, Гегеля, Данилевского, Ясперса.

Аберрация (перестройка). «Механические законы» поведения материальных тел в формулировке Гоббса и законы механики Ньютона.

Тематизация. Лапласовский детерминизм, механицизм – оппонирующие им пробабилизм, телеологизм.

В перечисленных и подобных им эпизодах проступают характерные когерентные приемы поддержания, наращивания (кумуляция, аддитация) символического капитала, как-то: схемы интерпретации (фреймы – Гофман); схемы восприятия, понимания, оценивания (габитус – Бурдье); схемы мира (модели Lebenswelt – Хабермас); схемы символического обмена (Бодрийяр); схемы связи знания с опытом лиц (Дэвидсон), – оттеняющие генеральные социально-эпистемические начала – «синтезирование», «опосредствование». В последующем мы и будем к ним адресоваться.

Рекапитулируя сказанное, выскажемся лапидарно:

1. «Социум», «история», «культура» в социальной эпистемологии как гносеологии, а не социологии, заявляют себя в качестве не «фона», но «порождающей структуры», налаживающей продуктивные автокаталитические процессы морфического свойства, протекающие как отображения символических форм друг в друга с выстраиванием цепочек образно-содержательных взаимосвязей.
2. Символические формы не априорны относительно опыта вообще; они не «внеопытны». Относительно всякого текущего опыта они предпосылочны. В функциональном отношении символические формы архетипичны – материализуются как порядки связывания образов в мышлении (категориальные субординации-координации) и стереотипичны – проявляются как порядки располагания образов в мышлении, играют в познании важнейшую катерсическую (от греч. «занимать» – не путать с «катарсисом») роль – снабжают, заряжают сознание фундаментальными структурообразованиями.
3. Катерсическая природа символических форм, предпосылочно ориентирующая, преднастраивающая образно-смысловые интенции, сугубо редактирует принятую классической гносеологией трактовку знания как конденсата обоснованной истины. Модифицированное толкование существа знания в свете развертываемых идей таково: знание есть конденсат символически выраженной обоснованной истины. Поскольку и сама истина (SR), и способы ее обоснования имеют символическую фиксацию, представления о доказательном status rerum дополняются представлениями разрешительных возможностей символических форм (в латинской транскрипции SF). Таким образом, формула знания передается записью < SR + SF >, синтезирующей известные гносеологические принципы корреспонденции и когеренции и, следовательно, единящей субстанциальную и институциальную плоскости знания.

§ 10. Знание – наука

НТР – мощное социальное движение, связанное с коренным преобразованием природы производительной деятельности на основе повсеместного вытеснения живого

...