Оглавление

1991 год

Ночь с 9 на 10 июля 1991 года.

Юрий Александрович Громов вовсе не знал, что нынче он уыидел свой последний сон.

Громов про­снулся среди ночи, в тот самый момент, когда кукушка настенных часов, висевших в коридоре, только-только «откуковала» положенные ей три раза. Сердце сжимала неизвестная доселе боль. Держась рукой за правую сторону груди, мужчина тихо вышел на кухню. Прикрыв за собой дверь, Юрий Александрович настежь отворил одну из больших оконных створок. В лицо пахнуло прохладой и сердце Громова, как будто бы, немного отпустило.

Там, за кухонным окном, в темноте улицы стрекотали сверчки, а со стороны железнодорожного вокзала, доносился шум уходящего вдаль поезда. Ночная тишина и дуновение лёгкого ветерка были гораздо эффективней любого медицинского успокоительного средства.

Не включая свет, Юрий Александрович нащупал на подоконнике пачку сигарет и спички.

Присел на табурет. Закурил.

Сейчас ему очень хотелось, хоть с кем-то поделиться своими впечатлениями, оставшимися от приснившегося, чрезвычайно реалистичного, а потому и пугающего кошмара.

Привиделось Громову, будто бы стоит он в длиннющей очереди за разливным пивом…

Люди постарше, наверняка припомнят лихие времена конца восьмидесятых — начала девяностых. То был период сухого, горбачёвского закона, когда водка отпускалась исключительно по талонам (точнее, в магазинах её вовсе не было), а очередь за пивом приходилось занимать с предыдущего вечера. Чуть позже, на смену периода алкогольных мафий, придёт эра финансовых пирамид, рэкета, Лёни Голубкова, спирта «Роял», телевизионных сеансов Кашпировского и сумасшедшего роста цен. Однако всё это, ещё впереди. Ну, а пока, Юрий Александрович вдруг увидел себя, стоящего в очереди за пивом с бестолковой толкотнёй, матерными и недо­вольными ругательствами.

Вереница хмурых мужиков с опухшими тёмно-красными лицами двигалась очень медленно. И всё же, сантиметр за сантиметром, Громов приближался к заветному окошку.

Предчувствуя разрешение своих долгих утомительных ожиданий, Юрий Александрович уже начал понемногу суетить­ся: пересчитывать зажатые в потной ладони деньги; заранее доставать и открывать, припасённую для данного случая десятилитровую фляжку. Тут-то он вдруг услышал очень знакомый (будто из своего прошлого) окрик: «Юрка, помоги!». Оглядывается наш герой на тот самый голос и видит Виктора, своего друга и земляка, с которым восемнадцать лет назад он служил на погранзаставе и который по­гиб в одном из злополучных ночных дозоров.

Витька, как и прежде молодой, одетый в армейскую форму восьмидесятых годов, отчаянно отби­вался от свары пьяных отморозков. Эти семнадцати — восемнадцатилетнее хулиганы, ныне набросившееся на Юркиного сослуживца, частенько отирались возле данной стационарной точки розлива пива. Да, чего там, отирались… Они «крутились» тут постоянно; вымогали деньги у мирных граждан и жестоко расправлялись с теми, кто им в этом отказывал.

Увы, но таковы были порядки в рабочем посёлке, некогда преуспевающего, а ныне бедствующего крупного металлургического предприятия; такова была суровая правда жизни. Воспитан­ная улицей и предоставленная сама себе, безработная молодёжь постепенно спивалась, наглела и, вот таким, примитивным способом пыталась выжить и утвердиться в по­сёлке.

Пьяная группа озлобленных юнцов уж успела в кровь разбить Виктору нос и порвать армейский китель. Юрий, бро­сившийся было на помощь туда, в самую гущу событий, тотчас осёкся. Подошла его очередь, потому и не сдвинулся он с места. Право, не мог же он, вот так запросто, бросить то, ради чего он отстоял под палящим летним солнцем битых шесть часов. Выкрикнув: «Витёк, обожди!.. Я сейчас!..» — Громов скоренько сунул свою тару в чёрное окно непреступной пивной «амбразуры».

Уже через минуту холодная фляжка, с поднявшейся к самой горловине пеной вернулась в руки Юрия Александровича. Захлопнув крышку и перепрыгнув через бордюр, он незамедлительно ринул­ся к товарищу. Да только тот, к которому так спешил Юрий Александрович уже лежал недвижимый в серо-красном месиве крови и пыли, лицом вниз, раскинув руки в стороны.

Громов растерянно присел на землю, опустившись над бесчувственным телом друга.

— Ты что, Витюха?.. — он развернул на себя товарища. Однако, вместо знакомого с юности лица, Громов в ужасе увидел истлевший череп, сквозь чёрные зубы которого послышал­ся некий укор, дескать: Юрка, как ты живёшь? В ту же секунду тело Виктора превратилось в лёгкий пепел, ссыпавшийся сквозь пальцы Юрия Александровича на землю.

«Бессмысленное, а потому и дурное видение!.. — усмехнулся про себя Громов. — …Вот интересно: к чему оно? К чему может присниться, подобная хрень?»

Пока Громов о чём-то задумавшись, смотрел вдаль, его сигарета успела истлеть наполовину. Впрочем, в чём мог упрекнуть его армейский товарищ? Жил Юрий Александрович как все живут. Как обычный, среднестатисти­ческий обыватель. Отслужил в армии, устроился на завод, женился. Двое детей, своя квартира. Куда не кинь, повсюду, ну, самая рядовая, рабочая биография. Да, и на родном предприятии (пусть, и держался он несколько обособленно от остального трудового коллектива) Громов непременно пользовался доверием и уважением. Даже учеников ему, помниться, поручали. Особо не выде­лялся, с какими-либо претензиями и инициативами на рожон не лез, как и среди отстающих никогда не значился. Юрий Александрович старался быть мало­заметным, простым рабочим муравьём в бурлящем муравейнике завода.

Тем не менее, увидев во сне друга, какие-то непонятные, скорее тяжёлые мысли и воспоминания, в одночасье навалились на Громова. Возможно, Юрий Александрович вспомнил, что восемнадцать лет назад, Виктор, сражённый пулей нарушителей государственной границы и фактически скончавшийся на его руках, просил Юрку обязательно зайти к его матери и невесте. Рассказать им, как погиб их сын и жених. О том, что не струсил он в роковую минуту, ни смалодушничал. А так же о том, что ближе и роднее, этих дорогих ему женщин, у него никого и никогда не было.

Однако «гражданка» так закрутила молодого Громова, что не до скорбных ему было визитов. А после, как-то всё само собой и позабылось. Да и какой был смысл, спустя год или того более, приходить к чужим ему людям, и вновь бередить память не самыми приятными армейскими воспомина­ниями.

Не вставая с табурета, Юрий Александрович открыл холодильник, достал с верхней полки запо­тевшую бутылку пива и прямо из горлышка, двумя глубокими глотками опорожнил её до самого дна. Обте­рев мокрые губы, попытался раскурить уже потухшую сигарету. Но после нескольких «холостых» затяжек, бросил окурок в пепельницу. После чего, тяжело вздохнув, покинул кухню — перед гряду­щим рабочим днём, требовался нормальный отдых.

— Ты чего?.. — проснулась Лариса, супруга Громова, когда тот вернулся в спальню.

— Да так, ничего. Выходил покурить… — забираясь под лёгкое покрывало, шёпотом ответил ей муж.

Около четырёх часов утра, сердце Громова внезапно остановилось…

* * *

Такого знойного и невыносимого лета не могли припомнить даже видавшие всякое местные старожилы. Ну, а данная ночь оказалась наиболее жаркой и предельно душной.

Мужчина, постояв какое-то время на безлюдном станционном перроне, вытер со лба испарину и, ковыляя на левую ногу, прошёл в помещение вокзала.

Выглядел тот мужичок чрезвычайно скверно. Одет он был в разодранные, давно не стираные брюки и очень грязный, протёртый до дыр пиджачок, накинутый на его голое тело. К данному не самому лицепри­ятному портрету стоит, пожалуй, добавить и видавшие виды сандалии, найденные на прошлой неделе в одном из мусор­ных баков; небритое лицо и воспалившиеся веки. Мужчина не мылся в течение последних нескольких недель, потому и источал он вокруг себя невыносимый «аромат» мочи, помойки и какой-то блево­тины. Подобное, антисоциальное явление, в народе именуется простым и лаконичным словом: бомж.

В обязательном порядке следует сказать ещё и о том, что привокзальное отрепье в своём подавляющем большинстве ведёт весьма сплочённый и воинственный образ жизни. «Вокзальные» в некотором роде, это особая (отчасти привилегированная) каста, среди прочего бездомного сброда. Чужаков, случайно просочившихся на их территорию, здесь не то, что не признают, а воспринимают как злейших врагов и конкурентов, потому и встречают их во все оружия. Ведь вокзал для нищебродов, это некий сытый оазис на огромной карте города. Он так же весьма удобен и в «стратегическом» плане. Зимой здесь можно обогреться; переночевать и подкормиться в любое время суток. Тут всегда многолюдно, а значит, есть реальная возможность затеряться в толпе, выпросить милостыню, в конце концов, собрать стеклотару или остатки еды, оставленную отбывающими пассажирами.

На вокзале, как впрочем, и в любом ином месте, опустившиеся субъекты вынуждены соблюдать если не правила, то некие порядки. Кроме того, «законы джунглей» обязывают их совмещать, казалось бы, несовместимое. А именно: выживать в одиночку, используя любые подручные средства (вплоть, до убийства себе подобных) и одновременно, подчиняться правилам стаи, в которую они ныне вовлечены.

Что же касаемо внешних угроз, то основная опасность для бомжей исходит от сотрудников правоохранительных органов. Нет-нет, куда-либо их не забирают, не садят в тюрьму. Ну, там, за тунеядство или бродяжничество. Нищеброды для «ментов» — вообще, бесперспек­тивны. Взять с них нечего, а воняет от бомжей, как от городской канализации. В лучшем случае, бродяг прогоняют из служеб­ных помещений; в худшем, вывозят в иной район, куда-нибудь на окраину. Бьют чем не попадя: ногами, дубинками или какой-нибудь арматурой, после чего, оставляют там же, зализывать раны. Через некоторое время, те самые попрошайки, вывезенные за город, вновь возвращаются на привокзальную пло­щадь — ведь здесь всегда тепло, сытно и уютно.

Вот и наш «герой», только-только проследовавший в помещение железнодорожного вокзала, как и его прочие «коллеги» по бро­дяжьему промыслу, живёт одним днём, случайным прикормом, либо единовременной подачкой. Кстати, у него есть имя. Нищеброды зовут его Васьком, Хромым, либо просто Угрюмым. Этот самый Васёк, бомж со стажем.

Таковым Угрюмый, конечно же, не родился. Когда-то, очень давно, и у него был свой дом, семья, работа. В общем, всё то необходимое, что подпадает под определение «жизнь в достатке». Однако после нелепейшей случайности, приключившейся с семьёй Василия, та нормаль­ная, человеческая жизнь, о которой ранее шла речь, вдруг покатилась под откос, рассыпавшись на мелкие кусочки.

От завода, на котором ранее работал Угрюмов, нарезались земельные участки под будущий дачный посёлок. Не сказать, чтоб Василия уж слишком тянуло к земле. Скорее напротив, вырвавшись по молодости из родной деревни, он, без какого-либо сожаления, предпочёл городской быт агропро­мышленному хозяйству. Однако в те годы дачный загородный домик, в некотором роде, являлся символом достатка и обеспеченности. При этом прихвастнуть пе­ред друзьями, а так же потешить своё самолюбие, Угрюмов любил и делал он это при любом удобном случае.

В один из воскресных весенних дней, Василий Иванович с женой Людмилой отправился на своём трудяге «Москвиче» посмотреть место, где через год-другой обязательно будет возведён двухэтажный коттедж. Да-да, ни лёгкий временный домик, а именно капитальное, двухъярусное строение. Ведь именно так решил глава семейства, уж успевший договориться, как по поводу ворованного кирпича, так и цемента.

К сожалению, судьба распорядилась несколько иначе. Своего перспективного дачного участка супруги Уг­рю­мовы так и не увидели. Гружёный навозом ЗИЛ, принадлежащий пригородному совхозу, с пьяным водителем за рулём, внезапно выскочив на полосу встречного движения, на полном ходу влетел в автомобиль Василия Ивановича.

Жену Людмилу похоронили через три дня, когда Василий всё ещё прибывал в реанимационном отде­лении, в бессознательном состоянии.

Именно с этого самого момента и завершилось «благо­получие» Угрюмова.

Беда, как известно, не приходит одна. После шести месяцев больничной койки, Васи­лию Ивановичу была назначена вторая группа инвалидности. Не прошло и пары недель, как наш герой потерял работу. Сами понимаете: во времена глобальных перемен (кои начались в стране в конце восьмидесятых годов), немощных и убогих особо не жаловали. Сразу после похорон супруги, тёща забрала детей в деревню. С тех самых пор, Угрюмов их так ни разу и не видел.

Не жил, а скорее существовал. Причём в рамках своего прошлого, своих воспоминаний о былом. Как-то быстро и совсем незаметно Василий пристрастился к «зелёному змею». За каких-то полгода он пропил практически всё, что было в доме, что кропотливо наживал в течение многих лет своей семейной жизни. Постепенно, его дом превратился в притон для поселковой алкашни. Ну, а на следующий год, во время январских праздников и студёных морозов, единственное недвижимое имущество Угрюмова «благополучно» сгорело дотла.

Так Василий Иванович оказался на улице, а потом и на вокзале. Вернуться в деревню к родителям или перебраться к тёще поближе к детям, ему было совестно. Несколько раз пытался свести счёты с жизнью. И каждый раз, завершить начатое, он так и не сумел. То ли смелости ему не хватило, то ли силы воли.

Много воды утекло с того самого злополучного воскресенья. Василий так успел привыкнуть к своему новому образу бытия, что ему уже начинало казаться, будто бы всю свою осознанную жизнь он провёл именно здесь, среди поездов, пассажиров и провожающих. О своём же прошлом, Угрюмов вспоми­нал, не иначе, как о грустном сюжете из давным-давно увиденного кинофильма.

Сегодняшний день оказался для Васьки, весьма и весьма удачен — он нашёл, оброненный кем-то кошелёк. Фортуна ему просто благоволила — тот самый кошелёк оказался вовсе не пуст. Мало того, что к вечеру Угрюмый был, не только сыт и пьян, так ещё и за пазухой у него позвякивали две полные бутылки дешёвого самогона.

В данное время суток (сразу после полуночи), «менты» обычно отдыхали и бродяг особо не беспокоили. Потому, проследовав в зал ожидания, Василий и ощущал себя настоящим «королём пар­кета». Осмотревшись и вновь смахнув капли пота с подбородка, своим полупья­ным взглядом Угрюмов скоренько отыскал того, кого, собственно, он и собирался здесь найти. То есть, Синюгу, ныне при­таившуюся в самом углу зала ожидания.

Синюгой величали грузную, оплывшую избыточным жиром женщину-бродяжку. Она частенько заглядывала на вокзал. Однако признанной местными бомжами за «свою» она так и не стала. Поначалу, Синюгу бесцеремонно изгоняли с привокзаль­ных территорий. Её отлавливали, били и пинали на подходе к вокзалу. Ну, а после… То ли из жалости; то ли оттого, что она всё ж таки женщина, вокзальные бичи перестали обращать на Синюгу своё внимание.

В любую погоду и любое время года (как, собственно, и сейчас) Синюга была непременно одета в зимнее, ядовито-зелёного цвета пальто, из которого: то там, то тут торчала вата внутреннего подклада. Как и всегда, на женщине-бродяжке были утеп­лённые штаны; пара-тройка кофт, одетых одна на другую; а так же, армейские кирзовые сапоги. Весь свой скарб, состоящий из нескольких огромных и замусоленных сумок, доверху набитых вся­кой дрянью, собранной из урн и помойных баков, она неизменно таскала с собой.

Её настоящего имени, никто не знал. Да она и сама, похоже, давно и основательно его подзабыла. Что же касаемо прозвища: Синюга… Получила она его, за не сходящие с её лица синяки и побои, как результат ежедневных «разборок» с бомжами-конкурентами и сотрудниками правоохранительных органов в борьбе за место под солнцем. Её действительный возраст, так же оставался для окружающих под покровом тайны. А может и не тайны, а под приличным слоем несмываемой и въевшейся грязи. С равновероятным успехом, Синюге можно было дать: как тридцать, так и семьдесят лет.

Заприметив Синюгу, Угрюмый тотчас заковылял в её сторону.

«Ну, а почему, собственно, и не провести нынешнюю ночь с дамой?» — размышлял в ту минуту Василий.

Нет, о каком-либо ин­тиме, сейчас не могло быть и речи. Этот природный инстинкт, вместе с иными желаниями подобного рода, у нашего ге­роя давно атрофировались, словно ненужные организму атавизмы. В данном случае, подразумевалось разнообразие в выборе собутыльников.

Как ранее упоминалось, вокруг бродяжки находилось несколько тюков с тряпьём, какими-то гнилыми яблоками, пустыми бу­тылками и прочей дребеденью, от вида которой нормального человека могло и стошнить. Отодви­нув одну из таких авосек, Василий подсел рядом с бомжихой.

— Знаешь?.. Когда я вошёл в зал, сразу понял, что ты и есть моя судьба!.. — сходу заговорил Угрюмый. Сей­час, под парами выпитого ранее алкогольного суррогата, даже Синюга не казалась Василию, такой уж и страшной. — …Возможно, это и есть некое провидение, та самая любовь с первого взгляда!..

Поначалу, Синюга с подозрением покосилась на незваного собеседника. Подсевший оборванец был ей как будто бы знаком. Причём, исключительно с негативной стороны. Однажды, он жестоко её избил за поднятую с пола мелочь. Потому, предчувствуя очередной мордобой, бродяжка с опаской придвинула к себе сумки. Но после того как Угрюмый распахнув пиджак, показал ей торчащий из-за брюк бу­тыль с мутной жидкостью, разулыбалась во весь свой беззубый рот.

— Да и ты мне, вроде!.. Уж давно приглянулся!.. — как бы смущаясь, она придвинулась к Ваську и всем своим видом показала, что нынче она готова практически на всё.

Молодые люди, сидевшие чуть поодаль и с самого начала наблюдавшие за весьма необычной встречей двух одиночеств, тихо засмеялись. Когда эти ребята ещё и стали невольными свидетелями чрезвычайно «роман­тично­го» объяснения в любви, то рассмеялись они уже в полный голос.

— Пойдём-ка отсюда, дорогая!.. — подхватив с пола пару увесистых тюков, предложил Василий. — …Терпеть не могу свиней и хамов, готовых опошлить самое святое!..

Источая вокруг себя нечистотный дух, парочка бичей покинула зал ожидания, вышла на перрон и медленно поплелась в сторону небольшой тёмной рощицы, притаившейся меж железнодорожных путей.

— Душновато сегодня!.. — подметила Синюга, расстёгивая верхнюю пуговицу своего зимнего пальто.

— Да уж. Не меньше тридцати семи градусов!.. К тому же, ни малейшего намёка на мало-мальски ветерок!.. — ответил вспотевший бомж и указал на импровизированную «обеденную зону», сложенную из старых дере­вянных ящиков. — …Прошу к столу!

По первому стакану выпили молча, разговор как-то совсем уж не складывался. Когда же самогон ударил в голову, Василия словно прорвало.

— Эх, Синюга-Синюга!.. Если ты считаешь, что я вот так, всю свою жизнь бродяжил, да побирался, то ты жестоко ошибаешься!.. Как-нибудь я отвезу тебя в Москву, покажу столицу!.. Увидишь, какой у меня шикарный дом! Двухэтажный коттедж в центре города. Внутри всё в коврах, в хрустале, в мраморе. В гараже новенькая «Волга»!..

Договорить, точнее домечтать, он так и не успел. Его перебила бродяжка.

— Тогда почему ты кормишься из помоек? — искренне изумилась она.

— Сложная история! Если в двух словах, то я поссорился с женой. Знала б ты, какая она у меня стерва. Да собственно, это я её разбаловал. Каждый день с цветами, с подарками. А ей всё мало. Вот и пришлось хлопнуть дверью. Наверняка, ждёт сейчас, переживает… А я из принципа не вернусь… — тут сообразив, что слегка переборщил, Угрюмов осёкся и продолжил менее эмоционально. — …Да приеду, конечно, приеду! Куда же я денусь. Ещё немного поброжу по бескрай­ним российским просторам и обязательно вернусь. Ни то колёса у «Волги» заржавеют.

— Везёт тебе!.. — тяжело вздохнула Синюга. В отличие от Василия, подвыпившая бродяжка ударилась в меланхолию. — …Тебе есть, куда вернутся.

— Конечно! Уж кто-кто, а я успел позаботиться о своей старости!.. — Угрюмый перешёл на очень громкую речь. — …А как иначе? Ведь целым танковым полком в своё время командовал.

Это когда в ногу меня ранили, тогда и списали меня в запас… Ты сама посуди, ну какой я домосед, если всю свою созна­тельную жизнь по дивизиям и гарнизонам мотался? У меня и танк свой был…

— А дети? — прищурилась Синюга.

— Какие дети?.. Причём тут дети?..

— Дети, спрашиваю, есть?

— Ах, дети!.. Конечно: имеются! Двое… Нет, трое. Только они уже взрослые. Старшему!.. — на пару секунд Василий призадумался. — …Кажись, семнадцать… Точно, семнадцать! В ар­мию, скоро пойдёт. Собираюсь определить его в авиацию. Пусть летает!

— Ещё немного и лето кончиться! Вновь наступит зима!.. — в очередной раз, тяжело вздохнула бомжиха. — …А я и не знаю, куда податься. Надоело мне по теплотрассам и колодцам ночевать. Непутёвая я… Мужа из армии не дождалась. Молодость прогуляла, ребёнка в детдом сдала и осталась одна одинёшенька… Ни кола, ни двора. В общем, голь перекатная. Эх, кабы начать сейчас, всё с самого начала!..

— Не переживай, подруга. Найдём мы и тебе счастье… — Вася попытался успокоить Синюгу.

— А какое оно, это самое счастье? И вообще, есть ли оно?

— Конечно, есть! Оно, не может, не есть!.. — не к месту пошутил Угрюмый.

— Рассказал бы. Как оно хоть выглядит?

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!.. — усмехнулся в ответ Васёк. — …Если хочешь, то прямо сейчас мы встанем на рельсы и пойдём по шпалам навстречу своей судьбе.

— Боязно!.. — чуть поёжившись, ответила бродяжка.

— Прекращай! Ведь ты пойдёшь не одна. С тобой будет настоящий мужчина. По скорому допьём пузырь и сразу двинем… — Василий передал стакан собеседнице. — …Держи, горемычная. Вмажь, и более не переживай!.. Даже не сомне­вайся, найдём мы своё счастье.

— В Москву, что ли, отправимся?

— А то, куда же? Только там, в столице нашей Родины все мечты и сбываются. Уж поверь мне, старому прожжённому вояке.

— И далеко, до неё?

— Да нет. Денька за два доберёмся. Если спать не будем.

— Не-е!.. — замотала головой Синюга. — …Без отдыха я не смогу!

— Устанешь, так заночуем! Подумаешь, чуть задержимся. Своё счастье ты искала годы, а тут, каких-то пять-шесть дней. Уж как-нибудь перекантуемся…

* * *

Хоть и прожил Сашка совсем немного, каких-то двадцать лет, однако повидать за эти годы он успел всякое. Пережил и перетерпел парень действительно много. Тем не менее, так тоскливо, как нынешней ночью, на его душе ещё никогда не было.

С самого детства Саня мечтал быть военным. Свою жизненную цель стать офицером, он поставил перед собой ещё в школе, после того как потерял обеих своих родителей и, вместе с младшей сестрой, остался на бабушкином попечении. Окончив СПТУ, пытался поступить в танковое училище, но «прова­лил­ся» на первом же экзамене, «на этом чёртовом сочинении».

Справедливости ради следует отметить, что, не поступив в «военку», наш Санёк особо не отчаялся. «Подумаешь!.. Не вышло в этот раз, получится в следующий!..»

Осенью его призвали на срочную службу. Поступать в военное училище Александр решил в следующем году, используя льготы предос­тавленные военнослужащим, проходящим военную службу. Романтика армейской службы продолжала манить юношу, не дава­я ему покоя.

От природы Сашка был физически крепок, вынослив и высок ростом. Потому и попал он в ВДВ — подобные качества в десантуре всегда были в цене. Ну, а после «учебки», парень очутился на Афгано-таджикской границе.

Та граница, скажу я вам, в начале девяностых прошлого века — это, вообще, особая тема.

Ощущением скорого развала Советского Союза, в этой, некогда дружественной республики было пропитано буквально всё. Те же самые настроения присутствовали и в войсках, дислоцированных на территории Таджикистана. Предчувствуя не самые радужные перспективы, связанные с неминуемым мас­штабным сокращением, а так же лишённая центрального управления армия, по сути, брошенная на произвол судьбы, медленно деградировала. Пьянство и воровство в среде офицеров стало, если не нормой, то уж точно, вполне нормальной обыденностью. Само понятие «офицерская честь» перестало иметь какой-либо смысл. Глупые и необдуманные приказы, за которые никто не нёс личной ответственности, отдавались практически ежедневно. Данным разбродом и шатанием, вовсе не преминули воспользоваться бандитст­вующие формирования с территории сопредельного государств.

Вывод советских войск с территории Афганистана был завершён более двух лет назад. На границе через реку Пянж воцарилось определённое спокойствие. Однако на смену воинствующих по идейным соображениям моджахедов, пришёл не менее жестокий и изощрённый враг — наркокар­тель, переправлявший на территорию Таджикистана сотни килограмм отборного героина, который и расползался по бескрайним просторам Союза.

Именно здесь юношеские иллюзии по поводу идеализации профессии военного, у Сашки начали посте­пенно таять. Увидев изнанку армейской реальности, он уже не хотел куда-либо поступать. Желание было лишь одно: побыстрее выбраться из этой «жопы» и поскорей вернуться домой.

Ещё вчера Сашкина рота вступила в неравный бой с фактически регулярной армией афганского наркосиндиката, пытавшегося переправить через границу караван смертоносного порошка. А уже се­годня, от этой самой роты остался лишь взвод, без офицерского командования, да ещё и плотно зажатый в горном ущелье. На помощь двум десяткам, оставшимся в живых солдат, особо никто не спешил. Нафиг надо было кому-то подставлять свою голову под пули и отдавать жизнь, фактически ни за что. «Не смогли, по-доброму, договориться с боевиками, сами ввязались в эту отчаянную и бессмысленную бойню — вот пусть сами из неё и выпутываются!..»

Тем временем, караван с азиатской «дурью», благополучно и беспрепятственно миновав грани­цу, ушёл вглубь содружества. Час-другой и боевики, сопровождавшие груз, вернуться назад. Они про­сто-напросто закидают ущелье гранатами, и пиши, пропало.

Кто б только знал, как не хотелось Александру погибать. И главное, за что он вообще, должен отдать свою жизнь? За Союз, который вот-вот развалиться? За таджиков? За командиров, которым вообще по хрен на солдат, застрявших в ущелье? Погибать сейчас, когда до долгожданного «дембеля» оставались считанные месяцы и все его мысли уже начинали ви­тать далеко на «гражданке»: с водкой, друзьями и порочными девицами. Однако и стушеваться, схаля­вить, прикрыться спинами сослуживцев, не говоря уже о добровольной сдаче в плен, Александр так же был не в праве. Как-то не по-пацански.

— Саня, тебе не кажется, что пора бы нам что-то предпринять!.. — то, о чём так тягостно и долго размышлял сейчас Александр, вдруг запросто озвучил рядовой Чернышев, по прозвищу Чёрт. — …Из оставшихся ребят, ты самый старший по званию! Тебе, сержант, и рулить!.. Тебе, и карты в руки! Ребята устали ждать грамотного, командирского решения!.. С наступлением темноты, как пить дать, перережут нас словно ягнят. Или, того хуже, живьём сжарят. Давай-ка, Санёк, мы подумаем: как нам, с наименьшими потерями выбраться из этого гребенного каменного мешка?

Кличку Чёрт Чернышев получил не только как производную от своей фамилии. Что-то в нём было этакое, благодаря чему он непременно попадал в какие-то невероятные переделки. В общем, тот ещё раздолбай.

Если не считать Александра, то единственным «старослужа­щим» из остатков роты, как раз и являлся Андрей Чернышев. Более того, он был ещё и на год старше сержанта. Тем не менее, выше «рядового», из-за своих постоянных «залётов», в армейском «табеле о рангах» Андрей никогда не поднимался. Впрочем, он и сам не особо к этому стремился. Сашку, вообще, удивляло: как этот парень, до сих пор, не попал в тюрьму или дисбат.

Любому командиру, любому старшему по званию или должности, тяжело иметь в своём подчинении неформального лидера, беспрекословного авторитета, коим и являлся в подразделении Чернышев. Ох, и намучился Сашка с этим Чёртом. Ведь приказы и распоряжения сержанта, не редко исполнялись бойцами, лишь после их одобрения рядовым Чернышевым.

И вот, кажется, настал для Александра тот самый час, когда Андрей потерял свойственный ему кураж и, похоже, был сейчас несколько растерян. Подобным благоприятным для сержанта случаем, грех было бы не воспользоваться.

— Мужики!.. — совсем уж по-товарищески обратился Сашка к собравшимся вокруг него солдатам. — …Я думаю, никто не станет спорить с тем, что мы по уши в дерьме!.. Для прорыва, у нас слишком мало сил. Двадцать военнослужащих — это вам ни армия, и даже не рота. К тому же, среди нас есть раненые. Ждать помощи, так же бессмысленно… В общем, как старший по званию, я принимаю следующее решение. Здесь останется лишь пара бойцов. С наступлением темноты, они должны стянуть на себя большую часть сил противника. Остальные попытаются спуститься по верёвкам вниз. С первыми выстрелами они двинутся вдоль обрыва, по правому склону к своим.

Если нет возражений, то здесь остаюсь я и ещё кто-то. По его собственному желанию.

— Сержант, можешь рассчитывать на меня!.. — тотчас выкрикнул один из военнослужащих.

Тотчас его примеру, последовали и остальные солдаты.

— Я, тоже останусь!.. И я!.. Я так же не подведу!.. Сержант, ведь ты меня знаешь!.. — наперебой, заголо­сили солдаты.

— Стоп! Всем тихо!.. — рявкнул Александр. — …Что за балаган? Повторяю ещё раз: здесь остаются лишь двое!..

— Тогда, давай бросим жребий! — вновь предложил кто-то.

— Согласен! И ты, сержант, будешь участвовать в той «лотереи», на равных со всеми!.. — оживился Чернышев. В его руках уже был коробок спичек. — …Жуть, как люблю я «русскую рулетку»!

— Обожди ты со своим жребием!.. — возмутился сержант. — …Быть может, кто-то и вовсе не имеет желания подставляться под пули!

— Да кто ж его будет спрашивать?.. — игнорируя возражения старшего по званию, Чернышев про­должал возиться со спичками. — …Мы в армии, или как?.. Не знаешь — научим; не хочешь — заста­вим!..

— Раненые, в любом случае, уйдут!.. — Сашка всё же попытался оставить за собой последнее слово. — …И хорош пререкаться со старшими.

— Да какой ты, на хер, «старший»?.. — усмехнулся Чёрт. Он быстро пришёл в себя и уже вновь был на коне. — …«Мужики, я тут, принял решение…» — писклявым голосом Андрей передразнил сержанта. — …Ты бы, Саня, ещё заплакал!.. Нет, чтоб гаркнуть командирским голосом. Дескать, встать, отжаться!.. Ты, засранец; и ты, обсос — здесь останетесь! Будете прикрывать наши задницы! Остальные, мелкими перебежка­ми за мной!.. Короче, вот восемнадцать спичек. Так уж и быть, раненых мы отпустим…

Вмешаться или каким-то иным способом попытаться повлиять на дальнейшее развитие ситуации, Александр был не в со­стоянии. В который уже раз, невероятным и в то же время наглым об­разом, рядовой Чернышев вырвал из его рук бразды командования. Сержанту оставалось лишь наблюдать да, наравне с ос­тальными солдатами уповать на «слепую волю» жребия.

«Впрочем, кто его знает!.. Быть может, этот самый Чёрт, именно сейчас и спасает мне жизнь!.. — совсем уж неожиданная мысль вдруг мелькнула в голове Сашки. — …Возможно, до гробовой доски я буду вспоминать его самым добрым словом!..»

Тем временем, Андрей отвернулся. Закрывая своими телом руки, он быстренько перетасовал «колоду» спичек. А затем резко развернулся к военнослужащим, протягивая перед собой пучок спичечных го­ловок.

— Ну, смертнички, начнём что ли? Игорёха, будешь первым!.. — Чернышев обратился к ближайшему от него солдатику. — …Тяни! Длинная… Везучий ты, Маслов! Теперь ты, Иван!.. Длинная. Тоже, счастливчик!.. Славка! Длинная… Поздравляю!.. Вован, теперь ты!..

Беспрекословно подчиняясь Андрею, молодые люди по очереди тянули свою судьбу. О чём думал каждый из них в тот роковой момент; о чём молил Бога; что переживал — оставалось лишь догады­ваться. Однако поводов для грусти, ни у кого из участвующих в жребии пока что не было. Сего­дня им сопутствовала удача.

Наконец, очередь дошла и до сержанта.

— Санёк, тебе тянуть! — Чёрт, по-дружески, подмигнул старшему.

Слегка прищурившись, Александр выдернул-таки из рук Андрея свою спичку.

— Короткая!.. — огласил «приговор» Чернышев. — …Вот видишь! А ты, Саня, волновался. Поехали дальше… Костя! Длинная… Миха!..

Пока разыгрывалась судьба второй путёвки в никуда, Александр отошёл чуть в сторону. Он был сам ни свой. Судорожно мусоля в своих руках обломок спички, с каменным лицом сержант молча размышлял о своём.

«Ну, почему я такой невезучий? Не повезло с родителями, потом провалился в училище. Теперь эта спичка. Почему, если что-то плохое, обязательно мне? Эх, и за­чем только Чернышев-паскуда затеял этот злосчастный жребий? Ведь я, в общем-то, уже настроился на то, что останусь, приму бой, смирился. И тут, на тебе — шанс! А после, как помойной тряпкой по харе. Дескать, умойся!..»

Меж тем солдаты, напряжённо следившие за «русской рулеткой», в которой неудачника, наверняка поджи­дала смерть, затаили дыхание. В руках у Андрея остались лишь две спички, одна из кото­рых и являлась своеобразным пропуском на тот свет, пусть и ради жизни сослуживцев.

— Ну, Лёха!.. Не мандражи! В «барабане» осталось лишь два патрона. Давай-ка, дружок, вытягивай свой счастливый билетик! — усмехнулся Чёрт.

На лице Чернышева не возможно было прочесть: ни страха, ни волнения. Казалось, что сейчас не судьба его вовсе решается, а так, плёвый вопрос.

«Пока я трясусь от страха, Андрей вовсю балагурит!.. Двужильный он, что ли?.. Или он напрочь лишён чув­ства самосохранения?.. — Александр ревностно наблюдал за действиями Чернышева. — …Возможно именно поэтому, пацаны и будут всегда тянуться за ним, а не за мной!..»

Вне всяких сомнений Алексей Кучеренко из города Новосибирска вытянул самую длиннющую спичку в своей жизни. Испытав глубочайшее облегчение, сибиряк как-то по-идиотски хихикнул.

В общем, вторая роковая спичка, так и осталась в руках Чернышева.

«Слепым» жребием, похоже, остались довольны все, в том числе и сержант.

«Глядишь, с этим Чёртом, везунчи­ком от Бога, ещё и водочки опосля удастся попить!..»

— Сдать, весь боезапас! С собой возьмёте минимум!.. — Александр отдавал последние распоряжения, с определённой долей злобы и зависти. — …И чтоб через десять минут, духа вашего здесь не было!

Молчаливым взглядом провожали они товарищей, уходящих в полумрак предгорья. Потом, Андрей с Сашкой принялись готовиться, пожалуй, к самому серьёзному и самому важному бою в их коротких жизнях.

— Ну что, старшой? Повоюем по взрослому? — рассовывая по карманам гранаты, ухмыльнулся Чёрт.

— Да какой я теперь «старшой»? Давай уж, по-простому!.. По имени!.. — недовольно поправил его Александр. После чего, пристально глянув в глаза сослуживца, неожиданно поинтересовался. — …Скажи честно. Зачем, сшельмовал? Почему из всех спичек была сломана лишь одна?

— Откуда знаешь? — встрепенулся Андрей.

— От таджикского верблюда. Думаешь, я не видел, как в твоей руке осталась последняя, такая же, как и все пре­дыдущие длинная палка.

Андрей засмеялся и отвёл свой смущённый взгляд в сторону.

— Саня, глазастый ты наш!.. Просто я, посчитал необходимым составить тебе компанию. Извини, Санёк. Но по характеру, ты чересчур мягкий. Пропал бы ты здесь, без меня.

— А кабы не вытянул я ту, злосчастную спичку, досталась бы она кому-то другому?.. — не унимался сержант.

— Ты что ж, действительно думаешь: чтоб я оставил этих салабонов-первогодок без дедовско­го надзора? Хочешь, не хочешь, а кому-то из нас необходимо было остаться. Вот я и принял самостоятельное решение!

— Дурак, ты!.. — покачал головой сержант. — …Коль принял такое решение, тогда держись! А во­обще-то: спасибо!.. Если ни в этой, так в следующей жизни, я обязательно верну тебе этот дол­жок.

— Перестань, сержант! Какие между нами могут быть долги? Мы ведь теперь, как братья, с оружием в руках будем защищать друг друга. До последнего…

* * *

— Ты чего? — проснулась Лариса, супруга Юрия Александровича, когда тот вернулся в спальню.

— Да так, ничего. Выходил покурить! — забираясь под лёгкое покрывало, шёпотом ответил ей муж.

Он долго не мог уснуть. Ворочался, ворошил в памяти прожитые годы. Сердце его кололо всё сильнее и сильнее.

«Главное уснуть, и всё успокоится!.. — повторял про себя Громов. Когда же боль приобрела характер невыносимой, он всё ж таки предпочёл обратиться к помощи домашней аптечки. –…Ещё бы найти, нужные мне капли!.. Ведь никогда, сука, не беспокоило, а тут разгулялось!..»

Опёршись рукой о край кровати, Громов приподнялся, и уж было собирался встать на ноги, как его опорная рука вдруг ослабла, и Юрий Александрович всем своим телом рухнул на пол,

сильно ударившись головой. Как ни странно, но никакой боли он при этом вовсе не почувствовал. Напротив, испытал что-то вроде об­легчения. Тяжесть в груди, как бы сама собой, неожиданно пропала. И, вообще, во всём его теле вдруг поя­вилась невиданная доселе лёгкость.

«Что со мной?.. Почему я не ощущаю тяжести своего тела? Почему, какой-то невидимой силой меня поднимает под самый потолок? И как получилось, что я могу видеть себя, ле­жащего у кровати?

Вот и Лариска проснулась. Наверняка, я разбудил её, шумно упав на пол. Она что-то кричит, суетиться, пытается развернуть моё тело на спину. Теперь она бежит к телефону, вызыва­ет «неотложку». Но зачем?.. Ведь я ни в чём не нуждаюсь, я свободен и полностью самодостато­чен. Выходит неспроста мне сегодня привиделся Витька-покойничек.

Кстати, который нынче час? А вот и настенные часы. Чудно видеть их на одном с собой уровне. Без трёх минут четыре. Скоро начнут «куковать». О боже, какой кайф ощущать свою полную не­весомость!.. Вот значит, как уходят люди в мир иной… Да, точно — это смерть! Моя смерть!.. Ведь об этом я уже где-то читал. Правда, не верилось мне тогда, в какую-то иную, загробную жизнь. А оно, вон как всё вышло! Оказалось, я действительно существую… Существую после смерти. Ура!.. Вот бы, рассказать кому. Так ведь не поверят. Интересно: а как я сейчас выгляжу?.. Нужно поскорее найти зеркало, пока в квартире не занавесили все предметы, отбрасывающие отображение.

Детей, конечно, жаль. Вон они, уже проснулись. Плачут. Как же они теперь без меня? Ну, ничего тут уже не поделаешь. Увы, батя скончался. Старшей уже восемнадцать. Да и младший, в свои пятна­дцать, далеко не ребёнок. Ребята смышлёные, как-нибудь освоятся.

Меня упорно куда-то тянет. Дайте мне хоть немного… Хотя бы пару минут побыть здесь, в своей квартире, со своей семьёй. Я уже на кухне. Вот и моя последняя, не докуренная сигарета. Пустая бутылка из-под пива. Всё ясно, меня влечёт в открытое настежь окно. Ладно, не буду сопротивляться: в окно — значит в окно. Ох, каким большим и красивым кажется мой город в эти утренние часы, да ещё и с высоты птичьего полёта. А там, за насыпью, мой родной за­вод. Уж скоро начнётся смена, на которую я не выйду. Будут звонить, узнавать: дескать, почему Громов не вышел на работу? Вот смеху-то будет, когда узнают, что я!.. Так, стоп. Куда это меня понесло? Что это ещё? Ни то тоннель, ни то какая-то гигантская белая воронка…»

* * *

— Эх, Синюга!.. И заживём мы с тобой скоро! — продолжал мечтать Василий, шагая с бродяж­кой по железнодорожным шпалам.

Он так увлёкся своими полупьяными иллюзиями, своим только-только придуманным миром, что вовсе не обращал внимания на безумный грохот, мчавшегося по соседнему пути поезду.

— Ты разве не слышишь? — выкрикнула ему прямо в ухо бомжиха.

— Чего? — вопросительно кивнул головой Угрюмый.

— Вроде, гудит что-то!.. — продолжала орать не менее пьяная нищенка, тащившая за собой весь свой скарб.

— Сейчас посмотрим!.. — завертел головой Васька.

Когда ж он оглянулся назад, мгновенно понял, что уши его уже давно раздирает гудок электропоезда, несущегося прямо на них с бешеной скоростью.

К сожале­нию, предпринять что-либо было уже поздно.

Машинист электровоза, ещё издали увидел на своём пути двоих, кое-как плетущихся оборванцев. Включив звуковой сигнал, он ещё и попытался остановить многотонный состав, успевший разогнаться до приличной скорости. Тормозной путь оказался чересчур длинным. К тому же его непрерывный гудок, похоже, полностью потонул в грохоте встречного «товарняка.

Предотвратить трагедию машинисту так и не удалось. Оба бомжа, словно мошки, в буквальном смысле, были размазаны о буферную часть локомотива.

Мгновенная смерть — это такой исход, при котором погибший, расставаясь с жизнью, практически не испытывает каких-либо мучений. Именно такая участь настигла участников похода «за счастьем», под колёсами скорого поезда «Москва — Владивосток», в трёх километрах от Омского железнодорожного вокзала.

«Как же так получилось, что я ничего не почувствовал? Я просто приподнялся над пронёсшимся подо мной электровозом. А потом и вовсе взмыл в ночное небо. Кстати, где Синюга?..»

«Зар